Не поле перейти роман в восьми частях часть 7

VII
Копошась в прошлогодней листве, воробьи неумолчно вере-
щали, наполняя запущенный пристанционный скверик весёлым
щебетом и писком. Ошалевшие от первой оттепели, они, словно
выпущенные из пращи, взмывали над деревьями и, не распада-
ясь в вышине, разрисовывали бездонную синь апрельского неба
замысловатыми узорами. Им выпало счастье дожить до этого дня,
не замерзли в лютую стужу, как многие их сородичи попадали в
сугробы серенькими бездыханными комочками. У каждого своя
судьба. Одному — радоваться теплу и солнышку, другому — ис-
тлевать. Через минуту-другую шумливая ватага возвращалась на
землю. Воробьи-самцы, шаловливо поблёскивая бусинками глаз
и важно топорща перышки, уже начинали любовные атаки. Са-
мочки, крохотные и аккуратненькие, в ответ на ухаживания гра-
циозно выпячивали грудки, но порывов своих обожателей пока
не разделяли. Они ловко выскальзывали из-под тёплого кры-
лышка, смущённо оглядывались вокруг и перелетали с места на
место.
Прикрывая глаза, Тимофей улыбался, глядя на весёлую воз-
ню подле своих ног и не шевелился. Он замечал, что люди с
насыпи разглядывают его с любопытством, ухмыляются, перего-
вариваются и нисколько не конфузился под их ироничными взгля-
дами.
Он блаженствовал, подставив лицо солнышку и откинувшись
на скрипучую спинку облупившейся скамейки. Вероятно, он ка-
зался им пьяненьким — руки раскинуты, шинель распахнута, па-
паха едваль не на ухе висит. Его забавляли прозрачные намеки
по этому поводу — оттягивание воротника, пощелкивание по ка-
дыку и мерка из мизинца и большого пальцев.
Возвратившись из Сретенска, Тимофей вновь разболелся, но
на девятый день всё-таки поднялся и без посторонней помощи
VII
—————————— 173
сделал большой переход от дома до станции, пожалуй, около вер-
сты, и радовался этому. Сладкая, свербящяя боль нежной щепот-
кой сжала сердце, а веки легонько защипало. Родные, милые
шумы— и говор людей, и хруст щебёнки под ногами, и беззабот-
ное воробьиное чириканье, и чмокающий звук свежесмазанных
колёс, и мягкое шлёпанье копыт по мокрой земле, и звон капели
за спиной — входили в него одновременно, не смешиваясь и не
создавая хаоса. И только потом, в глубине его души они слива-
лись в стройную, величественную симфонию под единственным
названием — Жизнь.
Чтобы удержать слёзы, он сильно запрокинул голову…
Катившийся бесшумно небольшой состав он заметил у вход-
ного семафора. По этой уловке сразу догадался — машинист Чуп-
ров. Хотел было сейчас же подняться на перрон, да побоялся
испортить ему праздник, остался сидеть на скамейке, изредка
поглядывая на станционную дверь, за которой уминал сытный
обед Спиридон Спиридонович. А может успел расправиться, по-
тому что Игнат, обычно прислуживавший отцу до конца трапе-
зы, уже разгуливал вдоль штакетника. Минут пятнадцать назад
он прошёл сквозь толпу, бесшабашно размахивая тяжёлой сум-
кой со снедью. А это уж точно — половина посудин или раскры-
лась, или совсем опрокинулась, так как из сумки шёл парок и
шлейфом стлался вкуснейший борщевой аромат.
Паровоз остановился напротив вокзальчика — приземисто-
го деревянного строения, окна которого располагались вровень
с насыпью, и надрывно загудел. В ту же минуту хлопнула дверь
дежурки и по дощатому настилу забухали тяжёлые, торопливые
шаги. Это, натягивая на ходу форменную фуражку и вытирая
ладонью жирные губы, с жезлом в руке спешил к путям Спири-
дон.
— Опять проспал, мать твою так, — гремел из кабины паро-
воза скандальный голос, заглушая изнемогающий гудок. — Ни
на одной станции нет такого олуха. Время военное, революци-
онное, а он спит даже днём. Как только начальство терпит это?
А вы, люди, в могилу из-за него пойдёте когда-нибудь. Устроит
он вам крушение. — Чупров в замасленной спецовке и сукон-
ном арестантском картузе, обращался к зевакам, свесившись из
окна кабины.
Поезда ходили редко и всякий раз собирали толпы любопыт-
ных.
174 ——————————
Некоторые специально выбирались посмотреть на «желез-
ку» из такой забайкальской тмуторакани, о существовании кото-
рой и власти не знали. Много было жаждущих уехать.
Гудок напоследок что-то прокартавил и замолк.
— Трепло. — Спиридон поспешно вставил словечко в неча-
янную паузу и отвернулся. Он знал, продолжение последует, и
не ошибся. Сверху загрохотало с новой силой.
— На этот раз я сброшу тебя с тепленького местечка. На
фронт пойдёшь. Пригрелся толстосум. Всю мировую просидел
под красной фуражкой. Мухомор несчастный.
На какой фронт он хотел отправить Спиридона и почему он
несчастный, Чупров вовек не объяснил бы.
Сутулая спина Спиридона, удаляясь, вздрагивала, словно от
ударов. Тимофей поднялся со скамейки. Чупров, потирая руки,
глуповато улыбался. Он был доволен — праздник получился на
славу. Спиридон не заметил, как он подкрался, а в этом весь
фокус — застать врасплох.
— Погодите, погодите, — шипел Спиридон, исчезая за облез-
лой дверью. Тимофей посмотрел ему вслед, перешагнул рельсы
запасного пути и сказал с улыбкой:
— Отвёл душеньку?
— Нет, Тимоша, не отвёл, — мрачно произнёс Чупров и сжал
кулаки. — Как сюда приезжаю, места не нахожу. Ведь это по его
милости все трое моих рядышком лежат. — Он вглядывался в
дальний погост, темневший крестами и часовенкой на взгорке и
оглушённо мотал головой. — Сердце разрывается.
— Мать недавно там была, могилки подправила, — сказал
Тимофей.
— Ходишь уже? — спросил Чупров хрипло. — В Сретенске-
то всё больше на коне тебя видел.
— Да вот, ковыляю.
— Вставай быстрее. Смурно вокруг, Тимоха. Темнеет, как
перед грозой. — И без паузы закричал. — Куда лезешь? Пассажи-
ров не берём. Спецпоезд. Взрывчатку везу. — Резко дёрнул за
какую-то рукоятку, паровоз взбрыкнулся, состав заскрежетал,
широкая труба плюнула в небо густой гарью. Ахнув, толпа рва-
нулась назад. — Всех взорву, и себя не пожалею.
— Чем взорвёшь-то? Сухарями да мясом? — выкрикнул Се-
мён Колесников. Этот забияка был уже здесь, уже подзуживал
—————————— 175
народ. Чупров не ответил ему, но долгим обеспокоенным взгля-
дом посмотрел на Тимофея.
— Чо везут-то? Жратву, что ли? — Бродячий люд, невесть
откуда бравшийся в Забайкалье с каждым приходом тепла, об-
ступил Семёна.
— Пужает. «Взорву». Мёд да масло везут своим дамочкам,
чтобы пышнее были да в постелях горячее принимали, — про-
должал Колесников.
И засновали по перрону юркие людишки. Толпа насторожи-
лась и угрюмо встала на кромке платформы.
Слушая неясный шепоток среди чужих мужиков, Карпуша
встревожился.
— Дяденька, дай табачку, — загундосил он, увязываясь за
одним из таких юрких.
— Жратву везут. Ковырнуть надо, — донеслось до Карпуши
из-за широких спин. Кто-то поддал ему под зад, он вывалился из
толпы и, держась за ушибленное место, поплёлся к составу.
— Дай табачку на закрутку, дядя, — обратился он к Тимо-
фею.
Тимофей сунул руку в карман и замер. Табаку в кармане не
было. После выздоровления он не курил. Об этом знали и Спи-
ридон, и Колесников, и Игнат. А Карпуша уже держал наготове
бумажку, слюнявил у неё края и приглушённо говорил:
— Они хотят поезд ограбить.
Тряся рукой в кармане, Тимофей, будто собирал крохи по
углам и хотел уже сказать, что ничего не наскрёб, но взглянув на
бумажку в Карпушиных руках, вздохнул с облегчением: там, в
изгибе, прикрытая указательными пальцами, лежала пухлая бо-
роздка крупнорубленого самосада. Тимофей вынул руку из кар-
мана, свёл пальцы в щепоть и поднёс их к закрутке.
— Молод ты, парень, курить. Но так и быть — последний раз,
договорились? — сказал он громко.
— Снова стал курить? — удивился Колесников. — Я вчера
его угощал, он отказался. Не курю, мол. И даже кисет выкинул.
Игнат пожал плечами и не мигая смотрел на Тимофеевы и
Карпушины руки.
Когда Карпуша, посапывая, раскуривал самокрутку, Тимо-
фей шепнул ему:
— Позови дядю Гришу с отрядом. Только незаметно.
176 ——————————
— Дай тебе бог здоровья, дядя, — сказал Карпуша и взобрал-
ся на перрон. Игнат, уже босоногий «для здоровья» — так он
ходил от первого тепла до устойчивых заморозков — вырвал у
него из рук самокрутку.
— Обидели бедного Карпушечку, обидели ненаглядного, —
запричитал Карпуша, наступая на Игната.
— Да я только дёрнуть разок хотел, — опешил Игнат, а Кар-
пуша в слезах бросился в станицу.
— Всё будет в порядке, — сказал Тимофей Чупрову.
— Табак. Настоящий, — говорил Игнат Колесникову. — Вот,—
и сунул к его носу распотрошённую папироску.
Колесников не успел увернуться, вдохнул крепчайший дух и
дважды громко чихнул, дёрнув поочерёдно ногами.
К голове поезда вдоль состава шёл бодрый человек в доброт-
ном полушубке, новеньких валенках и чёрной казачьей папахе.
Обгоняя его, чёрная тень заскользила по составу, липким при-
косновением ощупывая каждую сцепку, каждый запор на дверях.
Стало зябко.
— Вы — Раскатов? Телеграмму получили? — человек остано-
вился вплотную к Тимофею, дышал прямо в лицо, упираясь не-
спокойным взглядом в его глаза.
— Получил. — Тимофей отодвинулся на шаг.
— Клюкин. — Человек подал руку и придвинулся снова.
Пожатия Тимофей не ощутил.
— Уполномоченный по снабжению продовольствием облас-
тного центра. Работёнку для вас привёз, да только справитесь
ли?— Клюкин зачем-то оглянулся на вокзальчик, на толпу, а
уж потом оглядел с головы до ног Тимофея. — К хозяевам идти
надо.
Тимофей недоумённо поднял левую бровь. Из дежурки вы-
шел Спиридон и, отгоняя послеобеденный сон, направился вдоль
перрона. Он дважды посмотрел на Клюкина. Долго стоял в оди-
ночестве, морщил лоб, пытаясь вспомнить, где и когда он видел
его, да не только видел, но и разговаривал с ним. Возвращаясь,
он вновь пристально вглядывался в важного приезжего. «Фу, ты,
чёрт. Отшибло», — выругался он про себя и встал незаметно в
сторонке.
Паровик отдыхал, самодовольно урча железной требухой. Из
круглой туши вырывались звонкие струйки пара, капельки воды
сочились из тонких трубок и методично падали на землю.
—————————— 177
— Пройдитесь по всем хозяевам округи, — наставлял Клю-
кин. — Просите продать хлеб и мясо под расписку, а как будут в
Чите, получат деньгами или золотом. Цены, конечно, разумные.
Некоторые пользуются моментом, чтобы содрать шкуру, таким
не поддавайтесь. С ними — пожёстче.
Тимофей слушал, стиснув зубы. Он видел шевелящиеся розо-
вые губы уполномоченного, его гаденькую усмешку, спрятавшую-
ся в уголках красивого рта, видел бегающие глаза, насквозь пропи-
танные неискренностью, фальшью, и в нём всё восставало против
этого человека, взбунтовалось. Ему противно было, что он озира-
ется по сторонам, противен был вкрадчивый шёпот из правильных
слов, но наполненных другим смыслом, как будто этот человек
заранее знал о бессмысленности предлагаемой затеи и уже сейчас
в душе потешался над ним, Тимофеем. Будто он слепому показы-
вал неверный путь, чтобы потом повеселиться над его бедами…
«Неужели ничего не изменилось? Неужели не будет конца
для Спиридоновых, Куприяновых и прочих кровососов? Будет.
Будет». Тимофей верил в это неколебимо. Но сейчас новой вла-
сти трудно, очень трудно, и идти придётся к ним — Спиридоно-
вым, Доржиевым, Архиповым. Он это понимал. Но почему про-
сить?
Паровоз продолжал самодовольно пыхтеть. Нудный звон при-
мешивался к бульканью воды и шипению пара. Запах перегрето-
го мазута дурманил голову, вызывая тошноту. Тимофей едва слы-
шал голос Клюкина, но каждое слово, которое проникало в его
сознание, безжалостно кромсало сердце.
Спиридонов продолжал издали наблюдать за ними.
— Не пойду. Пусть наказывают меня, исключают из партии,
но просителем не пойду. — Тимофей едва разжимал побелевшие
губы. — Раньше я за себя шапку ломал, терпеть приходилось,
просвета не виделось. А сейчас? Будьте рады, новая власть, рабо-
че-крестьянская на поклон к вам, господа хозяева, пришла. Не
дайте с голоду подохнуть. Вожжи-то у нас, да хлебушек-то у вас.
А у кого хлебушек — у того и власть. Это вам невдомёк, гражда-
нин уполномоченный? Как купец пойду, как проситель — никог-
да. — Тимофей прохрипел последние слова и повалился вбок, но
успел поймать рукой поручень и подтянул под себя омертвевшие
ноги.
— Зря вы нас в трусы записываете, — журчал возле уха клю-
кинский голос. — Зря. Слабы мы, товарищ Раскатов, слабы, как
178 ——————————
новорождённые, и физически и…— Клюкин оглянулся на зевак и
злобно прошептал:
— И прибить вас — раз плюнуть.
Тимофей колыхнул на него свирепый взгляд и твёрдо встал
на ноги.
— Зарвался. Давай мандат и катись.
Клюкин поспешно достал из планшетки красную картонку и
тоненькую пачку длинных, узких бумажек.
— Это — мандат, это — расписки. По корешку с твоей под-
писью банк произведёт расчёт. Не забудь прислать образец под-
писи.
— Реквизировать надо. Обязывать сдавать. Налогом обла-
гать,— проговорил Тимофей, запихивая бумажки в карман ши-
нели. — Допрыгаемся с погремушками вокруг них. Они не дрем-
лют. По своей станице примечаю.
— Как жаль, что с вами не посоветовались, какую экономи-
ческую политику проводить. Учтём на будущее, — усмехнулся
Клюкин.
— Такая или нет политика, я узнаю. А ты, Клюкин, подозри-
тельный тип. Как в партию пролез?
Клюкин побледнел под тяжёлым взглядом Тимофея. Его руки
произвольно вытянулись по швам. Это заметил Тимофей. По-
чувствовал, что гибнет и сам Клюкин, но нашёл силы совладать с
собой и развязно произнести:
— Я тоже был контужен. И со мной случаются припадки
подозрительности.
— Я не был контужен. А догадки свои я проверю.
— Можешь приобщиться к тому, кто уже не раз проверял.
— Приобщусь. Не побрезгую, — пообещал Тимофей.
В это время дверь первой теплушки судорожно дёрнулась и,
лязгнув, замерла. Через несколько секунд дёрнулась снова. Ти-
мофей оглянулся на шум и вопросительно посмотрел на Клюки-
на. Тот презрительно повёл уголком рта и крикнул Спиридону:
— Дежурный. Можно ехать?
— Отправляйтесь. Путь открыт.
Впереди, на изгибе пути, задранной вверх рукой маячил се-
мафор.
Тем временем из теплушки показались стоптанные валенки
и захлюстанные в грязи полы солдатской шинели. Кто-то задом,
на карачках выбирался из вагона.
—————————— 179
— Отправляемся, — скомандовал Клюкин машинисту, обхо-
дя стороной высунувшиеся из вагона ноги и стуча по ним ру-
кой.— Отправляемся.
— Подождёшь, — резанул Чупров, спускаясь по лесенке из
своей будки и недружелюбно поглядывая на неведомого пасса-
жира.
— Кто это? — хмуря брови, спросил Тимофей.
Чупров пожал плечами.
— Горе-помощник, — сказал Клюкин, оглянувшись. — Если б
не я, прибили бы его казаки.
Выгнув спину острым горбом, странная фигура безвольно
обвисшими ногами пыталась нащупать землю. Тимофей, а за ним
и Чупров, двинулись к незнакомцу. В это время человек распря-
мил спину, оттолкнулся руками и вывалился из проёма. Тимо-
фей обмер. Это был Чаусов.
Вцепившись рукой в щербатую дверную стойку, он сумел
удержаться на ногах, но сила энерции была так велика, что раз-
вернула его и наотмашь хряснула спиной о щербатую стенку ва-
гона. Не каждый здоровый мужик выдержал бы такой удар. Ча-
усов начал оседать. Тимофей успел подхватить его. На помощь
подоспел Чупров.
— Иван Григорьевич. — Тимофей сбоку, как-то неловко об-
нимал Чаусова и заглядывал в измождённое, в страшных побоях
лицо старого друга. — Иван Григорьевич! — как стон вырвалось
у Тимофея.
Чаусов открыл глаза. Наткнувшись взглядом на Клюкина,
стоявшего рядом с Тимофеем, он подобрался и упёрся кулаками
в грудь Тимофею.
— Пусти. — Твёрдо проговорил он. Тимофей ослабил руки.
— Это же я, Тимофей, — выкрикнул он.
Чаусов долго смотрел ему в лицо, успокаивался, медленно
разжимал кулаки. Взгляд его потеплел.
— Что случилось с вами? — с болью в голосе спросил Тимо-
фей.
Чаусов уловил его смятение. Губы в чёрных коростах дрог-
нули в улыбке.
— Пустяки.
— Ничего себе «пустяки». Вы еле живой.
— Ну, ты скажешь. Всё такой же максималист. Мне бы толь-
ко горячего чая да одёжку потеплее. Вагон-то весь дырявый.
180 ——————————
— А почему он едет в тепле? — Тимофей мотнул головой в
сторону Клюкина. — Почему? — Вспышка ярости захлестнула
сознание. Тимофей в бешенстве тряс Клюкина. — Разве ты ком-
мунист? Шваль недобитая? — Он оттолкнул уполномоченного и
повернулся к Чупрову. — И ты хорош. Лень из тепла вылезти,
боишься задницу отморозить?
— Тимоха. Я, ей-богу, ничего не знал. Прицепили в Сретенс-
ке, и повёз. Вот те крест.
— Успокойся, Тимофей. Он действительно ничего не знал. А
у товарища Клюкина забот и без меня хватает. — Знакомым Ти-
мофею твёрдым голосом сказал Чаусов. — Я обязан ему. Он спас
меня. — Лёгкая усмешка, совершенно незаметная, но тоже давно
знакомая Тимофею, промелькнула в его голосе. Тимофей внима-
тельно посмотрел на Чаусова. — Понял?
— Понял, — нехотя отозвался Тимофей, хоть и уловил потаён-
ный смысл. Густая толпа собралась напротив теплушки. Клюкин
заботливо отряхивал от грязи и золы полушубок. Когда Тимо-
фей толкнул его, он упал на кучу остывшего шлака.
— Большевички подрались, — сбросив с горбушки к ногам
Спиридона рыхлый залатанный мешок, проговорил невысокий
мужичонка. — Вот незадача.
Спиридон повёл серыми волчьими глазами на шелудивого и
ничего не сказал.
— За горлышко друг друга хватають. Чегой-то поделить не
могут, ай-яй-яй, — сокрушался мужичок, роясь за пазухой. По-
охав ещё минуту, он легко подхватил свою ношу и как бы не-
взначай придвинулся к Спиридону.
— Отправляйте поезд, Спиридон Спиридонович, — прошеп-
тал он.
Только сейчас Спиридон увидел его лицо и узнал в шелуди-
вом офицера-ремонтёра, не раз наведывавшегося в его табуны за
строевыми лошадьми.
Спиридон глубоко вздохнул, распрямился, вышел на середи-
ну перрона и по привычке сцепил руки за спиной. И засновал
мелочь-народ, как пескари на мелководье, вокруг его ног, заиски-
вая и кланяясь. Он вновь ощутил свою силу и власть. Но былой
радости от этого не было. И в который уже раз накатило желание
бросить опостылевшую железнодорожную службу и спрятаться
на самой глухой заимке навсегда, как это сделал Панфил Дени-
сович Архипов. Спрятаться, чтобы не видеть ни станичников, ни
—————————— 181
эту большевистскую шантрапу, ни этих обдёрганных, угодливых
и жалких бывших господ. Мутило от всего. Но крикнул он, как
прежде, зычно:
— Поезд отправляется. Всем отойти.
Но произошло невероятное. Словно услыхав долгожданный
клич, толпа ринулась к поезду. Не знавший, что такое ослуша-
ние, Спиридон уверенно вышагнул на кромку перрона и снова
крикнул:
— Всем отойти.
Но холопы не слушались хозяина. Они мчались мимо него.
Мелькали сапоги, ичиги, валенки, лапти и даже босые ноги. Дёр-
гались спины и головы. Налетали и пропадали разверзшиеся рты
и выпученные глаза. Ревели похабщиной и угрозами разнокали-
берные глотки. Спиридон и подумать не мог, что дикая толпа так
отвратительна и безобразна. Бухали ноги по железным крышам,
визжали срываемые проволочные запоры. Сыпались пломбы.
Мешочника Спиридон увидал в первых рядах нападающих.
Но он не лез на вагон, не стремился к дверям, а настойчиво
пробирался к уполномоченному. Вот он подобрался к нему, блед-
ному, окаменевшему, прижатому к стенке вагона и начал что-то
говорить.
В обрушившейся скороговорке Клюкин не понимал и поло-
вины.
— Не по-христиански это. Не помог ближнему в беде. Я всё
видел. Всё. Господь нам что приказывал? Любить врага своего
больше, чем себя самого. Вот что он приказывал. Кару заслужи-
ваешь ты за грех такой. Не минует она тебя.
Клюкин выхватил наган и протяжно завопил:
— Пошёл вон. — Отшвырнул мешочника с пути и вырвался
из толпы.
— Прекратить. Стрелять буду. Стре…, — сорвал голос и за-
кашлялся.
А толпа бесчинствовала. «Чёрт меня дёрнул сказать Сёмке,
что везут продовольствие, — пронеслось в голове у Спиридона. —
Дознаются, шлёпнут».
* * *
Чупров рванулся в кабину, но приземистый, большеголовый
мужик в распахнутом тулупе загородил ему дорогу. Он стреми-
тельно обхватил машиниста по поясу, спеленав руки, оторвал от
182 ——————————
земли и утробно захохотал. Но опрокинуть Чупрова он не успел.
Машинист выдернул правую руку из тисков и так звезданул му-
жика по темечку, что тот замычал, как бык под обухом и рухнул
на спину между рельсами. Протяжный, тревожный гудок отрез-
вил не многих. Тимофей держал наган в руке, но не стрелял, с
нетерпением глядя на кромку насыпи.
Размахнинцы как из-под земли появились по всей длине со-
става. Налётчики уже откатывали двери вагонов, не замечая крас-
ных казаков у себя за спиной.
— Именем революции! По грабителям-мародерам! Залпом!
Пли!— скомандовал Максим Шведов, и двадцать карабинов уда-
рили разом. Пули вонзались в доски буквально между пальцами
налётчиков, зацокали по стальным колёсам. Гром среди ясного
неба! Казаки палили с пяти саженей. Половина нападавших вмиг
пропала куда-то, будто испарилась.
— Пли! — снова крикнул Максим. Второй залп снёс почти
всех остальных. Прыгали с крыш на другую сторону, выбегали
из вагонов, прятались за колёсами, ложились на землю.
Цепь казаков двинулась вперёд, нырнула под вагоны. Гурин,
находившийся на фланге цепи, рядом с Максимом, спрятал на-
ган, отделился от казаков и, радостный, обнял Чаусова.
— С благополучным?
— Вполне.
Они поняли друг друга. Но на всякий случай Чаусов широ-
ким жестом обвёл свою избитую физиономию
— Да об этом ли горевать! — засмеялся Гурин.
— Пли! — послышалась команда в третий раз.
Грабители мчались прочь по насыпи, карабкались на скалы,
ползли по-пластунски, становились на колени и молитвенно скла-
дывали руки. Около тридцати человек было заперто в зале ожи-
дания. У дверей и окон поставили караул. Чупров из кабины с
усмешкой поглядывал на «Свояка» и дивился цветной татуиров-
ке на его груди, животе и тумбообразных ногах. Под тулупом на
«свояке» ничего, кроме длинных атласных трусов, не было. Он
по прежнему лежал без чувств и редко, но громко икал.
Указывая на арестованных, Гурин объявил:
— Завтра все вы будете расстреляны за мародёрство по зако-
ну военного времени.
Это была острастка. Никто расстрелян не был. Сделали на-
рочно так, чтобы все благополучно разбежались и разнесли весть
—————————— 183
об аресте и якобы свершившемся расстреле по всему Забайка-
лью. И, видимо, их рассказы были настолько правдивы, что бро-
дячий люд стал избегать красную Размахнинскую. До самого па-
дения советской власти на станции и в станице воцарился покой.
Этому способствовал и Спиридон своим волчьим взглядом и об-
рывистыми фразами, как сегодня, когда по убытии поезда на пер-
роне обнаружились пять, по виду бывалых, крепких мужичков.
— Правду ли бают, что станица ваша самая богатая в Забай-
калье? — подступил к нему один из них с вопросом. — Что пожи-
виться туточки…
— Туточки таких, как вы, убивают. Или не слыхали? — ска-
зал Спиридон и перевёл взгляд вдаль, где по насыпи приближа-
лись трое казаков с винтовками в руках.
— А? Э? У? Да мы … мирные мы, — забормотали мужички,
давая тягу по шпалам.
Патруль проводил их далеко за восточный семафор.
Размахнинцы смеялись над выдумкой, а которые побойчее за
плату, конечно, водили любознательных писателей и публицис-
тов за околицу и показывали им «братскую могилу». Особенно в
этом преуспел Елизар.
Нетяжкий, но весьма доходный промысел подвернулся как
нельзя кстати. Ермолаиха в долг поить перестала. Выручала пока
Мотька Банкина, но и она грозилась захлопнуть свой трудовой
кошелёк. В кошелёк же Евгения Елизар нахально влазить стес-
нялся, да там, в сущности, ничего уже и не было. А выпить
хотелось. Вот он и «трудился». Бывал при этом строг и трагич-
но серьёзен. Гости в шляпах ходили вокруг «могилы», что-то
писали в блокнотики, фотографировали место казни ни в чем
не повинных людей, жертв необузданного большевистского тер-
рора. Снимали и его — инвалида, героя, исконно русского каза-
ка. Когда они возмущались — какое беззаконие! — он говорил
запальчиво:
— Бардак! Писец России! — Это особенно нравилось иност-
ранным гостям, так как подтверждало их глубокие соображения,
что гибель России неизбежна.
— Да, конец России, этой варварской страны, неминуем, —
изрёк один упитанный господин, ни разу не взглянувший на Ели-
зара как на человека, а всегда как на букашку. Это обозлило
Елизара, да и за Россию стало обидно, и он спросил, заперев
умника меж костылями:
184 ——————————
— А какой конец? Длинный или толстый? Пошли вы все на
х…. Прорицатели вонючие.
Осознавая, что малость заврался, Елизар стал избегать кор-
респондентов, но от этого маленького, кругленького профессора
журналистики в Лондоне ему не удалось спрятаться и на реке.
Настиг он его за сбором перловиц для выделки из них пуговиц и
других немудрящих украшений для лошадиной сбруи. Увидав
его, бегущим по берегу, Елизар только крякнул. Таких настыр-
ных он уважал. Они чего хошь достигнут.
В благодарность за настойчивость, Елизар начал особенно
запальчиво, стоя в воде с закатанной штаниной:
— Писец России!
— А что есть писец? Это сибирский мех? — пытал дотошный,
приготовив блокнот. — А?
— Мех, да не тот, — многозначительно отвечал Елизар, а
молоденькая, миловидная переводчица покраснела.
— Что имел в виду этот оригинальный казак? Почему вы
молчите? Или вы забыли про свою обязанность? — Шумел про-
фессор на переводчицу. Он знал о русском языке немало, но, как
человек любознательный, хотел знать ещё больше и потому прон-
зительно закричал:
— Что есть писец?
— Это не переводится на английский, — тихо сказала девуш-
ка, потупясь и вытирая слёзы.
— Такого не может быть! Вы уволены. Что есть писец? Гово-
рите синоним. — Елизару стало жалко миловидную и скромную
переводчицу. Он отвёл настырного в сторонку и что-то зашептал
ему на ухо, многозначительно помогая шевелением пальцев. Про-
фессор слушал предельно внимательно. Что-то уточнил, записал
в блокнот и крепко пожал Елизару руку. Его глаза восторженно
сияли.
— Извините меня, — сказал он переводчице. — Продолжим
работу. Что есть бардак?
Елизар выпучил глаза, а девушка снова потупилась…
Поезд постоял ещё тридцать минут. Около Чаусова собра-
лись все Размахнинские красногвардейцы. Тимофей назвал каж-
дого по имени. Под конец знакомства правая рука у Чаусова
покраснела от пожатий. Он шутливо сравнил ее с бледной левой.
— От таких здоровяков и самому выздороветь не мудрено, —
сказал он.
—————————— 185
Казаки дружно засмеялись. Часовые прибегали на минутку,
чтобы поближе познакомиться с Чаусовым. Некоторых из них
судьба уже сводила при штурме Сретенска, других сведёт на Да-
урском фронте. Потом дружно утепляли вагон, топили печку,
варили чай и угощали густым гуранским дорогого гостя. Ржавая
буржуйка, раскалившись добела от жарких берёзовых дров, гро-
зила взорваться. В котелке нагрели воды, Чаусов умылся. Гурин
заботливо помогал ему.
Всеми другими делами руководил Тимофей.
— Вагоны в полном порядке. Опечатаны, — заглянув в про-
ём, сказал Максим Шведов.
— Будешь принимать состав? — Тимофей повернулся к Клю-
кину, так и не поднявшемуся в вагон.
— Буду, — сказал он с вызовом.
— Товарищ Клюкин, вы отдали Раскатову документы? — спро-
сил Чаусов. Клюкин кивнул. Максим состроил гримасу и пошёл
за уполномоченным.
Как-то само собой получилось, что после разгона налётчи-
ков, Клюкин оказался оттёртым, маячил на задворках весёлой
толкотни и знакомства, на минуту вынырнул в середине казачь-
его кружка, попробовал завести непринуждённый разговор, но
вскоре умолк, так как центром внимания был Чаусов. Глядя на
его потуги казаться здесь главным, Тимофей еле сдерживал себя,
чтобы не схватить его за шиворот. Казаки с усмешкой погляды-
вали на Клюкина. Лёгким прищуром глаз Чаусов приказал Ти-
мофею успокоиться.
Клюкин тщательно осмотрел все запоры на дверях вагонов,
что-то буркнул у хвостового и остался один.
Оказавшись в своём вагоне, Клюкин запер дверь и, сбросив
полушубок, повалился на широкий топчан в дальнем углу. О
мешочнике он и не вспомнил, а между тем, будь он чуть-чуть
внимательнее в тот момент, то в заскорузлом мужичонке он уз-
нал бы своего сослуживца по Верхнеудинскому казачьему полку
сотника Крутилина, активного члена подпольной белогвардейс-
кой организации, чьё задание он и выполнял — скрытно содей-
ствовал скорейшему прибытию состава с продовольствием в Читу.
Особое внимание уделялось Чаусову — он должен был в полном
здравии прибыть в Облревком. И тогда, на фоне удачного Клю-
кинского рейда за продовольствием, его мрачный доклад о поло-
жении в окраинных станицах, по сути дела так и оставшихся под
186 ——————————
властью богачей, был бы принят сдержанно. Многие в Облревко-
ме этому просто не поверили бы, а засевшие в советских органах
белые уже получили тайное предписание разрекламировать при-
бытие поезда с продовольствием как выражение лояльности к
новой власти всего богатого восточнозабайкалья. Цель этой шу-
михи была одна — усыпить бдительность неопытных ещё, закру-
жившихся в водовороте дел партийных и советских руководите-
лей области, выиграть три-четыре недели до решительного на-
ступления Семёнова на Читу. Частично это было достигнуто. Но
великие замыслы всегда портят пошлые мелочи. Наполеон про-
стыл и не смог разбить русских при Бородине, а Басманов, автор
идеи дезориентации, был задержан Семеновым в Ставке для при-
ёма какого-то важного француза, хотевшего убедиться, что с Се-
мёновым идут и знатные фамилии. Француза убедили, но время
потеряли. Два дня задержки стоили многого. Комогорцев и Ко
организовали мятеж в Сретенске, что вообще не предусматрива-
лось операцией — на востоке Забайкалья должны были царить
мир и покой. Захват и создание второго фронта планировалось
на другое время, на момент подступа к окрестностям Читы. Ког-
да Басманов прибыл в Сретенск, город был уже освобождён крас-
ными, а Чаусов схвачен богатыми казаками, избит и брошен в
ледяной погреб на глухой заимке. Там он должен был умереть.
Басманов понял, что операции «Спокойный восток» грозит окон-
чательный провал, и попытался спасти её. Чаусова срочно осво-
бодили, доставили в станицу, окружили заботой, врач дневал и
ночевал возле него.
Но гораздо больше сил, чем докторские микстуры и примоч-
ки, ему придал недавний фронтовик, молодой глумовский работ-
ник, парень с нахмуренным лицом, но доброй, притягательной
улыбкой Ерофей Колюжин. Именно он оказался истинным спа-
сителем Чаусова, подняв шум в станице Верхне-Озёрской после
его захвата.
Он примчался к зажиточному казаку Силантию Авдеевичу
Ковелину после полудня взволнованный и резкий.
— Силантий Авдеевич, ты — человек рассудительный. Это
же представитель советской власти из Читы. Какой же он конок-
рад? А они его дубасить и в погреб. Это же убийство. И меня
кулаками с заимки.
Басманов слышал этот горячий монолог. Ненависть выплес-
кивалась глупо и жестоко.
—————————— 187
— Иди, Ерофей. Я разберусь. Иди, — сказал Силантий Авде-
евич и в тревоге посмотрел на вышедшего из другой комнаты
Басманова, который решительным шагом направился к вешалке.
Силантий Авдеевич схватил полушубок и выбежал из дома. Вскоре
двуколка затарахтела по мёрзлой ещё дороге. Силантий Авдее-
вич махнул рукой Ерофею, чтобы не увязывался за ними.
Полузамёрзшего Чаусова извлекли из ледника. Казаки были
озабочены. Все с опаской поглядывали за угол зимовья. Укутанно-
го Чаусова уложили в кошеву. Басманов вышел из-за зимовья,
чтобы взглянуть на Чаусова. В этот момент к Ивану Григорьевичу
вернулось сознание, и он на несколько мгновений открыл глаза.
То, что он увидел, не сгорело и в пятидневной лихорадке: Клюкин
стоял навытяжку перед Басмановым и что-то говорил. Вдруг он
повернул голову вправо, увидел открытые глаза Чаусова и испу-
ганно юркнул за угол. Следом за ним отступил и Басманов…
Клюкин постоянно вертелся перед глазами, всем распоря-
жался и всячески подчеркивал свою заслугу в вызволении Чау-
сова из беды. Захватчики Чаусова были арестованы, но сразу же
выпущены, так как признали свою «ошибку» — вместо конокра-
да напали на представителя власти, простите. Двое из них прихо-
дили извиняться. Они искренне раскаивались, и Чаусов верил
им. Это были мелкие пешки в сложной игре. Они действительно
ловили конокрада, были по обычаю жестоки, вот и все. Но прого-
ворился высокий, дублёнолицый, старший из братьев Глумовых:
— Вот здесь, комиссарик, ты и сдохнешь. Пока мы чаю на-
пьёмся, ты и околеешь. Другим неповадно будет к нам шлять-
ся,— сказал он и захлопнул крышку погреба. Сверху навалили
что-то тяжёлое, свет в щелях пропал.
Немало пришлось поразмышлять Чаусову, чтобы увязать от-
дельные предположения и догадки воедино и составить довольно
ясную картину о цели и размахе проводимой операции. «Масш-
табно замыслено, — подвёл итог Чаусов. — Хотят оградить этот
район от влияния центральной власти формальным существова-
нием здесь Советов, в которых, конечно же, свои люди, и сохра-
нить его как плацдарм для удара в спину. Ну, а с преждевремен-
ным захватом Сретенска и со мной кто-то по дурости перегнул».
Прояснилась и роль Клюкина — один из исполнителей за-
мысла.
«Действовать надо осторожно. Ниточка в наших руках, а клу-
бочек в Чите», — думал Чаусов.
188 ——————————
На тревожные запросы Облревкома через неделю после сво-
его «освобождения» он отправил короткое известие: всё в по-
рядке. Никто не догадался об истинном смысле телеграммы. Не
догадался о нём и полковник Басманов. Он долго вертел бу-
мажку с тремя словами, но так и не найдя скрытого смысла,
велел отправить. «Вероятно, любимая им форма ответа, — ре-
шил он. — Он и доктору, и Клюкину, и совдеповцам так отве-
чает — всё в порядке».
Но те, кто ждал подтверждения разрабатываемой версии, на-
чали деятельно готовиться к завершению контроперации, и с при-
ездом Чаусова в Читу провели ее блестяще. Широкий белогвар-
дейский заговор был ликвидирован. Восстание подавлено в заро-
дыше. Удара в спину Советам не последовало. Апрельское на-
ступление Семёнова провалилось. Белогвардейцев в третий раз
отбросили за границу. Революция училась себя защищать…
Чаусова провожали трое из бедняцких активистов и Силан-
тий Авдеевич. Стояли у головного товарного вагона.
— Советы у вас, конечно, липовые, — говорил Чаусов. — Эк-
сплуататорская ширма. Нужны настоящие, трудящегося люда. Ус-
тройте сход и выберите своих людей. Но хорошо подготовьтесь.
Всё продумайте. А я вам помощников пришлю. — Он крепко
пожал протянутые руки.
— Не помни зла, Григорьевич. Случилось и ушло, — сказал
Силантий Авдеевич. — Жизнь-то наша крутая.
Прибежал запыхавшийся Данилка. Не с ружьем, с вилами.
Его встретили добродушным смехом.
— К шапочному разбору прибыл, братец.
— На войне так будешь поспевать, без трофеев домой возвер-
нёшься.
— Да я только с заимки, — оправдывался Данилка, смутив-
шись под ласковым взглядом Чаусова, на лице которого непоби-
тыми, живыми он видел одни лишь глаза. — Подъезжаю к краю,
слышу палят. Бабы говорят, казаки с ружьями на станции. Вот я
и сюда. Даже за ружьишком не заскочил.
— Только тебя с твоей перданкой тут и не доставало, — поте-
шался Цыбиков.
Веселье прервал своим вопросом Трофим Еримеев.
— Расскажи-ка ты нам, Иван Григорьевич, про настоящий
момент. Объясни обстановку, про линию партии расскажи в от-
ношении всех, ну, и казачества особенно.
—————————— 189
— Линия налицо. В трудный момент мы все вместе. Или вы
ему не верите? — Он кивнул в сторону Гурина.
— Это ещё почему? Верим. Но перепроверить не мешает. — В
вагон влез Иван Подшивалов. Он ходил сдавать вагоны уполно-
моченному. Вернулся и, растолкав всех, протиснулся к печке.
Казаки заулыбались. — Новый человек, да ещё начальство. Инте-
ресно. — Он выхватил из зольника печёную картофелину и раз-
ломил ее. Одну дымящуюся половинку подал Чаусову, другую
оставил себе. Этот простой солдатский жест окончательно убе-
дил Чаусова, что он среди своих, среди друзей.
— Сбегай да позови Максю и всех часовых, пускай тоже по-
слушают, — сказал молодому казаку Гурин.
— А арестанты разбегутся, — весело предостерёг Николай
Забелин.
— Да и пусть бегут. Не до нахлебников. Главное, чтобы тот,
разноцветный в длинных трусах остался, — отозвался Гурин. —
Чупров с ним побрататься хочет.
Вагон содрогнулся от хохота. Чаусов тоже смеялся.
— Он меня чуть вверх тормашками не поставил, а они ржут,—
нарочито обиженно проговорил Чупров.
— Тебя поставишь, — протянул Цыбиков, — как же. Кулаки,
что тебе кувалды. Икает он ещё?
— Пореже.
— Значит, отходит, — с серьёзным видом резюмировал Фё-
дор Чекмарёв. — Может и в мир иной.
И снова хохот. Вернулся Максим Шведов с караульными.
Забрался на верхний ярус мешков под самую крышу вагона и
сказал, улыбнувшись:
— Как на палатях. Плохо, что один.
— Ну, казаки, хватит шутить. Товарищу ещё путь не близ-
кий, — сказал Гурин.
Угомонились сию же минуту. Чаусов с любопытством по-
смотрел на Гурина, заметил, как он, подвинувшись, усадил Тимо-
фея рядом с собой.
— Настоящий момент очень серьёзный, мужики. Очень. —
Чаусов обвёл взглядом притихших казаков. Каждому посмотрел
в глаза. Уж такая у него была особенная черта — умел загляды-
вать в глаза человеку, даже тогда, когда собеседников было и
двадцать и тридцать, и больше. Наверное, не всем приходилось
это по душе, но если человек был открыт сердцем, он восприни-
190 ——————————
мал такое прикосновение взглядом, как доверие, как дружеское
пожатие руки, как причастность к великому делу. Именно такие
чувства испытывали сейчас казаки и, пригасив цыгарки и подав-
шись вперед, смотрели на Чаусова. — Небывалая война разгора-
ется. Гражданская. Сейчас уже ясно, что она захлестнёт и Забай-
калье. От каждого из нас зависит, какой она будет — страшной
резнёй без разбора при всеобщем хаосе, или борьбой организо-
ванных, сплочённых идеей, сознательных людей против отжив-
шего старого. Большинству казаков нечего делать по ту сторону
баррикад. Их симпатии на стороне новой власти, которая печёт-
ся об их интересах, избавляет от эксплуатации, в каждом видит
человека, равного со всеми другими. Иначе у Семёнова была бы
миллионная армия, а не банда в три-четыре сотни человек. Все
толстосумы будут с ним. А звон золота приманчив. К нему стека-
ются любители звонкой монеты, он формирует полки наёмников
из монголов, харчён, чехар, бургутов, хунхузов. Японцы ему ору-
жие, продовольствие и обмундирование поставляют. Теперь он
не отступится. Цель белогвардейщины — восстановление пре-
жних порядков.
— Вы уже знаете, Семёнов «подарок» нам прислал — заплом-
бированный вагон с замученными насмерть депутатами Маньч-
журского Совета. Они смёрзлись в одну глыбу. — Чаусов замол-
чал. Никто из казаков не шелохнулся. Скорбная была минута.
— Зверствам мы противопоставим сплочённость. Чем боль-
ше трудовых казаков будет на стороне народа, тем меньше будет
пищи огню. И самому страшному огню — междоусобному. Без
совести, без жалости. Семёнов играет на сословных чувствах ка-
заков, но это наживка с дурным запахом. Восстановления власти
капитала хотят только богачи. Это понимают уже самые непо-
нятливые. Убить человека возможно, но веру — никогда. Война
началась не по нашей вине. Мы готовы прекратить её хоть сегод-
ня, при условии, что никто не будет нам мешать строить новую
жизнь. Но враги не хотят Советов. А народ не хочет эксплуатато-
ров. Значит, будем драться. Это война за идею. Не за трофей
идут отец на сына, брат на брата. В таком случае, или мы, или
они. Третьего не дано.
Как не дано им было знать, какая трагедия подходила к кон-
цу на зловещей заимке братьев Глумовых, куда приехал их отец
и, выбравшись из саней, увалисто двигался к зимовью, распахнув
проказниковскую шубу и хмуро глядя себе под ноги. Братья в
—————————— 191
тревоге следили за ним из окна, ожидая плохих известий, и встре-
тили отца напряжёнными взглядами, но когда он опустился на
придвинутый Егоркой табурет и спросил:
— Девка-то где? Или сгубили? — они заулыбались, зашуме-
ли. Старший хлопнул отца по плечу:
— Нашёл о чём спрашивать. Ты лучше скажи, как шубенция
купецкая?
— Хороша. Да куда теперя в ней? Разве что в Китай на торги
соберёмся, — сказал отец и замолчал, ожидая ответа про девку.
— Прогнали мы её. Бабы наши стали подозревать, зачем мы
сюда зачастили. Ну, мы её и прогнали, — сказал средний брат.
— Сквозь строй. Несколько раз, — уточнил ясноглазый Егор-
ка. — А потом на озеро отвели, к проруби…
Все захохотали.
— Душегубы, — сказал отец добродушно. — Налей-ка. За по-
мин её души. Так про Стеньку поётся?
— Так, так, — и зазвенели стаканы.
— Царство ей небесное. Горячая, и там, небось, не пропадёт,
— сказал отец, закусив огурцом, и повернулся к Егорке. — Рабо-
ту я тебе привёз. Ерофей в санях. Бучу устроил в станице. Счи-
тай, власть захватил со своей дранью. Но хозяева быстро восста-
новили порядок. А заводилу решили проучить.
Егорка кинул шубейку на плечи, золотые кудряшки спрятал
под шапку и в нетерпении выбежал.
— Но если отречётся, то отпусти, — крикнул отец вслед млад-
шему, но с улицы почти сразу же донеслось:
— Кровопийцы. Изверги. Эксплуататоры. Убийцы. Придёт
вам конец. Придёт обязательно. Хватит, полютовали. Всех вас,
кровососов к ногтю.
Крики перемежались глухими ударами, стонами и воплем
Егорки:
— Отрекись. Отрекись. Отрекись!
Но Ерофей был непреклонен. Егорка снова заткнул ему рот
кляпом, снова закидал лицо сеном и тронул лошадь. Повозка
съехала на лёд озера и остановилась возле проруби. Егорка рас-
кидал сено и только ухватил связанного по рукам и ногам мужи-
ка за плечи, как получил сильнейший удар головой под челюсть,
от которого закачался, но придя в себя, опять кинулся на свою
жертву, молотя кулаками по лицу и пиная ногами. Не узнать
было в этом озверевшем красавчике милого Ангелочка. Видимо,
192 ——————————
Ерофей потерял сознание полусвесившись из саней и уткнувшись
окровавленным лицом в шершавый, ноздреватый и загаженный
коровьими лепёшками лёд, потому что затих, и палач потащил его
к проруби, но от внезапного удара ногами в живот далеко отлетел
и скрючился на льду. А Ерофей вскочил, нелепо запрыгал к саням
и зубами ухватился за вожжи. — Ноо, ноо! — рычал он, понукая
лошадь, и та сделала несколько робких шажков.
Средний Глумов придвинул к себе винтовку, но старший ос-
тановил его. Егорка напал на Ерофея сзади и стал душить его…
Вернулся он на заимку минут через двадцать. Поставил ло-
шадь на прежнее место, приложил комок крупчатого снега к рас-
пухшей губе, выкопал из сена Ерофеевы сапоги и вошёл в зи-
мовье.
— Досталось? — посочувствовал отец.
— Малость, — согласился сын.
— И надолго он так? — Отец кивнул за окно, где из проруби
торчали по колено голые ноги.
— До утра, — сказал старший. — Их ночью волки обгрызут.
— А голову — раки, — добавил, смеясь, средний. — Садись,
Ангелочек, заслужил. — Он налил младшему стакан самогона. —
Аего бабу нельзя ли сюда на недельку? — обратился он к отцу.
— Я ей приказал, чтобы до вечера убралась. А там посмот-
рим. Ну, я поехал. — Отец поднялся.
