Не поле перейти роман в 8 частях часть пятая

V
Посветив три часа после полудня, иззябшее солнце то-
ропко заканчивало свой путь над бескрайними белыми ши-
рями Забайкалья. Вот оно коснулось острой макушки голь-
ца, и та сразу же вспыхнула ярким костром. Но теплее от
жаркого пламени, увы, не стало, и потому молодой бурят,
схоронившийся за толстой поваленной сосной, поёжился,
перелёг на другой бок и поплотнее укутал ноги полами ов-
чинной дохи. Он, как коршун на охоте, то и дело поднимал
голову над засадой и зорко оглядывал открывавшуюся пе-
ред ним просторную долину с петлявшей по плоскому дну
едва приметной дорогой. Иногда он величаво оглядывался
назад и смотрел туда, где в уютном распадке, среди засне-
женных сосен стояли две большие юрты. Между ними, по
обе стороны длинной коновязи темнели лошади. Их было
десятка полтора.
Солнце скользнуло за вершину гольца, окутав её багро-
вым сиянием. Бурята всегда удивляла зимняя поспешность
светила, будто оно сбегало от ледяной жути. На распадок пала
густая тень. И в этот момент из ближней юрты вышел чело-
век. Он повернулся лицом к засаде. Молодой бурят поднялся
и дважды взмахнул над головой руками. Большая группа лю-
дей появилась из юрты и направилась к лошадям.
Люди шли молча, не глядя друг на друга, и каждый из
идущих удивлялся оглушительному скрипу снега под ногами.
Нехорошая примета.
Первыми шли трое русских — Комогорцев, Кравец и Яр-
цев. Четверо немолодых, суровых бурят шли в нескольких
шагах позади и неприязненно смотрели в спины своих гос-
тей. По бокам от них, с винтовками и ружьями наготове дви-
гались шестеро телохранителей.
554
Комогорцев еле сдерживал себя, чтобы не броситься на
них. Будь в его руках хотя бы наган, уж он бы потешился над
этими высокомерными азиатами.
У коновязи сошлись лицом к лицу. Отвязывая своих ло-
шадей, хозяева и гости сталкивались руками и, не поднимая
глаз, отходили. В седлах оказались одновременно. Двумя груп-
пами выехали на дорогу и разъехались в разные стороны, не
попрощавшись. Один из телохранителей последовал за рус-
скими и лишь у поворота, в полуверсте от юрты, с ехидной
улыбочкой вернул им оружие. Каждому своё — наган, пара-
беллум, вальтер.
Комогорцев пустил своего коня рысью. Версты через две
круто свернули на перевал. Там застали алое ещё небо, суля-
щее мороз назавтра, и стали спускаться в долину Ингоды.
Несильный, но леденящий ветерок обжёг лица. Комогорцев
набычился и крепко сжал губы.  Напролом, сквозь кусты вы-
валились на притрушенную сеном дорогу и оказались в уз-
ком и тёмном коридоре из ивняка, ольхи и дикого орешника.
В полной  темноте пересекли реку, свернули с зимника и
узенькой, в один след, тропинкой подъехали к задам спиридо-
новской усадьбы.
Хозяин, изрядно продрогший в ожидании гостей, уехав-
ших ещё до зорьки и обещавших вернуться на закате, впустил
их во двор, на четвертинку отворил дверь в конюшню, чтобы
не выпускать тепло изнутри, и прибавил огонь в висячем фо-
наре. Лошадям задали по мере овса и накрыли попонами.
— Ничего, придёт час, и я с ними по своему поговорю. —
Комогорцев ударил кулаком по перегородке станка. — Кро-
вью умоются, обезьяны.
Спиридон придвинулся к нему и негромко сказал:
— У нас гость. От Верховного атамана. Басманов.
Комогорцев метнул тревожный взгляд на Спиридона.
— Явиться приказывал? — сказал уныло, будто чуя неми-
нуемую порку.
— Нет. Даже не спрашивал о вас.
— Ну вот и хорошо. Абросим не просит… — Комогорцев
ухмыльнулся. «Епишкина мать! Какой смельчак нашёлся! —
усмехнулся про себя Спиридон. — Нашкодил, небось. Храб-
рится, хоть и трясётся. Недаром его за дверью не раз поми-
нали».
555
— Идите, отогревайтесь. Лошадок я обихожу, — сказал
Спиридон, приминая зелёнку в кормушках.
Гости ушли, но не прошло и десяти секунд, как в конюш-
ню влетел Ванька Федоска. Он сморкался и плевался, разма-
зывая кровь по лицу. Думая, что находится один, дал волю и
голосу, и словам:
— Офицерьё проклятое! Скорей бы решку вам навели.
Или в прорубь,  или в петлю. Им, «добрый вечер, господа», а
они — в морду.  Холодно, видишь ли. И возить, и быдло
хохляцкое! А сам-то кто? — закричал он пронзительно.
— Спал, небось? — спросил Спиридон.
Ванька вздрогнул и поник. На вопрос не отвечал, а Спи-
ридон ждал. Часа три назад он приказал работнику хорошенько
натопить флигель, но тот, видимо, заснул после первой зак-
ладки, ну, а господа офицеры церемониться не имеют при-
вычки —  сразу по сусалам.
— Спал. Так тебе и надо, будешь знать, как хозяйский
приказ не исполнять. Не мне ж тебя бить. Иди домой, —
Спиридон опустился на борт кормушки и задумался.
— Добром это не кончится, — сказал он со вздохом. —
Тыщу лет здесь не  было войны, а на мой век выпала. Ни
позже, ни раньше. Выжить бы. Посоветуй, как уцелеть? —
обратился он к своей любимой лошадке и почесал ей шею. —
Не знаешь? А я — знаю. Надо правильно поставить. А для
этого надо нюх иметь. — И он пошевелил кончиком своего
мягкого носа.
Человек в глубине горницы сидел, навалясь грудью на
стол. Это был полковник Басманов, сильно изменившийся
после Петербурга. Серая кожа, глубоко ввалившиеся глаза и
какая-то беспомощность в посадке говорили о том, что чело-
век этот физически тяжело болен. Однако, в его  облике боль-
ше всего поражали потухшие глаза —  неоспоримый признак
большой душевной драмы.
Около полудня его привёз сюда Кучумов и с помощью
Спиридона и тётки Мани препроводил в комнату. Его хотели
сразу же уложить в постель, но он решительно отказался, уз-
нав от хозяина, что прибывший накануне Комогорцев уехал
к «каким-то бурятам». Басманов нахмурился, а Спиридон пожа-
556
лел о нечаянном слове. Хотел похвалиться, вот, мол, какой я
приветливый для посланников атамана, да, как видно,  попал
впросак. Гость задал ещё два-три вопроса и выставил небреж-
ным жестом за дверь. Получил хозяин оплеуху, как и Ванька.
Вот почему Спиридон не разозлился на работника.
Басманов весь вечер упорно дожидался Комогорцева, сидя
за столом. Спиридон принёс зажжённую лампу и услыхал,
как тот говорил:
— Или их убили, и они никогда не приедут,  или появят-
ся на этой  минуте.
Чутьё у Басманова было звериное.
— Пойду погляжу. — Кучумов поднялся и вышел вслед за
Спиридоном.
Секунд через тридцать он вернулся и сказал:
 — Они приехали.
— Прикажите ему явиться.
Заслышав чёткий бой строевого шага за дверью, Басма-
нов попытался встать, но не смог. Ноги отказались повино-
ваться и нелепо скрючились под стулом. Правая рука, на ко-
торую он хотел опереться, как-то вдруг переломилась  в лок-
те, и он упал грудью на стол, а потому, вопреки своему прави-
лу, встретил вошедшего сидя.
С ненавистью глядел на статного верзилу, не знавшего,
как приветствовать одетого в штатское полковника. То ли по-
уставному,  то ли просто сказать «здравствуйте». Он замеш-
кался. И тут послышался стальной голос полковника.
— Зачем вы к ним поехали? Кто уполномочил вас?
— Об этом шла речь у атамана, когда мы собирались сюда,
господин полковник.
— Это касалось только меня. У вас другая задача —  орга-
низация дружин среди русского населения. Среди русского,—
подчеркнул Басманов. — Или вы забыли?
— Никак нет, не забыл. Но в Пушкарёвской нам сказали,
что вы заболели…
— Если б я даже умер, то и тогда это не ваше дело, —
крикнул Басманов. — Прикажите мне снова ехать к ним?
Спиридон поёжился от крика. Игнат сгрёб в охапку кус-
ки хлеба и кувшин с молоком и подался к себе, покосившись
на бесстрастного Кучумова. Тётка Маня поставила на стол
557
недопитую чашку чая и смотрела на залившуюся нервным
румянцем Фастину.
— Так вы… уже были? — вырвалось у Комогорцева. — Но
они не сказали об этом…
— Потому что они в тысячу раз умнее вас. Они обязаны
были прихлопнуть вас как провокаторов. И я их спрошу, по-
чему они этого не сделали. Переговоры с бурятами — занятие
не для вас. Я прекрасно осведомлён о ваших способностях в
совсем других делах.
Комогорцев сжал кулаки и подался вперёд. Очень многие
тыкали ему в глаза жестокой расправой над маньчжурскими
совдеповцами.
Эта расправа произошла в отсутствие Басманова. Он был
в это время в Пекине, а вернувшись в ставку атамана и узнав
подробности, ужаснулся и прямо в глаза назвал Семёнова
палачом. Григорий Михайлович обнял Басманова и клялся,
что сам узнал об этом из газеты. Он приказал лишь аресто-
вать Совет. Но они оказали, видимо, сопротивление. А там…
кто-то перестарался. Но людей понять можно. Их вышвырну-
ли с родины. Всё отобрали. Вот злоба и выплеснулась.
— Клянусь, такого больше не будет. Жестокости я не до-
пущу, — сказал Семёнов в заключение.
Басманов наивно поверил этому горячему монологу. Но
вскоре узнал, что атаман врал ему: он лично санкционировал
истязание безоружных. Лично приказал погрузить умираю-
щих людей в товарный вагон и отправить в Читу как ново-
годний подарок. «Чтоб и другим неповадно было играть в
революцию», — сказал он, чокаясь с только что прибывшим к
нему  в Ставку японским майором Куроки.
О гневной вспышке своего друга он отозвался так:
— Я его не осуждаю. Аристократ, моралист и гуманист.
Воюет по женевским конвенциям и не понимает, что такое
война между своими, где правят только наган и крепкие
нервы.
Есаул Тирбах целиком согласился с ним.
— Что ни аристократ, то слюнтяй, — сказал он, улыбаясь
японцу.
Ложь, откровенная, циничная, жестокость и двуличие ата-
мана глубоко потрясли Басманова и стали причиной его ны-
нешнего катастрофического положения — нервы полковника
558
оказались слабыми для подобных сюрпризов. Тогда он креп-
ко напился. Но Семёнов знал — настоящий срыв ещё впере-
ди и, чтобы не иметь проблем под боком, скоренько откоман-
дировал друга по советским тылам с весьма щепетильной
миссией —  наладить контакты с  бурятскими  баями.
— Слава  богу, не отказался. Пусть-ка проветрится, — ска-
зал он Тирбаху. — А то непременно бы начал копаться в
своей душе,  а попутно и с наших солнечных душ срывать
тёмные пятна.
Тирбах расхохотался.
— Я тоже не выношу его нравственных терзаний. Само-
едство не в моей натуре.
Этот молодой человек, лишь косвенно принадлежавший
к давно сгинувшему с лица земли восточно-балтийскому не-
мецкому роду, полагал, что имеет право одной лишь своей
фамилией ставить себя выше других и откровенно презирал
русских.
Доброжелательный к молодым офицерам Басманов ни разу
не подал руки Тирбаху.
Знать  бы вам,  Алексей Константинович, об истинном к
вам отношении,  тогда и не было бы обратной дороги в Бе-
лую армию.
Семёнов дорожил Басмановым. За ним в его стан приеха-
ли многие храбрые офицеры, и не хотел, что бы они знали
истинную причину нервного криза своего любимца. Это  бро-
сало тень на атамана. Кроме того, ему хотелось сохранить
хотя  бы видимость престижной дружбы с аристократом, ди-
виденды от которой не исчислялись золотыми рублями, а
новыми полезными знакомствами и дружбами, хорошим рас-
положением знати и неоценимыми услугами. Приступы рев-
ности к другу  бывали не редки и жестоки, но об этом знал
только он, никому ни разу не поведав причину своей хандры
и загула.
Семёнов был твёрдо уверен, что Басманов станет креп-
ким связующим звеном между ним и богатой бурятской вер-
хушкой, с которой у него не складывались «стратегические»
отношения. Его многочисленные эмиссары никак не могли
склонить бурятских верховодов на свою сторону. Поручить
это дело, требовавшее большого ума и такта, авторитетному
среди бурятской знати человеку — полковнику Басманову,
559
полурусскому, полубуряту было счастливым озарением ата-
мана. Он выправил ему послание влиятельного ламы и от-
правил в путь. Но и без этого послания полковника Басмано-
ва встречали как самого дорогого и желанного гостя.
Алексей Константинович превосходно говорил по-бурят-
ски, знал обычаи этого народа, был в курсе политических
замыслов бурятской верхушки. За две недели рейда он про-
вёл несколько успешных встреч с именитыми баями и считал
свою задачу выполненной. На удивление себе самому он без
труда договорился о поставках лошадей атаману и создании
особого бурятского отряда в армию Семёнова. Комогорцев,
случайная мошка, денщик при истории, но никак ни её вер-
шитель, естественно, не имел ни малейшего представления и
вряд ли понимал все возможные отрицательные последствия
своего рвения.
Под конец рейда ему захотелось отличиться, сделать боль-
ше, чем от него требовалось, он завернул к бурятам, чтобы и
там создать дружину. Но вышла промашка. С кем не бывает?
За свою судьбу он сильно не беспокоился — атаман в обиду
не даст, да и этого полковничка с испепеляющим взглядом на
место поставит.
А Басманов, между тем, отчётливо видел все последствия
этой выходки — оскорблённый Кадыр-бай наверняка пока-
жет свой дикий нрав и не даст инородческую дружину в рас-
поряжение атамана. Он уже понял, что его отряд в триста
сабель стал объектом грязной возни среди семёновских эмис-
саров. Лишь вчера приезжал один с посланием и приветом из
Ставки, как сегодня нагрянул другой — с приказами и на-
ставлениями. И каждый из них будет приписывать себе заслуги
от будущего участия в боях его воинов. Получать ордена и
звания. Но Кадыр-бай сделает по-своему:  он уведёт отряд на
север, якобы за мехами, но сделать себя игрушкой в руках
офицеров никогда не позволит. Предвидя всё это, Басманов
был взбешён. На инородцев возлагались большие надежды.
Бургуты и харчёны уже дали согласие выступить на стороне
Семёнова. Но особая роль отводилась бурятскому формиро-
ванию. Оно должно было участвовать в отторжении Восточ-
ного Забайкалья от советской Читы перед весенним выступ-
лением Семёнова из Монголии и встать фронтом за станци-
ей Куэнга, преградив красным пути отхода в Приамурье. Вер-
560
ховный мечтал уничтожить основные силы противника дома,
и тем самым обеспечить себе спокойное существование в бу-
дущем. Лучший враг, это мёртвый враг. Но тщательно разра-
ботанный план мог рухнуть из-за вмешательства презренного
мясника. Жизнь вообще любит вносить курьёзные поправки
в великие дела, будь то насморк или неурочный сон.
Басманов упёрся кулаками в сиденье  и осторожно пере-
двинул тело к спинке стула. Кровь отхлынула от лица. Чёр-
ные глаза вновь вонзились в Комогорцева.
— Свою задачу вы выполнили. Завтра же отправляйтесь
в расположение армии и доложите о случившемся. Можете
идти.
Комогорцев чётко повернулся и вышел. Прошагал по пе-
редней, ни на кого не глядя. Тётка Маня, накрыв полотенцем
широкий поднос с калачами, шаньгами, куском отварного мяса
и ломтями сала двинулась за ним. С припечка захватила боль-
шущий дымящийся чайник. Кучумов поднялся и удалился в
горницу. Спиридон и Фастина остались за столом.
— Помогите подняться, — попросил Басманов вошедшего
Кучумова. — Этот идиот забрал у меня последние силы.
Кучумов зашёл сзади, просунул свои руки ему под мыш-
ки. Полковник, застонав, поднялся.
— Благодарю, — боясь остаться без опоры, он крепко дер-
жался за спинку стула. — И при всём том, что имеем, — он
горько усмехнулся, — мы должны быть завтра в Нерчинске.
Нам осталось сделать последнее — захватить арсенал и пере-
править оружие за Аргунь.
— При создавшейся ситуации —  это нереально, — возра-
зил Кучумов.
— И тем ни менее, — не согласился Басманов. — Но преж-
де надо,  уладить с Кадыр-баем. Завтра вам придётся съездить
к нему ещё раз. Поставьте, пожалуйста, чернильницу и перо
на стол. Бумага там же, в портфеле.
Кучумов исполнил просьбу.
— Идите отдыхайте, — сказал полковник.
Утром, тепло одетый Кучумов застал Басманова стоящим
у тёплой печи. Он поднял усталые глаза на адъютанта.
— Писать к Кадыр-баю я не стал. Он — умный человек,
понял, что Комогорцев самозванец, иначе прислал бы гонца
для прояснения ситуации. Извинитесь за недоразумение. Че-
561
рез два часа я вас жду. Операция в Нерчинске подготовле-
на. Мы обязаны успеть. Счастливого пути. За мной дело не
станет.
