VIII
Ушла череда чёрных событий, и Размахнинская стояла весё-
лая, весенняя. Улицы стали шире, дороги подсохли, вдоль плет-
ней и заплотов закурчавилась зелёная травка. О тревожной зиме
старались меньше вспоминать, чтобы вновь не пришлось для беды
отворять ворота. Известно, о чём мыслишь, то и получишь. Сбы-
валось бы только хорошее, то пол-беды — мечтай себе на здоро-
вье, но сбывается чаще почему-то лишь плохое. Потому и боятся
во всём мире кликуш. А окриком — Не каркай! — так в Забайка-
лье огреют, что всю жизнь помнить будешь. Всё правильно. Доб-
ро к добру — молчком, а горе к горю — с поганым языком.
Что-то вроде дружбы завязалось у Спиридона и Корнея пос-
ле их совместной поездки в Читу, где они по расписке Гурина
получили в банке звонкий расчёт за зерно, которое ещё неделю
лежало в хозяйских амбарах до прибытия вагонов. Доверие Гу-
рина подкупило, и они качнулись в его сторону, т.е. в сторону
советской власти. Следуя их примеру, многие окрестные богачи
без опаски и лишних хлопот, но по хорошей цене опорожнили
свои закрома и проредили отары. Советы получили провиант для
красногвардейских отрядов, всё прибывающих на войну с Семё-
новым, и авторитет солидного партнёра.
Томясь раздвоенностью, Куприянов для своих душеизлия-
ний стал наведываться к Спиридону Спиридоновичу на стан-
цию. Домой к нему не ходил, ненавидя как Игната, так и вездесу-
щую тётку Маню. А тут — тишина, только мышкой попискивает
телеграф, вовсе не мешая грустным размышлениям.
Но на этот раз Корнею Федотовичу не повезло. Игнат ока-
зался в дежурке и сопел на топчане за спиной у Спиридона. Куп-
риянов долго не мог привыкнуть к его присутствию, молчал, но
тоска по сочувствию победила, и он разговорился. Спиридон слу-
VIII
—————————— 333
шал не перебивая, глядел в тёмное окно и кивал головой. Он
надеялся в его метаниях найти жемчужное зёрнышко и для сво-
ей судьбы. Он забыл даже про ужин, принесённый Игнатом.
— Может, к ним притулимся окончательно? — сказал Купри-
янов. — Самостоятельные люди. Расплатились аккуратно, даже
авансом.
— А если не устоят? И Семёнов явится? — Спиридон хмуро
посмотрел на гостя.
— Тьфу, ты. Не жизнь, а сплошной вопросительный знак.
Какому из двух Гришек отдаться?
— Сохраняй девственность, — мрачно посоветовал Спири-
дон, мучимый теми же мыслями — кого предпочесть, большеви-
ков или белых, старое или новое?
Куприянов оценил «язву» станичника и даже сквозь заботу
улыбнулся, но продолжал грустно:
— Работников не нанимаю. Поля под летний пар пустил. Не-
хай отдохнут, а там, смотришь, эта карусель и поломается. Или
уж те, или — другие, чтобы знать, что делать. А то стою на раз-
вилке, как в перекрестии прицела, и не знаю, куда дёрнуться.
Ивсё жду, из чьих рук скорее винтовку выбьют, и какая-то яс-
ность наступит.
— Ты лучше скажи, что делать? — пробурчал Спиридон, при-
двигая к себе узелок с ужином.
— Драпать надо, — сказал решительно Куприянов.
Спиридон неодобрительно хмыкнул на такую скоропалитель-
ность. Концы линялого холщёного платка были, как всегда, затя-
нуты насмерть. Спиридон распускал их зубами, злобно чертыха-
ясь при этом.
— Какого дьявола! Будто специально. Скоро без зубов оста-
вят.
Осилив, наконец, узлы, он развернул платок перед собой и
перекрестился. Вытер холстиной деревянную ложку. Вслед за
поднятой крышкой из приземистой кастрюли в комнату хлы-
нул аромат топлёного масла, которым были залиты белопузые
пельмени.
— Драпать? — Ворчливость ушла из голоса Спиридона. Он
кинул в рот первую пельменю, проглотил её не жуя, и тут же,
словно блюдя какой-то ритуал, кинул следом вторую. Эту он
растёр в кашицу, двигая челюстью долго и размеренно, и при-
крыв глаза, как старый мерин. Куприянов собирался выдать по
334 ——————————
этому поводу подвернувшуюся язву, проще говоря, издёвку, как
Спиридон распахнул глаза и внятно произнёс «сорок». После чего
сделал протяжный вдох и выдох. Куприянов понял, что Спиридон
ест по науке. — Драпать, — сказал он иронично и положил в рот
третью лоснящуюся пельменю. Ему явно не хотелось не только
говорить о бегстве, но и думать. Едва он задвигал челюстью, меч-
тательно прикрыв глаза, как за его спиной раздался такой бога-
тырской силы внезапный всхрап, что Спиридон вздрогнул и ма-
шинально проглотил пельменю. Он растерянно смотрел на Купри-
янова. А тот, истинная шельма! — жестом показал — пельменю
ему в рот! Спиридон послушался и пельменя плюхнулась в широ-
ченный рот Игната. В дежурке наступила тишина.
— Легко сказать, драпать. — Спиридон сидел задумчивый
над кастрюлей. Но только он занял рот работой, как Игнат зах-
рапел снова. Теперь Спиридон действовал без указки — кидал
пельмени пальцами за спину, почти не глядя, а в короткие тихие
секунды тянул из клубка раздумий скорбные мысли:
— А куда? А хозяйство на горб и с собой? А главное, кому
мы где нужны?
Он вздыхал и снова отрешённо смотрел в окно. Не получая
новых порций, Игнат захрапел пуще прежнего.
— Да кинь ты ему рукавицу! — возмутился Куприянов и тут
же из темноты получил к носу огромный Игнатов кулак, а сле-
дом появилась и заспанная физиономия Игната.
— Ну и храпанул я. — Игнат одной рукой чесал затылок, а
другой гладил пузо. — Или эта электрическая штука меня усып-
лят? — Он торкнул ногой станину телеграфа. — Ну, я пойду. А то
Андрюха к Маньке подвалится. — И вдруг залопотал. — Си-ля-
ви-ки-су бон-жур, — а сам двумя руками красноречиво показы-
вал, что задирает подол юбки. — Ещё тот жук французский. — И
он ушёл, напоследок сунув нос в отцовскую кастрюлю.
Спиридон уже без науки доел пельмени и с такой страстью
присосался к туеску с простоквашей, с какой выпивоха не при-
липает к бутылке. Куприянов даже испугался за него — не умер
бы. Но Спиридон оторвался, правда, едва не задохнувшийся, и
минут пять стонал, изнемогая от счастья. Куприянову надоело
ждать, когда Спиридон станет вновь способен соображать, и ска-
зал с издёвкой:
— Ты адали на бабе умираешь, — но тут же продолжил при-
мирительно:
—————————— 335
— Может, всё образуется. Как-то, но жить будем. Гурин-то —
человек.
— Если б все были такие, как он, — сказал Спиридон, не
обратив внимания на задиристый тон Корнея.
Тёплый отзыв Спиридона о председателе не удивил Куприя-
нова, но он всё-таки спросил ненавязчиво:
— Ты, вроде, и зла на него не держишь за земельку оттяпан-
ную?
— Нет, не держу. Если по совести, то она — чужая. От одно-
го— кусок, от другого — кусочек, третьего, десятого. По-паучьи
прихватил и правильно нас пауками назвали. Ведь на припашку
от вольной земли, на раскорчёвку, он не покусился, — сказал
торжествующе Спиридон.
— Не покусился, — подтвердил Куприянов. — Но на собра-
нии ты вспылил.
— Да это так — импульс.
— И с должности он тебя не трогает, — продолжал Куприя-
нов.
— Да я сам её бросить готов, — горячо отозвался Спири-
дон.— За своего оболтуса отдуваюсь — под бронью держу. Устал
я от этой красной фуражки.
— Служи. Спасибо скажут. — Это было похоже на очередную
язву, но лицо Куприянова было мягким, сочувствующим, и Спи-
ридон успокоился.
— Тимоха скажет, жди. Не пришлось бы его благодарить, что
верёвку намылит.
— Ну, не один же он правит, — возразил Куприянов, а в
голосе ни капельки уверенности. И Спиридон понял, сам себя
мужик успокаивает. — Есть Гурин и тот — Седой. Чувствуется,
мудрый.
— Эти мужики разумные. Дай бог, чтоб нам повезло на таких
спокойных, уважительных правителей! — Спиридон взволнован-
но поднялся. — Вот бы вознеслась Россия. И на кой тогда мне
ляд табуны, тысячи овец, сотни десятин земли. Жили бы все
равно и ровно. Всё отдал бы за человеческие отношения.
Но Корней Федотович философствовал только с Мосей, и
потому вернул Спиридона к делам насущным:
— Елизарка-то не передумал? На твоём коне с постояльцем
поперемки гарцуют, а шиш не покажут?
336 ——————————
— Какой там шиш! — усмехнулся Спиридон. — Да он за бу-
тылкой и в Америку сгоняет, не то что в Китай-Монголию.
Не глупым человеком был Спиридон, да и в людях разбирал-
ся неплохо, но с Елизаром он ошибся. После примирения с Ма-
рией Елизар круто изменился. Бросил пить, облагообразился, за-
нялся хозяйством и деятельно готовился к весеннему севу. Это и
настораживало Куприянова, понимавшего, что невозможно со-
вместить два таких больших дела, как домашние заботы и похо-
ды к Семёнову.
А Елизар тем временем распечатал братнин дом и навёл там
порядок. Он ждал возвращения Петра вопреки похоронке и об-
стоятельному рассказу Тимофея о его гибели. Евгений стал им
вместо сына. Тягу к вину Елизар выбивал из него кулаками и
упорно учил парня держаться в седле. Через полмесяца занятий
с тумаками и матами питерский денди и недавний забулдыга
ничем не отличался от станичных парней — шубка, сапоги, папа-
ха, Елизаром сшитые, плётка и румянец на обветренной щеке.
Силёнкой он до сверстников не дотягивал, зато превосходил в
ловкости и стрельбе. Уложить пули в пятак он мог из любого
положения. Сказалась юнкерская подготовка. Так Елизар гото-
вил его к дальним рейдам. И когда они въезжали во двор —
впереди Евгений на кауром пятилетке, Спиридоновском подарке
Елизару, а Елизар на чьём-нибудь соседском коне, данном ему
для весеннего променажа, — Мария выходила на крыльцо и гор-
дилась ими обоими. По традиции принимала повод и приглаша-
ла к столу. Елизар не мог налюбоваться на свою Сухоттю.
Нет, Елизар не забыл своего обещания стать добровольным
ремонтёром у Семёновской армии, напротив, это желание окреп-
ло у него после повторного отмена казачьего сословия, восста-
новленного пятого августа семнадцатого года. А ещё он мечтал
показать Евгению степное Забайкалье, даурские просторы, при-
учить к рисковой и полудикой жизни табунщика, сделать насто-
ящим казаком. Так что вовсе не водка прельщала его за кор-
доном.
Но перегнать табун лошадей за полторы сотни вёрст, это не
отару овец препровадить на ближнее пастбище. Да если учесть,
что перегнать надо скрытно и быстро, то задача возникала не для
двоих-троих, а для целой команды табунщиков, мастеров своего
дела. И начал Елизар тайно сколачивать такую команду. Опе-
реться решил на матёрых, а такие казаки на примете были, но и
—————————— 337
молодыми не брезговать, иметь для подхвата. Нацелился он и на
Андрея Спиридонова, предварительно выведав, что об отъезде за
границу тот пока не помышляет.
— Ну, а раз так, то и его за жабры! — с таким приказом
самому себе он и заявился на Спиридоновский двор. Дело выш-
ло после обеда. Он бодро вымахнул на верхнюю ступеньку крыль-
ца, но тут ему дорогу преградила тётка Маня. С брюхом, рас-
плывшимся под широким платьем в обе стороны, она лежала на
голом топчане поперёк веранды и тяжело дышала. Так всегда
бывало после многодневных спиридоновских истязаний, когда
она много ела, полагая, что обильная пища спасёт её нутро при
жестоких спиридоновских пинках.За эти дни она разъедалась и
становилась похожей на брюхатую жабу. Но наступал покой, она
ужасалась своему виду и впадала в другую крайность — по два-
три дня ничего в рот не брала и сильно худела. Тогда из расстав-
ленных платьев убирались вставки, она оживлялась, делалась под-
вижной и вновь совала нос не в свои дела.
Игнорируя появление Елизара, она не отводила своих осоло-
вевших глаз от потолка до тех пор, пока он не ткнул её костылём
в оплывший правый бок.
— Ты чего это ход закрыла? — спросил он.
Тётка Маня лишь слегка шевельнула своими широко раски-
нутыми ногами.
— Ну? — Елизар снова шевельнул её костылём.
— Хозяин всё равно не принимат, — отозвалась, наконец,
тётка Маня и закрыла глаза.
— А чем же он занимацца, если там рёв идет? — Елизар
кивнул на входную дверь, за которой он уловил своим острым
слухом какие-то неясные крики.
— Не суй нос в чужую жись! — гладко отбрила тётка Маня.
Но Елизар не был бы Елизаром, если бы не ответил до-
стойно.
— Ах, ты, стерва пузатая! — вскричал он и одним махом
круто поднял изголовье топчана. Тётка и охнуть не успела, как
съехала вниз и оказалась на полу, с ногами увязшими по самые
паха меж точёных балясин. Если б не они, барахтаться бы ей в
пыли вместе с курами. Елизар запрокинул лежанку бабе на голо-
ву и проследовал в избу. По передней он прогремел по-боевому,
но когда оказался в спиридоновской опочивальне, откуда неслись
крики, то так и застыл на одной ноге: в красном углу вверх нога-
338 ——————————
ми висел Андрей и кричал что-то несвязное и злое отцу, сидев-
шему согбенно на своей кровати напротив. Елизар один за дру-
гим перетянул свои самоходы через порог и перевёл ошеломлён-
ный взгляд на Спиридона, посмотревшего на него глазами пере-
полненными горечью. Елизар опустился рядом с ним и уставил-
ся на Андрея, не прервавшего своего представления. Елизар вна-
чале так и подумал, что это городские штучки. Но было жутко.
Андрей вращался вниз головой под чёрным болтом и отыскивал
сумасшедшими глазами Спиридона.
— Так ты делал? — кричал он. — Но ведь я был маленький.
Ия плакал, я же помню, как я плакал и умолял тебя не подвеши-
вать меня и не стегать плёткой. А мать лежала без чувств, и ты
пинал её в живот и приговаривал — это тебе за поганца! За по-
ганца! За поганца! А это тебе за то, что ты поганец! — и плёт-
кой.— Поганец! — и плёткой. — Поганец! — и плёткой, — истош-
но вопил Андрей. — И лишь теперь я понял, почему ты издевал-
ся пред иконой Божьей Матери и нашего Спасителя. Своё всеси-
лие показывал. Но и они хороши — смотрели на меня, на тебя, на
мать и пальцем не шевельнули. О чём они думали? О чём дума-
ют сейчас? — Андрей выпустил из рук конец верёвки и рухнул
на пол. — Спросить. Обязательно спросить. Смотреть, как истя-
зают мать и дитя, и молчать. Не заступиться! Не покарать! Поче-
му такое равнодушие? — Андрей приполз под божничку и, цеп-
ляясь за стены, распрямился. Он был безумен, или до безумства
пьян.
В глазах Спиридона стояли слёзы.
И только Андрей воздел к иконам богохульствующие руки,
как могучий бас сзади буквально вдавил его в угол. Он сжался и
покрыл голову руками.
— Убью, если осквернишь хоть единым словом! — Это был
рёв Елизара, показавшийся обезумевшему Андрею громовым гла-
сом Божьим, и он потёк на колени.
— Прости, Господи.
Однако, мощнейшая оплеуха была вполне земной.
— Поганец. Ты и есть поганец! — Орала в лицо чья-то зубас-
тая, чёрная рожа. То был не Бог, а что-то иное, сквозь хмель Анд-
реем пока не распознанное, и он выставил вперёд кулачки по-
боксёрски. Да что эти заморские стойки против русского замаха!
Елизар так саданул по ним кулачищем, что они отлетели за
спину и тотчас превратились в ангельские крылышки. А вдоба-
—————————— 339
вок— чувствительный толчок в нос, для крови. Она всегда заби-
як смиряет и Андрей поник. Елизар за шиворот выкинул его на
воздух.
— Вай! — громким и протяжным возгласом встретила тётка
Маня появление Андрея и раскинула руки почти на пол веранды.
Она увязла так крепко, что не могла освободиться самостоя-
тельно.
Мужики равнодушно перешагнули через неё и стали уда-
ляться, вряд ли слыша её стенания:
— Я же застряла, адали не видите? — Тётка Маня заголоси-
ла, в отчаянии растрепала волосы, превратившись в истинное
чудище.
— Следуй за мной! — приказал Елизар. — А драпанёшь —
насквозь пронзю, — и погрозил костылём.
Он доставил окровавленного, заплаканного, растрёпанного
Андрея на свой двор, остановил у колодца и сказал Евгению,
только что выкрутившего ведро воды:
— Приведи-ка молодца в порядок, — и пошёл к Марии, сто-
явшей со сцепленными на груди руками.
Уловив озорной елизаровский подмиг, Евгений приблизился
к подсекавшемуся Андрею.
— Бонжюр, месье, — сказал он мягко. — Умоемся? — И вы-
плеснул ведро холодной воды в обратившийся к нему расква-
шенный лик.
Потом была на несчастном просторная нательная Елизарова
рубаха, его же штаны и два правых ичига на ногах. Один — но-
вый, другой — старый. И несколько чашек крепчайшего байхово-
го чая из рук Евгения.
А Елизар и Мария сидели на лавке и, вытянув ноги для
отдыха, о чём-то негромко бормотали по хозяйству. Кривая Ели-
зарова нога в белом вязаном чулке покачивалась на пятке рядом
со стройными Марииными ногами.
Утром Гурин спросил Елизара у калитки:
— Вижу, образумил? — и взглядом повёл на дом Петра, где у
раскрытого окна стояли Андрей и Евгений.
— Ну, ты, адали ведьмак. Всё знаешь. Или донесли?
— Кровь-то зачем пустил? Бедную женщину чуть не до смер-
ти напугал.
— Это для сговорчивости, — усмехнулся Елизар. — Вон они,
голуби, воркуют по-парижски.
340 ——————————
Петроградец, вытягивая губы в трубочку, что-то втолковы-
вал забайкальцу.
— Может, по-французски? — усомнился Гурин.
— Это-то я знаю. Но они как-то по-особенному. — Елизар
зажал пальцами обе ноздри. — По-парижски. Бонжюр, медам, —
прогундосил он.
— Скажи ему, чтобы помог Фастине отсеяться, — сказал Гу-
рин и зашагал в Совет, но оглянулся и наказал Елизару строго:
— А в разговоре по-французски ты им помогай.
Пока Елизар зевал, соображая ответ, Гурин свернул в про-
улок, и Елизару осталось лишь чертыхнуться:
— Епишкина мать. Язва — не человек.
Но не знал он, как высвободилась тётка Маня, а то посме-
шил бы и Гурина, и округу.
Лишь спустя полчаса после ухода Елизара, когда, кинутая
всеми тётка Маня зарыдала в полный голос, Спиридон услыхал
её и поспешно вышел из дому с тревожной мыслью об Андрее.
Но Андрея не было. Зато тётка Маня лежала на спине поперёк
веранды и громко голосила. Она повернула опухшее лицо к Спи-
ридону и взмолилась, глотая слёзы:
— Спиря, родной, спасай. Видишь, что одноногий супостат
сотворил со мной!
— Да, угораздило. — Спиридон сошёл на землю и качал голо-
вой, стоя напротив тётки.
— Ой, умираю! — выла тётка. — Даже ног поднять не могу.
— Захочешь, поднимешь, — сказал мимолётно Спиридон, за
что и получил увесистый пинок в бок.
— Ты что, рехнулась? — вскрикнул он, отпрыгивая.
— Не охальничай. — Голос тётки был твёрд и резок.
И тут дошёл до Спиридона второй смысл обыденной фразы.
Он ухмыльнулся, принёс ножовку и спросил пленницу:
— Как пилить-то? По коленкам или выше?
Тётка Маня вновь дрыгнула ногой, но Спиридона не достала.
— Перестань лягаться. А то — уйду, — пригрозил он. Лучше
уж вой, — и начал пилить толстую балясину, попавшую между
тёткиных ног. Потрудился изрядно, перегрызая зачерствевшую
на ветрах и морозах древесину. Ожидая скорого освобождения,
тётка Маня уже не рыдала. Спиридон вывернул верхнюю поло-
вину балясины и приказал:
— Вставай.
—————————— 341
Тётка Маня приподняла голову и сказала удивлённо, глядя
на опилки, усыпавшие весь низ её живота:
— Вай! Опилки!