* * *
Долго молчали казаки, будто чтили память своего погибшего
товарища. Даже про цыгарки забыли. Каждый перемалывал в
своём мозгу услышанное, думал о надвигающейся войне.
— Стало быть, три месяца отдохнули — и снова на коня, —
задумчиво, ни на кого не глядя, сказал Иван Подшивалов.
— Засобирался, — проворчал Цыбиков, но на этот раз он был
серьёзен необыкновенно, говорил со злобинкой оттого, что сам
только что подумал об этом, а покидать дом ох как не хотелось.
Домосед по натуре, он пустячную поездку в соседние Унинкер
или Зубарево превращал в событие с долгими сборами, разгово-
рами, сидением перед дорогой, тяжкими вздохами. И обязатель-
но просил жену перекрестить его. Жена поначалу посмеивалась
над ним, а потом, как видно, и сама заразилась этой болезнью и
чуть ли не со слезами отпускала мужа в дорогу.
—————————— 193
— Дважды дали ему под зад. Может в третий раз не сунет-
ся?— подал голос Казачишка.
И в этом голосе было столько тоски о покое, что у Чаусова
защипало в горле. Вечный перекати-поле, без собственного угла,
дом для которого вся страна — нормальное состояние для про-
фессионального революционера и не нормальное для нормально-
го человека, который всё чаще заявлял о себе.
— Не успокоится Семёнов, — сказал он, очень сожалея, что
гасит мечту о мирной жизни. — Это были лишь разведки боем.
— В нос ему дышло, — выругался Максим Шведов. — Всю
страну Германская искорёжила, порядок бы навести, белые по-
гончики перед глазами не сверкают, живи, радуйся, так теперь
этот! И снова под шашку да на мороз! — Максим побледнел
— Аргунцы всем полком на Семёнова ходили, а если все ка-
заки поднимутся? — горячо заговорил Гурин. — Пыли не оста-
нется. Вместе с подручными выметем.
— Мы им устроим скачки задом-наперёд, — воскликнул Ка-
зачишка и поднялся. — Дайте только клич.
Прощаясь, все жали руку Чаусову и говорили:
— Бывай здоров, Григорьевич. Если что — шумни. Ни шаш-
ки, ни винтовки не заржавели.
Гурин вскользь наблюдал за низовиками. Эти зажиточные
обособленцы всегда активно участвовали во всех общественных
акциях, особенно тех, что касались нерушимости заведённого
порядка, к примеру, патрулировании, поимке беглых каторжни-
ков, но избегали «политики» — митингов, сходок, прокламаций.
Но тут не ушли. Внимательно слушали Чаусова. Его горячие
слова о доброй будущей жизни тронули их заскорузлые сердца.
А может не заскорузлые, а естественно настороженные против
неизвестного будущего? Достаток им дался не легко, потому и
дорог.
После ухода казаков, Чаусов посмотрел на Гурина и Тимо-
фея и сказал с улыбкой:
— Будто свежего воздуха надышался. Молодцы. Сплотили
народ. Но говорить будем вот об этом. — Он похлопал по круто-
му боку мешка. Белая пыль поднялась над ладонью. — Постарай-
тесь помочь городу продовольствием. Дети пухнут с голоду. Ме-
стный крестьянин обнищал, ему нечего продавать, а кулаки свои
запасы держат. Не из коньюктурных, политических соображе-
ний. Переломите эту тенденцию в Размахнинской. Это станет
194 ——————————
примером для всего Забайкалья. А мы, в центре, не подведём.
Получат всё до копейки.
— Идите к ним как купцы. В этом нет ничего постыдного для
большевика. Но не только торговлей придётся нам заниматься,
но и ассенизацией. Не продадут, пусть потом на себя обижаются,
в критический момент мы заберём силой. Вопрос продоволь-
ствия— вопрос сохранения наших завоеваний. Опирайтесь на
среднее звено, на тех, кого алчность не захватила, в ком совесть
жива, кому новая власть дорога. И разъясняйте, неустанно разъяс-
няйте сущность новой власти. Чёрт знает, что про нас сочиняют.
На прощание крепко обнялись.
Паровоз выбросил в небо клубок чёрного дыма, а Чупров
погрозил Спиридону.
Казаки гурьбой повалили домой. Трофим Еримеев, как бы
по ошибке, снял охрану вокзальчика. Арестанты народ ушлый,
тут же оказались на воле. Гурин публично напустился на Трофи-
ма, подмигнув ему предварительно:
— Кто разрешил снять караул? Кто выпустил мародёров?
Загнать обратно! И держать до завтрашнего революционного
суда,— бушевал он.
С двумя казаками Трофим бросился исполнять приказание.
Да куда там! «Мародёры» устроили такого стрекоча, что и на
лошади не догонишь. Чупровский «свояк», схватив шубу под мыш-
ку, пёр не оглядываясь к ближним зарослям ивняка. Гурин без-
надёжно махнул рукой, а Трофим деланно порываясь бежать за
каждым замеченным, то и дело клацал затвором карабина. Вто-
ричная облава наделала шороху ещё больше, чем первая. Стан-
ция обезлюдела. Редкие благообразные пассажиры с опаской по-
глядывали на Гурина.
— Всех отправить вон отсюда, — приказал Григорий Спири-
дону. — Первым же поездом. В товарняке, на платформах в уголь-
ных ящиках, на чём угодно. Но чтоб ни единой души здесь не
было.
И разнеслась слава о свирепом красном комиссаре по всей
дороге.
— Ну, шагай. — Гурин хлопнул по плечу Трофима и они
остались вдвоём — Тимофей и Гурин.
— Отделали его на совесть, — сказал Тимофей с усмешкой,
больно резанувшей Гурина.
—————————— 195
— Нам не привыкать, — резко отозвался он с обидой за Чау-
сова.
— Ну, не всем же битыми быть, хотя за одного… — Он знал,
что Гурин тоже был бит когда-то матросами.
— Не надо. — Гурин остановился. — За такого битого я и
сотню небитых не возьму.
Эта короткая перепалка задала тон всему дальнейшему раз-
говору.
— Я завтра — к Архипову, — сказал Тимофей. Он не совето-
вался. Он просто ставил в известность.
— Что так сразу-то? Может соберёмся, обмозгуем? — пред-
ложил Гурин.
— А что тут мозговать? Надо дело делать, а…
— Думать потом? Это чисто по-нашенски.
— Да-а, — протянул Тимофей, с ехидцей глядя на Гурина. —
Испортила тебя та писанина. Рассиропила твою решительность.
Как ни обидны были обвинения, Гурин однако не стал на
них останавливаться, и продолжал спокойно:
— И всё-таки подумаем. Незачем к Архипову переться, если
через неделю он будет здесь сам. Да, да. Будет. — Это был ответ
на ироничный взгляд Тимофея. — Поскольку — Пасха. Во-вто-
рых, если он что-нибудь и продаст, это всей проблемы не решит.
Надо действовать массированно, и прежде всего на месте. В-тре-
тьих, рисковать жизнью в гольцах из-за того, без чего, в крайнем
случае, и обойтись можно, я считаю неразумным. А в-четвёр-
тых,— начал Григорий, но что-то удержало его сказать о
Спиридоновских запасах, уже по сути дела приобретённых. Гу-
рин сделал паузу.
— Во-первых, во-вторых. — Тимофей скрипнул зубами. —
В-третьих, в-четвертых, — твердил он, с каждым счётом вы-
кидывая на ладонь патрон из наганного барабана. — В-пятых,
в-шестых. А вот он, в-седьмых, — произнёс он и, подняв наган,
взглядом указывал на последний оставшийся патрон.
Что это означало? Пуля для Гурина или жесткость при вы-
полнении задания?
— Кого мобилизуешь? — Голос Тимофея был глух.
— Сначала поищем, может кто поедет, — мягко ответил Гу-
рин, всё ещё надеясь, что Тимофей прислушается к его дово-
дам.— Павел Кузьмич за женой к Далме собирался, — сказал он
через несколько шагов. — Я загляну к нему.
196 ——————————
Под вечер он зашёл к Тимофею. Остановившись на пороге
боковушки, сказал:
— Еримеев подвезёт. В гольцах будь настороже, — предо-
стерёг.
— Ладно. Это — тебе, — сказал Тимофей и протянул Григо-
рию пачечку бланков расписок. — Поровну.
Уже по привычке советоваться по всем сложным вопросам
со стариками, Гурин завернул к Дормидонту Григорьевичу.
— Тимофей к Архипову наладился. Пробовал отговорить, даже
слушать не хочет.
— Это не тот человек для разговора с Архиповым. Уж я-то
его знаю. Это такой норов, такой норов. Очаруешь — ничего не
пожалеет. Не понравишься — раздавит. Дай бог, чтоб он живым
вернулся, — сказал Дормидонт Григорьевич.
Поняв, куда собирается сын, Ксения Алексеевна сцепила руки
на груди.
— Ты же больной ещё, Тимоша.
— Надо проведать кровососа.
— Какой же он кровосос. Труженик, — мягко возразила мать.
А в это время кровосос Архипов целовал и подбрасывал под
самый купол юрты малыша-бурятёнка и радостно смеялся, как
тот потешно морщился от жёсткой щетины на его щеках. Моло-
дая, красивая бурятка, мать малыша испуганно вскидывала руки,
когда её сынок взлетал особенно высоко.
Наигравшись с малышом, Панфил Денисович выставил его
за порог юрты, как надоевшую игрушку, и выразительно посмот-
рел на своего работника Жаргана, сидевшего на бревне под со-
сной, одиноко стоявшей посреди стойбища.
Какой-то бурят-работник направился к хозяйской юрте, но
Жарган цокнул языком и запрещающе шевельнул рукой.
Денисыч застегнул ворот рубахи и склонился над женщиной,
лежавшей в его постели. Поцеловал.
— Я очень люблю тебя, Цедегма, и хочу, чтобы ты была не
бедна и счастлива. — Он распрямился и не видел иронической
усмешки на чувственных губах наложницы, видевшей его в эту
минуту с другой женщиной — чистой, русской, красивой, в длин-
ном городском платье, которую он под локотки усадил бочком в
дамское седло, улыбаясь, и себя беременную, безобразную, от-
вергнутую и озлоблённую в чёрном треугольнике проёма ста-
ренькой юрты. Красивая пара уезжала на лошадях на прогулку.
—————————— 197
— В моей жизни предстоят большие перемены, но я не забу-
ду о тебе, — сказал Денисыч.
Как часто обманывает доверчивых забайкальская весна. Но
не только простачки попадаются в её тенёта. Даже старожилы,
уверовав порой в устойчивое тепло, меняют, как говорится, шубу—
на кафтан. В такие дни столетние старики выползают из прокоп-
чённых, душных изб на завалинки, усаживаются на солнышке,
подстелив под костлявый зад овчину или потник и забывают о
ноющих ногах и поясницах, вспоминают тридевятые годы — тог-
да-де тоже в начале апреля наступила июньская благодать. Скрю-
ченными пальцами они ловят полудохлых муравьёв, запихивают
их через прореху на голое тело и, разинув пустой рот, ожидают
жгучего укуса, как праздника. Муравьи, задыхаясь в неопрятных
стариковских одеждах, жалят немилосердно.
— Ах, шельмец, горяч, будь ты неладен, — шамкают бескров-
ные губы и младенческая улыбка кривит их. — Ишо бы с десяток
таких ретивых, и хвори — конец, — приговаривает столетний дед,
вздрагивая от укусов обезумевшего муравья и вглядывается выц-
ветшими глазами в призывную синь бездонного неба. Под вечер
предсказывают погоду на завтра, выуживая из ослабевшей памя-
ти верные приметы. А когда начинают подмерзать, беспричинно
сварливятся и разбредаются по своим дворам, опираясь на суко-
ватые палки. Забывают попрощаться с соседом-одногодком, а
встретиться ещё раз порой и не удаётся. Заберётся с вечера дедок
на печь, пригреется, и приходит к нему долгожданная смертынь-
ка. Вздохнёт дед глубоко два-три раза, охнет как-то по-особенно-
му, услышат это необычное «ох» домашние, проснутся испуган-
ные, а дед дёрнется разок-другой на тёплой печи, и пока засветят
свечу или лучину, отойдёт на тот свет раб божий казак, навсегда
избавив семью от лишнего рта и на несколько дней прибавив
дому грустных хлопот.
Куражилась в этом году весна, как смазливая девка на вы-
данье.
И этот ей не тот, и тот — не этот. Три дня пекло, будто в
июне, а после этого сразу ударили почти крещенские морозы.
Апотом — снова оттепель. Да какая! Всё потекло, поля почерне-
ли. По утрам казаки не знали, как одеться в день. Выходили на
крыльцо, принюхивались к воздушным токам с юга, с Ингоды,
поворачивали свои носы и на север, к гольцам. В раздумье скреб-
198 ——————————
ли затылки и, в конце концов, махнув рукой, одевали то, что
ближе лежало. Вот и получалось, что в лютую стужу щеголяли в
лёгком зипуне и фуражке, отмораживали уши, а назавтра, с испу-
гу, напяливали лисий малахай и овчинную шубу. А день выда-
вался, хоть голышом ходи. Казаки матерились, подсмеивались
друг над другом, вытирали рукавами прохудившиеся носы. Спи-
ридон тоже влип в сураз — оделся почти по-летнему, направля-
ясь на маслобойку, а погода вильнула хвостом — ударил мороз, и
он простыл. Ехал с заимки и трясся от холода.
Назавтра ворчал:
— Добро Карпушке. И зимой, и летом — одним цветом.
Ихворь не липнет.
— Сделай ему хуже, поменяйся одёжками, — с ехидцей посо-
ветовал Куприянов, в душе радуясь недомоганию соперника по
богатству.
— Нельзя сироту обижать, в драном ему лучше, — крестясь,
бормотал Спиридон и отворачивался.
«Как уж, мать его так, из-под вил, наверно, живым уйдёт, —
злился Корней Федотович. — Какие у него глаза? Синие, чёр-
ные? А может зелёные, как у рыси? За тридцать лет ни разу не
видел».
Вдруг он припомнил, что Спиридон всегда крестится при его
появлении.
«Как от дурного глаза открещивается», — бесился Куприя-
нов и спешил к себе, в свою счастливую обитель, к своей люби-
мой Натали.
Ночью грянул мороз, что снова застонали стены, снова заг-
рохотало на реке, снова жалобно завыли собаки.
Могучие сучья, похожие на лапы сороконожки, удерживали
высоко над землёй толстый ствол упавшей лиственницы.
Жалкая, скрюченная фигурка человека бесшумно скользила
вдоль ствола. Кто-то прекрасно ориентировался среди поваленных
деревьев и нагромождений камней. Человек быстро передвигался,
но ни разу не оступился, не зашумел. Однажды он приглушённо
застонал, но тут же насторожился и несколько секунд прислуши-
вался, оглядываясь. Его силуэт помаячил на фоне тёмного неба и
пропал за огромной лепёхой вывернутого корневища…
Собаки не тронули его. Лишь огромный пёс Тунгус стреми-
тельной тенью метнулся навстречу пришельцу. Рванулся не за
—————————— 199
тем, чтобы укусить, а чтобы получить порцию грубой ласки. Но
на этот раз человек разочаровал его, не повалил на землю, не
мял, не взваливал себе на спину, не раздирал пасть, а только
наскоро почесал за ушами трясущейся рукой. Мешая человеку
идти, Тунгус долго тёрся о его ноги и недовольный улёгся на
пригретое место возле юрты.
Слабый стук в деревянную стойку не разбудил спавшего с
открытым ртом молодого парня, зато Панфил Денисович Архи-
пов тут же откинул полог и встал в проёме, загораживая вход в
юрту. Пламя свечи металось на сквозняке. Гость трясся и кор-
чился.
— Я замёрз. Я там больше не могу. — Едва можно было дога-
даться по свистящему шелесту, слетевшему с его губ. Он с тру-
дом распрямился и со стоном сказал:
— Пусти, ради Христа.
Свет от свечи на мгновение коснулся лица человека и тут же
испуганно отпрянул, до такой степени оно было безобразно.
Панфил Денисыч пропустил гостя и сел на свою лежанку,
подвинул табурет к железной топящейся печке. Сотрясаясь всем
телом, человек опустился на табурет и, полуобняв печку, скло-
нился над нею.
— Убей меня, Денисыч, — снова зашелестел его голос. — Убей,
я это заслужил.
Денисыч поставил перед гостем тяжёлую фарфоровую чаш-
ку, сверху положил кусок хлеба и лёг. Дмитрий спал, всё так же
шумно дыша открытым ртом.
Гость наполнил чашку дымящимся чаем и начал жадно пить.
Хлеб он съел со второй чашкой, пересел к столу и долго ел всё
подряд, что там было, не разбирая. Он был похож на дикого
зверя, набивавшего свой желудок впрок.
Лампа висела за спиной у гостя, и его лицо находилось в
глубокой тени, зловеще распластавшейся во всю стену над Дени-
сычем. Силуэт человека был угловат, громоздок и жуток. Дени-
сыч мог бы поспорить, что глаза у пришельца светятся. С тяж-
ким вздохом он отвернулся лицом к стене и закрыл глаза. Через
какое-то время, услышав мерное дыхание гостя, Денисыч мед-
ленно запустил руку под войлок матраца и вынул оттуда широ-
кий короткий кинжал. Сел, опустив ноги на пол. Гость спал, по-
ложив косматую голову на огромные кулаки. Денисыч сделал
несколько бесшумных шагов и остановился за спиной у гостя.
200 ——————————
Поднял кинжал, но вдруг заворочался и вскрикнул во сне Дмит-
рий. Гость тут же поднял голову. Лежанка перед ним была пуста.
Он вскочил. Денисыч у порога натягивал унты. Гость встряхнул-
ся, набил пазуху рубахи кусками хлеба и, недружелюбно глядя
на хозяина, пошёл к выходу, застегивая на груди волчью дошку.
Опустив за собой тяжёлый заиндевевший войлочный полог,
Денисыч остановился, наткнувшись на широкую спину гостя. Тот
смотрел в сторону домика и, чуть слышно хмыкая, косил взгля-
дом на хозяина. Денисыч невольно посмотрел в том же направле-
нии. На верхней ступеньке крылечка, привалившись к столбику
перилец, сидел Комогорцев и улыбался, высоко запрокинув го-
лову. Ущерблённый месяц довольно ярко освещал его. Денисыч
и гость стояли в тени. Пульсирующий огонёк папиросы освещал
лицо Комогорцева. Белая материя рубашки струилась от лёгкого
ночного ветерка. Вот открылась дверь домика.
— Где же ты? Иди ко мне. — Послышался требовательный
женский голос.
Комогорцев поднялся. Смуглые, полные гибкие руки захлес-
тнулись у него на шее, пригнули голову к обнажённой груди.
— Тебе же холодно, Цэдэгма.
— Мне жарко. Хочу остыть.
— Довольно, Цэдэгма. Мне пора ехать.
— Успеешь, — пропел в ответ игривый голос и дверь затво-
рилась.
Денисыч слышал, что гость идёт за ним. Возле кошар остано-
вился.
— Чья же она жена? Дмитрия или его? А может, твоя? —
Гость спрашивал окрепшим голосом, совсем не похожим на тот
сиплый шёпот, которым он разговаривал два часа назад. И вооб-
ще в эту минуту перед Архиповым стоял совсем другой чело-
век— высокий, прямой, сильный и злой.
— Опять к чужой жизни липнешь? Мало тебя разукраси-
ли?— проговорил Денисыч, поднял глаза и тихо добавил:
— Ещё раз придёшь, убью.
— Я вперёд это сделаю. — Гость ухмыльнулся и уверенно
двинулся в темноту.
* * *
Незадолго до рассвета Тимофей миновал большую, чёрную
избу Куприянова и вышел за околицу. Он шёл, опираясь на креп-
—————————— 201
кий берёзовый посох, подаренный Гуриным. У посоха была удоб-
ная ручка и острый железный наконечник. Посох не скользил на
мёрзлой земле, и Тимофей, опираясь на него, чувствовал себя уве-
ренно. За его спиной, где-то далеко-далеко, в середине станицы
погромыхивала телега. Это ехал Павел Кузьмич Еримеев, обрадо-
вавшийся попутчику, как желанному подарку. С гольцов потяну-
ло холодом, и сразу внизу, над Ингодой заклубились белые хло-
пья тумана. Они разрастались, набухали и до отчётливости види-
мые докатились до Тимофея. Он ощутил холодную влагу на своём
лице, поёрзал в шинели, словно закапываясь в неё, нахлобучил
поглубже папаху и повернулся лицом к станице. Тарахтение теле-
ги стало ослабевать и вскоре совсем заглохло. Куприяновский дом
отгородился от Тимофея пухлой стеной. Расплывчатыми линиями
виднелось лишь ближнее прясло, но через минуту и оно раствори-
лось. Вязкая тишина окутала Тимофея, заткнула уши. Откликаясь
на смутное беспокойство, он отступил на обочину и тёмным пят-
ном слился с чернотой придорожных зарослей. Туман сгустился
ещё больше. Тимофей сунул руку за пазуху — наган был на месте,
под ремнём. Вот-вот должен был появиться Еримеев. Корявые вет-
ки, темневшие перед лицом, пропали. Тимофей в недоумении оку-
нул руку в туман и нащупал их…
Силуэты двух человек проколыхались в трёх шагах от Тимо-
фея. Люди шли посередине дороги. Ближний к Тимофею шагал
неслышно. Одет он был громоздко, наверно поэтому его спутник
был менее приметным. Шагал он шумно. Каблуки его сапог то и
дело ударялись о комья мёрзлой земли. Два раза он споткнулся.
Это был Комогорцев.
— А я жду с полуночи, — донёсся до Тимофея хриплый,
ворчливый голос. — Думал уже, не приедете.
«Кто-то из местных. Голос знакомый», — Тимофей нахму-
рился, припоминая, но вспомнить не смог.
Осознав только что миновавшую опасность, он ругал себя
последними словами за беспечность.
«Так дело не пойдет, дорогой товарищ, — выговаривал он
себе. — Уши боишься отморозить, а голову потерять не боишься.
Распустился, фронтовик, называется. Шинель, как на пугале ви-
сит. За такую экипировку вздрючить не мешает. Здесь тоже вой-
на. Да не в открытую, не в лоб, а больше втихую».
Перво-наперво он сдвинул папаху на затылок, туго перетя-
нулся ремнём по шинели, застегнул все крючки отворота, рас-
правил складки на поясе, переложил наган в карман.
202 ——————————
На этот раз крадующиеся шаги не застали его врасплох. Сле-
дом за теми двумя шёл ещё кто-то. Шёл не по дороге, по обочине.
Тимофей замер. Человек остановился на том месте, где несколь-
ко секунд назад стоял Тимофей, и как только он двинулся даль-
ше, Тимофей приставил дуло нагана к его спине и негромко ско-
мандовал:
— Руки в гору.
Человек вздрогнул, поднял руки и громко швыркнул.
— Смотри, запаху не наделай, — прошептал Тимофей, шаря
по ватнику незнакомца.
— Тимофей, ты? — неуверенно спросил тот.
Не отвечая, Тимофей зашёл наперёд.
— Это ж я — Данилка.
Тимофей узнал его, сплюнул.
— Чего ты шляешься по ночам?
— Ты видел тех двоих? — зашептал Данилка.
— Видел. Кто это?
— Гость к Куприянову. Припозднился чего-то. Игнат чуть ли
не с вечера ждал его.
— С полуночи, — поправил Тимофей.— Ага, значит, Игнат.
Хрипит что-то.
— Да настыл где-то. Сюда пошёл, два тулупа натянул.
Послышался стук колёс.
— Еримеев едет. Я с ним — к Архипову.
— А с теми что делать? Может коня умыкнуть? Не из чис-
токровных, но добрый трёхлеток. Офицерик струхнёт, искать не
станет. — Голос у Данилки звенел.
Тимофей приглушённо засмеялся.
— Чего ты смеёшься? — спросил Данилка.
— У тебя глаза сразу засветились, как ты о коне заговорил.
— Я ж серьёзно. — Обиделся Данилка.
— А если не струхнёт? — спросил Тимофей. — Те, кто струх-
нул, давно уже за границей. На это ты не рассчитывай. Он хлю-
пать носом не станет.
— Ещё бы. Появился, как чёрт. А я только о мертвецах поду-
мал, — пробормотал Данилка.
— Вот так-то. Иди домой и один ни во что не суйся. Вечером
приходи, обтолкуем.
Повозка поравнялась с ними. Фыркали лошади в тумане, скри-
пела упряжь.
—————————— 203
— Тимоха. — Позвал басовитый голос.
— Здесь я, — отозвался Тимофей. Приблизившись, спросил:
— Не хочешь перед дорогой?
— Не. Тепло берегу. Только что чаю напился, — с усмешкой
пробасил Еримеев. — Здорово.
— Здорово, — ответил Тимофей, усаживаясь позади.
— Устроился? — По голосу чувствовалось, что Еримеев обер-
нулся. — Ты сена поболе под неё подложи. Она ведь у тебя к
постели привыкла.
Они проехали половину пути, прежде чем алый свет зари
выплеснулся из-за сопок и, переливаясь, заструился вниз, на зем-
лю, кроткий и ласковый. И вновь на душе у Тимофея стало тре-
вожно и радостно. Вновь защипало глаза и запершило в горле.
Он тихо засмеялся. Это — жизнь!
День быстро набирал силу. Где-то высоко-высоко над голо-
вой, в редких просветах тяжёлой зелени матёрых лиственниц и
сосен, мелькали лоскутики голубого неба. Светлело и здесь, у их
подножия, среди замшелых обломков скал. Лошади шли шагом.
Не враз налегали на постромки, отчего телегу дёргало и качало.
— Да, крутило тебя, Тимоша, за семерых. Думал, не выбе-
решься. Ей-богу. Уже и место на кладбище поскрытнее при-
смотрел, — негромко заговорил Павел Кузьмич да так непри-
нуждённо, как будто не было впереди двухчасового молчания, а
была просто пауза на тяжкий вздох или глубокую затяжку дым-
ком во время задушевного разговора. Тимофей знал эту особен-
ность своих земляков не терять главную нить беседы даже пос-
ле долгого молчания, раздумий и побочных разговоров, и, каза-
лось бы, неожиданно возвращаться к ней, к этой нити, замечал
за собой эту черту и поэтому нисколько не удивился рассужде-
ниям Еримеева, а бодро спросил:
— Это почему же поскрытнее?
— Ну, а как же? Ты же большевик! Где же прикажешь хоро-
нить, на самом виду?
— Конечно. На самом виду, — сказал Тимофей. — Что ни на
есть.
Шесть месяцев смерть жила в его комнатёнке, он привык к
её присутствию, и всё-таки, когда она выбиралась из тёмного
угла и, холодя, склонялась над изголовьем, ему становилось страш-
но. Жалким голосом он звал мать. Она приходила поспешно, а
тёмное, жуткое, только им одним ощущаемое, снова забивалось в
204 ——————————
угол, терпеливо ожидая своего часа. Не дождалось! Он остался
жить, и весёлый живчик бесился внутри. Сердце радостно сту-
чало, глаза искрились. Мёртвые глаза тусклы, а живые всегда
сияют.
— Можно и на виду, — охотно согласился Еримеев. Остано-
вил лошадей и повернулся к Тимофею. — Пускай отдохнут, а мы
покалякаем. — Он положил вожжи, подоткнул под себя кнутови-
ще. — Но вот какое дело. Не продержится долго ваша власть.
Слабенькая она, вон как та сосёнка. Через год она засохнет, они
задушат её, — он похлопал рукой по лиственничному стволу, на-
пиравшему на дорогу. — У них сила. Вот ты сейчас к Архипову
едешь, просить о продовольствии будешь, а ведь он новой власти
не поможет. И Спиридон не поможет, и Куприянов, и Доржиев.
Они снова над нами, поскольку у них сила. А так, конечно, мож-
но и на виду, и с почестями, как Сергея Мамалыгу. Но ведь
сменится власть, сравняют могилку с землей, чтоб и следа не
осталось. Так что уж лучше сразу поскрытнее, а? — Еримеев
смотрел на Тимофея умными, строгими глазами.
— Давно я так не балагурил, — усмехнувшись, сказал Тимо-
фей и поднял голову навстречу взгляду. — Даже мороз по шкуре
пробежал.
— Это я специально. Уж дюже ты весёлый, усмешистый ка-
кой-то, вроде как малость тронутый стал как выздоровел. И сей-
час всю дорогу похахатываешь. От радости, что выжил?
— Если б ты знал, как не хотелось умирать! — с жаром сказал
Тимофей. — И не только оттого, что молодой, а оттого, что побе-
да пришла.
— Расслабился я, — сказал он, помолчав. — Это ты верно
заметил. Уже я ругал себя. Спасибо. А ещё за мёд спасибо. Далма
и та похвалила.
— Везу и ей туесок. Пускай врачует. Хоть и ведьма, а боль-
шую пользу людям приносит.
— Какая ж она ведьма, — возразил Тимофей с улыбкой. —
Лечить травами — не колдовство. Каждый может.
— Каждый, да не каждый, — не согласился Еримеев.— Не
знаешь ты её. Вот приеду я к ней, а она спросит, с кем это я о ней
в дороге разговаривал и почему ворчал на неё. Ведьма и ведьма.
Когда Прасковью к себе забирала, та лежачая была. Ну, я и со-
брался на руках её в повозку нести. А она говорит, отойди. И
ладонь над нею простёрла. И потянулась Прасковья за ладонью,
—————————— 205
и встала, и сама на улицу вышла. Из могилы, считай, людей
возвращает.
Но другой, не менее важный вопрос занимал сейчас Еримее-
ва, и он заговорил о том, что давно не давало ему покоя.
— Новую жизнь людям обещаете. Без богатых и бедных. Спра-
ведливую. Может быть такое? — Колючим взглядом он сверлил
глубину Тимофеевых глаз и, видимо, неудовлетворённый най-
денным там ответом, жёстко сказал:
— Вы или блаженные, или обманщики. Но так или сяк об-
ратной дороги вам нету. Люди вам поверили, и не дай бог, если
это только сказка, или новое ярмо на нашу шею. Никто вам этого
не простит. Вот тогда сбудутся святые предсказания — потеряв
всякую веру, люди перебьют друг друга, не разбирая, кто какой
веры, кто прав, кто виноват. А людям так хочется счастья.
— Но о-о, развесили уши, — вдруг заорал он, отворачиваясь
от Тимофея и взмахивая длинным, витым кнутом. Изо всей силы,
с потягом опустил он его на спины придремавших лошадей. Они,
за свой век не знавшие от хозяина такого жестокого обхождения,
от неожиданных и незаслуженных ударов вздыбились и, с хра-
пом пятясь назад, пытались вырваться из ненавистной упряжи.
Подковы забухали по передку. Телега накренилась и упёрлась
задом в скалу.
Под ней что-то затрещало.
— Тпрууу, стой, взбесились, сволочи, — во всю глотку орал
Еримеев, натягивая вожжи и спиной наваливаясь на Тимофея.
Выбрав секунду, он спрыгнул на землю и забежал наперёд.
Лошади успокоились не сразу. Он гладил их и прижимался к
ним головой. Это был всплеск отчаяния, признание собственного
бессилия влиять на судьбу и предчувствие близкого краха свет-
лых надежд и мечтаний.
— Глупо, всё глупо. И жизнь, и смерть, и вера, и обман. За-
чем столько мук человеку? Ведь всё так просто — живи и не
мешай другому жить. В этом вся истина, — несвязно говорил
Павел Кузьмич, и Тимофею в его голосе слышались слёзы.
Лошади глядели на хозяина большими умными глазами и,
простив ему вспышку жестокости, тянулись к его бледному лицу
тёплыми, шершавыми губами. Он вернулся на своё место, сгор-
бился.
— Не сбудутся эти предсказания, будь уверен, — сказал Ти-
мофей сурово.
206 ——————————
Спина Еримеева не шелохнулась. Тимофей хмуро глядел на
старика, на его шевелящиеся локти — Павел Кузьмич разбирал
спутанные вожжи. С тяжким вздохом он оглянулся на Тимофея.
— Хорошие вы люди, большевики. Небывалые. Больше о дру-
гих думаете, чем о себе. Человек привык к себе тянуть, по себе
знаю, а вы последнее отдаёте. Вы слабенькие сейчас, но даже
сами не знаете, какие вы сильные. Слабый последнего не отдаст.
У него последнее и отобрать-то трудно. Опять-таки по себе знаю.
Вы же отдаёте всё — здоровье, силы, ум. Ты еле живой в такую
даль забираешься и тоже не ради себя, и даже не думаешь, как
назад выбираться будешь. Ведь я у Далмы не меньше трех дней
пробуду. А может и поболе. Как Прасковья.
— Архипов отвезёт, или лошадь даст. Не совсем уж чужие.
Отцы друзьями были.
— Того Архипова не вспоминай. Его нету давным — давно.
Сам увидишь. — Еримеев сморщился и отвернулся.
Тимофей был ошеломлён состоявшимся разговором. Вот они
казачьи думы, вот они потаённые уголки души с сомнениями,
тревогами, верой в справедливость, боязнью обмана и ненавис-
тью ко лжи. В них, в этих душах спрятаны истоки как святой
преданности, так и святой ненависти.
Уязвимых мест в рассуждениях Еримеева было много. Тимо-
фей без труда указал бы на них. Но какое-то чувство удерживало
его, словно он опасался, что сегодня его слова не пробьются к
сердцу этого человека, а головой он их вряд ли поймет, и тогда и
ему, и Еримееву будет неловко от этого. Но не только в этом
была причина. Просто он видел, что человек говорит искренне и
не со зла, судит по богатому жизненному опыту, а по нему и не
должно быть иначе. Выходило — Советам не жить.
Дорога выбралась из густого лесного сумрака на широкую,
ровную террасу, от её подножия веером разбегались около десятка
глубоких распадков. Кабаньи и косулячьи места. Распадки расши-
рялись к устью, мельчали и пропадали в необозримом лесном раз-
ливе, над которым громоздились к небу серо-зелёные гольцы.
 Весёлая прогалина кончилась. Гольцы придвинулись вплот-
ную. Отвесная серая стена поднялась над ближними деревьями.
Дорога виновато приблизилась к ней, кротко прижалась к холод-
ной щеке, покорно обогнула массивный выступ и безропотно впол-
зла в узкую, сумрачную щель. Чёрные ветки мёртвых деревьев,
то ли засохших на корню, то ли сожжённых молниями, скорбно
—————————— 207
клонились к людям. Необъяснимые звуки круглые сутки рыска-
ли по расщелинам и пещерам, множились там и внезапно обру-
шивались на дорогу, пугая лошадей и заставляя креститься даже
самых смелых путников. Здесь всегда что-то потрескивало, уха-
ло. Жуткие волчьи завывания останавливали кровь в жилах. В
такие минуты всё живое замирало от ужаса. На протяжении пяти
лет укреплялась о гольцах дурная слава. Ездить сюда не любили,
а в одиночку вообще редко отваживались, и если уж гнала нужда,
то составлялись целые обозы. Тогда по десять-пятнадцать ство-
лов одновременно целились на мрачные скалы. Гиблое место ста-
рались миновать побыстрее, молчком и посветлу. Лошади здесь
всегда грызли удила, настороженно прядали ушами и плохо слу-
шались ездоков. Эта дорога была единственной через гольцы. Ею
пользовались многие станицы и хутора. Было несколько страш-
ных случаев, когда обезумевшие кони привозили ко двору истер-
занное тело своего хозяина, а иногда и хозяин, и кони пропадали
бесследно. Робкие поиски никогда не давали результатов. И пос-
ле каждой трагедии плыли над Ингодой долгие молебны о спасе-
нии души убитого и безвестно пропавшего, подчиняя волю силь-
ных и смелых людей прихоти случая.
Еримеев сжался в комок, натянул вожжи, удерживая забес-
покоившихся лошадей. Не поднимал головы, зыркал глазами по
сторонам. Вдруг он вздрогнул, откинулся назад и истово пере-
крестился. Из подтаявшего сугроба виднелся череп лошади с ку-
сочками рыжей шерсти, а рядом торчали обгрызанные зверьём
передние лошадиные ноги с подковами, прихваченными ржавчи-
ной. Тимофей спрыгнул с телеги и осмотрел останки. Лошади-
ный череп был проломлен по линии глаз. Это была внушитель-
ных размеров дыра.
Крупная полёвка по мышиной тропке, сплошь усыпанной чёр-
ными крупинками помета, юркнула в пустую глазницу. Задняя
часть туши была под крутым откосом, и видимо, была съедена,
потому что из-под снега торчали дуги рёбер, а вокруг оплывали
от первого тепла следы волков, лисиц и птиц.
— Чья это? Не Авдея Пичуева? — Тимофей вопросительно
смотрел на Еримеева. Тот кивнул в ответ и ещё ниже опустил
голову, выгнув колесом широкую спину. Его губы чуть шевели-
лись в беззвучном шёпоте.
«Неужели молится?» — подумал Тимофей и перевёл взгляд
на знаменитый еримеевский карабин, не знавший промаха, а сей-
208 ——————————
час сиротливо валявшийся под сиденьем. «И тебя пробирает, друг
любезный», — усмехнулся он, подумав о себе.
Дорога судорожно извивалась по дну трещины, прижимаясь
то к одной, то к другой стене, исчезала в непросыхающей и неза-
мерзающей жиже, выстилалась ползучим кустарником и с каж-
дым шагом всё глубже погружалась в чащу бурелома. Казалось,
что она и сама боится гольцов, и людей всячески удерживает от
этого шага. Но люди ездили. Со страхом и опаской. Другого пути
за гольцы не было. Тимофей чувствовал себя неуютно. Он снова
взобрался на телегу и зорко вглядывался в подступившие скалы.
Наган со вздёрнутым курком держал наготове. Вспомнил утвер-
ждение Гурина, что дурная слава гольцов — умышленное дело
каких-то людей, чтобы обильные летние пастбища, сенокосы и
лесные угодья оказались в полном распоряжении бурятских баев
и русских богачей — они столковались меж собой, а основное
казачество беднело, сокращало поголовье скота из-за нехватки
ближних выпасов, больше принадлежавших «крепким хозяевам»,
чем обществу.
«Место, конечно, гиблое. Но ничего, разберусь. А политику
сюда совать не надо», — подумал он о Гурине неодобрительно.
Дороги впереди не стало видно. Она притаилась за крутым
поворотом, в тёмном, сыром туннеле: несколько десятков могу-
чих лиственниц перекинувшись через трещину, заслонили небо.
Природа неистовствовала, демонстрируя вакханалию жизни и
смерти. Побеждая и вечную мерзлоту, и гранитный монолит,
толстые корни, извиваясь по скалам подобно змеям, вонзались
в трещины скал, находили питательные соки и гнали их в могу-
чие стволы. Вечнозелёные кроны гордо парили в вышине, води-
ли дружбу с орлами, не заискивали и перед облаками — при
встрече учтиво, с достоинством кланялись. Но собственная мощь
губила их — корни лопались, и великаны падали, громоздились
в несколько ярусов.
Тимофей невольно залюбовался невиданной картиной. Он
шёл рядом с телегой, держась за грядку, и восхищённо качал
головой, а когда посмотрел вперёд, невольно остановился: шагах
в сорока, там, где расщелина кончалась, ярко освещённая солн-
цем, высилась фигура громадного человека. Быстрая тень сколь-
знула у ног великана и пропала в густых зарослях.
Лошади остановились. Повисла гнетущая тишина. Тимофей
пошёл вперёд. Еримеев не заметил, как он исчез с дороги, забес-
—————————— 209
покоился, и начал беспорядочно шарить рукой за спиной, отыс-
кивая карабин.
Но Тимофей появился шагов за двадцать от него, и он
облегчённо вздохнул. Поехал к нему. Подняв голову, Тимофей
смотрел на истукана. Пятиметровое чудище производило гроз-
ное впечатление — поднята к небу рука, большая голова, на-
супленный взгляд. Кто-то мастерски превратил чёрный, обго-
релый пень в человеческую фигуру. Издалека, от поворота
дороги, сходство было разительным и ошеломляло внезапно-
стью появления.
Тимофей был сконфужен. Еримеев заметил его усмешку.
— Не стыдись, Тимоша. Это я виноват, не предупредил, —
зашептал он, оглядываясь. — Сам, когда первый раз это чучело
увидел, сосмелу-то один ехал, так два часа стоял и не шевелился.
Ну, думаю, и мне каюк пришёл. Тут и у храбреца селезёнка сы-
грает.
— Здесь же сосна стояла. Я помню. Огромная.
— Молния её срубила, — чуть громче произнёс Еримеев, раз-
вязывая засаленный кисет. Он подошёл к широкому камню-жер-
твеннику и высыпал на середину щедрую щепотку табаку. Сму-
тившись под ироничным Тимофеевым взглядом, почесал за ухом.
— Это дедушке-лесовику. Пусть курит. Не жалко.
— Эх, вы, казаки. — Тимофей насмешливо смотрел на Ериме-
ева. — Пеньку молитесь, да в нечистого верите. Где же он? От
всяких нечистых надо не откупаться, а карабином отбиваться.—
Тимофей что-то прикинул в уме и твёрдо сказал:
— Я сверну здесь. Спасибо тебе.
— От Волчьей пади ближе. Там рукой подать, и по-ровному,
а тут чёрт ногу сломит. Зря ты передумал, — поспешно заговорил
Еримеев, но посмотрел на улыбающегося Тимофея и сник, тяже-
ло вздохнул. — Ну, ладно. Вот обратно бы вместе, а? Втроем. Я,
ты, Прасковья. Милое дело… весёлое. — Не из трусости вербовал
попутчика Павел Кузьмич. Негодовал сердцем, что какая-то дрянь
может исковеркать, а то и лишить жизни. Но Тимофей не понял
его, рассмеялся.
— А вы и будете втроем. Ты, Прасковья и он. — Тимофей
достал из-под сиденья карабин, поставил на боевой взвод и поло-
жил его на колени Еримееву. — Вот так, — сказал строго. — Если
и попутчики будут, ворон не ловите. Я не могу здесь три дня
прохлаждаться. Сегодня же и обратно.
210 ——————————
Помолчали минутку. Кивнув на жертвенный куст, реденько
увешанный выцветшими, поникшими тряпицами, Тимофей ска-
зал:
— А кустик-то захирел. Всегда был такой цветастый, особен-
но зимой.
— Так ведь народ почти не ездит. Убивают.
Тимофей ничего не сказал, отступил на обочину. И в ту же
секунду телега сорвалась с места. Еримеев гнал лошадей во всю
прыть. Колёса бешено вращались, прыгая по кочкам и корневи-
щам. Еримеев дважды оглянулся, прежде чем скрылся за деревь-
ями, а Тимофей свернул к жертвеннику. На плоском камне три
винтовочных гильзы, две ржавых пуговицы, негодная ремённая
пряжка, изогнутый гвоздь и половинка стёртой подковы. Бед-
ненько. Даже у иной тропы мужских даров побольше, не говоря
уже о лоскутках и ленточках. Жухлые тряпицы тихо шелестели,
жалуясь на свою судьбу. Цвести бы этому кустику круглогодич-
но, как в недавние добрые времена, когда путь сюда был обжи-
тым и привычным да вот замерла жизнь.
* * *
Еримеев был прав — путь на Архиповскую заимку по отрогу
был труднее и опаснее. Но Тимофею хотелось подвига, а в этом
неестественном состоянии духа и действия неестественны — им-
пульсивны, не критичны, когда желаемое начинает казаться сбыв-
шимся. Ему хотелось вновь вернуться героем, на этот раз одним
махом, по-богатырски очистившим гольцы от чудовища, и на всю
округу возвестить — путь свободен!
Крик ворона над головой был оглушающим и жутким. Шум
крыльев таким близким, что Тимофей невольно пригнулся. Во-
рон падал на него. О чём он кричал ему? Не ходи дальше? Осте-
регайся? Или просто пугал в самом начале пути? А может был
сообщником творящихся здесь преступлений? Отвлекал внима-
ние людей от истинной опасности? Ворон сделал круг, мелькнув
за макушками деревьев на фоне серых скал, и снова угрожающе
падал на Тимофея. Он заставил его отступить за истукана и вздрог-
нуть от второго ворона, машущего крыльями в трёх метрах от
лица. Тимофей дважды выстрелил, пригнувшись. Но птица и не
упала, и не взлетела. Это было чучело. Но камень, просвистев-
ший над головой у Тимофея и вонзившийся в тушу истукана,
был настоящим. Ворон, видимо, сделавший своё дело, пропал.
—————————— 211
Наступила гнетущая тишина. Место явно было пристрелянным,
да вот стрелок сплоховал. Камень, конечно же, прилетел из той
расщелины, что впереди, через которую предстояло пройти, и
Тимофей пошёл держа наган на взводе. На шорох крыльев поза-
ди он не обратил внимания, как и на какой-то скрежет за спиной.
Знал, истинная опасность впереди, вот в этом узком прогале,
который никак не миновать — справа — скалы, слева — пропасть.
Северные склоны гольцов были ещё в снегу, и Тимофею при-
шлось нелегко с первых же шагов: ноги ехали по крепкому насту,
словно по льду. Выручил посох. Тимофей опирался на него, вты-
кая глубоко в снег, и так преодолевал крутяки. Шагов с десяти
он оглянулся на только что пройденную расщелину и подумал,
может напрасные страхи — ни малейшего намёка на присутствие
там человека не обнаружил. Он отвернулся и пошёл дальше, ре-
шив всё-таки держаться открытых мест, и по возможности обхо-
дить стороной выступы скал, нагромождения камней и густые
заросли, а вскоре убедился, что делает это не напрасно. Кто-то
охотился за ним, чей-то взгляд сверлил ему затылок.
Постепенно крутизна кончилась, склоны стали положе, вни-
зу расстилалась бескрайняя степь. Когда-то эти привольные дали
были общедоступны. Здесь пасли табуны лошадей, стада коров и
отары овец сотни хозяев, и всем хватало места, никто никого не
притеснял. Вот с этого гребня в то время можно было насчитать
по весёлым дымкам десятка два таборов. Сейчас было пустынно.
Неспешно спускаясь вдоль кромки огромного снежного язы-
ка, залегшего по дну глубокой лощины, Тимофей обдумывал, как
бы миновать невысокий скалистый отрог, вставший на пути.
Приближаясь, он всё отчетливее видел, что обойти его у основа-
ния не удастся — заснеженный склон круто падал в лощину.
Можно было подняться наверх и по лабиринту расщелин пере-
браться на другую сторону. Мальчишкой он облазил эти скалы
вдоль и поперёк и до сих пор помнил все лазейки. Но не к месту
развоспоминался Тимофей. Когда он глянул вперёд, то успел за-
метить лишь руку человека и какой-то длинный предмет, дёр-
нувшийся следом. Тимофей замедлил шаг и пристально вгляды-
вался в нагромождение камней. До отрога оставалось шагов двад-
цать. Сближение становилось опасным. Ну, нет, легкой добычей
он не станет. Зная, что за ним наблюдают, он как бы невзначай и
кубарем полетел вниз. Пускай охотник думает, что падение слу-
чайное, да и Тимофей всячески подчёркивал свою беспомощ-
212 ——————————
ность— размахивал руками, что-то кричал, и хотя лощина была
пологой, вертело его изрядно. А когда решил, что находится в
безопасности, прокатился бревном с десяток метров, раскинул
безжизненно руки и с минуту лежал навзничь. Затем со стоном
перевернулся на живот и затих. Он долго лежал, не шевелясь и
не отводя глаз от оставшейся на верху гряды. И уловка сработа-
ла. Из-за скалы осторожно выдвинулся наполовину человек, боль-
ше похожий на огромное чудовище.
Тимофей поднялся и в упор посмотрел на преследователя.
Долю секунды человек находился в замешательстве, потом рыв-
ком бросил своё большое тело назад. И снова продолговатый
предмет, мелькнул в воздухе, последовал за ним. Значит, прав
Гурин, трагедии в гольцах не случайность. Здесь ведётся наме-
ренная охота за людьми. Опираясь на посох, Тимофей бодро за-
шагал вниз. Выстрела в спину он не опасался. Неведомо почему,
но здесь убийца проламывал черепа, ломал ребра и позвоночни-
ки чем-то тяжёлым, вроде дубины.