Кучумов вышел на веранду и первое, что увидел — ласко-
во улыбающегося Комогорцева. Это было лицо неизвестного
ему человека — доброго, нежного. Он стоял на земле и улы-
бался вверх, Фастине. Видимо, встреча была неожиданной, и
Фастина растерялась. Но вот она весело засмеялась и птич-
кой спорхнула с крыльца в объятия Комогорцева. Спиридон
кивком головы поздоровался с Кучумовым и открыл ворота
конюшни.
Вчерашняя примета оправдалась: давил такой мороз, что
даже собаки не тявкали. Не вылазил из конуры и Музгар —
посверкивал оттуда глазами. Забайкальская колючая мгла оку-
тала станицу. Она была такой густой и тёмной, что днём по-
зажигали лампы и свечки.
— Вот это завернуло! — удивлённо крикнул закуржавев-
ший Василий Субботин, вскидывая винтовку на плечо, кото-
рую до сих крепко прижимал поперёк груди, как жердину. —
Воробьи на лету падают. А копоть-то! Ажник дышать не даёт.
— Не боись, долго не продержит, пупок развяжется, —
засмеялся Максим Шведов и зачем-то посмотрел в спиридо-
новское окно, где хоть и смутно,  а всё-таки виднелся чёрный
широкоплечий мужчина.
— Бывай здоров. На Украине-то зимы помягче, — сказал
Василий с тоской. Он вроде как отвык от родной сторонуш-
ки. Часто вспоминал украинские сады, метровые чернозёмы,
пыхтящие под грузом урожая, и длинное-предлинное лето. В
отместку за предательство мороз яро схватил его за нос. Ва-
силий ойкнул, закрылся рукавицей и побежал домой. Он чуть
не сбил Кучумова, выводившего коня со двора. Чужак ловко
вскочил в седло и направился по проулку к Ингоде. Максим
поглядывал ему вслед.
Да, не сидится дома мужикам. Знать дела заставляют от-
ведать дикую стужу. Кучумов растворился во мгле. Полков-
ник отошёл от окна и вновь прислонился спиной к высокому
обогревателю. Печка топилась из передней. Там звякнула зас-
лонка, глухо ударились поленья в топке, опять звякнула дверца
и наступила тишина. Медленно распрямляясь,  полковник
коснулся затылком горячей стенки и закрыл глаза.
562
Спиридон приглушил поддувало и пересчитал оставшие-
ся поленья.
— Четырнадцать штук. За вчера я сжёг тридцать. И сегод-
ня yжe шестнадцать. Недельную норму за два дня! — он пока-
чал головой. — Но ничего. Не тот расход, что сулит доход.
Аэтот человек — доход, лишь бы старое время сумел вернуть.
Басманов стоял, запрокинув голову, и смотрел в потолок.
Тайное путешествие по советским тылам, так измучившее его,
подходило к концу. Оно могло бы окончиться сегодня стре-
мительным захватом нерчинского казачьего арсенала и пере-
броской добытого оружия в Сретенск и дальше, за границу, к
Семёнову, но, вероятно, сорвётся.
Нашарив левой рукой карманные часы, он поднял их вы-
соко над головой, откинул крышечку и посмотрел на циферб-
лат. Ровно двенадцать.
Чутьё не подвело. Время начала операции. Через пятнад-
цать минут будет дан отбой, и два десятка по-походному оде-
тых людей на девяти розвальнях и трёх юрких кошёвках с
охранением покинут район арсенала — тихой,  безлюдной
окраины старинного городка. Сейчас эти люди хоронятся по
ближним дворам и ждут сигнала. Но сигнала не будет.
Итак — двенадцать пятнадцать. Басманов секунда в се-
кунду посмотрел на часы. Но не менее точен был и началь-
ник арсенала Фомин. Он нервно захлопнул крышку своих
массивных часов и вышел из приземистого серого здания,
запер двери на все замки и, поёживаясь от холода, двинулся
к воротам. Отодвинул внутренний засов и вышел за ограду.
К нему приближаются двое. Мужчины спешат.
Это люди из охранения. Сейчас он спросит у них:
— На митинг, товарищи?
— На митинг. Ждём вас, товарищ Фомин. Вы — удиви-
тельный оратор, — ответят ему условленным паролем и он
зло выругается, что зря мёрз два часа в каменном склепе,
ожидая налёта. И вздохнёт облегчённо — синяки и шишки
даже от своих, это не очень приятно. A может вздохнёт оза-
боченно: как он в следующий раз отговорит настырных со-
вдеповцев не шнырять по арсеналу в поисках оружия, и ве-
рить ему на слово, что ничего, кроме старых пик здесь нет.
Но красногвардейцам нужны винтовки, чтобы защищать ре-
волюцию, вот они и роются по углам,  ища заначки. И когда-
563
нибудь произойдёт страшное — они наткнутся-таки на потай-
ную железную дверку, за которой спрятано то, что они ищут,
и тогда ему хана. На месте расстреляют. Ох, как устал сотник
Фомин ходить по лезвию ножа.
Басманов опустил часы в карман и скосил глаза на тём-
ные окна. Неужто и в самом деле только четверть от полу-
дня? А может yжe вечер и пора свет зажигать?
Словно подслушав его мысли, после слабого, едва им рас-
слышанного стука,  на который он не успел ответить, дверь
отворилась и вошёл хозяин.
— На улице копоть, аж темно. Может, свет зажечь? —
учтиво спросил Спиридон. — Веселей будет.
— Пока не надо, — болезненно морщась от неприятного
похрустывания в затылке, Басманов опустил голову. — Спа-
сибо, не беспокойтесь. Я сам зажгу.
— Лампа на окне. Заправлена доверху. — Спиридон вы-
шел, успев, однако, окинуть взглядом дверь в свой «кабинет».
Она была заперта и успокоительно чернела широкими ли-
ственничными плахами.
* * *
Как ни не хотелось Спиридону покидать тёплую избу, но
пришлось. Надо было повидать Макара Чипизубова и ска-
зать ему о собрании «вольной дружины».
Макар был прилежнейшим работником,  который бук-
вально дневал и ночевал возле хозяйских быков. Поначалу
это было в дикость Спиридону. Как это так, даже дома изред-
ка бывать? Так на чужого работать, что жена не только обед,
но и ужин на скотный двор приносит, но и сама к нему при-
соединяется, телятницей становится? А потом, кажется, по-
нял. Не любил, да и не умел Макар меж двух дел разрыва-
ться. Если уж делать что-то, так одно. Но делать так, чтобы
сердце радовалось сделанному. И Макар радовался, глядя на
«своих» быков, ухоженных и могучих, на основательные за-
гоны, навесы, тёплые и сухие стойла, сенники, даже на огром-
ный компостник, откуда каждой весной вывозили на поля
перепревший навоз.
Радовался и Спиридон, но виду не подавал. Подстать
Макару была и его жена. У той в телятнике было чище, чем в
иной избе.  Спиридон отдыхал здесь душой. Среди надёжных
564
построек, чистоты и порядка, любуясь на симментальских ко-
ров, резвых телят в белёных яслях и степенных быков он
размягчался и добрел.
От ранней весны и до поздней осени ходил Макар в хол-
щовых штанах и длинной холщовой рубахе. Из обуви при-
знавал только калоши и расставался с ними с большой неохо-
той лишь по холодам. С появлением заберег оболакался сразу
в зимнее и не снимал его до появления ургулек. Так что  были
у этого человека два времени года — зима и лето.
— И никаких ему деми не надо! — злился Спиридон, подде-
лываясь под погоду и оттого то и дело простужаясь.
Но Макар был человек непростой. Почтением отличал не
многих. Прямой и резкий случалось дерзил и Спиридону, если
тот свой хозяйский кураж вдруг начинал показывать. Так что
заставить его сделать что-нибудь против воли было невоз-
можно. Это подтвердилось двадцать шестого октября, когда
кто-то предложил избрать Макара в Совет.
— А я предлагаю Макара Чипизубова. По всем статьям
власть советскую вершить мужик подходящий.
Но то ли потому, что не спросили его предварительно,
или от того,  что незнакомое и какое-то грозное слово при-
шлось ему не по душе, Макар решительно отказался. Свобод-
ный человек, он почувствовал себя вдруг закованным этим
жутким словом. Ему стало неприятно, что кто-то самовольно
чужой судьбой распоряжается. Его широкое, открытое лицо
пошло белыми пятнами, движения рук стали размашистыми,
будто он вырывался от кого-то. Стоявшие рядом казаки от-
странялись подальше от его локтей и кулаков, а он крикнул
громко я дерзко:
— Чего я там не видел? Или делать мне больше нечего?
Вот тогда и взял его на заметку Пушкарёв как «своего
человека». На первое собрание «вольной дружины» Макар
шёл нехотя. Особенно ему была противна скрытность — тай-
ком, ночью, по за огородами. Но решительность станичников
понравилась. Новая власть, начавшая с уничтожения казацкого
сословия, казалась ему мрачной и холодной, как и само на-
звание — советская —  колючее и злое.
Но вот новая власть начала земельную ревизию и пообе-
щала ему землю, и в его неподступной душе произошёл мед-
ленный поворот, будто тяжёлый жернов сдвинулся с места:
565
так ли yж она плоха, если о бедных печётся? И так ли уж
страшна, если свои станичники так ладно  её справляют?
Ведал ли об этом Спиридон? Скорее, чуял нутром, пото-
му и сказал как бы вскользь, мимоходом:
— Макарушка. Ты загляни сегодня вечерком к Куприя-
нычу.
— Не смогу, хозяин. Наломался с этим, истинный бог,
Буяном, что еле ноги таскаю. Он же весь станок разворотил.
Рогом меня зацепил. Дыхнуть не могу. — Макар вилами рас-
кидал сухую подстилку, и на парусине поволок наружу кучу
свежего навоза. — Вишь, поднять мочи нету.
— В баньку сходишь, всё и пройдёт. А я Мане скажу, чтоб
сугревом попотчевала. Дело важное. Пересиль себя.
— Разве что важное.
— Приходи. Свои соберутся. Обсудим, как честь свою от
басурманства защитить, — сказал Спиридон озабоченно.
— От большевиков, что ли? — спросил Макар. — Так они
меня не обижают. Наоборот, землю обещают. И я не отка-
жусь. Ты ведь только сулишь. Шестой год уже. А я безземель-
ный и безлошадный, хоть и навозом насквозь пропитанный.
Извиняй, не приду, — твёрдо закончил Макар.
Спиридон знал, убеждать упрямца так же бесполезно, как
и ведром Ингоду вычерпывать. А ещё он порадовался своей
осторожности, будто раскалённый чугунок сначала пальцем
тронул, а не сразу ладонями цапнул. Приманивать землёй он
не решился, это всегда успеется. Гордый Макар закатил бы
ему такую отповедь, что испортил бы настроение надолго. Но
спросить спросил, опять-таки без нажима:
— А ты думаешь, дадут?
— Дадут, — Макар и тут не знал сомнений. — Обещали.
— Я ведь тоже обещаю.
— Ты и обмануть можешь. А это — власть. Это ей неспод-
ручно. Понимать должна.
— Я-то тебе наметил. И слово сдержу. А вот они…
— А вот тогда я из них узлы вязать стану. — Макар угро-
жающе расставил локти и со сжатыми кулаками вплотную
придвинулся к Спиридону, и заныло у того под сердцем, буд-
то последняя минутка жизни наступила.
— Чего это на него нашло? — спросил он, переменив тему
566
и ласковым взглядом показывая на красавца-быка Буяна. —
Невесту захотел?
— Так он ведь кастрат! — опешил Макар, вмиг превраща-
ясь из грозного медведя в ягнёнка.
— Бывает, Макарушка, бывает. Взять любого старика, тот
же кастрат, считай, а как часто дурь находит, — сказал он
поучительно.
Макар долго смотрел ему вслед, потом смачно плюнул и
пробурчал:
— Оно и видно, что похоть взыграла. Как бык, нараскоря-
ку ходишь,  прости меня, господи.
Отвесная стена белого тумана перегородила крутобокий
распадок, и Кучумов понял, что оказался в ловушке — дорогу
в станицу закрыла наледь, бич и радость забайкальских рек.
В суровые морозы эта участь постигала и быстротечную Инго-
ду — лёд ложился на дно, незримая плотина упиралась в
берега. После выплеска наверх тёплых придонных вод, зим-
ник останавливался, а прибрежные сёла, скалы и леса оку-
тывались толстым, плотным покрывалом, которое для мно-
гих живых существ оказывалось смертным саваном, так как
по сути дела в жестокий мороз выпадал моросящий дождь.
Река парила целые сутки. Это могло продолжаться и день, и
два, и даже неделю, то есть до тех пор, пока стрежень не
проедал себе путь под ледяным гнётом. От чрезмерной влаж-
ности и стужи гибли не только животные, но и люди. Вста-
вал не только зимник. Замирал и Московский тракт, превра-
щаясь в сплошную скользкую катушку. Затихала на время и
Транссибирская магистраль — всякая железка на ней одева-
лась тяжёлым, мутным панцирем, и никто не отваживался
трогаться в путь.
Но, в конце концов, река возвращалась в естественное
ложе, и тогда наступал праздник: на многие десятки километ-
ров стлалась вдаль зеркальная гладь. Мчались тройки вверх и
вниз, и весёлое солнце резвилось на певучих колокольчиках.
Чередой ползли скопившиеся обозы, даже ночью слышалось
с реки лихое гиканье отважных наездников.
Ещё издали Кучумов ощутил на своём лице леденящую
изморозь и вскоре заметил, как шея и круп коня стали седы-
ми. Но повернуть назад или попытаться объехать наледь по
горам он даже не помыслил, поскольку ни то, ни другое было
567
неисполнимо. Уверенный в себе и своём коне, он спокойно и
решительно начал погружаться в белое марево.  Но на этот
раз Эльбрус сплоховал — на кромке берега заупрямился и
никак не хотел входить в медленно ползущее дымящееся ме-
сиво. Не подчинился он и плётке. И тогда Кучумов повёл его
на поводу, помня лишь одно, промедление — это смерть. Че-
рез двадцать минут они превратятся в ледышки. На другом
берегу Кучумов с трудом взобрался в седло и, согревая коня,
погнал его рысью. На середине поймы они вынырнули из
тумана и белым призраком пересекли пустынный Московс-
кий тракт. Этому белому всаднику многие сочувствовали, а
узнай, что он вброд осилил наледь, наверняка перекрести-
лись бы и сказали, не дай ему умереть, господи. Увидел его и
Максим Шведов. Шёл на стрельбы. Винтовка в руке. Прики-
дывал, как лучше провести занятия. И вдруг оглянулся. На-
хмурился, поняв, что пришелец из-за реки. «Спиридоновский
шастает». Недаром звался стоглазым.
Сегодня на стрельбище шёл Первый взвод, иначе говоря,
Верхняя улица. Обычно все собирались в срок, почти одно-
временно выныривая из проулков, и, чтобы не мёрзнуть зря,
тут же топали за околицу. Это происходило раз в месяц для
верховиков по последним средам, для других взводов — по
первым. И хотя сегодня был дикий холод, Максим не отме-
нил тренировку. Слава богу, что хиузок оттеснил морось на
луговину, а то и тогда, наверное, погнал бы казаков не столько
стрелять, сколько куржаветь и мокнуть. Рвение в должности
Максим проявлял большое.
Но сегодня пришлось потоптаться — припоздал Николай
Забелин. На него, знамо дело, поворчали, но всё «горячее»
оставили для Ивана Подшивалова. Появись он сейчас и по
горбушке схлопотал бы. В шутку, конечно,  но получил бы.
— Да не придёт он, — сказал кто-то.
— Спит, небось, у бабы под боком. Погода-то располагает.
— Или в скворечнике сидит, да опростаться после черё-
мухи не может.
— Научил его Гриха на нашу голову.
Сдержанно посмеялись. Зато мороз не шутил. Начинал и
сквозь ватные штаны за коленки покусывать.  В правление
бы спрятаться, или уж разойтись, но Максим упорно вышаги-
вал  по иглистой пороше.
568
— Ну, засранец, епишкина мать, — возмутился первым
Василий Субботин. — Пошли, Максим. Хрен с ним. У меня
уже глаза до донышка промёрзли. — Отвыкший от забайкаль-
ских зим, он страдал от стужи и не скрывал этого, не хорохо-
рился, не петушился, выставляя уши из-под папахи, а на-
тягивал её всё ниже, чуть ли ни на нос.
— А как же дисциплина, если завтра под пули? Ты лоб
подставишь, а он за горячей спиной отлежится? — выкрик-
нул Максим в лицо Василию.
По мере того, как Максим кричал, распаляясь, брови Ва-
силия рывками задирались вверх всё выше, а промёрзшие до
донышка глаза расширялись. А когда Максим приступил ещё
ближе и гаркнул:
— Ну? Что молчишь? — то и вовсе, как ставенки в жар-
кий июль распахнулись.
Командирство заметно испортило Максима. Стал он важ-
ным, своенравным и жестоким. Казаки неловко поёживались,
отводили глаза в сторону или прикрывались индивидуальны-
ми мишеньками нововведёнными Максимом, но блюдя ус-
тавные правила, в конфликт между командиром и подчинён-
ным не вмешивались. Для них было неважно — в царской ли
они армии, или в отряде красногвардейском. Они люди воен-
ные, соблюдение воинских положений для них закон.