— Опилки для подстилки, — сострил Спиридон и засмеялся.
Это был святой смех добродушного деревенского старичка, а не
страшного и коварного чудовища, жестоко и расчётливо губив-
шего человеческие жизни. Тётка Маня поразилась этому смеху и
смотрела на Спиридона ласково, влюблённо. А он, в свою оче-
редь, смотрел на неё и тоже не узнавал, так сильно вдруг изме-
нившуюся— ни дури, ни отвратительных гримас, и вовсе не бе-
зобразное, как по приезде, пугало.
— Давай бросим всё и двинем, куда глаза глядят? — вдруг
вырвалось у него.
— Хоть в могилу, Спиря, только позови.
Спиридон вдруг насупился и долго не отводил от сожитель-
ницы подозревающего взгляда.
Никто и никогда не узнал о их внезапных и искренних от-
кровениях.
* * *
Заснувший зимник взломало утром. И понесла красавица-
Ингода свой хрусталь в дар сказочному великану, о котором много
слышала, да вот ни разу не видела: ревнивые соперницы Шилка
и Аргунь и близко не подпускали горную шалунью к исполину и
величали его не иначе как Амур-батюшка.
Ледоход был шумливым, но не грозным, скорее — веселым.
Река шла вровень с берегами, заторы не громоздила, и не лезли
могучие крыги на скалы, не бороздили поймы.
В этот радостный час Андрей и Евгений стояли у изгороди
выгона и любовались резвящимися лошадьми.
— Выбирай любую, — сказал Андрей.
Евгений кинулся к нему, расцеловал. Домой они возврати-
лись вершими.
— Епишкина мать! — не удержался Елизар от возгласа.
О первых подвижках льда, как и осенью о первых заберегах,
станицу известила ребятня. И повалил взрослый люд на пригор-
ки и увалы, чтобы хоть минуту потратить на созерцание величе-
ственного зрелища, чтобы поставить мысленную вешку в своей
жизни — ещё одну весну встречаю. Торжественный момент.
342 ——————————
Молчали казаки, обдумывая будущее, журясь настоящим, та-
ким дурным, таким безмозглым. Сбросить бы и людям со своей
души грязные оковы, открыться друг другу заповедно и зажить
радостно и привольно, как река. Ведь она оттого и светла, что
чистит себя ежегодно, ежечасно, не то, что люди. Одёжку и ту
по десять лет таскают, а уж злобу и ненависть — пожизненно.
Елизар стоял на обрыве в отдалении и мрачно глядел на про-
плывающие льды, которые, он знал, скоро растают, а вот холод
на его душе всё больше разрастался. В тяжком состоянии духа
он возвратился домой.
Наверно, учуяв поживу, Семён Колесников заявился к Ели-
зару сам, впервые после страшного перетруху на архиповской
заимке, выбравшись на свет божий. Елизар даже удивился, уви-
дав его, так как и верил, и не верил слухам, что Сёмка наконец-
то сгинул.
— Я тебе не пригожусь? — спросил Семён, воровато кося
глазами.
Если б Елизар был к нему ближе, то непременно бы хватил
ему кулаком меж глаз за эту вороватость. Как же он ненавидел
таких людей, даже не таящих камня за пазухой. Но переборов
тяжесть на сердце, буркнул:
— Пригодишься, — и показал костылём — вон со двора.
Кособочась, словно побитый пёс, Семён вышел за калитку и
долго стоял в улице, то ли соображая, куда направиться, то ли
заново изучая станицу, а Елизар с издёвкой процедил:
— Никак, Панфил последний умок отшиб, если в двух ули-
цах заблудился.
Он сидел на крылечке и злился на себя, что молча не выста-
вил кума. За Сёмкой обязательно притянется Угрюмый с друж-
ками-головорезами, и таким образом доброе, по его понятиям,
дело, само собой превращалось в дело бандитское.
Надеждой на то, чтобы скорее «карусель поломалась», жил
не только Куприянов. Оба лагеря размежевавшегося общества,
естественно, желали победы только своей стороне. И если одни
это делали открыто, то другие — тайно. 11 мая в Чите был рас-
крыт белогвардейский заговор. Контрреволюционный штаб арес-
товали. Это был лишь краткий эпизод внутреннего сопротивле-
ния, который не мог перерасти в серьёзное выступление, так как
поддержка новой власти населением была повсеместной, и что
самое главное — со стороны казачьих полков, выступивших на
—————————— 343
Семёнова в полном составе, а после его прихода на штыках чехов
к власти, не подчинившихся ему.
Отпор семёновцам давали как отдельные станицы, так и це-
лые казачьи регионы. Объявляли свою, местную мобилизацию,
выбирали командиров, создавали Военно-революционные штабы
и выступали на позиции.Зачастую там не было ни одного боль-
шевика, зато было ярое отвращение к старой жизни и горячее
стремление к новой. Это один из замечательных моментов Граж-
данской войны в Забайкалье, которой могло там и не быть, если
б Центр заботился не только о себе. Избавляясь от Чехословац-
кого корпуса самым нелепым путём, он, Центр, должен был пред-
видеть, что мятеж бесконтрольного, враждебного воинского со-
единения неизбежен. Что от Нижнего Новгорода до Владивосто-
ка неокрепшие Советы падут под его натиском, что обязательно
произойдёт реставрация власти, а, значит, сам Центр, сильный
только при поддержке окраин, лишится этой поддержки и ока-
жется на краю гибели. Революцию, т.е. Центр, спасло самоотвер-
жение народа при неимоверном количестве жертв. Потому и выр-
вался у неизвестного поэта крик возмущения и мольбы:
— Да где же там сердце России?
Давайте защиту сюда!
Но «сердце» стучало холодным телеграфом — «не стройте
иллюзий, активизируйте борьбу», т.е. затыкайте огненные бре-
ши нашего недомыслия и эгоистического расчёта, приведшего к
семёновщине, калмыковщине, своими провинциальными тела-
ми.Ни один из «рулевых» тех событий не понимал, что он лишь
держится за мёртвую деревяшку под названием руль, а корабль
несётся сам по себе к предназначенной ему доле. Что бесчис-
ленные страдания обеих сторон бессмысленны и напрасны. И
те, и другие боролись против несправедливости. Но каждый
понимал справедливость по-своему. Люди не ведали, что бо-
рются сами против себя, что агонизируют не каждый по отдель-
ности, а вместе с великим Материком, уставшим от крови, враж-
ды, ненависти, нетерпимости и беспорядка. Нужна была вели-
кая мудрость спокойствия и доброжелательности, чтобы сохра-
нить и обратить себе на пользу те великие силы, которые уп-
равляют мирозданием, которые приводят и уводят со сцены
народы с их государствами и великовельможными правителя-
ми. В древности про такое говорили — фатум, сейчас говорят —
историческая закономерность. И привели Материк к такому
344 ——————————
плачевному состоянию мы сами, не найдя ума и сил быть ра-
зумными со всем вещим на земле — от камня до травинки, и
добрыми между собой. Об этом толкуют все религии, но ни
одна из них не смогла победить лукавого сознания человека.
Агония продолжается, расплата впереди. И никакие переуст-
ройства общества не исправят положения, ибо они внешни.
Печать предрешённости была поставлена при рождении. Но она
была неясной, расплывчатой, поскольку судьбой давался шанс
любовного устройства жизни. От людей зависело, чем жить —
любовью или секирой. Славяне выбрали второе и пропитали
враждой весь Материк, который в отместку отторгает их, ли-
шая счастья и покоя целое тысячелетие. Претензии другого мира
на славянские просторы вовсе не безосновательны — здесь нрав-
ственный вакуум, самое страшное состояние любого этноса.
Это— гибель. А для того, чтобы сохраниться надо сердца и умы
повернуть на 180 градусов. Но как Луне этого самой никогда не
сделать, так не сделать этого всем живущим от Вислы и Дуная
до Камчатки. Катастрофа не отменяется. Она лишь отодвинута.
Белочешская армада продвигалась на восток. Советы гибли. Гиб-
ли люди. Реставраторы были беспредельно жестоки, мстя быд-
лу, намерившемуся стать людьми, пытками, расстрелами. Было
ясно, что такая же участь ждёт и Забайкалье. Гурин много раз-
мышлял о текущем моменте, анализировал. Не вдруг стала яс-
ной преднамеренность создавшегося, вернее, искусственно со-
зданного положения. Кому-то нужна была кровавая прополка
окраин. Казнясь и радуясь многотрудным открытием, Гурин лишь
мысленно позволял себе произнести два роковых слова — злой
умысел! — хранил его в себе, не открывая даже Флоре, а тем
более Тимофею, и делал всё, чтобы в станице не разрушились
добрососедство и сердечность.
О том, что эти качества у размахнинцев не перевелись, а
развиваются и крепнут на взаимном уважении и доверии показа-
ла ссыпка зерна государству. Гурин выписал расписки Спиридо-
нову и Куприянову авансом — не было вагонов для вывоза. Всё,
что могло катиться по рельсам — платформы, теплушки — «сто-
лыпинки», пульманы, пассажирские составы отдавалось под во-
инские нужды. Но была и другая причина — нужен был брезент
для застилки щелястых, разбитых полов и стенок вагонов, иначе
не пригодных для перевозки зерна насыпью. Дело в том, что му-
жики отдавать мешки отказались даже за деньги — семена в поле
—————————— 345
и на золотом рубле не доставишь. Нужна тара, т.е. обыкновен-
ный дерюжный мешок, купить который стало невозможно. Вот
тебе и проблема на фоне революционного подъема, о которой
Гурин без стеснения телеграфировал Чаусову, предлагал найти
брезент. Брезент нашли на старых военных складах, и вагоны
прибыли в оговоренный день.
Но дня за три до этого Гурин увиделся с Серафимом Голо-
щаповым, заглянув в Глухой кут скорей всего не случайно.
Его интересовал общинный опыт низовиков. Ещё парнем он
приглядывался к жизни серафимовцев, дружно стоявших друг за
друга. Они всё делали артельно. Сообща навалились на болото и
осушили Гнилой угол. Сообща поднимали новые земли и стави-
ли просторные, высокие, многооконные избы по обе стороны ко-
роткой улочки, всегда чистой, подсыпанной речной галькой и
песком. Семь добротных строений стояли за сплошным тесовым
заплотом стояли не теснясь, наискосок одно от другого.
Улочка упиралась в непролазный черемушник. Кроме того,
здесь возле каждого дома высились по два куста черемухи и ди-
ких яблонек. Весной, когда они цвели, тут было так красиво, что
всё казалось картинкой.
Но Гурин помнил захудалость этого станичного отшиба. Даже
шутка ходила — Глухой кут, и жизнь глухая. Гнилой угол, и
жизнь гнилая. Да вот Серафим Голощапов эту жизнь убогую из-
менил, и стала она нынешней — светлой, сытой и спокойной. Не
ошибся старик Степанищев, доверяя свой род немногословному,
сметливому и доброму парню. Волей и упорством поднял он из
нищеты всех Степанищевых, многим станичникам показал при-
мер.
Гнилой угол давно стал привлекательным для поселения, но
серафимовцы никого сюда не пускали, строя избы загодя своим
малолетним детям и внукам. Держались единой, крепкой коло-
нией, знали цену своему слову на сходе, не всегда нравившегося
станичникам. Сумел Серафим воспитать парней Степанищевых
солидными, сдержанными в словах и жестах, перед которыми
робел и Спиридон Спиридонович.
На митинге низовики стояли некоторым особнячком, не сме-
шиваясь с другими. Рук, как заметил Гурин не поднимали, не
шумели. Приглядывались. Кажется, с них возник вопрос о реви-
зии и новом опечатывании цейхгауза. Серафим как-бы говорил,
хоть и произошла смена власти, но порядок казачий остался. Гурин
346 ——————————
был очень благодарен ему за это предложение. Комиссия ника-
ких нарушений в сохранности воинского имущества и снаряже-
ния не обнаружила. Всё соответствовало реестру. Венедикт Пуш-
карёв был верным псом режима, но вором он не был.
В кулаках серафимовцы не числились, но на уборку и сено-
кос работников нанимали. Имели отдельное от станичного стадо
коров — по пять-семь в каждом дворе, по четыре-пять пар быков,
по столько же лошадей, одна из которых обязательно была стро-
евой.
Гурин не стеснялся думать, что хочет быть таким же Сера-
фимом для всей Размахнинской. Лишь бы не мешали всякими
революционными глупостями. Прежняя власть не мешала Сера-
фиму превратить бросовое место в уголок благополучия и на-
дёжности. Так неужели же советская, народная власть, за кото-
рую он боролся, помешает ему, Гурину, превратить станицу в
такой же райский уголок, в процветающую коммуну, но только
не такую закрытую, как серафимовский хутор. Воли и упорства у
него хватит. Цель очень привлекательна. К ней он шёл по ухабам
и колдобинам прежнего режима много лет.
— Не хотите поторговать зерном и мясом с советской вла-
стью? — спросил он. — Спиридон Спиридонович и Корней Фе-
дотович, считай, на целый вагон нацелились. На две тысячи
пудов.
— Спиридона Спиридоновича и Корнея Федотовича мы ува-
жаем, но они нам не указ. Может, у них излишки большие, а нам
рисковать нельзя. Иначе прореха в хозяйстве появится. Не сер-
чай, но мы посмотрим.
Гурин понял на что намекал Серафим — вся станица ждала
возвращения Спиридона и Корнея из Читы, куда они уехали с
гуринской распиской.
— За что серчать? Или я по-другому бы поступил? — сказал
Гурин.
— Да и дело-то, я думаю, добровольное? — продолжал Сера-
фим.
— Невозможно как обидел, — сказал Гурин. — Разумеется.
— За обиду извиняй, не хотел, — сказал Серафим сдержанно.
Так же строго смотрели на него собравшиеся перед ним сера-
фимовцы.
А вечером вернулись из банка пионеры торговли с новой
властью. Да с полными карманами.
—————————— 347
Почти все крепкие хозяева побывали у них. Серафимовцы
пришли к Спиридонову, как всегда при решении важных дел,
все, вшестером. Посидели, поговорили, удостоверились в чест-
ной расплате.
Спиридон выставил на стол шесть столбиков из золотых мо-
нет.
— Предлагали под проценты в банке оставить, но мы с Кор-
неем решили забрать. Хотя и честно у них, но хлипко. С Запада
чехи прут, тут Семёнов шебутится. А так можно было бы. Ипод-
нялся бы каждый десяток к концу года на двадцать рублей. —
Спиридон нарастил все столбики двумя сверкающими золотыми.
Серафимовцы смотрели на золото спокойно, слушали внима-
тельно.
— Может, это заманка? — сказал черноволосый, крутолобый,
ещё не старый мужик, сидевший по правую руку от Серафима,
Гордей.
— На вид солидно, без суеты, как и раньше, а там, кто его
знает, — сказал Спиридон. — А вот бы так насовсем, а?
Серафимовцы молча поднялись и потянулись к выходу.
— Ну, надумали? — спросил Спиридон у двери.
— Мы подумаем, — был ответ.
В избе Серафима состоялся совет.
— Говорите, — сказал Серафим.
Все молчали.
— Сколько выгребаем? По четыреста со двора?
— Я хотел бы пятьсот. Двух замуж выдаю. Котька на учёбу
едет, — сказал крутолобый Гордей.
— Значит, две тысячи пятьсот? Решили. Завтра говорю Гу-
рину. — Серафим встал.
Утром Серафим появился в Совете. Народу там было много.
В основном по продаже зерна. Но Гурин заметил Серафима, по-
дал ему руку. Поздоровалась и Флора, составлявшая списки. Она
уважала этого большого, солидного, спокойного и сильного муж-
чину, отличного хозяина.
— Сколько? — спросил Гурин, склоняясь над чистым блан-
ком расписки.
— Две тысячи с половиной, — сказал Серафим.
— Хорошо. — Гурин заполнил бланк. Поставил чёткую под-
пись и печать. Вручил и спохватился. — Может, надо каждому по
отдельности?
348 ——————————
— Сами поделим. А ты попроси ещё энтих бумажек, — улыб-
нулся Серафим.
Вагоны пришли в намеченный день. Гурин открыл пакгауз с
большими весами, к которым встала Флора. Депутаты назначили
её главным приёмщиком. Подводы прибывали по расписанию,
составленному Флорой. Работа шла споро. Мужики укладывали
мешки на весы, после взвешивания относили их в вагон и там
опорожняли. Засыпку вели от дальних углов, расстелив на полу
брезент и укрепив его на стенах. Фёдор Чекмарёв и Серафим
Голощапов помогли Флоре не только принять своё зерно, но и от
других казаков. Она благодарила. Они отмахивались — чего там!
Ну, а ситуация на Даурском фронте напоминала возню с не-
званым и нахальным гостем, которого выставляют в дверь, но он
лезет в окно. Так и с Семёновым — его вышибли за границу
7марта, но пятого апреля он, в знак солидарности с японскими и
английскими кредиторами, высадившимися в тот день во Влади-
востоке, снова перешёл в наступление, а 16 апреля отброшен в
Китай. Однако, 9 мая он снова на территории России.
Настырность Семёнова легко объяснима — ему хотелось
самому свалить Советы и захватить Читу ешё до прихода бе-
лочехов и отрядов Сибирского правительства. Ему хотелось
самому их встречать хлебом-солью, а не принимать власть от
них. Сэтого мечталось начать восхождение в ранг национальных
героев. Планы у есаула были генеральские. Но судьба не захо-
тела, чтобы тщеславный есаул снисходительно встречал генера-
лов, хоть и подарила ему солидные силы — Первый и Второй
Маньчжурские пехотные полки, батальон японской пехоты под
командованием майора Кацимуры, артиллерию, бронепоезда,
аэропланы, а также кавалерию из русских конников, китайских
хунхузов, монголов, чахар, харчён и баргутов. Это наступление
Семёнова было самым глубоким, но и самым провальным —
26–28 июня он был разбит наголову и снова бежал в Маньчжу-
рию. Ни сил, ни духа для четвёртого наступления на Россию у
атамана не осталось. Торжественный выход с приветственным
караваем навстречу белой орде под звон колоколов не состоял-
ся, пришлось-таки принять краюху власти из рук вероломных
гостей. Но это его не покоробило. По натуре он был нещепе-
тильным. Потом он получил генеральские погоны, а вместе с
ними и вечное прозвище ставленника иностранного капитала.
—————————— 349
Горькая судьба — воевать против своих, утвердиться при помо-
щи иноземцев и быть повешенным за преступления против сво-
его народа.
Семёнов не мог противостоять отрядам красногвардейцев из
Красноярска, Омска, Иркутска, Хабаровска, Владивостока, Зи-
лово, Петровского Завода, Верхнеудинска, Улан-Удэ, Черемхово
и других городов Сибири — вот она сила окраин, брошенных
Центром на произвол судьбы, которой не составляло труда не
только изолировать Чешский корпус в любом районе централь-
ной России, но и помочь в разгроме Добровольческой армии на
юге страны. Но Центр боялся окраин, и потому хладнокровно
рассудил — они, окраины, сбросили старую власть порою раньше
нас, и потому кровавая прополка для них архи необходима, что-
бы высоко хвост не задирали. Сбросили один раз, значит, сбро-
сят и во второй, зато мы уцелеем, от них же спасёмся.
Стратегические решения всегда циничны. Они — бездушны.
Правители в своих кабинетах ходят по коврам, а не по крови.
Вот и бело-чехи стали таковыми, возможно, на почве оскорбле-
ния недоверием. Им, думаю, не очень-то хотелось тащиться на
Тихий океан, чтобы попасть домой, находящийся невдалеке от
Москвы. И они восстали в отместку. Но маленькая Чехослова-
кия может гордиться своим военным успехом. Завоевать пять
шестых великой страны одним сорокатысячным соединением! Да
такое и Наполеону не снилось! К нашему стыду и горю недове-
рие — этот забор выше колокольни — стало доминирующим в
действиях тогдашнего советского руководства. Оно привело к
«железной метле» в Крыму, к Катыньской трагедии, к отказу
атаману Семёнову перебросить свои полки на борьбу с немцами
в 1942 году. Но ярче всего оно проявилось по отношению к сво-
ему народу.
Неудачи на фронте заставили Семёнова вновь двинуть по
советским тылам Басманова, чтобы он подтолкнул к действию
«пятую колонну» семёновщины — инородцев и «вольные дружи-
ны». Как и прежде его сопровождал Кучумов, имея в то же время
своё, определенное задание — активизировать деятельность «воль-
ных дружин». Он-то и привёл коляску к знакомым куприяновс-
ким воротам. О том, чтобы квартировать у Спиридона, даже не
помышлял. Но и здесь хозяин не сразу их впустил. Якобы запи-
рая собак, заставил долго ждать перед могучим забором. Басма-
нов потемнел лицом. Такое откровенное негостеприимство пока-
350 ——————————
зала уже не одна станица. Кучумов тоже мрачно молчал. Собра-
ния «вольных дружин» в нескольких станицах не состоялись. Не
надеялся он на успех и в Размахнинской.