Погожий денёк готов был разменять вторую половину, когда
Тимофей оказался в окрестностях архиповской заимки. Само стой-
бище ещё не показалось, но близкое присутствие человека уже
угадывалось и в ниточках тропинок, тянувшихся к одной точке
за гребнем увала, и в подновлённом загоне для овец, и в недавно
разбитом лагере на берегу ручья с ворохом нехитрого бурятского
скарба под забором. Никого из людей он пока не встретил.
Разогревшись от ходьбы, Тимофей расстегнул верхние крюч-
ки на шинели, сдвинул набок папаху и двинулся на увал нето-
ропким шагом. Он осилил его на удивление самому себе очень
быстро. На вершине увала его встретил тёплый ветерок. Нако-
нец-то исчезло холодное дыхание гольцов, от которого всё время
мёрзла спина. Около своих нор негромко посвистывали вялые
после зимней спячки суслики. Одинокий жаворонок, крохотной
родинкой прильнувший к неяркому диску солнца, сыпал вниз
беззаботную, бодрую трель.
«Каким же ветром занесло тебя за гольцы в такую рань, —
подумал Тимофей. — Здесь ещё такое закрутит, будто и зима не
уходила».
Внизу, как на ладони, лежала добротная заимка Архипова.
Все постройки были обращены лицом на юг. Три длинных, при-
земистых кошары лежали полукольцом. Встречное полукольцо
образовали десятка полтора островерхих бурятских кибиток. Глу-
—————————— 213
хой бревенчатой стеной кошары смотрели на север и восток, зи-
мой надёжно защищая загоны от студёного ветра. После первой
позёмки здесь залегали сугробы. Во время снегопадов они разра-
стались. В пургу их зализывало на крыши, наваливало на стены.
И без того тёплые помещения становились от этого ещё теплее.
По внешней стороне кольца были разбиты просторные сенни-
ки— по одному против каждой кошары. Высокие зароды сена,
повторяя общий изгиб, в непогоду создавали дополнительное за-
тишье, встав на пути калёного хиуса. Сейчас сенники были полу-
пусты — в них стояло по одному уже начатому зароду.
Центром всего становища была крутобокая массивная юрта,
похожая на шатёр хана или полководца, и только отсутствие
вымпела на её округлом куполе снижало это впечатление. Бок
юрты опоясывала мережка небольших оконец. Такого Тимофею
видеть ещё не приходилось. Он разглядывал заимку и удивлял-
ся продуманности выбора места, расположению построек. Но
строгую натуральность полевого стана слегка нарушал аккурат-
ненький рубленый домик под непоблекшим ещё тёсом. Но он
был так мил, что казался игрушкой, принесённой ненадолго, и
потому не раздражал.
 На пригретых склонах холмов серыми лоскутами двигались
отары. Ранний вывод овец на волю, на воздух очень полезен жи-
вотным. Вокруг отар сновали собаки, следом шли чабаны, за ними
плелись оседланные лошади.
На заимку во весь опор примчался всадник. Он пулей выле-
тел из седла и скрылся в круглой юрте. В ту же секунду из юрты
кто-то выбежал, подхватил повод и бегом отвёл коня за домик.
Появился и ещё один человек — высокий, широкий — и бесцере-
монно уставился на Тимофея. Две старые бурятки с любопыт-
ством глядели от своих жилищ на гостя. Плюгавенькая собачон-
ка, тявкая, бросилась к Тимофею, за ней увязались ещё несколь-
ко. Залаял большой серый пёс на цепи, но хозяин повелительно
крикнул, и вся стая покорно вернулась обратно. Замолчал и пёс
на цепи.
Тимофей сразу узнал Архипова. Внешне он и впрямь сильно
изменился: раздобрел, приобрёл уверенную хозяйскую осанку,
ещё больше раздался в плечах, распрямился. Большую седую
голову держал высоко. Глядел снисходительно. Одет он был в
чёрные суконные штаны и коричневую суконную рубаху, не скры-
вавшую округлостей рук, плеч, живота. Овчинная безрукавка,
214 ——————————
украшенная замысловатым бурятским узором, была расстёгнута
и открывала широкую грудь.
«Будто монумент», — усмехнулся про себя Тимофей.
Огонёк изумления вспыхнул в глазах Архипова, когда он раз-
глядел, кто к нему приближается, но тут же погас, сменившись
настороженностью, даже отчуждением. Он сдержанно улыбался,
но навстречу не двинулся и, только когда Тимофей подошёл вплот-
ную, молча подал руку, но пожал ладонь крепко, будто проверял
её крепость…
— Здравствуй, Панфил Денисович, — сказал Тимофей.
— Здравствуй, Тимоша, здравствуй. — Архипов обнял Тимо-
фея и растроганно проговорил: — Рад за мать, рад, что поднялся.
Иди сюда. Устал, небось. Отдохни. — Он увлёк его под сосну и
усадил на толстый ошкуренный сутунок. — Садись. Ты болел,
говорят, сильно. Не обессудь, что не проведал. За всю зиму один
раз в станице был, да и то наскоком. А теперь и вовсе не выр-
ваться. Весна, сам понимаешь.
— Всё обошлось. Видишь, здоров.
Архипов покивал головой.
— Ходят слухи, что героем на фронте стал. Где Георгий-то?—
Он заглянул за левый отворот шинели. — Или не носишь?
— Ношу.
— А то некоторые стесняться стали. Да и власть вроде как
запрещает. Я вот свой забросил куда-то, найти не могу. На япон-
ской заслужил.
— Никто не запрещает. Только дурак может боевой награды
стыдиться, — без выражения проговорил Тимофей, растирая но-
ющую коленку. — Их зря не давали.
— Это точно. Зря не давали, — сказал Архипов. — Болят? —
Он участливо смотрел на Тимофея.
— В общем-то, нет. Эту ушиб, когда с гольцов спускался. —
Тимофею почему-то не хотелось говорить о нестерпимой боли в
ногах. Может, из боязни фальшивого сочувствия, так как разго-
вор шёл на какой-то неискренней ноте.
Из-за домика вышел нескладный парень, одетый в толстые,
стёганые штаны и до нелепости кургузую овчинную курточку.
Он нёс в охапке новенькую верховую сбрую. Не подбирая воло-
чившихся по земле ремней, наступая на них и кособочась, про-
шёл мимо, что-то бормоча под нос и чуть скосив глаза на Тимо-
фея. Возможно, он поздоровался с ним, но ни одного внятного
—————————— 215
звука Тимофей не услышал. Денисыч протяжно вздохнул. В его
глазах было горе. Около юрты парень небрежно свалил в кучу
принесённую упряжь и, скрестив ноги, сел на овчину. Серый ко-
бель просунул лобастую голову ему под локоть и зажмурил гла-
за, блаженствуя.
— Признал Дмитрия? — Спросил Денисыч после долгой па-
узы.
Тимофей кивнул.
— Настоящий мужик уже.
Денисыч снова вздохнул, но не так надрывно, как в первый
раз, качнул головой, соглашаясь, и задумался.
Четвёртый год неведомый тяжкий недуг мучил его сына, его
опору в старости, наследника богатства и продолжателя отцовс-
кого дела.
Два раза в год, весной и осенью, жестокие припадки истяза-
ли парня. Это не были приступы падучей. Это было что-то дру-
гое, неизвестное, перед которым отступили и областные врачи.
Далма тоже не смогла помочь. В этом году приступы были
как никогда продолжительными и тяжёлыми. Помутился рассу-
док у Дмитрия и испарились честолюбивые надежды, которые
лелеял Архипов много лет. Когда-то он ночи напролёт проси-
живал у Митинькиной колыбельки и видел сына сильным, кра-
сивым, умным и богатым. Не получилось. Судьба распоряди-
лась по-своему. Уже не в первый раз она путала ему карты,
выдёргивала козыри, блефовала, часто подминала, по-медвежьи
гнула и ломала, заставляя покориться. А он не сдавался. Опо-
мнившись от удара, он опять дразнил её. Был, как всегда, насто-
роже и не упускал случая, чтобы не показать ей фигу. Он быс-
тро зализывал раны неудач, но эта рана осталась на век крово-
точащей. Он черствел душой, избегал людей и, в конце концов,
уехал за гольцы, оставив в станице просторный дом под охра-
ной тщедушного, честнейшего Казачишки.
— Да, жизнь. За что она меня так корёжит, не знаю, — тихо
произнёс Денисыч вслед за невесёлыми думами. — Знал бы свою
вину, замолил, прощение бы выпросил. — Но вдруг спохватив-
шись, что приоткрыл потайной ларец своей души в общем-то
перед чужим человеком, он стряхнул с себя оцепенение, подо-
брался и, превращая в шутку нечаянную исповедь, весело сказал:
— Не перед кем замаливать, у кого прощения просить? То-
то. Если б знать. Бога-то, говорят, нет, да и не было никогда.
216 ——————————
Уже несколько раз слышалось звонкое клац-клац. Денисыч
обеспокоенно оглянулся. Так и есть: опрокинувшись на спину,
царапая когтями войлочную обивку юрты, кобель зубами ловил
руку Дмитрия. Посмотрел и Тимофей. Зрелище было не из при-
ятных — острые клыки сверкали, челюсти смыкались намертво,
едва не вонзаясь в ладонь.
— Ну и забаву ты нашёл, — осуждающе проговорил Денисыч
и громко крикнул: — Тунгус!
Собака вскочила, зазвенела толстая цепь, крутанулся ошей-
ник, блеснув стальными шипами.
— Иди на место, — приказал Архипов. Тунгус нехотя пови-
новался. — Он покалечит тебя, сынок, попомни моё слово.
— Не покалечит. — Дмитрий презрительно скривил губы. —
Не беспокойся. — Он отвечал отцу, но откровенно неприязненно
смотрел на Тимофея.
— Сосед Доржиев подарочек сделал. То ли волк, то ли соба-
ка, не разберу. Сколько овец перерезал, не сосчитать. Чабана-
бурята чуть насмерть не загрыз, еле отбили, — сказал Денисыч и,
непонятно было — похвальба это или огорчение.
В это время из домика вышла старая бурятка и призывно
крикнула. Несколько собак метнулось к ней. Бурятка вытряхну-
ла ворох костей. Стремительная схватка. Оскал зубов, злобный
рык, визг. Женщина равнодушно наблюдала за дракой. Тунгус
рвался с цепи, душил себя ошейником, хрипел. Его пасть была
страшна. Бурятка бросила ему кусок мяса.
— У тебя их вон сколько. Зачем такого держишь? — спросил
Тимофей.
— Димкин любимчик. Да и охрана надёжная. Места-то ди-
кие. На охоте хорош. Берёт любого матёрого.
Денисыч видел, что не убедил Тимофея, и заговорил о дру-
гом.
— Однако, смелый ты парень. За столько вёрст идти отва-
жился. — Архипов покачал головой. Здесь всё было фальшиво —
и тон, и суть. Тимофей нахмурился.
— Я с обозом приехал, — сказал он. — Остерегаются казаки в
одиночку. Решили гуртом ездить с оружием наготове. — Тимо-
фей наблюдал за Архиповым. — Какой-то нечистый в скалах за-
вёлся, на эту сторону никого не пускает.
— Слыхал я. — Архипов отмахнулся. — Я уже восемь лет
здесь живу, сотни раз через эти гольцы ездил и ни разу никако-
—————————— 217
го чёрта не встретил. Зальют глаза, влезут в бурелом, а потом
байки про нечистых рассказывают, — раздражённо произнёс
Архипов.
— У нас в станице трусливых немного. На собрании решили
покончить с этим. Скот сюда перегнать и сено здесь заготавли-
вать, как раньше.
Денисыч ничего не ответил, но по глазам было видно — при-
нял к сведению. Разговор ему казался пустым. Он поспешно про-
тянул руки к малышу, с которым вышла на крылечко домика
молодая женщина-бурятка. Малыш радостно заулыбался навстре-
чу зову, начал освобождаться из рук матери. Она опустила его, и
он на животе стал сползать по ступенькам. Что-то знакомое по-
мерещилось Тимофею в этой женщине, молча поклонившейся
ему. Архипов по-бурятски заговорил с нею, она кивнула, помогла
малышу осилить последнюю ступеньку и ушла в домик, но тут
же появилась с глубокой корзиной и направилась в погреб. К ней
присоединилась старуха-бурятка, а малыш заковылял к Денисы-
чу на своих до удивления кривых ножках. Он был неуклюж и
забавен в теплых меховых одеждах. Денисыч призывно шевелил
пальцами, подбадривал его:
— Ну, давай, давай, давай. Шагай. Два коромысла, а не ноги,
ей-богу, — смеялся он. — Посади на коня, не свалится. Ей-богу,
усидит.
Малыш повалился на колени Архипову и смешно перевёл
дух. Денисыч высоко подкинул его, потом сжал так, что малыш
закряхтел, розовея. Он тискал малыша и радостно смеялся.
Женщины возвращались из погреба с потяжелевшей от вся-
кой снеди корзиной. Судя по всему, в честь гостя затевался праз-
дничный обед с нешуточной выпивкой — из корзины, где в мис-
ках горой лежали солёные огурцы и помидоры, капуста, посвёр-
кивало холодной росой горлышко четвертной бутыли. Старая
бурятка несла под мышкой, как широкую доску, половину мёрз-
лой бараньей туши. Молодая женщина шла с полным туеском
ядрёной брусники. Она нагнулась к малышу и, запрокинув ему
голову, высыпала в рот целую жменю крупных ягод. Боже мой,
как он сморщился! Надув пузырями пухлые щеки, едва смог сом-
кнуть губы. Сок заструился по подбородку. Денисыч вытирал
сок ладонью, глядел на сморщенную мордашку и хохотал. Тимо-
фея тоже развеселила эта сцена. Он спросил у Денисыча:
— Чей же это такой?
218 ——————————
Он не видел, как при этих словах вздрогнула женщина и
замерла на полушаге, ожидая ответа. Но Денисыч медлил. Полу-
обернувшись, женщина с напряжением глядела на него.
— Её. — Наконец выговорил Денисыч, с тоской вглядываясь
в страдающие глаза женщины и впитывая в себя без остатка лив-
шийся из них упрёк. Он молил о прощении. Дмитрий криво ус-
мехнулся, взял в руки винтовку и зачем-то передёрнул затвор.
— Не узнаёшь, я вижу, — сказал глухо Денисыч. — Это же
Цэдэгма. Забери-ка его, — обратился он к женщине, подавая ей
малыша. — Все руки отвинтил.
— Здравствуй, Цэдэгма. Извини, не узнал. Богатой будешь,
— сказал Тимофей с улыбкой.
Нехорошая усмешка тронула губы Цэдэгмы. Она подняла
малыша на руки и ушла в домик, где над крышей уже вился
дымок — старая бурятка разожгла печь.
— Как Алексеевна, здорова? — тусклым голосом спросил Де-
нисыч, не глядя на Тимофея и, верно, думая о чём-то своём.
— Здорова. Со мной намаялась.
— Это конечно. Вот обрадовалась, когда ты нагрянул, а? —
Денисыч вымученно улыбнулся, заново вглядываясь в Тимофея.
— Отца твоего чтит. Это — хорошо. А дом мой барский видел? —
спросил он вдруг.
— Видел.
Тимофей привалился спиной к тёплому стволу сосны и слу-
шал, как вздрагивает могучее дерево, пробуждаясь навстречу весне.
Невероятная усталость разлилась по телу, не было сил шевель-
нуться. Сознание затуманилось. Далёкий бубенчиковый звон кру-
жил голову. Тимофей по-детски улыбнулся. Денисыч обеспоко-
енно потянулся к нему, но не успел коснуться, как Тимофей вдруг
распахнул глаза и сказал:
— Я к тебе по делу, Денисыч. Помощь твоя нужна.
— Хорошему человеку рад помочь. Я матери твоей помогал,
пока ты воевал.
— За это спасибо. Но я не для себя, — тряхнул головой Ти-
мофей, досадуя, что не так начал разговор. — От новой власти я.
Денисыч упёрся в него ироничным взглядом.
— От какой такой новой власти? — Его слова упали одно за
другим, как тяжёлые камни.
— От рабоче-крестьянской. — Тимофей ответил как можно
спокойнее.
—————————— 219
— Так. Ну, а я здесь причём? Я — не рабочий, не крестьянин.
Я — казак, скотовод. — Денисыч развёл руками. — И давно она у
нас, вернее, у вас? Здесь-то мы сами себе власть.
— Давно. С октября.
Архипов, продолжая разыгрывать недоумение, поджал губы
и начал загибать пальцы левой руки, что-то подсчитывая.
— Сейчас — апрель. Шесть месяцев, выходит? — Он тянул
растопыренные пальцы к Тимофею.
— Скоро — шесть, — строго сказал Тимофей.
— А мы-то и не ведали. Живём себе, и живём. — Денисыч
искренне хлопнул себя по коленке. Но тут он перегнул. О новой
власти он, безусловно, знал. Тимофей ещё больше нахмурился.
Игра в жмурки ему не нравилась. — И кем же ты ко мне пожало-
вал? Комиссаром каким, или как?
— Можно и комиссаром. Вот мой мандат. Но прежде всего
как к старому знакомому, порядочному человеку.
— Так. И что же я должен сделать для новой власти?
— Помочь продовольствием.
— Помочь. — Денисыч ухмыльнулся. Внутри у него зарожда-
лась буря. Вот-вот она должна была вырваться наружу. Но Ти-
мофею не дано было погасить её. Шуткой, улыбкой, приятным
воспоминанием, ибо он был человеком прямого действия, самого
примитивного и нелепого. — Помочь, — гневно покачивая голо-
вой, повторил сквозь зубы Архипов. — Помочь нищему, значит —
подарить. А у меня не из чего делать подарки.
— Я пришёл не за подарком. И мы — не нищие, — сказал
жестко Тимофей. — Мы платим золотом. Но многие, вникнув в
положение, что могут, отдают просто так. Я думал, и ты…
— Клочком бумажки на подтирку вы платите. Которые вам
поверили, плачут теперь, да поздно.
— Вот ты какие новости знаешь. Ну, а кто плачет, можешь
назвать?
— Знаю. — Денисыч отгородился широкой ладонью.
— Быстрые гонцы у тебя, да только ложь они привозят, —
сказал Тимофей.
Денисыч молчал. Молчал и Тимофей. Дмитрий переводил
злобный взгляд с одного на другого и нервно мял уши Тунгусу.
Собака повизгивала от боли и скалила зубы.
— Зря ты так с новой властью, — сказал Тимофей. — Она
ничего плохого тебе не сделала. Мне ты мог бы и поверить.
220 ——————————
Но Архипов уже не слушал его.
— Плохого не сделала? — выкрикнул он. — Успела, уже. Ты
хоть заплатить обещаещь, а вот в Зубаревской мне один комис-
сар сразу наган к носу сунул. «Чтоб через два часа пятьдесят
пудов мяса было». Это как считаешь, нормально? — Денисыч
резко поднялся и начал крупно вышагивать перед Тимофеем.
— За такие действия партия сурово наказывает…
— А… Ворон ворону, — Денисыч презрительно махнул рукой,
не договорив.
— Ты плохо знаешь большевиков, даже совсем не знаешь, —
сказал Тимофей.
— Плохого не сделала, говоришь? А хорошего? — Архипов
навис над Тимофеем. Буря разразилась. — А добывать это мясо
твоя власть помогала? Спасать овец в буран помогала? От вол-
ков отбиваться помогала? Я их душил вот этими руками, а не ты
и не твоя власть. — Он тряс кривыми пальцами перед лицом
Тимофея.— Что же ты молчишь? Скажи что-нибудь, утешь. —
Архипов придвинулся вплотную.
Улыбнуться бы в этот счастливый момент Тимофею, обнять
бы крутого мужика, посочувствовать и сказать, скоро нас к столу
позовут, я голодный, как волк, и дело бы кончилось миром. Тако-
ва уж русская натура, отходчивая. Примирительная. Незлобли-
вая. Но Тимофей сжал кулаки и поднялся.
— Волки овец душат, на то они и волки. Это им от природы
дано. А ты людей голодом душишь, стариков и детей. Ты пост-
рашнее любого волка, — прохрипел Тимофей и двинулся на Ар-
хипова.
Подсознательно готовый к примирению, Архипов ошелом-
лённо попятился. Такого оборота он не ожидал. Он хотел мира.
Он устал от постоянной войны с миром и с самим собой. Но тут
взыграл норов, о котором говорил Дормидонт Григорьевич. Но-
ров дикий, неуправляемый, как русский бунт, бессмысленный,
жестокий, испепеляющий и дела, и души. Или я, или ты. Но
Архипов отступил. Хамская логика непротивления сильному,
которую он боготворил, была бита. А он отвык от этого давно, с
тех пор, как стал вровень с первыми богачами округи. Он помы-
кал людьми, вершил их судьбы на свой лад и находил в этом
удовольствие. Неудачников презирал, забыв, что до недавнего
времени сам ходил в них.
—————————— 221
— Спасибо, что рассудил. — Архипов пришёл в себя и пытал-
ся последнее слово оставить за собой.
— Ты и сам к этому придёшь, только не было бы поздно. А
с новой властью задираться не советую. Врагов мы караем бес-
пощадно. — С усилием переставляя омертвевшие ноги, поёжив-
шись от полубезумного взгляда Дмитрия, Тимофей вышел на
тропинку.
— Такие страхи да на ночь глядя. — Услыхал он голос Архи-
пова, быстро оглянулся.
— В Совете знают, где я, учти. И такими словечками не раз-
брасывайся.
— Учту. — Архипов не скрывал угрозы…
Тимофей шёл и механически считал шаги — сорок шесть…
пятьдесят один… шестьдесят…
* * *
Ни одного звука не доносилось с заимки. Тревожная тишина
давила в спину, заставляла насторожиться. Тимофей не думал,
что с ним разделаются немедленно, вблизи заимки. Это было бы
опрометчиво. Впереди имелись более подходящие места, но на
всякий случай поудобнее переложил наган…
— Развёл кисель. Не мог ему сразу оглобли повернуть? —
Оттолкнув Тунгуса, Дмитрий сжался в комок, прижав колени к
груди и сцепив на них руки.
— Не твоё дело, — отрезал Архипов.
Отогнув войлочный полог в сторону и не обращая внимания
на перебранку, Комогорцев с прищуром глядел вслед Тимофею.
— С чем я останусь, если заберут? — выкрикнул Дмитрий и
вскочил.
— Сам наживёшь, как я. Всю жизнь гребу, а мне и десяти
овец хватит, чтобы с голоду не сдохнуть.
Бормоча что-то зловещее, Дмитрий бросился к волкодаву,
спустил его с цепи и ринулся вслед за Тимофеем.
— Взять его, Тунгус. Рви его, Тунгус.
За Тунгусом устремилась вся свора. С решительным видом
Комогорцев метнулся в юрту. Денисыч стоял в растерянности.
Оглядываясь на удаляющихся собак, корчась в судорогах и всхли-
пывая, брёл назад Дмитрий. Ноги скребли землю, руки тряслись,
голова безжизненно болталась.
222 ——————————
— Сынок, что с тобой? Иди ко мне. — Денисыч протянул к
нему руки.
— Отец, отец, — слышал он слабый голос сына и шагнул
навстречу, обнял Дмитрия. Он забыл о Комогорцеве накрепко, а
когда расслабленным взором, жаждущим сочувствия и поддерж-
ки, нашёл его, то не сразу сообразил, что же происходит: в кого
хочет стрелять тайный постоялец? В кого он целится? — Только
отметил вдруг — стоит Комогорцев, как на картине, твёрдо упёр-
шись ногами в землю, и по всем правилам стрелкового искусства
берёт цель на мушку, плавно вдавливая курок.
Он услыхал тонкий вскрик Цэдэгмы, увидал перепуганную
старуху-бурятку и беззащитную спину Тимофея. Всё это про-
изошло в одну секунду. Какая сила бросила его вперёд? Почему,
как в былые времена, налились свинцом кулаки, от удара кото-
рых ладный мужик, не охнув, рухнул на землю?
Он опередил Комогорцева на мгновение. Пуля по-сурочьи
пискнула где-то рядом. Тимофей оглянулся.
— Ваше беспородие, умейте прилично вести себя в чужом
доме, — прохрипел Денисыч, поднимая карабин.
От удара о комель сосны в щепки разлетелся полированный
приклад. Изогнутый ствол Денисыч зашвырнул на кучу барань-
его помёта…
Плотным клубком катилась собачья стая. Опередив всех на
три корпуса стлался над землёй Тунгус. Уши прижаты, хвост
вытянут…
Погоня приближалась. Тимофей хладнокровно проверил на-
ган, взвёл курок. Тунгус был в десяти шагах и готовился к прыж-
ку. Тимофей выстрелил в его широкий лоб и… промахнулся. Вме-
сто Тунгуса, заскулив, комком покатился рыжий пёс, висевший у
вожака на хвосте.
— Спокойно, — приказал себе Тимофей. — Тунгус, только
Тунгус!
Он прекрасно понимал, что главную опасность для него пред-
ставляет волкодав, остальных собак он раздерёт голыми руками.
Он видел, как нацеливается на его горло Тунгус и, оторвавшись
от земли, раскрывает страшную пасть.
— Спокойно! — яростно крикнул Тимофей и стремительно
отступил в сторону.
Тунгус пролетел у него перед лицом, не успел распрямить
передние лапы и жалобно, по-щенячьи взвизгнул, ударившись
—————————— 223
грудью о землю. Живой, пахнувший псиной клубок, забурлил
вокруг Тимофея. Острые клыки полоснули по левой ноге. Силь-
ный удар в спину чуть не сбил с ног, и сразу заныло предплечье.
Но Тимофей не отвлекался. Он ждал второго броска Тунгуса. И
как только белые клыки сверкнули в злобном оскале, растягивая
слюну в тонкие прозрачные нити, он выстрелил. Выстрелил пря-
мо в пасть, наперёд зная, что промаха не будет. Волкодав рухнул
на спины собак, подмяв их под собой. Тимофей воспользовался
моментом и в упор, одну за другой, пятью выстрелами прикон-
чил их.
Плюгавенькая собачонка, сдуру ввязавшаяся в погоню, выва-
лив на сторону узенький, розовый язычок, последней добралась
до места схватки. Пересохшим горлом, хрипло, но воинственно
тявкнула один раз на Тимофея и смолкла, вдохнув пропитанный
собачьей и человеческой кровью воздух, разглядела побоище, про-
тяжно заскулила, как видно, осознав происшедшее, и боком по-
тащилась обратно.
Дмитрий, стеная повалился под юрту. Потрясая ошейником,
завопил:
— Сволочь, он убил Тунгуса. Убил, убил.
Денисыч с придыхом пнул его в живот, поглядел, как он,
дёрнувшись два-три раза затихает, устало проговорил:
— Не на того наскочили, сынок. Да и время не то.
Полы шинели были изорваны в клочья. Тимофей оторвал
болтавшиеся куски и распрямился. Над заимкой стояла тишина.
Скорбная фигурка Цэдэгмы темнела в проёме двери. Тунгус, под-
текая чёрной лужей, зевая, ловил воздух окровавленной пастью.
Вот он медленно перекатился с одного бока на другой, захрипел
и, мирно прижавшись к ногам Тимофея, успокоился.
Жалобно скуля, плюгавенькая собачонка напрасно искала при-
юта на груди у Дмитрия. Выйдя из юрты с карабином в руке,
Денисыч мрачно наблюдал за нею. А когда она затрусила через
двор к Цедегме, кротко лизнув белую щеку Дмитрия, он побрёл
в степь.
Рыжий, тяжёлый мерин Когут и другой конь, чистокровный
жеребец Капрал, гулявший невдалеке, поднял вслед большую кра-
сивую голову и, неосёдланный, шагом последовал за хозяином.
Цэдэгма приласкала собачонку, взяв её на руки, и не уходила с
порога, пока Тимофей не скрылся из виду.
224 ——————————
За гребнем увала постепенно исчезала заимка Архипова. Скры-
лись зароды сена, домик, хозяйская юрта, бурятские кибитки,
кошары. И тут Тимофей круто свернул в сторону. Он продрался
сквозь заросли боярышника, черёмухи и шиповника, на боку съе-
хал в сухой каменистый овраг и по нему вышел на край широкой
залежи. Дальше темнел лес. Примостившись под каменным ко-
зырьком, Тимофей заново зарядил наган. Стреляные гильзы вда-
вил пальцем в мох и прислушался. Странным казалось, что нет
погони. А может, она уже скачет, но по тропе, с которой он свер-
нул? Судя поначалу, выбраться отсюда ему будет нелегко. И по-
мощи ждать не от кого. «Кто же всё-таки стрелял так предатель-
ски, в спину? Неужели сам Архипов? А может, Дмитрий сдуру?
Или тот, третий, что прятался в юрте? Ведь кто-то же прискакал
на заимку, да так и не показался. Вполне возможно, что это тот,
которого Игнат встречал тоже на чистокровном. Быстро он обер-
нулся. Не дремлют. В один узелок, как видно, вся верхушка завя-
зана. И Архипов тоже там. Невозможно наивный вопрос, сказал
бы Гурин. Где ж ему быть, как ни с богатейской сворой?» Вопро-
сов было много, но будут ли на них ответы?
Оттолкнувшись спиной от скалы, Тимофей вышагнул на от-
крытое пространство, сжимая наган в руке, и резко повернулся.
Катаясь в пыли, Дмитрий с остервенением молотил кулака-
ми по земле и, доводя хриплые выкрики до визга, твердил одно и
тоже:
— Я убью его, я убью его, я убью его.
— Вот завёл, — проворчал Комогорцев, брезгливо отворачи-
ваясь. — Пожалей кулаки, они ещё пригодятся. — Он с трудом
поднялся с четверенек и стоял широко расставив ноги. Враскач-
ку, будто пьяный, добрёл до сосны и повалился на сутунок. Дол-
го сидел с закрытыми глазами. Потом, превозмогая страшную
боль, грубо ощупал челюсть и убедился, что она, к счастью цела.
Вытолкнул на ладонь два выбитых зуба, криво усмехнулся и снова
замер, отдыхая. Бурая капля тяжело упала на колено. Комогор-
цев словно ждал этого. Его губы снова дёрнулись в одобритель-
ной усмешке, он ладонью собрал кровь со щеки и размазал её по
гладкому боку сутунка. Вынул платок и приложил его к правому
уху. Беззлобно проговорил:
— Всё это я припомню твоему папаше.
— Я тоже ничего не забуду, — сказал Дмитрий, усаживаясь
на овчину.
—————————— 225
— И всё же я счастлив, — сказал Комогорцев, влажно шепе-
лявя. — Стой я на метр ближе к нему, он убил бы меня. Он
убивал быка кулаком?
— Знаю, что спорил на это.
— Здесь тоже спор, но только без мировой. Где мой карабин?
— Вот он. — Дмитрий поднялся и мотнул подбородком куда-
то за сосну.
Комогорцев с великим трудом повернул голову. Раскинув-
шись веером, белели щепки от разбитого приклада, мелкие и круп-
ные, а в отдалении валялась железка ствола. Это было всё что
осталось от верного спутника. Овальный затыльник раскачивал-
ся на тонком металлическом штыре и пускал весёлые солнечные
зайчики в глаза Комогорцеву. Мёртвая железка словно звала к
себе. Примета была нехорошей. «И дёрнул же чёрт ввязаться, —
подумал Комогорцев. — Пускай бы сами разбирались. Тут и сво-
их забот невпроворот».
Несчастливым местом оказалась Архиповская заимка для Ко-
могорцева, где он укрылся после провала Сретенского мятежа,
боясь показаться на глаза Семёнову, так как всю вину за неудачу
свалили на него. Сегодня он ездил в Размахнинскую для встречи
с Кучумовым, которого очень просил о заступничестве перед Вер-
ховным, но Кучумов его не обрадовал — Семёнов был по-пре-
жнему зол на выскочку-самовольца и требовал суда над ним.
При неудачах на фронте это могло сулить Комогорцеву лишь
одно — расстрел.
Злился на него и Кучумов, поскольку уже дважды полетел к
чёрту его план создания зоны спокойствия в восточном Забайка-
лье до генерального наступления на западе области. Это выводи-
ло его из рядовых исполнительных офицеров в кагорту мысля-
щих и перспективных. Но первый раз его идею украл Басманов,
изложивший её Верховному, как свою, но окончательно её убил
этот громила с тупым солдатским рылом.
Комогорцева оскорбило, что Кучумов, сослуживец, встретил
его неприветливо, не зная, что причин для плохого расположения
духа было у того несколько, и первая из них, это несостоявшееся
собрание «вольной дружины». К Куприянову прокрался лишь один
Венедикт Пушкарёв. Долго они сидели, ждали, но никто из раз-
махнинцев на очередную тайную сходку не пожаловал.
Создавать и направлять деятельность подпольных казачьих
формирований оказалось не так-то легко, как казалось со сторо-
226 ——————————
ны. Задание Кучумову не нравилось. Гораздо приятнее было
разъезжать с Басмановым в качестве адъютанта и проводить ве-
чера в приятных беседах, чем толковать с этими тупыми казака-
ми. Это была вторая причина скверного настроения.
— Обаяла вас советская власть, — мрачно сказал Кучумов
Пушкарёву.
— Как это обуяла? — не понял Венедикт. — У нас своя голо-
ва на плечах.
Кучумов презрительно смотрел на недотёпу. Видя неприк-
рытую непрязнь Кучумова, Пушкарёв поднялся и пошёл к двери.
— А ведь за это придётся отвечать, Венедикт Сазанович, —
сказал ему вслед Кучумов.
Атаман на секундочку остановился, но не оглянулся и вы-
шел. Дома он обо всём рассказал жене.
— Меня так даже князь Кекуатов не называл, а уж на что
шутник. — Венедикт горестно качал головой.
— Может уедем, Веня? Весь этот прах ничего не стоит, —
взволнованно сказала жена.
— Не стоит, — согласился он. — А Родина? — Дрогнул голос
у сурового атамана.
Заплакала жена, прижалась к мужу. Простые русские жен-
щины редко отождествляют понятие Родина со всей страной. Для
них Родина, это — станица, улица, свой дом и соседки. Об этом
она плакала. Но Венедикт в этот момент думал о России, о род-
ном Забайкалье…
Ну, а третья причина, это — Натали. Она возбуждала Кучу-
мова. Однако уединиться им Куприянов не позволил. А утром,
где-то часа через два-три, надо было уезжать. Вот он и злился,
проведя ночь в горячих и бесплодных фантазиях.
— Надо ждать удобного случая для помилования, — сказал
он так поздно появившемуся Комогорцеву. — А случай может
быть только один — большой успех на Даурском фронте.
Он налил сотнику стакан водки, но тот мягко отказался, ска-
зал «спасибо» и вышел. Понял ли он, что излишнее рвение во все
времена вызывало лишь презрение? Что это губительный путь?..
— Где отец? — спросил Комогорцев.
Дмитрий заглянул в юрту, окинул взглядом заимку.
— Коня нет, наверно, к отарам уехал.
— Седлай своего коня. Занавес ещё не опущен, — мрачно
произнёс Комогорцев. Он уже очухался. Рассуждал ясно. На но-
—————————— 227
гах держался твёрдо. — Товарищу Раскатову незачем возвращаться
в станицу. Ему место в гольцах.
Сдёрнув с колка узду, Дмитрий бросился к красавице-кобы-
лице по кличке Ромашка, которая, увидав бегущего к ней Дмит-
рия, грациозно выгнула шею и замерла на месте.
Комогорцев направился к своему коню. Проходя мимо доми-
ка, он поднялся и толкнул дверь. Она оказалась запертой.
— Цэдэгма, — тихо позвал он.
Не дождавшись ответа, сошёл с крыльца. На обратном пути,
ведя коня на поводу, остановился под окном и негромко сказал:
— Я вернусь к ночи, Цэдэгма. Слышишь? — Покосился на
приближавшегося Дмитрия. — Не запирай дверь.
На сборы ушло несколько минут. Дмитрий готовился уже
вскочить в седло, как за своей спиной услыхал взволнованный
голос:
— Я хочу с хозяином говорить, — и обернулся.
Разгибая спину после низкого поклона, в трёх шагах от него
стоял молодой бурят, их работник, чабан Рингин.
— Его нет. Он уехал к отарам. Разве ты не встретил его?
— Нет, не видал… Ай-яй-яй… — Рингин огорчённо качал го-
ловой.
— А что ты хотел? — Из седла нетерпеливо спросил Дмит-
рий.
— Дело важный, говорить надо. — Рингин шагнул к Дмит-
рию, взялся за стремя. — Болячка какая-то у овечки появился.
Мор может быть. Ай-яй-яй. Ехать надо, смотреть.
— Хватит тебе с ним, — поморщился Комогорцев.
Он сунул наган за пояс, другой передал Дмитрию. Рингин
неодобрительно посмотрел на гостя, цокнул языком озабоченно.
— Я возьму карабин, — сказал Дмитрий и спрыгнул на зем-
лю.
Когда он выбежал из юрты, Рингин встал у него на пути.
Снова низко поклонился, как требовал того Дмитрий при каж-
дом к нему обращении.
— Мор может быть большой. Болячка незнакомая. Поедем
посмотрим.
— Об этом с отцом толкуй, или Наржиме скажи. Она — вете-
ринар, — после секундного замешательства сказал Дмитрий и
кивнул в сторону ближней кошары, где молодая, по-городскому
повязанная платком, в белом халате бурятка вместе с двумя по-
228 ——————————
мощницами-бурятками переносила новорождённых ягнят в круг-
лый катон — своеобразный овечий детский садик, хорошо защи-
щённый толстыми набивными стенками от ветра.
Дмитрий хотел обойти Рингина, но парень снова загородил
ему дорогу и быстро заговорил по-бурятски. Лицо Дмитрия пе-
ременилось. Он бросил в ответ несколько резких фраз, оттолк-
нул с дороги бурята и подошёл к Ромашке. Вскочил в седло и тут
же тронул её каблуками под бока. Но Ромашка лишь крутану-
лась на месте — её под уздцы держал Рингин и горячее, чем
прежде, что-то говорил Дмитрию на своём языке, показывая в
сторону недавней схватки Тимофея с собаками. Дмитрий, пыта-
ясь освободиться от прилипчивого бурята, горячил кобылу. Од-
нако Рингин крепко вцепился в поводья и не давал ходу. Это
было верхом непочтения. И это видели другие работники! Хоть
при взгляде на них они все, кроме горбуна-уродца, тут же низко,
в пояс, как это любил молодой хозяин, поклонились, но могли
усвоить и другую манеру, вот эту. И засвистела в воздухе нагай-
ка. И закричал побагровевший наследник:
— Это не твоё дело, жёлторожая тварь! Понял, скотина? Иди
к отаре и не суйся не в своё дело.
Но Рингин не отставал, увёртывался ужом от свистящей плети.
Ехидно улыбался уродец, Дмитрий терял терпение, сейчас он
был бледным, трясущимся. Комогорцев надвинулся на Рингина
и вытолкнул его из-под груди Ромашки. Нагайка, наконец-то,
достала его. Он разжал пальцы. Комогорцев пнул его в плечо, и
всадники поскакали. Рингин напряжённо смотрел им вслед. И
только когда они миновали место схватки, чуть приостановились
над перебитыми собаками, и не свернули влево, а пришпорили
коней и устремились дальше по тропе, Рингин высоко подпрыг-
нул и радостно засмеялся. Взмахнув руками, он нечаянно при-
тронулся к багровому рубцу, вспухшему наискось по лбу, скор-
чился от дикой боли и, как оглушённый, упал на колени. Он
стонал, закрыв лицо руками, а уродец стоял рядом и ухмылялся.
— Ты уволен, обезьяна. Можешь убираться вон, понял? —
взмахивал он длинными, заострёнными ногтястыми пальцами и
кривил губы.
От стремительного броска Рингина он не успел увернуться.
Парень сбил его головой. Уродец покатился клубком, по-живот-
ному вереща. А Рингин побежал к отаре, где устремив острый
взгляд поверх заимки, его дядька Дугар пристально вглядывался
—————————— 229
туда, где у кромки леса виднелась едва различимая фигурка че-
ловека. Вот человек закачался и упал. Дугар почмокал морщини-
стыми губами, словно раскуривал трубку — по, по, по, — быстро
подседлал лошадку и затрусил на поводу с нею навстречу своему
племяннику. Он одобрял поступок Рингина, сумевшего задер-
жать погоню, пока Тимофей пересекал открытое пространство. К
счастью, оно не просматривалось с заимки. Не думаю, что Тимо-
фей намеренно выбрал этот путь, но иногда случайность бывает
дороже самого продуманного шага.
Трудно дались Тимофею последние десятки метров. Силы
покидали его. В голове шумело, и всё расплывалось перед глаза-
ми. Он спешил укрыться в чаще, но спасительный лес, превраща-
ясь в длинное размытое пятно, то стремительно удалялся раска-
чиваясь, то надвигался в угрожающем гуде и какими-то странны-
ми, рваными розовыми кусками пролетал мимо.
Юная березка не смогла удержать Тимофея. Переломившись
пополам, она безропотно поникла рядом с ним и прижалась на-
бухшими почками к его бледным и впалым щекам. Человек ле-
жал навзничь. Он казался мёртвым. И деревце заплакало. Из
свежего надлома покатились редкие, крупные слезинки. Они па-
дали на лоб и щёки Тимофея, будто берёзка не держала зла на
сердце, и своим живительным соком пыталась вернуть к жизни
своего губителя. И он открыл глаза. Мутным взглядом упёрся в
небо, с плывущими по небу белыми облаками, потом повернулся
на бок, грубо ухватился за белоснежный стволик, излапав его
грязью своих рук, и поднялся. Он уходил прочь, даже не взгля-
нув на убитую березку, не поблагодарил юную за её живые слё-
зы, не омрачился загубленной жизнью.
Березкины слёзы закапали чаще. Они окропили примятый
подснежник, помогли ему поднять гордую головку на дымчато-
сизой ножке.
Солнце достигло невидимой межи и медленно покатилось к
закату. Густая тень, словно по линейке рассекла ковыльно-каме-
нистый склон распадка. Денисыч перешагнул чёткую грань и вы-
шел на свет. Он любил этот неприветливый уголок, и в минуты
душевного беспокойства всегда приходил сюда, в уединение и
покой. На заимке никто не знал, куда исчезает хозяин. А он хра-
нил это место в секрете, доверив тайну лишь верному Когуту.
230 ——————————
Денисыч шёл вдоль отрога, не выходя на гребень. Отсюда он
видел, как Тимофей достиг опушки леса. Слышал топот копыт и
видел, как в узкой, урманной горловине распадка промелькнули
два всадника. Они ехали по тропе, ведущей к гольцам. Они гна-
лись за человеком, чтобы убить его за то, что он вздумал жить
по-своему. И первым скакал его, Денисыча, сын.
* * *
Архипов видел, там, где упал Тимофей, появился одинокий
всадник. Он на секунду задержался, осматриваясь, спешился и
углубился в чащу. Денисыч, был уверен, что это — Рингин. Ещё
больше помрачнев, он сделал несколько бесцельных шагов и опу-
стился рядом, с лоскутиком прошлогоднего ковыля. Сухие сте-
бельки грустно шептались о чём-то. Растроганный Денисыч дол-
го гладил седые пряди. Огрубевшая кожа руки не осязала нежно-
сти умершей травинки, присмиревшей на тёплой ладони. Он зак-
рыл глаза и закачался в глубокой задумчивости.
Тимофей с трудом доковылял до кряжистой сосны и пова-
лился на пушистую хвою под её основанием. По въевшейся сол-
датской привычке сразу же осмотрелся, проверил обзор перед
собой и передвинулся за свисавшую мохнатую лапу, поближе к
стволу. Наган положил рядом, еле разжав окаменевшие пальцы.
Насечка от рукоятки глубоко отпечаталась на ладони.
Сильно болели ноги. Было такое чувство, будто их по самые
колени опустили в кипяток. Почему-то думалось только о ста-
рых ранах, что они растревожены и разболелись вновь. По опыту
знал, открывшиеся раны болят очень сильно, хотя основную боль
ему сейчас причиняли собачьи укусы. Значит, он снова выбыл из
строя. И неизвестно насколько. Это огорчало больше всего. Ведь
только что поднялся.
Оглядев правую ногу, он передёрнулся: с внешней стороны,
немного выше колена, под мокрым тряпьём алела широкая рва-
нина. Ему и в голову не приходило раньше, что собачьи клыки
могут натворить дел не меньше, чем самый коварный осколок.
«Сколько же таких отметин они оставили», — с тревогой поду-
мал Тимофей, распахивая шинель и вытягивая из-под гимнас-
тёрки низ нательной рубахи.
Но оторвать его он не успел. Впереди фыркнула лошадь и
послышался хруст валежника. Кто-то продирался точно по его
—————————— 231
следу. Тимофей запахнул шинель, сжал в правой руке наган и
отклонился под защиту смолистого комля.
Отводя в сторону ветки, человек шёл скорым шагом. За ним
на поводу тянулась низкорослая лошадка. Человек выбрался из
непролази опушка и тихонько позвал.
— Тимоша. Тимофей.
Это был Рингин, давний товарищ Тимофея с ближнего бу-
рятского стойбища, но зачем-то перебравшийся в гольцы. Был он
лет на пять младше Тимофея, который знал его спокойным и
ласковым пареньком.
— Тимофей, — снова окликнул Рингин и, выставив вперёд
подбородок, прислушался. Стянул с головы малахай, но и это не
помогло — не услышал ни звука, как ни напрягался. Тимофей,
улыбаясь, наблюдал за ним. Выждал минуту, чтобы убедиться,
не следит ли кто за Рингином, он негромко отозвался.
— Я здесь, Рингин. Иди сюда.
Не угадал Рингин, откуда донёсся голос, даже наоборот, по-
луотвернулся. Стоял среди деревьев, шарил узкими чёрными глаз-
ками по зарослям, и всё-таки не обнаружил Тимофея, пока тот
не качнул мохнатую ветку. Тут Рингин бросил повод и подбежал
к Тимофею.
— Глаз у меня хороший, а вот не разглядел. И голос с другой
стороны слышал. Молодец, Тимоша. Не забыл тайгу. — Рингин
сжимал правую руку Тимофея и усаживался рядом. Его глаза
светились детской радостью.
— Сам же учил голосом обманывать, — сказал Тимофей.
Рингин счастливо улыбался. Он обнял Тимофея и потёрся
лбом о его твёрдую щеку. Сколько же лет они не виделись? Три,
четыре? С тринадцатого? Да, с того времени, когда одели Тимо-
фея в новенькую казачью форму, поставили под знамя Первого
Нерчинского полка и в шатких теплушках отвезли на запад, по-
ближе к огоньку, чтоб спичек на прикурку не тратить, как шути-
ли бывалые солдаты. Они тогда уже чувствовали, откуда припе-
кает и своим практическим умом определили, что скоро здесь
будет жарко. Скоро, очень скоро это подтвердилось и, казалось,
безобидный огонёк неумирающих интриг и честолюбивых столк-
новений правителей, от которых всегда вскипала кровь у несмет-
ного и праздного воинства, заполыхал пожаром очередной вой-
ны. И начали казаки, гусары, солдаты, офицеры всех мастей и
чинов драться на полях России, Австрии, Венгрии, Румынии,
232 ——————————
Польши, Германии, Франции. Делать своё дело, то есть убивать
себе подобных и до поры до времени не очень-то задумываться
во имя чего эта бойня и как она называется, а больше мечтая о
крестах, медалях и орденах на свою грудь. Но вот прозвучало
слово о сущности войны. Это было как глоток свежего воздуха в
угарной избе. И сказали это слово большевики. В каждую сол-
датскую голову проникла простая мысль о мире, о возвращении
домой. И ещё одно совершенно непонятное слово билось у них в
сердце, как факел из светлого будущего всего человечества —
коммунизм…
— Хорошее ты место выбрал, — сказал Рингин и сразу же
огорчённо продолжил. — Я всё видел, Тимоша. Какие нехорошие
люди. Я жалел тебя, да помочь не мог, далеко был. Меня бы
собаки заели, я бы так не сумел, не выдержал бы, бежать бы
бросился. А ты, молодец.