Но Николаю Забелину этот публичный разнос совершен-
но невиновного человека не понравился, как и упрямство
Максима: в поддержании дисциплины он явно пересаливал.
Не разобравшись в Ивановой неявке, заставлял за неё отду-
ваться всех.
Взаимные обязательства у казаков были всегда твёрды,
но они не были круговой порукой. Отвечали за свои промахи
только провинившиеся. Набор наказаний был для этого об-
ширен, вплоть до изгнания из станицы. Круговая порука и
круговая ответственность — преступны, порочны, разврати-
тельны. Казаки чуяли эту опасность и заложниками чьей-то
непутёвости никогда не становились. Как  говорится, друж-
ба— дружбой, а грехи —  врозь.
Николай нервно дёрнул ремень карабина и решительно
сказал:
— Пошли. Я разберусь. Если без причины, то в следую-
щий раз первым здесь будет.
569
— Стройся! — крикнул Максим, не переча Николаю, авто-
ритета которого — знатного пулемётчика и отличного стрел-
ка, а главное,  честного и рассудительного человека, депутата,
он даже побаивался. — Прямо, шагом… арш.
— Давай бегом, Макся, — предложил Трофим Еримеев. —
Не облапаем, так хоть согреемся.
В одну секунду сломался неустоявшийся строй, и окута-
лись снежной пылью казаки. Бежали весёлой гурьбой, а через
минуту забухали выстрелы в долинке Геремнака.
Куприянов в щелку заплота наблюдал за пробегавшими
станичниками, а когда началась пальба, навострил уши, так
как сам когда-то командовал учебными взводами, делал их
отличными, особенно по огневой подготовке, и потому в му-
зыке стрельбы разбирался превосходно. По каким-то неведо-
мым нюансам безошибочно определял мастерство стрелков,
но важнее всего — профессиональные качества распорядителя
учений. Первыми одиночными с интервалами в две секунды
остался доволен. Казаки все без исключения чётко исполни-
ли приём.
— С колена! — крикнул Максим. — Целься. Пли.
И снова порадовали Куприяныча станичники.
— Слева направо! По одному! С колена! Пли! — азартно
прокричал Максим и отрывистый приказ «пли» дважды по-
крывала недлинная, но дерзкая очередь, будто из пулемёта.
Это была злая придумка Максима и Куприянов оценил её.
— Молодец, Макся!
А Максим, словно в ответ на похвалу, продолжал в злом
вдохновении:
— Стоя! Россыпью! Пли!
— Трах-трах-тарарах мощно выкатилось из лощины и об-
рушилось на Куприяновский дом, на него самого, притаивше-
гося за забором. Как опытный дирижёр слышит отдельный
инструмент в оркестре, так и он отчётливо слышал работу
каждого ствола и был поражён именно россыпью сродни ба-
рабанной, где и в помине не было ни кучности, ни пауз. Эта
была россыпь не абы пальбы, как при сумбурно-суматошном
беглом, а убийственная россыпь по выбранной цели. Это
страшнее, чем залп, когда не выдерживают не только наступа-
ющая пехота но и даже конница. Такой слаженности, когда
не сливаются в один даже два выстрела, он добивался редко.
570
И всё-таки он ждал залпа, этого венца стрелкового искусства.
Гром полыхнул внезапно, будто над крышей. Корней Федо-
тович восхищённо покрутил головой,  но похвалил как-то
удручённо:
— Вот и наступай на них. Да срежут, как литовкой. Не
разучились возле  баб.
— Кого это ты нахваливаешь? — прямо в щель, прямо в
нос Куприянычу раздался громкий голос, от которого он
вздрогнул. Открыл калитку.  Перед ним стоял Игнат и швыр-
кал носом. — А?
— Стрелков наших. А мы против них со своими сопля-
ми,— язвительно бросил Куприянов.
— Ты мои сопли не трожь! — прорычал грозно Игнат. —
Ато и твои выдавлю.
Чёткий, тяжёлый топот прервал их перебранку. Тугим,
литым строем возвращались казаки. Не скрывая зависти, Куп-
риянов проследил взглядом за удалявшимися служивыми.
Казачий взвод — грозная, внушительная сила. Игнат, стоя на
четвереньках, тоже пристроился к дырке от выпавшего сучка.
— Вот запишусь к ним и всех вас выдам. Пускай рагу из
вас делают, — сказал он со злорадством.
— Да ладно тебе, — отмахнулся Куприянов. — Ты лучше
бы гостя у себя устроил, а не ко мне тащил.
— Собрание-то у тебя? — едко парировал Игнат. — У нас
и так —  полняком. И в избе, и во флигеле.
— Ладно, встречай и приводи. Только тихонько, — сдался
Куприянов. Игнат ушёл, а Корней Федотович снял шапку и
низко опустил голову.
 — Пронеси беду и на этот раз, господи! — он вошёл в
дом и, забыв молитвенную чинность, вскричал:
 — Драпать надо, дурак. Доякшаешься, ох, доякшаешься.
Натали невозмутимо-ласково посмотрела на него. Он вы-
мученно улыбнулся.
* * *
Куприянов был своеобразной фигурой. И в смысле обли-
ка —  черноволос и круглоголов, и в смысле своего жизненно-
го пути. Выходец из беднейшей казачьей семьи, он на службе
познакомился с грамотой, а природная любознательность тол-
кнула его к серьёзным книгам, в первую очередь по есте-
571
ствознанию и агрономии. К художественным писаниям он
относился насмешливо. Фантазии авторов ему казались убо-
гими, а сюжеты — фальшивыми. Над всякими бурными стра-
стями он смеялся, забавно, будто шарик, вскидывая свою круг-
лую голову вверх. Впрочем, смеялся беззлобно, как над му-
жицкой байкой или анекдотом. Но с книгой «Русский ого-
род» академика Шредера, купленной на солдатские гроши,
никогда не расставался, одинаково восхищаясь как мудростью
природы, так и умом человека, распознавшим эту мудрость.
Самобытность во всём — в мышлении, в действиях, в об-
лике, вот главная черта его характера. Ручаюсь, отсюда и пу-
гачёвская бородка-яблочко,  как запрятанный намёк на неза-
висимость.
Единственный сын в семье, он не стал наследовать роди-
тельскую усадьбу, считая это место несчастливым, а поселил-
ся на самом краю Верхней улицы вместе со стариками. Вно-
вый дом перевёз лишь иконы. Всё остальное было постепен-
но растащено, хибара завалилась, огород зарос бурьяном и на
него почему-то никто не покушался. Тем более это было та-
инственно и страшно, что земля там была жирной,  лосня-
щейся.
Новое место оказалось счастливым. Постройки росли бы-
стро, словно окропил их благодатный росинец. Старики до-
жили свой век в тепле и довольстве и завещали сыну вечно
дружить с Васькой Бесфамильным, впоследствии Пахтиным
за одинаковость их мечты — иметь дом, достаток и любящую
жену с кучей ребятишек. Но если Василию повезло и он встре-
тил Алёну, то Корнею удача не улыбалась. Что за притча, но
подворачивались ему нежеланные. Шли годы, а он не мог
жениться по взаимности, но портить себе жизнь случаем не
хотел, ибо считал, что супружество — это прежде всего хоро-
шее настроение. Ещё будучи парнем, сделал открытие — руки
человека, это его натура, а  руки девушки — её полный порт-
рет. Вот почему, провожая молодую с  гулянья, он держал её
руки в своих, и только один раз девичьи руки растворились в
его ладонях. Но к несчастью это были руки Алёны,  Васьки-
ной невесты, что ещё раз утвердило его в своём открытии —
ведь не случайно же они с ним друзья.
После внезапной кончины Василия, он вспахал для вдо-
вы поле, но оно осталось чёрным — семенное зерно, как и
572
посадочный картофель сироты съели. Привёз для огорода кучу
навоза, но в землю его не внесли, превратив на воздухе в
труху. Хозяйственный человек, он страшно оскорбился та-
ким отношением и перестал заглядывать на пахтинский двор,
в душе радуясь, что бог не связал его с Алёной, в трудную
минуту оказавшейся сущей размазнёй. Деятельная, но малолет-
няя Флора ничего не могла поделать со своей безвольной
матерью.
А потом приходили женщины — солдатки, вдовицы, да и
просто гулящие. Но даже и тут ему не везло. Одни к любви
относились второстепенно, не ведая в ней чувства, а лишь
обязанность, для других постель была важнее хлеба. Он не
был против страсти, но когда рушилось хозяйство, а дом пре-
вращался в завозню, это смахивало на дикарство, и он знал,
чем такое дикарство обернётся — полным разором. Одним
словом, жаждуемой гармонии не было. Не было от этого и
полного счастья, хоть и появились полные амбары, сараи, поля,
заимки, работники.
Макар Чипизубов, взрастивший Корнею Федотовичу бы-
чье стадо, по простоте душевной советовал ему в жёны Моть-
ку Банкину. Куприянову эта крутобёдрая, опрятная бабёнка
нравилась. Как-то недельку жила у него и показала себя хоро-
шей хозяйкой. Однако он страшно боялся въевшейся в неё
испорченности — такие натуры всегда с обочины хватают.
— Всё у меня есть, а вот только рогов не хватает, — пошу-
тил он тогда.
Вместе с нарастанием богатства менялся и Корней. Во-
первых, стал Федотовичем. Из добросердечного и открытого
стал разборчивым в дружбах и знакомствах, предпочитая
знаться с крепкими, зажиточными хозяевами. Для матёрых
богатеев он по-прежнему оставался человеком прихожей. Би-
рюком, подобно Архипову он не стал, но от сельчан  отгоро-
дился не только высоким забором. А когда пришёл черёд вы-
бирать, куда притулиться, он притулился к спиридоновскому
берегу.
Кучумов появился во втором часу. Басманов нетерпели-
во шевельнулся ему навстречу, но жуткая боль между лопа-
ток едва не лишила его сознания. Он закачался, однако тут
же собрался и осторожно распрямился Он был сер и жалок.
573
Не составляло труда определить, что ему очень и очень пло-
хо. На ногах он держался лишь силой воли.
Будто чугунными ступами вошедший ударял тяжёлыми,
промёрзлыми валенками и остановился в трёх шагах от Бас-
манова.
— Они поменяли стоянку, но я их нашёл, — сказал он
каким-то странным, свистящим голосом, натужно вырвавшим-
ся из узенькой щёлки мёртвого рта. Скованные холодом губы,
по-видимому, не слушались его,  поскольку даже не шевели-
лись. Скулы и щёки были белыми.
— Да вы жe обморозились, — испуганно проговорил Бас-
манов. — Идите к теплу.
— Я их нашёл. Они разрывают договор, — повторил Кучу-
мов.
— Хозяин, самовар! — крикнул Басманов в закрытую дверь,
уверенный, что его услышат. Действительно, дверь почти сра-
зу же отворилась, и тётка Маня водрузила пузатый тульский
самовар на середину стола. Затем принесла миску с шаньга-
ми, молоко в кринке.
— Разуйте его, пожалуйста,  — попросил Басманов.
— А то как же, — довольно грубым тычком тётка Маня
усадила Кучумова на стул и сунула ему в руки полотенце. —
Утрись-ка, а то всех перепугал куржаком. Куда там, обморо-
зился, — усмехнулась она и стащила валенки с его ног.
Она постучала валенками друг о друга, словно удостове-
ряясь, что обувка превратилась в глыбы льда, и отбросила их
к порогу. На грохот тут же появился Спиридон и вынес ва-
ленки в прихожую. А тётка Маня уже мяла ступни Кучумова,
стащив с них белые шерстяные носки. С минуту она была
сосредоточена, но потом осклабилась.
— Теплеют. Молодой, горячий. Не умрёт.
— Ради бога, полегче, — простонал Кучумов. — Ты ведь
открутишь их.
— Где же вы так? — сочувственно спросил Басманов.
— Конь испугался наледи. Пришлось брести, — отозвался
Кучумов, принимая большую дымящуюся чашку с чаем из
рук Спиридона, вынесшего вслед за валенками шапку, шарф
и пальто гостя. — Их приняли за провокаторов и хотели убить.
А меня продержали на морозе два часа. Они оскорблены и
разуверены.
574
— Вполне естественно. Они — гордые люди, — сказал Бас-
манов.
Вернулась, отлучавшаяся на минутку, тётка Маня, поста-
вила перед Кучумовым широкий, тёплый таз и сунула его
ноги в горячую воду.  Кучумов рванул их назад — вода была
нестерпимо горячей, — но тётка Маня, словно тисками, дер-
жала их выше лодыжек. После второй, тоже неудачной по-
пытки освободиться, Кучумов запрокинул голову и протяж-
но завыл. Отголосив, он со слезами на глазах посмотрел на
свою мучительницу.
— Лечи, бог с тобой, — сказал он. — Но вместо чая хоро-
шо бы во…
— А это перед сном, — опередила его тётка Маня. — Вот
укутаю и поднесу стаканчик. — И она припечатала кучумов-
ские ступни ко дну таза,  отчего гость взвыл ещё громче.
Глядя то на скулящего Кучумова, то на бесцеремонную,
мужиковатую, но, безусловно, добрую женщину, Басманов
улыбался. Спиридон засмеялся дребезжащим смехом.
— Обо всём — завтра, — сказал Басманов. — Меня что-то
очень крутит. Вряд ли удастся перемочь на ногах. Пойду лягу.
— То я вижу, к печке жмёшься, — сказала тётка Маня. —
Ишь, сколько извести наворовал, — она кивнула на белую
спину полковника.
Басманов слабо махнул  левой рукой.
— Застукала с поличным.
— Пока в кровати полежи, а вот на ночь и на весь завт-
рашний день я вас на печи устрою, — известила тётка Маня.—
Не зря же с утра топлю.
— Валяй, устраивай. Хоть на  неделю. Теперь всё равно, —
согласился Басманов.
Уже более получаса Спиридон слонялся по передней избе
с нетерпением ожидая, когда же отворится дверь из гостиной
и оттуда выйдет молодой постоялец, чтобы идти на тайную
сходку. Хоть и промёрз он изрядно, но плана решил не ло-
мать. Басмановские бурки пришлись ему впору, пальто и шап-
ка высохли. Но дверь не отворялась. Напрасно Спиридон при-
кладывал своё большое и мягкое ухо к филёнке и напрягал
слух. В гостиной будто вымерли. Он вспотел и, устав ходить,
сел на порог, широко распахнув длиннополую шубу. Эта шуба
появилась у него тридцать лет назад. Тогда она была новой и
575
тяжёлой для его хлипких плеч, и он её не любил. Но посте-
пенно густой и длинный мех вытерся,  шкура обмякла, истон-
чилась и шуба полегчала, оставаясь по-прежнему очень тёп-
лой. От неё не болела спина, не ныли плечи.
Стянув с головы старый-престарый суконный треух, он
насадил его на свою острую коленку и полез в карман штанов
за кисетом.
Напротив, в загородке засопел пятнистый телёночек, и
звонкая струя нарушила вязкую тишину. Спустя минуту, с
широкой дощатой лежанки в глубине телячьего стойла спол-
зла растрёпанная тётка Маня и, не опустив задравшуюся
спереди юбку, начала сгребать на тряпку мокрую подстилку.
Скопившуюся в углу лужицу она промакивала сенной тру-
хой и набрякшие комки с пришлёпкой укладывала поверх
кучи.
Телёночек родился слабым и его взяли в жилую избу,
чтобы окреп в тепле. Это была тёлочка от одной из пяти
симменталок-ведёрниц, приплод от которых Спиридон тща-
тельно сберегал, надеясь вскоре увеличить стадо этих при-
быльных коров в два-три раза. И хотя всё это случилось не
ко времени, но из-за нежданных гостей он не стал перево-
дить малышку в телятник, боясь потерять её. Тёлочка ещё
слабо стояла на разъезжающихся ножках и тыкалась мягкой
мордочкой в толстую тёткину щёку, прося молока. Но тётка
Маня не замечала этого, как не заметила и слов хозяина:
— На порог овчину положи, да подстилку замени. Убью,
если,  простудишь животину.
На одутловатом, заспанном лице тётки Мани не дрогнул
ни один мускул. Его неподвижность была сродни той болот-
ной неподвижности,  колыхнуть которую не может даже буря.
В последние месяцы такое состояние стало для неё обыч-
ным. Это страшно бесило Спиридона. Он жестоко бил её,
но и тогда женщина не кричала, не сопротивлялась, не мо-
лила пощадить, а лишь стонала и покорно убирала руки с
живота и поясницы, как того требовал хозяин. Недалёкая
умом, она становилась всё глупее. Но служила Спиридону
верно. А он начинал побаиваться её и всё чаще подумывал,
как же избавиться от этой напасти, если и страшные побои
ей нипочём. По его разумению, не мог человек терпеть та-
кое за зря. Но докопаться до скрытой тётки Маниной ко-
576
рысти не мог только лишь потому, что подозревал её по
мелочам — тёплый угол, хороший харч, кое-какие деньги,
хозяйская постель — тогда как подлые планы у той были
вровень с его подлостью.
Второй год она и Угрюмый готовилась к бегству в Мань-
чжурию. Но прежде надо было завладеть Епишкиным золо-
том, чтобы объявиться там не с пустыми руками. Нищий и
родне не нужен, а что уж говорить о чужих. Где хранятся
самородки? Спиридон и намёком не выдал секрета. По
постельному наущению тётки Мани Игнаха принялся мето-
дично обшаривать весь дом.
