Голубь и Воробей, сказка

Толстый Голубь, тяжко сопя, не очень аккуратно спланировал на одну из попавшихся по дороге помоек. Ткнулся гузном, тихо выругался, исподтишка оглядываясь: погромче заквохчешь - тут тебе и кошка. Пару секунд подождал - сфункционировал. "С облегчением!" - привычно сказал сам себе и заозирался по сторонам; заприметил кусок батона, поросшего плесенью, и стал потихоньку к нему подкрадываться, поглядывая по-куриному по сторонам то левым, то правым глазом.

...Голубь был женат давно и безнадёжно. Его голубица (а он злобно называл её - Гаубица) была уже в летах, но пока ещё сохраняла все перья и функции организма. Голубя постоянно раздирали два разных чувства, когда он глядел на неё: если слева - ненависть, перфорируемая неясной ностальгией о том, что когда-то он был выше, сильнее и быстрее; если справа - то любовь, щемящая тоска по молодости и бесперспективность сожалений об этом. Гаубица, быть может, давно бы его бросила, но заболела, и сейчас ожидала его терпеливо и молча. Понимала, что только он ей поможет и накормит её.

Детей у них давно уже не было; ухаживать друг за другом и даже за собой им было лениво, поэтому Голубь был не особенно вычищен, небрит и кое-где космат. Тем более что молодые голубицы где-то попрятались, то ли спасаясь от дождя, то ли занимаясь любовью.

Лишь только хищно прицелился Голубь, стремясь оторвать от горбушки кусок побольше, как заметил в самом уголке помойки почти призрачное серое шевеление. Окаменеть он успел в тот момент, когда его правый глаз только ухватил слабое движение. Голубь привычно простился с жизнью, быстро попросил прощения у Гаубицы и выпучил глаза, ожидая конца. Однако на него так почему-то никто и не напал, и Голубь устыдился. Ещё не веря тому, что пока цел, подождал немного, так и застыв с раскрытым ртом и бешено выпученным глазом. Потом тихо, с перерывами и паузами, вздохнул и огляделся.

Недалеко от него, оказывается, сидела не кошка, не крыса, а просто воробей, жалкий, скукоженный, и даже не трясся от дождя. Не клевал, не пил, но и не спал, угрюмо уставившись на пробку из-под бутылки от пива.

-- Ты кто? -- спросил Голубь.
-- Я - сын Божий, кажется... -- мутный воробьиный глаз поплавал немного под плёночкой и сфокусировался наконец на Голубе. -- Не помню точно. Упал, ударился... Из рогатки, вроде, шмальнули... Нога вот болит. И тошнит немного...

Голубь сглотнул и вгляделся. Неизвестный врун был мал, хил и сир. Переворошенные перья на голове говорили о том, что он ударился не только ногой, и объясняли причину его тошноты. На клюве налипло что-то гадкое. Но нога поджата. "Ну что ж он врёт?!" -- с обидой и нарастающим гневом подумал Голубь, всё ещё вздрагивая от не совсем ушедшего страха смерти.

-- А может ты Орёл? -- его голос даже дрогнул от не вполне уместной иронии и злости.
-- Не, -- подумав, сказал Воробей и через силу посмотрел вверх. -- Вряд ли. Орлом не мог. Провода тут, потом эти... рогатые... троллейбусы. Не мог! -- твёрже добавил он, напряжённо размышляя. -- Тогда должно быть где-то гнездо на вершине скалы. А какая уж тут скала! --  горько пожаловался он. -- Крыши, помойки, машины... Хорошо хоть никто не мешает прийти в чувство. А то совсем бы...

Слова "прийти в чувство", произнесённые очень неожиданно, ввергли Голубя в долгое раздумье. Он достаточно пожил на свете, чтобы знать, что нормальный воробей скажет иначе: "Свести глаза в пучок. Кости составить. Перья прицепить." Голубь спросил прямо:

-- Дурак, да?
-- Не орёл, не дурак, и вообще не знаю кто! -- угрожающе нахохлился Воробей. -- А то загрызу! -- Задумался. -- А может собака? Забыл... -- опять пригорюнился.