— Ты бы ещё похлеще с ними разделался.
— Нет. — Рингин покачал головой. — У них же у всех или
отец, или мать из волков. А Тунгус — настоящий волк. Архипов
приручил его. Всегда парным мясом кормит, а для злости по
полмесяца голодом морил. Я всегда Тунгуса боялся.
— Теперь его нет, — устало проговорил Тимофей, шевельнул
левым плечом и болезненно поморщился.
— Они покусали тебя, показывай, — спохватился Рингин.
— Покусали. Помоги мне. — Тимофей запустил руку под гим-
настерку, нащупал нагрудный вырез нательной рубахи и рванул.
Два больших белых лоскута выпорхнули вслед за опавшей ру-
кой.— Перевяжи.
Рана на ноге ошеломила Рингина. Он смотрел на неё и не
решался притронуться. Голос Тимофея подтолкнул его.
— Действуй, Рингин. Я вытерплю.
Только один раз услыхал Рингин слабый стон, когда чистил
рану от грязи — нож дрогнул в его руке, но зато, когда всё кончи-
лось, Тимофей не смог разжать челюсти — мышцы белыми буг-
рами застыли на скулах. Рингин всполошился, не нарушена ли
какая-то жила. Но Тимофей отрицательно качнул головой и бла-
годарно улыбнулся глазами, чуть шевеля бескровными губами,
прошептал:
— Это пройдёт.
Похолодало. Солнце клонилось к закату. Тимофей лежал с
закрытыми глазами и, как казалось Рингину, спал. Он достал из
—————————— 233
его сапог пропитанные кровью портянки и носки, бросил их в
небольшую промоину, засыпал землей. Пучками травы он выск-
ребал из чрева сапог красно-бурую кашу, морщился, глядя на
свои по локоть измазанные руки. Проще было бы сапоги выки-
нуть — для носки они стали непригодны: голенища зияли дыра-
ми, а внутренности расквасились от тёплой крови. Но отправ-
лять Тимофея в горы без обуви было нельзя. Судя по багряному
закату, ночь предстояла холодная. Свои же, почти детские ичиги,
Рингин при всём желании, не натянул бы на большие Тимофее-
вы ступни. Выход был один — побороть отвращение и вычистить
сапоги.
Тимофей открыл глаза. Приподнялся на локтях. Рингин сто-
ял на поляне и оглядывал свои голые до плеч, мускулистые руки.
Он иронически посмеивался.
 — Сейчас обуемся и вставать будем, — сказал он. — Ну, как,
хорошие носки я тебе сшил, пока ты спал? — Рингин помахал
рукавами от своей рубахи. В его возгласе было столько гордости
своей сообразительностью, что Тимофей рассмеялся не столько
проделке с рукавами, сколько радостному трепету мальчишеско-
го голоса и откинулся на спину.
— Ты же испортил рубаху, Рингин.
Но Рингин беззаботно тряхнул головой.
— А, новые пришью. Зато тебе тепло будет. — Он опустился
перед Тимофеем на корточки. — Потерпи. Маленько больно бу-
дет. — Он выпростал голые ноги Тимофея из своей овчинной
дошки и натянул на них самодельные носки. — А ну-ка, пошеве-
ли. Главное, жилы целы. Плохо это заживает, Тимоша. Я у Дал-
мы лекарства попрошу. На Пасху привезу. — Он осторожно обул
Тимофея. — Ну, вставай. Больно?
Тимофей утвердительно кивнул и спросил:
— А ты разве крещёный? Пасху знаешь?
— Пасху все знают. Хороший праздник. Весёлый, добрый.
Почмокав губами, Рингин подманил лошадку.
— Навались грудью, я подсоблю.
С его помощью Тимофей забрался в седло. От резких движе-
ний у него вновь зашумело в голове, лес качнуло, но он удержал-
ся, ухватившись за луку седла и склонился к самой гриве. Рин-
гин, тронул его за ухо. Улыбнулся.
— Вот так и сиди. А то веткой сбросит, убьёшься. Да и сам не
залезешь. Я лучше привяжу тебя.
234 ——————————
— Не надо. Давай пока так, — воспротивился Тимофей.
Рингин взялся за повод, и они двинулись вперёд.
— Я тебя тайной тропой проведу.
Просветы между деревьями становились всё меньше, и по-
степенно матёрые лиственницы, вытеснив берёзу и сосну и заду-
шив подлесок, полностью завладели пространством. Под ногами
похрустывала мёрзлая хвоя. Отдельные плешинки снега смени-
лись обширными белыми полями. Чтобы не оставлять следов,
Рингин обходил их.
— Бережёного бог бережёт, — сказал он строго. — Без собак
они нас не найдут, но и печатать надо меньше.
Шли всё время на восток. И чем выше поднимались, тем
становилось холоднее. Настоящая зима царила на северных скло-
нах гольцов. Тимофей лишь изредка распрямлялся. Наконец,
вышли на едва приметную тропку. Рингин остановился, сунул в
руки Тимофею брусок сушёного мяса.
— Ешь. Мёрзнуть не будешь. Тихо ешь, больше будет. На той
стороне костёр разведём, а здесь нельзя.
Алой зарёй встретила их южная сторона хребта. Рингин
чуть ли не бегом свёл лошадку по крутому склону и нырнул в
глубокую расщелину под прикрытие огромных глыб и деревь-
ев. Здесь он быстро развёл небольшой костерок и пока отогре-
вал Тимофея, не сводил глаз с перевала. Он всё ещё опасался
погони. Тимофей разморённо прикорнул, но поспал лишь не-
сколько минут. Его разбудил Рингин и подал пригоршню круп-
чатого снега.
— Умывайся надо, — сказал он. — Глаза широкий будут, как
у меня.
Веселясь, Рингин часто коверкал слова, но всегда такие шут-
ки обращал только против себя, и никогда — против других.
 Тимофей яростно натёр лицо. Надо было взбодриться.
— Ну, что тебе картечь, — сказал он.
Утирался полой шинели. Грубое сукно ещё больше нарумя-
нило щёки. Теперь они пылали.
— Как юный девушка, — смеялся Рингин.
Здесь решили расстаться.
— Я бы ушёл с тобой, да не могу хозяина бросить. Нужен я
ему.
— Я доберусь, — успокоил Тимофей. — На заимке ты нуж-
ней,— сказал раздумчиво. — Оставайся у Архипова и охраняй его.
—————————— 235
— Не смейся, Тимоша. От кого?
— От сыночка Дмитрия, от гостей поздних и ранних.
— Ты умный, Тимоша, сразу всё разгадал. Правильно. Живёт
у него человек. Друг Дмитрия, говорят. Офицер. Хозяин с ним
дружит. Недавно Доржиев к нему приезжал, но с ним хозяин
поругался. А сегодня ночью кто-то был у него и даже убить гро-
зился. Одинокий он.
— Как ты думаешь, кто стрелял в меня? Архипов?
— Нет-нет. Это — постоялец. Я видел. На заимке драка была.
У офицера синяк на щеке. Его винтовка разбитая валялась.
Тимофей молчал, думал о чём-то своём.
— А с Цэдэгмой знаешь, как получилось? — сказал Рингин и
очень смутился.
Тимофей видел, как густой румянец разлился по смуглым
щекам парня, как заалели мочки ушей.
— Купил её хозяин для своего сына! — со слезами в голосе
выкрикнул Рингин. — За десять овец выменял! — Давняя, невыс-
казанная боль выплеснулась из сердца Рингина. Он уткнулся
лицом в шапку. Тимофей ободряюще потрепал его за чёрные
волосы.
— А я её любил. Шибко любил. Как я не умер? Мне жизни
для неё не жалко было. Но они умирали с голоду в степи, и зачем
им моя жизнь. И она согласилась. Пожалела мать. А когда уезжа-
ла, плакала, меня целовала и даже хозяина не стеснялась. А он
смеялся. Детская любовь, говорили, через месяц забывается. До-
мик для молодых поставил. Внука ждал, а сыночка нянчит. Ви-
дел мальчонку? Это — его сын. Дмитрий-то негодным оказался.
Он его и к Далме возил, да без толку. — Ты это никому не ска-
жешь? — вдруг испугался Рингин.
— Нет, конечно.
— Твоё слово я знаю. — Рингин вздохнул и, подсадив Тимо-
фея, сказал:
— Лошадку пускай кто-нибудь выведет за станицу и на тро-
пу поставит, она сама назад придёт. На дорогу не выезжай, возле
речки она совсем рядом будет. Они тебя ищут, не дай бог, съеде-
тесь. — Рингин говорил глухо, поёживался и снизу вверх смотрел
на Тимофея. Тимофей наклонился. Они крепко обнялись.
— Не переживай, не только она на свете, а с хозяина глаз не
спускай. Он должен за всё ответить. И за меня, и за Цэдэгму, и за
тебя.
236 ——————————
— Не то говоришь, Тимоша, — не согласился Рингин. — Я на
хозяина обиды не держу. Я его от врагов охранять буду. У Голых
камней какая-то банда живёт. Я насчитал одиннадцать человек.
* * *
Уже не в первый раз, возвращаясь вспять год за годом, Дени-
сыч пристально вглядывался в прожитое, как бесстрастный пре-
паратор, отделяя год от года и день ото дня, и размышлял, раз-
мышлял. Сколько было передумано за последние месяцы! Иног-
да голова раскалывалась от дум, а выхода впереди не виделось.
«Думы, думы, проклятые думы! Или только в могиле вы ос-
тавите меня в покое?» — беззвучно кричал он в темноту, лёжа с
закрытыми глазами и слушая завывание пурги за войлочной стен-
кой юрты.
Рвался ли он к богатству так же неистово, как Спиридонов,
Куприянов и другие? Нет. Нет. Это было чистейшей правдой.
Даже не сразу обратил внимание, что все богачи округи здорова-
ются с ним почтительно, с поклоном. Он отлично знал этих лю-
дей и втайне побаивался их. Но ему было приятно, что и он стал
хозяином. Теперь все станичники ломали перед ним шапку. Акому
это не льстит? Ковырни, так, небось, каждый мечтает об этом!
Араз так, то и казниться нечего.
«Я сам добился всего, добейтесь и вы», — мысленно кидал он
каждому завистливому взгляду, и закипала кровь в жилах, мыс-
ли путались, логика исчезала. В такие минуты прежнее житьё
казалось ему оскорблением, но думал он только о себе, хоть и
знал, что не взятые в наём буряты с соседнего стойбища к весне
перемрут наполовину.
«Это всё моё!», — выкрикивал он, пугая Диму и сжав кулаки,
метался по юрте. Бессчётные ковры пружинили и забились под
ним, как трясина. Хищные тени рыскали по куполу и стенам.
Глаза мальчика наполнялись слезами. Он прятался под одеяло с
головой.
И только сегодня, после стычки с Тимофеем, полыхнула, как
зарница, давным-давно лелеемая мысль — все люди должны жить
достойно. У кого есть сердце, тот непременно думает об этом. «И
я могу жить иначе, могу другим помогать, и самому оставаться
человеком. Не последнее же отдаю, да и не даром же! Так в чём
же дело? А дело в том, что ты, дорогой Панфил Денисыч, враг
новой власти, хоть и у старой в друзьях не хаживал».
—————————— 237
Он опрокинулся на спину и вслед этим мыслям остервенело
замотал головой. Настал твой час. Делай выбор, Панфил Денисо-
вич, крепкий хозяин, хороший мужик. С кем ты?
Солнце садилось. Почуяв своё время, густая тень бодро дви-
нулась вверх со дна распадка. Кошачьей поступью подкралась
она и к Денисычу. Сначала покрыла ноги, потом перебралась на
грудь. Когда он ощутил её креповый холодок на своём лице, в
ужасе распахнул глаза.
Аспидно-чёрный купол распростёрся над ним. В глубине этой
бездны мельтешила белая точка. Она приближалась, увеличива-
лась. Дыхание остановилось у Денисыча. Клейкая, холодная вла-
га обволокла глазницы. Внутренняя дрожь сотрясала каждую кле-
точку тела. Запалённое сердце беспорядочно колотилось сразу
под ключицей, беспрестанно натыкаясь на острые, безжалостные
клинки. Мозг, парализованный страшными предчувствиями, ни-
чего не воспринимал извне. И только молодая, неулыбчивая Далма
надвигалась на него из мрака, в гневе беззвучно шевеля тонкими
губами и сверкая узкими чёрными глазами. Она говорила что-то
злое, а он хохотал, извиваясь у её ног в пышной майской траве,
сильный, красивый, двадцатилетний. Вместе с ним смеялись все,
кто был на игрище. Почему их нет сейчас? Куда они подевались?
Куда уходит Далма и почему возвращается в образе свирепой
старухи? Вместо платья на ней старая, рваная доха. Она тянет к
нему свои крючковатые пальцы и смеётся. О, ужас! Почему его
оставили наедине с этой ведьмой? Почему он катается не в пыш-
ной траве, а ползает и корчится в холодной и липкой грязи?
— Боже! Я схожу с ума.
Жаркое пламя хищно лизнуло темноту и растворилось в ней.
Нечеловеческим усилием воли он возвратил себя в реаль-
ность. Небесная чернота уступила место нежной вечерней сине-
ве, а белая точка обернулась большим чёрным вороном, с опас-
кой кружащимся над распростёртым телом. Сверху оно казалось
ворону безжизненным и походило на распятие — такие же без-
вольно раскинутые руки с обвислыми кистями, с головой, поник-
шей, повёрнутой влево, с ногами, вытянутыми по-мертвецки.
Ворон был необычайно осторожен. Наверно, потому и пере-
жил всех своих ровесников. Он мог целые сутки просидеть вблизи
добычи, и приступал к неспешной трапезе лишь тогда, когда
удостоверялся, что ему ничто не угрожает. Но вот уже пятый
день как ему не везло. Он был голоден, утомлён дальними бес-
238 ——————————
полезными перелётами в поисках пищи. Два часа назад он опу-
стился до того, что на задворках станицы ковырялся в конском
навозе. И вот, наконец, удача. Нет, не зря он летел за гольцы.
Здесь, в мрачной глухомани он всегда находил пропитание. Ча-
сто даже в изобилии. Здесь от отведал и человечины. В такие
сытные дни он подумывал, не перебраться ли сюда насовсем?
Но размахнинское обжитьё было притягательней даровой еды,
и он возвращался домой. Сейчас он кружил и с тревогой погля-
дывал на садившееся солнце — подступающая ночь отодвигала
вожделенное пиршество на утро. Однако, он был не молод, что-
бы, сторожа добычу, коротать ночь не в гнезде, а на первом
подвернувшемся суку. Но больше всего сосала тревога, что ут-
ром от добычи ничего не останется: вдали он видел большую
волчью стаю, катившуюся на верную примету— ворон никогда
не кружит зря. Он пытался обмануть соперников, улетев далеко
в сторону, однако волки за ним не последовали. Значит, он дол-
жен опередить их и насытиться первым. Ворон расправил кры-
лья и с лёгким шорохом заскользил вниз. Он не видел, что че-
ловек скосил глаза на лежавшую под правой рукой винтовку,
что его пальцы, словно щупальца вцепились в неё и замерли.
Ив тот момент, когда ворон выпустил цепкие лапы из пухового
подбрюшья, готовясь опуститься на острую макушку камня по-
близости, над добычей что-то вскинулось. Вероятно, он понял,
что это конец, так как изо всей силы ударил крыльями о воздух.
Отдельные кар-кар слились в полный ужаса протяжный пред-
смертный крик…
А как не хотелось умирать! Он привык к тому, что он вечен.
Погосты старые расширялись, появлялись новые там и сям по
его владениям, сгнили косточки тех, кто первым пришёл в эти
края, нет уже и тех, кого он запомнил сопливыми проказниками
в драных портках, не осталось праха и от их детей, а он всё
живёт, живёт, живёт. Каждый раз, пролетая над продрогшими,
унылыми осенними кладбищами, он злорадствовал над коротко-
векими двуногими и с особым чувством оглашал притихшие ок-
рестности своим громким и растянутым каар-каар-каар! Люди
отличали его по этому гласу, ёжились, крестились и слали поги-
бель на его голову. А он жил! В порыве гордыни забирался в
немыслимую высь, оглядывал оттуда изменившуюся землю и не
видел своей смерти ни вблизи, ни у сизой дымки горизонта. Он
даже не предчувствовал её. И как нежданно она его настигла!
—————————— 239
Трижды успел выстрелить Денисыч, пока бесформенный ко-
мок падал в задымившийся сумрак распадка.
— Вот так-то вот, старая ведьма, — с ехидством проговорил
Денисыч, поднимаясь с колена. — А теперь посмотрим, кто кого
переживёт. Сбудется ли твоё карканье.
Выбросив стреляную гильзу, он звонко щёлкнул затвором,
привычно подхватил карабин правой рукой и, прищурив глаза,
хмыкнул, бросая очередной вызов судьбе. Гадкая это была ух-
мылка.
По-молодецки встряхнувшись, он бодро зашагал к устью рас-
падка, но вдруг отпрянул назад и, словно защищаясь, выставил
перед собой руки. Кровь отхлынула от лица и только на крутых
обводах скул задержалась медными пятаками румянца. Но скоро
пропали и они. Твёрдые линии рта и подбородка обмякли, обе-
зобразились. Сильные руки повисли плетьми: прямо перед ним,
словно волшебная небесная ладья, раскачивалось маленькое чёр-
ное пёрышко. Нежный пуховый венчик обрамлял его почти до
середины. Остренькое жало отливало синевой. Медленно враща-
ясь, пёрышко парило над тропой на уровне его груди. Денисыч
подставил руку. Пёрышко доверчиво приникло к его огрубелой
ладони. Не мигая, как завороженный, смотрел он на свою ладонь
и не двигался с места. На бескровном, окаменевшем лице не было
ни малейшего признака жизни.
Серая пыль покрыла высокий лоб Денисыча и обвислые щёки.
А в это время Дмитрий и Комогорцев перетрясали стойбище
Далмы. Они искали Тимофея. Комогорцев бесцеремонно шны-
рял по юртам, выгоняя оттуда больных. Еримеев прижимал к
себе бледную, испуганную Прасковью.
— Где он? — Комогорцев грубо хватал Далму за плечи. —
Говори, старая ведьма. Найду, хуже будет. Вместе с табором со-
жгу. Ну?
Далма на Комогорцева не смотрела. Она не отводила холод-
ных глаз от Дмитрия. Он сжался, однако не уехал, пока его дру-
жок не обшарил катон и кошару.
В тот же вечер о происшествии на Архиповской заимке узна-
ла вся Размахнинская. Одни видели сгорбившегося Тимофея, про-
ехавшего в сумерках к своему дому. Другие тут же побывали у
него. Третьим донесло сарафанное радио. Событие затрагивало
всех — гольцы были общей заботой, и потому народу на Раска-
240 ——————————
товском дворе набилось много. К счастью, не полностью сбылось
предсказание Дормидонта Григорьевича — Тимофей домой вер-
нулся, но в плачевном виде, от шинели — клочья, израненный, на
чьей-то лошади.
Гурин заметил Тимофея из окна и выскочил на улицу в чём
был. Потом уж Карпуша принёс ему папаху и полушубок. На
Тимофея он даже не взглянул. Гурин помог Тимофею у крыль-
ца выбраться из седла. Сенотрусов приспешил со своим сакво-
яжем, но прежде кинулся к Ксении Алексеевне, которая, выйдя
на шум во дворе и увидав покалеченного сына, тут же потеряла
сознание. Нашатырём и капельками Александр Александрович
привёл её в чувство и скрылся в боковушке, приказав женщине
лежать и оставив возле неё Глашу Лиханову. Занимался Тимо-
феем он довольно долго. Раны хорошо промыл обработал вок-
руг йодом, наложил на них пухлые повязки с мазью и закрепил
пластырем.
— Укуса сильных два — под коленкой и на правой лопатке, а
остальное мелочь, — сказал он. — Через пару недель и вспоми-
нать не о чем будет.
Фельдшер был спокоен, зато Максим бушевал, требовал чуть
ли не сейчас же отправить отряд для расправы с Архиповым.
Григорий с трудом урезонил его.
— Отдыхай, — сказал Тимофею, покидая боковушку после-
дним, а народу сказал жёстко:
— В гольцы — ни ногой.
Назавтра он дотошно расспросил Тимофея о случившемся.
Тимофей был бледен, угрюм. Рана на спине не дала ему спать.
Отвечал односложно, и выходило само собой — Архипов ярый
враг советской власти. Но вот Тимофей неохотно дополнил своё
злобное повествование рассказом Рингина, и всё рассыпалось у
Григория. Шёл в Совет в глубоком раздумье. Вызвал Максима
и приказал усилить круглосуточную охрану станицы.
— В Голых камнях какой-то странный отряд объявился. Че-
ловек двенадцать-пятнадцать, — сказал он. — Продумай всё на
случай отпора.
— А может самим наскочить, а не ждать? Как говорил Суво-
ров? Атакуй и победишь.
— А Кутузов говорил, терпение и время, вот мои воины-бога-
тыри. — Гурин засмеялся. — Так что, давай понаблюдаем. Там у
—————————— 241
них какие-то свои дела завариваются. А если и наскочим, то не с
бухты-барахты.
Ушёл Максим, а в душе Григория всё сильнее стала разрас-
таться уверенность, что первый вывод о враждебности Денисыча
ошибочный, неверный. Отдельно взятые факты — вещь опасная.
Вероятно потому, что они отдельные, даже если их целый ворох.
Куча камней — это ещё не здание. И только ночью Григорий свёл
все факты воедино, соединив их где-то логикой, где-то жизнен-
ным опытом. Получилась довольно чёткая картина случившего-
ся события и предстоящих, где Панфилу Денисовичу отводи-
лась, по Гурину, трагическая доля. Он даже сел от неожиданнос-
ти своих предположений.
Тихо посапывал Карпуша. Спала за ширмой Флора.
«Встретиться бы с ним, предупредить об опасности, потолко-
вать по душам», — подумал Григорий.
Но чего лишь Гурин только желал, Елизар осуществил через
день.
Евгений и Мария смотрели на него, тщательно побритого,
прибранного и озабоченного с сочувствием — мужик, никого не
слушая, сам лез к чёрту в лапы. Но дурная слава гольцов Елиза-
ра не страшила, а если и сгинет, знать, капкан сам на себя поста-
вил.
Вышли его проводить. Елизар тронул узел, притороченный
позади седла.
— Подарки Панфилу, — сказала Мария.
Елизар кивнул, вспомнив, что она весь вчерашний день зани-
малась стряпнёй, и выехал со двора, не оборачиваясь. Но как
только Мария подняла руку, чтобы его перекрестить, будто по-
чувствовал, оглянулся и зло посмотрел на жену. Она смешалась.
После такого отвратительного случая, Елизар не мог не по-
ехать к своему закадычному другу. Крут и своенравен был Пан-
фил, но травли человека собаками Елизар от него никак не ожи-
дал. Надо было непременно ехать, и он ехал.
У жертвенника-табисы Елизар остановился и, кряхтя, выб-
рался из седла. Освобождая костыли из кожаной петли на боку
лошади, несколько раз посмотрел на истукана. Усмехнулся, ну и
чучело! Приковылял со своими подношениями. Высыпал щепоть
табаку на камень, а к стекляшкам и железкам положил выделан-
ную створку перловицы. Тихий шорох в ближних кустах его не
напугал. Только машинально глянул на замок субботинского ка-
242 ——————————
рабина, взятого взаймы для этой поездки — предохранитель был
откинут. Тряпицу на ветку перед своим лицом повязывал на-
угад— не мог оторваться от сияния перламутра. Подарок лесови-
ку он сделал щедрый, а когда поднял глаза, то в метре от себя
увидел надвигавшуюся голову чудовища с кровавой, оскаленной
пастью.
— Забавляешься? — сказал Елизар.
Чудовище зарычало и клацнуло зубами. В чёрных глазницах
сверкнули большие глаза.
— Давай, давай. Коту, когда нечего делать, он что-нибудь да
лижет.
Елизар был не в духе. Чудовище это почувствовало и отстра-
нилось.
— Помнишь своё нытьё: «не могу я с такой рожей жить среди
людей. Помоги определиться где-нибудь. Приют я отработаю», —
сказал Елизар.
— Я и отрабатываю, — возразило существо хриплым мужс-
ким голосом. — Мною довольны.
— Это я ещё узнаю. — Елизар взобрался в седло и смыкнул
петлёй, прикрепляя костыли под обрубком правой ноги. — Один
богатый человек ищет охранника на тайный прииск. Пойдёшь?
Обдумай, на обратном пути скажешь. Как же ты Тимофея пропу-
стил?
— Пропустил, потому что умирать не захотелось, — ответил
человек. — Он зверь пострашнее меня.
* * *
Панфила Елизар увидел на обустройстве летнего лагеря. Трое
работников-бурят вязали прясло, сам Денисыч забивал сухой тра-
вой стенки катона. Издали увидав Елизара, он подозвал Капрала.
Они съехались. Крепко обнялись прямо из сёдел.
— Будто поджидал? — сказал Елизар.
— И не первый день, — ответил Денисыч, весело оглядывая
хмурого друга. Но Елизар видел, что веселье это напускное. На-
туре Денисыча, как и натуре Елизара, была противна раздвоен-
ность чувств. Они не умели и любить, и ненавидеть одно и то же
одновременно, т.е. лукавить, отчего и духовная жизнь двух силь-
ных мужчин была сложной и трудной. Один безуспешно искал
покой в отшельничестве, другой — в пьянстве.
—————————— 243
По определению Гёте это были «загадочные натуры, не уме-
ющие приноровиться ни к какому положению, в котором они
находятся, и не удовлетворяющиеся ни одним из них; отсюда
страшное противоречие, пожирающее их жизнь и закрывающее
им доступ к наслаждению».
Раздвоенность в восприятии действительности достигла апо-
гея, и они встретились, как всегда встречались в критических
для кого-либо из них моментах. Но на этот раз момент был об-
щим, и настроение одно — хмурое.
— Как будем дальше жить? — Этот вопрос мучил Елизара,
но для Панфила он оказался давно решённым.
— Подчинимся. Ибо всякая власть — от бога, — ответил Де-
нисыч без секунды колебания. После недавнего бунта против новой
власти ответ казался странным. Елизар ждал иного — сомнений,
размышлений, ругательств.
— И такая, как нынешняя? — спросил он.
— Она не хуже и не лучше любой другой, поскольку, что в
России не придумай — всё не то. Но власть нужна. Без кнута не
ходит и самая послушная лошадка, а что говорить о такой скоти-
не, как человек?
Ответ был дан, да ещё с пояснениями. Конечно, он мог не
удовлетворить Елизара, но ведь это не приказ — живи так! — а
лишь ответ. Денисыч положил поводья на луку седла. Елизар
сунул карабин под удавку к костылям. Он намозолил ему шею.
Расстегнул крючки на вороте полушубка — денёк выдался пого-
жим, безветренным, что не часто бывает в весеннем Забайкалье.
Лошади шли шагом.
— Дикая страна, и страсти дикие, — вновь заговорил Дени-
сыч. — Полуазиаты, полуевропейцы. Кентавры. Живём не умом,
а фантазиями. И никак не поймём, что это бесплодный путь. Всё
решаем силой. Но поверженный поднимается и побеждает побе-
дителя. И так бесконечно. До изнурения. Почти в каждой избе.
Но если война в одной избе — разор, то в такой стране, как
наша— катастрофа.
— Ну, а с Тимохой-то стоило так? — спросил Елизар.
— Нет, конечно. — Денисыч нахмурился. — Не удержался.
Но весь он какой-то примитивно-фальшивый. И Георгий на гру-
ди, и на больных ногах в такую даль. Иль верши нельзя было?
Героизм показать? В личные дела начал нос совать.
— Гурин его отговаривал. Он сам хочет с тобой покалякать.
244 ——————————
— Если б он приехал, всё по-другому бы вышло. Он —
умный. Думаю, и твоё ёрничество для него уже давно не за-
гадка.
Капрал знал, куда идти. По широкой прогалине он поднялся
на холм и остановился на поляне, возле скамейки на двоих. Всад-
ники спешились. Елизар откинулся на спинку скамьи и подры-
гал в воздухе ногой, кинул себя вперёд и заломил руки за спину,
распрямился.
— Какие во мне загадки? — усмехнулся он. Тень забот с его
лица ушла, но только на минуту. — Душа в тисках, потому и пью.
Забвением только и спасаюсь.
— Говорят, в храм перестал ходить?
— А зачем? Чтобы там молиться, а дома в мать и в бога
материться? Я сознательно убил в себе праведника, ради греш-
ной, но неестественной жизни. Бога просим, а за спиною чёрта
носим. Пускай уж другие ломают эту комедию. Когда нет совес-
ти, живут уловками. Раньше ходил, молился, отпускало. Но как
поверну голову и увижу вместо кроткого лика Христа самодо-
вольную Евлахину морду, которому, как и Христу, руку целуют,
готов был застрелиться. И почему все они такие жирные и пуза-
тые? И до баб охочие?
Денисыч усмехнулся этому наивному восклицанию.
— Ни во что и никому я не верю, — продолжал Елизар. —
Ибольше всего Гурину. Зачем Христа свергать, если общество
доброты, любви и богатства строят? Спросил его, так он позвал,
позевал, как рыба на воздухе, и ничего не ответил. Наверняка,
подумал, что это я с перепоя.
— А мне кажется, потому и не ответил, что сам этим вопро-
сом мается. Иначе прогнал бы Евлаху к чёртовой бабушке, как
некоторые ретивые. Ответ в книгах ищет, чтобы в большевист-
ской атеистической доктрине помогли утвердиться.
— Да уж, — усмехнулся Елизар. — Казачишка говорит, что
иногда целые ночи в твоей библиотеке просиживает. До чёрных
кругов под глазами.
— Как ты когда-то, — напомнил Денисыч.
Елизар зябко передёрнулся.
— Да, слава богу, вовремя понял, что книжки не для счастья.
Они и Гришке счастья не принесут.
— А вдруг?
—————————— 245
— Никаких вдруг, Панфуша. Тимохи будут править страной.
Да так, что с нас тырса лететь будет. А тут умные люди ни к
чему. А если высунутся, голова мигом отскочит.
— А если вдруг…
— Победит Семёнов? Никогда. Сгнивший кафтан не латают,
его выкидывают.
— Дело не в попах, как таковых, — сказал Денисыч вроде бы
отвлечённо. — Дело в том, что никакая власть не оставит дух
человеческий без присмотра. Значит, посадят своих пастырей,
вместо нынешних. Недаром пастыри церковные духовенством зо-
вутся. Но крестясь, почему-то дух ставят на конец, а логичнее —
вначале, потому что дух первичен. Бог-отец из духа, как из сгус-
тка доброй энергии появился. Я молюсь во имя Духа Святого,
Отца и Сына. — Перст Денисыча коснулся сначала лба, потом
правого плеча, потом левого, снова лба, а затем живота. — Аминь.
Живот, что значит жизнь. Жизнь с Христом, по заповедям Хри-
ста. И полный крест. Жизнь как крест земной. Вот тебе ответ о
счастье. Но почему как крест земной? Неужели человек не зас-
лужил лучшей доли за всю свою нечеловеческую жизнь? — пы-
тал себя вопросами Денисыч. — Чья это дьявольская придумка
самим на себя крест накладывать! Да разве может быть счастли-
вым народ, поставивший на себе крест? Орудие пытки и смерти
считать символом спасения! Абсурд. Куда ни глянь, всюду крест.
Да каких только нет. Он везде — на младенце и на могиле, в небе
и в избе, на иконах и на голове. Не у всякого выдержит сознание
этот изуверский пресс, чтобы не свихнуться. Не оттого ль беско-
нечные беды России? — Денисыч вздохнул. Сотни раз обдуман-
ное рвалось наружу. — Человек первородно грешен! Это чудес-
ное Божье творение! Нелепица. За что он наперёд унижен и ос-
корблён? Нет, великий никогда не унизит, а возвысит и подни-
мет до своего уровня. Он возмутится тяжкими молитвами о здра-
вии и хлебе насущном. Здесь что-то не так, и не потому ли хри-
стианство разлетелось на десятки мелких и крупных осколков?
— Народ всегда имеет то, что заслуживает, — сказал Ели-
зар.— А ты достучишься до Анафемы. Отлучат, отринут тебя от
церкви.
— Ни притянуть к вере, ни отринуть от неё никто никого не
может. В этом сила человека. А от церкви — пускай. Вот скажи,
чего в нас больше, деятельного, но преданного нами язычества,
или формального, чужеродного православия?
246 ——————————
— Мимо табисы никто без подарка не проходит, — сказал
Елизар.
— То-то и оно. Мы радуемся восходу солнца, а в церкви зво-
нят по часам, как на заводе. Боже мой, в какую жизнетворную,
жизнелюбивую, великую и весёлую религию могла бы превра-
титься наша прежняя вера, если б нас указом в Днепр не загнали.
Не было бы на наших иконах ни нашинских кудревласых свя-
тых, а были бы Рублёвские — простые и милые лица, которым
веришь и которых любишь. А те все суровые, карающие. Но за
что? За радость любви, за стремление к продолжению жизни?
Но это, оказывается, первородный грех. Жизнь — взаймы, а гре-
хи — наперёд. Ну, а дальше сплошная чернота — и одежды, и
лица. А чёрные образа, а ночные изнурительные службы, всё
мрачно, жестоко, подавляюще. Ад, гиена огненная, суд божий,
кара божья. И ребёнку невинному, и старику. Для их же, якобы,
спасения. Но есть другой путь спасения человека. Показать ему
ад не придуманный, а воочию, и в нём вечные муки грешников,
людей дурных, наших знакомых. Показать рай и вечное блажен-
ство в нём людей добрых, сердечных. И тогда миллионы спасли
бы себя от унижения и мучительства всяких ненужных треб без
посредников, поскольку всё наглядно, поучительно и реально.
Ине стало бы сонма Евлах, этих наглых обманщиков и тунеяд-
цевё присосавшихся к светлой человеческой мечте о чистоте ду-
шевной, открытости и доброте. Религия не должна быть страш-
ной, громоздкой и пугающей. Она обязана быть простой и радо-
стной. А наша самая мрачная из религий. В ней много соображе-
ний, но мало сердца. Какие в ней весёлые праздники? Да те, что
от язычества остались — Масленица, Святки, Пасха, Троица, Иль-
ин день, Сочельник. Может правы большевики, что убирают лу-
кавую ширму? И тогда получится всё есть, как есть. Без обмана.
— Это не обман. Знать бы Иисусу изречение пророка — лу-
каво сердце человека и испорчено более всего, то не попросил бы
с креста воды, чтобы пригубить уксус, — сказал Елизар.
— Поскольку не хотел мириться, что жизнь — это бесконеч-
ный компромисс с подлостью, — продолжал Денисыч. — Ната-
щили мы чужого вдоволь. Только сейчас что-то своё, российское
забрезжило— Совет, что значит сообща, артельно, общинно, со-
борно, а по-казацки — Круг. Но ведь всё испоганим до безобра-
зия, до отвращения. Вот бы посмотреть на тот маразм, который к
концу века разразится, когда опять за иноземным кинемся, как
—————————— 247
некогда Петруша, и уподобимся той бабе, для которой чужой
всегда толще, а собственный муж всегда дурак. Как искать спасе-
ния будем в отринутом мерзком прошлом, поскольку не хватит
мозгов для будущего.
— Отлучат тебя, а поделом, — сказал с улыбкой Елизар.
— Кстати, скажу лишь тебе. Я хочу снова вернуться в рели-
гию, — сказал Денисыч.
— Чтобы покаяться в своём юношеском отступничестве?
— Чтобы очистить Христа от мрачных придумок.
— Хватит бичеваться, пора причащаться. Лютером тебе стать
не дадут. Россия — не Германия. — Исповедь друга утомила
Елизара. — Волшебное место ты выбрал для стойбища. — Ели-
зар вышел на взлобок холма, и оглядывал сверху заимку, ува-
лы с отарами овец, гряду гольцов под сизой дымкой. — И холм
этот.
— Да. Здесь я люблю размышлять о великом.
— А в распадке?
— Там я терзаюсь бесцельностью своего существования, —
ответил вполне серьёзно Денисыч.
У летнего табора они расстались, по-братски обнявшись,
похлопали друг друга по спине и улыбнулись давнему, непри-
нуждённому прощальному жесту. Пеплом были припорошены
эти улыбки.
Так и не заехав в лагерь Архипова, Елизар снова оказался у
табисы, ласково погладил веточки багульника из седла, свернул
на другую сторону дороги, поравнялся с большим серым камнем,
лежавшим на обломке скалы и спросил сквозь ветки ольховника:
— Что надумал?
— Я остаюсь, — ответил идол за спиной у Елизара, а эхо
замирающим перекатом вторило ему: — Остаюсь, остаюсь, ос-
таюсь…
Трюк не произвёл на Елизара ни малейшего впечатления, и
тогда камень шевельнулся и превратился в чудовище с горящи-
ми глазами.
— Дело хозяйское. Моё дело — предложить. — Елизар ше-
вельнул поводьями. Лошадь шагнула раз, другой.
— Может заберёшь?
Елизар оглянулся и невольно вздрогнул. Огромное, челове-
кообразное существо, закрывая небо широким пёстрым балахо-
248 ——————————
ном из звериных шкур, тянуло к нему правую руку поверх оль-
ховника, а левой опиралось на дубину с длинной и тонкой руч-
кой. Лицо, обращённое к Елизару, было ужасно.
Два глубоких сизых шрама, рассекая обе щеки, брови и лоб,
сходились где-то на черепе, под чёрными лохматыми волосами.
Нос и губы были дважды рассечены поперёк. Большой, криво
улыбающийся рот чернел пустотой. Левый глаз наполовину зак-
рывал алый лоскут кожи. Как видно, кто-то изобретательный
поглумился над этим лицом, изощрённо уродуя его.
— Забери. — Человек отдал Елизару странную маску. — На-
доело мне твоё изобретение. — И зачем-то поднял дубину с реб-
ристым утолщением на конце.
Елизар повесил маску на луку седла и отъехал, вцепившись в
цевьё карабина. Теперь для ответа на любую опасность ему тре-
бовалось не больше секунды.
Если Елизар ездил к Денисычу, чтобы, в сущности, разбере-
дить раны, то Корней Федотович наведался в этот день к Мосе-
цирюльнику для успокоения души. Когда жизнь становилась мут-
ной, как засиженное мухами стекло, когда становилось невмого-
ту от плохих вестей и предчувствий, он всегда запрягал дрожки и
ехал в Зубаревскую. Этот вечный жид нравился ему философс-
ким, каким-то ясным пониманием действительности, тогда как
Корней Федотович терялся в происходящем. А вот для Моси всё
было объяснимо, причём очень просто. Ни один вопрос не со-
ставлял для него труда, в том числе и такой:
— Что будет дальше, Мося?
— Будет жизнь, — с умной улыбкой отвечал старый еврей.
— Но какая жизнь? Дурная, хорошая?
— А тут всё зависит от нас.
— Евлаха говорит, от бога.
— Причём здесь бог! Не надо из бога делать няньку. Он
создал нас по образу своему. По величайшей щедрости не по-
скупился и на способности любить, прощать, терпеть. Но что
мы с ними сделали? Сберегли, преумножили? Нет. Обкорнали,
как что-то лишнее. — Мося звонко пощёлкал ножницами. — И
превратились в злых, непутёвых выродков, любой вопрос реша-
ющих через кровь. Каин и Авель. Авель и Каин. Они то и дело
меняются местами. Апотому вражда бесконечная, поскольку от
истоков алый крест на себя надели. А теперь и красное знамя
—————————— 249
ещё. Но внешняя мишура меня нисколько не смущает. И вас
пускай не смущает. Это оттого, что Россия молодая, кровь у неё
горячая, бурливая, не то, что у дряхлого запада. Она многого
хочет, многого не знает и, как любознательный ребёнок, часто
ошибается. Шишки всем на пользу. Главное — иметь душу и
сердце. В России накопилось много хлама. Унесёт его полово-
дье, и наступит спокойная, размеренная жизнь. Только не надо
бывшим господам забывать, что они — вчерашний день. Они —
образованные, и понимают это, да вот христианского смирения
не хватает. Но возврата к прошлому даже через кровь не будет.
Оно вернётся через предательство идеи много лет спустя. По-
верьте старому мудрому жиду. Не большевики их свергли. Их
отторгнул народ. Я восхищён русским народом. Его талантом,
трудолюбием, терпением. Но и решимостью всё изменить, когда
стало невтерпёж.
— Ах, Мося. Я нынче на проколотый мяч похожий, — сказал
Корней Федотович. — Форма, вроде, есть, а вот упругости ника-
кой. Ни в теле, ни в духе. Что меня к жизни вернёт, не знаю. То
ли Натали своим согласием уехать, то ли моя решимость остать-
ся. Может она и права, что за обжитой угол держится. Своим
считает. Говорят, у женщин чутьё на счастье сильнее, чем у ко-
шек на рыбу. Может не изводиться, в довериться безоглядно?
Бают, от судьбы не уйдёшь. Но ведь она — индейка. Неужто
уподобимся глупой птице. Но в таком разе и мозги надо поме-
нять на птичьи.
Засмеялся старый человек.
А Куприянов продолжал:
— Ты, конечно, слышал, что я женился. Всё по закону, с
печатью. Моя теория нежных рук оправдалась. Если руки не-
жные, то и сердце нежное. Своего счастья я ждал тридцать пять
лет. И вот на склоне лет, как говорят, оно меня посетило. Да-а-а.
Не поймёт меня тот, кто любви не изведал. Закончится это дура-
лейство — и заживу я счастливо. Может и детки будут. Я не стар,
а редкие сединки, что снежинки, они и в мае бывают. А Натали
так совсем молода. Буду сопли проказникам утирать, сидя на
скамеечке у ворот. Это я о внуках уже. Да, Мося, да. Вот создал
же бог две половинки, и пока они найдут друг дружку, может
пройти тридцать пять лет. Зато потом… Да, счастье надо заслу-
жить терпением.
250 ——————————
— Умный вы человек, Корней Федотович. И душевный. Бог
на такого беду не напустит. Обязательно спасёт. Укажет через
сердце путь верный и счастливый.
После беседы с Мосей, день казался промытым, как стекло,
но как же этого оказывалось мало. Он почувствовал это сразу по
выходе из цирюльни, будто окунулся в другой, злобой заряжен-
ный воздух, где бряцали оружием, кого-то вели под конвоем, кто-
то безнаказанно отбирал корзинку у старой женщины, кто-то ув-
лекал в подворотню девочку-малолетку и показывал нож Кор-
нею Федотовичу. И он восклицал своё привычное:
— Ой, драпать надо!
Однако, покинув сумбурную и смутную станицу, налюбовав-
шись из дрожек на весеннее приволье, он приехал домой в хоро-
шем, светлом настроении, успокоенным. У околицы обогнал сгор-
бленного всадника. Елизар с недоумением взглянул на сияющую
физиономию Куприянова и что-то мрачно буркнул. А Корней
Федотович, войдя в избу, обнял за плечи Натали и радостно
возвестил:
— Остаёмся. Будь что будет. А плохого, я думаю, ничего не
случится. Хоть и новая власть, но вполне терпимая. Малость при-
щемили. Но это — малость. Кто нас не прищемлял? А эти, счи-
тай, справедливость восстановили. Остаёмся. Ты рада?
— Угу, угу, — закивала головой Натали.
— Ну, вот и славно. Господи, не лишай меня припоздалого
счастья, — сказал Корней Федотович, обратившись к тёмным об-
разам, и не видел хитрой усмешки Натали.
* * *
Накануне Пасхи Архиповы отправились в станицу на двух
подводах ещё до свету. На передней, пароконной, ехали Дмитрий
и Цэдэгма. На второй — сам Архипов. Ехали порожняком, если
не считать полдюжины мёрзлых бараньих туш и двух тороков с
выделанными волчьими и лисьими шкурками для Спиридона.
Малыш оставался на попечении молодой бурятки, возле которой
вился кривобокий уродец. Цэдэгма что-то ей говорила.
— Не беспокойся, — успокоила бурятка.
Определяя Капрала в престяжные, Денисыч мрачно сказал
Жаргану:
— Остаёшься за хозяина. Я вернусь вечером.
—————————— 251
— Зачем Капрала берёшь, хозяин? — Жарган положил вож-
жи на передок.
— А вдруг гарцевать придётся? Не на лозине же? — По-
прежнему мрачно ответил Денисыч.
Уродец на его слова дребезжаще засмеялся. Жарган незамет-
но лягнул его. Уродец заверещал. Обоз укатил, а некоторое вре-
мя спустя и уродец покинул заимку.
Он прошёл по расщелинам одинокой скалы, в которые не
рискнул войти Тимофей, и остановился, запыхавшись, перед чёр-
ной дырой.
— Хозяин вернётся в воскресенье вечером, — сказал уродец в
черноту, но как только там что-то зашевелилось и запыхтело и
проглянула чёрная тень, бросился бежать.
Невдалеке от истукана Денисыч свернул в заросли ольхов-
ника и остановился. Ему очень хотелось увидеть Далму, и поче-
му-то верилось — она вот-вот приедет. И сердце взволнованным
стуком вторило предчувствию — вот-вот, вот-вот, вот-вот. Дени-
сыч не отводил напряжённого взгляда от смутно угадывавшейся
дороги.
Утро занималось ясное, тихое, морозное. Инеем курчавились
деревья. Возвышавшийся над ними истукан был даже красив в
серебристом одеянии, скрывшем от глаз коросты и язвы на его
могучем теле. Мёрзлые тряпицы жестяно топорщились над убо-
гим капищем. Холодные, клочковатые облака сулили снег. Мо-
жет быть последний в этом году, но скорей всего, что нет, хоть и
май на подступе. Гольцы, гольцы — крыша Забайкалья. Кухня
погоды. Что здесь заварится, то внизу сварится.
Никак нынче не могла весна-молодица побороть старуху-зиму.
Всё шире распускала молодка нежно-зелёный платок над
неоглядными просторами, улыбалась людям голубоглазыми ур-
гульками, согревала души разливами цветущего багульника, за-
зывала в колки за пьянящим берёзовым соком, радостно стуко-
тала в сараях и под навесами по металлу, готовясь к посевной, и
напрочь забывала о своей грозной сопернице, таившейся в глу-
хих ущельях и урманах. Опадал тогда ласковый платок, и горь-
ко-горько плакала молодка над поникшими ургульками. Слёзы
превращались в сосульки, но не могли испортить её прекрас-
ный лик...
Как-то незаметно сошёл иней и Денисычу было жалко ут-
реннего волшебства. То ли он задремал, то ли Далма подъехала
неслышно, но Денисыч вдруг увидал её возле жертвенника. Дал-
252 ——————————
ма нежно гладила слегка опушившиеся веточки и что-то шептала
им бесхитростное, как мать, утешающая ребёнка. Вот она повер-
нулась, и его удивило её лицо. Оно было молодым и красивым,
как в тот майский день. Денисыч зажмурился. Старуху вовсе не
заботило, что наплели вокруг простого и светлого дня дяди в
мантиях и без оных, но с однобокими, подавляющими мозгами.
Она не поедет в храм, поскольку чтит Пасху как неистребимость
жизни, когда новая зелёная травинка и мокренький ягнёночек
намного важнее всевозможной надуми, духоты высоких, угнета-
ющих стен, тесноты и скрытой злобы, прикрываемой двуличием.
Её общение с Богом просто, естественно и уважительно. Он не
такой уж придуманный, как все остальные. Он земной и дос-
тупен всякому, живёт рядом, может быть, вот за этими деревья-
ми или в соседней балке. Он свой, почти ручной. Ему не нужны
богатые храмы, золочёные кресты и алтари, пышные одежды и
торжественные молебны. С него довольно тихой, задушевной бе-
седы, щепотки самосада, негодной гильзы и красивого лоскутика.
И он не равнодушен к людям, как все другие божества.