Тётка Маня шептала в темноте:
— Поищи, Игнатушка, хорошенько. Ведь оно ему ни к
чему. Старый он, сгинет, так и пропадут камешки. А нам с
тобой они счастье принесут. Уедем на Манчжурку и станем
жить-поживать да добра наживать. Ты знаешь, золото к золо-
ту липнет.
— Ладно, пошарю. Ноги-то задери повыше. — Но ничего
не нашёл Игнат, хоть и отдыхал частенько на том угловом
валуне, под которым хранилось сокровище:
— Вот спрятал, сволочь. Я весь дом перерыл.
— А может, золото под этим камнем? — как-то прошепта-
ла тётка Маня, но Игнат высмеял её:
— Вот дура, так дура. На нём же весь дом держится.
— А если подкопать?  Да посмотреть?
— Ну, заладила. Пошли-тко лучше, пока батя не приехал,
а то ведь перехватит. — Говорил, а сам от нетерпения yжe на
веранде стягивал с неё юбку.
Фастина в щелку приоткрытой двери флигеля наблюдала
за ними…
Связав тряпку за углы, тетка Маня подняла на спину
тяжёлый,  узел и, перешагнув загородку, направилась к двери.
— Огонь убавь. Керосину на вас не напасёшься, светолю-
бы.
Придирка была абсурдной, так как Спиридон жёг лампу
для себя, но тётка Маня безропотно вернулась и оставила на
фитильке малую каёмочку.
— Слышишь, что говорю про овчину? — рявкнул Спири-
дон, когда она приблизилась к порогу.
577
Только тут тётка Маня вздрогнула и в недоумении уста-
вилась на Спиридона.
— Гостей постыдись. Орёшь, как бугай, — сказала она раз-
дельно и упёрлась в Спиридона тяжёлым взглядом, от кото-
рого ему всегда становилось не по себе.
— Учи, учи, полоумная, — прорычал он, ударом кулака
распахивая дверь настежь. — Неси. Спать у меня будешь, —
добавил он тихо и запустил руку под Манькин подол.
Пока тётка Маня выбиралась наружу, вся изба наполни-
лась густым,  серым туманом. Сквозь него, словно с другого
конца улицы, едва мерцал огонёк в лампе. Холодный воздух
окутал Спиридона. Он запахнул шубу, надел шапку и поддёр-
нул дверь поплотнее. Туман стал редеть, огонёк приблизился
и вновь скудно осветил дальний угол прихожей. Выгнув гор-
биком худую спинку, тёлочка дрожала в своём закутке. Воз-
вратилась тётка Маня, кинула развалившийся узел с сухой
соломой в загончик и, стуча зубами, будто в лихорадке, шум-
но водрузилась на свои полати под стёганое одеяло.
— Ужасть какая, — бормотала она. — Мороз-то! Адали
конец света. Ой, не к добру. Ой, что-то будет.
— Оделась бы, дура, — сказал Спиридон. — Ведь из пос-
тели.
Тётка Маня не признавала тёплых одёжек по коротким
уличным делам. Выскакивала в чём была на любую стужу.
— Сам-то второе нижнее надел? Или опять придёшь, как
ледышка, и захвораешь?
Спиридон тётке не ответил. Вспомнил о табачке. Выдох-
нул воздух в сторону, будто готовясь шарахнуть стакан само-
гона, он зарылся носом в горловину кисета, натянув её до
самых глаз, и, мелко тряся кисет за верхний угол, стал рывка-
ми вдёргивать в себя едкую табачную пыль. Опустив затем
кисет на колени, он запрокинул голову и блаженно зажму-
рился, наслаждаясь колким пощипыванием в ноздрях, и не
подозревал, что на него,  как на незнакомца, уже давно смот-
рит Кучумов, потихоньку прибавляя огонь в лампе.
* * *
Спиридон строенно чихнул и залился еле слышным счас-
тливым смехом.  Громкий, сильный чих он считал первым
578
признаком крепкого здоровья и время от времени устраивал
себе такие проверки. Сегодня проверка была нужна, так как
чувствовал он себя неважно. Но во время чиха ему нигде не
кольнуло, значит, нутро в порядке, а это недомогание — пус-
тяк, хандра и усталость.
Кучумов, наконец, узнал Спиридона и сказал с издёвкой:
— Ну и вырядились вы. Я подумал, нищий какой забрёл.
— Не время наряжаться. Гуси и так шипят, а начнёшь
глаза мозолить, совсем защиплют, — сердито ответил Спири-
дон на издёвку и поднялся.
— Идти надо.
— Ведите.
Спиридон шёл первым. Знакомый перелаз, еле примет-
ная стёжка. Медленно вырисовываются чёрные куприянов-
ские постройки. Узкий проём между амбарами. Двор. И вдруг
резкий приказ сзади:
— Руки вверх! Ну!
Секунда замешательства, потом вскрик и пронзительный
вопль:
— Рехнулисъ? Я же пошутил.
Спиридон узнал голос Игната. Оттолкнув с пути Кучумо-
ва, бросился назад, зная, что произойдёт через секунду.
— Не сметь. Не сметь, — выкрикнул он, увидав блеск
металла и две фигуры над барахтавшимся в снегу человеком.
Он раскидал их.
— Дураки! — кричит Игнат, вскакивая, но крик на взлёте
обрывается. Это ударом под дых Спиридон усмирил сыноч-
ка, а остальным приказал:
— Идите.
Первым в избу вошёл Кучумов. Был он в дорогом,  дра-
повом пальто и распущенной песцовой шапке-ушанке.
— Добрый вечер, — сказал он Фастине, которая лишь на
долю секунды удостоила его своим вниманием, и тут же пе-
ревела нетерпеливый взгляд на второго входившего. Высоко-
го, в полушубке и папахе.  Фастина блеснула на него глазами
и смело выдержала ироничный взгляд Кучумова. Комогорцев
поцеловал ей руку и остановился, мрачно глядя себе под
ноги— ждал, когда от вешалки отойдёт Кучумов. Разделся и
тут же ушёл в залу, где через открытую дверь были видны
579
какие-то люди. Одни сидели, другие —  двигались,  разговари-
вали.
Тяжёлым взглядом, не скрывая презрительной улыбки,
Комогорцев оглядел реденькую цепочку дружинников, сидев-
ших вдоль стены, и сказал насмешливо:
— А я то думал, места в избе не хватит. Вот так «вольная
дружина». Ну, прямо повстанческая армия.
Упрёк относился, конечно же, к Венедикту Пушкарёву
как командиру. Он  обиженно поёрзал. Сегодня отсутствова-
ли Макар Чипизубов, Антоша Попов, Серафим Голощапов.
— Вы извиняйте нас. Но мы рады, хоть себя сохранили.
За каждым из нас по двадцать глаз следят, — сказал Венедикт
и посмотрел по направлению передней избы, где послыша-
лись шаги, голоса и хлопнула  входная дверь. — Да ещё не все
собрались.
Приглаживая волосы, Кучумов поджидал Спиридона, за-
мешкавшегося на улице, и оглядывал избу Куприянова, вто-
рого человека в Размахнинской. В отличие от спиридоновс-
кой избы здесь было светлей и чище, даже в прихожей. От
большой свежевыбеленной русской печи струилось густое
тепло, груда алых углей на загнетке дышала жаром. Гостей,
явно, ждали, к их приходу готовились. А это всегда приятно.
— Почему вы не говорите, что я похорошела? — Кучумов
оглянулся в недоумении на столь изысканно-пошлую светс-
кую фразу и увидал рядом с собой Фастину. Фраза явно ад-
ресовалась ему. Не с Куприяновым же кокетничала Фастина.
Но он на всякий случай огляделся, так и есть, это обращают-
ся к нему. Кучумов снисходительно улыбнулся.
— Точно так же вы улыбались три месяца назад, — сказа-
ла задиристо Фастина. — Я это запомнила. Так почему вы
молчите?
Ах, как он хорошо понимал eё. Задиристым тоном она
хотела взять реванш за крах своего девчоночьего романтизма,
свидетелем которого он невольно оказался. И она мстила ему
за это свидетельство жгучей неприязнью.
— Ну, во-первых, разглядываю вас, а во-вторых, думаю,
что это вам важнее услышать не от меня, — слегка смущён-
ный натиском, сказал Кучумов.
Фастина капризно дёрнула плечиками.
580
— Извините, что обидел, но с комплиментами у меня все-
гда было туго.  Не получаются, и всё тут. Часто надо лгать.
— Тогда говорите правду. — Фастина с вызовом глядела в
глаза Кучумову, а он снова улыбнулся как-то неопределённо
и грустно, подумав при этом: «Провинциальный спектакль с
горящими глазками и капризным подёргиванием плечами.
Гусары приехали!».
— Вы много читаете. Это — хорошо.
— Чувствуется? — Фастина кокетливо повела красивой
головкой.
— Чувствуется.
— А говорите, что не умеете делать комплименты. Спа-
сибо.
— Но читаете, думаю, не то, что надо. Здесь, в Забайкалье,
во время гражданской войны и тратить время на француз-
скую переводную белиберду! Просто смешно.
— Я трачу время на зачитанные до дыр романы, — горячо
возразила Фастина, и в этот искренний миг она была очень
хороша. И Кучумов не удержался.
— Вам бы всегда такую естественность, — сказал он. — А
что касается книг, то русские романы не таскают по рукам.
Потому что каждый из них — откровение. Их берегут и хра-
нят рядом с Библией. А открывают — трепетно и свято.
— Я знаю, что вы назовёте. Тошнит от ума и поучений.
Итак, только правду.
Девушка забавляла Кучумова своей дурной театральнос-
тью, и он весело рассмеялся. Но Фастина смотрела требова-
тельно. Похоже, ей очень хотелось узнать правду о себе от
симпатичного, умного и смелого приезжего человека, но это
и страшило её, так как она побледнела,
Кучумов уловил раздвоенность её чувств. Девушка стала
ему ещё милее. Людей сомневающихся, тревожащихся он от-
носил к думающим и всегда симпатизировал им, в то же вре-
мя не скрывал своего презрения к людям самонадеянным и
своенравным. Людям думающим он не боялся преподносить
горькие лекарства, поскольку они понимали — это для их же
блага. Может потому у него было мало друзей, а те, что име-
лись были умными, правдивыми и открытыми. Ими он жил.
Они были для него вторым кислородом. Ему вдруг очень за-
581
хотелось, чтобы эта неглупая девушка оказалась в их числе,
потому и сказал жёстко:
— Ну, а если по правде — вы подурнели. У вас утончи-
лись губы и поблекли глаза. Вы не даёте рукам ни минуты
покоя, а это верный признак внутренней нервозности, или
даже злобы. А значит, у вас очень скоро начнёт болеть серд-
це. Ухудшится сон, пропадёт аппетит. Или yжe болит? Зачем
вам эта роль заговорщицы? Хотите добрый совет?  Выйдите
из этой опасной игры. Она — не для вас, и вы — не для неё.
Это не книжная, суперблагородная Франция. Это —  Россия.
А мы — русские, а не галантные французы.
— Вы хотите меня напугать… А сердце… Оно действи-
тельно болит.  Ах, как болит. Но совсем от другого, — игриво
закончила Фастина.
— Я вас не пугаю, предостерегаю. Это самая опасная игра,
в которую вы играли. И скоро в этом убедитесь. Бyльварно-
книжным благородством тут и не пахнет. Бегите от каждого
из нас и ждите своего принца. Oн скоро придёт. И это будет
человек-мечта.
— Моя мечта осуществилась, — сказала Фастина, отходя.
— Свою мечту вы и во сне не видели.
Вошли Спиридон и Игнат.
— Где вы лазите? — напустился на них Куприянов. —
Начинать скорей…
— Всё трясёшься? Где твоя немтуха?
— Далось тебе — немтуха да немтуха. У нее имя есть, —
окрысился Куприянов. — Спит она. На жердь напоролся? —
торкает он Игната не без злорадства, который постанывает и
держится за глаз.
— Дураки, пистоль в глаз суют, — негодует Игнат.
— Не в глаз, а к виску, — поправил его Кучумов.
Напряженная обстановка не сулила ничего хорошего и
должна была как-то разрядиться. «Застукают нас нонче», — с
тоской подумал Спиридон. — Вот и у Куприяныча сердце
поёт».
А Куприянов скулил чуть слышно за печкой в прихожей:
— Ой, драпать надо! — и не торопился в горницу.
Комогорцев стоял насупившись, и перед Кучумовым, толь-
ко сейчас перешагнувшим порог, намеренно задержался и лишь
582
через какое-то время отодвинулся в сторону. Кучумов напра-
вился к подзывавшему его Спиридону.
Пушкарёв поднялся и покашлял в кулак.
— Тут главный вопрос нашего схода наметился. Надо по-
мочь лошадками нашему атаману. Служивых-то у него нема-
ло, да в основном все пешие, добирались, кто как мог. А какая
армия без конницы, сами понимаете.
Елизар вскочил, грохнув костылями об пол.
— Я берусь за это дело. Оно по мне.  Да и дорогу в Китай
я знаю.  Погулял там с пикой. И не смотрите, что с одной
ногой. Так коню легче. Только вы не обижайтесь, но ваши
табуны я прорежу на совесть. Уж больно лошадки там справ-
ные. Так под седло и просятся.
— Любых бери, не обеднеем, — сказал Спиридон, тронув
за плечо насупившегося Куприянова. — А делу,  помочь — мы
первые. Но только вот что скажи, брат Елизар. Как ты на
своих самоходах за моими рысаками угонишься?
Все засмеялись и громче всех — Елизар. А когда он что-то
хотел сказать, Спиридон обнял его за плечи и, повернувшись
к Кучумову, заговорил сам.
— Есть у меня объезженный трёхлеток. Конь-огонь. Була-
ный,  в белых чулках. Подарю-ка я его тебе. И для дела, и по
душе. Возьмёшь? — Спиридон хоть и бравировал своей щед-
ростью, однако в данный возбуждённый момент этот жест
казался естественным, уместным. Ему и всем присутствую-
щим. Впервые в жизни Спиридон не думал о корысти. Уж
больно цель была великой. Но несколько дней спустя всё-
таки насмешливо покачал головой:
— То поленья считал, а то вдруг табуны отвалил без раз-
думий. Не по-хозяйски это. Может, время пришло дело пере-
дать Фастине?
Дело, конечно же, дочери не передал, о порыве не жалел,
будто близкий конец чувствовал, да и знал, не все говорен-
ное в строку попадает.
Вместо ответа Елизар сграбастал Спиридона и так сдавил
в объятиях,  что у того кости затрещали. Шумно расцеловал.
— Ну, Спиря. Ну, молодец. — Елизар потряс костылями
над головой. — Мы им устроим пыль и копоть. Ишь, заяви-
лись. Мы — власть народная.  А какой это народ их выбирал?
583
Сами себя назначили. Казаков ликвидировали —  все мужи-
ки! Всех уравняли! Как это понять, а?
— А понять это просто, — сказал Кучумов, к которому
обращался Елизар.  — Этому не бывать. Казачество не убить.
Оно всегда будет живо. Я рад, господа, среди нас полное еди-
нодушие.
— Промеж собою драться — последнее дело, — поддакнул
Шеломенцев.
— И надо ли говорить, какой тяжёлый момент пережива-
ет Россия? Надо. Обязательно надо. Надо ли говорить, какое
ей уготовано будущее? Безусловно надо, чтобы понять всю
степень опасности для всех нас. Но разговорами Россию не
спасти. Надо действовать, вот для этого мы и приехали к вам.
Атаман надеется на вашу помощь и поддержку. Он верит, что
«вольная дружина» размахнинцев будет самой боевой, а по-
мощь самой внушительной, — закончил Кучумов.
— Истинно так, — голос Спиридона дрожал. — Ничего не
пожалеем.  Я все свои табуны отдам на святое дело. Себе
лишь одного коня оставлю, чтобы на нём в строй явиться.
Пушкарёв был растроган согласием. Благодарен Спири-
дону за поддержку.
— Люди для перегона у нас есть. В нужный момент мы не
подведём. Но и вы нам помогите. Оружием, патронами. Вы
обещали.
— Без оружия мы вас не оставим. Слово офицера, — про-
изнёс Комогорцев с нажимом. Недавно приобретённым чи-
ном он хвастался, как  бедняк найденным пятаком. Но надо
сказать и было от чего: сразу в сотники с перепрыгом через
хорунжего. Он стоял рядом с Фастиной, её горячий, любящий
взгляд возбуждал в нём тщеславие. — У нас на примете Нер-
чинский арсенал. — Комогорцев оставил Фастину и едва ли
неразвязно встал рядом с Кучумовым, подчёркивая этим своё
равное с ним положение. Ведь теперь у него на плечах не
суконный погон с лычками, а сверкающий. А раз так, то и
новые, более высокие,  чем в прошлый раз, полномочия. От-
части и этим объяснялся его неожиданный сворот к буря-
там.— Вот возьмём его и вас порадуем. Там хватит для мно-
гих. Ну а с вашей дружиной большевикам вообще каюк.
Неожиданно для всех Комогорцев покачнулся, и стало
очевидно, что он изрядно пьян. Вероятно, выпил во флигеле
584
после басмановского разноса, а здесь, в тепле, его начало раз-
возить.
Нахмурился Куприянов, хоть и не старовер, однако, ярый
противник спиртного и курева. Он даже в лице переменился,
углядев, что гость «под мухой», и воспринял это, как неува-
жение не только к собранию, но и к его дому, где никогда не
было духа спиртного.