Наконец, бесшумно отворилась высокая, узкая калитка, со-
всем незаметная в плотной стене заплота, и Куприянов знаками
позвал нежданных гостей. Постоя им не предложили. И всё-таки
Кучумов после нищенского чая с чёрными сухарями, швырнуты-
ми прямо на голый стол насупленной Натали, стал оглядываться
с ясным намерением здесь расположиться, чтобы вечером или
ночью встретиться с атаманом Венедиктом Пушкарёвым. И тут
наудачу появился он сам. Пришёл к соседу за разводкой для
пилы. На секунду опешил, снял картуз, поклонился. Кучумов
повернулся к нему и недружелюбно спросил:
— Дружина жива? Или только на бумаге?
Пушкарёв молчал, поражённый то ли тоном Кучумова, то ли
острым взглядом Басманова, которого вблизи видел впервые. Мол-
чание было красноречиво.
Можно было считать, что «вольной дружины» в Размахнин-
ской нет. Куприянов знаками вызвал Кучумова во двор. Басма-
нов на несколько минут остался наедине с Натали, стоявшей со
сцепленными на груди руками. Он спросил её напрямую:
— Ты стала неплохо слышать?
— Угу.
— И говорить можешь?
— Угу.
— Так скажи что-нибудь.
— Ты … умный… и догадался …обо мне. — Натали медленно,
как видно, с большой предварительной подготовкой, произнесла
каждое слово, прежде проговорив его про себя. Не просто ей
давалась речь. Но Басманов остался доволен.
— Не зря трудился Соломон Маркович, не зря, — сказал он с
мягкой улыбкой, но Натали смотрела на него откровенно непри-
язненно.
— За что ты меня не любишь? — спросил Басманов.
— За…то.., что …ты…господин.
— Ну да. Ну да. Стать госпожой, это твоя мечта. Для этого
ты забралась в постель к доктору и чуть не насмерть отравила
Розалию Семёновну. А Корней Федотович, наивный человек,
почитает тебя подарком судьбы и сейчас прогонит нас, чтобы
уберечь своё счастье.
—————————— 351
Натали стояла бледная даже в розовом отсвете из горящей
русской печи.
— Ты не бойся, я тебя не выдам. Но на своё имя не оборачи-
вайся, даже если будут кричать в ухо.
И тут Натали вспомнила свою промашку, когда Корней не-
хотя представил её Басманову:
— Это моя жена — Наталья, — она стояла к ним спиной, но
тут же с улыбкой, хоть и натянутой, повернулась. Наблюдатель-
ный Басманов это сразу отметил. Сейчас он с необъяснимой тре-
вогой и жалостью думал о судьбе этой ладной женщины. Её буду-
щее виделось ему трагичным.
— Ах, ты, ты, ты. Ах, ты, ты, ты, — приговаривал он, глядя на
Натали. — Уехать бы тебе поскорее отсюда. Ни госпожой, ни
богачкой тебе не стать. Кривой тропинкой к счастью не про-
биться.
— Ты… не…цыган, чтобы…судьбу…гадать, — возразила Натали.
— Но у меня чёрные глаза! — В голосе Басманова — металл и
воля, в зрачках — огонь.
И всё-таки Натали осталась. Принебрегла вещей силой бес-
корыстного совета.
Вошёл Кучумов и развёл руками. Басманов поднялся. Во дворе
он с интересом посмотрел на необыкновенные собачьи конуры, с
дверьми, запертыми снаружи на крючок, которые дёргались и
звенели, с такой силой оттуда рвались волкодавы.
— Впервые такие встречаю, — сказал Басманов.
Рычание глухое и страшное гнало прочь.
— Зимой холодюга. Жалко животину, — весело отозвался
Куприянов и широко распахнул калитку. — Там и полы есть.
* * *
Зацвёл багульник. Фастина по привычке уединялась на бе-
регу Ингоды, но теперь уже равнодушно часами глядела на розо-
вый разлив, отражавшийся в прозрачной воде. Тот обман, кото-
рый зародился здесь, она не проклинала, хорошо понимая, что
сказок в жизни не бывает.
Жизнь груба и жестока, а значит и ей надо быть такой, чтобы
не сгинуть.
Если в собственном доме война, то могла ли Красная Раз-
махнинская остаться в стороне от этой беды? Конечно, нет. Од-
352 ——————————
нако главное дело для хлеборобов — земля. А земля весенняя,
что конкурс красоты для француза — распри в сторону. Если б и
закордонники понимали это, что хлеб — всему голова. Но им
простительно — за власть дерутся, им не до пахоты и сева. А вот
местные горячие головы всерьёз досаждали Гурину — труби по-
ход, и всё тут! Григорий выдержал десятки наскоков станичных
ястребов, по-забайкальски — копчиков, но не сдался. Ответ был
один:
— После посевной.
Ох, и бесился же Тимофей на эти слова. А Максим даже за
наган хватался и кричал что-то о предательстве мировой рево-
люции, тогда как своя на ладан дышала. Пристяжным следовал
за ними Василий Субботин и тоже бормотал о вековой мечте
человечества. В конце концов, это надоело Григорию и он ре-
шил поставить точку. Назавтра вышел из дому чуть-чуть по-
раньше, чтобы задержать самых ретивых пахарей перед правле-
нием. Это оказалась артелька Никона Гавриловича — Антоша
Попов с женой и двумя девчонками, Агриппина, Глаша, Данил-
ка и его отец, степенный Иван Германович. Ехали на трёх под-
водах и с тремя парами быков. Везли плуги, бороны, мешки с
зерном, узлы с одёжкой на случай похолодания и другую ут-
варь, необходимую на полевом стане. Так же снаряженные под-
тянулись другие артельки, где были Казачишка, Ксения Алек-
сеевна и Николай Забелин. Сам по себе ехал Макар Чипизу-
бов— с другими ему было несподручно, как и Фёдору Чекмарё-
ву. Пара откормленных быков, лошадь в упряжке и Соня за
спиной. Серафимовцы нахмурились, увидав затор на площади.
Ехали целым караваном — лошади, быки, скарб, мешки с семе-
нами, мужики, бабы, дети. Солидно, независимо. Подтянулся и
Трофим Еримеев, а с ним его «дружина», как он говорил, —
Аксинья с девчонками-погонялами, Флора с Карпушей, отец Па-
вел Кузьмич с женой Прасковьей. Четыре пары быков, три под-
воды. А тут из проулка вывернулась ещё одна артелька — Хар-
лампий Пичуев, доктор и Дормидонт Григорьевич. Подтянулись
и другие — тоже с быками и повозками. Одним словом, в какие-
то десять минут собралась чуть ли не вся станица от мала до
велика. Шумная, радостная, возбуждённая. На посевной лиш-
них рук никогда не бывает. И каждым найдётся работа по си-
лам. На посевную, как и на уборку и сенокос, выезжали дружно.
Остановились, заворчали, дорожа каждой минутой. Но Тимо-
—————————— 353
фей, Максим и Василий, предупрежденные заранее, были ря-
дом, и Гурин обратился к ним:
— Понимая ваше невозможное нетерпение участвовать в борь-
бе против бандита Семёнова, Размахнинский Совет идёт навстречу
вашему горячему желанию и вручает вам предписание явиться в
штаб Даурского фронта. А в этом предписании, — Гурин повер-
нулся к станичникам, — я прошу командующего употребить Ти-
мофея Раскатова, Максима Шведова и Василия Субботина на
самых опасных участках фронта как отчаянно храбрых и рево-
люционно стойких представителей красного казачества, — и за-
аплодировал.
Хлопки раздались там и сям, но улыбки были почти на всех
лицах, и только виновники торжества растерянно моргали глаза-
ми, не зная, как понимать происходящее. А понимать надо было
всерьёз — вот тебе бумажка с печатью и крепкое напутственное
рукопожатие.
— Что это? — первым опомнился Тимофей.
— Читай, читай. Да воюй храбро, — ответил Гурин. — Поеха-
ли, товарищи. Извиняйте за задержку. Но героев всегда встреча-
ли и провожали принародно.
Импровизированный митинг не занял и двух минут. Обоз
двинулся мимо Гурина и растерянных вояк. Тимофей прочитал
предписание и побледнел
— Издеваешься?
— Какой там! — с улыбкой отмахнулся Гурин. — Сам живу,
как на углях, — и повернулся к Максиму. — Максим, остаёшься
за главного на станице. Если что, скачи ко мне. — Григорий усел-
ся рядом с Флорой на подъехавшей телеге.
— На чём скакать? На хворостине? — Огрызнулся Максим.
Гурин спрыгнул на землю и мягким жестом остановил проез-
жавшего мимо Спиридона Спиридоныча. Старик сидел на широ-
кой площадке, привалившись спиной к тугим мешкам. Рядом с
ним и по другую сторону сидели работники. Правил головной
повозкой, за которой тянулось ещё около десятка, Игнат. Следом
тянулись три сеялки, несколько пар быков. Спиридон верен был
своему правилу — сев проводил лично. Наверно, и умирающим
бы выехал в поле, чтобы произнести своё знаменитое — как посе-
ешь, то и пожнёшь.
Не выпуская его руки из своей, Гурин сказал, глядя ему в
глаза с улыбкой:
354 ——————————
— Спиридон Спиридоныч, давай решим этот вопрос без во-
локиты. Продай с большой скидкой лошадь нашему станични-
ку— фронтовику Максиму Шведову. А также Аксинье — солдат-
ской вдове и Василию Субботину.
— Василию? — Глаза распахнулись у Спиридона. — Этому
краснобаю-революционеру и лодырю, который на своё поле и не
съездил бы, если б не ревизия? Никогда. Будто у меня лошадей
табун.
Для всех, кто жил не в роскоши, а по достатку, эта отговорка
была естественной, но только не для Спиридона. Да и сам он
понял, что ляпнул по инерции, на что Гурин улыбнулся.
— Много, Спиридон Спиридонович, много. — Григорий ещё
ласковей улыбнулся, а у Спиридона по спине пробежали холод-
ные мурашки, будто Гурин подслушал его клятву отдать все та-
буны на святое дело, а сейчас для вдовы и фронтовиков жале-
ет.— Я не обязываю. Я прошу помочь.
— Ладно. Разве что ради просьбы — Аксинье. А тебе…
— Со мной погоди. Я для себя в бою добуду. Ну, а Максиму?
Ведь не по пьянке он коня потеря, а в бою.
— Я одному фронтовику уже продал. — Спиридон не любил
ершистого Максима, не скрывал этого, потому и артачился.
— Елизару ты подарил. Да ещё строевого. За что он тебя
расцеловал. Ну, да это твоё дело, какую дарить. А вот Максиму
гужевую, для работы. Выручи земляка.
— Ладно. Вечером с заимки приведу. Только не обессудь,
бесплодная уже, — Спиридон повернулся к Максиму и зло по-
смотрел на парня.
— Ну, вот и дело, — сказал Григорий быстро, пока Максим
не выпустил свои колючки. — Готовь, Максим, упряжь. А может,
и в этом поможешь? — Обратился Григорий к Спиридону. Его
лицо стало наивным.
— Караул! — закричал Спиридон. — Грабют. Средь бела дня
раздевают! Рятуйте!
Гурин захохотал и хлопнул Игната по спине — трогай. Зас-
меялся и Максим, да такой детской, обезоруживающей улыбкой.
А Игнат насупился. Он не одобрял отцовского поступка.
Увидал в кругляшёк выпавшего сучка Корней Федотович Спи-
ридона мирно беседующим с Гуриным, а потом и хохот услыхал,
и не выдержал, вышел.
—————————— 355
— Как ты кстати, Корней Федотович! — обрадовался Гурин.—
Не заболел ли часом? Беспокоюсь уже — не видно соседа в поле.
И двор пустой. Али все уже в поле? Время упускаешь.
— Кто его знает, время то ли, то ли нет… Под пар пустил, —
несвязно и расплывчато отвечал Куприянов.
— Ну, не все же под пар! — изумился Гурин. — Над балкой и
в том году отдыхала. А земля нынче какая! Ты выходил? Пух.
Аснегу сколько было. Промочило на сажень, это уж точно. Зна-
чит, с урожаем будем.Нам ведь народ кормить. Завтра жду, а то
одному, ей-богу, скучно.
Куприянов понял, что его уловка с парами разгадана, поче-
сал затылок и вздохнул.
— Договорились, — подытожил Гурин и, подманив к себе
Василия Субботина, что-то прошептал ему в ухо.
— Не имеешь права! — вскинулся Василий. — Да она моя
кровная. Да я воевал за эту землю! Это революционное беззако-
ние. — От волнения, бедный, стал заговариваться.
— А если кровная, то и относись к ней, как к родной. Почему
не сеешь? — строго спросил Гурин.
— Так я — один. А тут — революция. Как-нибудь прошкан-
дыбаюсь. Не умру с голоду, — размазывал Василий.
Гурин узнал раскатовскую философию — философию лобот-
ряса.
— А ты женись, — посоветовал он станичнику.
— Да на ком, — усмехнулся как-то нехорошо Василий, буд-
то и девок для него подходящих не было. Это не понравилось
Григорию. Собственной исключительностью, высокомерием ве-
яло от этих слов, а главное — от тона, и он подумал, с кем
поведёшься, от того и наберёшься. Имел в виду, конечно, Тимо-
фея. И отпала вдруг охота всерьёз советовать мужику одино-
кую женщину из заречного поселка. Он сказал по-прежнему
напористо:
— А на Матрене Банкиной.
Кажется, все прошлые и все будущие удивления собрались
на лице Василия. Он долго не мог и слова молвить.
— А что я с нею делать стану? — испуганно пролепетал он.
— Не волнуйся, она подскажет, — успокоил Гурин, задом
вспрыгивая на телегу рядом с Фастиной, и словно впервые уви-
дав Василия, шутовски удрог. — Ишь, какой бравый! Да ещё с
356 ——————————
ружьём. Но если завтра не увижу в поле — пеняй на себя. И ты,
и твоя благоверная.
Василий тряхнул свою неразлучную на плече. Может, он бо-
ялся оставлять её в своей бобыльской избёнке, может, таскал для
солидности. «А могёт так быть, чтобы ружьё мужику заместо
жены служило?» — шутили казаки по этому поводу.
Куприянов крякнул и поспешил к себе. Никому не давал
поблажек председатель. Колёса стукотали, нагоняя. Куприянов
машинально оглянулся да и попал взглядом в добрые и усталые
глаза Гурина.
— За тобой там маленький должок по списку, — сказал Гри-
горий.
Куприянов кивнул — помню. Он оценил тактичность Гури-
на, который мог, да что там, обязан был для престижа власти
сказать по постановлению Совета, но сказал мягче, уважитель-
нее. Зачем клевать человека от имени власти, да ещё при людях.
«Прав Спирька. Если бы все большевики были такими, как
Григорий», — подумал Куприянов. Это был, пожалуй, первый
случай, когда Корней Федотович безоговорочно согласился со
своим соперником.
— Но как же ему не легко. Наорать, обязать, приказать куда
проще, — проговорил он, отпирая калитку и глядя на телегу,
увозившую Гурина.
На опустевшем плацу остались три деятельных бездельни-
ка— двое с наганами, третий — с винтовкой. Натали стояла на
высоком крыльце и смотрела на троицу, но интересовал её один,
тот стройный, красивый, тёмно-русый, то и дело поводивший
головой, как олень во время гона. Натали загадочно улыбалась.
Заметив открывшуюся калитку, шмыгнула в дом.
Назавтра и Куприянов, и Василий Субботин со своей женуш-
кой — могучей и властной бабищей выехали в поле. Вася тускнел
и сжимался от одного лишь взгляда Благоверной, отчего винтовка
казалась особенно длинной. Он суетился и торопил артельку:
— Поехали, или что?
Дни стояли чудесные — тёплые, не ветреные, как часто слу-
чалось на посевную, когда глаза песком вышибало, когда скри-
пел он на зубах, когда попадал в варево, как ни укрывай.
К середине третьего дня Андрей и Евгений досеяли Фасти-
нину делянку и на быках подвернули к Гурину с сеялкой и тремя
боронами.
—————————— 357
— Помочь, товарищ председатель? — сказал Евгений.
Тон ровный, смотрит доброжелательно. Гурин и Павел Кузь-
мич шли с лукошками, методично взмахивая правой рукой, и
золотым дождём семена пшеницы ложились в землю. Флора и
Карпуша водили за ними быков с боронами и с большим интере-
сом поглядывали на молодых городских людей.
— Спасибо. Спасибо. От помощи не откажемся. Только вон
там. — Гурин указал на секунду освободившейся рукой за ло-
жок.— Аксинье Астаховой. Иди с ними, Павел Кузьмич, а тут
мы сами завершим да и к вам приедем.
Артелька Трофима Еримеева оказалась не очень сильной, Дор-
мидонт Григорьевич, как ни крути, старик, Карпуша — мальчиш-
ка, а Григорий — пока не в полной силе мужик, и Трофим, кото-
рому выпало больше других разных забот. Слава богу, что жен-
щины все работящие, неутомимые. На том и скреблись к завер-
шению посевной.
Добровольцев за ложком не ждали, но помощь охотно приня-
ли, и молодые люди опрокинули бороны зубьями вниз, заправили
зерном сеялки. Женщины повели быков. До позднего поздна, до
вечернего костра трудились молодые в еремеевской артельке. Дав-
но уже солнышко ушло на покой и потянуло за собой розовый
полог заката, а крики девчонок-погоняльщиц не стихали: не толь-
ко весенний день год кормит, но и минуту со счетов не сбрасывай.
Едва перекусив на ходу, и снова в борозду. Посевная неделя — это
высшее напряжение сил. После посевной станица отдыхает, при-
ходя в себя от собственного беспощадья. Отмывается и отпарива-
ется в банях, отлёживается на полатях и откряхтывается от ною-
щих рук и ног и поглядывает на небо — дождичка ждёт.
Но не только добрый ангел посетил станицу в те благодат-
ные дни. Побывал здесь и Угрюмый. Выждал в засаде, пока и
самые неторопкие в поле удалились, и из ближнего проулка, ведя
лошадь на поводу, нырнул за высокий спиридоновский заплот.
Никем увиден не был, да вот от Максима не утаился. Когда ми-
нут через двадцать вышел обратно, то Максим стоял у плетня
напротив калитки и грыз семечки. Угрюмый колыхнул на него
звериные зрачки и свернул в прогал. В седло он вскочил за ого-
родами и скрылся в зарослях ольховника…
Тётка Маня в тот день наводила порядок в гостиной после
Андреевых выкрутасов — забелила грязь на стенах возле запоров
и замывала полы, и вовсе не ждала страшного гостя. Он появил-
358 ——————————
ся бесшумно. Тётка Маня, увидав его внезапно, так и плюхну-
лась задом на мокрый пол. Угрюмый ухмыльнулся, вынул из
кармана штанов новенький широколопастный ключ и отпёр им
хозяйский кабинет. Долго стоял на пороге, по воровской привыч-
ке изучая обстановку небольшой квадратной комнаты, в которую
никогда не имел доступа. Массивный двухтумбовый стол у окна,
приземистое кресло напротив духовки и скамейка для ног возле
неё.
Все ящики стола оказались запертыми. Это его не расстро-
ило. То, что он искал, вряд ли хранилось в столе. Упругими
шагами он проверил все половицы, но лиственничные плахи
даже не скрипнули. Затем он молотком на коротенькой ручке
простучал весь обогреватель печи — всюду был одинаковый,
глухой звук.
— А ведь где-то хоронит. С Архиповым за коня самородками
рассчитался. Да и за хлеб монетами получил. — Он обшарил
карманы спиридоновской шубы, висевшей в углу. — Ни осьмуш-
ки денег. А ведь где-то здесь тысячи лежат. Ломом бы пройтись,
сразу бы посыпались. Ну, ничего, до своего часа пускай лежат.
Угрюмый запер кабинет и двинулся к тётке Мане, подняв-
шейся, но так и не приблизившейся к запретному порогу.
— Ну, давай, да я поеду, — сказал, протягивая руки.
Но тётка Маня схватила тяжёлый табурет и нацелилась им в
окно.
Угрюмый медленно опустил руки и отступил. Брать силой
или хитростью не решился. Баба явно настроилась на тарарам, и
поэтому удалился, словно тень. По приглушённому шуму в при-
хожей тётка Маня поняла, что гость вышел, метнулась к двери и
кинула крючок на петлю. Из дальнего бокового окна увидела
наискосок Максима Шведова, а потом и Угрюмого, но уже в про-
улке. Она опустилась на табурет, который до сих пор прижимала
к груди, и уронила руки на колени. Взгляд у неё был печален.
Произошло и ещё одно событие, тоже не ускользнувшее от
стоглазого…
* * *
Корней Федотович, по возвращении с плаца, заложил дву-
колку и укатил в соседние посёлки собирать сеяльщиков на зав-
трашний выезд в поле. Люди это были постоянные, испытанные,
сведущие. Тем, кто не успел уйти к другому хозяину, он вёз ра-
—————————— 359
дость, тем же, кто успел надеть не обношенный хомут — огорче-
ние, так как все они дорожили наймом к Куприянову — он пла-
тил и кормил не скупо.