Архипов наблюдал за буряткой из своей засады. Желание
поиздеваться над Далмой, сказать, что ворон мёртв, а он живёт,
пропало. Далма украсила куст разноцветными ленточками, поло-
жила на камень бирюзовую стекляшку и вернулась на дорогу, к
низкорослой лошадке.
Разбирая вожжи, продралась взглядом сквозь заросли и упёр-
лась в Архипова — глаз в глаз.
После отъезда Далмы он остался один в любимой лесной
жути. Радостно вздохнув от счастья одиночества, он забрался в
телегу и, положив под голову кулак, скрючился на ворохе соло-
мы. Неотлучная спутница последних месяцев — тоска, тотчас
завладела им, а он и не противился, напротив, жаждал её власти,
понимая, что противоборство идёт к концу, что победить вечное
ему не суждено.
Уже через минуту тоска не оставила ни одного уголка его
души без своего пригляда. Она восторгалась его остановившимся
взглядом, могильной пустотой глаз, всем его обликом, выражав-
шим только одно — полнейшее безразличие к жизни. И вот она
услыхала то, чего так долго добивалась — его сильное и неуступ-
чивое сердце стало затихать: удары сделались редкими и почти
не слышными, а по лицу разлилась пленительная смертельная
бледность.
—————————— 253
О, звёздный час был близок! Но если бы наперсница скорби
и печали знала ещё, что в это самое время он приказывал своему
сердцу: «Разлетись в клочья, лопни шрапнелью, и я скажу тебе
спасибо», то могла бы в тот же миг праздновать долгожданную
победу. Наконец-то, она достигла цели, и с гордостью уступала
своё место безносой.
Но глупый поступок животного пустил дело насмарку. Инго-
да, проголодавшись и промёрзнув без движения, своевольно вы-
тянула телегу из чащобы и двинулась в сторону станицы. Дени-
сыч зашевелился, подобрал волочившиеся по земле вожжи и сел.
О, несчастье! — всполошилась тоска. — У него и сердце сту-
чит, как обычно, и вновь зарумянились щёки. Он снова на ногах.
И благодарит эту старую клячу, целует её в седеющий и лысею-
щий лоб, да ещё и подкармливает хлебцем!
Денисыч появился в станице к исходу первой Пасхальной
ночи. Чёрный крест грозно темнел на фоне серых предрассвет-
ных туч. Из маленьких зарешёченных оконец церкви цедился
желтушный, нездоровый свет. В жёлтом проёме двери двига-
лись какие-то фигуры, и оттуда доносился неясный, пугающий
гул. Денисыч привязал Ингоду к металлической ограде, под-
нялся на паперть и с обнажённой головой переступил порог.
Тяжёлый, спёртый воздух ударил в ноздри. Денисыч помор-
щился и рассеянно посмотрел на сумеречный иконостас. Как ни
был силён настой гнили, плесени и паутины он не мог задушить
аромат стряпни и топлёного масла. Терпкий дух слежалых одежд,
вынутых из сундуков ради праздника, запах пота, ладана, сго-
ревшего стеарина, дёгтя и конюшни обрушивался на всякого
входящего. Не скоро свыкался новичок с этим букетом, да и
свыкался ли? Не потому ли, скоренько исполнив обязанность и
приличие, т.е. мимоходом вспомнив о муках Христа-спасителя
и позавидовав его чудесному воскресению, напористо просил
его ниспослать какую-нибудь милость, и таким образом успоко-
ив свою совесть, прижимая к животу освящённый кулич, быст-
рёхонько выходил на свежий воздух, иногда даже забыв поце-
ловать пухлую руку божьего поверенного на земле развратного
отца Евлампия.
Литургия уже закончилась. Местная знать разъехалась. Ос-
тавшийся люд, в основном приехавший из посёлков и хуторов,
слонялся под гулким сводом из одного угла в другой, глазел на
254 ——————————
роспись стен и потолка. Бедняки и нищие пускали слюнки при
виде румяных цилиндров-куличей, вот уж истинно Голгофы, и
караваев, выстроившихся не по росту в несколько рядов вдоль
стены, как новобранцы на смотру, и ждали раздачи хлебов, как
когда-то при отце Паисии.
Десятки глаз устремились на Денисыча, но он не различал
появлявшихся на пути лиц, не замечал иронии и почтения, испу-
га и недоумения, презрения и открытой ненависти. Он опустился
на колени рядом с сухонькой, бедно одетой старушкой, со спины
похожей на девочку-подростка. Старушка услужливо подвину-
лась, освобождая место на половичке, ласково посмотрела на
Денисыча, но увидев, как он необычно крестится и тряхнув го-
ловкой при этом, тут же поднялась и засеменила к выходу, кладя
суетливые крестики на свой остренький подбородок и бормоча:
— Еретик, избавь от него боже.
Дмитрий проводил старушку насмешливым взглядом и уста-
вился на отца. Вокруг него вились местные парни. Сёмка Колес-
ников что-то нашёптывал ему. Игнат Спиридонов стоял рядом и
тупо смотрел куда-то в угол.
Денисыч горячо молился, низко опустив чалую голову. В эти
минуты мишура атрибутики и блеск фальшивого золота не ме-
шали ему. Он клал искренние поклоны прежде всего страдальцу-
человеку, романтику, мечтателю и утописту, сгубившему себя за
зря, но вовсе не Господу. Прав Иеремия, лукаво сердце человека.
Ему поклонялись, целовали ноги, восхваляли за исцеления и чу-
деса, но никто не подал воды, когда он умирал на кресте. Было от
чего содрогнуться земле.
Ближе других ему всегда было кантовское понятие о боже-
ственном начале. Отвергая мудрствования Аристотеля, Сократа,
Платона, Августина, Лейбница о непременном существовании ра-
зумного устроителя мира, это учение сближало человека и вы-
думку, призывало искать, находить и чувствовать Бога в самом
себе и жить по высоким нравственным законам.
В далёкие семинарские годы он тщательно изучил основные
течения теологии, с головой погружаясь в измышления, где за-
умь соседствовала с откровенным блефом, где не было порой ни
на грош заботы о самом главном субъекте — человеке. Это по-
трясло пытливого юношу. Всё было отвлечённо и путанно до
такой степени, что делалось страшно за себя, за доверчивых лю-
дей, за господ-сочинителей, не сумасшедшие ли они.
—————————— 255
«Фолианты мертвечины, смрад и глупость умствований», —
заключил он, когда всё первичное по этому вопросу было прочи-
тано. На сочинения современников он не хотел тратить время и
начал разыскивать в библиотеках книги по естествознанию и полу-
тайком читать их.
Эта наука увлекла его и стала причиной многих неприятно-
стей, когда дознались о причине чуть ли не до утра освещённых
окон его кельи и снижении интереса к богословским наукам.
Но гром разразился вне стен семинарии, дома, когда он ска-
зал, что приехал насовсем. Тогда же он впервые, словно внезапно
прозрев, разглядел отцовскую библиотеку и назвал её сокрови-
щем. Отец и радовался, и огорчался этому прозрению — он знал,
что выше законов природы нет ничего. Радовался за сыновний,
явно неординарный ум. Огорчался за неожиданный зигзаг в его
судьбе. Сам он исповедовал постоянство и, как крест, через всю
свою жизнь пронёс верность юношеской ошибке, панически бо-
ясь даже мысли, чтобы свернуть со знакомой дороги. Сам он был
священником уже в пятом колене, и наследование семейной тра-
диции казалось ему не только естественным, но и обязательным.
Состоялся серьёзный разговор. В заключение отец сказал:
— Помни одно: поиски истины — это путь обречённых на
гибель. Истина никогда не бывает в чистом виде. Не принима-
ешь громоздкой, унижающей религии, но не уходи от познания
Христа как необыкновенного человека, возможно, чрез меры че-
столюбивого, прежде времени разрешившего петь себе Осанну,
как Богу, не достойного ли так называться? И понёсшего за это
жестокое наказание. От кого? Но только ли от людей? Через
людей обеспамятевших — да. Бог это не что-то материально-бо-
родатое. Бог — это величайший сгусток интеллекта, и в поклоне-
нии ему нет ничего зазорного, ибо самое великое во Вселенной
это — ум. Вот из этих соображений и исходи, изучая жизнь Хри-
ста. Есть противоречия в учении, но есть и бесспорное. Вороши
свой ум, чтобы до конца разгадать эту красивую, но жестокую от
несбыточности мечту-надежду.
Панфил уважал отца. Он покорно возвратился в семинарию,
чтобы отлично закончить её и тут же навсегда снять рясу. Он
распрощался с нею на последней станции. Почтовый ямщик не
узнал его в новом, простом казачьем наряде и на его просьбу
ехать сказал, что карета занята молодым батюшкой и что он ждёт
его после трапезы. Это недоразумение долго веселило его и стари-
256 ——————————
ка-отца, втайне гордившегося мужественным шагом своего сына.
Так разрешился этот вопрос тогда. Уединённая жизнь под небом,
воздействие этого неба дали Денисычу много. И в последние не-
сколько лет простая и страшная мысль, как муха за двойным
стеклом, билась в его мозгу, не давала покоя, наводя на иронич-
ные размышления, что и он не совсем умственно здоров, как и
почитаемые миром господа-философы.
Дело в том, что в развитие отцовской идеи о Боге-Интеллек-
те, у Денисыча появилось своё понимание Бога. Суть его была
далека от всех известных ему учений и верований, но именно эта
суть и объединяла все религии и культы от людей цивилизован-
ных до дикарей, потому что под влиянием его Бога жили все
живые существа. Именно поэтому, едва научившись мыслить,
двуногое существо каким-то таинственным образом — по наитию
или наущению свыше — сразу же изобретало для себя верование,
на первых порах, как правило, смешное и примитивное, а потом
усложнявшееся и выраставшее в науку. У одних оно выражается
в длинных молитвах и золочёных храмах, у других — в молчании
перед трухлявым пеньком или резной деревяшкой. И то, и дру-
гое вызывает недоумение и насмешки с обеих сторон. Но ни та,
ни другая сторона не понимала и не понимает до сих пор, что это
приобщение к одному, единому для всех Богу.
По его убеждению вокруг людей существует ЧТО-ТО неося-
заемое ими. Это ЧТО-ТО велико и неуловимо и воздействует на
каждого из людей одинаково и непрерывно. Это воздействие не-
сомненно доброе, сдерживающее в людях страшные животные
инстинкты, иначе на земле не осталось бы и двух живых су-
ществ. Вот почему люди, ненавидящие друг друга до помутнения
разума, мирно расходятся при встрече, а кровожадные звери не
убивают один другого понапрасну. А многие вообще не помыш-
ляют ни о каком зле. Потому и слон никогда нарочно не насту-
пит на полевую мышку.
Денисыч грузно опустился на вывернутые ступни и понурил
свою большую, похожую на львиную, седую голову. Как всегда в
минуты полной отрешённости, всё окружающее переставало для
него существовать. Вот и сейчас отодвинулись в темноту и ра-
створились в ней бесследно высокие стены с оляповатыми рос-
писями. Из холодной, мрачной дали спасительно мерцала свеча у
ног Иисуса.
—————————— 257
Можете назвать это окружение Разумным Эфиром, Таинствен-
ной Силой, Высшим Разумом, или по-современному Биологи-
ческим полем, как хотите, это не меняет сути, но оно есть, и вот
этот человек с кротким взглядом больших серых глаз, может быть,
первый и единственный из людей воспринял это влияние в иде-
альном виде и поплатился за это жизнью от тех, кого хотел про-
светить и спасти.
Страстному, беззвучному монологу Денисыча чутко внимала
звёздная пустота.
Видимо, кто-то известил отца Евлампия о знатном прихожа-
нине. Он поспешно вышел из правой дверцы алтаря, оправляя на
ходу богатую ризу и водружая на место массивный крест на зо-
лотой цепи. Да вот беда, не сказали, кто же этот прихожанин,
потому и вздрогнул поп, увидав Архипова, потому и погасил угод-
ническую улыбку на жирных губах.
В расслабленной фигуре Панфила Денисовича не было и
намёка на боголепие и смирение, и отец Евлампий даже не смог
припомнить, видел ли когда-нибудь в храме такое богохуль-
ство, чтобы пред алтарём православный сидел, словно нехристь.
Все, кто был в церкви, не отводили глаз от странного богомоль-
ца, одинаково готовые броситься на него, или бежать в ужасе
прочь.
Звёздная мгла заклубилась, стены церкви водворились на ме-
сто, и Денисыч услыхал за своей спиной напряжённую тишину.
Сначала по тени, лёгшей перед ним, а потом по колыхнувшимся
полам ризы, он понял, что отец Евлампий хоть и с опозданием,
но всё-таки вышел навстречу, и нарочно не обращал на него ни-
какого внимания. Лицо батюшки оскорблённо порозовело. Глаза
потемнели. Здесь первым объектом внимания Евлампий считал
себя, а не Христа. Он злобно глянул по сторонам. Трусоватые
сразу же попрятались за спины передних, а передние готовы были
упасть ничком.
Наконец, Денисыч соизволил подняться. Оглядел взволно-
ванного попа и сказал буднично, как при ежедневной встрече:
— Здоров ли, станишник?
— Христос воскресе. — Отец Евлампий двинул к его лицу
зацелованный крест.
— Брось ты. Мне посредников не надо, — скривился Дени-
сыч.
258 ——————————
— Давно я вас не зрил в стенах храма божьего, — опуская
крест на тугой живот, молвил отец Евлампий.
Елей заструился с его лица, но в глазах не блеснуло ни кро-
шечной доброй искорки.
— А чего тут хорошего? — сказал задиристо Денисыч. — Гниль,
вонь. Хоть бы проветрил.
— Новый храм пора бы поставить, да по бедности нашей.., —
начал привычную песню Евлампий, но Архипов грубо осадил
его.
— Будет брехать-то. Не один ты деньги считать умеешь. Во-
руешь безбожно, потому и на ремонт не хватает. Да и кто в Рос-
сии не крадёт? Велика, богата, не растащить по карманам. Так
что не терзайся. — Денисыч усмехнулся.
— Не с чистым сердцем пришёл ты сюда, — качнул головой
Евлампий. — не веришь ты в бога…
И снова не дал ему договорить Архипов.
— Я в человека верю, — сказал он. — А того Бога, которого я
познал, ты и во сне не увидишь. Да и с сердцем чистым пришёл,
но с тобой поговорил и загрязнился. Так и все.
— Слонялся ты по жизни, как по пустой комнате, вот и сей-
час не знаешь, куда притулиться. Ни своих, ни чужих не разби-
раешь.— Отец Евлампий перекрестился. Не трудно было дога-
даться, что имел он в виду последние события на заимке: Архи-
пов стрелял, Архипов собаками травил, Архипов стойбище Дал-
мы разорил. Архипов, Архипов, Архипов. Не человек, а исчадие
ада. Только сейчас Денисыч понял, почему его приход вызвал
такой переполох в церкви.
— А ты как пастырь подскажи и направь: где — свои, где —
чужие? — Горячие угольки полыхали в глубине глаз Архипова.
Он шумно втянул воздух носом обвёл тяжёлым взглядом обсту-
пивших зевак, заставив их прятаться по тёмным углам. Архипов
и отец Евлампий остались вдвоём напротив царских врат. — Ну?
С кокардами или звёздами?
— Долг церкви…
— Ты не юли. Про долг я и без тебя знаю. Не я, а ты двоеч-
ником был. Ты прямо скажи, какой путь истинный? Под какой
тряпицей — белой или красной?
Вросшие в жир и мясо глазки отца Евлампия испуганно рас-
ширились. Он ничего не мог сказать.
—————————— 259
— То-то, — добил его Денисыч. — Зеваешь, как рыба. Сам
разберусь, — сказал Денисыч и пошёл к выходу.
— Проклинаю тебя, безбожник! — пронзительно закричал ему
в спину Евлампий.
Денисыч вызывающе ухмыльнулся в ответ.
Нищета ароматных хлебов не получила. Из правой дверцы
алтаря вышел Остап с огромным мешком и стал сбрасывать в
него божьи приношения. На придвинувшуюся голодную толпу
он ни разу не взглянул, не услыхал ни одной слёзной просьбы.
Скидал, умял, ещё добавил, взвалил на спину и удалился. Ста-
рушки собирали оставшиеся крохи.
Карпуша едва речи не лишился, когда увидел с колокольни,
что Остап высыпает куличи в кормушку свиньям.
— Э-эй! Дядя Остап! — крикнул он и закашлялся от волне-
ния.— Дя-дя…
Он отшвырнул верёвку, которую привязывал к самому мало-
му колокольцу, и кубарем скатился вниз, чтобы никогда сюда не
подниматься.
* * *
Денисыч стоял посреди широко распахнутых ворот и равно-
душно оглядывал просторное, пустое подворье.
Уже давно не радовал его приезд к остывшему очагу. Не
волновалось, как прежде, сердце, не чесались руки в предчув-
ствии работы, не роились в мозгу дерзкие планы и проекты.
Мёртво и пусто было в голове. И словно в отместку за открытое
равнодушие неприветливо хмурился на хозяина красавец-дом,
срубленный из отборных лиственничных брёвен и вознёсшийся
на высоком каменном основании для обозрения всей станицы.
Высокие, широкие окна были черны и безжизненны, а за ними,
он знал, были просторные и светлые, но такие же безжизненные
комнаты. В них бы смеху звенеть, в них бы песням звучать…
Тихо и чисто было в многочисленных хозяйственных пост-
ройках.
В них никогда не кудахтали куры, не блеяли овцы, не мыча-
ли телята, не визжали поросята…
Только однажды, для пробы, затапливалась в доме русская
печь. Её загнёток не знал чугунка или противня. Незадымлённые
кастрюли, горшки и сковородки ржавели кучей в углу. Женская
260 ——————————
рука так и не прикоснулась к ним. Здесь не пахло парным моло-
ком, свежеиспечённым хлебом и наваристым борщом. Паутиной
и плесенью покрывались стены и потолки. Волшебная сила за-
ботливых женских рук, вселяющая жизнь даже в неживые пред-
меты, миновала их. Тысячу раз правильно, дом без хозяйки —
сирота.
С каждым годом всё более чужим становился для него этот
«райский уголок», в устройство которого он вложил так много
сил, старания и фантазии. Вот и сейчас он мучительно размыш-
лял, зачем он сюда приехал?
А ведь, кажется, совсем недавно он, что называется, пропа-
дал здесь дни и ночи, оставив жену с младенцем Димой в тём-
ном родовом архиповском доме. По её желанию он строил жи-
лище светлое, высокое, просторное, где бы привольно и радост-
но было многочисленной детворе, которую она пообещала ему в
день свадьбы.
Первенец уже был, а он торопил её со вторым:
— Так когда же у Димы появится сестрёнка? — Денисыч
лежал под цветущим черёмуховым кустом на охапке травы и
смотрел на жену, баюкавшую сына. Она отозвалась на его взгляд,
придвинулась и склонилась над мужем.
— Так когда же у Димы появится сестрёнка?
— В своё время, — ответила жена, улыбаясь.
Он положил свои руки ей под мышки и ощутил под ладоня-
ми прохладную упругость молодого тела. Приподнялся и поце-
ловал её в подбородок.
— Спит?
Она подтверждающее прищурила глаза. Белая метель разра-
зилась над ними…
Он помнит тот день, когда, гордясь собою, привёз её в новый
дом. Начиналась осень, опадали листья, супилось небо, с реки
струился холодок. И она, полуугасшая, даже не находила сил,
чтобы порадоваться сбывшейся мечте — сказочному терему, си-
явшему ей навстречу вереницей окон. Он внёс её на руках на
высокое крыльцо и поставил у свеженьких перил. Её взгляду
открылся такой прекрасный вид на всю долину с домами Раз-
махнинской и сверкающей Ингодой, что она слабенько вскрик-
нула и подушечками пальцев прижалась к впалым щекам.
— Спасибо, Панфил, — сказала она через минуту. — Вот только
подвела я тебя…
—————————— 261
— Ничего, ничего. — Он привлёк её к себе и не видел её
грустных глаз, обращённых к небу. — Всё образуется. Мы нато-
пили печь. Прогреешься, отлежишься и… вся жизнь впереди. Ну,
а теперь через порог сама, только сама. Кошку мы уже впусти-
ли,— шутил он.
Она вошла и остановилась возле косяка. Сияющий паркет
длинной залы звал её вперёд — иди и смотри каждую из шести
детских, которые ты заказала. Они приглашают тебя чередой рас-
пахнутых дверей.
— Жить бы да жить, — тихо произнесла она, чтобы не услы-
хал Денисыч, отлучавшийся проверить, всё ли готово для хозяй-
ки и возвращавшийся с женщиной-прислугой, которая умело и
ласково обняла жену сбоку и сказала ему:
— Теперь уж мы сами. В тепло, в тепло. Первое средство.
Он смотрел им вслед и едва удерживал слёзы.
Давняя подруга Анастасии Регина, круглолицая, русоволо-
сая красавица, приехавшая вместе с ними, слегка наклонилась,
чтобы радостно лепечущий Дима мог с её рук дотянуться до папы.
Она была грустна, и всё-таки ободряюще улыбнулась Панфилу.
Утром жене стало хуже. Под руки они отвели её в спальню,
где у порога стоял уже доктор и привычно журчал:
— Ну, что же вы, голубушка?
А она виновато улыбалась мужу, словно повторяла — подве-
ла я тебя…
Денисыч вышел в залу. На большущей фуре привезли ме-
бель.
— Ставьте всё в угол, — приказал Денисыч двум грузчикам.—
Распаковывать пока не надо, — остановил он владельца магази-
на— пожилого и очень тактичного человека и отдал деньги. —
Спасибо.
Следом появился приказчик из посудной лавки.
— Кастрюли и тарелки для хозяйки от Зелепукина! — возве-
стил развязный малый. — Куда прикажите?
— В угол. В угол! Разве глухой? — закричал Денисыч.
Он ушёл в свой кабинет и зарыдал.
Она умерла утром. На самом восходе. Будто пытаясь спасти
милого человека, солнце в этот день очень поспешно выкатилось
из-за гор и сразу же всем теплом своим окутало её холодеющее
тело. Но согреть его уже не смогло.
262 ——————————
Денисыч сидел рядом и держал её стынущую руку в своих
живых и горячих ладонях. Анастасия была красивой женщиной,
но в этом рассеянном освещении, в свой последний час, уже от-
странившаяся от этого мира, ощущавшая мир иной и прислуши-
вавшаяся к нему, она была божественно прекрасна.
Ее губы что-то прошептали. Он наклонился.
— Не забудь про Регину. Она мне друг, и тебе станет другом,
а может, и женой… Спасибо тебе за любовь…
Не было жестоких судорог, никаких подёргиваний тела.
Вы замечали, как угасает свеча? Огонёк плавно бледнеет и так
же плавно исчезает. И тут же тонкая струйка дыма устремля-
ется вверх. Это улетает на небо душа только что оборвавшейся
жизни.
«Его последние минуты прошли естественно и просто». Где,
у кого он прочёл это патолого-анатомическое определение самых
трагических секунд человеческой жизни — её конца? Чтобы на-
писать такое, надо быть или самым отпетым литературным ци-
ником, или спившимся препаратором. От «простоты и естествен-
ности» последних мгновений любимой женщины он едва не умер.
Страх, переполнявший её большие серые глаза и слезинки умо-
ляюще заблестевшие в уголках говорили о том пороге, который
она переступила. Её рука, искавшая у него опоры и поддержки,
быстро разжалась и заметно отодвинулась. Но вот выражение её
глаз сменилось другим, определение которому Денисыч нашёл
много позже. Это было изумление. И вновь её рука вернулась в
его ладони и удивительно крепко сжала их. Сжала, как сжимала
на прогулке, когда она тянула его на гору, к любимым цветам, к
солнцу и воздуху, к счастью. Это было безусловно зовущее сжа-
тие, и его большое, сильное сердце быстрее, чем разум, подчини-
лись этому зову. Оно замерло бы навсегда, если б не Регина,
торопливо разжавшая мёртвую руку жены и вложившая в его
ладони свою живую любящую руку, не ведая, что тем самым
обрекла его на многолетние, бесполезные муки земного суще-
ствования, тогда как Анастасия хотела избавить его от них, уже
зная из того, другого мира, о грозящей ему страшной доле. «А
здесь совсем не страшно, не так, как говорят», — сказала она
этим пожатием, но он тогда не понял его и не оттолкнул Регину,
за что он до сих пор и благодарит, и ненавидит её. И потому она
нужна ему не для души, а для услады плоти, грубого момента,
если это без сердечного созвучия.
—————————— 263
Судьба никогда не делает ошибок. Но она милостиво предла-
гает вариант, а уж принять или отвергнуть должен сам человек.
И не надо вмешиваться посредникам в эти тонкие отношения.
Жизнь ушла из Анастасии, как вода в песок, оставив навер-
ху лишь тень любимых черт, которым тоже не долго быть. Ни
на одну секунду в её взгляде не промелькнуло упрёка. Взгляд
был сострадательно-любопытствующим и направленным внутрь
себя. Денисычу и в миру, и в священническом сане иногда при-
ходилось наблюдать подобное. Вероятно, в тот решающий мо-
мент будущее предстаёт перед умирающим не в простеньких
небесных картинках, а в чём-то другом, более жёстком и осяза-
емом. Не потому ли по-разному ведут себя люди на смертном
одре — одни в ужасе, другие — в радости — что за несколько
секунд до вознесения духа по чьей-то высшей воле узнают своё
предначертание или как высшую кару за грехи земные, или как
великую награду за прожитое и сотворённое здесь. Жаль, что
это видение является в конце пути. Нет, чтоб в самом начале,
как предостережение, которое может и не стать предопределе-
нием, если человек победит себя в себе самом и на финише
предстанет совсем другим. Ради своего вечного блаженства, ради
любви ближних, проводивших его, и тех, кто его встретит. Уяс-
нить бы это всем как урок, как назидание. Но люди глупы и
самонадеянны. Каждодневный опыт не указ, как и подвиг Хри-
ста во имя всех живущих. Человек с ласковым взглядом всегда
несчастен, доброго везде презирают. Человек, на которого на-
деешься, оказывается бессердечным. Нет справедливости. Зем-
ля— приют для злодеев.
Чёрная душа в смятении от предстоящих мук, но боль эта не
физическая, а нравственная, поскольку тело к тому времени уже
мёртво. Чистая душа — ясна и тиха. Так уходят от нас святые,
чтобы жить вечно. Так умерла Анастасия. В бессилии перед ро-
ком он склонил голову, но тут же вскинул её и предъявил ко-
щунственные претензии громко и задиристо.
— Кому, как ни ей, этому ангелу, жить да жить? Почему ты
выбрал её, а дурных, никому не нужных на земле, множащих зло,
оставил? Значит, они тебе не нужны, Господи? Но святые нам
здесь, на земле не меньше нужны, чем тебе на небесах!
А потом были похороны. И тут Денисыч увидел в Регине
повторение Анастасии — тот же волшебный свет из глаз, тот же
чарующий наклон головы. Стоя на коленях по другую сторону
264 ——————————
свежего могильного холмика, она страдала искренне и глубоко и
гладила его, за три дня поседевшую голову.
Месяц спустя среди простеньких деревянных крестов появил-
ся невысокий беломраморный памятничек с надписью:
Архипова Анастасия,
28 лет от роду.
Спи отрада моя, жажду встречи с тобой
Твой муж.
Молодая женщина на барельефе из правого верхнего угла
плиты с кроткой улыбкой вчитывалась в эту сердечную эпита-
фию…
Памятничек исчез в сентябре 1918 года, когда гужом валил
на восток освобождённый бело-чешский корпус. Были там и куль-
турные люди. Они сразу оценили художественную ценность над-
гробия и увезли его в свою цивилизацию, правильно рассудив,
что эти бородатые дикари обойдутся без такого высокого искус-
ства…
* * *
Лёгкий шорох в глубине двора отвлёк Денисыча от мрачных
воспоминаний. Он с неохотой вернулся из прошлого.
Шебуршание послышалось из приоткрытой двери конюшни.
Кто-то пятился крадущимся шагом и сильно горбясь. Человек
стал распрямляться и, заломив худую шею за кромку двери, со
страхом и мольбою смотрел на толстые, разлапистые навесы. Это
был, конечно же, Казачишка. Что он тащил из конюшни, пока не
было видно, а чего опасался — непонятно. Денисыч с улыбкой
наблюдал за своим сторожем. Между тем Казачишка вышел из-
за двери и замер. К груди он прижимал целое беремя упряжи.
Вечный труженик, он и в этот ранний час уже был занят делом —
готовил хозяйскому сыночку парадный выезд. Наезжая в стани-
цу, Дмитрий любил пофорсить то ли верхом на чистокровном
скакуне, то ли в высокой, рессорной коляске, которая была уже
выкачена из сарая и стояла рядом с походной, той, на которой
молодые приехали с заимки.
Выбравшись наружу, Казачишка облегчённо вздохнул и только
начал осторожно поворачиваться к импровизированному столи-
ку, — доске на двух чурках — где просторно лежали всевозмож-
ные скорняжные принадлежности: тонкие и толстые, кривые и
прямые шила, крючки, дратва, ножи, щипцы, ремешки, молоточ-
—————————— 265
ки и гвоздики кучкой, как высокая дверь, грациозно качнувшись,
легко и плавно заскользила на кованых петлях. Металлический
скрежет, нескончаемо длинный и на одной высокой ноте, смер-
чем ворвался в его нутро, волчком крутанулся по нервам, нама-
тывая их, как пряжу на веретено. Казачишка скорчился и, бросив
ношу с остервенением зажал уши. Скрежет был действительно
таким пронзительным, что и у Денисыча заныли враз все зубы, а
под языком разлилась солоноватая слюна.
Дверь упёрлась в бревенчатую стену. Скрип прекратился. Ка-
зачишка сорвался с места, подбежал к двери и начал водворять
её на место. Он толкал её головой, низко наклонившись, мелко
перебирал ногами и в эту минуту был похож на жука-скарабея.
Когда лязгнул запор, Казачишка сорвал с головы шапку и гром-
ко выругался:
— Чтоб тебя перевернуло задом наперёд. Сколько не смазы-
ваю, всё равно поёт, проклятая.
Денисыч улыбнулся. Сладостная истома покоя, обволокла сер-
дце. Он засмеялся неожиданно старческим, дребезжащим сме-
хом. И словно в благодарность за этот смех, засияли окна дома,
первыми из всей станицы поймав лучи только что вышедшего
солнца.
— Здравствуй, Казачишка, — весело крикнул Денисыч.
— Здравствуй, Панфуша. Христос воскрес. — Пряча под шапку
розовую лысину, открыто, по-детски улыбаясь, отозвался Каза-
чишка и поспешил к Денисычу. Они обнялись, трижды чмокну-
лись. — Волновался я за тебя, страсть как. Молодые-то вот-вот
из церкви придут, а тебя всё нет. А ты за ними, сказывают, ехал
и пропал. Вдруг, я думаю, и тебя нечистый в гольцах прищемил.
Не дай-то бог! Ругал я их на чём свет стоит, что за тобой не
вернулись, да из беды не ослобонили, а им хоть бы хны, смеются.
«Он любому чёрту рога скрутит», — говорят.
— Какая там беда, — сказал Денисыч. — Не в первый же раз.
— Для Авдея Пичуева гольцы тоже не в новинку, да чуть
было там не сгинул. Кто-то волосатый, дикий, вся рожа в шер-
сти, ни дать, ни взять дьявол, накинулся на него. Едва не рехнул-
ся мужик. Только недавно в себя пришёл.
— Старая песенка, — сказал Денисыч и поманил лошадку.
Ингода прошлёпала широкими копытами по луже и подошла к
хозяину.
266 ——————————
— Это верно. Песенка старая и надоела уже, — вдруг легко
согласился Казачишка и почти бегом поспешил навстречу к сво-
ему любимцу Капралу.
Денисыч с любопытством посмотрел ему вслед, дивясь вне-
запной перемене тона. Никогда к этой теме — разбою в горах —
Казачишка равнодушен не был. А тут — отмахнулся.
— Капралушка, ты мой, Капралушка, — защебетал Казачиш-
ка, обнимая коня за шею. — Вот как я тебя окрестил, все завиду-
ют. Любишь ласку, любишь. И меня не позабыл. В пристяжных
ходишь? Вот как тебя, чистопородного! Скоро и в оглобли, гля-
ди, поставят. Ну, ну, не озорничай. Учуял корочку. На, получай.
Табачком немножко перемазалась, ну, да ничего. Ты и раньше
любил с табачком. И ты хочешь? — Это он обратился к Инго-
де.— На, разговейся.
Хозяйственный человек, он терпеть не мог беспорядка и по-
этому сбегал и запер ворота.
— Давай я тебя ослобоню да в стайку поставлю, — сказал он,
возвратившись.
— Стайки — для коров, а он — жеребец. Для него есть ко-
нюшня, — проговорил Денисыч, с грубоватой нежностью теребя
Капрала за гриву. Казачишка выпряг коня и повёл в конюшню,
но Архипов остановил старика.
— Привяжи его здесь, — сказал он. — А вот кобылу уводи.
— А в церковь ты как? Или верши?
— В церкви я уже был.
Казачишка понимающе воззрился на хозяина, а тот, не обра-
щая внимания на его оторопь, занялся разбором поклажи. Недо-
умение Казачишки было вполне обоснованным — Денисыч ни-
когда не заворачивал в церковь мимоходом. Церковь была для
него Храмом совести, души и духа. К походу в церковь он гото-
вился загодя.
Казачишка поставил Капрала к коновязи, а Ингоду отвёл в
конюшню. Скрипучую дверь он открыл на одну треть — в этом
диапазоне она не визжала.
Тем временем Архипов, встряхивая одну за другой волчьи
шкуры, развешивал их по краю брички. Они ниспадали шелко-
вистой завесью.
Пушистые зимние хвосты струились по земле.
Казачишку не удивило такое богатство — он и раньше виды-
вал у хозяина вороха волчьих, рысьих и лисьих шкурок, но он ни
—————————— 267
разу не хвалился ими так откровенно. А нынче выставил на по-
каз, будто кого-то ожидая. Зачем-то оставил Капрала. Тревога
постепенно овладевала Казачишкой. Он то покусывал нижнюю
губу, то запускал руку под шапку и царапал затылок. На Дени-
сыча не смотрел, но когда он всё-таки повернул голову, то его
испугало застывшее лицо Архипова: оно было серым. Остано-
вившийся взгляд вонзился в какую-то невидимую точку в про-
странстве. Его руки поднимались и опускались замедленно, клеш-
неватые пальцы с силой впивались в пушистый мех, ноги пере-
двигались несогласованно, подсекая одна другую, голова вдави-
лась в плечи и ворочалась не иначе, как вместе с туловищем.
Было такое впечатление, что руки, ноги, голова, глаза живут сво-
ей, строго обособленной жизнью. Старику стало жутко. И вдруг
эти разобщённые действия никогда не сольются воедино и не
образуют больше привычную для глаза гармонию движений —
осмысленную и натуральную?
И потому, когда Архипов заговорил своим обычным глухова-
тым голосом, вплетая в него игривые нотки, Казачишка затряс
головой, избавляясь от наваждения, кулаками протёр глаза и от-
крестился.
— Привиделось что-то? — спросил насмешливо Денисыч.
— Да уж привиделось, не дай-то, господи. — Голос у Каза-
чишки дрожал. Он настороженно приблизился к Денисычу.
— Ну, тогда крестись, — Архипов ухмыльнулся ему в лицо. —
Всё время забываю тебя спросить: имя у тебя есть? — спросил он
злобно.
Казачишка открыл рот, соображая, брови расползлись, из-
мельчая глубокую морщину между ними. Наслаждаясь замеша-
тельством работника, Архипов начал ему с ехидцей помогать.
— Меня, к примеру, Панфилом зовут. Отца Денисом звали.
А у тебя какое имя?
— Казачишка.
— Это — прозвище. А имя?
— Это и есть имя. — Раздражение промелькнуло в голосе
Казачишки. Ему вдруг расхотелось делиться недавней радостью
обретения фамилии, имени и отчества. А ведь мечтал известить
об этом с гордостью.
— А фамилия? — смеялся Архипов. Ему нравилась эта игра
ещё и оттого, что смиренный Казачишка, наверно, впервые в жизни
выпустил иголки.
268 ——————————
— И фамилия — тоже, — с досадой проговорил Казачишка. —
Мне много не надо, как вам: Панфил Денисыч, Спиридон Спири-
доныч, Корней Федотыч. — Казачишка ломанул шапку набок,
изогнулся в шутовском поклоне, шаркнул ногой и сердито, ставя
на этом точку, отрезал:
— Казачишка, да и всё тут. — Задранным носком ичига он
поддел ошмётки сена и с вызовом посмотрел на Архипова. Это
рассердило Денисыча.
— А ты хитрый, — сказал он глухо. — небось, знаешь, что
означает слово казак. Знаешь? Казак, значит — вольный. Понял?
Вольный! Свободный! — Архипов гневно потряс кулаками перед
грудью. Присвоил символ целого сословия себе и прибедняешь-
ся. Ёрничаешь тут. — Какую-то скрытую боль вымещал хозяин
своими издёвками на безответном работнике. Поделись он своей
бедой, смотришь, и стало бы легче обоим.
— Кураж всё это, Панфуша. Кураж. — Казачишка усмехнул-
ся. Его умные, добрые глаза с сочувствием глядели на Денисыча.
Глядели спокойно, без боязни и заискивания. Впервые за много
лет Денисыч вгляделся в лицо своего работника и изумился —
перед ним был совсем не старый человек, по крайней мере, ро-
весник. А он всегда считал его выжившим из здравого ума стари-
ком, непригодным к жизни полоумком, держал его из жалости,
поручив дедовскую работу — сторожить. Архипов отвернулся и
молча двинулся к дому. Казачишка последовал за ним.
Полукруглое, в два уступа крыльцо, образовав наверху про-
сторную площадку, изящно растекалось в обе стороны под навес
крытой террасы. Архипов шагал по каменным ступеням, сосредо-
точенно глядя под ноги.
— В доме всё в порядке? — хмуро спросил он.
— Обижаешь, Панфил Денисович.
Поднялись наверх. Парадная дверь — широкая и высокая (по
росту хозяина) — располагалась по центру фасада. Архипов вздрог-
нул от прикосновения к позеленевшей бронзовой ручке и дваж-
ды сильно дёрнул её на себя. Но дверь не открылась. Тогда он со
злостью толкнул её внутрь.
Через гулкую, светлую залу, ёжась от затхлой пустоты рас-
крытых боковых комнат, он, словно в испуге, устремился к свое-
му кабинету в дальнем конце коридора. Паркетный пол гостиной
во многих местах вспучился и «дышал» под ногами. Клёпки там
и сям стояли «домиком». Гипсовая головка нимфы лежала на
—————————— 269
дерюжке посреди зала. Печальными, выпуклыми глазами она смот-
рела в потолок, где в неге лепных волн и экзотических растений
изгибалось её белоснежное тело. В углу громоздились диваны,
кресла, столы, этажерки, трельяжи и тонконогие венские стулья.
Все было в фабричной упаковке, заметно обветшавшей. Чёрные
полосы грибка тянулись над плинтусами. Пахло амбаром. Дени-
сыч ускорил шаг и трусливо скрылся за широкой, кожей обитой
дверью, едва не прищемив ею голову зазевавшемуся Казачишке.
Почтительно сняв шапку за порогом, он с необоримым волнени-
ем приблизился к книжным стеллажам, трепетной рукой погла-
дил теснёные золотом переплёты фолиантов и вздохнул извиня-
юще.
Да, бывать здесь он стал непростительно редко. За восемь
лет таборной жизни раз десять, не больше. Невидящим взглядом
скользнул по Казачишке, положил руки на стол и блаженно заж-
мурился. От приятной прохлады полированного дуба, вонзив-
шейся в ладони, такой желанной и такой глубокой. Это было
самое любимое ощущение. Не к нему ли он и нынче стремился,
чтобы успокоить сердце, охладить разгорячённый мозг; чтобы
обрести минуты благодушия, расслабленности и жалости к себе.
Чтобы заплакать над своим прошлым и будущим. Чтобы про-
светлённый мозг возжаждал деятельности, а в руках оказались
бы перо и стопка бумаги. Чтобы книги с полок, как и прежде,
переселилась бы на стол, на диван, на подоконник, к ножкам
кресла и окружающий мир перестал бы существовать. Чтобы за
глотком свежего воздуха выходить глубокой ночью, оберегая дра-
гоценное вдохновение от чужого глаза или пустого слова. Он
помнил эти счастливые периоды. Но помнил и то, чем это закан-
чивалось. Проходила неделя-другая, и смирительная рубашка по-
вседневности начинала душить смелую фантазию, огонь вдохно-
вения уже не искрился, а дымил, как нагоревший фитиль. Жгу-
чий стыд охватывал его, когда он перечитывал написанное, и
светлый поток из добрых чувств, порывов и мыслей ужасал сво-
ей утопичностью, неосуществимостью. Мечта и действительность.
А между ними область великого нравственного напряжения, опас-
ного для нормального человеческого существования, чреватого
потерей жизненной опоры и критического отношения к себе. Жить
надо чем-то одним — или выдумкой, или реальностью. Раздвое-
ние сознания грозит страшными душевными потрясениями. Быть
блаженным и циником одновременно — невозможно.
270 ——————————
Тяжкая хандра становилась тогда его владычицей — свет мерк
в глазах, а тоска давила сердце. И он отдавал рукопись на рас-
топку. Казачишка равнодушно комкал бисером краплёные лист-
ки и поджигал. В считанные секунды огонь пожирал труд вдох-
новенных недель, оставляя в камине лишь серую пелену летуче-
го пепла. На душе становилось легко…
Архипов открыл глаза. Казачишка толкал к двери топчан, а
следом волок вывернутый наизнанку тулуп.
 Он был верен себе — делал сразу несколько дел.
— Почему ты не спишь на диване? Ведь я разрешил тебе, —
сказал Денисыч не очень дружелюбно.
— Мне на досках привычней, — ответил Казачишка. — Лёг —
встал, одетый — раздетый, грязный — чистый, никакого беспо-
койства. Чуешь, какое здесь тепло? Каждый день печку топил,
как ты наказывал. А осенью и зимой даже по два раза на день.
Все книжки сберегал — Он вытолкнул топчан за дверь, туда же
выбросил тулуп.
— Правильно делал. — Денисыч любовно оглядел ряды книг,
снова подошёл к стеллажам и снова ласково коснулся переплё-
тов.— Есть ли им цена? Это подарок моего отца. Его завет. —
Денисыч помрачнел. — «Нет Бога-человека, есть Человек-бог».
Ох, и потерзали его. Церковники это умеют. Искусство травли у
них со времён Христа на высоте. Прозрение всегда дорого стоит.
Может, потому и умер в пятьдесят? Он называл себя нере-
шительным и слабым. Но всем бы такую твердость духа. Сердце
в куски изорвали, а он не отступился. — Архипов вздохнул. —
Имною он гордился, хоть и осуждал для виду, когда я сбросил
поповскую рясу. От своей участи оберегал. Неужели боялся, что
я не выдержу истязаний? Религия. Безотчётная вера. Если заду-
мался, значит — погиб. Отец распознал и отверг эту глупую и
злую шутку. А вот нашему Емельке, на всё на это наплевать. Ему
лишь бы сытно есть да мягко спать.
— Какому Емельке? — морща лоб, спросил Казачишка. —
Адали всех учёных перебрал, а такого не знаю. Есть Емельян в
Зубаревской, но он по грамоте родня пенькам еловым.
— С отцом Евлампием. Его настоящее имя — Емельян. —
Денисыч прервал рассказ и стоял задумавшись. — Емеля-дура-
чок. Не сказочный, а настоящий, которого за тупость из семина-
рии выперли. Дурак, а выше всех сидит. Церковь. Батюшка. Су-
—————————— 271
дья. Вот и меня в безбожники записал. Даже проклял сегодня.
Вот тебе и недотёпа.
«Правильно говорят, блажной хозяин стал. Дмитрий, пра, в
него. Эта болячка и в нём проклюнулась», — думал сочувственно
Казачишка, наблюдая за Архиповым.
— А, пустое. — Денисыч махнул рукой, встряхнулся, мельком
глянул на Казачишку и, раскинув руки вдоль полок, страстно
заговорил:
— По окончании учёбы я намеренно остался в Размахнинс-
кой, чтобы заниматься наукой. Историей, географией, этногра-
фией. Тем более, что объект для наблюдений был рядом — каза-
ки, буряты, инородцы на севере, китайцы на юге. Этим наукам я
хотел посвятить всю свою жизнь. И успехи были. В журналах
печатали. В Учёном Обществе в Иркутске доклады делал. Сам
Николай Михайлович Пржевальский в путь благословил. — Уже
давно Архипов говорил бесцветно и уныло. Страсти у него хва-
тило лишь на первую фразу. В голосе не было ни горечи, ни
сожаления, будто рассказывал о чужой жизни, к которой не имел
ни малейшего отношения.
Вопреки всему «обчеству» он полным основанием считал свою
жизнь погубленной и в сотый раз оглядывал пройденный путь,
пытаясь найти тот злополучный изгиб, который увёл его с пре-
красной и трудной стези исследователя и писателя на торную
обывательскую дорогу, а она услужливо и коварно завела его в
трясину жизненных мелочей. Свою оплошность он долго не за-
мечал, а когда заметил, рванулся, как птица из силка, застонал,
заплакал, ясно предвидя страшную долю, буйствовал, не желая
смириться, да было уже поздно. Путы оказались крепкими, а при-
обретённые привычки и страстишки тяжёлыми жерновами тяну-
ли на дно тухлой обыденщины. И вскоре он осознал — его звезда
погасла. Чернота сомкнулась над головой. За предательство меч-
ты он расплатился щедро — уехал за гольцы.
Душевные терзания хозяина мало трогали Казачишку, по-
скольку уже успели надоесть. Эту исповедь он слышал не однаж-
ды. Привык к тому, что она повторялась при каждом его приезде.
Так же знал, что после неё хозяин просветлеет лицом, сытно, с
выпивкой поест, угостит и его, Казачишку, рюмочкой водки, вы-
даст плату и отпустит на несколько дней на все четыре стороны,
а сам завалится на диван отдохнуть до прихода Регины Федоро-
272 ——————————
вой — солдатской вдовы, цветущей сорокалетней бабы, которую
он звал не иначе, как Регина — царица моя.
Остановив взгляд на работнике, Денисыч подвёл мрачный
итог:
— А заканчиваю жизнь вот так — кулаком, врагом всем и
всему. Да в придачу безбожником.
Он вернулся к столу, пальцем расписался на пыльной поли-
ровке, распахнул доху и сел на подлокотник кресла.
— Береги их, Казачишка. — Он кивнул на книжные ряды. —
Береги и не отдавай Спиридону за всё его золото. Он подговари-
вается. Угадывает, свинья, что это великая ценность.
— За всё золото? Эту гумагу? — У Казачишки округлились
глаза. — Почему ты мне раньше не сказал, что они дороже золота
стоят? Я бы не взялся сторожить. Вдруг ограбят? Чем я рассчи-
таюсь? Только в тюрьме не сидел! — Казачишка разволновался.
Треухом тёр красную, потную лысину и тяжко вздыхал. Он умо-
рился. Такая длинная речь была не по нём.
— Успокойся. Кому они здесь нужны. — Архипов посмотрел
в окно, будто кого-то ожидая. Свесил тяжёлую голову на грудь и
устало закрыл глаза.
Казачишка стоял у двери и прислушивался к глубокому и
мерному дыханию так вдруг заснувшего хозяина. От нечего де-
лать вдавливал в трещину колоды капельку смолы. Иногда он
бросал своё занятие и долгим, сосредоточенным взглядом оста-
навливался на Архипове. А Денисыч не спал. Он чувствовал вни-
мательный взгляд на себе, знал, что работник терпеливо ожидает
продолжения обычного — денег и выпивки с хозяином и не спе-
шил «просыпаться».
«Ну, постой, постой, — с издёвкой думал он. — Видишь, хо-
зяин почивает».