И вновь, как в ноябре, расходились по одному-двое. Ку-
чумов оттеснил Комогорцева в тёмный угол.
— Кто вас тянул за язык с арсеналом? Ну? Вы это специ-
ально ляпнули?
— Здесь же все свои, — улыбнулся Комогорцев, но осоз-
нав свою оплошность,  побледнел и растерянно смотрел на
Кучумова.
— Да, конечно. Большевиков мы не приглашали. Но кому
надо, тот услышит? Так я говорю? Завтра же отправляйтесь в
Даурию. Это приказ полковника.
— Я получил приказ взять арсенал от атамана, — он под-
черкнул, — и поэтому никуда не поеду. И вообще, у меня
здесь дела. — Он оглянулся на замершую в дверях  Фастину.
— Операция «Арсенал» должна была состояться вчера, —
сказал Кучумов.
Такого удара Комогорцев не ожидал. То есть, без него,
даже не знавшего об этом! Он побледнел и покачнулся. При-
выкай, сотник. Интрига всегда больнее ножа. Рухнули твои
планы — глубокий, продолжительный и успешный рейд по
созданию «вольных дружин», захват арсенала и переброска
оружия в армию! Да за это ж, как минимум, ещё одна звезда
причитается!
— На сколько отложена операция? — сдавленно спросил
Комогорцев.
— До особого срока, — съязвил Кучумов.
— Я остаюсь до этого срока. Я буду в Сретенске, — сказал
Комогорцев,  катая желваки на скулах.
— Пойдёмте, Фастина, — Кучумов приблизился к двери и
галантно подставил локоть. Но Фастина шутку не приняла.
Она отшатнулась к Комогорцеву, неприязненно глядя на Ку-
чумова.
Куприянов, заперев собак, стоял у калитки и по одному
выпускал гостей. После Елизара накинул огромный крюк на
585
толстый пробой. Была глухая ночь. На небе —  золотая рос-
сыпь. На земле — тишина. Век бы так. Корней Федотович
вздохнул. Угадав на крыльце Спиридона, поспешил к нему.
— Игнаха приходил, но гонец-то… того, не приехал. Мо-
жет, бог милует, и не появится? — сказал он с надеждой.
— Может и не,.. — начал Спиридон, как в это время уда-
рил выстрел — звонкий,  недальний.
— Теперь уже точно не приедет, — мрачно договорил Спи-
ридон и,  не оглядываясь, скорым шагом, направился к пере-
лазу.
Эхо второго выстрела остановило их в овраге. Собствен-
но, остановило лишь Спиридона. Воинственно повернувшись
к шагавшему следом Кучумову, он злобно прошипел:
— Облюбовали вы нашу станицу, господа хорошие. Не пора
ли и честь знать? Или наши жизни для вас пшик вонючий?
Кучумов растерянно молчал. Пред ним вдруг, в одну се-
кунду раскрылась мрачная сущность этого жалкого старика, и
он, человек неробкий, испугался его и понял, что все те жут-
кие истории о нём вовсе не выдумки завистливых и трусов, а
самая что ни на есть правда — перед ним был бандит и убий-
ца. Коварный и жестокий. Испуг на несколько секунд пара-
лизовал волю Кучумова. Он осознавал, что эти секунды мо-
гут быть последними в его жизни, но всё-таки стоял, ничего
не предпринимая, лишь когда на него сзади налетел Игнат,
это двуногое животное, да ещё прорычал в ухо:
— Ты это чо, паскуда? На батю? Да я из тебя рагу сде-
лаю,— он встряхнулся и сбросил с себя оцепенение. Муску-
лы налились силой. Он отшвырнул Игната в сугроб.
— Тот, кого вы ждёте, не наш. Так что в своих интригах
разбирайтесь сами. — Кучумов потеснил Спиридона с тропы
и пошёл вниз по оврагу.
— Убирайтесь завтра же, — прошипел ему вслед Спири-
дон. — А вы — сегодня, сейчас же, — крикнул он Комогорцеву
и его помощникам.
А вот что произошло у околицы.
* * *
Одинокого всадника, свернувшего с тракта, патрульные
остановили в самом начале Верхней улицы. Это не был слу-
чайный, припозднившийся проезжий, иначе поехал бы на
586
станцию или к ближним избам. Он ехал к кому-то определён-
но. Ехал шагом, почти не слышно, потому и собаки пропусти-
ли не услышав, или приняв за своего. Да и не пустобрехи же,
чтобы из тепла на каждого выскакивать.
— А ну-ка, остановись, любезный, — сказал Гурин, отде-
ляясь от черноты плетня и выходя на середину улицы.
Всадник подвернул к нему и сказал устало:
— Наконец-то. Постой надёжный?
— Надёжный, — ответил Гурин.
И только тут всадник разглядел в руках у патрульного
винтовку, да и кто-то второй скрипел снегом в тени заплота.
Он резко пригнулся и взмахнул нагайкой. Лошадь взвилась
на дыбы, крутанулась над Гуриным и понеслась назад, к Мос-
ковскому тракту.
— Стой! — крикнул Гурин и выстрелил вверх.
— Сто-о-о-ой! — пронзительно завопил Сенотрусов. Но
всадник не остановился. Он стремительно вывернулся на тракт,
и зазвенела земля под гулкими копытами. Гурин ловил на
мушку мелькающий за деревьями силуэт, то и дело совсем
пропадавший на чёрном фоне зарослей, но на курок не нажи-
мал, понимая, что это бесполезно. И всё-таки он выстрелил,
по направлению. И всадник упал. Сенотрусов это отчётливо
видел. Они побежали на тракт. Однако, ни всадника, ни ло-
шади не нашли. Оголтело лаяли собаки. В избах засветились
огни. К патрульным спешили люди.
— Кто такие? — Это был грозный окрик Трофима Ери-
меева.
— Мы… свои… — тонким голоском отозвался Сенотрусов.
— Это я —  Гурин.
Трофим узнал голос председателя, опустил карабин, на-
сторожённость пропала и у других подоспевших,
— Ты что,  Гриша, с бабой патрулюешь? — спросил Тро-
фим, но тут же крякнул, увидав Сенотрусова. — Прошу про-
щения, доктор. Но и голосок у вас в крике. Кто это был?
— Думаю, не шатун. На встречу ехал. Надёжный ли по-
стой, спрашивал. Но опытный. Выскочил на прогал и рассчи-
тал время выстрела. Я тоже такие штучки на фронте проде-
лывал. Слышал, как австрийцы своему меткачу аплодирова-
ли. — Гурин передёрнул затвор. Гильза, звеня, запрыгала по
ледяному накату.
587
— Но я же видел, — конфузясь, защищался Сенотрусов. —
Он руками взмахнул и упал.
— Вот такие невозможные грузди нас посещают. Цирка-
чи, можно сказать. — Гурин вскинул винтовку на плечо.
— Ну, теперь он сюда не в жисть. Ни ногой, — сказал
строго Трофим…
— Это ещё почему? — Василий Субботин тут как тут со
своим удивлением.
— А вот потому, — продолжал Трофим. — Он как вспом-
нит, как баба ему в спину блажила «стоо-ой», так лучше под
расстрел, но не в Размахнинскую. — От души посмеялись.
Доктор, научившийся, наконец-то, разбираться в грубоватых
казачьих шутках и видеть в них не одни лишь подначки, ти-
хонько посмеивался.
— Ну, погоди, Трофим. Погоди. Вот придёшь зуб удалять.
Придёшь. Уж я для тебя смолки не пожалею, — пообещал Сан
Саныч. — Так и знай.
Дружный хохот разбудил тех, кого выстрелы не подняли.
К пальбе,  что ни говори, казаки люди привычные, и под
канонаду дрыхнуть могут. А вот на здоровый гогот разом
откликаются — так уж ухо у них устроено.
Напрасно Трофим умолял о пощаде. Доктор остался не-
преклонен.
А раз уж изломали ночь, то к Тимофею заглянули запрос-
то, тем более, что Ксения Алексеевна тревожно окликнула их
от калитки, что там такое?
— Да ничего, — успокоил Гурин. — Не спит?
— Не спит.
— И правильно делает. Спать сейчас не время, — Гурин
направился к избе, а за ним вся ватага, но Дормидонт Григо-
рьевич мягко остановил разгулявшихся:
— Идите досыпать, казаки, а мы по-стариковски потолку-
ем, что к чему.
В избу вошли Гурин, Данилка, Трофим, Никон Гаврило-
вич и старик Вологдин.
Лампа сияла полным светом. Тимофей как-то очень уж
картинно подтащил себя к спинке кровати. Выглядел он хо-
рошо, и  с улыбкой оглядывал нежданных гостей.
— Пальнули мы по гостю, да промазали. А вот к кому он
ехал, давайте помозгуем, — сказал Гурин.
588
— Ясное дело, не к тебе и не ко мне. — Дормидонт Григо-
рьевич пошевелил кустистыми бровями.
— А раз дело ясное, значит и нам пора действовать.
Увсех, кто не в Красной гвардии, надо изъять нарезное
оружие. Кое-кого взять под наблюдение. Если не с нами,
значит — против нас. Шевяков в этой классовой борьбе не
будет, — Тимофей говорил резко, будто кого-то оспаривал,
но Гурин его поддержал.
— Завтра же устроим проверку документов у всех посто-
яльцев, — добавил Григорий.
— Да пожёстче, чтобы молва пошла и чтобы самим потом
не плакать, — сказал Тимофей.
— Правильно. А то невозможное количество гостей  раз-
велось. Куприянов всегда затворником жил, а сейчас у него
то и дело меняются,  а  ведь не у тракта живёт. Даже работни-
ков по домам разогнал, чтоб лишних глаз не было.
— А у Спиридона и сейчас живут пятеро, — Данилка кив-
нул Григорию и рассказал о важных спиридоновских посто-
яльцах, о подозрительной жизни хозяйского двора.
— А меня всё время к табунам выпроваживает, а почему?
Да потому, я им, как заноза в глазу. Рудничное начальство?
Дудки. Перед этим скрюченным все па цыпочках ходят. Только
что не козыряют. А этот молодой,  юркий? Ординарец, не
иначе. Каждый день куда-то мотается. Вчера едва не замёрз
на реке. Военные, не иначе. То как в мертвушке было, то
гостей невпроворот. И во флигеле,  и в доме.
— Да, подозрительно это, — раздумчиво начал Никон Гав-
рилович. — Что ни постоялец, то стройняга и здоровяк и
всегда налегке. Редко, когда в санках, а больше — вершие. У
меня тоже такой два дня стоял.  «Купец», — говорит, а сам
рубаху под пояском всё время за спину сгоняет. «Купец ты,
купец, — думаю, — да вот, что покупаешь?» А с другой сторо-
ны, не запретишь постояльцев принимать — на тракте живём.
Всегда на этом прикармливались. — Никон Гаврилович раз-
вёл тяжёлые ладони, лежавшие на коленях.
— Прикармливались, — со злобой передразнил Тимофей.—
Тут...
— А мы и не запрещаем, Никон Гаврилович, — пресекая
Тимофея, нервно дёрнувшегося к старику, поспешно сказал
Гурин. — Но обстановка требует защищаться. Мы — красная
589
станица. Наводнят и в спину ударят. Для острастки другим.
И для поднятия духа своему воинству.
— Да, это, конечно, так, — согласился дед Размахнин. На
том и решили, что утром четырьмя тройками нагрянут разом
к Спиридонову, Куприянову, Пушкарёву и Шеломенцеву.
Апотом и других навестят, к примеру, Елизара Красноярова,
Антошу Попова, Семёна Колесникова. Ещё кое о чём погово-
рили и по домам направились.
— Спасибо тебе, Гриша, что спас меня от позора, — Никон
Гаврилович пожал локоть Гурину, когда они прощались на пе-
рекрестии проулков. — Отвозил бы он меня, ох, и отвозил бы.
Ведь как на врага кинулся. Не нравится ему, что о прикорме
сказал. А потому не нравится, что сам никогда кормильцем не
был. Умеет так устроиться, что кто-то его кормит…
— Больной же он… Раненый,.. — попробовал возразить
Гурин, но дед резко остановил его:
— Бессовестный он. Посмотри на искалеченных — одни
пальцы двигаются, а он жене помогает — лучины щиплет для
растопки, шерсть шиньгает, детвору в слове держит, подбад-
ривает труженицу, сбрую чинит. А этот всю жизнь на матери-
ной шее сидит. Даже на амуницию не заработал. До призыва,
знай себе, вокруг солдаток и вдов жеребчиком вился, поганя
им жизнь. Порочный он человек, и не спорь, желанный. Пу-
стоцвет он, а злобы в нём одном на пол-Забайкалья заложе-
но, и если среди вас таких много, то лихо же нам придётся.
Ведь русский человек совестливый и покладистый, потому и
сотней умных один дурак командует, ну, а если при должно-
сти, то и тысячей. Вот почему и называют нас страной дура-
ков. — Никон Гаврилович ушёл, обиженно горбясь.
Гурин тяжело вздохнул и закурил. Драматические собы-
тия последних месяцев вновь вернули его к успокоительной
цигарке. Понимал, что не так надо бороться с нервами, но как
только представлял себе Флору, испуганно присевшую под
свистящим жаканом, рука сама собой тянулась за кисетом.
Смерть Флоры он едва ль бы перенёс. Но сначала устроил бы
для всей этой богатейской сволоты кровавую размахнинскую
ночь. А там, суди его Господь!
Кучумов медленно перешагнул порог и бесшумно при-
творил за собою дверь. Комната была в полумраке. Лампа с
590
задымлённым стеклом скупо освещала кусок стола и круп-
ную голову полковника. Пахло гарью: фитиль нагорел и силь-
но коптил.
— Чего вы крадётесь, сотник? — услыхал Кучумов ворча-
ние полковника. — Проходите смелее.
Басманов сидел, навалясь грудью на стол. Положив голо-
ву на согнутый левый локоть, он, не мигая глядел на скрю-
ченные пальцы правой руки, в которые он левой рукой вкла-
дывал толстый чёрный карандаш. Пальцы карандаш не дер-
жали, и он звонко падал на чистый лист бумаги. С кривой,
презрительной улыбкой Басманов водворял его на место. Но
пальцы не сжимались. Карандаш падал.
— А ведь была когда-то блажь — научиться писать левой.
Сейчас бы пригодилось, — сказал он, с трудом поднимая го-
лову и опасливо-настороженно распрямляясь. — Это не по
вам палили?
— Нет, слава богу. Но хозяин взбунтовался и прогоняет
нас.
— И правильно делает. Быть заложниками — вещь непри-
ятная. Вы сможете стекло почистить? Видимо, керосин пло-
хой.
— Чего проще, — обрадовался Кучумов, чтобы хоть не-
много отвлечься в  работе и прогнать от себя злобный лик
Спиридона.
Через десять минут яркое, белое пламя, не колеблясь, слов-
но из чистого серебра, сияло за натёртым до блеска стеклом.
Тусклые глаза полковника повеселели.
— Вы знаете, что такое Цаган-Цара? — спросил он, всем
туловищем поворачиваясь к Кучумову.
Адъютант перенёс стул поближе к столу и сел напротив
полковника.
— Это праздник какой-то у бурят.
— О! — с восхищением и в то жe время с лёгкой обидой
произнёс Басманов. — Это ни «какой-то праздник». Это —
Цаган-Цара! Что значит — Белый Месяц. Он сродни нашему
Рождеству и продолжается весь февраль. Я люблю его с дет-
ства. Когда я уже учился в гимназии, и меня не отпускали на
этот праздник в родной материн улус, я убегал туда само-
вольно. Ночью, тайком седлал своего любимого конька и к
утру был уже там. Переодевался в привычные одежды — их
591
для меня заранее готовил дед, участвовал в соревнованиях,
скачках, вместе со всеми молился Будде, пил кумыс, спал в
юртах. Одним словом, наслаждался вольной жизнью. Видно,
материнская природа оказалась сильнее отцовской, хоть и
похож я больше на него.
Искренний интерес адъютанта к его рассказу ободрял
Басманова. Он знал этого молодого человека как глубоко по-
рядочного, и впервые в жизни не стал сдерживать воспоми-
наний, вдруг заклубившихся в бесприюте кочевой и скрыт-
ной жизни, а напротив, дал им волю.
— Там у меня даже любовь была, — продолжал полков-
ник. — Шустрая,  с  точёной фигуpкой буряточка. А как она
джигитовала! В её тоненькой ручке сабелька сверкала, как
молния. После её удара лозина оседала, даже не вздрогнув, не
покачнувшись, и тогда казалось — всё, промах. Она успевала
далеко ускакать, и только тогда лозина начинала клониться и
падать. — Басманов минуту помолчал. — Её тоже срубили —
выдали за бая-старика. Она в первую же ночь всего его исца-
рапала, повредила ему глаз. Он жестоко избил её. Она заболе-
ла. Три года чахла и умерла. Её не спасли ни тело моё, ни моя
любовь. — Басманов надолго задумался, кончиками пальцев
поглаживая шершавую столешницу. Кучумов не мешал ему.
Он не вздыхал сострадательно, не ахал возмущённо, не ки-
дался с советами по исправлению давно ушедшего, не лез с
прозорливостью заднего числа, в чём мы все большие масте-
ра. Он умел молчать созвучно другой душе,  и это интуитив-
но располагало к нему людей. Полковник не был первым
доверившимся ему. Душа Кучумова хранила за семью зам-
ками исповеди десятков, а то и сотен людей. И в этом каче-
стве его натуры не было ничего мистического. Просто он
был человеком великого такта, великого притягательного
доверия.