Трое бездельников всё ещё слонялись по плацу, не зная, куда
себя деть. Увидав Корнея Федотовича, пристращённый Гуриным
Василий, тряхнул свою неразлучную на плече и затрусил до-
мой— тоже готовиться. Максим поплёлся в Совет, и на дежур-
ство и на отлёжку — чувствовал он себя неважно. От фельдшера
Сенотрусова с неохотой брал лишь порошки и таблетки и не
хотел слышать ни о прогулках в пробудившийся, целебный лес с
березовым соком, ни об усиленном питании и закалке. Он очень
высох и стал хрипло кашлять. Не послушался он и Григория.
— У всякого своя судьба, — отрезал, глядя в оконце. Гурин
пригнулся и вышел из кособокой Максимовой избёнки. Жалко
было ему терять друга, да ведь силком не заставишь к жизни
потянуться…
Тимофей остался один и, заложив пальцы за ремень, хозяйс-
ким, неторопливым шагом прохаживался по плацу. За ним в щёлку
заплота наблюдала Натали. Это не было простое женское любо-
пытство.Тут чувствовалось какое-то намерение. Однако в его
исполнении она сильно колебалась. То решительно взмахивала
рукой и отчаянно вскидывала голову — была ни была! — то об-
мякала и в раздумии пощипывала подбородок. И всё-таки она
откинула прочь сомнения.
Через лаз в дальнем конце огорода, которым зимой пользова-
лись заговорщики, попала в заросли шиповника, осинника и вы-
нырнула из них напротив Тимофеева проулка. Скорым шагом
пересекла улицу и скрылась в тени высоких плетней. Она не
таилась, но и старалась не высовываться зря, отчего украдчи-
вость проглядывала ещё сильнее.
Пуста станица, да не мертва. Там старухи возятся в огородах,
там широкозадая, тяжёлая молодуха переваливается по двору,
как утка, там какой-то дед плетень правит. Каждый из них что-
нибудь да видел — как шла, как вошла в раскатовскую избу, как
вышла оттуда. Как ни сжимался человек, но мышкой не стал, под
лопухом не проскочил. Глаза есть — вот и видят, а ум это сам
собою отмечает. Увидал Натали и Максим с крыльца Совета.
Ухмыльнулся.
Не успела Натали и сени Раскатовские миновать, как седая
высокая старуха сказала своей толстенькой соседке:
360 ——————————
— Немтуха-то к Тимохе пошла. И кофта новая, и юбка.
— На приём. Ведь он ещё тот кобеляка.
— Вот стерва. Мало ей Корнея.
Женщины были стары, мудры и грубоваты. И рассуждали
прямодушно — к одинокому мужику так просто во всём новень-
ком не бегают.
Как тётка Маня не ждала в то утро Угрюмого, так и Тимо-
фей, разумеется, не ждал Натали. Он стоял в гимнастёрке в рас-
пояску, когда она появилась на пороге.
— Привет, — сказал он обыденно.
Натали кивнула.
— Проходи, — пригласил он.
Она вошла.
— Что скажешь? — Тимофей оценивающе скользнул по гос-
тье глазами. Крепка, ладна и не дурна. — Ну?
Она показала руками — круглая борода.
— Куприянов? — уточнил он.
Натали кивнула и показала — острая макушка.
— Спиридон, — сразу сказал Тимофей.
Натали потопталась, скривив ноги, ладонью показала от пола
метра полтора, а вокруг лица нарисовала круг.
— Евлаха? — спросил Тимофей, но Натали отрицательно за-
мотала головой и дорисовала портрет — растянула в щёлки свои
глаза.
— Доржиев, — уверенно сказал Тимофей. — И что они?
Натали показала — сыплется зерно и характерно потёрла паль-
цами.
— Так. Сговорились продать зерно? Ну, с этим ты, голубуш-
ка, опоздала. Они продали его советской власти.
Натали растерянно приставила указательные пальцы к вис-
кам и замычала.
— И скот? — спросил Тимофей. — Так они его пригнали. И
тут к ним зацепки нету.
Натали стегнула воображаемым кнутом и показала — скачут.
Много лошадей. Провела по столу черту. За эту черту поскакали.
— Елизар, — сказала она сдавленно.
— Удрать хотят? Ну и скатертью дорожка. Они договори-
лись об этом?
— Угу.
—————————— 361
— Так-так. — Тимофей двинулся вокруг Натали. — Да ты,
выходит, слышишь? А калякать умеешь? — Он остановился пря-
мо перед нею.
— П…ло..хо, — зачем-то соврала Натали.
Может и услыхал это Тимофей, но заговорил о другом, пря-
мо ей в лицо:
— Молодец, что информируешь. Они — враги, поняла? И не
хотят нашего всеобщего счастья. Они — эксплуататоры, кровосо-
сы. Вот и тебя за бесплатную работницу Куприянов держит. Има-
ло ли что могут замышлять. — Тимофей говорил отрывисто, не-
связно. Голос его дрожал. Он надвинулся на Натали и потеснил
её к кровати, задирая юбку спереди…
А ей его страсть была лестна — молодой, красивый, пылкий
и без Корнеевой бороды, под которой она каждый раз задыха-
лась.
После он сказал:
— Я пока слабый. Но без этого нельзя. Вот окрепну, и мы
дадим копоти.
Натали села в кровати, убрала его руки из-под кофты, опус-
тила голые ноги на пол и спустила на них закаченную юбку.
Встала. Он повернул её к себе лицом.
— А разговаривать и не учись, — начал наставлять. — Чтобы
не засыпаться. Быть немтухой при твоём задании очень выгодно.
Делай вид, что ни бум-бум. Ну, а теперь шагай. Если что, Гурина,
мол, искала. — Он до пояса провёл руками по её тугим бёдрам
под юбкой. Глаза Натали сияли.
Вечером законная жена была с мужем неласкова. Именно,
законная. Так как две недели назад Гурин вручил им документ,
что гражданка Наталья Герасимовна Гордиевич и Корней Федо-
тович Куприянов являются мужем и женой. Делал это с большой
неохотой и даже пытался отговорить станичника от женитьбы,
но тот уперся на одном:
— Полюбил я её. — Твердил одно, как околдованный. И хоть
тресни.
— Бог с тобой, — сказал Григорий. — Приходите завтра.
И они пришли. И унесли бумажку с печатью. Да если б та
печать сердца скрепляла!
Она толкнула на стол холодный ужин и ушла в спальню,
хотя он просил сделать для работников ужин горячий. Хорошо,
что среди приехавших оказалась семейная пара. Женщина обо-
362 ——————————
дряюще кивнула хозяину, чтобы не огорчался, нас, баб, и сам
чёрт порой не поймёт! И мигом организовала горячее. За разог-
ретым борщём и аппетитными котлетами столковались об усло-
виях найма. Кто-то из восьми человек остался здесь, при доме
на всё лето, кто-то уезжал на заимки, кому-то выпала дальняя,
кому-то ближняя. Распределились по-доброму, так как хозяй-
ство Корнея Федотовича и предстоящие работы знали по про-
шлым годам. Семейные вновь попросились в предгорье, к мо-
лочному стаду. Молодой малый пошёл в бычатник помощни-
ком к Илье Цыбикову. Короткостриженный здоровяк и щуп-
лый старичок, друзья, снова выбрали чабанскую службу, а трое
пошли в косари, как и в прошлом году. Ну, а завтра все гуртом
начинали сев. Для этого и постоянных заимщиков вызвали —
они ввалились распаренные баней и тоже с бутылочкой. Это
уже — закон. Но Корней Федотович не сделал для них исклю-
чения. Бутылку спрятали, не обидевшись, чтобы наклонить её
опосля, вне этих строгих стен. Шум, гвалт. Все знакомые. Стол
снова заполнился снедью — простой и сытной. Чтобы не стес-
нять встречу старых друзей, Куприянов ушёл к себе. Натали
лежала посреди широкой кровати лицом к стене. Корней не стал
её беспокоить. Ушёл в другую комнату, хоть и надо было бы
потолковать кое о чём накануне большой работы. А главное — о
кормлении людей в поле. Туда ли поедет для готовки, как и все
хозяйки, или дома кашеварить будет и обеды привозить туда?
Корней был согласен на любой вариант, но ему хотелось видеть
свою Натали рядом с собой, то есть в степи…
Он был на ногах по серенькому свету, но Илью Цыбикова
уже не застал — угнал быков на пашню. Земля была далеко, пока
дотелепают тихоходы. Работники грузили мешки с семенным зер-
ном на телегу. Когда короткостриженный вскидывал мешок на
плечо, рубаха на нём поехала от ворота до подпояски. Он засме-
ялся. Щуплый старичок споро, но бережно укладывал подавае-
мый ему скарб на дно широкой бестарки. Инвентарь был уже
уложен на другой телеге. Одним словом, снарядились основа-
тельно. Бережно выкатили из сарая две сеялки. Впрягли в них по
паре ездовых лошадей. Словно по сигналу первой пташки, заще-
бетавшей в сумеречном логу, куприяновский обоз выехал за во-
рота. Было так рано, что и подойники — этот верный признак
пробуждения — ещё не звенели.
Натали к хлопотам не подключилась. Лежала по-прежнему,
отвернувшись к стене. Ни завтрака, ни обеда она не привезла.
—————————— 363
Люди жевали, у кого, что нашлось, запивали водичкой из ручья и
с недоумением и сочувствием поглядывали на расстроенного хо-
зяина.
— Извиняйте, любезные. Но отвечеряем как следует, — ска-
зал он и пораньше поехал в станицу.
Дома за три его остановила высокая старуха.
— Твоя-то к Тимохе шастает. И вчера, и сегодня. Посиди, и
сам увидишь. Там она сейчас.
Вожжи выпали из рук Корнея Федотовича. Он обмяк, сде-
лавшись вдвое меньше. Сидел истуканом и не знал, что делать —
домой ли ехать, или в поле возвращаться. Старухе он верил. Знал
её прямоту и честность, нетерпимость к двуличию.
— Можешь меня не прощать, — сказала старуха и ушла.
А вскоре через улицу, за огородами он увидел принаряжен-
ную Натали, выходящую с чужого двора. Он повернул в поле.
Приехал, снял работников, и потянулся куприяновский обоз средь
бела дня назад, вызывая всеобщее удивление. Гурин на немой
вопрос Дормидонта Григорьевича недоумённо пожал плечами.
Дома Корней Федотович устроил для сезонников прощаль-
ный ужин. За столом ничего не ел. Отрешённо ковырялся вил-
кой в тарелке. Жутко было смотреть на серого, смятого мужи-
ка. Против появившейся бутылки не возражал. Все уже знали
о случившемся. Женщина-работница плакала и обнимала Кор-
нея, возможно и сама когда-то испытавшая предательство. Удар
был жесток, но, щадя хозяина, никто не обмолвился худым
словом о Натали — мало ли, а вдруг утрясётся. Чего в жизни
не бывает. И лишь один короткостриженный, всё в той же
разорванной рубахе, загремел могучим басом после двух вы-
питых стаканов:
— Хошь, я её, падлу, за ворота выкину? Хошь? Жил один и
живи, значит, судьба такая.
Куприянов удержал его и щедро расплатился с работниками.
А в это время разъярённый Гурин тряс Тимофея за грудки:
— Как ты мог! Ты не большевик, ты — развратник. Тебе
лишь бы напакостить.
— Да ты на себя оглянись, — злобно смеялся ему в лицо
Тимофей.— Или не ты увёл чужую жену? Вот то-то же. А ещё
мораль читает.
— У нас с Флорой совсем другое дело, — опешил Гурин.
364 ——————————
Спасибо тебе, товарищ, за твою безоглядную нерассудочность,
за то, что живёшь сердцем. Книг ты немало прочёл и знал уже,
что пошлость нагла и нахраписта, что все твои прегрешения и
явные, и мнимые, и даже чистые помыслы будут кинуты в тебя
смертельными каменьями. И попробуй устоять под ними.
Тимофей захохотал пуще прежнего при виде растерявшегося
Гурина.
— Да дело всегда только в одном! — Он звонко щёлкнул
оттопыренным средним пальцем правой руки о ладонь левой. —
Вот и всё.
От удара в скулу он улетел в дальний угол комнатёнки.
— Подлец! — сказал Гурин и вышел.
Ксения Алексеевна встретила появление сына расширенны-
ми глазами. Он сплёвывал сукровицу в ладонь.
— Ты, как всегда, на месте! — саркастически бросил он. —
Как зоркий и бессменный часовой.
Гурин уехал в станицу вслед за Куприяновым. Чуя неладное,
сразу же зашёл в Совет. Максим был на месте.
— Что случилось у Куприянова? — спросил Григорий.
— Да, Натали, сука, с Тимохой…
Встревоженная Флора встретила Гурина в полуверсте от ла-
геря. Было уже темно.
— Личные дела, — сказал он, ведя коня на поводу.
Назавтра большинство артелек заканчивали сев. Здесь жен-
щины сворачивали табор, а мужчины шли помогать соседям. Смот-
ришь, и у тех дело закруглялось.
Фёдор Чекмарёв выпустил чапиги и рухнул на землю рядом
с Соней, только что затянувшей узлом скатёрку с мисками и
кастрюлями. Попробовал пошевелить пальцами и не смог — зас-
тыли толстыми чёрными клешнями.
— Хоть молотком распрямляй, — сказал устало. — Зато всё —
шабаш! — и засмеялся, откинувшись на спину. А Сонька — попе-
рёк него.
Гурин вывел лошадь на закраек и отцепил борону, распря-
мился.
— Верят ли люди в сбывшуюся мечту? В своё поле, в общую
судьбу?
— Конечно, верят. Иначе бы не пели, — сказала Флора, с
улыбкой глядя на Карпушу, заглянувшего под платок с приго-
товленным ужином. Проголодался парнишка.
—————————— 365
А песня тихая, величавая катилась с верховьев Геремнака,
как знак того, что возвращаются труженики домой и готовы взять
с собой всех остальных. Песню подхватили негромко Фёдор и
Соня. Отпели слаженно куплетик.
— Ну что, Федя, куда тебя готовить — в тайгу или на фронт?
— На фронт, — как о само собой разумеющемся ответил Фё-
дор.
Сонька так горячо и так опрометчиво поцеловала мужа, что
едва вырвалась из крепких его объятий. Но не здесь, а возле
кусточков, куда они укатились.
— Тпру, тпру, — кричала Соня, расправляя высоко заворо-
тившийся длинный подол юбки и, смущённо потупясь, шепнула
ему:
— Крёстная ощупала, говорит, дитё завязалось.
— Что! Епишкина мать! — Фёдор подхватил её на руки и
закружил.
А потом они ехали на невысоком, но широком возу свежена-
кошенной травы, обнявшись и негромко мурлыча какую-то пес-
ню. Но вдруг — от переполнявшего его счастья — раскинув руки,
Фёдор, этот главный голос станицы, запел во всю красоту и мощь
своего голоса:
— Я вернусь домой на закате дня.
Отхожу жену, обниму коня…
— Ах, ты, асмодей, несчастный. — Сонька навалилась грудью
на Фёдора и сомкнула свои сочные губы с его губами.
— Федька жизни радуется, — улыбнулся Никон Гаврило-
вич.
— Может оттого, что дитё наметилось, — отозвалась его жена.
Сонька ей поведала об этом, как крёстной.
— Вот и слава богу.
— Если б не война, Федя. — Соня прижала его ладонь к
своим губам.
— Ничего. Обернёмся и заживём, — ответил Федор.
* * *
По окончании посевной засобирался к табунам и Данилка.
Как ни уговаривал Глашу остаться, она не слушалась. В день
отъезда уложила свои пожитки в телегу и от своего не отступила.
Он и радовался и огорчался такому внезапному повороту — ведь
на семейном совете решили, что молодая будет ждать казака в
366 ——————————
доме его родителей, как и предписывали казачьи правила. Осо-
бенно расстроилась Данилкина мать.
— Может, мы не глянемся тебе, доченька? — начала она ви-
новато.
— Да что вы, маманя! — Глашиному изумлению не было пре-
дела. — Да если б все родители были такими. Я вас люблю. Но
без него не могу, — закончила она со слезами на глазах.
Старики пошвыркали носами — расставались с сыном и не-
весткой неохотно, и утешало лишь одно, что это в последний раз.
Такое слово дал Данилка. В предотъездовский день он сходил к
Спиридону — за указаниями и напутствием. Хозяин недомогал,
лежал в постели. Видно, через меру в поле наломался. Тётка Маня
принесла ему горячего чая и большую румяную шаньгу. Спири-
дон всё покорно принял и сказал:
— Служи, Данила Иванович, как служил, а за мной не пропа-
дёт. Для Капрала подходящих невест сам подбери, чтобы за га-
рем с другими жеребцами не бился. А то ведь ещё покалечат.
Ана воле определи подальше. Пускай без помех резвятся. Табун-
щикам вели в кибитках не прохлаждаться. Время-то лихое. А я
вот оклемаюсь и подъеду.
— Что о Капрале говорить, если на нём Андрей красуется, —
сказал Данилка и поднялся. Ему и самому хотелось появиться на
летних выпасах с красавцем Чистокровным и полюбоваться им
на просторе да в окружении кобылиц.
— Ты не серчай, — успокоил его Спиридон. — Через недель-
ку я его доставлю. Ну, бывай здоров. С Глафирой-то обвенча-
лись?
— Обвенчались.
— Подарок за мной, — пообещал Спиридон.
— До свидания, — сказал Данилка и вышел.
В передней тётка Маня нагрузила его тяжёлым мешком с
провизией и сделала знак, чтобы не артачился. Вчера он заез-
жал сюда, она щедро грузила на телегу, а сегодня ещё добавила.
Обняла и поцеловала. Не было вульгарной и расхрястанной бабы,
а была опрятная и доброжелательная тётенька, заботливая хо-
зяйка.
— Спасибо, — Данилка вскинул мешок на плечо.
За несколько дней посеребрилась голова у Корнея Федото-
вича.
—————————— 367
Уехал он на дальную заимку, чтобы на природе, среди коров
и телят зарубцевать жестокую душевную рану. Туда и нагрянул
Андрей на Капрале, опередив на версту Елизара и Евгения. Сто-
ял и смеялся, как они скачут к заимке. Не чета Чистокровному
были их лошади, хоть и были не из худших.
Елизар крепко пожал руку Корнею Федотовичу и без лиш-
них разговоров предложил:
— Давай проветримся, Корней, — и подмигнул.
Куприянов понял, о чём речь, но вида при работниках не
подал и сказал с сожалением: — Куда уж мне, старику.
— Ну, как хочешь. А я-то думал — оседлает, и за компанию.
Провожая гостей, Куприянов подсказал три фамилии своих
не нанятых ныне работников, знакомых с табунщицким делом:
— Я виноват перед ними. Да так уж получилось. Атаман-то
вознаградит?
— Думаю, не пожлобится, — ответил Елизар.
— Ну, вот и подзаработают. А кони у них добрые.
На удивление и удачу все трое согласились на рейд в Мань-
чжурию, но Елизар решительно отстранил от дела щуплого ста-
ричка, готового, как видно, за своим короткостриженным другом
хоть на край света. Обиды не было, мужичонка понимал, дело не
шуточное. А у Семейного ажник глаза заблестели. Договорились,
что встретятся за рекой, в сосняке у Кислого ключа как бы слу-
чайно рано утром в среду, то есть через два дня.
Мария хорошо снарядила мужчин в дальнюю дорогу — об-
стирала, положила смену белья, провизию. Когда Елизар засовы-
вал маску в перемётную сумку, она зябко передернулась:
— А это зачем?
— Да поменяю на что-нибудь. Азиаты любят всякий страх
господний, — улыбнулся Елизар.
Назавтра Евгений и Андрей неспешно проехали по станице,
потолкались на отживающей свой век почтовой станции, где по-
прежнему любили останавливаться путешественники, купцы и
промышленники, предпочитавшие коляску и карету тряской и
прокуренной «железке».
Попутчиков в сторону Зубаревской не нашли, выехали на
Московский тракт и лёгкой рысью направились на Запад. Оде-
ты они были по-походному. У каждого лёгкие перемётные
сумки и оружие, что никого не удивило. Здесь, скорее, стран-
ным было видеть казака без винтовки. Задание Елизара они
368 ——————————
выполнили — многие из станичников узнали, что на этот раз
городские дружки решили посмотреть на житьё-бытьё в со-
седнем стане.
А утром следующего дня исчезли из станицы Елизар и Сём-
ка. Сбежал сам караульщик, приставленный Игнатом к Елизару.
Вот так дела — оставил с носом своего патрона, тоже намеривав-
шегося побывать у Семёнова.
Но Спиридон отнёсся к бурному возмущению сына совер-
шенно спокойно.
— Это я велел взять его. Двое своих — Андрей и Сёмка —
надёжнее, чтобы Елизарку от дури остеречь, — сказал он.
— Я и один бы мог, — заявил Игнат, сжимая кулаки.
Спиридон на это лишь вздохнул. Вражда между братьями
могла бы только навредить.
— А если меня мобилизуют в красные? Свои же пулю в лоб
всадят, — сокрушался Игнат.