Казачишка со вздохом повернул голову и вдруг увидел уст-
ремлённый на него по-над воротом дохи широко распахнутый
глаз и вздрогнул.
— Видно, правду сказывают, что ты как бы не в себе после-
днее время, — сказал он с горечью. — Вот сейчас и чудишь. На
заимке безумствуешь. С Тимофеем не по-людски обошёлся. За-
чем так? — Не дождавшись ответа, повернулся к трещине. Но
глаз сверлил ему висок. Казачишка поёжился и повернулся к
Архипову. — Нехорошо. — Глаз попрежнему горел над воротни-
ком дохи. — От такого богатства малым деткам отказал. Грех-то
—————————— 273
какой! Спиридон и тот не пожадничал, а ты! — Казачишка начал
тереть шапкой вспотевшую лысину.
Глаз захлопнулся. Архипов поднял голову, потянулся и в не-
доумении посмотрел на работника.
— Ты чего тут раскричался? — спросил он мирно. — Вздрем-
нуть не дал.
— Но ведь это ты, — едва выдавил из себя бедный Казачиш-
ка и поднёс к лицу колечко из пальцев. Один глаз он прищурил,
а другим, округлившимся, смотрел в дырку на Архипова. Дени-
сыч подошёл к нему, вгляделся.
— Странный ты какой-то. Всё тебе что-то кажется.
Казачишка в изнеможении привалился спиной к дверному
стояку.
— Вот-вот. Отдохни-ка лучше, — сказал Денисыч и отошёл к
окну.
Успокоившись, Казачишка сказал:
— Не нравится мне твой постоялец, который с молодыми
приехал. Не он ли был зачинщиком?
Денисыч понял, Казачишку всё ещё волновали события на
заимке.
— Нет, не он. Я. — При этих словах он повернулся к Каза-
чишке, который, устав от хозяйских причуд, спиной открыл дверь
и перетаскивал ноги за порог, собираясь улизнуть. Но Архипов
остановил его.
— Какие новости в станице? — спросил он.
— Семёнов снова из Маньчжурки выполз.
— Эту новость я раньше тебя узнал. Что ещё?
— Весь Первый Аргунский полк на него выступил. Наши
казаки тоже собираются. Я тоже решил иттить. Ох, и вставим же
ему ноги задом наперёд.
— Да, особенно ты, самый главный вставляльщик, — зло ух-
мыльнулся Архипов.
Он смотрел на Казачишку и думал, что мечта-заноза о луч-
шей жизни, гонимая и душимая, безжалостно уничтожаемая не
век и не два на каторгах и в тюрьмах России, всё-таки проросла.
Сама земля питала эти ростки соком, по-матерински оберегала
их и силу им давала. Те, кому они несли погибель, со страхом и
ненавистью следили за их ростом, вытаптывали в злобе, вряд ли
понимая, что ни какой буре их уже не сгубить. К этим людям
принадлежит и он, Денисыч.
274 ——————————
— Да, уж кому-кому, а тебе непременно идти надо. — Архи-
пов окинул сторожа холодным, презрительным взглядом. Это не
ускользнуло от Казачишки. Он закусил правую сторону нижней
губы и с минуту смотрел в пол: так он подавлял гнев. Архипов
знал, что после этого насилия над собой, он становится ещё бо-
лее покорным и преданным Калебом, и никогда не мешал работ-
нику покорять самого себя. Он любил такие минуты. Но вот
Казачишка поднял голову и заговорил. Ни в голосе, ни во взгля-
де не было и тени привычной покорности. Не было и гнева. Только
голос чуть заметно дрожал от обиды.
— Я, однако, пойду, — сухо проговорил он. — Не обессудь, но
служить тебе я больше не буду. Клин мне нарезали. Пахать, се-
ять буду. Да и в поход собираться надо. — Он замолчал и, хмуря
брови, мял шапку в руках. — Товарищ Гурин не насмехался, ког-
да в Красную гвардию записывал. Так-то. — Казачишка отвер-
нулся, но тут же низко поклонился и сказал с улыбкой: — Бывай
здоров, Панфил Денисыч, — и вышел из кабинета. Мягко при-
крытая дверь в паз не вошла и бесшумно отворилась следом за
ним. Архипов видел его удалявшегося в проёме двери.
— На чем же ты свой клин обработаешь? — спросил он громко
и язвительно вдогонку. — У тебя же и коня-то никогда не было.
— А теперь будет. Спиридона малость задом наперёд потес-
нили — лошадкой приказали обеспечить. Артелькой работать
будем, а Дормидонт Григорьевич за командира, — сказал Каза-
чишка, остановившись.
— «Приказали, потеснили», — съехидничал Денисыч.— Быс-
тро это у вас получается. Опериться не успели, а уже грабите. До
меня-то скоро доберетесь?
Казачишка с сожалением посмотрел на хозяина. Пересекая
залу, обошёл головку Нимфы, лихо сдвинул набок облезлый
треух — не иначе, как гора с плеч свалилась — оглянувшись,
засмеялся.
Ветерок из открытой форточки качнул запылённую штору в
кабинете. Архипов понял, Казачишка вышел, как всегда, тихонь-
ко притворив за собой парадную дверь.
* * *
Жуткая тишина мёртвого жилища вползла в кабинет. Дени-
сычу стало неприятно одному, и он направился в другой конец
дома, где подальше от отца всегда располагался Дмитрий.
—————————— 275
Тихий смех и шёпот остановил его у самой двери. Рука за-
мерла на холодной ручке. Смеялась Цэдэгма, а в её смех вплетал-
ся напряжённый мужской голос — прерывистый, нетерпеливый.
— Вот заявится муженёк или тесть, они тебе покажут, как
чужую жену соблазнять.
— Они давно всё знают и сейчас молятся за нашу любовь —
это был голос Комогорцева.
Зашуршала одежда, послышался звук, похожий на шлепок, и
Цэдэгма простонала:
— И где ты всему этому научился?
— Жизнь научила.
— А правду говорят, что ты Спиридоновскую Фастину обра-
тал?
— Она сама этого хотела.
Денисыч зажмурил глаза, стиснул зубы. Мотая головой и
волоча ноги, потащился к выходу. Шапка выпала из рук. На воз-
духе он рванул ворот рубахи и прижался левой стороной груди к
точёному террасному столбу.
— Какая мразь. О, боже! — стонал Денисыч.
Обеспокоенный Казачишка уже спешил к нему, бросив, оби-
женно заржавшего Капрала.
— Погоди ты, не видишь хозяину худо?
Вглядываясь на бегу в перекошенное, бледное лицо Денисы-
ча, он с тревогой вопрошал:
— Что, Панфуша? Сердце? Ты присядь, присядь, — и заспе-
шил вверх по ступеням.
Оттолкнувшись от столба, Архипов двинулся вниз и чуть не
затоптал Казачишку. Ветер растрепал ему седые волосы, распах-
нул доху, коснулся открытой груди. Казачишка суетился возле,
ничего не понимая и не зная, чем помочь.
— Мразь. — Гримаса отвращения передёрнула лицо Архипо-
ва. Он застонал и начал оседать. Казачишка кое-как усадил его,
привалив к перилам.
— Вот беда-то. Ты дыши, Панфуша, дыши. Я сейчас шапку
принесу. Вот горе-то, ей-богу.
Архипов медленно повернул голову — за калиткой стояла
Регина Федорова и смотрела на него испуганными глазами. Он
встал, пересёк двор.
Она качнула головой, кланяясь, и вплотную подступила к
ограде, красными от холода пальцами, крепко сжимая железные
прутья. Он накрыл их своими большими, горячими ладонями.
276 ——————————
«Неужели и ты такая?»
Пытая её немым вопросом, он пристально всматривался в
глубину милых, любящих глаз, верил и не верил в искренность
тревоги, полыхавшей в них, видел вздрагивающие от испуга соч-
ные губы и сомнения холодными клещами сжимали сердце.
И в то же время он радовался, что есть на свете человек,
которому он дорог, благодарил судьбу за этот подарок, но поче-
му-то в памяти всплывали ни минуты радости с Региной, а тот
хмурый и холодный день над могилой Анастасии.
Угольно-чёрная прядь скобкой легла на морозный румянец
Регининой щеки. В этой пряди ярко светилась серебристая нить.
Отделив седой волосок от других, Денисыч наклонился к
Регине и откусил волосок у самого его основания. Слёзы заблес-
тели на глазах у женщины.
Тройка вывернулась из нижнего проулка и прибавила ходу,
устремившись вверх, к Архиповскому дому.
— Иди домой, Регина. Не беспокойся. Это скоро пройдёт. —
Бледной, холодной щекой он коснулся её полыхающей щеки. —
Иди. Я покличу тебя.
Регина поправила пуховый платок на голове, спрятала в ру-
кава пальто озябшие руки и, не оглядываясь, пошла назад, в ста-
ницу.
Тройка вихрем пролетела мимо. Откинувшись на спинку си-
денья, Спиридон Спиридонович кланялся ей и улыбался гадко и
многозначительно. Улыбался и Дмитрий, сидевший рядом с ним.
Регина опустила глаза.
Лошади, как пушинку, мчали в гору тяжёлый тарантас; ко-
пыта мелькали в бешеном переборе; сверкающие шины звонко
резали белёсый ледок на лужах. На высоком облучке сидел Иг-
нат, вращал длинным плетёным кнутом и орал что-то несуразное
своим страшным утробным голосом. Обезумевшие кони не раз-
бирали дороги. Игнат осадил их в нескольких метрах от ворот.
Коренной запоздало рванулся в сторону и ударил копытом при-
стяжную. Молодая, горячая кобылица встала на дыбы и заступи-
ла постромки. Игнат со свистом огрел её арапником. Казачишка
сморщился, будто дерущий шкуру арапник прошёлся по его спи-
не. Денисыч скрипнул зубами.
Буланая бросилась вперёд и навалилась грудью на острые
пики ограды.
— Вечно у тебя не по-людски, — услыхал Денисыч скрипу-
чий Спиридоновский голос, отвёл взгляд от трясущейся пристяж-
—————————— 277
ной и увидал, как Спиридон водружает на место съехавшую на
переносицу меховую шапку. Увидал и Дмитрия, в восторге пры-
гавшего на пружинном, ковровом сиденье. Когда Спиридон на-
чал выбираться из тарантаса, Дмитрий бережно подхватил его
сзади за бока.
Казачишка совал в руки Денисычу его шапку и шептал на
ухо:
— А ить они там. Постоялец твой и Цэдэгма. Я дверь открыл,
а они… там, как Адам и Ева. — Он выпятил вперёд подбородок,
округлил глаза и тыкал пальцем в сторону дома.
— А ты стал любопытным. Или всё время был таким? —
уколол его Денисыч.
— Так я ведь за шапкой.. А там бормочут.. Я думал, они в
церкви…
— Нужна она им…эта церковь…
— Здравствуй, Панфил Денисыч. Христос воскрес! — громко
и радостно провозгласил Спиридон, будто это далёкое событие
сулило что-то значительное для его жизни. Он вскинул перед
собой полукружья длинных рук и, выпятив губы, приготовил их
для поцелуя, но Денисыч отклонился назад. Видя, что Архипов
не хочет отвечать, а тем более христосоваться, он как ни в чём не
бывало, договорил концовку пасхального приветствия сам:
— Воистину воскрес наш отец и заступник, — и впился жад-
ными глазами в Капрала, потирая ладони под обвислыми рука-
вами длинной лисьей шубы. — Уговор наш помнишь?
— Помню, — буркнул Денисыч, не оборачиваясь. Он смотрел
на Дмитрия, который всё с тем же глупым выражением на лице,
с которым он прыгал на сиденье, прошествовал вглубь двора, не
замечая отца.
— Вот и хорошо, — продолжал ворковать Спиридон, бывший
в отличном расположении духа. — В народе-то как говорят? Уго-
вор дороже денег. А народ умён, он глупость не скажет. Он её
делает. — Спиридон засмеялся собственной остротке.
Денисыч осторожно, так будят спящего глубоким сном чело-
века, тронул Дмитрия за плечо.
— Митя, иди к себе, отдохни.
— Я не устал. — Дмитрий раздражённо отдёрнулся. — Зна-
ешь, какое у него мягкое сиденье. Не то что в наших таратайках.
А Спиридон тем временем коршуном кружил вокруг Капрала.
Строптивый жеребец косил большие, чёрные глаза то на Казачиш-
278 ——————————
ку, то на незнакомца, прислушивался к разговору людей и в трево-
ге переступал тонкими ногами, понимая, что речь идёт о нём.
— Будем рядиться, — сказал Спиридон.
Он был дока в торговых делах и всегда следовал неписаной
заповеди, не хвали товар, который намерен купить, и всё-таки не
в силах был отвести восхищённый взгляд от жеребца. Но вдруг
он как-бы со стороны увидел себя поглупевшего от преждевре-
менной радости и поперхнулся, негодуя. В следующую минуту
расплывшийся рот собрался в морщинистый комочек, глаза по-
тускнели и спрятались за припухлыми веками. Физиономия по-
скучнела.
— А чего заново рядиться? Был уговор. Торг состоялся. —
Услыхал он за спиной и оглянулся. А оглянувшись, задохнулся.
Архипов переливал из ладони в ладонь серебристую соболью
шкурку.
— О! — вырвавшийся возглас был произвольным и непозво-
лительным для купца. Забыв про солидность, Спиридон подбе-
жал к Денисычу и вырвал шкурку из его рук. — О! — И тут он
увидел вереницу висящих шкурок. Упал перед ними на колени,
сгрудил их к лицу. — О! Ой! — стонал он, купаясь лицом в
шелковистых мехах. — Ой! Ой! — Спиридон изнемогал от своей
второй, почти неуправляемой страсти. Однако вспомнил о глав-
ной цели своего приезда и поднялся. Вялый, разбитый, как пос-
ле болезни, но нить разговора не потерял.
— Смилуйся, Панфил Денисыч. Та цена была осенняя. Ано-
не— весна, да и времена другие. — Спиридон горестно покачал
головой.
— Цена последняя. Тысяча. Конь зиму перестоял, а выгля-
дит как? Хоть сейчас к маткам выпускай, тем более, что ты уже
маточный табун приготовил, — сказал Денисыч для того, чтобы
поддержать традицию, раз уж покупатель этого хочет, да и лиха
он не желал Капралу. По глазам Спиридона он видел, что тор-
гуется он ради порядка, чтобы не нарушить заведённый риту-
ал— при купле –продаже надо обязательно порядиться, иначе
не будет проку от покупки. Небывалая для Забайкалья цена за
чистокровного его не шокировала. Уж кто-кто, а он прекрасно
понимал, что этот элитный жеребец, чудом сюда занесённый,
стоит больших денег и окупит себя с лихвой — на потомство от
него будут записываться загодя. — А что касается времени, так
—————————— 279
это ненадолго. Скоро всё образуется, — произнёс Денисыч убеж-
дённо.
Спиридон долго не сводил с него цепкого, изучающего взгля-
да и, опасаясь подвоха, ничего не сказал. Пытался понять, не
разыгрывает ли его этот чудило-дурило.
— Дай-то бог. — Спиридон рыскнул глазами по сторонам,
придвинулся и доверительно прошептал: — Не всё ладно идёт у
нашего атамана. Надысь новость привезли — остановилось на-
ступление. Подмогнуть бы с тылу-то, а?
— Эти деньги ты за год вернёшь, — задорно выкрикнул Архи-
пов, проворно ныряя под жердь коновязи и наваливаясь на неё с
другой стороны.
Спиридон вздрогнул от его искрящихся глаз, оглянулся зат-
равленно, поняв, что всё-таки угодил в кошёлку сумасброду и
сразу ощетинился.
— Деньги мои. Я как-нибудь и сам их сосчитаю. Осенюсь-то
я о цене пошутил, а ты уж рад стараться — с ножом к горлу. Как
есть грабишь.
— Будешь кобениться, ещё накину, — жёстко сказал Дени-
сыч, считая, что дань хорошему древнему обычаю отдана и неза-
чем ломать комедию. А Спиридон явно переступил грань прили-
чия: ныл и стонал, не назначая своей цены. Правила торга не
допускают такого. Даже среди отпетых барыг это считалось дур-
ным тоном.
Чей-то пристальный взгляд тревожил Денисыча и заста-
вил-таки оглянуться. Белое без кровинки лицо и вытаращен-
ные глаза за железными прутьями калитки испугали его. Это
было лицо Казачишки, спрятавшегося за решётку, чтобы неза-
метненько посмеяться над ненавистным Спиридоном, когда тот
получит «задом-наперёд», а не Капрала. В том, что хозяйский
кураж закончится именно так, он не сомневался, но когда Спи-
ридон извлёк из-за пазухи толстый и широкий кожаный бу-
мажник, раскрыл тугие створки и вытянул наружу увесистую
пачку денег, Казачишка обмер. Спиридон посчитал деньги, без-
звучно шевеля губами, обречённо вздохнул и протянул их Де-
нисычу со словами:
— Так и быть, бери. Грабишь. Ей-богу.
Но рука Архипова навстречу не двинулась. Он отрицательно
качнул головой. Камень свалился с Казачишкиного сердца — сей-
час хозяин с вежливой улыбочкой выпроводит гостя со двора
280 ——————————
под ручку и скажет, что пошутил: продавать своего любимого
коня он не помышляет.
— Что? — опешил Спиридон. — Здесь ровно по уговору.
Но Архипов продолжал молча мотать головой.
— Золотом. И лучше — самородным, — глухо сказал Дени-
сыч.
Спиридон отшатнулся. Дряблые щёки запрыгали и покры-
лись белыми и красными пятнами, губы посинели.
— Откуда оно у меня? Сорок лет назад нашёл кроху, так,
думаешь, оно и до се?
— Есть. — Глаза Архипова прожигали Спиридона насквозь.—
Есть.
— Ты... ы... ы, — прошипел Спиридон и, возмущённый, дви-
нулся к калитке.
Тревога покинула Казачишку. Он тёр шапкой лицо и лыси-
ну, устало улыбался.
— Игнат! — рявкнул Спиридон, но вдруг повернул назад и
крикнул в лицо Денисычу, заикаясь:
— Бесчестный ты человек, Панфил Денисыч. Потому и счас-
тье бежит от тебя.
— Счастье — это проститутка. Чем лучше содержишь, тем
оно привязчивей, — отрезал Денисыч, кокетливо кинул на шею
чернобурку.
— О… ой, — протяжно застонал Спиридон. Стремительно про-
шёлся перед Архиповым туда-сюда, развевая полами шубы и что-
то злобное бормоча себе под нос, сгрёб в охапку все шкурки и,
будто их у него отбирали, закричал пронзительно в лицо Архи-
пову:
— Тогда и это мое!
— Забирай, — Денисыч равнодушно пожал плечами и шумно
высморкался в пушистый лисий хвост.
— Игнат! — завопил в горячке Спиридон. — Тащи.
Игнат примчался в ту же секунду, сомкнул могучие руки и
вместе со шкурками потащил за собой и отца. Спиридон комич-
но дёргался, упирался.
— Будь ты про… неладен. Отпусти же! — рассвирепел он, выр-
вавшись из сыновних объятий и чуть не упал. Успокоившись, вновь
полез за пазуху и забрался в такие недра, что едва руки хватило…
Белые, пухлые, трясущиеся пальцы он разжал с трудом. На
ладони лежали пять ярко сверкающих жёлтых окатышей. Близ-
—————————— 281
нецы-самородки мелодично звякнули, перекатившись на ладонь
Архипова, и чувствительным грузом потянули руку книзу.
— Все твоё — и Капрал, и шкуры. Казачишка, помоги Спири-
дону Спиридоновичу, — приказал Денисыч, хмуро уставившись
на камушки.
Вот оно, знаменитое Спиридоновское золото, редко кем ви-
денное. Эти камушки, тяжёлые и привлекательные, обагрённые
горячей кровью забулдыги-старателя, стремительно вывели в
число первых людей Забайкалья размахнинского шинкаря-замух-
рышку Спирьку Спиридонова. Не из-за этих ли камушков ли-
шился жизни и Никифор, Спирькин брат и сподвижник по тём-
ному делу?
— Одумайся, Панфил Денисыч! — взмолился Казачишка, при-
ближаясь к Архипову. — На кой ляд оно тебе сдалось, это зо-
лото?
— Делай, что приказано. — Денисыч не отводил тяжёлого
взгляда от самородков.
— Такого коня лишаешься! — Казачишка по-бабьи всплес-
нул руками. Капрал тыкался губами в его ладони. — Опомнись.
Меня хоть пожалей. Вот уйду, тогда и торгуй. Я же вырастил его.
Он для меня, что дитя.
Однако напрасно он взывал. Лицо Архипова было непрони-
цаемо. Казачишка бросил поводья Спиридону. — Сам со двора
веди. Твой он теперя, — и, подбежав к воротам, широко распах-
нул их. — Веди, Спиридон Спиридонович, твоя покупка.
Угрожающе двигая горильей челюстью, Игнат притиснул его
к железным прутьям. Казачишка дёрнулся разок и затих.
— То-то, — проговорил Игнат. — И не шуми, а то рагу сде-
лаю.
Спиридон передал повод Игнату и они вышли за ворота. Спи-
ридон тут же подошёл к красавице-кобылице, бегло осмотрел у
неё грудь и шею, её передние ноги. Ранений, к счастью, не обна-
ружил и направился к тарантасу. Игнат успел уже привязать
Капрала к задней рессоре и взбирался на козлы.
— Голову оторву, если невесту покалечишь, — не поднимая
головы прошипел Спиридон.
— Ничего ей не сделалось. Сама виновата.
— Она — животина. А ты — человек. Зачем пёр на железяки?
— Извините-здравствуйте! — осклабился Игнат. — А кто при-
казал разнести эти ворота?
282 ——————————
Спиридон облил его таким холодом, что Игнат сразу умолк.
— Заставь дурака богу молиться. — Он бодро взобрался на
высокую подножку кареты.
Казачишка двинулся к Капралу, на ходу обдувая табачинки
с корочки хлеба, но Денисыч остановил его.
— Не растравляй ему душу. Пускай уходит обиженным. Лег-
че забудет. И не горюй. Бери вот это. — Архипов сложил его
ладони лодочкой, разжал над ними свои, и самородки с тихим
стуком соскользнули в желобок. С каждым словом всё сильнее
сжимая Казачишкины руки, Денисыч продолжал. — Купишь себе
дом, плуг, сеялку, молотилку механическую, как у него, — он
кивнул на Спиридона, — лошадей, быков. Здесь на всё хватит.
Ая тебе кобылу Марту подарю. Она сильна в борозде. Да и же-
ребая она от Капрала.
Побледнел Спиридон, напружинился. Ох, по больному месту
пришёлся удар. Вдруг он выпрыгнул из тарантаса и в развеваю-
щейся шубе воинственно двинулся на Денисыча. Вероятно, он
допускал, что золото, его золото! может принадлежать Архипову,
ну, уж никак не этому голодранцу. Вряд ли осознанно, вряд ли
управляя собой, он вновь тянул руки к своим самородкам. Его
дряблые щёки сотрясались, глаза блуждали, губы дёргались. Он
был на грани удара.
А Казачишка, оглушённый свалившейся бедой, ничего не слы-
шал и не понимал, а только отрицательно, как параличный, тряс
головой и неотрывно смотрел на своего любимца.
Денисыч убрал руки. Казачишка расправил ладони, и в тот
же миг солнечный зайчик, словно ждавший этого момента, прыг-
нул на самородки и зажёг их дьявольским сиянием. Страдальчес-
кая гримаса исказила лицо Казачишки. Глаза выплеснули непод-
дельный ужас, и он отбросил прочь от себя сатанинские камуш-
ки, как что-то гадкое, омерзительное. Улетев на несколько шагов,
они упали в лужу.
Наследники двух богатеев кинулись к золоту. Игнат, как под-
брошенный, вылетел с козел. Дмитрий, стоявший поодаль и с
ненавистью наблюдавший за отцом, в два прыжка осилил три
сажени, плюхнулся на землю и погрузил руки в холодную, вяз-
кую жижу.
И в ту же секунду над ними прогремело грозное цыц. Это
Спиридон Спиридонович Спиридонов и Панфил Денисович Ар-
хипов единодушно выразили свою отцовскую волю.
—————————— 283
— Пшёл на место! — рыкнул Спиридон.
— Иди в дом! — приказал Архипов.
Не вдруг сыновья исполнили отцовские указы. Расходились
нехотя, смотрели друг на друга врагами и запоминали то место,
куда упали самородки.
— Ты их помнишь? Это ж Епифанова, братки твоего добы-
ча.— Денисыч тормошил Казачишку за плечи. — А это ты по-
мнишь? — отчаянно прокричал он и завернул подол шубы на
голову Спиридону. — Помнишь клейма отцовские? Но всё это у
Спиридона, а не у тебя.
С этими словами Денисыч отпустил спелёнутого, громко мы-
чавшего и нелепо брыкавшегося ногами Спиридона.
— Игнат! — Спиридон призывал сына на помощь.
Но Игнат столбом стоял под наведённым на него ружьём и
не отводил глаз своих от безумных глаз Дмитрия.
Денисыч рубанул рукой с такой протестующей страстью, что
она подчинила невменяемого Дмитрия, и он опустил ружьё.
Охая и проклиная Архипова, Спиридон едва доплёлся до та-
рантаса, а Игнат по-прежнему стоял посреди двора каменным
истуканом. Но вдруг опомнился, метнулся за ворота, птицей взле-
тел на козлы и отупело уставился на пустое уже крыльцо. Краем
глаза он видел, что отец не может взобраться на подножку, одна-
ко, помощь не предлагал.
Дурак, дурак, а первее умных уяснил нашу хамскую логику,
что цена добровольной помощи — осьмушка, а настоятельно ис-
прошенной — царский золотой. Отсюда гениально-злобный вы-
вод— умного просят, а дурак навяжется.
— Да помоги же ты, болван, — простонал Спиридон.
Как в марионетке лишь от поворота ключа начинается дви-
жение, так и Игнат шелохнулся лишь после отцовского окрика.
Но прежде отупелость лица смешалась с важностью, произведя
на свет что-то непереносимое, и он величавым жестом подал руку.
Спиридон до неё не дотянулся и рухнул на дно тарантаса. Игнат
даже не оглянулся. Вытолкнул изо рта какие-то жуткие, нечле-
нораздельные звуки, от которых лошади напряглись и подобно
побитой собаке, низко опустили головы. Коляска съехала с доро-
ги на пахоту недавно заложенного сада, ломая молодые деревца,
развернулась.
Колеса провалились в размякшую землю чуть ли не по сту-
пицу.
284 ——————————
Игнат с растопыренными руками чёртом висел над тройкой.
Зазвенели постромки, лошади захрапели и выдернули карету на
шоссейку. Забрасывая ошмётками грязи понурого Капрала, ко-
ляска быстро покатила под уклон. Донеслось далекое, жалобное,
будто прощальное ржание. Казачишка разразился неудержимым
плачем. Он по-детски прижимал ладошки к глазам. Это тронуло
Денисыча больше, чем слёзы. Он приобнял старика.
— Хватит, хватит. Сорок лет прошло, забыть пора.
— Я и забыл, а ты зачем выдернул занозу?
— Значит, я в твоём горе виноват? А кто хотел ещё раз удосто-
вериться и в камушках, и в клеймах? Ты или я? — Смягчившийся
было Архипов вновь посуровел и с открытой ненавистью смотрел
на работника. Но сочувствие победило. Он тихо заговорил:
— Не хочешь брать золото…
— Бес в них, — вскричал Казачишка. — Ты видел, как они
сияют? Ведь оно так не светится.
— Не хочешь брать золото, — поморщившись от тирады, вновь
начал Денисыч, — тогда обязательно возьми кобылу Марту. Счи-
тай, что это твой заработок за зиму. Она жеребая, но не от Кап-
рала. Это я так, для соли сказал. Инвентарём тоже помогу. Выби-
вайся из нужды. Мне ничего уже не надо.
Дмитрий не ушёл в дом, как ему приказал отец, а стоял возле
своей линейки и чутко прислушивался к разговору.
Казачишка понемногу успокоился. Вытер шапкой лицо.
— Предупреди Гурина: Спиридон и компания что-то замыш-
ляют. Не устроили бы вам варфоломеевскую ночь. Беззаботные
вы какие-то. И ещё скажи, пускай погонщиков присылает. Дам
две сотни овец без всякой платы, без расписок.
При этих словах из рук Дмитрия выпал чрезсидельник. Он
поддал его ногой и решительно зашагал к дому. Взбежал на крыль-
цо. Они проводили его взглядом.
— Да, навроде, как обошлось, счас, вроде, как и не надо уже.—
Казачишка хлюпал носом, горбушкой руки вытирал сырость.
— Что, гордые? Сегодня не надо, так завтра понадобится.
Едите-то каждый день. Или у вас не так? — Денисыч не удер-
жался от крика и тряс потерянного Казачишку за грудки.
— Не так, если дети мёрли. Значит, не так. — Твёрдо прого-
ворил Казачишка, высвобождаясь из крепких рук Архипова. —
Итвоего мне ничего не надо, — выкрикнул он в лицо оторопев-
шему хозяину.
—————————— 285
* * *
Уже не первый день двугорбая туча паслась над гольцами,
лениво почёсывая серое брюхо о макушки скал и пики сгоревших
лиственниц и сосен. Маленьким, кудрявым облачком появилась
она здесь около недели назад. На ночь облачко куда-то пряталось,
а утром вновь встречало улыбкой красное солнышко, подставляя
свету и теплу свои ангельские кудряшки. Весь день солнышко
проводило в забавах с милым небесным созданием: коротая время
на длинном весеннем небосводе, оно ласково перебирало завитуш-
ки, утром, обливая их золотом, а вечером — пурпуром.
К концу первого пасхального дня, угрожающе потемнев и
задрав кудлатую голову, туча решительно двинулась встреч сол-
нцу во главе нескончаемой армады северной хмари, дышащей
холодом и мраком. Заметив воинственную рать, солнышко по-
грустнело, накинуло на свой ясный лик прозрачную кисею и
невозмутимо продолжило вечный путь, в тысячу первый раз
удивляясь взбалмошности маленького зелёного шарика по име-
ни Земля.
Очередной набег совершала неугомонная злюка-зима. Разо-
делась в роскошную парчу, нарядила деревья в подвенечные пла-
тья и заставила их водить хоровод. Поджидала в гости своего
давнего любушку. Мороз-молодец явился бодрый, краснощёкий.
Дурачась, заглядывал под фату невестам и не обращал внимания
на старую злюку. Сыпались на землю изумрудные ожерелья,
жалобно дзенькали хрустальные бусинки. Резвился молодец, на-
слаждаясь смятением невест и чистыми звонами. Хмурилась зима,
глядя на неверного дружка…
Неодолимая усталость давила Архипова. Он забрался в теле-
гу, опрокинулся на ворох соломы и мгновенно заснул. Все, что
происходило с ним в последние месяцы, было похоже на изнури-
тельную болезнь, исход которой был предрешён. Точку поставил
этот визит в станицу. Надо было бросить тешить себя мыслью о
благополучном конце, не обманывать себя надеждой, что из двух
зол родится что-то среднее, более мудрое, более доброе, которое
он принял бы всей душой. Сегодня он понял — золотой середин-
ки не будет. Неужто путь любви и доброты заказан русскому
народу? Кто поставил на него дьявольскую печать зла и нетерпи-
мости? Кто лишил благоразумия? И зачем тогда эти заповеди?
Зачем напрасная жертва Христа?
286 ——————————
Нет, он не опустится, как многие, до фальшивых реверансов
ни в ту, ни в другую сторону. Ему противно было старое устрой-
ство общества, но он не примет и новое, такое непонятное и гру-
бое, покушавшееся на него, прежде всего как на личность, низво-
дящее его, Архипова, до знака, закорючки с ярлычком «товарищ».
Все оказывались на одной скамейке, все садились за один стол —
и его сторож Казачишка, и дурачок Карпушка, и жёлтокожий
бурят Рингин, и Тимофей, и заплатник Гурин. Он, пожалуй, даже
во главе стола — всё таки власть.
Тем, кто внизу, есть корысть от этой революции. Но неужели
ради этой корысти надо межсословную межу превращать в стол-
бовую дорогу самоуничтожения и весело шагать по ней в нику-
да? Кто выиграет от этого? Никто. Признак по рождению ничего
не определяет, достоинство человека определяет государствен-
ное устройство. И те, и другие должны поступиться своей мел-
кой правотой во имя жизни, но не мщения. Мысли путались,
комкались, пропадали растормошёнными и являлись вновь ещё
более смятенными.
Иногда он с усилием открывал глаза, видел вереницы несу-
щихся облаков, видел заиндевевшие деревья, морщил лоб, си-
лясь понять, что же такое небывало прекрасное случилось с тай-
гой, отчего она стала серебряной, но веки смыкались сами собой,
и он погружался в сладкую благость отрешённости.
Его отъезд из станицы смахивал на бегство. Ещё маячила на
дороге скорбная фигура Казачишки, а он уже выводил за ворота
смирнягу Ингоду, впряжённую в ту же телегу, на которой при-
ехал с заимки.
Он с тревогой оглядывался на дом и умолял бога, чтобы ник-
то не вышел на крыльцо и не заговорил с ним. Все, находившие-
ся там, вызывали у него одно чувство — чувство отвращения.
Оно дошло до такой степени, что он не вынес бы даже вида
любого из них. При первом же слове, обращённом к нему, он
набросился бы на того человека и разорвал бы его на куски, если
б только сердце не лопнуло прежде от ненависти и омерзения.
Круша молодой сад, заложенный три года назад, как пред-
чувствие великих перемен в обществе, он крушил и свою мечту о
разумном устройстве жизни в будущем. Сад должен был стать
стержнем его бытия, его молитвой и осуществлённой сказкой.
Цветущим садом он хотел видеть землю, а всех людей добрыми
друзьями. Но судьба в очередной раз положила его на лопатки.
—————————— 287
Она убила его. Да, убила, поскольку он не учёл разности потен-
циалов между реальностью и романтикой и оказался на пути
сильнейшего психологического разряда. Жить надо всё-таки по
не придуманным правилам.
По задам гуляющей станицы, замеченный лишь сторожевым
постом, другими словами, стоглазым Максимом Шведовым, он
выбрался украдкой за околицу, а потом и на дорогу, ведущую к
гольцам. Не стало видно чёрных тесовых крыш, погрузилась в
бурьян облезлая маковка церкви с тяжёлым и грозным крестом,
но зато приблизился и ярким засиял на фоне рыжебокой сопки
его дом — несостоявшаяся обитель. Он слышал поскрипывание
стропил и шорох ветра под крышей, вдыхал запахи необжитых
комнат, видел призывное сияние окон, и слёзы ручьями текли из
его глаз. Он не вытирал их. Давно уже, отбившись от повозки, он
шёл по выпасу напрямик, путаясь ногами в сухом бурьяне, спо-
тыкаясь о пни и кочки, цепляясь руками за стволики блудниц-
березок. Прозрачный березняк, частея, размыл милые очертания
и, наконец, скрыл дом из виду. В эту минуту Денисыч понял, что
уже никогда не вернется в него. Он отвернулся и, не сдерживая
рыданий, побрёл к дороге, где его поджидала умница-Ингода.
— Добрая ты моя, — растроганно проговорил он и разгоря-
чённым лицом уткнулся в мягкую гриву. — Если б люди были
такими!…
Очнулся он перед гольцами. Вокруг было белым-бело. Снег
толстым слоем лежал на нём самом, на телеге, на спине лошади.
Болезненно постанывая, Денисыч с трудом сел, отряхнулся, за-
тем вожжами сбил снег со спины Ингоды и въехал в ущелье.
Прекратившийся ненадолго снег, повалил снова. Сделалось тем-
но. Колышущаяся белая стена скрыла голову лошади, дугу, уко-
ротила наполовину оглобли. Такого снегопада Денисыч не мог
припомнить. Не смог он определить и время, хотя бы приблизи-
тельно. Чёрное небо было рядом.
Ингода шла без понуканий. Методично переставляя сильные
ноги, она коротко кланялась при каждом шаге, будто отмеряла
нелёгкие метры пути, и ни разу не ослабила своих усилий, зная,
что хозяин не оставит в беде, выручит, поможет, надо только
честно делать свое дело. Денисыч знал характер кобылы и помо-
гал ей осилить тяжёлый участок пути. Доской от сиденья он без
устали срезал с колес пудовые налипи мокрого снега, подталки-
вая телегу, если она проваливалась в ямы.
288 ——————————
Теперь уже снег не скапливался на широкой спине Ингоды:
пар, очень заметный в полумраке, колыхался над нею. Жирные,
глянцевые полосы пролегли по бокам к брюху. По ним, как по
желобам, сползали вниз белые ошмётья.
Когда Ингода остановилась и, подзывая его, стала тревожно
поднимать голову, дёргая при этом то левый, то правый повод,
он насторожился, вытянул из-под войлочины карабин и, успока-
ивающе поглаживая лошадь по вздымавшемуся мокрому боку,
вышел наперёд. Вслушиваясь в шорох снега, оглядываясь по сто-
ронам, он не заметил ничего подозрительного и ласковым шёпо-
том побранил Ингоду, назвав её лентяйкой. Он хотел вернуться
назад, но она, вытянув шею в сторону, загородила ему дорогу. Он
убрал с её глаз смёрзшуюся чёлку, но доискаться до причины
внезапного беспокойства лошади не мог. Стоял, вглядываясь в
чёрные заросли, в стволы лиственниц, перекинувшихся над голо-
вой. Место было жутким. Здесь, как правило, происходили убий-
ства. Но сейчас было тихо. Однако Денисыч, человек лесной, не
верил обманчивой тишине, так как знал, что тайга — вечное поле
брани. К тому же, животные никогда зря не беспокоятся. Значит,
причина где-то рядом. Он посмотрел вниз и прямо перед собой
увидал глубокие и чёткие человеческие следы. Помедлив немно-
го, машинально потрогал снег на кромках и донышке отпечатка,
хотя и так было ясно, что кто-то прошёл здесь минуту-две назад,
и находится впереди, не более, чем шагах в пятидесяти.
Следы тянулись из густого ельника, чёрной стеной напирав-
шего на дорогу, и вели к выходу из расщелины.
— Вот и попутчик у нас объявился, Ингода. Спасибо тебе,
старушка, что предупредила, — сказал Архипов, прижимая её го-
лову к своей груди. — Это наш старый друг бродит. Ну, пошли.
Поднатужься одна. А если не сможешь, отдохни. Я скоро вернусь.
Снежный заряд кончился. Сквозь поредевшую мельтешащую
кисею открылся небольшой обзор.
Ступая след в след, намеренно выворачивая правую ступню
вовнутрь, как на отпечатке, Архипов ещё раз уверился в своём
предположении и быстрым шагом двинулся вперёд. Серым треу-
гольником обозначилось устье расщелины с чёрным идолом по-
средине. Его голова упиралась в низкое небо и, то скрываясь в
лохмотьях быстро несущихся туч, то вновь появлялась ненадолго.
Две минуты назад Архипов различил идущего впереди че-
ловека и стал настигать его. Ещё через минуту расстояние меж-
—————————— 289
ду ними сократилось до двух саженей. Архипов пошёл медлен-
нее. Отчётливо видел, что стараясь уберечь крохи тепла, чело-
век сцепил руки на груди и скрючился, так низко опустив голо-
ву, что со спины её не было видно. От плеча до плеча лежал
толстый брусок снега. Жуткий безголовый обрубок медленно
подвигался в предательском сумеречном свете к едва различи-
мому выходу из ущелья, по-медвежьи переваливаясь на тол-
стых, коротких ногах.
Видимо, и здесь, в гольцах, погода изменилась так стреми-
тельно, что и этот, сросшийся с дикой природой человек, попал
впросак. Сцепленными на груди руками он прижимал к себе ка-
кой-то длинный предмет. Из-за левого плеча виднелось утолщён-
ное заострение, а справа, у пояса торчала длинная гладкая палка.
Человек хромал, клонясь на правую сторону. Следы оставались за
ним не цепочкой, а лесенкой — след правой ноги почти под пря-
мым углом упирался в отпечаток левой, и заносил он правую ногу
вперёд с подволоком, чертя при этом носком по снегу.
Денисыч знал, кто перед ним и не сводил напряжённого
взгляда со зловещей фигуры. Догадывался, зачем он здесь в
такую непогоду, а не в своей норе среди угрюмых скал, и креп-
ко сжимал карабин. Теперь их разделяло не более пяти шагов.
Хлюпнув мокрыми губами, фыркнула Ингода и ткнулась лбом
в спину Денисыча. Человек молниеносно обернулся. Увидал
Денисыча и растерянно поник. Длинный предмет, который он
прижимал к груди, чуть не выпал из его рук. Это была дубина с
тонкой и гладкой ручкой. Так вот оно какое, это странное ору-
дие смерти и увечий! И этот полузверь, получеловек, сам ни
что иное, как орудие в руках алчных богачей, не побрезговав-
ших личную его ненависть к людям, его несчастье и обиду по-
вернуть в свою пользу.
За кусок хлеба он верно служит им, преграждая путь за голь-
цы и утоляя жажду мести на случайных людях.
И этого убийцу он, Денисыч, принимал на заимке, жалея,
отогревал и одевал в тёплую одежду и не вникал в сущность
творимых им дел. Теперь он понимал, почему эти жестокие дела
ни разу не коснулись его лично: он — соучастник преступлений.
Но, как всегда в таких случаях — всё до поры. Зло никогда не
остается в долгу. Оно всегда возвращается и хлещет с удесяте-
рённой силой. Так что не надо спрашивать, Господи, за что? Надо
не лукавя, сказать себе, за то-то и за то-то.
290 ——————————
Да, человек, несомненно, ждал его, потому и руки предатель-
ски ослабли, как у вора, застигнутого врасплох, а может больше
оттого, что из безнаказанного палача сам так неожиданно оказал-
ся жертвой. А то, что это именно так, он не сомневался. Взаимное
озлобление зашло настолько далеко, что друзья-враги жаждали
один другому только смерти. Для того и судьбу подталкивали.
Уезжая в станицу, Денисыч намеренно сказал Жаргану, что вер-
нётся в воскресенье вечером, в присутствии приживалы-уродца,
тайного бандитского осведомителя. И вот она, совсем не случай-
ная встреча. Потому и откровенная издёвка в голосе:
— Так-то ты свой хлеб отрабатываешь? Тебе же русским язы-
ком сказали, что возвращаться буду сегодня вечером. А ты не
дождался, проворонил.
Человек стремительно изогнулся, взмахнул руками, и дуби-
на взвилась над его головой. Но смертельного броска не получи-
лось — выстрел Архипова был упреждающим. Человек упал, а
тяжёлая дубина, суетливо дёргая тонкой рукоятью, шлёпнулась
к ногам Архипова.
Но убийца был жив. Цепляясь окровавленными руками за
корявое основание истукана, он поднялся и, распрямившись, по-
вернулся лицом к Архипову.
— Сволочь, дрянь, гнида, — громко и чётко изрыгал он бес-
численные ругательства. — Иуда. Ведь это ты приказал мне пере-
крыть эту дорогу, чтобы жить здесь по-бирючьи. А теперь меня и
убиваешь, мерзавец, изверг рода человеческого, — выговаривался
напоследок грязный наёмник.
Ему было очень больно. Он кривился и непрестанно кусал
бледные трясущиеся губы, однако не позволял себе вновь кос-
нуться раны в правой стороне живота, из которой при каждом
его выкрике выплескивалась под рубаху пенящаяся кровь. Не
делал он попытки и спрятаться за дерево. — Почему я не убил
тебя неделю назад? Это ты достоин могилы, а не я, потому что
ты гниль, гниль ходячая, смердящая. Богом проклятая.
Денисыч выстрелил ему в грудь.
— У-у-у, — зарычал человек, крутанулся на месте и прижал-
ся раной к ледяному панцирю истукана. — Кляну себя, что не
изрезал тебя живьём на куски. Вот бы потешился, — открыл он
сокровенное. — Вот и получил бы от Господа прощение.
Денисыч с холодным любопытством наблюдал за агонией
человека, видя в нём прежде всего страшного, опасного зверя, и
—————————— 291
держался настороже. Он знал, смертельно раненый хищник во
сто крат опаснее здорового. А зверь стонал, рычал, скрежетал
зубами.
«А ведь мы с ним в чём-то похожи, — вдруг отметил Дени-
сыч. — И он, и я руководились в жизни не инстинктом само-
сохранения, а разумом мстительным и злым. И моя участь не
такая ли?»
Сжигаемый внутренним огнём, наёмник срывал с себя одеж-
ды и вскоре обнажился до пояса. Да, это был сильный зверь.
Мышцы тугими буграми катались по его спине и рукам. Толстая,
крепкая шея прочно держала широколобую, крупную голову.
Зверь продолжал рычать и затыкал раны тряпками. И вдруг
он запрокинул голову.
— У-у-у, — холодящий душу вой разнёсся по округе. Но се-
кунду спустя, словно испугавшись своей бесприютности, эхом
вернулся назад. Но это было не эхо. Это был натуральный, не-
дальний волчий вой, так как Ингода придвинулась поближе к
Денисычу и пряла испуганно ушами.
Надо было кончать затянувшуюся казнь. Денисыч выстре-
лил в открытый левый бок. Убийца, наводивший ужас на людей,
был повержен и лежал, скрючившись у подножия истукана. Рас-
права свершилась. Денисыч рассчитался с ним сполна и за себя,
и за других.
Чёрные тучи, освободившись от бремени, уносились в выши-
ну, открывая прогалы голубого предвечернего неба. Снегопад ис-
сяк. Последние снежинки, словно играя в догонялки, торопились
к земле.
Первый ворох сухого валежника он свалил наёмнику на грудь.
Куча расползлась и закрыла обезображенное лицо. Второй ворох
скрыл убийцу совсем. Потом он долго таскал сушняк охапками и
высыпал его вокруг истукана. Потом таскал сырые сосновые и
лиственичные лапы и укладывал их сверху. Свежие ветки, сохра-
няя свой привычный изгиб, распластывались поверху и, в конце
концов, образовали шатёр вровень с Денисычем.
Костёр занялся быстро. Ледяная сбруя истукана, подтаяв, об-
рушилась, и липкие, красные языки огня заскользили вверх по
смолистой туше. Хищное пламя с разбегу лизнуло надменную
харю идола с бельмами мёрзлых глаз. Чувствуя, что гибнет, идол
заплакал. Мутные капли одна за другой выкатывались на опа-
лённые щёки и с тихим шипением испарялись.
292 ——————————
* * *
Последний набег зимы был безрассудным. Назавтра грянула
настоящая летняя теплынь, и к вечеру от белого покрывала не
осталось и следа. Шумливые потоки неслись по ложбинам. В
колках бушевали настоящие реки. Ручей вспучился и затопил
летний лагерь. Смыло двадцать саженей плетня и один катон.
Боясь неминуемой вздрючки, Жарган долго слонялся по за-
имке, пока, наконец, решился доложить об этом хозяину.
Вина была его — он самовольно перенёс лагерь с косогора на
ровное место. Не случись наводнения, Архипов поворчал бы да и
всё тут. Ну, а теперь, как он говорит, «снимай портки». Но на-
прасно беспокоился Жарган — Архипов остался безучастным к
неприятному известию. Он даже не посмотрел на старшего чаба-
на. Жарган переглянулся с Рингином, разжигавшим печурку, и,
сомневаясь, слышал ли его хозяин, выскользнул из юрты. На
душе было погано. Лучше уж скорое наказание, чем долгое его
ожидание. Жарган ринулся снова в юрту, чтобы довести дело до
конца, но, вспомнив невидящий взгляд хозяина, остановился у
самого порога.
— Захворал хозяин. Наверно, пить будет. Может, меня позо-
вет, — сказал он сам себе и лихо сдвинул малахай на затылок. —
Хон! — крикнул он и ударил руками по ляжкам. Лошадка сорва-
лась с места и, быстро перебирая короткими, лохматыми ножка-
ми, побежала к нему. Он без помощи рук вскочил в седло и
громко гикнул. Лошадка сразу перешла на рысь.