Сделав усилие над собой, Басманов отогнал грустные
воспоминания и поднял глаза на Кучумова.
— Иногда мы ездили в улус вместе с матерью. Какие это
были дни! Но отец потом ворчал, что от неё дурно пахнет, и
уходил из спальни в свой кабинет и заставлял её целую неде-
лю ходить в баню и  отмываться. Чтобы избегать раздоров,
она перестала ездить в улус, закончила в Омске учительские
курсы и учила байских деток русскому языку, а русских куп-
592
цов — бурятскому. И тем, и другим это необходимо. Отец
занимался поисками олова, свинца, золота, угля. Составлял
карты месторождений и почти не бывал дома. К матери, как
мне кажется, он охладел. Детей больше не хотел. Но жили
они спокойно, без ссор, без обоюдных претензий. Как настоя-
щие интеллигентные люди. А я вырос, стал офицером,  всё
время воюю и сейчас заканчиваю свой путь,  впрочем, как и
всё российское офицерство.
Даже если мы выиграем эту борьбу с большевиками, весь
наш военный институт надо менять. Менять отношение к
службе, это прежде всего — долг, а не карьера. Уничтожить
кастовость. В корне изменить взаимоотношения между чина-
ми, и в первую очередь — с рядовыми казаками и солдатами.
Никакого высокомерия, никакого раболепия. Только уваже-
ние к способностям и ратным заслугам. Ну, и конечно, дис-
циплина, основанная на образованности, культуре и присяге.
Говорят, если человек ударился в воспоминания, или на-
чал строить планы на будущее — это не к добру? Как и со
всякой народной мудростью, с этим трудно спорить. Но так
уж получилось и вам пришлось выслушать мою длинную ис-
поведь и узнать мою программу-максимум.
— Что-то похожее есть у большевиков, программа-макси-
мум, — сказал Кучумов.
— Это главная часть программы их партии. Не читали?
— Не довелось.
— Почитайте. Не помешает. Знать цели противника ни-
когда не вредно. Там много рационального. Но меня коробит
категоричность большевиков, прямолинейность их суждений.
Например, мир —  хижинам,  война — дворцам. Как всё про-
сто. Выкидывай всех и вся из дворца и превращай его в хи-
жину, так как туда хлынут скопом. Но это в лучшем случае.
Ато ведь возьмут и coжгут, как великолепные помещичьи
усадьбы. Но всякая страна примечательна именно дворцами,
но не хижинами, и если их много, все живут во дворцах,
страна-дворец, представляете? — такое государство, естествен-
но, сильно. Но страны-дворца, как воплощённого благополу-
чия, могущества и культуры народа в программе большеви-
ков нет. Там — борьба. Но вожди обязательно займут дворцы,
и потому все декларации о свободе, равенстве и братстве —
лживы. На этом фоне и наше сопротивление вроде бы при-
593
обретает какой-то смысл. По крайней мере, для меня. — Бас-
манов нахмурился и резко оборвал больную для него тему.
Он не отводил глаз от Кучумова, и тому казалось, что пол-
ковник смотрит на него сегодня гораздо пристальней, чем
обычно. Ихотя они были дружны, этот изучающий взгляд
был ему неприятен. Он поднялся, но полковник мягким, ка-
ким-то извиняющимся жестом руки снова усадил его.
— Скажите, вас не огорчила отмена казачьего сословия?—
спросил он.
— Обидно было. Как пришло известие, разразились ми-
тинги. Аргунцы шумели, одобряем резолюцию съезда, голосо-
вали поголовно за «граждан» и «товарищей», а один другого
называли не иначе как «казак» или «господин казак». Всё
походило на детскую игру и всерьёз не воспринималось. Но
вдруг оказалось, что большевики через эту игру весь полк к
рукам прибрали и двинули его домой. Вот тогда я прослышал
о нашем атамане, всё бросил и, опередив свой эшелон, пробрал-
ся в Маньчжурию…
— И тем самым избежали участи быть расстрелянным в
Гомеле в обмен на беспрепятственный проезд домой. Они
получили зелёный свет за жизни отважных офицеров Кукли-
на, Артамонова, Зуева, полковника Синицына. Я видел их у
колёс товарняка…
— Я тоже всякого насмотрелся. И жутко становилось, в
каких зверей превращаются люди сами для себя отменившие
присягу, честь и совесть. Да ещё с оружием.
— Вот почему генерал Богаевский перешагнул через себя
и остался с ними, а на всякое требование ревкомов сдать
офицеров мы выставляли пулемёты и оголяли шашки. Го-
мельская трагедия оказалась единственной на всём пути до
Забайкалья. Мы старались сохранить в них людское.
— Думаю, многие благодарны вам за это, — сказал Кучу-
мов.
— Хотелось бы надеяться. — Басманов катал карандаш по
столу. Спросил как бы между прочим:
— А здесь вы нашли, что искали?
Вопрос был не для такого безразличного тона, и Кучумов
внимательно посмотрел на  Басманова. Посмотрел и не обма-
нулся. На него из-за лампы глядели строгие, немигающие гла-
594
за. Эти глаза требовали правды. Только правды. Ничего кро-
ме правды.
— Не  совсем то, — ответил Кучумов этому взгляду. — Не
всё то, — поправился он. — Так вернее будет.
— А Комогорцев нашёл и вряд ли в чём-нибудь сомнева-
ется. Полнейшая ясность во всём. — Басманов брезгливо по-
ёжился. — Вам не кажется, что наступило время вот таких
проходимцев, как он и с той, и с другой стороны?
— Нет, не кажется. Любое половодье поднимает много
мусора, но глубина всегда чиста.
— Если бы, если бы. Но беда в том, что в стремнине гиб-
нут лучшие, а мусор остаётся, — быстро и чётко высказал
Басманов,  видимо, устоявшуюся мысль. И вдруг без паузы
спросил: — Как случилось, что он оказался здесь? Насколько
я знаю, — продолжал раздражённо Басманов, — должен был
ехать сотник Пресняков.
— Комогорцев — здешний, и выпросил этот район у ко-
мандующего. Атаман расположен к нему.
— Это правда, что он готовил новогодний «подарок» в
Читу?
— Правда. Только надо уточнить, что значит «готовил».
Он истязал членов Маньчжурского Совета, колол в грудь шты-
ком, избивал и даже вырезал звёзды на их спинах.
Басманов болезненно поморщился и снова пристально
посмотрел на своего адъютанта. Его удивил бесстрастный тон
этого молодого, воспитанного  человека.
— А вы к этому так безразличны?
Кучумов неопределённо развёл руками.
— И за это он получил офицерский чин? — продолжал
допытываться полковник. — Да ещё с перескоком через хо-
рунжего в сотники.
— Может быть. До этого у него были только лычки.
— Значит, в нашей армии звание можно получить за пре-
ступление?
Кучумов не ответил. Посмотрел на циферблат карманных
часов и спрятал их в кармашек.
— Не пора ли нам укладываться, Алексей Константино-
вич? Второй час на исходе.
— Вы плохой конспиратор, Михаил Павлович, — сказал
Басманов. — У вас сухая речь и прямые, без округлостей же-
595
сты строевого офицера. В них нет сомнений, а только прямо-
та без вариантов, как команда. А  ведь мы — промышленники,
люди штатские. Для нас посмотреть на часы — это коротень-
кий жизненный этап. Это и заботы, и планы. Таков же, не
сомневаюсь, и я. И очень странно, что нас, при всей беспеч-
ности красных, ещё не сцапали.
Кучумов, словно сбросив застывшую каску с лица, обезо-
руживающе улыбнулся.
— Это был актёрский этюд сухаря, — сказал он.
— Ну что ж. Удачно, весьма, — Басманов засмеялся. — А я
весь вечер гляжу и не узнаю вас. Какие мы всё-таки неиспра-
вимые азиаты! И о крови, и о любви говорим с одинаковой
улыбкой. Сколь бы не лезли на Запад — останемся детьми
своей страны — России. «Да, азиаты мы с горящими раскосы-
ми глазами», — продекламировал он сочно и звучно. — Впро-
чем, с вами в этом плане всё нормально. Глаза вполне славян-
ские, а что касается меня — так прямо в точку. Одни наши
фамилии чего стоят. Басманов, Кучумов.
— Но есть и покраше, — усмехнулся Кучумов. — Османов,
Толмачёв, Калмыков, Зверев, Злобин, Гадюкин.
— О, боже! Я всегда содрогаюсь. — Басманов уткнулся
пальцами в висок. — Дериглазов, Дураков, Дебилов, Косоро-
тов, Гнилоносов, Жабоедов, Черномырдин, Швалюгин. И горь-
ко, и смешно. Где, к примеру, немецкие Энгельхены?
— Ангелочки не для наших краёв, — ответил с улыбкой
Кучумов.
— Он, конечно, не уехал. И собрание вёл он, — утверждая,
а не спрашивая, сказал вдруг Басманов.
Кучумов понял — полковник снова о Комогорцеве.
— Да. Он здесь. И сказал, что останется до операции «Ар-
сенал».
— Для нашей армии это логично. Делай, что хочу, что
нравится, а не то, что надо. Тем более, что звезда сияет впере-
ди, — саркастически произнёс Басманов. — Ну, и каковы же
успехи? Дружина увеличилась?
— Нет. Она уменьшилась. Правда, на одного человека, но
вины Комогорцева в этом нет. Размахнинская — красная ста-
ница. В других местах дела удачнее.
— Вы будто защищаете этого мясника?
— Нисколько. Просто стараюсь быть объективным.
596
— Похвально. — Басманов улыбнулся и стал медленно
разгибаться. — И даже очень. Быть объективным, это счастье
для каждого человека. И честным. А объективность и чест-
ность — родные сёстры.
Кучумов промолчал, да и полковник, рассуждая сам с со-
бою, не требовал ответа. Когда он хотел услышать мнение
собеседника, то смотрел тому в глаза. Кучумов знал это и
молчал.
— Да, родные сёстры, — проговорил Басманов. Что-то за-
нимало его. — Кончится эта война, и многим из нас — и
победителям, и побеждённым — надо  будет пустить себе пулю
в лоб, потому что мы окажемся бесчестными людьми. Ведь
война-то обоюдно бесчестная. Ну, а как жить без чести? —
Басманов требовательно смотрел в глаза Кучумову.
— У нас своя правда, — начал он.
— Две правды только  в Одессе, — оборвал его Басма-
нов.— Если уж вы такой объективный, то ответьте — счаст-
лив ли наш народ? Только без прикидки на былое собствен-
ное благополучие, то есть честно.
— Нет, несчастлив.
— Потому народ и восстал против старого уклада, сколь-
ко можно терпеть порок. А мы снова с этой оскорбительной
рухлядью на его шею. Но поговорим об арсенале. Какова си-
туация вокруг него?
— Неблагоприятная. Фомин изворачивается, как может,
но всему есть предел. Тайник в конце концов найдут, если
мы не перестанем накалять там обстановку.
Надо усыпить бдительность красных, отсосать их силы в
Даурию, а потом ударить и с востока. Вот тогда нам понадо-
бятся и сотни винтовок из арсенала, и пулемёты, и патроны,
и сабли,  и тысячи новеньких пик. А пока Нерчинск, Сре-
тенск должны стать оазисом спокойствия на востоке Забай-
калья до нашего весеннего наступления.
— Дельно рассуждаете. Бросайте свою мечту об актёрстве.
Из вас в военном деле наверняка получится артист. Ну, а
теперь идите, отдыхайте. А  я посижу.
— Никаких «посижу»,  — резкий голос тётки Мани вор-
вался настоящим громом в ночную тишину. — Брысь, на
печку! — командовала она, сбрасывая платок и стёганку, по-
забыв, вероятно, что перед нею не детва-мелюзга, а взрос-
597
лые, солидные люди. — Ох, не застала я тебя у Куприяныча.
Твоё счастье, — выговаривала она Кучумову. — А то бы под
палкой домой доставила. И вся станица на тебя бы глазела.
Был ледышка и сбежал.  Заговорщики несчастные, — возму-
щалась заботливая тётка, а Кучумов и Басманов недоумённо
переглядывались. Ей бы рассказать, как она до смерти напу-
гала Корнея Федотовича, когда сумасшедше забарабанила в
ворота полчаса назад, как он не узнал её голоса и после
окрика,  где заговорщик, встал за воротами на колени и на-
чал молиться.
— Вставай, вставай, — подступила она к полковнику. —
Держись за меня. Да не стони, ведь не рожаешь, — прикрик-
нула она, подводя постояльца к русской печи. — Залазь. По-
моги-ка ему, подсади. — Кучумов помог. — И сам лезь. Лезь,
лезь. А то расшалились. Одного — не уложишь, другой — сек-
реты водить. И тихо мне! — прикрикнула она на Кучумова,
вздумавшего  рот открыть. — Раздевайтесь-ка. — И пропала.
Когда она вернулась, они сидели в нижнем белье и, све-
сив ноги с печи, ловили её шаги. Она торжественно прибли-
зилась к ним с двумя полнёхонькими стаканами водки. Как
только не расплескала! Они дружно потянулись к подноше-
нию, но тётка Маня сердито отстранилась.
— Вы что, нехристи?
— Православные, — смутился Басманов.
— Истинной веры, — подтвердил Кучумов.
И тут они поняли свою оплошность. С чувством перекре-
стились, и на фазе руки «святого духа» тётка Маня поднесла
им вожделенное. С набожными лицами опрокинули стаканы
после, синхронного выдоха, красиво,  по-мужски крякнули.
— Браво, господа, — похвалила тётка Маня, удаляясь. —
Превосходно. — И приёмами, и речью это была не расхрис-
танная, бесшабашная тётка, а рафинированная светская дама.
Такой она им и увиделась, когда подмигнула,  оглянувшись.
У Кучумова брови удивлённо сдвинулись, а у Басманова,
напротив,  высоко взлетели.
— Да, умом Россию не понять, — сказал он, благостно
вытягиваясь на тёплом своде. — Что мы пили?
— Самогон под названием «Ермолаиха», — ответил Ку-
чумов.
— Если я умру, то не от разлитого прострела, а от такого
598
лечения. И как всё-таки замечательно, что о любом заговоре в
России известно за неделю вперёд, — пробормотал он, прова-
ливаясь в столь желанный сон. Следом заснул и Кучумов.
* * *
Сизые утренние сумерки стали голубыми, и выплыло из-
за гор весёлое,  улыбчивое солнце. Оно щедро бросало на
заснеженную и стылую землю свои бодрые лучи, как бы гово-
ря:  —  Погодите, потерпите, будет и тепло, вот повернётся
земной шар ко мне вашим Забайкальем, и обогрею я его не
скупясь. А сейчас наберитесь терпения и ждите. Я повернуло
уже на лето. Уже скоро».
Для вечного солнца несколько месяцев, конечно, лишь мгно-
вение, но для людей это бесконечность из холода и мрака.
И всё-таки эти трезвые, практические рассуждения не
могли умалить солнечных обещаний, и в глуповатые улыбки
сами собой растягивались рты, и зажигались глаза. А лица
произвольно, будто подсолнухи, поворачивались на восход, к
едва приметному теплу. Сегодня вдруг поверилось, что зима
невечна. И эти льдистые слепящие просторы вновь будут в
зелёном шелестящем бархате. А эти небеса утратят оттенок
стального клинка, и в них снова зазвенят жаворонки, капель-
ками трепещущей жизни прильнув к раскалённому диску.
Иван Подшивалов улыбался, стоя на длинном помосте,
похожем на открытую трибуну, куда прямо от порога вела
пологая лесенка в четыре ступеньки. С внутренней стороны
трибуны были перильца, на внешней не было ничего, кроме
шершавых торцов досок, сильно закатанных рыжей лошади-
ной шерстью.
Иван выставил навстречу солнышку свой округлый сия-
ющий лик и встречал светило благодушно, словно брат зем-
ной-двойник. Он простоял бы так, наверное, и час, и два,
превращая свои упущения в невысказанные стихи, если б не
забота, поднявшая его на зорьке, — надо было идти в патруль.
Он вздохнул,  и нехотя хлопнул в ладоши:
— Транспорт!
На его негромкий зов тотчас же появилась бодрая рыжая
лошадка и заученно встала с внешней стороны помоста. Иван
бочком опустился ей на спину, и лошадка без понукании,
599
резво помчала его в дальний угол огорода, где чернело высо-
кое, узкое строение с круговой дощатой опояской вроде при-
стани. Лошадка мастерски к ней причалила. Иван проскри-
пел по заснеженным доскам и скрылся за кособокой дверью.
Лошадка обошла строение сзади и встала с другой стороны,
но уже головой к дому. Видимо, осознавая величие момента,
она замерла на своём посту,  гордо подняв голову. Через ка-
кое-то время неспешно вышел Иван. Он благостно улыбнул-
ся и солнышку, и своим обновлённым чувствам, оглядел сол-
нцевсход, поддёрнул исподники и бочком устроился на спи-
не транспорта. Размеренно ступая, лошадка доставила умиро-
творённого седока к помосту, ссадила, грациозно исполнила
разворот и важно направилась к себе. Дверь на свободных
навесах качнулась внутрь и пропустила её в конюшенку.
АИван, нагоняя значительность, важнецки прошёлся по по-
мосту и молвил в чинном поклоне над перильцами:
— Вас приветствует Иван Подшивалов Первый!