— Не мобилизуют. Ты под бронью. Угомонись, — рассердил-
ся Спиридон. — А вот Сёмке уже бумажку принесли…
Дело в том, что Елизар накануне тайком побывал у Спири-
дона и обсудил с ним все детали будущего рейда. Не было ни
Доржиева, ни Куприянова. Присутствовал Андрей, очевидно, как
представитель хозяина. К нему часто обращался Спиридон. Это
нисколько не обижало Елизара — добро-то ихнее, им и распоря-
жаться. Но когда Спиридон вздумал диктовать маршрут, Елизар
набычился:
— Я те места знаю лучше, чем ты свой двор. Так что уж сам
разберусь.
Тут Спиридон и попросил взять с собой Сёмку, чтобы спря-
тать от призыва в Красную Армию.
— Его возьми, а он за собой Угрюмого притащит! — Елизар
со звоном сомкнул костыли. — А это делу — писец. Если Угрю-
мый появится, я всё брошу.
— Не появится, — заверил Спиридон.
А чтобы вышло именно так, Елизар поднял Сёмку в после-
днюю минуту, и тот не смог сообщить ничего в Пушкарёвскую.
Вместе они переправились на пароме на ту сторону реки.
Елизар стоял, облокотившись на перила, и любовался про-
сыпающейся Ингодой. Она всегда напоминала ему Марию перед
—————————— 369
пробуждением — та же нега, покой и безмятежность. Ушли годы.
Они почти старики, но те минуты, когда он, опершись на локоть
над спящей молодой женой, любовался ею, живы, и умрут только
вместе с ним.
Отправляясь в рейд, он не видел в нём опасности, и всё-таки
попросил Ингоду:
— Ты ведь и к Земле, и к Богу ближе, — сказал он. — Замол-
ви за нас словечко.
Невыспавшийся Сёмка тупо глядел, как Елизар купает свои
руки в дымящейся воде.
Спиридон пообещал, что Угрюмого не будет, но Елизар хо-
рошо знал этого старого лиса и поэтому слил свою команду вое-
дино далеко от Кислого ключа, где бултыхались в деревянных
лоханях со своими радикулитами и ревматизмами как буряты,
так и русские. Заговорщики поодиночке потянулись на юг, не
теряя из вида Елизара, знавшего все тропинки и дорожки. Съеха-
лись в низине, на едва приметной старой караванной дороге. Этот
заброшенный путь был когда-то самым коротким в Монголию.
Спешились на минуту возле захиревшей табисы. Угрюмого не
было. Елизар успокоился.
Но тут обнаружилось, что их не шестеро, а семеро.
— Вот тебе и хрен на скамеечке! — Изумился Елизар. — А ты
откуда взялся? — обратился он к молодому краснощёкому юно-
ше, уверенно сидящему на крепком кауром коне.
— Это наш новый друг, — сказал Евгений. — Захотел с нами.
Ты не против?
— «Наш друг», — проворчал Елизар. — Как это просто у вас.
Едем до зари. Рысью. За мной, — скомандовал он. — И не шибко
растягиваться. Будут крутые свороты.
Июньские ночи в Забайкалье коротки. К двенадцати едва
потемнело, а в половине четвёртого снова серенький свет. Елизар
прибавил ходу, словно спеша к какому-то моменту. И вот горы
понизились, а лес как-то вдруг кончился. И открылся перед всад-
никами бескрайний простор с теряющимися в сереневой дымке
лысыми пологими холмами, солнцем встающим и лёгкой кисеёй
тумана по лощинам. Елизар остановился и, возможно, как когда-
то Ермак в Сибири, так и он сейчас, простёр вперёд десницу и
сказал дрогнувшим голосом:
— Это — Даурия! Здесь мы, что иголка в стоге сена. И сто
дорог в любую сторону. Но нам нужна только одна. Вперёд,
370 ——————————
орлы!— крикнул Елизар, видя восторг на молодых лицах своих
соратников, и отпустил поводья.
И лошади, и люди, морально и физически уставшие от стес-
нённого лесного пути и веток, хлеставших по лицам, в едином
порыве устремились навстречу степному дыханию. Устремились
так, словно не было позади утомительного суточного перехода.
Мчались с гиканьем, растянувшись широкой цепью, отдыхая от
затылков и крупов маячивших двадцать часов перед глазами.
Полудничали коротко в уютном леске с хрустальным род-
ничком. И снова в путь. Какими приметами руководился Елизар
в степном безбрежии неизвестно, однако вывел команду точно на
размахнинский отвод.
Первый же встреченный атарщик, при появлении вооружён-
ных людей, круто завернул косяк и погнал его в степь. Но раз-
глядев знакомого, вернулся. Был он чёрен от загара, широко-
груд, и выглядел в седле квадратным шкафом. Короткие, ого-
лённые по локоть руки лежали на луке седла. В них чувствова-
лась могучая сила. Евгений, Андрей и Краснощёкий восхищён-
но переглянулись. Это был давний и верный куприяновский
работник, Анимил Крайнев, иногда бывавший в Размахнинской
и знавший Елизара.
— Здорово, — сказал он. — По делу, или туда?
— По делу, — уклончиво ответил Елизар, пожимая протяну-
тую руку.
Ладонь у мужика была сродни ему самому — квадратная,
каменная, и Елизаровская, вовсе не аристократическая, казалась
в ней младенческой. Елизар наморщился — у кого ещё он видел
такие ручищи? И вспомнил — у Епифана. Улыбнулся сам себе —
не все мозги проспиртовал, если тридцатилетнюю давь помнит.
— Лагерь всё там же?
— Там же. За прудами, — ответил атарщик, окинул изучаю-
щим взглядом отряд, и поскакал к темневшему невдалеке кося-
ку. Ни вечером, ни утром, он не появился. Пропал вместе с та-
бунком, как его ни искали на зорьке. Пропали и ещё два купри-
яновских косяка. Учуял неладное Квадратный и приказал своим
помощникам убраться подальше. Но Елизар такому повороту даже
обрадовался.
— С этим шкафом свяжись, хлопот не оберёшься. Но он меня
не проведёт. Не сегодня, так в следующий раз я его заарканю.
—————————— 371
Из трёх спиридоновских косяков сбили табун в пятьдесят
голов и неспешно двинулись в путь. Отбором лошадей командо-
вал Андрей. Елизар стоял в сторонке. Как и наметили, на второй
версте завернули на доржиевский выпас. Здесь уж Елизар высту-
пил вперёд.
— Кто из вас Церемпил? — громко спросил он.
— Я. — Молодой, крепкий бурят в старой, залатанной одежде
вышел вперёд и поклонился. — Я — Церемпил.
Другие атарщики тоже поклонились. Были они ещё оборван-
ней.
— Хозяин велел отделить сто объезженных пяти-шестиле-
ток,— приказал Елизар.
Буряты-табунщики подчинились и без промедления доста-
вили косяк из девяносто двух лошадей монгольской породы.
Лошадки хоть и были малорослы, но подбористы и шустры.
Доржиев за престижем, подобно Спиридону, не гнался и выра-
щивал коней для местного рынка. Таких лошадок у него было
несколько тысяч.
В просторной, зелёной долинке случайно наскочили на куп-
рияновский табунок. Елизар загоготал от радости, не успел Квад-
ратный всех увести. Но тут у него над головой просвистела пуль-
ка. Стрелял одинокий всадник с дальнего увала. Пока Елизар
выпрастывал карабин из петли под обрубком ноги, всадник скрыл-
ся, выстрелив ещё раз. Ему успел ответить лишь Короткостри-
женный.
— Ну, Квадратик, погоди, я тебя обкатаю, — пообещал Ели-
зар, сразу понявший, что это был Анимил.
После выстрелов табунщик из приветливого превратился в
буку.
Не отвечал ни на один вопрос, будто не слышал. Табунок
располовинили и забрали вместе с жеребцом, не захотевшим по-
кидать маток.
Удивительно свойство человеческой памяти с помощью ма-
лозначительных штришков и деталек восстанавливать в полном
объёме давно позабытое. Так было нынче с Елизаром. Только
первые шаги он сделал в смущении, но вот засветился сединой
клок ковыля, и на десятки вёрст вперёд открылся ему путь меж
одноликих увалов. Теперь он верил, что выведет свой караван к
любому озерцу или ручейку, если это потребуется.
372 ——————————
На ночное остановились в просторной котловине с родника-
ми под левым крутобоким склоном. Вторую ночёвку Елизар уст-
роил под Буханочкой, сопкой, издали похожей на пышный
деревенский каравай.
В эту ночь выпало ему дежурить. Он, как филин, видел в
темноте каждую лошадь и, кружа вокруг табуна, даже для малой
нужды не покинул седла. Карабин держал наготове. По серенько-
му свету его сменил Евгений. Пришёл по своей воле. Елизар был
тронут. Табунщики спали рядком, укрывшись сёмкиной буркой,
которую он возил за собой и зимой, и летом. Елизар кинул голо-
ву на седло, вытянул на траве единственную ногу и в ту же се-
кунду заснул.
К вечеру третьего дня они прибыли в расположение семёнов-
ской армии, и через двадцать минут от табуна в сто восемьдесят
две головы не осталось ни одной. Мало того, у Сёмки чуть не
увели осёдланного коня вместе с войлочной скаткой, пока он
сидел в уборной. Услыхав возню за дощатой стенкой, выскочил,
догнал, придерживая спадающие штаны, отобрал.
У Елизара сложилось впечатление, что пригнанный табун
был просто-напросто разворован кем попало. Лошадей хватали и
военные, и юркие штатские, и какие-то бабы, а может это были
вовсе не бабы, а мужики только почему-то в длинных цветастых
халатах и с косичками на затылке.
На ночлег их разместили в просторной армейской палатке.
Хорошо накормили из офицерского котла. Маркитанты-проны-
ры— и китайские, и русские предлагали изобилие всяких това-
ров, начиная от безделушек до женщин. Но размахнинцы про-
явили к соблазнам твёрдость, но всё глядели с удивлением на
богатую вольницу: фуры, распираемые товаром, повозки с ору-
жием, телеги с провиантом — вскрытые бочки с лососем и соло-
ниной, мешки с мукой, крупами, сухарями, дымящие полевые
кухни, столы с колбасами и окороками возле палаток. Разноли-
кие толпы, разноязыкая речь.
Елизар спросил полковника интендантской службы Бирюко-
ва, прискакавшего при их появлении, о Семёнове.
— Это мой родственник, — добавил он с гордостью.
— Григорий Михайлович на фронте под Читой. Скоро побе-
да и мы сворачиваем этот лагерь. Видите, какой раскардаш? Че-
рез недельку домой, в Россию! — закончил он патетически и
пожелал всем спокойного сна.
—————————— 373
— Я доложу о вас, — сказал Бирюков, отъезжая в сопровож-
дении остроносенького хорунжего с крошечной головкой.
Но спокойного сна не получилось. Шум и гам продолжа-
лись всю ночь. Где-то вблизи подрались, там кричали пронзи-
тельно женщины. Кто-то палил в воздух. Потом прибыли япон-
цы и протопали маршем под крики незнакомых команд. Какой-
то пьяный офицер ворвался в их палатку, обложил всех матом
и назвал подлецами, то и дело гудел паровоз, маневрируя, и
лязгали буфера. И вдруг задрожала земля. Яркий электричес-
кий свет полоснул по палатке. Это бронепоезд примчался с
фронта за снарядами и людьми. Никто, кроме Сёмки не сомк-
нул глаз. Тот, словно оказавшись в родной стихии бурлящего
бедлама, отоспался на славу, выглядел утром, как огурчик с
грядки, и сразу же начал шнырять по лагерю. Буквально через
пять минут притащил японский карабин с тремя полными под-
сумками и с десяток плоских штыков.
— Из них ножи получаются знатные. Сталь, что тебе бу-
лат,— сказал он, снова исчезая.
Тут Елизар вспомнил о своём товаре на обмен и вынул мас-
ку. За неё сразу же ухватились два китайца-торгаша. Но у них не
оказалось того, чего хотел Елизар на подарок Марии. Не было и
у третьего, четвертого. Это было странно. Маска, как видно, не
хотела уходить от своих, и тут размахнинцев прижали к палатке
сретенские Глумовы. Ехали развёрнутым строем на высоких, креп-
ких лошадях по узкому проходу, тесня всех и разбрасывая.
— Здорово, Афанасий! А вы тут как? — закричал Елизар от
радости, что видит земляков в этом Вавилоне.
— Здорово. — Отец братьев Глумовых подал руку Елизару. —
Скликает наш атаман смелых и преданных казачеству. Вот мы и
прибыли всей семьёй.
— Молодцы, молодцы! — крикнул Елизар и кинул страшную
маску Егорке.
— Носи, Ангелочек, и девок завлекай.
Молоденькая девчушка, лет четырнадцати, не больше, дочь
усатого маркитанта, видимо, отставного солдата, забыв про свой
лоток, с которого хватали конфеты юркие узкоглазые мальчиш-
ки, восхищённо смотрела на младшего Глумова, превратившись
вся в порыв. Она готова была прыгнуть к нему в седло, если он
сделает знак. И он поманил её ангельской улыбкой, от которой,
она словно зачарованная шагнула к нему и протянула вверх руки.
374 ——————————
Но отец её, строгого вида мужчина, развернул её лицом к себе и
что-то сердито сказал.
Во второй заход Сёмка припёр беремя всякой жратвы и рас-
сказал:
— Кашевар дрыхнет возле колёс. Вчера его японцы угости-
ли сакэшной водкой. Он выдул полведра, и всё ругался, что
слабая. А теперь не добудятся. Разбили всё его хозяйство, отлу-
пили поварёнка, за то, что встал на пути, и тащат. Вот и я
прихватил для обратной дороги. А на станции — бардак, — про-
должал он. — Хватай, что хочешь. Половину грузят, половину
растаскивают.
В том, что «на станции — бардак» размахнинцы убедились
воочию, когда сивоносый полковник повёл их туда за подарками
для себя и хозяев. Каким только барахлом не набивались ваго-
ны— шубы, пальто всевозможные, будто перевозили магазин, а
не военное имущество. И всё тюками. И всё по обычаю швырком.
Какие-то короба. Рулоны мануфактуры. Обувь мужская, женс-
кая, детская. Казачья амуниция. Обмундирование офицерское,
солдатское. Длинные зелёные ящики с винтовками, тоже зелё-
ные, но квадратные — с патронами, мотки проводов. На платфор-
мы закатывали приземистые короткоствольные орудия. Возле них
суетились японцы в серо-зелёной форме. Горбатенькими букаш-
ками лезли наверх эстакады китайцы с круглыми, туго набитыми
мешками на спине. Над ненасытным паровозным тендером сто-
яло густое чёрное облако угольной пыли. Один за другим над
станцией прошли два аэроплана. Бронепоезд «Мститель», коптя,
пробирался по забитым путям, направляясь к границе.
— Ничего нам не надо, — сказал Елизар.
— Да не стесняйтесь, берите, — настаивал полковник Бирю-
ков и совал в руки растерявшимся мужикам всякое тряпьё из
распотрошённых уже узлов.
Сёмка выбирал, что получше. Осмелел и Семейный. Наби-
вал узлы и крепдешином и суконными рубахами. Совал в них и
сапоги. И дамские туфли охапками. Два узла в перекид водрузил
на Капрала, не спросив разрешения на то у Андрея. А два узла до
палатки потащил на горбу.
Андрей держал Капрала на поводу и в барахольстве не уча-
ствовал. Он всю ночь, провёл возле жеребца, боясь, что его укра-
дут, не выпустил и в охраняемый загон, где было не меньше
полусотни строевых лошадей. Капрал вызвал всеобщий интерес.
—————————— 375
Вокруг него вились вечером, вились и сейчас. Полковник Бирю-
ков несколько раз пристально оглядывал жеребца. Видимо, наме-
реваясь опередить возможных покупателей, решительно подошёл
к Андрею.
— Прошу продать коня, — едва ли не тоном приказа сказал
он. — Плачу золотыми.
— А я на чём? Пешком? — усмехнулся Андрей.
— Дарю вам своего дончака. Мыслитель — приведи. — Ост-
роносенький адъютант подвёл солового красавца. — Ну? Зачем
вам, гражданскому человеку Чистокровный верховой? — настаи-
вал полковник.
— Это племенной жеребец, — ответил строго Андрей, чтобы
кончить нелепый торг.
— Тогда почему он под седлом, а не в маточнике? — заорал
не прохмелившийся полковник.
— Для того, чтобы показать будущих коней для нашей армии
от конезаводчика Спиридонова, — удачно вклинился Сёмка и
остудил приставалу.
Тогда Бирюков сделал другой ход.
— Хотите прокатиться на аэроплане? Посмотреть всё
сверху?— напористо спросил он.
Но Андрей разгадал хитреца. Его могли завести бог знает
куда, а жеребец достался бы полковнику.
— Нет. В следующий раз. У нас ещё один рейд, — отказался
Андрей, на ходу придумав отговорку.
— Как хотите, — махнул рукой полковник. — А насчёт второго
рейда, похвально. Лошади нам нужны. Наша сила в кавалерии.
Как ни отказывались гости от трофеев, при выезде у каждого
из них что-нибудь да было за спиной. Но особенно постарался
Семейный. Он восседал, зажатый спереди и сзади двумя огром-
ными вьюками. Да ещё один узел, отдал для равновесия, отдал
Короткостриженному. Не намного меньше было у Елизара. Свои
тюки он набил суконными штанами, рубахами, ботинками и пла-
щами. Сёмка тоже не сплоховал, — вёз два тугих узла, а из-за
спины торчали крест-накрест два карабина — свой и японский с
примкнутым штыком. Строевые лошади выглядели вьючными.
Андрей, Евгений и Краснощёкий ехали с небольшими тючками.
Глупо было не взять тёплые суконные штаны и рубахи, длинные
прорезиновые японские плащи, яловые сапоги и прочные амери-
канские ботинки. И они взяли.
376 ——————————
— Барахольщики, а не вояки, — сказал Елизар, оглядев от-
ряд.
— Лучше бы таких побольше. — Сёмка подкинул на ладо-
ни круглый золотой, которыми их наградил полковник. Каж-
дому гонцу по пять — за труд, и по десять хозяевам-патрио-
там. Елизар невольно потрогал перемётную сумку, куда ссы-
пал эти деньги. Что ни говори, не малые, да к тому же чужие.
Вот и беспокоился.
— А не скупой полковник-то, — сказал Семейный.
— А что ему. Не своё отдал. Да и спишет в пять раз боль-
ше,— смеясь заметил Короткостриженный, человек, как видно,
тёртый.
Не заметили, как пересекли китайско-российскую границу и
снова оказались в Даурии. Ехали вольготно, растянувшись ши-
роким фронтом, чтобы в относительном одиночестве перемолоть
заграничные впечатления. Елизар съехался с Евгением. Парень
был хмуро насуплен, молчал. На Елизара не посмотрел, хоть и
оказались стремя в стремя.
— Не армия, а сборище, — пробурчал Евгений.
— Тылы… Они у всех армий одинаковы. — Не поддержал, но
и не осудил категоричность молодого человека Елизар. Военный
человек, он понимал, что ни тылы определяют лицо армии. Здесь—
лишь бы побольше урвать, зацепиться в тиши, а на передовой
совсем другая философия — победить или умереть. Но если не
победить, то не дать себя убить до следующей схватки. А там, что
бог пошлёт, но только не позор предательства и трусости ради
сохранения собственной шкуры.
* * *
Но не только у Евгения осталось удручающее впечатление
от тылов семёновской армии. Ещё острее оно было у Андрея.
Вдуше он надеялся, что второго рейда не будет, и сказал Елиза-
ру, мрачно:
— Расскажи отцу, какой здесь бардак. Только зря богатство
стравили.
Ночью под одной буркой не жались. Каждый укутался в своё.
А по зорьке Короткостриженный всех изрядно напугал, закричав
во всю глотку и заклацав затвором японской винтовки со страш-
но блестевшим плоским штыком.
—————————— 377
— Банзай, банзай, мать вашу так, — бешено орал он, стоя в
десяти шагах в струящемся тумане и вопил, как бешеный:
— Банзай! На свет божий вылезай!
Был он во всём японском, да и обличьем своим гуранским
смахивал на иноземца.
Сёмка не выдержал и поднял руки. Отхохотавшись, наелись
копчёных колбас, пересилив отвращение, запили тёплой заморс-
кой ссаке, как сказал Сёмка, и двинулись дальше…
На размахнинском отводе оказались на закате. Здесь рас-
крыли вьюки и щедро поделились с табунщиками добротной одёж-
кой, водкой и патронами.
Елизар скинул один вьюк на землю, а с другим поскакал на
доржиевский стан и отдал его Церемпилу.
Утром седлать лошадей вышли из будки Елизар, Семейный
и Короткостриженный. Сёмка, Андрей, Евгений и Краснощёкий
оставались. Елизар пытливо позаглядывал в их глаза и предуп-
редил строго:
— Не вздумайте своевольничать.