Старая бурятка принесла в хозяйскую юрту ужин, но в нере-
шительности остановилась, глядя на нетронутый обед. Перевела
взгляд на хозяина, вытянувшегося на лежанке, как и пять часов
назад. Он всё так же неотрывно смотрел в потолок.
Бурятка поставила принесённый поднос с дымившейся мис-
кой супа, парящим куском мяса, ломтём хлеба на кружке с моло-
ком, забрала старый и ушла. Рингин потрогал бок чайника и
поставил его на печку. Денисыч признавал чай только с огня.
В открытой топке заиграли огоньки. Денисыч повернул к ним
голову. Они казались ему рыженькими котятами. Да и резвились,
как котята, легко и весело перескакивая с одной лучинки на дру-
гую. Раскалившись докрасна, кончики лучинок шевелились, как
усы. Сверху Рингин положил сухие берёзовые поленья. Краснова-
той заплатой огонёк потянулся к ним. В юрте стало уютнее. Рин-
гин хотел закрыть дверку, но Денисыч гневно замычал.
—————————— 293
— Поел бы, хозяин. Баранина-то вон какая горячая и вкус-
ная. — Рингин вилкой шевельнул кусок мяса и глубоко потя-
нул носом. Хозяин молчал. Рингин проглотил слюнки и поло-
жил вилку. Если бы Архипов сел к столу, то он побежал бы к
старой бурятке, своей бабушке, и на кухне бы подкрепился, но
хозяин не вставал и не отпускал его. Можно было б мигнуть
чтобы принесли, но есть в своей юрте Архипов не разрешал
никому.
Хмурый и голодный Рингин уселся напротив огня и с усили-
ем поднял на колени тяжёлую палицу. Он с любопытством раз-
глядывал столь необычный предмет, любовно вырезанный из цель-
ного куска морёной лиственницы.
Он гладил полировку удлинённого шестигранника, дивясь
его форме, острым рёбрам и плавным ложбинкам между ними,
следил, как они сбегаются к основанию длинной, тонкой рукоя-
ти, и качал головой. Его восхищала работа мастера. О назначе-
нии предмета он не думал.
— Красиво, однако, хозяин, — сказал он с детской непосред-
ственностью. — Так гладко.
Среди бурят было много умельцев, но они вырезали живот-
ных, людей, предметы быта, но только не такое. Зачем на дубину
время тратить. Шестигранник заканчивался внушительным реб-
ристым заострением.
— Где ты взял её, хозяин? Тяжёлая. Такой только убивать, —
сказал Рингин безотчётно. Но тут же пронзительно завизжал,
кинул руки на голову и вскочил. Дубина нырнула в темноту и
ударила по дверке. Огонёк в печурке испуганно заметался. Рин-
гин в ужасе глядел на Денисыча. Архипов надрывно вздохнул и
грузно перекатился с правого бока на спину. Он неестественно
вытянулся, запрокинув голову, выставил вверх заострившийся,
как у покойника, подбородок. Омертвевшие глаза затёртыми гри-
венниками тускло мерцали на дне глубоких впадин.
Онемевший от страха Рингин выбежал из юрты, несколько
раз оглянувшись на безучастного Денисыча…
Вершители расправы нагрянули ночью. Денисыч только что
погрузился в тяжёлый, похожий на забытьё сон, как за войлоч-
ной стенкой послышались глухие шаги нескольких человек. Он
поднял голову и прислушался: миновав кошары, люди шли на-
294 ——————————
прямик к его жилищу. По их решительному топу он понял, это
не случайно забредшие на заимку люди.
Он быстро встал и, дотянувшись до висячей лампы, резко
крутанул колёсико фитиля. «Летучая мышь» погасла. И в ту же
секунду войлочный полог рывком отбросило в сторону. Теснясь
в проходе, в юрту вошли четыре человека с оружием. Пока они
входили, Денисыч смутно различал их силуэты, но опустился
тяжёлый полог и запечатал людей в густой черноте. Щелчок спу-
щенного предохранителя звонко упал им навстречу. Вошедшие
остановились в замешательстве.
— Кто вы? — глухим голосом спросил Денисыч.
Но пришельцы не отвечали. От них доносился лишь приглу-
шённый шёпот. Бесшумно ступая по коврам и прекрасно ориен-
тируясь в темноте, Денисыч обошёл гостей и притаился едваль
ни за спиной у них. Растерянный шёпот становился громче. Вла-
стный цик вернул тишину. Послышался сухой шелест — кто-то
выгребал спички из коробка. Денисыч ждал дальнейшего разви-
тия событий. Вспыхивая одна за другой, спички, шипя разгоре-
лись и осветили небольшое пространство у входа. Светивший
изо всех сил сжимал окоченевшими пальцами рассыпающийся
пучок и, оскалив зубы, направил свет слева от порога, туда, где
находилась лежанка хозяина. Двое других держали это место под
прицелом своих коротких казачьих карабинов. Было понятно,
что они сориентированы. Но лежанка была пуста. Смятение ох-
ватило незваных гостей — они переглядывались и затравленно
рыскали глазами по тёмной юрте.
Пламя дёрнулось и заскользило вправо. Один карабин со-
провождал его. Снова зашебуршали спички, и огромная красная
рука подсунула новый пучок к затухающему огарку. Дружно
вспыхнули серники, и яркий свет выхватил из темноты грозную
фигуру Архипова: он стоял в трёх шагах от пришельцев и напря-
жённо следил за тем, который отыскивал его своим карабином.
По мере того, как ствол карабина приближался, изуродованный
указательный палец Денисыча все сильнее вдавливал спусковой
крючок собственной винтовки.
Тот, кто шарил карабином, увидал это и резко опустил ствол
книзу. Он правильно оценил ситуацию — выстрелить первым он
не успеет, а если промедлит всего лишь мгновение, то оно ока-
жется последним в его жизни.
— Св-в-вои, — заикаясь прошелестел он белыми губами, пе-
реломился в коленках и погрузился в темноту.
—————————— 295
— Св-в-вои. — Теперь уже плачущий голос доносился с пола.
Вывернув голову из-за пламени увидал, наконец, Денисыча
и тот, кто светил. Щупающим взглядом он упорно искал Архипо-
ва в тёмных углах за грудой шкур и узлов, за сундуками и не
ожидал увидеть совсем рядом — протяни руку и достанешь. Не-
сколько секунд поэтому он смотрел как-бы сквозь Денисыча. Но
вот невидимые лучи его взгляда стали укорачиваться и вскоре
упёрлись в горящие глаза Архипова. Спички задрожали и попол-
зли вниз. Огонёк осветил папаху, выпученные до предела глаза,
картофелину синего мокрого носа и круглую дыру разверзнутого
под волосами рта.
— Дмитрий, иди сюда. Не хотят нас признавать за своих, —
громко крикнул высокий человек, подпиравший притолоку. В
первые минуты налёта он держался позади казаков, и Денисыч
только сейчас заметил его. — Где же ты?
Нетерпеливо ожидая появления Дмитрия, все четверо не сво-
дили глаз с Денисыча, будто он был преступник или какое-то чудо.
Чувствовали они себя неуютно и не могли скрыть этого. Та-
кого поворота дела они явно не ожидали.
— Чтоб ты сгинул, стервец, — крутанувшись на заднице ли-
цом к выходу, злобно закричал сидевший на полу человек и швыр-
кнул носом. По голосу Денисыч узнал Семёна Колесникова. Он
взял из рук остолбеневшего казака догорающую спичку, зажёг
лапму и вернулся на лежанку. Уложив карабин на коленях, он с
отвращением посмотрел на Семёна.
Вся округа знала этого ничтожного человека как первейшего
труса, и тем не менее, почти ни одно ограбление и даже убийство
не обходилось без его участия. Оставаясь за спинами главных
действующих лиц, предоставляя им возможность справить свои
интересы, он выдвигался вперёд только тогда, когда наступал
черёд безнаказанного измывательства над жертвой. Здесь он был
неподражаем. Так он сводил счёты со своими врагами.
На Панфилку Архипова, открыто презиравшего его, он то-
чил зуб лет двадцать, не меньше, и только сегодня подвернулось
отомстить за тысячи насмешек и брезгливых гримас. Ленивым
тюленем удача плыла в руки, да чуть не ускользнула юркой рыб-
кой. Тёмный глазок винтовочного ствола прирос, казалось, к нему
навечно.
— Да отверни ты его в сторону. Я ж тебе не мишень, — крик-
нул Семён.
296 ——————————
— Вставай, паскудник, да из штанов вытряси, — сквозь стис-
нутые зубы процедил Денисыч и дожал спусковой крючок. Удар
бойка прогремел сильнее выстрела.
Семён с диким воплем распластался на полу. Денисыч клац-
нул затвором и потянулся за подсумком. Пока он вдавливал
полную обойму в магазин и, вогнав патрон в патронник, ставил
карабин на боевой взвод, чтобы пустить его в дело в любую
секунду, никто не шелохнулся. Лишь Семён тихонько поскули-
вал за печкой.
— Не боитесь один? Даже собак не держите, — послышался
голос от двери, и на свет вышел высокий, стройный человек в
офицерской шинели без погон. Широкий ремень крепко стяги-
вал его по талии. Держался он уверенно, смотрел дерзко. По-
хозяйски придвинул к себе табурет и, сев около печурки, потро-
гал, горяча ли. Это был Подколодин. Он изрядно струсил пона-
чалу, и вот сейчас довольно неуклюже восстанавливал своё рено-
ме. Денисыч улыбнулся этой запоздалой смелости и окрестил
его Перетянутым. Своей солдафонской беспардонностью напо-
минал он Комогорцева.
«А почему он не здесь?» — чуть было не сказал Денисыч.
Он никогда не хвалился своей проницательностью, хотя не
раз его предчувствия сбывались, но в эту минуту, как никогда
прежде, он был уверен, что не ошибается: перед ним сидел по-
рочный человек, наёмник, вершитель грязных и жестоких дел,
человек без правил и морали. Через несколько минут ему пред-
стояло убедиться в этом. Денисыч не знал прошлого этого субъек-
та, но интуитивно чувствовал, оно отвратительно. Так оно и было.
Хорунжий Подколодин, верный друг Комогорцева, его спод-
вижник как по «Маньжурскому делу», то есть убийству депута-
тов Маньчжурского Совета, так и по Сретенскому мятежу, как
и Комогорцев ждал удобного случая для явки с повинной пред
очи Семёнова. Но чтобы получить «отпущение грехов», надо
было что-то предъявить в погашение провинности, какие-то
существенные деяния в зачёт будущей победы. Его дружок Ко-
могорцев не оставлял надежды всколыхнуть какую-либо из ста-
ниц на антисоветское выступление, а Подколодин решил отмы-
ваться мелочами. И поэтому жадно ухватился за предложение
Дмитрия «образумить» Архипова, задумавшего сотрудничать с
новой властью. «Ведь это борьба с изменой, — решил хорун-
жий.— Это обязательно зачтётся».
—————————— 297
Так же твердо Денисыч был уверен, что никто из этих людей
никогда не простит ему своей трусости и раскрытых намерений.
За это они назначат ему самую высокую цену, и её придётся
заплатить.
— Собак товарищ большевик перестрелял. Осталась вот
эта.— Денисыч извлёк из-под овчины спавшую безмятежным
сном плюгавенькую собачонку и снова положил её к себе за
спину. — Абояться вам надо. По ночам шатаетесь, без стука
входите. Чем чёрт не шутит, — продолжал он медленно, вгляды-
ваясь при этом в лица гостей. А гости покашливали и неотрыв-
но смотрели на его руки, привычно и цепко сжимавшие оружие.
О, если бы не это!
Полоскался бы сейчас в крови Денисыч, всё больше убеж-
давшийся, что ничего хорошего этот визит ему не сулит, хотя бы
потому, что сюда вклинился Семён, его давний и презренный
враг.
— Да уж так вышло, без стука. В тепло спешили. — Перетя-
нутый пожал плечами. — На улице холодно.
— К утру ещё холодней станет, — проговорил Денисыч с
расстановкой, чутко прислушиваясь к шагам у входа в юрту. —
Весенний перелом…
Чуть отогнув полог, в щель протиснулся Дмитрий и, не взгля-
нув на отца, встал у порога.
— Ты что, в конюшню зашёл? — грозно спросил Денисыч. —
Или тоже, как они?
Перетянутый возмущённо дёрнулся на стуле, его помощники
насторожились. Даже Семён перестал на секунду скулить. Но
Денисыч приподнял с колен карабин, и шорохи прекратились.
— Здравствуй, отец. — Тихо произнёс Дмитрий и снял шапку.
— Подай унты, — приказал Денисыч.
Сын повиновался. Денисыч обулся и поднялся.
— Разожги огонь и угости дорогих гостей чаем, — сказал он и
направился к выходу.
Упустить Архипова пришельцам не хотелось. Перетянутый
рыскнул глазами на сообщников, но те расступились, не смея и
глаз поднять на Денисыча. Когда он вышел из юрты, Перетяну-
тый выразительно посмотрел на Дмитрия. Чувствуя затылком
недоброжелательность, Дмитрий сказал, поджигая бересту в пе-
чурке:
— Никуда он не уйдет. Осмотрит кошары и вернётся.
298 ——————————
С пола поднялся Семён Колесников. Тот казак, что светил
спичками, трясущимися руками развязывал кисет, третий — обал-
дело подёргивал головой. Перетянутого познабливало от нехоро-
ших предчувствий. Старик оказался крепким орешком.
— Может, миром поладите? — сказал Перетянутый, поёжи-
ваясь. — Нищим он тебя не оставит. Подумаешь, одну отару бра-
тьям-рабочим подарит, ведь не последнюю же. Ещё-то сколько
останется?
— Останется ещё пять, но я никому ничего не хочу дарить.
Тем более красным, — тихо, но твёрдо ответил Дмитрий.
— И тебе мало? У меня они забрали всё — и фабрику, и
землю, а главное — будущее… — Но исповедь была не к месту, и
Перетянутый умолк. Он зашёл наперёд Дмитрия и с любопыт-
ством смотрел на Архипова-младшего, без труда узнавал в нём
Архипова-отца. Тот же упрямый взгляд, твёрдо сжатые губы, не-
спешность в движениях, а в словах — неколебимость правоты.
Первые лучинки вспыхнули в топке и злыми огоньками от-
разились в глазах Дмитрия.
— Отары его, и он вправе распоряжаться ими по своему ус-
мотрению, — Перетянутый привёл ещё один довод.
— И — его, и — мои, — не меняя тона, врастяжку отозвался
Дмитрий.
Открыв рот, Семён Колесников пялился на препиравшихся.
— Сидят рассусоливают, — выкрикнул он.
Перетянутый, словно не слыша Семёна, вновь обратился к
Дмитрию.
— Красные здесь не причём. Ты — жадный. И в этом всё
дело. Своё офицерское слово я, конечно, сдержу. Зарвавшегося
дедка мы проучим, но добром это не кончится.
На дворе стояла кромешная тьма. Она была такая упругая,
что её, казалось, можно было резать ножом. Сразу, словно ти-
ной, забило нос и рот. Трудно стало дышать. Денисыч с остер-
венением провёл ладонью по лицу, как бы сдирая с него холод-
ную, омерзительную слизь. Острые колики вонзились в сердце.
Частые, неглубокие вдохи на этот раз не принесли облегчения.
Жалобный стон вырвался из груди. С трудом сдвинувшись с
места, он через несколько шагов понял, что заблудился. Это
было невероятно: он не знал, в какой стороне находятся коша-
ры. Так иногда заспавшийся ребенок блудит ночью по знако-
мой комнате. Чтобы сосредоточиться, он остановился. Но это
—————————— 299
не помогло. Направление было потеряно. Он расстегнул ворот
рубахи, выставил вперёд трясущиеся руки и пошёл наугад. Ка-
рабин сполз с плеча и болтался у правого локтя.
— Кто приехал, хозяин? — Прошелестело у самого уха.
Денисыч опустил руки. Холодок от ошкуренных жердей вон-
зился в ладони, прожёг до пяток, ласково кольнул под ключицу и
в шею. Боль из сердца ушла. Денисыч глубоко и свободно вздох-
нул, тихо засмеялся. Лицом он чувствовал тёплое дуновение из-
под крыши кошары и слышал знакомый шумок спящих овец.
— Кто эти люди? — Тревожно спросил Жарган.
— Мои гости. — Денисыч загадочно улыбнулся в темноту.
— Гости так не приходят. На заимку, как бандиты, прокрады-
вались. Коней у ручья оставили, винтовками щёлкали. Кто они?
— не унимался Жарган.
— Моя погибель, — отмахнулся Денисыч и быстро заговорил
о другом, будто это было гораздо важнее сказанного. — Вот стран-
но, — сказал он, — когда берусь за что-нибудь холодное, меня
всегда ударяет под ключицу и в шею. Почему это? А тебя куда
бьёт? — Он осторожно касался кончиками пальцев глянца холод-
ных жердей и улыбался.
Жарган стянул с руки овчинную рукавицу и парной ладонью
обхватил тонкую слегу. Поднял глаза кверху, чего-то секунду
ожидая, но ничего не дождался, спрятал руку в тепло и пробур-
чал недовольно:
— Никуда меня не бьёт.
— А знаешь, почему? — Архипов повернулся к Жаргану и
впился в него сквозь темноту надменным взглядом. — У меня
более тонкая психическая организация, чем у тебя, а значит и
более высокая степень эволюции.
Всё услышанное было для Жаргана пустым звуком. Он не-
возмутимо молчал, а Денисыч мотал головой, как с похмелья.
— Прости меня. Всё это ерунда. Раса высшая, раса низшая,
кровь голубая… Многим этот бред не даёт покоя. И много несча-
стий ещё принесёт. Надо всем зарубить себе на носу, все люди
одинаковы во всём — все чувствуют боль и все хотят жить по-
человечески. Эх, Дмитрий, Дмитрий. Глупый ребёнок, что заду-
мал! — сказал Денисыч и задумался.
Жарган не заметил, как растаял в темноте хозяин, не слыхал
его тяжёлых шагов. «Моя погибель» не выходила у него из голо-
вы. Он видел, там, где к небу громоздилась пузатая, чёрная юрта,
300 ——————————
жёлтым сполохом блеснул треугольник света, но мрак, верный
союзник любого преступления, тут же поглотил его. Жарган бро-
сился к своей кибитке.
* * *
Денисыча встретили три ствола. Два уперлись в грудь, а
один— в живот. Дмитрий снял с его плеча карабин, разрядил и
отшвырнул в сторону. Перетянутый в две секунды связал ему
руки за спиной и вытолкнул на середину юрты. Два казака под-
вели Денисыча к лежанке и повалили навзничь. Семён заарка-
нил ноги Денисыча волосяной верёвкой и стремительно стянул
их вместе, а Перетянутый приговаривал в это время:
— Вот так. Спокойненько. Вот вам и «медведь». Это — тю-
фяк. Видели бы вы, как большевички сопротивляются. Кровь на
все стороны хлещет, мясо клочьями летит, а не возьмёшь. Нама-
ялся я с ними.
Услыхав эти откровения, Семён сжался и отступил в тень.
Вот так, в тени он мечтал пересидеть революционную заваруху.
Спрятался он на спиридоновской заимке у Чёрных камней, при-
жился, только и жалел, что не пошёл с ним Фёдор Чекмарёв, а с
двумя работниками-бурятами, какие беседы.
— Покуда потерплю, — сказал тогда Фёдор. — А там видно
будет.
— Пошли, станичник. Пересидеть надо, пересопеть. Не на
век же сцепились. Чья-то всё равно одолеет. А здесь останешь-
ся, чью-то сторону примешь и тогда не те, так эти на сосне
повесят, — убеждал он хмурившегося Фёдора, уединившегося
от глаз жены за банькой. — Пошли, пока не поздно. Мобилизу-
ют, тогда уже дизертиром станешь. Тогда… — Он запнулся. Ибы-
ло от чего. Соня стояла с дрыном суковатым. Лихим всё-таки
парнем он был — двухметровый забор козлом диким перемах-
нул и сделал тёте ручкой…
Жил он среди бурят хоть и скучно, да судьба-паскуда сдела-
ла ножку — заявились разгромленные сретенские мятежники —
Комогорцев и Подколодин, за одну лишь дружбу с которыми
петля полагается, и втянули в новую историю — Панфилку Архи-
пова усмирять пригласили. А как он мог отказаться, если это его
заклятый враг?
Семён пятился к выходу, через каждый шаг замирая на мес-
те, но трём тёмным фигурам, склонившимся над Архиповым было
—————————— 301
не до него: они продолжали вязать хозяина. По куполу юрты
двигались чёрные, уродливые тени. Вдруг все, как по команде
распрямились и Подколодин сказал:
— А теперь, Дмитрий, побеседуй с отцом. Закон Российской
империи на твоей стороне. — Он отвернулся, повелительным же-
стом приказав казакам следовать за собой. — Эти законы ещё
никто не отменил.
Денисыч, безразличный ко всему происходящему, отвернул-
ся лицом к стене. Дмитрий остался один на один с отцом. Мед-
ленно приблизился к лежанке и сел в ногах.
Денисыч лежал с закрытыми глазами. Свет из печурки падал
ему на затылок, окрашивая красным густые, седые волосы и алой
полоской пересекал крепкую шею. Дышал он глубоко и ровно и,
если бы не бешенно вибрирующая жилка возле уха, можно было
подумать, что он спит…
Годовалый Дима лежал на спине между родителями и играл
материнской косой, которую она держала над ним. Когда глаза у
неё устало закрылись и рука опустилась на грудь, он, пыхтя,
перевернулся на живот, встал на четвереньки и только потом
поднялся на ножки.
Небольшая полянка на берегу реки млела в полуденном зное.
Притихшая Ингода искрилась широкими плёсами. Разморённый
тальник тянулся к прохладной воде.
Открывшийся мир был несравнимо шире привычного двора.
Дима сморщился от солнечных зайчиков тут же прилетевших к
нему с ближнего переката и смотрел на спящего отца. Он упёрся
ручонками ему в грудь и не отводил шаловливого взгляда с улы-
бающихся губ и дрожащих ресниц, с трепетом ожидая того момен-
та, когда они вдруг широко распахнутся. А следующий миг будет
самым радостным — с замирающим сердечком он взлетит в выши-
ну, перекувыркнётся там, заливисто засмеётся и полетит обратно,
в сильные и надёжные руки отца, и упадёт в них, как в люльку.
И тут он заметил, как что-то маленькое и живое то появляет-
ся на шее у папы, то исчезает. Тик-так, тик-так бился неизвест-
ный живчик и властно звал к себе.
Пухлым пальчиком Дима накрыл его и ощутил упругие тол-
чки. Он наклонился ниже и с любопытством заглянул под паль-
чик. Живчик был на месте и весело выстукивал тик-так, тик-так.
Взлетая вверх, он захлебнулся от счастья и испуга…
302 ——————————
Вот и сейчас Живчик бился в красной полоске. Отец лежал с
крепко зажмуренными глазами.
— Нам надо разделиться, отец. Я хочу жить своим домом и
вести своё хозяйство, — мрачно проговорил Дмитрий. — Вот за
этим я и приехал. Я покупаю Спиридоновскую заимку у Чёрных
камней и буду там жить с Цэдэгмой и сыном. Я хочу взять три
отары, дом в станице, половину денег, шесть лошадей и пятерых
работников. Давай по-хорошему.
Денисыч молчал. Бугорок на шее напрягся и обозначился
чётко.
Взгляд Дмитрия сам собою тянулся к нему. Он едва сдержи-
вался, чтобы не хватануть по нему ножом. Он уже взялся за
рукоять.
— Не надо ножом. Накрой его пальчиком, Дима, — услыхал
он слабый и ласковый голос отца. — Погладь его.
Дмитрий вскочил, как ужаленный. Долго он кружил по юрте,
подавляя озлобление, но так и не справившись с ним, сел на
прежнее место.
Денисыч с трудом двинул занемевшую шею. Его серое, осу-
нувшееся лицо поразило Дмитрия. Он быстро встал и отступил к
стене. Денисыч тянулся к нему взглядом, всё больше заламывая
трясущуюся голову.
— Развяжи меня, сынок, — жалобно просил он.
Но Дмитрий отрицательно замотал головой. Зная вольнолю-
бивый норов отца, он понимал, чего ему стоит терпеть это унизи-
тельное положение, однако, и предположить не мог, что отец его
сломлен, что все духовные силы исчерпаны и что от прежнего
неукротимого Денисыча ничего не осталось. Жизнь взяла-таки
реванш. В конце концов, она всегда остаётся победителем.
— У меня отнимаются руки. Развяжи, сынок, и мы спокойно
обо всём поговорим, — умолял Денисыч и силился подняться.
— Нет. Вот когда заберу всё своё, тогда развяжу. Лежи, если
не хочешь беды. — Дмитрий исподлобья смотрел на отца.
— А если я не отдам? Ты привёз этих бандитов, чтобы они
убили меня. Неужели ты сам не сможешь этого сделать?
— Не задирайся. Всё, что я забираю — это моё, ты сам гово-
рил, — выкрикнул Дмитрий.
— Я не отрекаюсь от сказанного. Я даже горжусь, что жил
ради тебя, и с тобой связал свои мечты. Но мне сейчас очень
горько. Я сожалею о самом главном — о загубленной жизни. Я
отдаю тебе всё, что имею.
—————————— 303
Но Дмитрий его не слушал — он считал большие, тугие узлы,
сваленные в кучу.
— Что это? — спросил он, подозрительно щурясь.
Ответить Денисыч не успел. Стремительный топот копыт обо-
рвался у порога, и раздался нетерпеливый стук.
— Войди, — бодро и громко крикнул Денисыч.
В юрту ворвался Рингин. Остановился на середине, сорвал с
головы малахай.
— Не нашёл я Дмитрия, хозяин. Был в станице, Цэдэгма
сказала, покупать уехал Спиридоновскую заимку у Чёрных кам-
ней. Я поехал туда. Там какие-то люди водку пьют, меня чуть не
убили. — Рингин просунул палец в дырку на макушке шапки и
повертел им. — Вот. А Игнаха ударил меня кулаком вот сюда. —
Он приложил кулак к потемневшему глазу — и выгнал . Вот я и
приехал. Ругай меня. Не выполнил я приказ. Не привёз нового
хозяина.
— Слышал, Дмитрий? — встрепенулся Денисыч. — Иди сюда,
Рингин. Да поживее ты двигайся, — прикрикнул он на работни-
ка, который хоть и оказался в тот же миг рядом с ним, но стоял
столбом, изумлённо разглядывая верёвки, которыми Архипов был
привязан к лежанке.
— Что это, хозяин? Кто это сделал? Как же так, а? — Частил
Рингин, безуспешно пытаясь развязать узел на груди Денисы-
ча.— Ай-яй-яй.
— Не тараторь, — оборвал Денисыч.
Рингин выхватил кривой нож и разрезал верёвки. Денисыч
стремительно сел. Рингин кольцами сбрасывал верёвку с рук хо-
зяина и не знал, что от порога, злорадно ухмыляясь, за ним на-
блюдают три вооружённых человека, успевших побывать на кух-
не у старой бурятки и даже пропустить по стакану водки. А не-
много правее от них стоит Дмитрий и тоже смотрит на него.
Никто не мешал Рингину освобождать от пут Денисыча, так
как на этот раз хозяевами положения были они. Хмель сделал их
самонадеянными. Колесникова среди них не было.
Связанными ногами Денисыч отпихнул Рингина. Юноша ра-
стянулся на полу и с упрёком посмотрел на хозяина. Следуя за
Архиповским взглядом, он тревожно крутанул головой: камен-
ными изваяниями у входа стояли трое. Рингин кошкой отпрыг-
нул к изножью лежанки и притаился.
304 ——————————
Из-за отворота душегрейки Денисыч осторожно извлёк над-
вое перегнутый лист плотной бумаги и медленно развернул его.
Он с трудом отвёл немигающий взгляд от Дмитрия и долго дер-
жал бумагу перед собой, ожидая, пока серое расплывчатое пятно
превратится в чёткие ряды чернильных строчек с двуглавым ор-
лом над ними.
Уважительным тоном Денисыч огласил официальные дан-
ные казенной бумаги и, как бы заостряя внимание, сделал длин-
ную паузу. Все понимали, что дальше последует самое важное, и
стояли не шелохнувшись.
Рингин вздрогнул, увидав выдвигавшегося из темноты Дмит-
рия, и плотнее вжался в угол. Дмитрий остановился в трех шагах
от Денисыча и не дышал. Его лицо белым пятном приклеилось к
чёрному своду юрты.
«Я, Панфил Денисович Архипов, казак Размахнинской ста-
ницы Четвёртого отдела Забайкальской области, — прочитал Де-
нисыч первую строку и поднял глаза на Дмитрия и уже до конца
чтения не сводил их с сына, торжественно и звучно произнося
знакомый текст дарственной, — передаю всё своё состояние сыну
своему Дмитрию Панфиловичу Архипову».
Денисыч остановился и ласково посмотрел на Дмитрия. Он
не ждал благодарности, нет. Он избавлял сына от лицемерия,
которого не перенёс бы. Он ждал какого-нибудь, пусть даже глу-
пого, смешного, но искреннего восклицания с беспокойством о
нём, об отце. Ведь он отдавал ему всё нажитое! Это восклицание
стало бы ему наградой и искуплением.
Но Дмитрий молча и жадно смотрел на бумагу, и Денисыч
понял, что этому маленькому желанию сбыться не суждено. Унего
задёргались губы, а на глаза навернулись слёзы. Он уронил руки
на колени и понурился. Сердечного порыва от родной кровиноч-
ки он не дождался.
Много должно быть прошло времени, потому что среди при-
шельцев послышалось покашливание, в своём углу завозился Рин-
гин.
— Примечание, — сказал Денисыч сдавленным голосом, не
поднимая головы. — «Даритель имеет право сам назначить срок
вступления в силу данного документа, проставив своей рукой
дату и поставив подпись». Подпись я поставил давно, в присут-
ствии нотариуса, ещё в сентябре прошлого года. А дату хотел
—————————— 305
поставить сегодня, двенадцатого апреля одна тысяча девятьсот
восемнадцатого года, в день твоего рождения, сынок. Поздрав-
ляю. Сегодня тебе исполнилось двадцать. Вот такой я готовил
тебе подарок. — Денисыч устремил кроткий взгляд на сына, да-
вая ему ещё один шанс на примерение. Но Дмитрий по-прежне-
му молчал. Его интересовала только бумага. И Денисыч ответил
на эту душевную глухоту соответственно.
— Но дату я не поставлю, — сказал он окрепшим голосом,
мизинцем смахнул с бумаги какую-то соринку и наклонился к
открытой печурке. Лист лёг плашмя на раскалённые угли. Разом
занялись уголки. Бойкие язычки наперегонки устремились к ды-
мящейся середине. Встретившись, они ярко вспыхнули и погас-
ли. На месте недавнего весёлого костерка шевелились чёрные
хлопья и, потрескивая, рассыпались.
— Вот и всё, — буднично проговорил Денисыч, всё так же
кротко глядя в мёртвые глаза Дмитрия. — Ты спрашивал, что в
тех узлах? В них ковры и выделанные шкуры. Волчьи, лисьи,
беличьи, две медвежьих, три десятка барсучьих, есть соболь и
кабарга. Думаю, тысяч на десять. Всё это предназначалось тебе.
Но ничего этого ты не получишь. Ты не получишь даже вот этого
рваного тулупа. Ты — не сын мне.
В его голосе было столько горечи, что бородатый казак час-
то-часто заморгал и отвернулся.
— И тебя, и их я прошу удалиться с заимки. У меня много
дел.И посмейте только не послушаться. — Денисыч выхватил из-
под войлочной подстилки длинный, узкий нож. Во мгновение
ока вспорол верёвки на ногах и двинулся вперёд грозный и не-
умолимый, как рок. И снова все расступились перед ним. Никто
даже взглядом не посмел задеть его. И слава Богу, что этого не
случилось, а то б небеса содрогнулись от бешенства и крови. Не
зря Комогорцев уклонился от ночного визита, посмеявшись над
расчётом сломить этого матёрого зверя. Он познал на себе дикую
силу Денисыча, а испытывать судьбу во второй раз ему не хоте-
лось.
Зверь уходил, а они бессильны были остановить его. Следом
за Денисычем, от сильного пинка под зад из юрты вылетел Рин-
гин с архиповским карабином в одной руке и со своим малаха-
ем— в другой. Натурально скуля по-собачьи, он закружился на
месте, гладя и гладя рукою ушибленный зад. Архипов мрачно
306 ——————————
глянул на него. Рингин перестал дурачиться и вытряхнул из ма-
лахая в руки напуганной бабушки спящую собачонку.
Хозяйский упрёк к Жаргану не относился, и потому он бро-
сился к юрте и услужливо задрал полог перед выходившими го-
стями. Жест был весьма красноречив — просим убираться. При-
дав своему лицу бесстрастное выражение и не мигая, стоял он с
задранной рукой.
Каждый из гостей хоть мельком да взглянул на нахала и,
наверно, каждый отметил про себя — распустил хозяин своих
узкоглазых работников. Однако, издёвку стерпели, дав слово вер-
нуть её сторицей. Сейчас удача отвернулась от них, уже светало,
и возле кибиток, у кошар мелькали невысокие подвижные фи-
гурки с ружьями в руках.
Дмитрий шёл последним. Был он бледен и угрюм. Четвёрка
держала его от себя на расстоянии. Когда он приближался к ним,
они сдвигались кучнее и ускоряли шаг. Никому не нужный он
плёлся сзади, как побитый пёс, и глядел в землю.
Глаза Денисыча наполнились слезами. Он пошёл следом за
сыном. Миновав домик, остановился и окликнул его:
— Дима, вернись.
На отцовский зов Дмитрий не оглянулся. Может, не услы-
шал? Наползавший от ручья туман скрыл ночных гостей. Посто-
яв в одиночестве и смахнув слезу, Денисыч вернулся и стоял в
растерянности, не зная, что делать. Отрешённо ходил меж молча-
ливых работников, а в мозгу стучало одно — ушёл сын, ушёл
сын, ушёл сын!
Прискакал Жарган. Никто не заметил, как и куда он исчез.
Оказывается, ездил провожать визитёров. В полуверсте от заим-
ки, на макушке увала он помахал им ручкой и сейчас показывал,
как это сделал. Привставая на стременах, что-то говорил и по-
вторял жест. Рингин, старуха-бурятка и другие работники без
одобрения слушали его бессвязную, быструю трескотню. И всё-
таки он решил порадовать своей выходкой Денисыча, но только
подъехал и открыл рот, как тут же Архипов выдернул его из
седла и ударил кулаком по левой скуле. Жарган повалился вбок,
но быстро-быстро перебирая сильными, кривыми ногами, сумел
выправиться.
— Прости, хозяин, — выкрикнул он. — Но они — звери, они—
волки.
— Вот и не дразни. А то ещё получишь.
—————————— 307
Жарган, тридцатилетний чабан Архипова, самый давний его
работник и высоко им ценимый, иногда в присутствии хозяина
позволял себе такие вольности, на которые никто и никогда не
отваживался. Однако нынешнюю выходку хозяин не простил. Чув-
ствуя свою промашку, Жарган виновато поглядывал на Денисы-
ча и ожидал распоряжений.
Пусто было на душе у Денисыча. Безучастный он сидел на
бревне под сосной.
Жаргану показалось, что хозяин ещё больше поседел за эту
ночь. Он оглянулся и, кивнув на хозяина, потрогал свои, как
смоль, чёрные волосы. Все согласно закивали, а уродец возле
своего чума радостно подпрыгнул.
— Хозяин, что делать будем? Они опять приедут. Оборону
готовить надо.
Долгим, непонимающим взглядом воззрился Денисыч на Жар-
гана.
— Какую оборону? Против кого? Против сына? Ты уж ду-
май, что говоришь.
— А что думать. Они скоро с подмогой вернутся. — Жарган
сел рядом с Денисычем. — И устроят нам Цаган-Цара. Только
петь и плясать будут они, а мы будем плакать. Их надо встретить
на тропе, чтобы самим живыми остаться.
— Уходить будем, — доверительным тоном сказал Денисыч и
взял Жаргана за локоть. — Они придут, а нас и след простыл,
а?— сказал он, как-то странно улыбаясь.
— Куда уходить? Зачем уходить? — Теперь уже удивился
Жарган и отшатнулся. — Здесь обороняться надо. Это твой дом.
Это и наш дом.
Денисыч, протестующе, помахал пальцем.
— Оставим им заимку и уйдем. В падь Глубокую, а? Та заим-
ка не хуже этой. И жить будем спокойно, а? — Лицо Денисыча
блаженно просветлело. — Возьмём одну лишь маточную отару.
Нам хватит. Пойдёт приплод. С голоду не помрём.
Жарган с болью глядел на Денисыча. Таким напуганным и
слабым он никогда его не видел. Подумав, покачал головой и
сказал, пытаясь разубедить:
— Как знаешь, хозяин. Ты им бросаешь кость с мясом. Мо-
жет, лёгкая добыча их и остановит, а может, раззудит. От врагов
подачками не откупаются. Им всегда ещё больше хочется. Сколько
ни давай, всё мало.
308 ——————————
— Не умничай, — резко перебил Денисыч. — Больно много
рассуждаешь. Тоже мне, профессор. Прикажи-ка собираться. —
Поднялся и пошёл к юрте.
Но тревожный голос Жаргана остановил его:
— А люди? — спрашивал он.
— Со мной уходит вся твоя семья, — резко приказал Архи-
пов. — Остальные остаются у нового хозяина.
Уродец ликующе подпрыгнул и погрозил кулаком Наржиме.
Жарган на бурятском повторил приказ хозяина. Старики заторо-
пились к себе, а Рингин, впрягшись в оглобли, потянул за ними
телегу.
Когда Жарган привёл из загона лошадей, старики уже грузи-
ли свои нехитрые пожитки. Он бросился за упряжью. Всё дела-
лось поспешно, торопливо. Рингин что-то сказал бабушке, она
согласно кивнула и поспешила к погребу. Рингин сбегал за дву-
мя корзинами, которые доверху набили провизией. Поставили в
задок телеги. Два мешка с мукой уложили рядом, а сверху кида-
ли скарб абы как, всё вперемешку, и старик начал увязывать воз.
* * *
Возле хозяйской юрты Жарган поставил архиповскую теле-
гу. Кобыла Ингода была впряжена в неё. Жарган нырнул под
полог и, не обращая внимания на сидевшего за столом Денисыча,
схватил два узла и поволок их к выходу.
— Оставь их на месте, — сказал Архипов.
— Тогда — это. — Обхватив сундук поперёк, Жарган под-
нял его.
— И это не трогай.
— А что же нести?
— Ничего.
— Нельзя так, хозяин. Не в гости едем. Не буду я тебя слу-
шать, — заупрямился Жарган и начал поспешно и без разбора
сгребать личные вещи Денисыча. Три раза он выбегал наружу.
Унёс постель, тулупы, два стула, ковёр, вытянул из-под лежанки
тяжёлый плоский ящик.
— Вот это неси. В нём патроны и все ружейные припасы, —
разрешил Денисыч и вновь углубился в бумагу.
При очередном набеге, сверкнув на задумавшегося хозяина
чёрными глазками, Жарган опять ухватил запретные узлы, и вновь
отбросил его от них властный окрик:
—————————— 309
— Не трогай их. Или не было говорено? — Денисыч поднял-
ся и сжал кулаки.
Жарган выбежал из юрты. Вскоре вышел и Архипов. На-
встречу Рингин вёл оседланных лошадей — свою низкорослую
лохматку и для Денисыча рыжего Когута.
Когут был, конечно, не чета тонконогому и стройному Кап-
ралу. Он был грузнее и медлительнее. Но лошадиный знаток
сразу определял в нём основательного и надёжного коня.
Среди животных, как и среди людей, эти качества всегда при-
сутствуют и внимательному глазу открываются сразу. Этого коня
Денисыч любил больше, чем красавца-Капрала за его спокойный
нрав и неутомимость. По лесным и горным тропам он мог шагать
много дней подряд без устали. На Север нёс тяжёлые торока с
охотничьими припасами и подарками для знакомых кочевников,
но ни разу — с водкой. За спаивание инородцев Денисыч карал
проныр-купцов по-своему — заставлял расплачиваться сполна, а
обнаруженный спирт выливал на землю. За это его не любили и
те, и другие.
Сборы подходили к концу. Старики вершили прощальный
обряд — с бормотанием обошли вокруг бывшего своего жилища,
от которого остался лишь скелет из жердей, потом вокруг сосед-
ней, тоже раскрытой, здесь жили Жарган и Рингин, стоявшие в
эту минуту с непокрытыми головами, потом вокруг третьей ра-
зобранной кибитки. Здесь к ним присоединился пожилой бурят
Дугар, тоже уезжавший с хозяином. Это была дружная бурятс-
кая семья. Люди доброжелательные и трудолюбивые. Старики
вернулись к телеге и водрузили поверх пожитков икону Будды
под стеклом, в тёмном, задымлённом окладе.
Часть работников оставалась. Толпясь, они подступили к Де-
нисычу и что-то стали ему разом говорить. Вид у них был расте-
рянный. Это были три бурятские семьи, всего девять человек.
— Они боятся оставаться, — сказал Жарган.
— Ерунда. — Денисыч вернулся к остающимся и заговорил с
ними на бурятском.
— Дмитрий вас не обидит. Не бойтесь. Занимайтесь своими
делами, как прежде. И верно служите ему, — сказал он и пошёл к
кошарам. Испуг и подавленность отверженных его не тронули,
как и слёзы молодой бурятки, прижимавшей малыша к груди. Её
муж хмуро глядел в спину хозяину.
— Сколько овец будем брать? — спросил Жарган.
310 ——————————
— Одну отару. Вот эту. — Денисыч отодвинул засов на доща-
тых дверях.
Всё снова задвигалось, зашевелилось. Распахнулась кошара,
и густые клубы пара вырвались наружу, но овцы ни за что не
хотели покидать пригретого угла. Они клубились в дверях, жа-
лись к дальней стенке и отчаянно, как под ножом, кричали, когда
оказывались на воздухе. Они упорно лезли назад, в тепло. В та-
кую рань и стынь им нечего было делать в холодной и неуютной
степи. Люди разгорячились, руками вытаскивая упрямых живот-
ных во двор, толкали их ногами, били кнутовищами, ругались на
них по-бурятски и по-русски. После упорного труда вязкая масса
нехотя сдвинулась и поползла навстречу бледно-розовой зорьке,
оставляя за собой широкую полосу истоптанного инея.
Красная скибочка солнца увенчала острую макушку сопоч-
ки, когда шумный караван был в полверсте от стойбища и уныло
тащился на Север по дну широкой заиндевевшей лощины. Под
ногами хрустела прихваченная морозцем трава. Не звенел жаво-
ронок, наверно, улетел за хребет. Не верещали суслики. Отсижи-
вались в норках.
Рингин и Жарган с винтовками наготове ехали обочь, охра-
няя караван от вероятного нападения. Дугар челноком сновал
поперёк лощины, подгоняя мешкавших животных. Старуха-бу-
рятка шла рядом с Архиповской повозкой, прижимала к груди
испуганную собачонку, покрикивала на жавшихся к её ногам от-
ставших овечек и что-то постоянно поправляла на расползав-
шемся возу. Её муж ехал следом, растопырившись на узлах, и
больше смотрел назад, чем вперёд. Ему жалко было покидать
любимое стойбище. Позади всех горбатился в седле безучастный
Денисыч. Рингин и Жарган видели его, оглядываясь, и вдруг он
пропал. Они удивлённо перекрикнулись и поскакали вниз, к ста-
рику. Но он ничего не мог им сказать. Они разом напустились на
него, как можно смотреть и не видеть? А старик не сводил горе-
стных глаз со своей оголённой кибитки, вытирал слёзы и огор-
чённо охал. Но не таким был хозяин, чтоб его разыскивали. Рин-
гин и Жарган вновь заняли место в охранении, полагая, что хозя-
ин завернул в свою беседку.
По северному склону пологой сопочки в лощину сбегал весё-
лый лесок из ольхи, березы, густого кустарника, небольших врозь
разбросанных лиственниц и сосёнок. Это было удивительно гриб-
ное место. Какой бы не выдался год — жаркий и сухой, или
—————————— 311
мокрый и холодный — здесь всегда вырастали грибы. Этот лесок
кормил хрустящими рыжиками и груздями всю заимку. Но глав-
ное, этот лесок был местом уединения Денисыча. В него он и
свернул на прощание. Когут одолевал подъем привычным, раз-
меренным шагом. Денисыч горбился, уклоняясь от веток. Вот и
поляна, где он недавно беседовал с Елизаром. Одинокая скамей-
ка. Денисыч остановил Когута под прикрытием двух сосёнок и
посмотрел на заимку. Она казалась безжизненной, даже дымки
почему-то не курились в этот урочный час. Денисыч выбрался из
седла и опустился на скамейку. Зажмурившись в предвкушении
блаженства, он тихонько положил ладони на холодное сиденье.
Но колики оказались быстрыми, суетливыми, и не принесли ра-
дости.
Умерли шумы. Караван ушёл. И вместе с наступившей ти-
шиной в душе Денисыча воцарился давно не посещавший его
покой. Так бывало всегда, когда кончались терзания и он прини-
мал важное решение. Это было похоже на перелом в болезни, на
тот недлинный, но ощущаемый момент, когда человек ясно со-
знает, по какую сторону роковой черты он находится. Такими
минутами искупаются самые страшные страдания. Не в этом ли
секрет потрясающей жизнестойкости человека, который не толь-
ко из страха исчезнуть навсегда переносит ужасные муки, а пото-
му, что дух, живущий в нём, наперекор даже ему самому борется
за него, борется за жизнь, то есть за краткий и прекрасный миг
пребывания под солнцем? В этом природа является союзницей
всего живого, но она никогда не отступала от своего правила —
каждому свой срок.
Он всё оставил сыну, закрепив это право новой дарственной,
по стилю, правда, больше похожей на завещание. Такое сравне-
ние мелькнуло у него, когда он перечитал написанное. Но это
был секундный укол болезненного самолюбия. А суть была в
другом— это распоряжение было последним в их совместной
судьбе. Оно отодвигало Денисыча в небытие, так как ни одним
словом не касалось его будущего, и делало Дмитрия полновласт-
ным хозяином всего им, Архиповым, нажитого.
Бесстрастно оценивая свой поступок, Денисыч находил его
правильным. Огорчался ли он, что прожил жизнь впустую? Да,
огорчался.
Но боль уже ушла. Нельзя ж беду всё время волочь за собой.
Сейчас он твёрдо знал, что предпримет дальше, и оттого чувство-
312 ——————————
вал себя легко и чуть-чуть тревожно. Он завернёт в станицу,
возьмёт Регину, и поедут они рядышком куда глаза глядят. Род-
ственная душа тоже давно томилась беспросветом бытия. Не по-
тому ли их встречи всегда были праздником для них обоих?
Денисыч улыбнулся, представив изумление Регины, её недо-
лгие сборы и благодарное сияние глаз. Но прежде, чем покинуть
эти места, так и не принёсшие желанного счастья, ему захотелось
ещё разок, хоть издали, увидеть сына.
И ещё в очень важном он хотел удостовериться — как выпол-
нит Дмитрий его последнюю волю. В прощальном коротеньком
письме он просил его в одиночку — только в одиночку! — и без
оружия догнать караван и объявить Жаргану, что тот по воле
отца становится хозяином заимки в Глубокой. Почему-то вери-
лось, что Дмитрий уважит его последнюю просьбу.
Вопреки распоряжению хозяина оставаться на месте, бро-
шенные им работники спешно покидали заимку. Молодая бурят-
ка, укутав потеплее ребенка, быстрым шагом уходила в лес. За
нею с узлами наперевес шёл муж. Трое бурят с вьючными ло-
шадьми обогнали их, перекинувшись несколькими словами. Толь-
ко четверо, державшихся как бы одной семьей, — молодой, коре-
настый бурят Цыдып, его родители и его невеста Норжима —
стояли в растерянности. На их лицах явно читалось лишь одно —
всё рухнуло. И покой, и обеспеченная жизнь, и свадьба, и мечта.