— Неправильно говоришь. Иван Подшивалов Единствен-
ный! —торжественно поправил Гурин, прикладывая руку к
сердцу.
— Почему так? — лицо Ивана непроницаемо, взгляд су-
ров.
— Да потому, что ты единственный в мире туда ездишь.
Иван с минуту подумал.
— Я с тобой соглашаюсь, — сказал он, храня королевское
величие.
— А раз так, то натягивай штаны и пошли, — сказал Гу-
рин.
— Я —  мигом. — Иван слетел с помоста и скрылся в избе.
— А? А? А? — трижды безответно вопрошал Василий
Субботин, во все глаза следя за диковинкой происходящего.
С самого начала представления он рвался к Гурину с вопро-
сами, но тот удерживал его, тыча пальцем вперёд, ты смотри,
и лишь когда они остались одни, Григорий сказал совершен-
но серьёзно:
— Поэт, он всегда и во всём поэт.
Ах, как побледнел и задрожал Спиридон, увидав в окно
идущих по двору трёх вооружённых казаков.
— Ваше благородие, — страдальчески прошелестел он, глядя
на Кучумова. — Не с добром идут.
600
— Успокойтесь, — приказал постоялец.  — Идите к себе.
Спиридон поспешно удалился, а Кучумов сел к столу и
упёрся тупым взглядом в сверкающий бок самовара, укра-
шенный низкой медалей и гордой надписью «Торговый дом
Тейле. Придворные поставки». Прогремели шаги по веранде,
и дверь распахнулась.
— Здравствуйте, — сказал громко Гурин. — Где хозяин?
Кучумов не ответил ему. Как засыпающая рыба, вяло дви-
гая отвисшей нижней челюстью, он медленно закрывал рот,
выпятив губы вперёд, но как только они влажно смыкались,
снова раздирал их. И в присутствии посторонних людей он
не прекратил своего странного занятия, глядел отрешённым
взглядом на своё сплюснутое и растянутое в обе стороны
отражение и молчал. Были здесь Игнат и тётка Маня возле
стола. Один — небрежно кивнул, другая — важно колыхнула
головой на приветствие.
Василий Субботин с опаской глядел на чудного посто-
яльца и жался к Ивану. Но детское любопытство взяло верх
и он, крепко сжимая винтовку, двинулся к столу.
— Предъявите документы, — потребовал Гурин. — Спири-
дон Спиридонович, выйди-ка сюда.
Спиридон вышел сразу, будто стоял за дверью. Он при-
глаживал взлохмаченные волосы и застёгивал на груди тёп-
лую жилетку.
— Когда ты лечь успел? Ведь только что во дворе был, —
насмешливо сказал Гурин.
— Да вот, прилёг. — Спиридон потёр глаза и даже пытал-
ся зевнуть, чем вообще развеселил Гурина.
— Да ладно тебе, — сказал он. — Проверка документов у
постояльцев.
— Пожалуйста. Это —  рудничное начальство. Следуют в
Нерчинск. Прошу вас, — почтительно обратился Спиридон к
гостю да вдруг запнулся, встретив широкую, клоунскую ух-
мылку во весь самоварный бок. Помедлив секунду, Кучумов
протянул Спиридону жёсткую книжицу. Тот передал её Гу-
рину,  при этом сказав растерянно:
— Второй постоялец болен.
— Вот его документ, — сказал Кучумов, резко откачнув-
шись от самовара и вонзаясь колючим взглядом в переноси-
цу Василия, который, пригнувшись напротив, разглядывал
601
замысловатые гримасы залётного человека. Василий крякнул
и распрямился. Спиридон взял вторую, наугад протянутую
книжицу и отдал председателю. А Кучумов не отводил глаз
от Василия до тех пор, пока он, подёргиваясь от смущения,
не спрятался за широкую спину Ивана Подшивалова.
Из своей комнаты появилась Фастина и тихонько встала
у двери.
— И на тех, что проживают во флигеле, — сказал Гурин.
— Были двое..
— Трое, — поправил Спиридона Гурин.
— Трое, — согласился Спиридон, — но они уехали рано
утром.
— Сходили по оврагу в гости и уехали, — сказал Гурин. —
Понятно.
Услыхав это, Игнат громко икнул и величественно по-
плыл к выходу. Был он в длинном тёплом шёлковом халате.
Небрежен и чванлив. Что-то жевал на ходу. Остановившись
напротив сестры, наколол кусочек мяса с её тарелки и отпра-
вил в рот. Фастина прыснула.
За Игнатом плыла тётка Маня в длинном русском сара-
фане и высоком кокошнике, гордо неся перед собой серебря-
ный поднос, уставленный яствами — здесь и дымящееся рагу,
белые-белые ломтики хлеба, блинцы, залитые топлёным мас-
лом, ложки, нож, янтарный мёд в хрустальной розеточке, штоф-
чик с вином. От всего этого у Василия голова пошла кругом.
Кучумов не отводил  глаз от Гурина,  внимательно изучавше-
го документы.
После первых же фраз этот человек стал ему любопытен
своей вежливой уверенностью, ироничностью и умом. Для
станичного ранга он был особой выдающейся. И самое глав-
ное,  он обладал той врождённой интеллигентностью, кото-
рую превыше всего ценил Кучумов. Солидная начитанность
подкрепляла эти природные устои. Таких большевиков он,
пожалуй, и не встречал ещё. Больше попадались нахальные,
самоуверенные прямолинейные, без той необыченки, что и
делает человека оригинальным. И теперь стало ясно, почему
Размахнинская была красной станицей. За такими людьми
всегда идут без оглядки. Предположения, наблюдения, вы-
воды подтверждались, хоть и отвергались вчера Басмано-
вым:
602
— Симпатии к власти через человека, это красиво, но шат-
ко. Симпатия к власти должна иметь более крепкую основу —
закон. Вождизм — вещь коварная.
— Таким законом для них является Гурин. Жалко, что
таких умных консолидаторов у них явно мало. Большинство
люди прямого, догматического действия. Будь их сто тысяч и
в России не было бы гражданской войны.
Гурин был образчиком той породы, к которой принадле-
жал и он, Кучумов, но судьба опрометчиво разделила их со-
словно, да зато умышленно свела в противостоянии. Видимо,
ей очень хотелось понаблюдать за сшибкой,  людей кремне-
вой твёрдости.
— Когда осчастливите нас своим отъездом? — спросил
Гурин.
— Денька этак через два-три, — тягуче проговорил Кучу-
мов, с видимым усилием водружая на место отвисшую че-
люсть. Он снова был поглощён своим отражением.
— Документы в порядке. — Григорий кинул книжицы на
стол. Они шлёпнулись перед самым носом Кучумова. Он
вздрогнул и застыл с нелепо раззявленным ртом.
Фастина   одобрительно смотрела на Гурина.
— Ладная ты стала девка, — сказал встряхнувшийся Васи-
лий. — На фронт уходил, зелёная была.
— Ах, дядя Вася, я с ноября уже баба, — сказала Фастина.
Она обвила свою шею двумя косами и потянула их в
разные стороны, словно пыталась задушить самоё себя. Взгляд
при этом стал ледяным, ненавидящим. Но она всё-таки рас-
хохоталась и ушла к себе.
Василий долго стоял со вскинутыми бровями и напрасно
искал сочувствия у Ивана. Но ни Фастинины проблемы, ни
процедура проверки документов того никак не волновали.
Он находился в особом,  поэтическом состоянии. Он купался
в невысказанной прелести возвышенного чувства и очень
боялся, что кто-то вероломно вторгнется в этот хрупкий, ред-
ко кому ведомый,  счастливый мир.
Одна за другой брови Василия вернулись на место и при-
няли привычное озабоченное выражение. Вот это-то выраже-
ние строгой озабоченности больше всего и тревожило Спи-
ридона. За ним должно было что-то стоять, и следующий воп-
рос председателя подтвердил это.
603
— Сколько нарезных у тебя, Спиридон Спиридоныч? Толь-
ко без вранья.
— Здесь две винтовки, при табунщиках четыре, на трёх
заимках по одной, — медленно подсчитывал Спиридон.
— У Игната сколько?
— Он — отдельно, — поспешно открестился от взбалмош-
ного сынка Спиридон.
— Не мудри. Одним домом живёте, — осадил его Гурин. —
Две у него. Всё, что здесь, до обеда сдать в Совет. И патроны.
Будь здоров.
Во дворе Гурин спросил у своих попутчиков:
— Ну и как? Не наврал он?
— Кто его знает, — машинально отозвался Иван.
— Но струхнул изрядно, — сказал Василий со злобинкой.
Он никак не мог забыть серебряный поднос с обилием еды и
кухарку-официантку возле оболтуса Игната.
— Потому что рыльце в пуху, — подытожил Гурин. —
Пошли к Елизару.
Венедикт Пушкарёв остолбенел, увидав патруль возле
своих ворот.
— Здравствуй, бывший атаман, — сказал Максим Шве-
дов. — Пошли в дом. Разговор есть.
Трофим Еримеев заткнул уши от пронзительного детско-
го крика. Голосило сразу несколько ртов. Антоша Попов ос-
вободил лавку для гостей. Антошина жена держала двух мла-
денцев на руках, трёх мальчишек безжалостно лупцевала стар-
шая дочка Галька.
— Лепёшки тайком съели, — признался Антоша, опуска-
ясь на корточки перед Трофимом.
Николай Забелин, сходя с крыльца, посмотрел на проём
между амбарами. Корней Федотович понуро плёлся сзади.
Проводил до калитки.
— Через,  часик,  и приноси, — сказал Николай.
Куприянов покорно кивнул. Николай ещё раз глянул на
вроде бы как заплаканное лицо станичника, крякнул и отвер-
нулся.
— К Сёмке, — сказал он помощникам.
Лицо Куприянова действительно было заплаканным. По
зорьке он бодро побежал к перелазу —  не скрадывал ли кто
прошлой ночью? — а  вернулся чуть живым. Под знакомым
604
кустом боярышника снег был притоптан и желтел знакомый
автограф. Повис он на перилах крыльца, не в силах домой
подняться.
Не ко времени, запоздало появилась в его нескладной
жизни Натали, этот воистину бесценный дар судьбы на скло-
не лет. Сбывшаяся мечта из тех смешных книжек, где вели-
кое счастье всегда сгорало в жестоком огне какой-нибудь беды.
А тут ранние покупатели заявились. Брали дом на вы-
воз— хотя бы уж на вывоз! — продать усадьбу целиком Куп-
риянов разуверился. Крепкий старик, молодайка — его дочь—
и её муж, широкий и сметливый бурят. Это он сказал:
— Хозяйка-то, вроде, против.
— Ничего, утрясётся, — успокоил Корней Федотович.
Не утряслось. Натали выставила гостей. Сначала распах-
нула дверь избы, а потом и ворота. Уходя, бурят сочувствен-
но улыбнулся Корнею Федотовичу. Они остались одни. Кор-
ней встал на колени и попробовал донести осязаемую трево-
гу до Натали.
— Я чую беду. Она где-то рядом ходит. Давай уедем отсю-
да. В бедности мы жить не будем. Я — крепкий. Обустроимся и
в Китае. Я люблю тебя,  ты —  меня. И счастливы будем. Амо-
жет бог и деток даст. Уедем, — умолял Корней. Да что толку,
Натали осталась непреклонной, отрицательно мотала головой.
И тогда он уединился в амбаре и горько плакал, предчув-
ствуя неотвратимое большое горе. Он рвался из опалявшего
огня, а Натали и двигаться не хотела. Куприянов бессилен
был понять такое безразличие к собственному счастью. А  она
была счастлива, иначе б не талдычила об этом каждое утро.
Мысленно поблагодарив Николая Забелина за мягкость,
он в который уже раз уступил Натали, не зная, что ЭТОТ шаг
для них обоих —  роковой…
* * *
Краснояровский двор засыпан толстым слоем девствен-
ного снега, и от этой непорочной белизны чёрная, неухожен-
ная изба и вовсе кажется кинутой. Патруль в растерянности
стоял возле поваленной калитки.
— Адали вымерли все, — сказал с хрипотцой от волнения
Василий. — Снег-то третьего дня как выпал. Да вчерась ещё
добавил, а тут ни следочка…
605
Тщетно вглядывался Гурин в тёмные окна, зря пытался
заметить хоть крошечный дымок над трубой. Изба выглядела
мёртвой, как и соседняя,  которая хоть и хмурилась крестови-
нами заколоченных окон,  и  в то же время сияла под свежим
искрящимся саваном. Это была изба Петра Красноярова, Ели-
зарова брата, не вернувшегося с войны.
Левой рукой Гурин сдёрнул винтовку с плеча и первым
шагнул с дороги.
— Задержись-ка здесь, — сказал он Ивану. — Если что,
шумни как следует.
Снег со двора за всю зиму ни разу не убирался.  Наросли
высокие сугробы. Тропка едва угадывалась сежду ними поло-
гой ложбинкой и странно петляла. Одним из многочислен-
ных зигзагов она привела наконец-то под крайнее окно избы,
а отсюда уже прямиком тянулась к заваленному снегом кры-
лечку в две ступеньки. Прежде чем войти в сени, Гурин ки-
нул взгляд на задворки, а потом оглянулся на замысловатые
вилюжины по двору и проворчал:
— Будто бык пописал.
— Это Елизарка специально: не я, мол,  пьяный вихляю, а
дорога такая, — пояснил Василий. — Тоже поэт, епишкина
мать. А тут расхлёбывай.
— Вот и навилял, что разоружать идём, — мрачно обро-
нил Гурин и ударил кулаком по щелястой сенцовой двери.
Но вместо того, чтобы откинуться во внутрь, дверь со скри-
пом повалилась на Гурина. Он прикладом спровадил её в суг-
роб и вошёл в посветлевшую прилепку.  Хмыкнул, глянув на
три оторванные доски в задней стене.
— Эй-ей, — жалобным голоском позвал Василий. — Есть
туточки кто-нибудь? — он прятал глаза и незаметно отступал
назад. — Может, ещё кого кликнем?
Но Гурии уже отчаянно тарабанил в широкую избяную
дверь. Василий,  видимо, устыдившись собственной трусости,
вдруг крикнул зычно:
— Елизар, открывай, если живой, — и, повернувшись, силь-
но лягнул запертую дверь. — Может, пристала?
Дверь в самом деле вздрогнула и отошла. В захламлён-
ной, промёрзшей трёхстенке никого не было. Гурин реши-
тельно двинулся на жилую половину. И только он рванул на
себя низкую филёнчатую дверь, как навстречу саданул оглу-
606
шительный выстрел. Гурин отскочил за простенок. И тут же
на улице дважды бабахнуло. Это Иван, исполняя приказ Гу-
рина, поднимал тревогу. Василий осторожненько заглянул в
проём, а потом бесстрашно выставился в нём.
— До чертей нажрался, если по своим палишь? — фальце-
том крикнул он — Полюбуйся на него, — сказал он Гурину,
отступая в сторонку. Гурин опустил винтовку. В пяти шагах
от него в разорванной исподней рубахе,  с болтающейся шта-
ниной кальсон, на одной ноге стоял качающийся Елизар.
Вправой руке он крепко сжимал дымившийся карабин.
— Хорош, — Гурин подошёл к нему. — Хорош, — осуждаю-
ще покачал головой. — Узнал? Давай сюда, — он забрал у
него карабин и легонько толкнул на кровать. — Ложись, досы-
пай. — Набросил сверху тулуп. — Завтра в гости жду.
Василий тем временем выкапывал из тряпья мертвецки
пьяного Машукова.
— Пошли, — сказал ему Гурин, брезгливо глядя на заслю-
нявленного,  опухшего парня.
— А документ? — воспротивился Василий. — Пришли,
значит надо исполнить.
— Они же пьяные в стельку, — смягчился Гурин. — Да и
родственник   он Елизару.
— Семёнову он родственник, а не ему, — ершился Васи-
лий. При этих словах Евгений приподнял голову и что-то
промычал расквашенными губами. Елизар тоже завозился под
тулупом, высунул ногу наружу, пытаясь встать. И тоже что-
то бурчал. Это насторожило Гурина. Он прищурился.  Тронул
за плечо Василия,  рывшегося в карманах машуковского паль-
тишки, и мягко сказал:
— Пошли. Проспятся, поговорим.
Они плотно-наплотно закрыли за собой обе двери, а ког-
да вышли напрямик к калитке, им навстречу по серпантину
пьяной тропы бежала хмельная Мария.
— Перестрелялись? — кинулась она к Гурину.
— Так и уж. Смотри, чтоб не замёрзли. А завтра чтоб в
Совете были.  Оба. И ты. Обязательно, — попросил он Васи-
лия и незаметно, как ему казалось, подмигнул вцепившейся в
плетень Агриппине. Станичница расслабилась и смущённо
потупилась. Но у Василия был цепкий глаз.
607
— Любит дура дурака, — сказал он тоскливо. — Будто
других мужиков нету.
— Никак на себя намекаешь? — добродушно подначил
Григорий.
— А что? Знаешь, как надоело вдовствовать.
— Бобыльствовать, — поправил Гурин. — Ведь она не умер-
ла, а сбежала.  Не дождалась.
Жена Василия, унинкерская крепкая девка и в самом деле
сбежала из  Размахнинской, как только он ушёл на войну.
— Я ведь к ней всей душой, — удивлялся Василий по
возвращении.