Сёмка взгляд уводил, отворачивался. Что у него на уме, только
дьявол знает. Не сагитировал бы самим слетать за лёгкой пожи-
вой?
Отъезжающие покинули лагерь. На прощание Елизар ска-
зал Евгению, провожавшему его:
— Смотри, сынок, золото рассудок мутит.
— Да что ты, — засмеялся Евгений. — Просто мы решили
пожить с недельку дикой жизнью. А это матери отдай. — Он
положил в ладонь Елизара пять монет. — Мне они ни к чему.
— Мне тоже хочется простора и покоя, — пожаловался Ели-
зар. — Через недельку я подскочу. Остерегайтесь Сёмку.
Почти по темноте подъехали к сосняку, из которого семь
дней назад ринулись в степь.
— Ну и нюх у тебя, — восхитился Семейный. — Как по ком-
пасу водишь.
Ночь провели в седле, кимаря над гривами лошадей, и перед
закатом следующего дня были у Кислого ключа, а ещё через де-
сять минут спустились к переправе.
— Здравствуй, любовь моя, — сказал Елизар Ингоде.
На левом берегу распрощались — дружки по Московскому
тракту поскакали в посёлок Ононский, а Елизар свернул в Раз-
378 ——————————
махнинскую. В последнюю минуту он спросил у них, как насчёт
повторить?
— Я дважды судьбу не испытываю, — сказал Семейный.
— Не по мне этот промысел, — сказал Короткостриженный,
скривившись. — Отведал — и буде.
Дома Елизар, не раздеваясь, бухнулся в сенях на шубу, а
Мария пошла топить баньку. Елизар спал так крепко, что Мария
стягивала с него сапог, будто с убитого, и едва раскачала на по-
мывку. Выбрался на воздух, когда и подойники отпели. Разом-
левший кое-как добрался до кровати. Полусонный хлобыстнул
ковшик тёмного кваса и уронил кудлатую голову на подушку.
Лишь утром он поздоровался с женой.
— Здравствуй, Мария.
— Здравствуй, муженёк. — Мария села рядом и обняла Ели-
зара за плечи. — Укатали казака крутые горки?
— Ну уж, так уж, — захорохорился Елизар, но Мария весё-
лым смехом остановила его.
— Ты не мог и языком шевельнуть вчера.
— Не будем ссорится. Неси-ка, мать, сумки. — Он подогнул
на кровати ногу. Сидел в чистом нательном белье и задумчиво
глядел в пол.
Вернулась Мария.
— Вроде и пустые, а тяжёлые, — сказала она, подавая мужу
кожаные перемётные сумки.
— О, в них такое, — загадочно сказал Елизар, — чего ты и в
руках не держала. Ей-богу. Вот, держи. Это тебе от Жени. Пода-
рок.
Но Мария столь дорогому и необычному подарку не обра-
довалась. Равнодушно смотрела на сияющие, тяжёленькие круг-
ляшки.
— А это тебе от меня. — Он одарил жену традиционно шёл-
ковым платком, чёрными лаковыми туфельками и толстой пач-
кой байхового чая.
— А это мне от полковника Бирюкова, — шутливо похвалил-
ся Елизар, высыпая золотые на ладонь. — Во какие мы теперь
богачи!
Однако Мария шутку не поддержала.
— А чего же он сам-то не приехал? — спросила она тоскливо.
У Елизара сжалось сердце.
—————————— 379
— Хочет один побыть. Всё обмозговать. От Гришки он, чув-
ствуется, отшатнулся. — Елизар говорил медленно, будто боялся,
то ли говорит. — Может к нам притулится?
Мария стремительно качнулась к Елизару, уткнулась ему
в шею и расплакалась. Он гладил её по плечам и голове, а
глаза у самого тоже увлажнились. Но не дело мужику сырость
разводить. Елизар крякнул и шевельнулся, слегка отстраняя
Марию.
— Сообрази-ка, мать, перекусить, — попросил он мягко, но
увидев измоченную слезами рубаху, зашумел наигранно строго.
— Ну, вот. Только вчера свежее надел, а ты стирку устроила. —
Он рывком привлёк Марию к себе. — Милая ты моя!
До полудня окна их спаленки были зашторены. Соседки по-
нимающе переглядывались…
Елизар шёл по улице и не узнавал станицы — словно вымер-
ла. Совет закрыт, мужиков не видно. Мелькнёт изредка формен-
ный картуз на седой голове да бабы молчаливые в опустелых
дворах копошатся. Ребятня и та приумолкла. А какой вдруг на
смех или писк сорвётся, тут же затрещину получает.
Марии очень понравился яркий платок. Она его и на плечи
кинула, и на голову повязала. И так, и этак повернулась перед
небольшим зеркальцем сердечком. Затем долго любовалась на
туфельки, для чего поставила зеркальце на пол. Подняла подол
юбки до колен и прошлась упруго, хоть и подсушенными водкой,
но ещё не истончившимися, стройными ножками. Покружилась
и спрятала милые подарки на дно полупустого сундука. Опусти-
лась на окованную крышку и протяжно вздохнула:
— Как ты там, Женечка?
По «железке» один за другим промчались два воинских эше-
лона.
Один — с рабочими, другой — с морячками. Из первого доле-
тело — Привет красному казачеству!, а из другого сыпалось ли-
хое «Яблочко». На приветствие руку к козырьку приложил. Шёл
на станцию с хорошей новостью и летящим составам особенного
значения не придал, тогда как Спиридон, Куприянов, Доржиев и
Пушкарёв ими-то как раз и были сильно озабочены.
380 ——————————
— Сколько за ночь проследовало? — хмуро спросил Пушка-
рёв. Не в привычку было видеть Елизару его крутые плечи об-
вислыми.
— Шесть, — сказал Спиридон. — И бронепоезд.
— Да эти два. Аж с Дальнего Востока подмога прёт. Даванут, и
потекёть из нашего Григория Михайловича, что-то жёлтое, — мрачно
пошутил Пушкарёв и лишь после этого пожал руку Елизару.
— Садись, рассказывай. — Спиридон был уныл.
Куприянов сидел на отшибе и теребил облохматившуюся ча-
лую бородку, ещё недавно тугую, округлую и чёрную, как смоль.
Пугачёвскую. Да, сдал крепыш, которому, казалось, и сто двад-
цать годков веком не станут. От Марии Елизар знал причину
такой резкой перемены. Она у порога оставила его и, сильно
смущаясь, видимо, за свой прошлый грех, и как бы прося проще-
ния у мужа, сказала:
— Наталья-то… ты знаешь… Переживает Корней. Аж поседел.
Говорят, покаялась.
— До первой встречи с кобелём, — буркнул Елизар и поско-
рее вышел, чтобы ненароком не ковырнуть едва затянувшихся
ран, и у него, и у Марии в сердце.
Взгляд сам собою обегал «свояка» — такого пришибленного
и ко всему безразличного, что-то в душе своей созерцавшего.
Елизар понимал его состояние, сам вдоволь походил с рогами,
но чтобы так убиваться — извиняйте! — он мысленно ругнул
Корнея, но тут же пожалел его — долгою мечтою жил человек,
нёс её, как святую чашу, а сейчас и не верит, что она разбилась
от низкой похоти. Вот и смотрит на осколки, может, и склеить
их мечтает.
Доржиев сверкнул в щелки припухлых век чёрными глазами
и кивнул Елизару.
— Садись, — повторил Спиридон.
Но Елизар шумно отодвинул костылём предлагаемый табу-
рет и поставил на стол перед Спиридоном сияющий золотой стол-
бец. Чуть в отдалении — для Куприянова, а третий — напротив
Доржиева.
— Привет вам, казаки, оттуда и благодарность, — сказал он
громко.
— Так-то оно так. Да вот, сам видишь, силища прёт, — ска-
зал Спиридон. Проносившиеся эшелоны не давали ему покоя.
— Не вляпаться бы нам с энтим делом. Вовремя ты пришёл.
Давайте впятером кумекать. Для этого мы Еши Дугаровича
вызвали. — Спиридон почтительно посмотрел на Доржиева. —
Если красные узнают о наших поставках лошадей Семёнову,
каждому из нас — верёвка на шею. Что скажешь? Ты был там,
сам всё видел.
— Да там, хрен на скамеечке, такой бедлам — все в Читу
грузятся. Не устоит она. Лошадей мигом расхватали. Пушек —
уйма, бронепоезда — туды-сюды. Японцы маршируют. Аэропла-
ны красных чистят, только клочья летят. И всё — офицеры. Ли-
хие, с Георгиями. Но кавалерии мало. Полковник Бирюков ещё
лошадок просит. — Елизар говорил вдохновенно, стараясь обо-
дрить приунывших хозяев.
А они, тёртые и в ступах, и жерновами не спешили присоеди-
ниться к его оптимизму. Они умом и нюхом чуяли другое — пол
России двинулось на Гришку, и ему против той силы не устоять.
— Так-то оно так, — снова начал Спиридон.
— Затихнуть пока надо, — сказал негромко Доржиев. — Ино-
вой власти ножку не ставить.
— Но вы, как глисты в заднице, — взорвался Елизар. — Хоть
и вонько, да тепло. На воздух хочется, да наруже холодно. Разве
ж это по-казацки атамана в трудную минуту бросать? Красные
скопом давят, а мы по углам расползаемся. Но победит Гришка!
— выкрикнул Елизар. — И тогда он спросит, а где вы были, пле-
шивые? Свои жизни берегли, мать вашу так? Это вам не Гурин с
улыбочкой. Тот Гришка совсем другой. Ох, и врежет он вам шом-
полами. Попомните меня.
Пламенная речь Елизара никого не всколыхнула.
— Решили. Затихнуть пока, — прошелестел Доржиев.
— Тьфу. Как об стенку горох, — чертыхнулся Елизар и вско-
чил. — Им кавалерия нужна, чтобы охваты делать, оборону про-
рывать, а вы тут трясётесь.
— Затихли, — продолжал, словно механически, Доржиев. —
Но знак дам, сотню возьмёшь. Две.
В ответ Елизар весело расхохотался.
— Да атаман через неделю хозяином Забайкалья станет.
Иваши кони ему, как хрен на скамеечке. Уж тогда он с вами
поговорит…
— Поговорит. — Негромкий, но властный голос Доржиева
остановил Елизара. — И по-хорошему, а не так, как ты, хубун.
382 ——————————
Елизар грохнул костылями об пол и вышел, не прощаясь.
Старых сычей провести не удалось. Глядя на него, в озлоблении
колотившего костылём о костыль, Пушкарёв сказал:
— Приглядеть надо. Долго он не усидит. Небось, золотые
аппетит нагнали, — и покосился украдкой на посверкивающие
столбики. Но взгляд этот не остался незамеченным.
— Приглядим, — сказал Спиридон. А в голосе — угроза.
— Ему на нашем богатстве лишь бы выщелкнуться, — сказал
глухо Куприянов.
— Приглядим, — повторил Спиридон. — А если что, есть
кому и проучить, — добавил он, наверно, для того, чтобы ещё
раз— в сотый?, тысячный? — насладиться собственным испугом
и испугом присутствующих при одном лишь упоминании об Угрю-
мом, Костоломе. В Размахнинской все знали давнего спиридо-
новского дружка под этой презрительной кличкой. Но суть была
не в кличке— почти все пушкарёвцы стоили такого названия — а
в том, что все смертельно боялись его, неизвестно как распозна-
вая, о ком именно идёт речь.
Так было и на этот раз. Корней Федотович нервно колых-
нулся.
— Худо в карты играть, да козырей не знать, — сказал он и,
подойдя к столу отделил от своей доли два золотых в четвёр-
тый столбик, для Пушкарёва. Доржиев и Спиридон тоже поло-
жили по два.
— Спасибо, дорогие станичники, — дрогнувшим голосом по-
благодарил Пушкарёв. Впервые в жизни столько золота прива-
лило ему. И он не смог удержать себя, чтобы не сгрести его
поспешно. Это для богатых оно в привычку, а для него — судьбы
подарок.
— Надерётся сейчас, как свинья, — возвращаясь к Елизару,
чтобы уйти от Угрюмого, с гримасой отвращения сказал Купри-
янов и пошёл к двери.
Но зря Корней Федотович кривил губы. Елизар и не думал
надираться. Обозвав всех шкурниками, вернулся домой и занял-
ся сбруей — пришил новые шлейки для костылей, прежние ока-
зались неудобными, в них он запутался, выдёргивая карабин, чтобы
ответить на шальной выстрел в степи кое-что проштопал драт-
вой, внимательно осмотрел потник седла и по зову Марии уселся
к столу.
— Слава богу, я — дома, — сказал и улыбнулся.
—————————— 383
Мария улыбнулась навстречу.
— И никаких мне золотых не надо. Никуда я больше не дви-
нусь.
Ах, если бы всё, что говорится, сбывалось:
Но не только богачи решили приглядеть за Елизаром.
Новая власть тоже о нём не забыла. Только он сел к столу,
как пожаловал Дормидонт Григорьевич. Его усадили, разумеет-
ся, на почётное место. Вологдины и Краснояровы всегда дружи-
ли, да вот в последнее время что-то в их задушевности разлади-
лось. Неискренними стали и слова, и взгляды. Вот и сейчас
Елизар хоть и улыбнулся, и вроде как приветливо, да с каким-
то тайным замётом. Но оказаться хитрее старика всё равно не
смог.
— Чего-то казаков не вижу. Или облава на каторжников? —
сказал он.
— Какая облава, тюрьмы-то пустые стоят. Всех повыпускали.
Кого надо и не надо. На фронте станичники, — сказал Дорми-
донт Григорьевич буднично и повернулся к Марии, принимая у
неё полную чашку чая на блюдце. — Знал бы, что шаньги на
столе, век бы не зашёл. Опять съем бессчётно. Что за секрет у
тебя, Мария?
— А мы подсчитаем, а ты — расплатись, — засмеялся Елизар.
— Керенками ты, небось, не возьмешь. А золота у меня отро-
дясь не бывало.
Поперхнулся Елизар. Мария шутливо колотила его по спи-
не, но больше для того, чтобы растерянные глаза спрятать.
— А казаки на фронте, — продолжал невинно гость. — Да ты
не пугайся, твои-то дружки все дома. У одного бронь царская, у
другого немощь старческая, у третьего киста. — Елизар знал, что
эта болезнь у Пушкарёва. — У четвёртого грыжа и умственная
недостаточность.
— Ох, и язва же ты, Дормидонт Григорьевич. Когда ты ата-
мана жалил, я ликовал, но меня-то за что? — Елизар крякнул
несколько раз.— Своих-то зачем?
— А ты разве свой? — удивился Дормидонт Григорьевич.
— А то чей же? — Ещё больше него удивился Елизар. —
Размахнинец.
— Размахнинцы на фронте, а ты дома.
— Так я ж одноногий!
На что старик лишь усмехнулся.
384 ——————————
— Где так ты — герой.
Намёк был прозрачней ингодинской волны. Всё знал старик.
Елизар сопел, не находясь, что ответить.
— Арестовал я тебя, — продолжал дружески Дормидонт Гри-
горьевич. — Бумажка на это есть с печатью, да вот завалилась
куда-то. Стеречь тебя некому, так что дома будь. А чаёк аромати-
стый! Не оттуда ли заварочка?
Не смог ничего ответить Елизар. Байховый-то оттуда был.
Но не признаваться же? А старик уже за дверью, так и не отве-
дал ничего. Мария в испуге смотрела на Елизара.
Придя с дежурства, Спиридон не прилёг отдохнуть, как это
обычно делал, а тут же выехал со двора, усадив рядом с собой
струхнувшего Игната. Был он хмур и насуплен. В таком настро-
ении от папани всего ожидай. Смущал его свиток верёвки, ле-
жавший на сиденье между ними. У околицы не выдержал подо-
зрительного отцовского молчания и схватился за вожжи, гото-
вый, если что, орать и звать народ на помощь. Когда Спиридон
перестал бороться и выпустил вожжи, а лошадь остановилась,
упёршись в чей-то плетень, он хрипло спросил:
— Куда едем?
— На Ольховую заимку.
— Чо там делать-то? Она же брошенная! — изумился Игнат.
— Делу учить буду.
— А-а-а, — успокоился Игнат. — Тады поехали. Люблю на-
уки познавать. Но-о, но-о. Развесила уши, — закричал он на ло-
шадь.
Коляска понеслась вскачь.
— Да тише ты, пенёк осиновый, — взмолился Спиридон, едва
не вылетая из кузовка.
Игнат захохотал, но лошадь слегка придержал.
На подъезде к заимке ехали шагом по просторной густотрав-
ной залежи. Отец вертел в руках кусочек шпагата и что-то объяс-
нял Игнату на нём. Доверительно говорил:
— Нашёл середину и пошёл дальше. Здесь первая петля, глав-
ная, двойная. На шею. Потом концы разводишь. Один наперёд,
другой назад. Их пропускаешь через луку седла, тянешь под брюхо
лошади наперекрест и арканишь ноги. Поднимаешь вверх, левым
концом выше локтя затягиваешь правую руку, а правым — ле-
вую. Стягиваешь локти вместе до хруста в лопатках, связываешь
—————————— 385
по запястьям и делаешь один-единственный узел. Разумел? Эту
казнь я от азиатов узнал. Так ещё Чингис-хан своих врагов нака-
зывал. Правда, верёвка волосяная нужна. Ну, да ничего. Для на-
ших и простая сойдёт. И от неё не сладко станет.
— Кому?
— Надо с Елизаркой кончать. Да так проучить, чтоб и дру-
гим неповадно было. Сейчас на кукле тренироваться будешь.
— А зачем на кукле? Может его прихватим? — Игнат кивнул
на мальчишку-бурятёнка неспешно шагавшего за отарой овец. —
А? — Игнат подмигнул отцу…
На заимку они приехали втроём. Мальчишка, не посмевший
воспротивиться хозяину, сначала испуганно жался между ними,
но ободрённый Игнатом, давшем ему кучерить, по-бурятски по-
гонял лошадь.
— Да не понимает она твой язык, — смеялся Игнат.
— Понимат. Гляди. Тпру-у. — Лошадь остановилась. — Ви-
дишь?
Первым спрыгнув на землю, мальчишка что-то спросил у Спи-
ридона на бурятском.
— Не долго, не долго, — успокоил хозяин и подвёл мальчиш-
ку к толстому чурбаку, лежавшему на рогатых козлах для пилки
дров.— Садись-ка верхом.
Мальчишка начал взбираться, но не успел и глазом морг-
нуть, как оказался на чурбаке. Это Игнат, горя нетерпением ско-
рее приступить к делу, подхватил его. Он уже не смеялся, не
улыбался. Его лицо изменилось. Сейчас это было лицо хищника,
зверя. Мальчишка захныкал.
— Ну, ещё ничем-ничего, а ты нюни распустил, — пристыдил
Спиридон и отошёл в сторонку, уступая место Игнату. — Посиди
малеха, и домой.
Игнат оказался способным учеником. Это было видно по лицу
Спиридона, тщательно следившим за порядком казни. Стягивая
ступни мальчишки под чурбаком, Игнат приговаривал:
— Ноги в затяг по отдельности, верёвкой наперекрест. Под
брюхом лошади.
От боли мальчишка пронзительно закричал.— Чо ты орёшь?—
накинулся на него Спиридон с ожесточённым лицом. Запихал
ему в рот какую-то тряпку и вновь стал наблюдать за Игнатом,
который бормотал:
— Локти вместе, и до хруста…
386 ——————————
Мальчишка захрипел и задёргался.
— По запястьям петлёй, — продолжал Игнат вдохновенно. —
А теперь… Спиридон поощрял его:
— Так, так, так. Узел. Готово? Толкни его в бок, в другой,
назад, вперёд. Будет в седле мотаться, но никогда не задушится и
не упадёт. Азиаты не дураки в энтих делах. Развязывай.
Мальчишка кулём свалился с чурбака. Поднял глаза на му-
чителей. Они были полны слёз и ужаса. Был он бледен. Попро-
бовал встать и не смог. Игнат отнёс его в коляску. Поехали. И
тут мальчонку начало рвать. Остановились. Игнат опустил его на
обочину, но мальчишка упал на четвереньки и пополз в кусты.
Обнажились и стали видны красные, жирные полосы у него на
шее и запястьях.
— Ни в чём меры не знаешь, — проворчал Спиридон.
Игнат сунул ему вожжи, подхватил мальчонку под мышку и
скрылся с ним в зарослях. Вернулся он минут через пять, отрях-
нулся и сказал деловито:
— Кому он нахлебником нужен?
Ещё издали они услыхали громкий мужской голос над зале-
жью:
— Цырен. Цырен. Где ты? — звал он.
Подъехав, увидали бурята на коне, тотчас к ним подскакав-
шего и поклонившегося.
— Кого потерял? — спросил Спиридон.
— Да мальчишку. Лошадь здесь, а его нету. Не видели?
Вместо ответа Спиридон заворчал:
— Кормишь, одеваешь, растишь. А что в благодарность?
— Да мой послушный, — сказал бурят. — Одиннадцать год-
ков.