При новом хозяине этого ничего не будет.
Кутаясь в шаль, Норжима ушла к себе. Рухнуло счастливое
прошлое, предоставив один лишь выбор — бегство. А к нему они
не были готовы. И всё-таки Цыдып стряхнул с себя оцепенение.
Подогнал к родительской кибитке повозку и начал всё носить
охапками. Родители подчинились после нескольких минут пре-
пирательств.
Разгорячённый Цыдып прибежал к Норжиме, надеясь уви-
деть готовые к погрузке узлы, но невеста сидела понурая на ши-
рокой софе в своей уютненькой, чистенькой юрточке, где три
оконца, потолок, а не задымлённый жердяной конус, ковровые
стенки и чугунная печурка посредине.
— Что же ты, Норжима?
— Милый Цыдып. Ну как я всё это брошу?
— Скорее собирайся. Бери самое необходимое, и бежим. Бан-
диты вот-вот появятся снова. Да одевайся же ты! — прикрикнул
он и своим окриком зажёг в Норжине роковую гордость.
—————————— 313
— Не смей на меня кричать. Ещё не муж. Иди отсюда. Все
чего-то перепугались.
— Прости, Норжима. Мы не испугались. Мы знаем их. Это —
убийцы. А ты в городе отвыкла от нашей жизни.
— Уходи. Я никуда не поеду, — бросила раздражённо Нор-
жима.
Цыдып был гордым человеком. Он молча вышел, дал знак
отцу, чтобы он уезжал поскорее. Повозка помчалась за ушедши-
ми раньше. Цыдып вернулся к юрте, но вход оказался запертым
изнутри.
— Норжима, послушай меня.
И тут он услыхал дальний топот копыт. Пригнулся и побе-
жал. В заросли оврага он скатился кувырком. На этот раз налётчи-
ки не таились. Дружно вымахнули из-за увала и, растекаясь в цепь
понеслись к заимке: их было двенадцать. Наблюдая боевой поря-
док атакующих, Денисыч вспомнил их предводителя и криво ус-
мехнулся, утверждаясь в своём мнении о нём как о человеке нич-
тожном да и в военном деле бездарном: атакуя в лоб, он вёл отряд
на верную смерть. Их счастье, что на заимке остались робкие и
покорные. Останься он там и организуй оборону, уже сейчас на
землю летели бы мертвяки. Восемьдесят саженей открытого про-
странства в секунду не одолеешь. А этого времени достаточно для
трёх прицельных выстрелов. Не спас бы и бешеный намёт.
Всадники охватили заимку с двух сторон и, не встретив со-
противления, съехались в центре. Вероятно от радости, что всё
так счастливо закончилось, они громко кричали и смеялись.
Хмельное состояние, сбитое напряжением атаки и ожиданием боя,
вновь завладело ими. Они гоготали и поднимали лошадей на
дыбки. Гул возбуждённых голосов смутно долетал до Денисыча.
Разумеется, он не знал, что полчаса назад эти люди, все без ис-
ключения пьяные, седлали своих лошадей на спиридоновской
заимке и с помощью трезвенника Семёна Колесникова усажива-
лись в сёдлах, что между ними, не замечая шутовских ухмылок и
подмигиваний за его спиной, наряженный в казачью форму, хо-
дил Дмитрий и каждому бубнил:
— Казаки, я вас не обижу.
Потому и не мог Денисыч различить его в орущей толпе,
сколько не силился.
— Что за чертовщина! А где же Дмитрий? — в тревоге прого-
ворил он, вскакивая в седло и поднимаясь на стременах.
314 ——————————
И только когда двое казаков бросились в юрту, он узнал сына
в первом бегущем — по русой голове, с которой слетела чёрная
папаха. Вторым был Комогорцев. Но почти тут же он увидел, как
Дмитрий выбежал из юрты и вскочил в седло. Сознание не отме-
тило, что это произошло очень быстро — нельзя за три-четыре
секунды прочитать письмо и дарственную, но отметило желае-
мое, то есть послушание сына. Он едет за Жарганом! Да и могло
ль быть по-иному? Денисыч отвернулся успокоенный и натянул
правый повод, направляя Когута в дальний угол леска, чтобы
там пересечь неширокую прогалину, въехать в тайгу и безвестно
раствориться в ней. «Дело кончено. Точки над і поставлены. Судь-
ба сына определена, а о своей я позабочусь сам», — сказал Де-
нисыч.
Но что-то неосознанно тревожное заставило его сначала ос-
тановиться, а потом повернуть назад. Укрывшись на прежнем
месте, он глядел на мечущихся по заимке людей и не мог уяснить
происходящего. Перетянутый увлекал за собой пять или шесть
налётчиков к юртам работников.
— Чёрт подери! — выругался Денисыч. — Что кричит Комо-
горцев и показывает рукой вслед ушедшему каравану? Неужели
они не увидели моей записки и новой дарственной? Почему Дмит-
рий не оставил карабин? Зачем все остальные с ружьями устрем-
ляются за ним? Зачем он зовет их за собой? Ведь я просил его
ехать одного! Он же получил все, что у меня было!
Вопросы рушились лавиной и тащили в бездну растеряннос-
ти и недоумения все его расчёты и благие намерения. Горбушкой
ладони он тёр нахмуренный лоб, от недавней ясности не было и
следа. Снова стучало, гремело в висках, снова всё перепуталось и
закружилось вихрем.
Лишь один обитатель Архиповской заимки не испугался на-
лётчиков — это был уродец, которого два года назад Денисыч
подобрал в горах и привёз, чтобы отогреть, да так и оставил из
жалости, а может, из тщеславия заиметь шута. Выделил ему от-
дельный чум и поручил уборку овчарен. Нестрогое, сытое житьё
пришлось убогому по вкусу. От одиноких, пришлых буряток ему
перепадала и женская ласка. Слухи об этом были Денисычу осо-
бенно неприятны, он пинками сбрасывал уродца в овраг, прого-
няя прочь, но тот словно прикипел к стойбищу, и никуда не
уходил. Дмитрию он оказывал кое-какие услуги, был у него по-
сыльным и советчиком. И всё-таки Денисыч не оставил своего
—————————— 315
намерения избавиться от злого карлика, отравлявшего жизнь на
заимке склоками и доносами. Для этого он приготовил мешок,
чтобы впихнуть его туда и бросить на съедение волкам. Свою
жестокость он оправдывал не менее жестокой философией — от
присутствия уродливых, ненужных, трухлявых существ и пред-
метов и сама жизнь невольно становится уродливой. Так в избе,
так в стране.
Размахивая по-обезьяньему длинными руками, уродец пры-
гал среди конников, хохоча и гримасничая. По его указке два
здоровенных казака и бритоголовый мужик в красном халате вло-
мились в уединённую юрточку Норжимы. Увидав молодого хо-
зяина в седле, уродец пружинистым толчком своих коротких, силь-
ных ног вскочил на круп лошади и чёрным тарантулом вцепился
в Дмитрия сзади. Канатообразные руки уродца душили Дмит-
рия, и он никак не мог освободиться от них. У него даже сил не
хватало расцепить их на груди. Он выл и стонал, всё больше
сникая. Выручил Комогорцев — он прикладом сбил паука на зем-
лю. Но тот снова кинулся к Дмитрию с воплем:
— Я тоже хочу в погоню!
Комогорцев пытался лошадью раздавить мерзкую каракатицу.
— Седлай Марту! — в ужасе прокричал Дмитрий, как после-
днюю надежду на спасение.
— Её нельзя. Это — подарок сторожу Казачишке, — проска-
кивая под брюхом его лошади, крикнул уродец.
— Ах, подарок! И это подарок! — Дмитрий скрипнул зубами
и вскинул винтовку.
Беременная кобыла, тяжело переваливаясь на раскорячен-
ных ногах, направлялась по пригорку вслед за караваном.
— Марта! — громко позвал Дмитрий.
Кобыла оглянулась. Пуля вошла ей прямо в лоб. Тяжёлая
туша перекатилась два раза по склону и замерла на правом боку.
— Браво, Дима! Браво, хозяин! Никому никаких подарков.
Догони их и всё верни. Догони и верни. Это всё твоё! — визгом
напутствовал он пьяную команду и кинулся к юрточке Норжи-
мы, откуда ему навстречу выбежали два улыбающихся казака.
Уродец, потрясая кулаком в воздухе, скрылся в юрточке, но тут
же вылетел оттуда, вереща, и побежал назад к хозяйской юрте,
чтобы чем-нибудь там поживиться. И только он начал потро-
шить узлы, как услышал лошадиный топот. Выглянул в оконце
и, завизжав, нырнул за тюки. На заимку возвращался хозяин.
316 ——————————
— Может не ясно изложил? — рассуждал Денисыч вслух,
приближаясь к заимке и изредка косясь по тому направлению,
куда умчалась погоня.
В первое мгновение юрта показалась ему незнакомой, чужой.
Не привычная, доброжелательная и милая атмосфера родного
угла встретила его, а настороженность и угрюмость вещей и не-
известно откуда исходившие шорохи и лёгкое дуновение возду-
ха. Это продолжалось одно мгновение, но ему стало неприятно,
словно кто-то посторонний дохнул ему в лицо и, пошуршав, при-
таился.
Как всё-таки быстро испаряется живой дух из покинутого
жилища!
И двух часов не прошло, как он ушёл отсюда, ещё не остыл
камелёк, а уже другой дух, дух мертвечины и запустения делови-
то расселился здесь, будто зная, что хозяин никогда не вернётся.
Ощущение заброшенности усиливал разрастающийся рёв несколь-
ких сотен голодных овец.
Бумаг на столе не было. Они валялись скомканными у стен-
ки. Денисыч поднял их, сел к столу и бережно разгладил. Нето-
ропливо прочитал.
— Что не ясного? Всё остается ему. Почему он взбесился?
Отсутствующим взглядом Денисыч скользил по юрте, в раз-
думье выпятив сжатые губы.
— Не понимаю. — Он взял в руки дарственную и, высоко
подняв брови, посмотрел в неё. Вдруг он побледнел и со всей
силой ахнул кулаком по столешнице. Судорожно сжимающиеся
пальцы втягивали в кулак рвущуюся бумагу. Уродец затаился и
не дышал.
Все моё богатство и жизнь в придачу! Вот чего они хотят!
Это уж слишком, господа, и я смею противиться.
Он встал, сорвал с крючка над лежанкой забытую рубаху,
скрутил её в тугой узел и обрезками верёвок привязал его к изог-
нутому концу кочережки. Выйдя из юрты, поднял из ямы тяжё-
лый бидон с керосином и ногой опрокинул его. Деревянная пробка
вылетела, и жидкость понимающе забормотала, выплескиваясь
из узкой горловины. Денисыч старательно смачивал тряпку. Узел
взбух и потяжелел.
Первым погоню увидел Жарган. Они появились там, где он и
полагал: под одинокой корявой лиственницей.
—————————— 317
Дмитрий хорошо знал местность и вёл погоню наперерез.
Пока всадники маячили там, Жарган смерчем летал вдоль кара-
вана, заставляя всех двигаться быстрее, но как только они скры-
лись за увалами, он поскакал им навстречу. Все поняли, зачем он
это делал, и гнали рысью изнемогающих животных.
* * *
Зорька, посулившая хороший денёк, оказалась обманщицей.
Не успело солнышко подняться над сопками, а на него уже над-
винулась серая пелена. Оно с трудом выбралось на извечную
свою дорожку и, увязая в густой, холодной мгле, нехотя побрело
по небосводу.
Денисыч в задумчивости переходил от одного строения к дру-
гому, и там, где он останавливался, возникали маленькие, робкие
костерки. Он поднимал факел и сосредоточенно смотрел, как огонь
расползается по новенькой крыше кошары, бодро взбегает по кру-
тому боку зарода. Но вдруг он будто очнулся и начал лихорадоч-
но сбивать пламя со скирды, грудью бросаясь на стену и хлопая
по ней руками. Но шаловливые огоньки, принимая всё это за
весёлую игру, красными кузнечиками разлетались прочь. Испра-
вить оплошность не удалось. Два других зарода стояли невдале-
ке, и он страстно желал, чтобы они уцелели — оставлять без
корма невинных животных он не хотел.
Денисыч поочередно открыл двери трёх кошар и распахнул
настежь ворота загонов. Ревущая лавина трижды едва не свалила
его с ног. Не дождавшись кормёжки, лавина двинулась в степь.
Тем временем робкие костерки превратились в гудящие ко-
стры.
Денисыч приблизился к своей красавице-юрте, отогнул в сто-
рону угол войлочной завески и в тёмную дыру хладнокровно
швырнул горящий факел и направился к коню. Но вдруг быстро
вернулся и вошёл в юрту. Отшвырнул ногой коптящий факел и
приблизился к типографскому оттиску с картины «Монастырс-
кая трапеза».
Эта картина была любимой занозой его сердца. Он ею очень
дорожил и потому не вынимал. Она усиливала боль в минуты
душевного смятения и веселила в часы спокойствия, рождая кол-
кие издёвки и насмешки над обжорами.
Он сорвал картину с гвоздя и разорвал пирующих пузачей
на мелкие кусочки, будто боялся, что они уцелеют в огне. Он
318 ——————————
вышел, не обратив внимания на таинственный шорох едва ль ни
у своих ног, где, скрючившись, ни жив, ни мёртв лежал уродец.
Денисыч разобрал повод и готовился вскочить в седло, как
совсем рядом цвиркнула пуля. Он резко повернулся на топот
копыт. Прячась сначала за бурятскими юртами, а потом за полы-
хающими кошарами, одинокий всадник в развевающемся крас-
ном халате на белой лошади во весь опор покидал заимку. Он
только что выскочил из крайней юрты, и мало того, что натешил-
ся молодой красивой буряткой в компании с двумя казаками, так
и тащил её за собой в седло. Она отбилась, бросившись на него и
укусив за шею. Сейчас она почти нагая с ненавистью глядела на
Денисыча.
Всё, что произошло дальше, не заняло и пяти секунд — её
панический вскрик, рывок Денисыча в сторону и грохот мимо
него дубины. Ещё один рывок, и он на ногах. И страшный, не
контролируемый удар кулаком в лоб уродцу. Кажется, он услы-
шал хруст шейных позвонков. Вслед за уродцем в юрту полетела
и дубина…
Узкое лезвие ножа проткнуло войлок и заскользило вниз.
Когда разрез оказался достаточно длинным, через него, весь в
клубах дыма выбрался наружу уродец, свернулся колесом и по-
катился к своей убогой кибитке, не замеченный Денисычем.
И вновь испуганный вскрик Норжины спас Архипову жизнь—
уродец целился в него, разбиравшего поводья. Но Денисыч был
уже в прыжке. А потом стрелял он. И раз, и другой. И без прома-
ха. Завизжал уродец. Закрутился волчком. Закувыркался, пре-
вратившись в чёрный клубок. Мелькнули рожки на круглой го-
лове, четыре копытца и метнувшийся по воздуху длинный хвост.
Тем с большим удовольствием Денисыч послал третью пулю в
верещащий ком, мысленно приказывая ей рвать на куски эту
нечисть.
Норжима упала без чувств, но Денисыч даже не посмотрел
на неё. Упрямых и самонадеянных он не любил. А после ветери-
нарных курсов, куда он определял её, она вернулась именно та-
кой — надменной, своенравной.
Когута Денисыч остановил на ковыльном мыске, откуда хо-
рошо была видна заимка. Огромный костёр полыхал над нею,
Стойбище, с которым он сроднился, погибало.
Вдруг вспомнилось недавнее бегство из станицы, тягостное
прощание с милым домом, растаявшим навсегда за белостволь-
—————————— 319
ным частоколом. И вот он снова бежит, оставляя насиженное
место. Горькая обида окатила сердце и он решительно повернул
Когута вслед за караваном.
Жарган юркнул в рытвину и выглянул. Дюжина всадников
кучно скакала по лысой кромке обрыва, отыскивая проход через
балку, густо заросшую по дну непролазным сибирским дурносто-
ем. Лишь эта балка отделяла погоню от каравана.
Впереди отряда ехал Комогорцев, но не на своем дончаке,
которого предусмотрительно оставил на заимке, а на стройной,
буланой кобыле с шелковистой гривой и чёрным, распущенным
хвостом. Жарган невольно залюбовался ею, однако дело не за-
был, и первую пулю уложил под самые копыта лошади. Выбив
каменную крошку, пуля взвизгнула и защёлкала по кустам. Ло-
шадь рванулась в сторону, но опытный ездок удержал её. Жарга-
ну ответили наобум внушительной, но бесполезной стрельбой.
Он дождался её окончания и выстрелил опять под ноги той же
буланой. Рикошет о камни вышел двойной или тройной. Пуля
пронзительно завыла. Лошадь встала на дыбы и повалилась, кру-
жась, с крутого откоса. Комогорцев насилу справился с нею. Но
только он выбрался наверх, как Жарган под оглушительную пальбу
налётчиков, выстрелил ещё. На этот раз пуля срезала ветку пе-
ред самым носом у лошади. Нервы кобылицы не выдержали —
она рванулась прочь от обрыва. Комогорцев едва успел пригнуться
в седле, как вокруг замелькали и затрещали кусты и мелкие де-
ревца — обезумевшая лошадь не разбирала дороги. Отряд после-
довал за ним, как видно, решив не испытывать судьбу и действо-
вать по-иному.
Обстоятельный Рингин и тут не изменил своей привычке:
быстро огляделся, прикидывая, где ему лучше всего устроиться,
и выбрал место за расколовшимся на несколько кусков камнем.
Оглянулся на караван, на коня, оставленного чуть ниже на скло-
не, и принялся наводить порядок на огневом рубеже. Выкатив
наперёд две небольшие глыбы, возвёл дополнительную защиту
сбоку, отбросил прочь сухие ветки, утоптал коленками прошло-
годний будыльник и оживающий уже голубичник. Примерился.
Обзор получился хорошим. Впереди гремела стрельба. Но вот
она затихла. Это налётчики уходили в лес, а Жарган мчался к
своему коню, высоко подпрыгивая и выкрикивая что-то весёлое.
Рингин сдёрнул малахай и, насупив брови, весь превратился
в слух. Несколько секунд он слушал, потом сам себе утверди-
320 ——————————
тельно кивнул и положил карабин под затылок и закрыл глаза.
Прошло не менее трёх минут, как по ту сторону балки показа-
лись всадники. Рингин не шевелился. Он безмятежно спал. Но
только лишь всадники поравнялись с трёхрогой сосной, он от-
крыл глаза и перевернулся на живот. Конников было пятеро.
Рингин поочерёдно посмотрел в бойницы, отыскивая остальных,
а не найдя, посуровел лицом. По только что гремевшей стрельбе
он определил, что палили не менее десяти человек.
— Разделились. Однако это плохо, — сказал Рингин.
После второго выстрела погоня остановилась. Рингин, как
всегда, целился быстро, но тщательно. Это действовало угнета-
юще.
— В-в-вот ещё м-м-маз-зила, — сказал, заикаясь, один из ка-
заков, лихорадочно блестя глазами от самой луки седла, и тем не
менее бодрясь. Пули весёлыми синичками посвистывали у вис-
ка, заставляя сжиматься и бледнеть.
Дмитрий повернулся к Перетянутому и сказал в сильном
волнении:
— Это — Рингин. Он за сто шагов попадает в монету.
— Они предупреждают нас. Это благородно с их стороны.
Может примем к сведению и повернём назад? — Перетянутый
выжидательно смотрел на Дмитрия, но не получив ответа, на-
смешливо пожал плечами. — Кстати, о чём тебе папаша напи-
сал?— Но и тут Дмитрий не удосужился ответить. Перетянутый
сделал знак сворачивать в лес.
Рингин с тревогой поглядывал вниз: дядька Дугар ехал ша-
гом позади обоза и держался за сердце. Оставшись без погонщи-
ка, овцы скучились. Караван остановился. На помощь к дядьке
спешил Жарган, хотя ему надо было мчаться вперёд на перехват
налётчиков. В правой руке он сжимал карабин, а в левой — ча-
банский кнут и не давал ему ни минуты покоя. Лохматый, неуто-
мимый конёк безукоризненно слушался его окриков и толчков
ногой. Лишь изредка он хватался за поводья. Шапку он, вероят-
но, потерял. Растрёпанные волосы сверкали вороньим крылом.
Потное лицо блестело. Облезлая дошка трепыхалась за спиной.
Завидев скакавшего Рингина, он что-то крикнул ему и поскакал
наперёд, круто забирая по склону вправо.
Рингин выдернул из-за пояса свёрнутый кнут и распустил
его. Звонко щёлкнул. Старуха-бурятка бросила поклажу на про-
извол судьбы и стала помогать Рингину. Старик грозно заклеко-
—————————— 321
тал на возу. Дугар слегка оживился, но ехал всё так же шагом,
махал на овец левой рукой, а правой по-прежнему держался за
сердце. Вчетвером им удалось чуть-чуть ускорить движение.
Обессиленный, уменьшившийся на треть караван медленно
приближался к лесу. По дну заиндевевшей лощины за ним тяну-
лась широкая чёрная полоса, утыканная серыми шевелящимися
бугорками запалённых животных. Овцы хрипели, вывалив набок
красные разбухшие языки, и умирали, мелко суча в воздухе точё-
ными копытцами.
Этим скорбным путём и скакал Денисыч, и чем ближе он
становился к каравану, тем больше жалобно плачущих и не-
движных комочков встречалось ему. Когут лавировал между
ними, чтобы случайно не раздавить копытами. Лощина расши-
рилась и, беззаботно искрясь пушистым инеем, слилась с таким
же серебристым опушком леса. Как-то вдруг, неожиданно Де-
нисыч выскочил на караван. Увидел Рингина, кричащую стару-
ху и размахивавшего руками старика, а у подножия глухой, тём-
но-зелёной стены леса, как хлопья пены, шевелились разроз-
ненные серые лоскутки. Это были остатки большого стада. Дядь-
ка Дугар повернулся к нему серым лицом и безнадёжно махнул
рукой, сетуя на не ко времени заболевшее сердце. Он сполз из
седла на землю и, подогнув колени, притулился боком к мохна-
тому камню.
Маленькая фигурка Жаргана не долго маячила на крутом
склоне. Едва он оказался наверху, как там разыгралась пальба.
Оставшиеся внизу с тревогой смотрели вверх. Ничего, кроме беды,
эта стрельба не сулила. Так оно и вышло: Жарган взмахнул рука-
ми и упал. И в ту же минуту по всему длинному гребню почти
одновременно показались семеро конных и начали цепью спус-
каться к каравану.
 — Быстро в лес! — приказал Денисыч старику. — Быстро.
Старик хлестнул лошадь, но врезавшись в живое, колышу-
щееся месиво, остановился и растерянно посмотрел на хозяина.
А тому уже было не до него — он куда-то скакал и стрелял по
наступающим. Те изредка отвечали, останавливаясь на секунду.
— Их было двенадцать. Где остальные? — крикнул Денисыч,
меняя обойму.
— Мы их не убивали, — обиделся Рингин.
— И зря. А вот и ты! — вдруг радостно закричал Денисыч,
очевидно, потерявшему своих и опрометчиво вылетевшему из оль-
322 ——————————
ховых зарослей краснохалатнику. И тот услыхал его. Осадил ло-
шадь, вскинул винтовку. Но первым выстрелить не успел. Выро-
нив карабин, он сгорбатился.
— Мразь! — прошипел Денисыч, вкладывая в это шипение
всю силу своего отвращения к бандиту. — Мразь! — Он всадил
вторую пулю ему в бок.
Но тут неожиданно забухало справа. Денисыч и Рингин, ин-
стинктивно клонясь к лошадиным шеям, оглянулись. Четверо кон-
ных стояли рядком на противоположном склоне лощины и, как на
учениях, размеренно стреляли по каравану. Их первой жертвой
оказался старик. Он выпустил вожжи (Денисычу показалось, он
аккуратно положил их) и медленно сполз под колёса телеги.
— Объявились, — усмехнулся Денисыч. — Обошли, и в спи-
ну. Как это по-вашему, господа.
Он свалил одного, второго сбил Рингин. Двое других спеши-
лись и прикрылись лошадьми. Оружейный залп слева только чу-
дом не снёс Денисыча и Рингина и заставил их резко крутануть-
ся навстречу пулям. Стрельбу вела забытая ими первая группа.
Разделавшись с Жарганом, группа спускалась в лощину и оста-
новилась над краснохалатником, свернувшимся калачиком у ног
лошади. Мёртвая, белая рука крепко сжимала повод. Лошадь
ходила кругами возле убитого хозяина. Её взял бородатый, све-
тивший спичками в юрте, злобно глянув на попутчиков, хотя
никто не возражал, тем более, что было уже две свободных, кро-
ме этой. Инадо было ещё уцелеть. Преследователи дружно вски-
нули винтовки, чтобы уж наверняка снести этих двух неуязви-
мых. Но не зря говорится, судьба — индейка глупая, а жизнь —
копейка ржавая. Они не видели Дугара, слившегося с камнем.
Дугар притянул приклад к плечу и выстрелил. Бородатый, све-
тивший спичками, упал. Обе лошади рванулись от него. Дядька
спутал налётчикам второй залп, возможно, ставший бы роковым
для племянника и хозяина.
— В лес. В укрытие, — закричал Денисыч, видя, что огнен-
ные жернова вот-вот сомнут их. И они пустили лошадей гало-
пом. Мчались, подминая кустарник и бродивших в нём живот-
ных.
Шесть витязей прекрасных выстроились над дядькой — Пе-
ретянутый, Комогорцев, Семён Колесников, Дмитрий, пушкарёв-
ский Угрюмый и два казака из первого налёта.
—————————— 323
Дядька Дугар виновато улыбался навстречу Перетянутому и
постучал согнутым пальцем по левой стороне груди, вот, мол,
незадача. Перетянутый сочувственно цокнул языком и выстре-
лил из нагана прямо ему под палец.
Хвойные породы не очень-то жалуют лиственный подлесок,
предпочитая жить вольготно и просторно, и потому в Забайкаль-
ских лесах чаще всего светло и обзорно. Грибники и охотники
видят друг друга и за сотню шагов. В таких лесах всегда свежо и
сухо — воздух вольно струится меж дерев, и человек сразу же
окунается в целебный смолистый аромат.
Лиственные же леса, как правило, дурностойны, трудно про-
ходимы, сыры и неуютны. Пробиться сквозь них бывает нелегко.
Ольховник, боярышник, шиповник, березняк, осинник ведут не-
утомимое наступление на хвойные массивы, но потеснить спло-
чённую колючую когорту им удаётся редко. Золотоствольная по-
доблачная стена оказывается для них не по силам, вот и растека-
ются они у её подножия непролазным опушком.Сквозь такой опу-
шок и продирались Рингин с Денисычем.
Архипов вылетел из седла, когда уж и не ждал этого: ведь
спасение совсем рядом — в трёх, в двух, в одном шаге! Но рухнул
Когут, как подсечённый на обе ноги сразу, и покатился по земле
Денисыч, успев однако собраться в тугой комок, а потому и не
разбился насмерть, убедившись в очередной раз в том, что суще-
ствует незримый зазор между жизнью и смертью, который смы-
кается не вдруг, каким бы маленьким он ни был, но который всё-
таки даёт возможность осознать — быть или не быть будущему.
Денисыч сумел проскочить в этот зазор, втянув голову в плечи и
поджав коленки к груди. Он укатился под разлапистую сосну и
замер. В подлеске, в нескольких метрах от него, тяжело пыхтя и
кашляя, будто старик, ворочался Когут. Он поднимался из ста-
рой золотоискательской траншеи, которые обезобразили прекрас-
ный лик Забайкалья. Ватаги пришлаков ищут лёгкой жизни, а
для местных жителей шурфы и траншеи, нарытые ими, часто
становятся преждевременной могилой.
— В лес, Когут, в лес, — приказал Денисыч, едва веря, что
конь не свернул себе шею. Когут, слегка хромая на правую пере-
днюю, потянулся в чащу сосен, где виднелась Рингинова лошад-
ка, а сам Рингин, оставшись не задетым, пригибаясь и треща
валежником, бежал к Денисычу.
324 ——————————
— Живой, хозяин? — выкрикнул он, падая рядом. — Ты так
летел, ну, думаю, мешок с костями будет. Всё-таки не молодой
уже.
— Ох, и схлопочешь ты у меня! — пообещал Денисыч. — Вот
деда твоего убили. Сам видел.
— И Жаргана, наверное, тоже, — сказал Рингин. — А бабуш-
ка ни одной пуле не поклонилась, всё овец собирала, видел?
— Видел, — сказал Денисыч осуждающе и поднялся. Осто-
рожно отодвинул ветку: по кромке леса к ним осторожно при-
ближались три человека. Одного из них Денисыч узнал сразу.
— Господин Комогорцев! Не обошлось-таки без вас, — сказал
он с иронией.
И словно услыхав издёвку, Комогорцев выстрелил. Пуля се-
канула по ветке, которую держал Денисыч.
— Глазастый, однако. Неужели видит? А, может, наугад паль-
нул? — затараторил Рингин.
— Возвращаю вам ваше, — сказал Денисыч с ненавистью и
нажал на курок.
Комогорцев схватился за грудь и повалился головой вперёд.—
Вот так. Чужие дела не для вашего ума.
— Гляди, хозяин, — сказал Рингин, показывая за спину Де-
нисыча. — Этот, в шинели.
Архипов оглянулся. Перетянутый спускался в лощину, шата-
ясь и зажимая двумя руками рану в боку. Казак поддерживал его
и настойчиво тянул в укрытие — за невысокую груду камней, что-
то говоря и взмахивая карабином. Перетянутый не слушал его.
— Ты мне смотри, Дмитрия не покалечь, — сурово предупре-
дил Денисыч. — Его вины здесь нету. Затуманили больную голо-
ву. Гляди в оба.
— Не беспокойся, хозяин. У меня глаз, как у ястреба. Да и
нет его тут. По одёжке вижу, — отозвался Рингин, отбегая и
прячась за толстой сосной. Он стоял вытянувшись в струнку и
не выпускал из виду того казака, который со страху что ли не
давал передышки своему карабину. Был он ближе всех к Ринги-
ну и, возможно, даже заметил его при перебежке. Пули то и дело
вонзались в дерево и сбивали кору. Но улучил-таки момент Рин-
гин, и ткнулся нервный стрелок носом в землю. Казак, что под-
держивал Перетянутого, бросил карабин и сиганул за камни.
Оставшись один, Перетянутый сделал несколько путанных
шагов и, чтобы не упасть, привалился спиной к большому серому
камню.
—————————— 325
Как-то вдруг наступила тишина. Не стало слышно даже кри-
ка овец.
Напуганные грохотом стрельбы, они жиденьким ручейком
потекли обратно.
Беспокойство за судьбу сына переросло у Денисыча в трево-
гу, но сколько он ни вглядывался в опушку леса, Дмитрия так и
не увидел. Только двое казаков волокли под руки тяжело ране-
ного Комогорцева, ставшего каким-то неестественно длинным и
тонким. Слева был Семён Колесников. Денисыч узнал его по
тому, как он всё время озирался и пытался прикрыться своей
ношей. Справа был казак в добротном полушубке и чёрной папа-
хе. Денисыч сильно в него не вглядывался — чужой. Он искал
Дмитрия, в то время как это и был Дмитрий.
С мальчишеских лет он грезил стать офицером и носить са-
мую красивую в мире казацкую форму. Одевшись так сегодня,
Дмитрий считал, что стал на шажок ближе к своей мечте. Но
зачем он так облачился перед боем? Форсил бы перед девками.
— Разметали мы их, хозяин, — крикнул Рингин, направляясь
к Денисычу, и не видел, как Подколодин, подняв с земли кара-
бин, целится в него. Но Денисыч и тут оказался первым.
— Вот теперь всё, — подвёл он мрачно итог и отпустил ветку,
на которую опирался. Ветка качнулась. Дмитрий оставил на се-
кунду Комогорцева и выстрелил сюда незамедлительно.
Отброшенный назад, Денисыч ахнул и, обняв янтарный ствол
сосны, крепко прижался к нему щекой.
— Ранен, хозяин? — Рингин был уже рядом и цапал Денисы-
ча за грудь, за бока. Под рубахой захлюпала кровь. — К бабушке
потащу тебя, она поможет.
— Никто мне не поможет. — Денисыч оттолкнул Рингина и
вышел из укрытия.
Троица удалялась. Денисыча валило вперёд. Он переступал,
ища устойчивость, и долго не мог остановить мушку на Семёне
Колесникове.
— Это ты, Семён, пригвоздил меня, — бормотал он. — А я
хотел пощадить тебя, надеялся, одумаешься, натерпевшись стра-
ха. Ты давно заслужил пулю, вот и получи её.
— Дмитрий! Там Дмитрий. Не стреляй, хозяин! — кричал
Рингин в попытке остановить Денисыча.
Но было уже поздно. Денисыч нажал курок. От толчка кара-
бин выпрыгнул из его ослабленных рук. Денисыч не видел, как в
326 ——————————
последний миг перед этим выстрелом, Семён Колесников, будто
оступившись в яму, резко дёрнул всех на себя, и на его месте
оказался Дмитрий.
Денисыч не знал и того, что смертельно раненный Дмитрий,
увидав его, воскликнул:
— Отец! — и рухнул навзничь, широко раскинув руки.
Час назад его наряжала пьяная компания, а судьба, словно
хмельная шлюха, подыгрывала — тоже хлопала по плечу, бравый
казак! — хотя в её силах было предотвратить беду, пощадить
несчастного юношу.
Не зря, как видно, так редко слышишь счастливая судьба, но
то и дело — тяжёлая, горькая. Судьба — счастье — сатана. Счас-
тье сонливо. А судьба и сатана всегда начеку.
Семён Колесников ещё долго лежал за остывающим Архипо-
вым-младшим, выжидая, а затем, извиваясь по-ужиному, цара-
пая землю носом, уполз в лес, но не забыл вывернуть наизнанку
карманы у убитых.
Отмахиваясь от Рингина, Денисыч вышел на середину по-
лянки и воздел руки к небу. Он взывал к Богу. Но мертвеющий
язык и остывающие губы уже не могли подвергнуть вылетающие
звуки обработке, и потому многие слова невозможно было по-
нять, и чем дольше он говорил, тем больше слышалось несвяз-
ных, лающих выкриков. Он умоляюще глядел на небо, на ма-
ленькое, открывшееся голубое оконце, словно там находился тот,
к которому он обращался со своей первой и единственной
просьбой.
— Господи, — говорил он, — я верю, что ты есть. Сохрани
Дмитрия и дай ему долгих лет жизни. Он виноват передо мной
во многом, но он мой сын, и я прощаю ему всё. Когда-нибудь он
поймёт, что счастье не в богатстве, и простит меня за разор. Гос-
поди, отврати недуг от него и не дай исчезнуть роду моему.
Высоко вскинув брови, полными удивления глазами вгляды-
вался Дмитрий в засиневшее небо и, чуть наклонив голову на-
бок, как бы прислушивался к неумело-заунывной отцовской мо-
литве. Лёгкий ветерок срывал с деревьев льдистые кристаллики
инея. Они тихо опускались Дмитрию на лоб, на щёки и не таяли.
Поникли крутые плечи Денисыча. Тяжёлыми плетьми по-
висли руки. И вдруг он увидел себя со стороны: стоит среди
закуржавевших деревьев смиренный старец и благоговейно вни-
мает волшебным песнопениям из детства. Старец покорно ждал
своей участи пред вратами никому неведомого мира и безропот-
—————————— 327
но склонял седую голову всё ниже и ниже. Да кто же это такой?
Мог ли он, Панфил Архипов так перемениться? Не потому с
неподдельным испугом смотрят на него Рингин и старуха, что не
узнают его? Остаток сил он истратил на то, чтобы распрямиться,
вскинуть голову, сжать кулаки и надменно повести плечами. Это
был последний бунт Панфила Денисовича Архипова. И в тот,
другой мир, он хотел войти непокорным и непокорённым. А что
происходило на небесах, когда погибал гордый и сильный чело-
век, хотевший стать божьим подвижником, а ставший ярым про-
тивником? Смятение, растерянность, скорбь или радость? Ниче-
го. Поскольку там пустота. А если и обитают души, то что им
делать в вечном холоде и мраке? Они жмутся ближе к нам, к
теплу.
Денисыч падал. Земля неслась ему навстречу, и встретила
его неласково, будто говоря, что она никогда не станет ему пу-
хом. Он не возроптал, а снисходительно улыбнулся в ответ и
милостиво позволил ей прижаться к своей щеке. Он знал, никог-
да ничего не бывает навсегда. Прощают кровь, простят и обиду.
— Ты оказалась права, Далма. На пятнадцатый день, после
ворона умираю и я, — были его последние слова.
Угасающее сознание вернуло на секунду майский луг, бесну-
ющийся коловертью цветов и безоглядностью языческого празд-
ника. Они только что лежали, слившись воедино, и вот уж моло-
дая, красивая и суровая Далма тянется к нему из поднебесья,
показывает на кружащегося ворона и говорит: — На пятнадца-
тый день после его смерти умрёшь и ты. — В её глазах сверкают
слёзы, а голос звенит от горькой обиды. — Я знаю твою судьбу.
Исвою судьбу знаю. Ты не захотел стать моим мужем. Ты погу-
бил и себя, и меня.
— Замуж Далма захотела. Ого-го, — корчится он, стоя на
коленях, а вместе с ним хохочут парни и девки-казачки. — О-го-
го. Иди в монашки, если никто другой не нужен. На, возьми мою
рясу. На память о горячих минутах.
Он кинул ей вслед чёрный комок. Изящным, колдовским дви-
жением рук она расправила комок на лету и оттолкнула от себя.
Тяжёлая ряса, помахивая широкими рукавами, будто крыльями,
возвращалась к нему.
— Ведьма, ведьма! — послышались панические голоса. Луг
бросился врассыпную. Он вскочил и отбежал в сторону.
Чёрным саваном покрылось их любовное ложе в густой и
высокой майской траве.
328 ——————————
— Вороны живут по триста лет. Спасибо тебе за подарок.
Триста лет помнить буду! — кричал он вслед уходящей Далме.
Хотел засмеяться, но не смог. Губы скривились в жалкую, плак-
сивую гримасу…
* * *
Регина миновала останки сгоревшего истукана, боязливо ко-
сясь на чёрный пень и задымлённые вокруг него деревья. Жерт-
венный куст был тоже опалён: тряпицы обуглились и поникли.
Она добавила к ним чёрную ленточку, нисколько не боясь оби-
деть этим жестом лесовичка, безусловно наблюдавшего за нею из
чащи. Принято было радовать его чем-нибудь ярким, звонким
или блестящим, но она едет не из радости, по беде. Как не понять
и не простить женщину в чёрном. Как не посочувствовать.
Дорога увела Регину от нелюдимых гольцов в прозрачно-
золотистый сосняк. Лошадка шагала бодро, и всё-таки она нет-
нет да и погоняла её.
Чёрные угли истукана убили в ней жалкие крохи надежды, и
неясная утренняя тревога стала ясно осязаемой бедой. И женщи-
на торопилась, уж не для того, чтобы помочь любимому челове-
ку, чтобы закрыть глаза.
И когда лошадка вдруг остановилась при съезде на едва
приметную колею, сбегавшую с гор к архиповской заимке, она
раздражённо закричала на неё и взмахнула кнутом. Но смирная
лошадка строптиво заломила шею и начала пятиться, словно
боясь ненароком переступить лишь ей одной ведомую черту.
Напрасно Регина тянула её за узду, напрасно полосовала кну-
том, плача и ругаясь. Всё было тщетно. Устав, опустилась на
валежину и зарыдала. Её разбудил тихий постук колёс. С вер-
ховьев приближалась чья-то повозка. Это ехала Далма. Регина
встала и низко ей поклонилась. Далма холодно кивнула. Реги-
нина лошадка без понуканий двинулась следом за Далмой. Ре-
гина перевела изумлённый взгляд с неё на бурятку и в глазах
Далмы увидела колючий огонёк, а на иссохших, коричневых
губах — тонкую усмешку.
Они не удивились при виде Архиповых, лежащих рядышком
на земле. Регина надломленно ссунулась с телеги и опустилась
над ними на колени. Красной, стылой рукой она закрыла глаза
сначала Дмитрию, потом через него дотянулась до Денисыча и
долго не отнимала руки, улавливая покидавшее его тепло. На
—————————— 329
лице Далмы не было видно никаких чувств. Она постояла над
убитыми и отошла.
Старик-бурят лежал на опрастанной телеге, а рядом с ним,
только головой вперёд, лежал Жарган. Он тяжело дышал и цара-
пал доски толстыми, крепкими ногтями. Далма склонилась над
ним. Обнажила до пояса. Что-то сказала парню, наверно, потер-
пи, и медленно сдвинула раскрытые ладони над раной. Жарган
дико закричал и потерял сознание. Долго же ей пришлось потру-
диться, прежде чем удалось извлечь пулю из-под левой ключи-
цы. Затем она без труда достала ещё одну — из мякоти правой
ноги, а сквозную рану на правом плече лишь мельком оглядела.
После её прикосновений кровотечение прекратилось. Жаргана
одели, укутали в два тулупа и переложили на её телегу. Рядом со
стариком положили дядьку Дугара.
В густом кустарнике, что-то делая, возился Рингин. Вот он
выбрался из зарослей, учтиво поздоровался издали с Далмой и
пошёл впереди лошади. Вскоре на волокуше он привёз в подлесок
Подколодина. Он был пятым, лежащим на краю заброшенной ста-
рательской траншеи, в которую утром угодил Когут. Рингин по-
ехал снова. Нашёл того, который без устали стрелял по нему. Дол-
го стоял над безусым русоволосым пареньком, сжимавшим в ле-
вой руке зацелованный окровавленными губами медальон. Рин-
гин потёр медальон об отворот его суконной шинели, и улыбну-
лась ему незнакомая красивая девушка. Рингин захлюпал носом.
Комогорцева он отыскал в канаве бездыханным, но когда ук-
ладывал на волокушу, тот застонал. Рингин потащил его к Далме.
Знахарка осмотрела офицера. Его положили рядом с Жарганом.
Последним Рингин привёз краснохалатника. Затем он спрыгнул с
лопатой в траншею и очень скоро превратил её в добротную моги-
лу. Пришли женщины, с их помощью он тесно-тесно уложил на
дно убитых налётчиков, покрыв лица тряпицами, а уж потом со-
сновыми лапами. Пока Рингин засыпал могилу, женщины заново
увязали рассыпавшиеся возы. Всё было хорошо, но Рингину ни-
как не удавалось наскрести земли на холмик — она была ещё мёр-
злой. Полузасыпанную могилу он пометил четырьмя камнями.
Архиповых уложили на просторную площадку Регининой те-
леги. Далма скрестила каждому руки на груди, а чтобы не распа-
дались, связала их концами своего витого пояска. Регина осени-
ла отца и сына общим широким крестом. Караван тронулся в
обратный путь. Далма и Регина шли по бокам телеги и придер-
живали скорбный груз, чтобы он не свалился на ухабах. Когут
330 ——————————
понуро шёл у изголовья Денисыча. А следом ещё семь или во-
семь оседланных лошадей, потерявших своих седоков. Была сре-
ди них и белая кобылица. По пути Далма подбирала только что
народившихся ягнят и укладывала их на покойников.
Растопырив пальцы на свободной руке, она совала их в розо-
вые рты ягнят, и те, зажмурившись, сосали их. По бронзовым,
морщинистым щекам бурятки катились редкие крупные слёзы.
Старуха управляла повозкой со скарбом. Рингин вёз раненых.
Мокрого, трясущегося от холода жеребёнка все увидели ра-
зом. Рингин кинулся к нему, тыкавшемуся в холодное вымя мёр-
твой Марты. Укутал его в дошку, оставшись лишь в рубахе с
оторванными рукавами. Далма и старуха уже на телеге укутали
жеребёнка в овчинную полость. Привезли на стоянку в ногах
бездыханных хозяев. Жуткая картина остывающего пожарища
открылась возвратившимся: вся котловина превратилась в ог-
ромное чёрное пятно, на котором с трудом угадывались отмети-
ны былых строений. Уцелела лишь юрточка Норжимы на отши-
бе. Кое-где всё ещё вспыхивали злые огоньки. Налетающий вете-
рок поднимал пепел и гнал его к гольцам. Теперь слёзы потекли
у Регины. Она увидела себя и Денисыча на этом изволоке на
лошадях, когда в июне прошлого года гостила у него. Весь путь
от заимки досюда он просил её не оглядываться и только на этом
месте разрешил, преподнеся прекрасный вид на стойбище как
драгоценный подарок. Тогда она вскрикнула и восхищённо при-
жала руки к груди. Теперь она плакала. По пожарищу бродили
овцы и, не замолкая, ревели. Около тысячи охрипших глоток
требовали еды, воды, крова и, завидев людей, надвинулись на
них. За взрослыми животными тянулись и ягнята. Многие из
них гибли в толчее. Не сразу животные поняли, что люди ничего
не могут им дать. Лишь к полудню, когда потеплело и сошёл
иней, они разбрелись по ближним увалам и принялись выщипы-
вать хиленькую травку.
Постепенно и беглецы возвратились к старому очагу. Моло-
дой бурят расчистил место от золы и пепла вокруг уцелевшего
архиповского камелька. Старуха начала варить в котле какую-
то похлёбку. Далма собралась уезжать. Посмотрела на старика,
лежавшего попрежнему на телеге, на Дугара и Архиповых и
спросила:
— Когда хоронить будете?
— Послезавтра, — ответили ей.
Ничего не сказав, Далма уехала.
—————————— 331
Цыдып собрал вокруг себя всех работников и что-то сказал
им. С ним все согласились. Разыскали среди вещей два топора и
пилу.
— Жердей надо. Загон и кибитки ставить, — сказал Рингин.
Уходя, они завернули в мешковину полуобгоревший труп
уродца и бросили его в овраг на съедение волкам.
Порубщики вернулись под вечер. Из свежих жердей наскоро
поставили каркас одной юрты, кое-как обтянули и устроили в
ней женщин и малыша. Мужчины остались у костра. Кочевни-
кам не в новинку коротать ночи под открытым небом.
На третий день обитатели стойбища похоронили Архиповых
на холме. Две пожилых женщины, бурятка и русская, сидели на
скамейке и молчали. Наверно, они думали, что вот и пришла, на-
конец, весна, но для них теперь уже навсегда наступила грустная
осень. Общая беда подняла их среди ночи, привела сюда и поми-
рила…
Тоскливым взглядом проводила Норжима своего жениха
Цыдыпа, соорудившего кибитку для родителей и теперь поки-
давшего родное стойбище. Пожар пощадил юрточку Норжимы,
да что толку, если другой огонь, более беспощадный выжег на-
много раньше из неё душу. Женское своенравие не должно пере-
ступать порог разумного, иначе оно становится разрушительным.
Она сидела на софе в своём милом гнёздышке и отрешённо
глядела на огонь, резвящийся в открытой печурке.
Уползла на север холодная мгла. Открылось синее небушко
и ласково засияло солнышко. Несмело выбрался из норки сус-
лик, глотнул свежего воздуха и закачался опьянённый. Потёр
глазки лапками и тихонечко пискнул. Поморгав, снова потёр и
снова пискнул, теперь уже сильнее. Из бездонной синевы ему
ответил невидимый жаворонок, и полилась на горемычную зем-
лю его беззаботная трель.
Регина возвращалась домой через неделю вместе с опоздав-
шим на похороны Елизаром. За эти дни они обиходили Архипов-
скую могилку и безымянную в опушке. Насыпали холмики, по-
ставили простенькие кресты. Помолились за тех и других.
В гольцах бушевала весна, яркая зелень укрыла недавние раны.
Ожил и жертвенный куст, опалённый, не погиб, выбросил робкие
листочки. Появились на нём и яркие лоскутки. Верный признак
того, что и на этом гиблом месте вновь появилась жизнь. Регина
повязала десятка полтора своих, окропляя их слезами. Когда она
оглянулась от поворота, табиса весело смотрела ей вслед.