— А надо бы телом, — запоздало поучал Фёдор Чекмарёв
и делал при этом недвусмысленные движения бедрами. —
Телом. Телом!
— А? — наивно вопрошал Василий, не понимая грубой
сути житейских наставлений, и тщетно старался уцепиться за
свой крошечный ус. — А?
В проулках и улицах станицы мелькали конные и пешие
казаки. Все с оружием. По боевому расписанию занимали свои
места. Возле Совета толпились Максим Шведов с наганом в
руке, пиная разлетающиеся полы шинели, разгорячённый,
почти бежал к краснояровскому дому. Шагах в двадцати за
ним поспешал полувзвод.  Казаки на ходу застёгивали полу-
шубки, подпоясывались ремнями, заряжали винтовки. Толь-
ко что сонная зимняя станица походила теперь на растрево-
женный улей.
— Отбой, — сказал ему Гурин. — На этот раз — отбой. Все
по домам.
Максим с нескрываемым удовольствием пальнул зелёной
ракетой в голубизну бездонного неба.
— Ну что? Проспался? — такими словами встретил Ели-
зара Гурин, поднимая голову от бумаг и распрямляясь. — Здрав-
ствуй, садись.
Приложив ухо к правленческой двери, Евгений ёжился
на холоде в своём обтрёпанном лёгком пальтишке.
— Здравствуй, — Елизар опустился обочь стола и хмуро
посмотрел на Гурина. — Ты что ли в гости наведывался?
— Я.
— А зачем «коротышку» забрал? — Елизар посмотрел в
608
угол, где стояло десятка полтора винтовок, и узнал свой кара-
бин по широкому сыромятному ремню.
— А чтобы не палил почём зря.
— Извиняй, что промазал.
— Извиняю, — сказал Гурин.
Его миролюбивый, усмешистый тон насторожил Елизара.
Он с великим трудом перетащил угарно-неподъёмный взгляд
с половиц на председателя. Так и есть — улыбается. А глаза
ласковые, смеющиеся. Кто не знал в станице, что это неспро-
ста? Да все знали, в том числе и Елизар, оттого и крякнул,
понимая, что главный разговор впереди. А ему так не хоте-
лось его вести,  когда голова гудела пудовым медным котлом
и грозила разлететься на куски. Затылок уже трещал, и Ели-
зар,  болезненно морщась, нещадно тискал его пятерней, за-
пустив руку под шапку, и досадовал на себя, что не похме-
лился прежде, чем идти сюда.
— И у других забрали? — спросил он хрипло.
— У всех потенциальных врагов советской власти забра-
ли, — ответил Гурин.
— У каких врагов? — не понял Елизар. — У самых вред-
ных, что ли?
— Возможно, и вредных, но пока притаившихся, — сказал
Гурин, и смешинки в его глазах испарились, словно снежин-
ки на горячих угольках,  отчего те стали вдруг ярче и колю-
чей.
— Выходит, и меня туда зачислили? — Елизару было не
до субботинского тихого приветствия, лишь отметил, как спро-
сонок,  будто кивнул председатель кому-то.
А Василий, смущённый приглашением в Совет, тихесень-
ко устроился на лавке у противоположной стены, подальше
от света и силился понять, зачем он здесь нужен.
— А куда же? До невозможности странный вопрос. В дру-
зья, что ли? В отряд не записался. Якшаешься со Спиридо-
ном.
— Значит, разделили, — подвёл итог Елизар.
— Жизнь разделила. Силком-то никто никого к себе не
затягивает. Ни мы, ни они. Или как? — и вновь на уголках
губ у Гурина забрезжила усмешка.
— Да так-то оно так, — тяжело согласился Елизар. —
Только…
609
— Ну вот, видишь. Всяк свой выбор сам делает. Гостя
какого-то подозрительного держишь, — сказал Гурин, явно с
умыслом растягивая слова и строго глядя в сторону Василия.
И сразу же вспомнил Василий свою нечаянную фразу —
Семёнову он родственник — и испугался за мокрогубого. Дело-
то нешуточное — война идёт. И любое слово может в строке
оказаться. Василий съёжился, что-то хотел сказать, вроде того,
что, мол, с языка сорвалось, хотел сказать — чёрт ему род-
ственник, да вылетело совсем другое. Ведь Семёнов-то и на
самом деле, как чёрт, висит над их мирной жизнью, да язык
не слушался. А Гурин всё смотрел и смотрел. Пока не очнул-
ся от Елизарового крика и топота.
— Мальчишку не тронь! Он — несчастный. — Елизар  дол-
банул костылями об пол. Железные шипы вонзились в дос-
ки, и самоходы встали перед ним на изготовку.
— Теперь несчастный. Споил ты его. Деньги-то все выт-
ряхнули из братца-петроградца с Мотькой Банкиной? — про-
должал с издёвкой Гурин. — И ещё вопрос. Почему ты через
дыру в дом проникаешь? Конспирируешься?
Елизар задохнулся. Ярость прогоняла хмель. В голове свет-
лело.
— Пойду я, — Елизар встал. — Ты адали, как змея нонче.
Так и жалишь.
— Кстати,  а где постоялец? — спросил Гурин.
— Здеся. На крыльце вон, — кивнул Елизар.
— Зови.
— Евген. Заходь. Приглашают, — крикнул Елизар и снова
сел. Хмельная дряблая нога не держала его, а висеть на косты-
лях гордость не позволяла.
Евгений Машуков стянул с головы чей-то старый-преста-
рый треух и судорожно кивнул. Сначала Гурину, затем — Ва-
силию. Был Евгений сегодня побрит. Худ и бледен. В глазах—
испуг, в жестах — настороженность. Он был совершенно не
готов к борьбе за себя, зато готов был в любую секунду задать
самого обыкновенного стрекача. Гурин с болью догадался об
этом. А Василий ещё ниже склонил свою повинную голову.
— Докладывайте, какой вы родственник Елизару Красно-
ярову, — хоть и мягко, но всё-таки не попросил, а приказал
Гурин.
610
— Д-д-дальний, — заикаясь произнёс Евгений и как-то
странно повёл шеей. — Наш…
— Я сам скажу, — вскричав, остановил Евгения Елизар. —
Он сын Марии Авдеевны Томилиной, по мужу Машуковой.
А его отец Машуков Валерий Николаевич — брат Нины Ва-
сильевны Евдокимовой, которая приходится племянницей
Людмиле Павловне Волкозубовой — родной тёти двоюрод-
ному брату Михаилу Сергеевичу Горбачёву, полковнику от
артиллерии, он же вышел дядей Аксинье Кривощёковой —
двоюродной сестре Наталье Кондратьевне Шутовой, как есть
моей матери, обвенчанной с Аристархом Краснояровым, как
есть моим отцом.
С последним словом, казалось, дух жизни покинул Ели-
зара и чтобы вернуть его, он сделал такой глубокий вдох, что
лёгкий ветерок прошёлся по комнате. Евгений был ошелом-
лён. Такую родословную нельзя было запомнить с одного раза.
В ней надо было жить, знать и чувствовать себя корешочком
могучего древа.
Гурин с иронией поглядывал на взъерошенного Елизара,
словно ожидая от него ещё чего-то. Но у того больше ничего
не было,  кроме слова — вот — на длиннющем выдохе, от
которого снова прошелестел ветерок.
— Родство подтверждено, — сказал Гурин. — Можете идти.
Евгений сорвался с места и пулей вылетел за дверь. Пере-
махнул ступеньки и бросился через площадь к проулку, веду-
щему на Нижнюю улицу. Елизар кинулся было за ним, но
застрял с костылями. Пока выдёргивал их да выбегал на крыль-
цо, Евгений уже сворачивал в узкий плетнёвый прогал.
— Стой, — заорал во всю мочь Елизар. — Стой, или домой
не приходи. — Последняя угроза возымела действие. Евгений
затормозил, но устоять на месте никак не мог. В страшном
возбуждении он бегал по сугробам и хватался за голову.
— Какой это умнейший и честнейший человек! — бросил-
ся он к Елизару. — Я  слышал всё с самого начала.
А тот, защемив свои самоходы под мышками,  вдруг схва-
тил его за грудки и начал осатанело трясти, злобно пригова-
ривая:
— А что я тебе говорил, говно собачье? А я тебе что гово-
рил! А я тебе что говорил!
611
Так же внезапно, как и схватил, он отпустил Евгения и
сказал досадливо:
— Но России такие не нужны.
— Да вы что! Именно такими людьми и возродится Рос-
сия, — запальчиво прокричал Евгений.
— Молчи алкоголик, иначе прибью! — Елизар замахнулся
костылём. Евгений отскочил к плетню, Елизар двинулся впе-
рёд, но левый костыль вдруг поехал, и он повалился на Евге-
ния. Парень успел подхватить его, но когда Елизар укрепился
на одной подпорке, тут же предусмотрительно отодвинулся
подальше. Рассматривая коварный костыль, Елизар дружески
посмотрел на квартиранта и жестом подозвал поближе.
— Потому и катится, — произнёс он ласково, когда Евге-
ний приблизился, но вдруг закричал ему прямо в лицо, — что
штырь-то зимний там остался.
Евгений шарахнулся в сугробы.
Василий сидел, не шевелясь долго-долго. Однако, успоко-
ившись,  негромко покашлял и встал.  Подойдя вкрадчиво к
столу, сказал:
— Удивляюсь я на Елизара. — Как видно, пережитое и
осознанное не могло поколебать его натуру. Он успел забыть,
или не хотел помнить ничего из минувшего. Ведь всё кончи-
лось хорошо.
— А своему языку ты не удивляешься, Василий? — в упор,
грубо спросил Гурин. — Чуть не подвёл юнца под монастырь,
а ещё шутишь.
— Да я. Ведь я. Оно и чёрт попутал, — лепетал Василий,
отступая к двери, но внезапно запутался ногами и плюхнулся
на зад. Нащупал торчащий штырь и виновато посмотрел на
Гурина.
— Хорошо, что мимо, — посочувствовал Григорий, отво-
рачиваясь от окна, — иначе бы вавка была. А знаешь, почему
говорят «под монастырь подвёл»? Да потому, что у монас-
тырских стен всегда казнили, чтобы самим не хоронить. Мо-
нахи закопают.
Василий ушёл, а Григорий вновь уставился отрешённым
взглядом в заснеженную даль.
Венедикт Пушкарёв, явно кого-то поджидая, слонялся по
своему двору. Наконец возле поленницы дров появился Ма-
612
кар Чипизубов. Венедикт пересёк улочку наискосок и пома-
нил соседа к калитке. Макар набычился, и без того вечно
суровое его лицо ещё больше потемнело. Одним страшным
ударом колуна он развалил надвое комлевую берёзовую чур-
ку и нехотя подошёл.
— Ну, чо?
— Ты почему вчера не пришёл? — грозно спросил Вене-
дикт, то ли забывшись, то ли намеренно разговаривая с Ма-
каром прежним атаманским тоном. А может, на испуг брал.
— А мне несподручно, — ответил Макар, шевеля косматы-
ми чёрными бровями.
— Ты же записался? — напирал Пушкарёв. — Крестик
ставил.
— А ты на мой крестик крест поставь, — глухо, будто
дальний гром, пророкотал голос Макара. Это было предуп-
реждение, и к нему прислушаться бы недавнему атаману. Но
начальственное положение уже давно сделало его глухим.
— Если хочешь знать, тебе этого не простят, — проши-
пел он.
— А мне несподручно, понял? — Макар покрепче ухватил
колун. — Или, думаешь,  хлебушком купили, который я выра-
стил, да только не в свой амбар засыпал? Сгинь. Изничтожу,
нечисть! — бушевал он, вырываясь на улицу, как разъярен-
ный медведь из берлоги. Венедикт шустренько убрался за
свои тесовые ворота.
Наведался Пушкарёв  и к Серафиму Голощапову.
— Это дело добровольное? — спросил хмуро Серафим, не
впустив гостя и за ворота.
— Если хочешь знать, ты обязан защищать честь казаче-
ства, — начал  бывший атаман, да на том и кончил.
— Никому и ничего я не обязан. И чтоб я не видел тебя в
нашем тупичке, — сказал Серафим и пошёл открывать ворота
во двор напротив, куда правил Гордей с  большущим возом
берёзовых дров.
— Чего он? — спросил Гордей.
— Да так. По прошлому мается, — ответил Серафим.
Возвратившись домой, Евгений извлёк из-под кровати
бутылку и доверху наполнил стаканы.
— За возрождение России. Теперь я знаю, она не погиб-
нет. Её спасут такие люди как Гурин. Умные,  порядочные.
613
— Да не нужны они здесь. И такие как ты, не нужны.
— Это ещё почему? Я ни одной минуты не был непоря-
дочным.
— А сколько ты выпил один, втихомолку? Разве это по-
рядочно?
— Ну и мерка у тебя!
— Самая нормальная. Черпак —  норма.
— Такие перлы — золотая находка для нашей среды. Как
анекдот.
— Для вашей среды уже давно наступил страстной чет-
верг, и весь анекдот в том, что вы до сих пор этого на усвои-
ли. Но не будем ссориться. Твоё здоровье. И за врагов наших.
— Вот это по-христиански, — похвалил Евгений, пригуб-
ляя стакан.
— За их лёгкую смерть, — досказал тост Елизар.
Евгений поперхнулся, но стакан допил и обнял Елизара.
«Степь да степь кругом, путь далёк лежит», — затянули
они слаженно любимую песню Евгения.
Одеваться Басманову помогала тётка Маня. Растрёпан-
ная, в одной юбке и расползающейся на груди рубахе, она
укутывала его толстым шерстяным платком. Он убирал её
руки, но она отстала лишь тогда, когда и спереди, и сзади
заправила концы шали под брючный ремень. Понимая, что
выглядит он нелепо, Басманов взбунтовался:
— Не хочу я этого.
— Извините-здравствуйте, он не хочет! — тётка Маня схва-
тила Басманова за руки. — Санки — это тебе не печка. Засту-
дишь спину, тогда уж вовсе не встанешь. Так что не ерепень-
ся. И не вздумай снять. Вот теперь тужурку. Застегивать-то
помогай. Не стой столбом. А вот уж сейчас — верхнее.
Она натянула громоздкое пальто на отведённые назад руки
Басманова, а потом и вообще водрузила его ему на плечи.
— Эка тяжесть. Ты от него и заболел, небось, — буркнула
она и нахлобучила ему шапку до самых бровей.
Басманов взял в левую руку небольшой портфель и по-
шёл к выходу.
— Спасибо вам за заботу.
— Приезжай ещё. Ты — тихий. Не пьёшь, не куришь. Баб
не водишь, хоть и полковник.
614
Басманов по-ребячьи треснул себя портфелем по голове
и остановил босоногую тётку у самого порога. Не сделай он
этого, она так и пошла бы с ним до саней.
Спиридон и Кучумов усадили Басманова на мягкое сиде-
нье кошевы, и хозяин, укутав его тулупом, пошёл открывать
ворота. Ординарец, стянув длиннополую шубу красным ку-
шаком, разместился на кучерской скамейке. Выстоявшийся
конь теребил вожжи, просясь в дорогу.
— Будь здоров, ваше благородие, — сказал Спиридон, ког-
да санки поравнялись с ним,  и пошёл рядом. — Заезжай при
случае.
— Вам спасибо за постой, за внимание. — Басманов впер-
вые за три дня видел хозяина так близко, видел таким несча-
стным, чуть не  плачущим, дрожащей рукой цепляющимся за
борт кошевы.
— Будьте здоровы.  Всё устроится.
— Да что теперь об этом толковать, — Голос Спиридона
подсёкся, и он отодвинулся.
Не понимая хозяина, Басманов наморщил лоб и перевёл
вопросительный взгляд на повернувшегося к нему Кучумова.
— Он больше сюда не приедет, — сказал Кучумов Спири-
дону и развернул санки вдоль улицы. — До свидания, хозя-
ин,— крикнул он, секундой раньше отпустив вожжи и от рыв-
ка саней откидываясь назад.
Потом, уже на Ингоде, Кучумов объяснил полковнику
причину спиридоновского страдания — Фастина едва не сбе-
жала с Комогорцевым. Басманов поморщился и уткнулся но-
сом в тёплую овчину.
А Спиридон, заперев ворота, выглянул в калитку и ска-
зал вслед несущимся санкам:
— Слава богу, чёрт унёс.
Тяжёлой, ледяной, поступью прошествовал по Забайка-
лью холодрыга-январь, оставив за собой притихшую, присми-
ревшую страну, которая, пряча радость, молча провожала его,
хоть и встречала совсем недавно буйным весельем. Такая рез-
кая смена настроения всегда удивляла первенца года: в нача-
ле смех и гомон, в конце — угрюмое молчание. «И пора бы
вам, люди, понять, что по-другому быть не суждено. Я имен-
но тот кремень, на котором проверяются ваши характеры и
жизнестойкость, и обижаться на мою суровость не надо. Ра-
615
дость на проводах — это неприлично, но и насупленность—
тоже бестактность. Я не требую пышных проводин, однако
мера чувств быть обязана. Скажите на дорогу спасибо, что
посетил! — и я с лёгким сердцем покину вас на целых один-
надцать месяцев. Ну, а потом не обессудьте: я явлюсь снова,
без приглашения».
Часы отстукали последние секунды, и январь пропал, не
получив ни одной доброй улыбки вдогонку. Пропали бес-
следно и его горькие мысли. Но ничего не бывает необрати-
мого. Всё в жизни повторяется. И к этому надо привыкнуть.