Я ехала домой...

         
         
         …Опали листки календаря, и унесли в зазеркалье мою недосказанную сказку, моё выморочное бабье лето – земля правит октябрины.
         Шелестит листва, ворожит разноцветьем и щедро осыпает им зябнущую землю. Красный и желтый лист обнялись в полете, утверждая своим обрученьем, что любовь и разлука всегда рядом. Оголённые ветви жмутся на ветру и поют мою печаль. Раскрытые ладони кленовых листьев ловят остатки тепла и устилают им землю, укрывают уснувшее до времени семя весны, чтобы проросло оно надеждой.
         И летят за надеждой птицы, ещё вчера купавшиеся в теплых лучах солнца. Спешат на юг, обгоняя змеящийся сквозь октябрь поезд.
         И в этом поезде я.
         Я смотрю на скользящую мимо чужую жизнь и листаю страницы своей сказки, проживая заново каждый её миг. Мысли мои дробятся стуком колес и рассыпаются осколками по сердцу и памяти…
         
         
         – Ты должна выехать завтра, Анна, – строго с нотками неозвученного извинения настаивает босс, – это очень важно для фирмы. Три недели пролетят незаметно, погуляешь по Москве…
         Три недели командировки пролетели как  один день.
         Потому что в моей жизни появился Он, Богдан: нежданно, негаданно. Любовь накрыла нас, как цунами, и мы оба потеряли голову. Сумасшедшая страсть, хаотичные встречи…
         
         – Я ехала домой, душа была полна… – хорошо поставленным голосом заунывно тянет певица ресторана. С худых плеч её свисает лёгкая серая шаль с волнистой белой каймой, похожей на стаю чаек.  Меня начинает знобить и Богдан обдаёт мою щёку горячим дыханием:
         – У нас ещё целых три дня…
         – Три с половиной, – уточняю я, – и три ночи…
         
         Наша последняя ночь: неистовая, отчаянная, жаркая. И неотвратимое утро.
         – Ты пойми, я никак не могу её сейчас оставить… Врачи сказали, есть надежда. Мой друг в Кёльне всё устроил. Это надолго…
         – Я всё понимаю, дорогой… – шепчу я в плечо Богдана, потому что не хочу видеть его виноватое лицо. И спешу надышаться им впрок. На всю оставшуюся жизнь…
         
         Мы стоим на перроне и молчим: всё уже сказано и принято трудное решение. Опаздывающие пассажиры спешат мимо, громыхая чемоданами на колёсах. Какой-то парень в наушниках короткими и быстрыми затяжками докуривает сигарету, и я вдруг явственно слышу: «Я ехала домой, душа была полна …». Перрон закачался и я рву на себя лацканы плаща Богдана.
         – Аня! – хрипло пугается он. – Поезд сейчас тронется... – не в силах разжать губы я киваю и иду к нетерпеливо топчущейся проводнице. – Я приеду к тебе… – чуть слышно и неуверенно обещает Богдан…
         
         
         …Поезд рассекает ночь и чёрный квадрат окна вздрагивает на стыках рельс. Сон не идёт ко мне. Из окна дует, но я даже рада этому, потому что дышать мне нечем. И в висках бьётся пульсом: я ехала домой… я ехала домой… я ехала домой…
         Влажная подушка пахнет одиночеством…
         
         
         Мой родной город встречает меня прозрачной синевой высокого остывающего неба и тонким запахом увядания листвы, раскиданной по деревьям и по асфальту. Свежо и влажно от прошедшего накануне дождя. В троллейбусе необычно пусто, поскольку царит тот короткий период между часом пик и временем выплеска на улицы праздного и делового люда, когда кажется, что все устремились за город. Я еду по проспекту со странным ощущением прощания при отъезде, а не радости возвращения…
         
         В полдень я иду к Волге. Спускающийся террасами неухоженный парк шелестит умирающими листьями, земля пахнет опрелостью и сыростью, и всё вокруг навевает усталую меланхолию, как плачущие звуки старенькой скрипки в опустевшем ресторане с перевернутыми стульями. И во мне всё перевернуто: недавнее счастье и тоска, встречи и прощание, боль и апатия. Всё в комке и всё рассыпано. Я уже не та, что прежде, не сильная и уверенная в себе женщина, которая уезжала отсюда в московское бабье лето. Я другая.
     И в знакомом с детства пейзаже что-то изменилось, поблекло, хотя Волга одета в те же берега и несёт свои воды в ту же сторону, что и прежде, и с той же беспристрастностью. Толька вода серая… Да чайки над ней кружат как-то особенно тревожно… И вдруг явственно вижу шаль певицы из ресторана и слышу её низкий голос: «Я ехала домой, душа была полна неясным для самой, каким-то новым счастьем …». Каким счастьем?! И я гневно кричу чайкам:
         – Как же мне жить теперь без него?! Как?!!
         
         
         Я живу без него. Жизнь не остановилась. Октябрь закончился и зябкими мурашками на город упал ноябрь: смурной и вечно недовольный своей обнаженностью и сыростью.
         За окном мокнет дуб, старый и морщинистый. Сумрачно и уныло. А мне мерещится золотой московский сентябрь… и искрящиеся радостью глаза Богдана. Как же мы были с ним счастливы тогда! Давно это было, невыносимо давно… Зачем мы встретились, зачем полюбили, если не суждено быть вместе? Как мучительна любовь!
         Я прижимаюсь лбом к заплаканному ноябрём стеклу и цепенею: дожди, дожди… стынь… И такая тоска! И безнадежность…
         В моё оцепенение нарастающим шумом дождя вливается низкий голос московской певицы: «Я ехала домой, я думала о вас, тревожно мысль моя и путалась, и рвалась. Дремота сладкая моих коснулась глаз... О, если б никогда я вновь не просыпалась!»
         Снова этот романс! Моё осеннее наваждение, не допетое до конца. Уснуть и не слышать его… не просыпаться…
         Нет! Этот романс не о разбитой любви, он полон надежд на счастье! Пора очнуться и жить! Жить и надеяться!
         Жить без счастливой любви можно – без надежды на счастье нельзя!
         
         
         
     Иллюстрация: http://amplifier83.ya.ru/replies.xml?item_no=13