-- Нет, не собака! -- радостно сообщил Голубь, которому хоть что-то стало ясно. --И не кошка, и не крыса! И даже не мышь! Я точно знаю. Подумаешь, не орёл. -- Голубя вдруг прорвало, как во времена первого отцовства. -- Да ты поклюй! Видишь, сколько всего, никому не надо. Но это пока! -- с нескрываемой угрозой глянул в серое небо и тут же получил каплей в глаз. -- Скоро налетят!

Воробей послушно попробовал клюнуть и тут же задёргал больной ногой, молча уставившись сквозь Голубя.

-- Ты чего? -- испугался тот.
-- Малая боль помогает забыть о великой, -- с трудом возвестил Воробей. Голубь ообмер. --  Клюв-то треснул, похоже...
-- То есть - клюв-то треснул - это малая боль... -- забормотал Голубь. -- А ногой чего трясёшь?
-- Чтоб ещё больнее было! -- сварливо сказал Воробей. -- Чтоб забыть о великой боли!
-- А что у тебя за великая боль? -- холодея, спросил Голубь шёпотом.
-- К папе хочу! Вот моя боль! -- залился внезапно слезами Воробей, а потом вдруг ускорил речь до ультразвука, чего Голубь уже не понял.

Потом Воробья что-то как бы стукнуло по взъерошенной голове. Он прекратил лить слёзы, собрался, посуровел. Поник, вздохнул; надул щёки, выкатил глаза, растопырил хвост - и стал похож на дурного голубёнка, падающего с балкона в клумбу. Голубь проникся моментом, вспомнил былое и задумался ностальгически, забыв про кошек.

Воробей тем временем, ещё раз получив подзатыльник, вздрогнул и раскрыл треснутый клюв - хотел что-то сказать, но не успел. А Голубя вдавил в асфальт трубный глас, раздавшийся в его ушах:

-- Ах ты подлец! Помёт - он и есть помёт! Чего же ты сам не проверил, зараза?! Всё - папа, папа... Орды вас несметные, куда мне вас всех... Куда-а?.. -- голос кричал уже куда-то вглубь Вечного Царства. -- Багаж проверь, тварь ты Божья, бессовестная! Слышишь, ты, марабу несносное?! И бусы, и зеркальца проверь! -- Голос вернулся, тяжко дыша и в великом нетерпении: -- Всё, некогда мне, ты понял? НА тебе, держи вот. Дураки вы, дураки... -- Голос утих, настала звенящая тишина.

Голубь потряс головой, поморгал глазами и вдруг увидел, как на голову Воробью что-то брякнулось, да так, что того чуть не расплющило об асфальт. Голубь машинально щёлкнул клювом, едва не прикусив себе язык. Он всё ещё надеялся исподтишка, что в Воробья просто кто-то кинул мусором, но увидел, что тот разогнулся, стал на обе лапы, развёл расцветшие крылья. Клочковатые перья на голове красиво улеглись, с клюва отслоилась грязь, глаза блеснули диамантом. А над головой у негодяя засиял нимб, и Голубь неловко брякнулся на гузно - колени-то у него сзади. Сфинктер чётко сработал, что было очень некстати, потому что совсем рядом грянул в уши тот же голос:

-- Ф-фу, зараза... Ты что, опять?!

Воробей пробовал отвечать достойно:

-- Отец...
-- А, Мать твою спросил - говорит: неважно. Ну-у, взял ли ты кого с собой в Полёт? Ангелов, Архангелов?
-- Нет, Отец, торопился я...
-- Кто там с тобой?
-- Голубь, Отец. (Едва прикрытый сарказм в голосе.)
-- Некогда! -- был суровый и ёмкий ответ. -- Марабу отлетает. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не вешалось, сказала Мать твоя... НА и ему!

Тут уж и на голову Голубю тоже что-то брякнулось так, что у него зазвенело в мозгах. Очнулся он совсем оголодавший, а значит времени уже прошло немало. За это время Воробей оттащил его в сторонку, чтобы случайно никто не наступил. Тем не менее острое чувство благодарности, возникшее незамедлительно, было тут же уничтожено уже до боли знакомым сварливым голосом.

-- Вставай! -- раздражённо сказал изрядно вспотевший Воробей. -- Докурлыкался,  обосранец. Теперь у тебя новая работа. С сегодняшнего дня ты - Птичий Ангел.