— Все они одинаковы. И — твои, и — мои. Удрал, небось, от
работы. — Спиридон дёрнул вожжами. Их ещё долго сопровож-
дал тревожный, безответный зов:
— Цырен, сынок. Где же ты, Цырен?
В поздних сумерках какой-то всадник осторожно въехал на
Ольховую заимку, спешился и долго вглядывался в следы на
земле. Потом, ведя лошадь на поводу, свернул в заросли по следу
Игната, поднял оброненную шапочку Цырена.
—————————— 387
* * *
Прошло несколько дней. По заданию отца Игнат не спус-
кал глаз с краснояровской избы. Если не видел Елизара до
обеда, то обязательно наведывался после и проверял наличие.
Елизар сначала выходил к нему по всякому пустячному заде-
лью, но когда понял, что за ним надзирают, перестал показы-
ваться. В эти дни побывал в Размахнинской Угрюмый, как
видно, угадывал хитрую игру одноногого, подозрительно дол-
го тянувшего с рейдом к Семёнову, и не подозревавший, что
Елизар уже побывал там. На недавнем совете в дежурке на
станции было решено ничего ему не говорить о первом рейде,
но на будущее иметь на примете.
Как ни тщательно Игнат следил за Елизаром, но всё-таки его
прокараулил. В четверг прошёл мимо избы подопечного, ещё из-
дали слыша разудалую песню пьяного Елизара, увидел и его в
окне, а в пятницу утром заспанная и злая Мария даже к калитке
его не подпустила, упредив надоевшую просьбу позвать Елизара
мрачным бурчанием:
— Отсыпается после вчерашнего.
Она вышла злая и опухшая, но не от самогона, как подумал
Игнат, а от слёз и дурных предчувствий.
Игнат поверил и ушёл, между тем как Елизар был уже дале-
ко. Хватился он пропажи только в субботу утром и сразу же, не
заходя даже домой, где мог полечь под гневной рукой отца, ки-
нулся в Пушкарёвскую
— Сбежал! — выпалил он Угрюмому.
— Когда? — Тот сразу понял, о ком извещает Игнат.
— Не знаю, — признался Игнат. — Может, сегодня, может,
вчера, а может и ещё раньше, когда песни пел. Но в доме его
нету. Я через баб разведал. Снова утёк, епишкина мать! — про-
должал Игнат, суетясь и матерясь.
— Как «снова»? — прорычал Угрюмый и закачался от одного
лишь слова, как бык под обухом. Обошли! Обманули!
— Да он уже во второй раз! — выкрикнул Игнат, вовсе не
заботясь, что выдаёт великую тайну и ставит свою жизнь на кон.
— Как «снова»? — проревел Угрюмый и выхватил кинжал.
Игнат пулей вылетел со двора.
— Я же не стоглазый, — прокричал он из-за плетня, всё ещё
не отдавая отчёта своему известию.
— А Сёмка? — Угрюмый скрежетал зубами.
388 ——————————
— Он при табунах ждёт его. Снова хочет золотых.
Эта подробность лишила Угрюмого сил. Он навалился на
плетень и, глядя кровавыми глазами на Игната, прошипел:
— Когда-нибудь я всю вашу сволочную семейку перережу…
Через час они ворвались к Спиридону. Да не вдвоём, а вше-
стером. И у всех морды бандитские. Был среди них и Феня-
коротяга, брат Степана Котельникова. Выродок с большой голо-
вой, маленькими змеиными глазками и длинным наклонным ту-
ловом. И ещё один подстать Угрюмому и такой же злой — Нелю-
димец.
Из рук тётки Мани выпало блюдце с чаем. Спиридон совла-
дал с собой и показал рукой — проходите в горницу, а Игнаху
отправил за Венидиктом и Корнеем. Угрюмый закрыл за Спири-
доном дверь и вплотную подступил к тётке Мане.
— Хозяйкой становишься? — сказал он насмешливо. — Фас-
тину выгнала, Андрея — тоже, ну, а Игнаха-дурак не помешает,
верно?
Тётка Маня поднялась. Была она совершенно не похожа на
себя прежнюю, что и отметил Угрюмый с гадкой ухмылкой.
— Ты такая приятственная нонче. Ну, нашла золото? — про-
шептал ей в ухо.
— Я ищу, но оно не даётся.
— Оно такое. Идёт только к старательным.
— Может, и нет его. Зря на Спирю наговаривают?
— Вот как птичка зачирикала! «Спиря. Наговаривают». Чаи-
то распивай, да только помни, зачем ты здесь. Найдёшь, короле-
вой жить будешь. А я — королём. А не найдёшь, заберу к себе и
снова дурой сделаю. — Угрюмый положил тугие кулаки на её лоб
и затылок. Тётка Маня стояла окаменевшая. Её голова вновь ока-
залась между молотом и наковальней. Но бить Угрюмый не стал.
Он похотливо облапал её и спереди, и сзади, и сверху, и снизу.
Особенно долго задержал руки на святом месте.
— Аппетитная ты стала. Вернусь, заберу на недельку. Поте-
шусь…
В конце короткого совещания Венедикт Пушкарёв сказал:
— Ему это дело поручили, верно. Но зачем же так-то? Или
уговор ничего не значит? Или наше богатство бездонно? Чтобы
выслужиться перед своим родичем, он и старой кобылы нам не
оставит. Надо его как следует одёрнуть. С табунами не очень-то
—————————— 389
разбежится. Догоним. У границы, да перехватим. Те места я знаю.
Тридцать минут на сборы. — Бывший атаман, как в лучшие свои
годы, был резок и решителен. Шагая домой, а потом возвращаясь
уже на коне, он говорил старикам:
— На табунах конокрады объявились. Едем решку наводить.
Красные или белые — всё одно.
— Ты красных в бандиты не вписывай, — привычно осадил
его Дормидонт Григорьевич.
— А ты за них, комиссар, не расписывайся: — надвигаясь
конём на старика, прогорланил Венедикт. — Не очень-то.
— Гришка жмёт, вот и смелеют, — сказал дед Апрелков. —
Будто у монетки нет другой сторонки.
С конокрадами действительно обходились весьма круто. Вла-
стям их сдавали очень редко. Своим судом карали, и зачастую
забивали до смерти. Степные законы очень суровы…
И в избе, и во дворе Спиридон не отводил глаз от багрового
рубца на левой щеке Угрюмого. Тот заметил и сказал:
— Здорово ты меня по весне достал.
— Так это ж было видение, — опешил Спиридон.
— У тебя и в самом деле — того. — Угрюмый стремительно
рванул картуз набок, но удержаться от грязного любопытства не
смог.
— Ну, как Манька? Свечка тает?
— Не знаю. Не всовывал, — прохрипел Спиридон. Это был
не человек, а зверь, перед которым спасовал даже Угрюмый. Он
кинул опасливый взгляд на Спиридона и отошёл. Игнат быст-
ренько побежал к своему коню.
«Может и про бурятёнка доложил», — подумал ему вслед
Спиридон.
Прибыл Пушкарёв, и погоня двинулась со двора.
На середине реки Угрюмый с ножом к горлу подступил к
паромщику:
— Когда переправился одноногий Елизар?
— Считай, две недели назад, — испуганно пролепетал при-
блудный мужичок, ежегодно нанимавшийся на перевоз в Размах-
нинскую и живший тут же в землянке. — С двумя казаками. Те с
вьюками, а он …
Но не то хотел знать Угрюмый.
— Я спрашиваю — туда? — Он мотнул головой в сторону
правого берега. — Вчера? Позавчера?
390 ——————————
— Эти дни не переправлялся. Ей-богу. — Мужичок перекре-
стился.
— Зарежу, гада, если наврал. — Угрюмый сунул кинжал в
ножны.
Паромщик не врал. Елизар на ту сторону переехал не здесь, а
на Шилке, сделав для этого солидный крюк. Из Размахнинской
же улизнул глухой ночью на пятницу. На первом, предутреннем
плашкоуте с попутной телеги не сходил, так что и там одноного-
го казака никто не видел. Когда отъехали подальше от реки, Ели-
зар скинул сено со своего обрубка, вынул припрятанные под бо-
ком костыли. Дал сговорчивому мужику рубль, вскочил в седло
и ускакал. Только под вечер он вспомнил, что не попросил благо-
словения у Ингоды.
— Епишкина мать! — выругался Елизар. — Но не вертаться
же! — А надо бы.
Мужик повертел монету в руках, хотел стрельнуть ею с паль-
ца по горластой сойке, но передумал и сунул кругляшок в кар-
ман допотопной сибирки. Вдруг пригодится. Да хотя бы на мо-
нисту цыганам. Пробил дырку и готово.
— Не признал меня сослуживец. В заботе какой-то, — сказал
мужик и улыбнулся.
Тётка Маня долго готовилась к этому признанию и, наконец,
решилась.
— Спиря, — сказала она, как только покинула избу страшная
ватага, и молитвенно сложила руки на груди. — Ты можешь убить
меня, искалечить и ненормальной сделать. Как пожелаешь. Но
прежде выслушай свою рабыню. Угрюмый к твоей жизни подби-
рается, чтобы с деньгами и золотом убежать в Китай. Он застав-
ляет меня искать богатство, следить за тобой, и грозится убить,
если ослушаюсь. Но я не могу этого делать. Мил ты стал моему
сердцу. Но я боюсь его, и потому решила спрятаться в монасты-
ре. Он где-то на востоке, на острове среди моря.
Она исповедовалась, а он хищно улыбался. Силы и реши-
мость гасли в тётке Мане, как лучинки под дождём. Она тускне-
ла, на глазах превращаясь в привычную, забитую Маньку. Голо-
ву втянула в плечи, руками прикрыла живот, не смела глаз под-
нять. Но Спиридон не тронул её.
— Живи спокойно. Он не вернётся. — Зловещий мужик на-
клонил голову и скрылся за тяжёлой дверью кабинета.
—————————— 391
И вновь среди них воцарилась жизнь мрачная. Угрюмая. На-
завтра Спиридон избил сожительницу и пригрозил утопить, если
ещё раз заикнётся о золоте.
На этот раз никто не стеснял Елизара и он, срезая петли
старой караванки, умершими тропами, гораздо быстрее, чем в
прошлый раз, оказался на выпасах.
В ночь на субботу он чёртом ворвался в балаганчик Квадрат-
ного, оглушил его не проснувшегося кулаками и связал по рукам и
ногам. Нападение было столь внезапным и наглым, что силач был
повержен почти без боя. Ткнул, правда, наугад своей ручищей один
раз, но поймал её Елизар и завернул к затылку до хруста.
— Епишкина мать! — выругался Елизар, ощупывая надор-
ванную мочку правого уха, и отчётливо видя скрученного бога-
тыря. — Ноги нету — ладно, но ещё и без уха — это уже таскай
мимо.
А Квадратный никак не мог прийти в себя от его посверкива-
ющих в темноте глаз. Они-то и парализовали его сопротивление.
— Елизар, ты? — спросил он нерешительно.
— Нет, хрен на скамеечке, — ответил Елизар, укладываясь
рядом, и предупредил:
— Шелохнёшься, и на шею удавку накину.
Ночь медленно продолжала путь. Елизар по обычаю своему
тут же захрапел. Атарщик, смирившись с судьбой, опустил голо-
ву на сенную подстилку и закрыл глаза.
Рассвет застал их спящими голова к голове, как двух родных
братцев.
Елизар вдруг распахнул глаза и бесшумно взвёл курок свое-
го карабина: чьи-то мягкие шаги огибали балаган, приближаясь к
едва обозначившемуся лазу.
— Это мой конь, — сказал Квадратный. — Пришёл будить.
Яуже не сплю, — сказал он бодро, после чего шаги стали уда-
ляться.
— Ну, а бодришься ты чего? — спросил Елизар насмешливо.
— Это для коня, — ответил Квадратный. — Если я хмурый, и
он — тоже.
— Ты отличный атарщик, верный работник, но коней я у
тебя заберу, чтобы отомстить этим жмотам. Твоего коня оставлю.
— Его забрать ты сможешь только мёртвым. Он никому не
даётся, — дерзко отозвался Квадратный.
392 ——————————
— Не будем ссориться. — Елизар щитком поднял руку. — Впол-
день тебя развяжут. Но гнаться не советую. Ту пулю я тебе про-
стил. Когда мне мешают, я бываю очень нехорошим. — С этими
словами он выбрался из балаганчика. Небо уже посерело. Ночь
смаковала покой и, словно загодя утоляя дневную жажду, пила
холодную росу, круто запрокинув бисерную бадейку Кичигов.
Внутренние часы и людей, и животных уже отстукивали пер-
вые утренние секунды. Будь здесь петухи, они пропели бы уже
по второму разу. Сыроватый предрассветный воздух бодрил. Ели-
зар жадно вдыхал его, прогоняя не столько остатки дрёмы, сколько
остатки сомнений — надо ли идти супротив богачей? «Ох, и ото-
мстят же они тебе, Елизарушка! Береги вторую ногу. Кто устоял
против Спирьки? Да никто. И ты не устоишь», — пробормотал
он, обмякло повисая на костылях, и готовый вернуться в балаган
и развязать ни в чём неповинного атарщика. Но подошёл не рас-
седланный конь, и Елизар вскочил в седло.
— Была ни была! — возражая самому себе, крикнул он и
стремительно закружил косяк, бродивший невдалеке.
По стройному удаляющемуся топоту Квадратный понял, что
лошади подчинились напору нового хозяина.
Через полчаса Елизар вихрем влетел на основной лагерь, гром-
ко и очень похоже сыграл на губах «зорю». А вдобавок прокри-
чал с вахмистровской непререкаемостью:
— Подъём. Подъём.
Атарщики выскакивали из будок и балаганов. Евгений ки-
нулся к Елизару. Свесившись из седла, Елизар крепко обнял взвол-
нованного парня.
— Как ты, сынок?
— Нормально. Даже отлично. Дикая жизнь — это по мне.
— Здорово, казаки! — зычно прокричал Елизар. — Кто со
мной, седлай коней. Андрей, тебе поклон от папаши.
— Я с тобой, Елизар! Слышишь? Елизар! — кричал молодой
атарщик, цепляясь за стремя.
— Пешим не угонишься. — прокричал ему Елизар.
Атарщик захохотал. Вскоре он был на коне. Весёлый.
Общее возбуждение вернуло Елизара в привычную шебут-
ную колею, когда мало думаешь, но много делаешь. Он и поду-
мать не мог, что через три минуты отряд будет в сборе, — неделя
полевой жизни всем пошла на пользу, парни стали быстрыми,
что называется, самостоятельными. Даже Андрей, прежде всегда
—————————— 393
напряжённый и не ослаблявший повод, нынче сидел словно вер-
хом на стуле, а не на горячем скакуне. Ещё вольготней чувство-
вал себя Евгений. Посадка у него была без кокетства красивой,
естественной, как у врождённых наездников.
А ведь два месяца назад он был похож на рыхлый ком, едва
ли не зубами цеплявшийся за луку седла, за что и отведал не раз
жгучего кнута. Елизар улыбнулся этой перемене и лихо щёлкнул
кнутом. Тремя двойками отряд сыпанул в степь. Табуны забира-
ли не церемонясь, и не дознаваясь, чьи кони. Когда солнце раска-
лённой сковородкой вылезло из огненного пекла и повисло над
туманной кисеёй, в котловине, куда сгоняли лёгкую добычу, хо-
роводился огромный табун. Елизар даже оторопел — управиться
бы. И тут у него произошла стычка с Андреем. Вливая пригнан-
ных лошадей в табун, он услыхал злобный крик сбоку:
— Почему подчистую гребёшь? — Андрей скакал наперерез,
будто норовя снести Елизара своим жеребцом. Елизар резко виль-
нул вправо. Андрей промчался мимо, но развернулся и налетел с
тем же вопросом:
— Почему, я спрашиваю, подчистую. И только наших? А где
же уговор? — Лицо Андрея было неузнаваемо. Перекошенное,
бледное, глаза дикие. Он бессмысленно и жестоко крутил Капра-
ла. Елизар ловко успевал увертываться.
— Не только ваших, — крикнул он, показывая на куприянов-
ский табун, который он забрал у Квадратного и который сейчас
гнали в котловину спиридоновские табунщики.
— А это что? — бешено закричал Андрей и ткнул кнутови-
щем вдаль, откуда катилась тёмная масса: это были те два кося-
ка-маточника, которые Спиридон просил не трогать. Но Сёмка и
Краснощёкий нарушили запрет. Елизар выругался и поскакал
им навстречу.
Вскоре Андрей опередил его. Надо было успеть повернуть
косяки от котловины. Они это сделали, но как остались не смя-
тыми, понять не могли. Два спиридоновских табунщика, обеску-
раженных вероломством гостей, погнали косяки обратно. Ели-
зар, грязно ругаясь, погнался за ослушниками, но достал кнутом
лишь Краснощёкого.
— По пути и у других возьмём, — сказал он примирительно
Андрею и пронзительно свистнул.
В ответ засвистели кнуты погонщиков, и огромный табун
сдвинулся с места.
394 ——————————
Доржиевские атарщики словно ждали Елизара. Церемпил по-
клонился Елизару, привстав в седле. Три табунка низкорослых,
выносливых лошадок тремя ручейками, с двух сторон влились в
общий поток. Однако это не успокоило Андрея. Одно дело стро-
евых отдать, другое — этот лошадиный мусор, и он повернул
назад. Евгений не смог его вернуть, как ни уговаривал.
Зато Церемпил сам попросился в отряд.
— Возьми меня, — сказал он. — Ведь ты лошадей крадёшь.
Хозяин убьёт меня.
Елизар замотал головой.
— Это с их согласия, — сказал он.
— Возьми, — настаивал Церемпил.
— А как же ребёнок, жена? — Упрёком прозвучал вопрос, и
Церемпил понурил голову. Он знал, при его исчезновении дор-
жиевские подручные самым жестоким образом отыграются на
женщине. Какой же он мужчина, если вместо себя подставит жену.
Заминка с Андреем и Церемпилом сказалась — табун пере-
шёл на шаг.
— Помоги раскрутить, — попросил Елизар.
Церемпил кивнул, махнул рукой двум своим помощникам.
Завизжали люди и устремились в голову табуна. С боков и
сзади надавил Елизар со своими. Табун быстро набрал ход.
— Прощай, — крикнул Елизар Церемпилу, отставшему со
своими помощниками.
Примерно через час караван догнал один из спиридоновских
работников.
— Я — с вами, — ещё издали оповестил он. — Сынок-то объя-
вил: вот приедет папаша и всех вас перевешает за сговор с ворю-
гами. Будто сам не грабитель. Самого надо повесить как крово-
пийцу-эксплуататора. Вот так они думают о Родине — своя руба-
ха им ближе.
Мужик был горластый, революционный, хотя, наверняка, не
понимал, в какое дело ввязывается, кому хочет служить. «Путает
божий дар с яичницей», — усмехнулся Елизар, но добровольца
не вернул. Вспомнил о Церемпиле и пожалел, что в спешке не
забрал весь доржиевский табор — без смертей там не обойдётся.
Еши Дугарович бесчеловечен и жесток.
— Давай слетаем сюда, — вдруг предложил Революционер. —
Там чей-то табунок в сорок пять голов. Солить так солить. При-
плюсуем?
—————————— 395
Злой задор от мужика перекинулся к Елизару.
— Приплюсуем! — заорал он, сворачивая в узкое устье глубо-
кого распадка, а остальным трижды властно махнул рукой — впе-
рёд, вперёд и вперёд! Табун, «заведённый» утром лихими доржи-
евскими наездниками, шёл великолепно, колышущейся пёстрой
лентой вытянувшись по дну неширокой лощины. Елизар доро-
жил взятым темпом. Хоть и не воровал в полном смысле слова,
но воровскую заповедь исполнил чётко: взял — смывайся.
Косяк они забрали во мгновение ока, будто коршун отбивше-
гося цыплёнка. Охватили с двух сторон и перешли в галоп. Дре-
мавший на пригорке атарщик и глаз не успел протереть. Кинулся
запоздало в погоню, но Елизар пригрозил ему винтовкой.
* * *
Для отдыха остановились на прежнем месте, у ручья. Выпас,
помятый прошлым нашествием, выправился и сверкал сочной
высокой травой. Он манил лошадей. Склоны окрестных увалов
уже начали выгорать, табун кучно держался в долине. Подкрепи-
лись и табунщики. Кое-кто вздремнул. Только Елизар, залёгший
на вершине увала, глаз не сомкнул. Он опасался погони. Но степь
была пустынна. Елизар задом пополз вниз, навстречу спешивше-
муся Весёлому.
— Караул сдал! — шутливо отрапортовал Елизар, но Весёлый
лишь криво улыбнулся на шутку. Елизар недоумённо шевельнул
усами. Он приехал на табор и тут заметил, что все погонщики,
кроме Евгения, сторонятся его, подставляют ему спину, группиру-
ясь возле Сёмки. Елизару стало понятно смущение Весёлого. На
распутье оказался парень. А тут и сам Сёмка показал, что он не
последний в стаде. Только Елизар дожевал сухарь, как он скоман-
довал, кутая харчишки в тряпицу и направляясь к лошади:
— Подъём, мужики.