Потом подумал, хихикнул и как бы про себя тихонько добавил:

-- Прогнулся? Ну-ну... Навидался я таких в детстве. Тоже мне, Ангел обос...
-- Что?.. -- вяло ворочая языком, спросил вконец измученный Голубь, надеясь на лучшее.
-- Ничего! -- грубо пихнул его железной лапой Воробей. -- Иди в лужу поглядись, пока не стемнело!

И Голубь, волоча за собой измазанное гузно, послушно подполз к ближайшей луже. Раскрыл пошире глаза, взглянул и обмер: над его головой, так же как и у поганца Воробья, сиял нимб. Голубь запричитал, закаялся. Воробей вздохнул и присел рядом.

-- Ну ладно тебе, не переживай. Я тоже расстроился.
-- А ты-то чего? -- всхлипнул Голубь.
-- Ну, я же специально не взял с собой в Полёт Ангела Птичьего. Знал, что кто-нибудь здесь да и удостоится. Вот бы, думаю, какой воробей покруче!.. А тут вдруг - ты! Ну что - ты?! Старый, толстый, трусливый к тому же... Сфинктер вот, правда, в порядке -  ну, значит, жить будешь долго, есть такая примета... А вот другой воробей - знаешь, что бы мне показал?! И Злачные Места! И где Мак! И где Девочки! Ну что мы, боги, можем? Найти себе Мать твою и поклевать пресной конопельки? Скучно-то как... А теперь вот ты! -- озлился до праведных слёз Воробей. --  Курица старая! И куда ты теперь меня поведёшь?

-- Это я тебя вести должен? -- ошалело уставился на него Голубь.
-- А кто? -- сварливо осведомился Воробей. -- Ты - тварь земная, но отмеченная. А я - небесное созданье. Да больше и некому. Так и папа решил.
-- Ах так... -- Голубь испытал странное чувство всепонимания и отвращения одновременно. --  Я, значит, тебя. За маком и за девочками. И чем же ты таким отмечен, чтобы мне тебя  водить? И где же твоя Божья благодать? -- грустно съехидничал Голубь.
-- А на голове! -- нагло ответствовал Сын.
-- А мои для Господнего дела полномочия где? -- подначил Воробья Голубь, отчего-то ничуть не растерявшись.
-- И у тебя, стало быть, на голове, -- кивнул Воробей понуро и, помолчав, добавил тихо: --  Сатрап.
-- Ах ты!.. -- растерялся всё же Голубь вначале, а потом внезапно обозлился на этого мелкого расфуфыренного паразита, и на себя, никчемного. Потом его злость перетекла в неподдельную обиду: -- Какая же ты всё-таки мелкая птень, тьфу на тебя! -- и тут же устал почему-то злиться и обижаться.

Что-то такое невыразимое сразу поселилось у него в горле - как комок невыплаканных слёз, - и он первым делом простил Воробья. Потом простил себя, и Гаубицу, и молоденьких голубиц; и кошек, и крыс. И бога простил за то, что тот задал ему такую непростую и двусмысленную задачу. Ну некогда было ему водить Воробья по злачным местам, да и не знал он их!

Подумал Голубь немного, махнул на Воробья крылом и сказал, улыбаясь чему-то новому в себе, что только что взошло, лопнуло и распустилось:

-- А... Лети себе своей дорогой.

И принялся за горбушку.

Вдруг вокруг Голубя посветлело, прекратился дождь, выглянуло вечернее солнце и подсушило асфальт. Прилетели голубицы, завозились рядом и заворковали. Улыбнулась во сне замученная жизнью Гаубица. Кошки ушли охотиться к магазинам, крысы - в другой подвал. Нимб над Воробьём погас; он оглянулся исподтишка, быстро посмотрелся в сияющую от вечернего солнца лужу, обрадованно взвизгнул и кинулся прочь, туда, где заприметил недавно галдящую воробьиную стаю.

А Голубь набил за щёки крошек, сколько уместилось, набрал воздуха в грудь, побольше, сколько смог, толкнулся лапами и тяжело взлетел, направляясь домой.

А летел так красиво, стремительно, отсвечивая изнанкой крыльев, словно солнечный зайчик...


Рецензии