— Не егози, — остановил его Елизар. — Дай лошадям отдох-
нуть. — Он откинулся на спину и надвинул фуражку до кончика
носа. — Отдыхаем ещё час, — и захрапел.
Все знали, что это не притворно. Сёмка передёрнулся и опу-
стился на траву поодаль от Елизара. Его окружили отщепенцы.
— А если самим? — предложил Революционер. — Дорогу зна-
ешь, — он обращался к Сёмке.
— Да вы что, мужики? — изумился Евгений. — Ведь это
предательство.
396 ——————————
Наивный юноша! Уже и Андрей предал тебя, а тебе всё ещё
это в новинку. Неделю назад вы клялись с ним в вечной дружбе
на вершине холма при восходе солнца. Хоть и не Воробьёвы горы,
да суть едина. Но теперь вы — враги.
— Ладно. Заткнулись, — остановил разговоры Сёмка и свер-
нулся в траве калачиком.
Евгений, словно побитый, взобрался на коня и поехал под-
бирать в гурт разбредавшихся лошадей. Разлад сильно напугал
его, и он вдруг пожалел, что не остался тогда в Семёновском
лагере.
Елизар проснулся, как по часам, но против своего обыкнове-
ния не вскочил бодро на свою могучую ногу, а, скосив глаза из-
под фуражки в одну-другую сторону, за что сам себе стал проти-
вен, огляделся и прислушался. Ни людей, ни людского говора он
не увидел и не услышал. Вокруг него была гробовая тишина. Это
было непонятно и страшно. Бросив своё сильное тело на косты-
ли, он глянул в низину и поразился — низина была пуста. Рыв-
ком повернулся вправо — табун уходил, тёмной лентой растя-
нувшись по дну лощины. По краям виднелись погонщики, но
один из них — Евгений — скакал к нему.
— А я — будить тебя, — крикнул он.
Елизар махнул рукой — всё в порядке — и подозвал коня.
Евгений поскакал назад.
Становясь в голову каравана, Елизар специально проскакал
мимо Сёмки. Лицо у него сияло. Смотри, мол, и без тебя, знаме-
нитого табунщика, обошлись. До вечера они не виделись. Елизар
всё время скакал впереди. Сёмка и Евгений — сзади. Встрети-
лись лишь у костра, возле котелка с горячим чаем и разошлись
молча.
Революционера и Евгения Елизар отрядил в караул, ос-
тальные повалились спать. Денёк всех умотал. А впереди было
ещё два. «Дай бог, чтобы они были», — вдруг подумал Елизар,
надвигая козырёк фуражки на кончик носа и мгновенно засы-
пая.
Среди ночи он растолкал Краснощёкого, и они сменили до-
зорных. Елизар шагом ехал вокруг отдыхавшего табуна. Красно-
щёкий спать в седле не умел и дважды сваливался под ноги коню.
Наконец, стало светать, и Елизар отправил его будить погонщи-
ков, а сам в пять минут сдвинул с места трёхсотголовую лошади-
ную массу, так что сподвижникам пришлось его догонять. Евге-
—————————— 397
ний был в восторге и довольно чувствительно торкнул его в бок
кулаком. Елизар крякнул и пришпорил коня. Помчался в голову
каравана.
За час до привала Елизар перевёл взмыленных лошадей на
шаг и обочь фыркающего потока двинулся навстречу. Первым
ему повстречался Революционер. Он подмигнул Елизару и спрыг-
нул на землю размять ноги. Евгений «нюхал» лошадиную гриву,
добирая минуты к непродолжительному ночному сну. Елизар про-
пустил мимо себя хвост табуна и поехал рядом с Евгением. Сём-
ка при его появлении стегнул коня и умчался вперёд.
Елизар с нежностью глядел на Евгения: загорелое лицо, ру-
сые, слегка вьющиеся волосы, выбились из-под фуражки, креп-
кие руки и длинная, белая мальчишеская шея. Кто бы мог поду-
мать, что судьба-индейка подарит ему этого цыплёнка, что ста-
нет он дорог и ему, и Марии. Так они ехали минут двадцать. Но
вот Евгений распрямился и с хрустом в косточках потянулся.
Так потягиваются лишь крепкие, здоровые мужчины. Елизар са-
модовольно улыбнулся — выпестовал из неженки настоящего
казака. Но Евгений тут же огорчил его.
— Славно-то как, — сонным языком полупроснувшегося ре-
бёнка пролепетал он, крепко-накрепко зажмурился и встряхнул-
ся. — Славно, — повторил он, благодарно глядя на Елизара. — Ты
стерёг мой сон?
Ну, это уж совсем не по — мужски.
От этого огорчительного, но такого милого лепета у Елизара
защипало в горле. Он дребезжаще рассмеялся.
— А здесь воров нету. Дрыхни, сколько влезет. Просто, ехал
рядом, — сказал он грубовато, однако напускным безразличием
не обманул Евгения.
— Стерёг, стерёг, — сказал он, грозя пальцем.
«Господи, дитя ещё», — подумал Елизар. — Поезжай в табор,
поешь, отдохни, а я подежурю, — сказал он, направляя коня в
сторону.
— Я с тобой, — сказал Евгений, равняясь с Елизаром. — Опа-
саешься погони?
— Да так. На всякий случай.
Зачем слукавил Елизар? Ведь он и в самом деле ждал пого-
ни. Уж кому-кому, а Евгению нужно было сказать — лошади
украдены, значит, отмщение неминуемо. Конокрадам не проща-
ли и через десять лет.
398 ——————————
Спешившись, они залегли за гребнем увала, добравшись сюда
сначала на карачках, а потом на брюхе. Лежали, чуть высунув
голову из ковыля.
Марево струилось, размывая верхушки увалов, и делало их
или выше, или ниже, а то и вообще отсекало от них колышущи-
еся ковриги. Вот почему крохотулька-всадник, появившийся да-
леко-далеко, вызвал у него улыбку, когда вдруг поскакал по воз-
духу. Даурские миражи. Они были давно знакомы Елизару, но
прелести и загадки от этого не утратили. Объяснить можно всё.
Но ты своими глазами увидь эту сказку, а потом уж учёные сло-
ва выплёскивай, а мы послушаем, так ли они волшебны будут,
как табун, летящий в поднебесье.
Всадник пропал, размытый горячими струями воздуха. Вот
так же, размытые временем, сгинули и народы, населявшие это
безбрежье, подумал Елизар. А ведь много здесь их было. Отмети-
ны то и дело кроты-археологи находят. Одних курганов не пере-
честь. Не будь их, и степь была бы ровнее, — грустно усмехнулся
Елизар.
Евгений радовался приезду Елизара, новому рейду и новой
боевой жизни впереди. Он много смеялся, строил планы. После
разрыва с Андреем жизнь в степи казалась ему пресной. Мечта-
лось о чём-то необыкновенном. А оно могло быть только у Григо-
рия Михайловича.
Когда спустились к лошадям, чтобы ехать в лагерь, и распря-
мились, Евгений неожиданно торкнул Елизара в бок, потом ещё
раз. Чтобы удержать равновесие и не упасть, Елизар смешно пры-
гал, однако вызов принял, понимая возбуждённое состояние пар-
ня, которому хотелось подурачиться, похулиганить, но потраф-
лять ему он не собирался, так как представился прекрасный слу-
чай проверить парня на ловкость и силу, хотя и поднывал для
видимости.
— Это нечестно, сынок. Я же на одной ноге.
— Но рук у тебя две.
— К тому же я старый человек.
— Побольше бы таких стариков, — захохотал Евгений да так
мощно, во всё горло, как хохочет сильный, здоровый мужик, ка-
ким и мечтал видеть его Елизар, для чего потратил много сил.
— Тихо ты. В Размахнинской услышат.
Эта дикая борьба на трёх ногах посреди дикой степи была
нелепа, страшна и восхитительна. Два мужика топтались в ковы-
—————————— 399
ле, пыхтели, кряхтели и вошли в нешуточный азарт. Воспользо-
вавшись какой-то оплошностью Елизара, Евгений спеленал его
своими гибкими руками, повалил и придавил к земле.
— Сдаёшься? — Это был возглас победителя. Только заще-
мило сердце от этой детской приговорки у Елизара. Он закатил
глаза, мол, делать нечего, но вдруг быстрым, лёгким движением
уложил парня рядом с собой и сказал, скосив на него глаза:
— А теперь слухай сюды. Конокрады мы. А это сам знаешь,
что бывает. Так что решай, назад или вперёд?
— Вперёд! — вскричал восторженно Евгений и вскочил.
— Воля твоя, — сказал Елизар и перекусил в нескольких
местах подвернувшуюся травинку. Задумчиво катал былинки
между пальцами.
— Если чёт, — загадал он, — проскочим. — Но вышел нечет.
Одиннадцать. Елизар пересчитал кусочки. Нахмурился. — Зна-
чит, они уже здесь.
И он не ошибся.
Спиридоновская ватага обрушилась на лагерь чёрной тучей.
Атарщики бездельничали, перекидываясь в карты, лёжа в бала-
гане. Андрей в который раз прикидывал в уме, сколько же угна-
но лошадей, и не мог назвать точной цифры, поскольку и сами
атарщики вели счёт приблизительный. Одно он знал определён-
но — из шести табунов осталось только два.
Квадратный лежал в тени балагана и, облокотившись на ку-
валдоподобный кулак, хмуро следил за слонявшимся по жаре Ан-
дреем, как видно, не находившем себе места. Наверно в сотый раз
он прошагал от хозяйского домика к коновязи, от коновязи — к
балаганам и обратно. Он, как и атарщики, ждал приезда хозяина.
Теперь уж всякие сомнения испарились — Елизар конокрад. Ну, а
если так, то и отвечать им — почему отдали хозяйское добро.
Анимил понимал волнение наследника, так украдкой на вы-
пасах называли Андрея: ему тоже не сахар отломится. Но они
хозяева — они сойдутся. А отвечать им — работникам. Вот он и
гадал об участи для себя и своих собратьев по несчастью. Ничего
хорошего он не ждал и молил бога лишь об одном, чтобы при-
ехал сам хозяин, всё-таки какое-никакое сердце имеющий. Но
если разбираться приедет Игнат, многим тогда придётся кровью
харкать. Горилла не ведал, что такое жалость и чужая боль.
Анимил первым уловил нарастающий гул и поднялся. Анд-
рей остановился, кинув на него встревоженный взгляд. Картёж-
400 ——————————
ники бросили своё занятие, повылазив из балагана. Перемина-
ясь, все молча смотрели на вершину холма. Если уж покажутся
гости, то обязательно отсюда. Так оно и вышло. Всадники вы-
махнули дружно и на рысях стали спускаться к лагерю. Впереди
скакал Игнат. Сердце оборвалось у Квадратного: не миновать
умывания кровавыми слезами.
Такие мысли были у всех провинившихся.
Они завидовали сбежавшим товарищам. Но нам никогда не
дано узнать, что лучше, жизнь или смерть.
Квадратный оглянулся на атарщиков. Один из них стоял блед-
ный, другой что-то шептал, третий нервно кусал губы, четвёр-
тый, молоденький и худой, приехавший сюда «за здоровьем»,
плакал. Наслушался рассказов о жестокости старшего спиридо-
новского сынка и знал наверняка, что побоев ему не вынести.
Может, и с матерью мысленно прощался.
Ватага обложила стоянку грохочущей тучей. Квадратный
впился глазами в Угрюмого, следовал взглядом за ним, как на
привязи и определил его как главного палача. По сравнению с
ним Игнат казался миленьким мальчиком. «Дай бог, живым ос-
таться», — прошептал Квадратный.
— Угнал? — утробный рёв потряс лагерь. — Ну? Говори. —
Игнат тянулся растопыренными клешнями к горлу Андрея. —
Говори, поганец, а то задушу.
Известково-белый Андрей отступил к Квадратному, то ли
остерегаясь наступающих лошадей, то ли спасаясь от страшных
братниных рук. Но вероятней всего, искал поддержки и защиты
у старшего атарщика. Квадратный выступил вперёд.
— Забрал, — сказал он и в ту же секунду оказался зажа-
тым меж двух лошадей. — И мы не виноваты. Это был приказ
хозяина.
Квадратный лишь на секунду отвёл глаза от Угрюмого, чем
тот и воспользовался. Он высвободил ногу из стремени и нанёс
Квадратному страшный удар в голову тяжёлым сапогом. Атар-
щик не устоял и повалился на Андрея. Они оба упали. Лошади-
ные копыта замелькали перед их лицами и, вероятно, должны
были довершить дело. Ни о каком разбирательстве приехавшие
не помышляли. Суд состоялся заочно. Их всех приговорили к
смерти и давили копытами. Атарщики кричали, увёртываясь от
лошадей и нагаек. Молоденький, пронзительно воя, уполз в ба-
лаган.
—————————— 401
Феня-коротяга прошёлся лошадью по хлипкому хворостяно-
му укрытию. Страшный вопль вырвался из-под рухнувших стенок
и оборвался. Этот крик на излёте больнее нагайки полоснул по
сердцу Квадратного. Он вскочил и, словно куклу, выдернул Угрю-
мого из седла. Как рычаг, отвёл локоть назад. Вэтот удар он вло-
жил всю свою силу и уложил вероломца на землю.
— Стреляйте, суки. Тогда вообще ничего не узнаете, — закри-
чал Квадратный, сжимая кривой угрюмовский кинжал. Он шёл
на Игната, у которого сердце ёкнуло от внезапной гримасы фор-
туны. Испуганный конь пятился. Игнат забыл про нагайку. АПуш-
карёв, тот вообще перепугался, поняв, что сильный и изворотли-
вый мужик рванул на или-или, а значит из-под копыт, из-под
плетей уйдёт, но до горла обидчиков доберётся. Одного уже при-
квасил. И ему очень не хотелось, чтобы сверкающая сталь про-
шлась по его горлышку.
— Рассказывай, — прокричал он поспешно и кулём свалился
на землю. Едва разогнулся. Такая дальняя прогулка была ему не
по годам.
— Рассказывай! — гаркнул он, осмелев, так как Квадратный
уже находился в плотном кольце налётчиков. Сюда же втолкну-
ли исхлёстанных арапниками, окровавленных атарщиков. Среди
них был и Андрей. Видимо, чувство оскорблённого достоинства
побудило его сделать шаг в сторону от работников. Однако вый-
ти из окружения ему не дали — спешившийся коротконогий Феня
кулаками швырнул его назад.
— Рассказывайте. — Атаман на всякий случай не тыкал хо-
зяйскому сынку, минуту назад убедившись, как изменчива судь-
ба. Сейчас он правит дело, а завтра Спиридонов-младший, хоть и
договорились с Игнатом предварительно — всех в распыл.
Но воля Андрея была парализована. Он не мог и слова мол-
вить. Атарщики глядели на него как на последнюю надежду.
Окончательно добил наследника Игнат, вновь тянущийся к нему
со своими жаждущими смерти руками и огнём полыхающими
глазами.
Андрей ткнулся на колени.
— Уберите это животное, — едва разжимая белые, запёкшие-
ся губы, приказал он атаману. Не попросил, приказал.
И Пушкарёв ещё раз мысленно похвалил себя за предус-
мотрительность. Он рыкнул на Игната, но тот, нацеленный на
смертельную расправу, даже не услышал предводителя. Он не
402 ——————————
желал упускать реальную и законную возможность избавиться
от соперника. Его жадные пальцы уже коснулись андреевой гру-
ди. Ещё мгновение-другое и уже тогда никто не отберёт задыха-
ющейся жертвы.
— Поганец. Паразит. Ворюга. Родного отца ограбил. Убью
гада.
Но мгновению не суждено было сбыться. По знаку атамана
Феня-Коротяга грубо оттолкнул Игната.
— Андрей Спиридонович, пойдёмте, поговорим. — Пушкарёв
направился к домику. — А этим задайте, — кивнул он в сторону
сбившихся в кучку атарщиков, — чтобы службу знали.
Но избиение безоружных на несколько секунд отодвинулось.
Квадратный вырвал повод у одного из казаков и вскочил в седло.
— Громи их, ребята! — крикнул он в отчаянии. Но атарщики
не были готовы к такому повороту. Три драгоценных секунды
были потеряны. Удобный случай долго не ждёт. Уже чья-то пуля
цвиркнула над головой у смельчака. И лишь теперь он перестал
давить конём палачей и ринулся в степь. Выстрелы ударили вдо-
гонку сначала разрозненно, а потом дружно.
В это же время происходило наказание виновных бурят. Дор-
жиевские работники стояли на коленях. Хозяин-старик сидел в
дрожках и, закрыв глаза, ни во что не вмешивался. Расправу
чинил сын, удивительно похожий на отца в молодости. Окажись
каким-то чудом здесь человек из того времени, он усомнился бы
узнав, что это сын Еши Дугаровича, а не сам Еши, будто время
по тайному сговору может прятать свою печать за семью замка-
ми. Но время безжалостно и неподкупно и свои отметины накла-
дывает на нас без промедления. Сморщенный, коричневолицый
человек даже отдалённо не напоминал былого красавца, загля-
девшегося на молоденькую Флору.
Сын шёл вдоль шеренги склонённых голых спин и бил по
ним толстым батогом. Во всю мочь. После удара люди расплас-
тывались на голой земле в корчах и воплях.
Церемпил стоял с краю шеренги и ждал своей очереди, стис-
нув зубы. Его взгляд был твёрд и непреклонен, хоть и туманился
иногда недоумением от явной хозяйской непоследовательности:
почему наказывает за второй угон, а не за первый, не за оба
сразу. Он слышал свой вопрос и голос хозяина при недавнем
коротком разговоре.
—————————— 403
— Но он привёз слово от тебя, хозяин. И я не мог ослушаться.
— На первый угон было моё слово, а на второй не было.
— Но как нам было знать об этом, хозяин?
— Ты слишком умным стал, Церемпил.
Несправедливость наказания больше всего угнетала Церем-
пила. Как там у русских — паны дерутся, а у холопов чубы тре-
щат? Если бы чубы. Кости. После таких ударов становятся кале-
ками на всю жизнь. Но что такое жизнь бурятского батрака?
Ломаный грош. А в ушах не переставая звучал язвительный го-
лос хозяина — ты слишком умным стал, Церемпил. Веский аргу-
мент для искалечивания, ничего не скажешь. Он чуть заметно
улыбнулся жене. Она прижимала ребёнка к груди и неотрывно
смотрела на мужа. Боже мой, сколько сострадания в её глубоких,
красивых чёрных глазах! Всех женщин стоянки доржиевские при-
служники заставили наблюдать за экзекуцией. Это тоже наказа-
ние как для них, так и для мужчин и, пожалуй, жесточе физичес-
кого. Знают, изверги, что мужчинам унизиться при женщинах,
это страшнее, чем получить двадцать кнутов на конюшне. Но как
не закричать, если трещат рёбра и хрустит позвоночник! Как не
подползти и не обнять хозяйский сапог, если жить так хочется!
Но я всё выдержу, милая Халиса.
От первого удара Церемпил лишь вздрогнул. И тут загово-
рил старик.
— Это тебе за улыбку. — Он смежил разомкнутые на секунду
веки. Сын взмахнул батогом. — А это за провинность. Я поставил
тебя старшим, чтобы ты хранил и множил хозяйское добро, но я
ошибся.
Последовал третий удар. Церемпил скрипнул зубами. Бугор-
ки желваков выкатились на крутые скулы.
— Ты поверил проходимцу, забыв, что для тебя лишь моё
слово — закон. Это значит, ты был с ним в сговоре.
— Да все они продались за рубахи и штаны, — сказал сын.
От четвёртого удара, пришедшегося поперёк лопаток, Церем-
пил покачнулся.
— В следующий раз не будешь таким доверчивым, — продол-
жал старик.
— Проси прощения у отца. — Сочувствие холодного расчёта
послышалось в голосе сына. Он знал непреклонный характер стар-
шего табунщика. Дорожил его мастерством и трудолюбием. Но
он должен был уступить.
404 ——————————
Приспешники начали хлестать по щекам Халису. — Проси.
Проси за него.
— Бей меня, но её не трогай. — Церемпил твёрдо посмотрел
на своего истязателя. И тот ответил на этот дерзкий взгляд пя-
тым, казалось, сокрушительным ударом. Все, кто был на стоянке,
в ужасе зажмурились.
— Прости нас, хозяин. Прости, прости, — заголосили работ-
ники и поползли на четвереньках к коляске.
— И ты проси! — потребовал Доржиев-младший. — Отец доб-
рый. Он простит. Он любит своего лучшего работника.
Мрачно было и на куприяновском стане. Корней Федотович
выбрался из двуколки и молчал, признавая тем самым и часть
своей вины в том, что случилось. Молчали и табунщики, низко
понурив головы. Корней Федотович вздохнул.
— С харчами-то как у вас? — спросил мягко.
— Спасибо. Не бедствуем. Вот только мука закончилась, —
сказал старший.
— Привёз я мешок, — сказал Корней Федотович и ушёл в
степь, где в низине пасся небольшой уцелевший табунок. По-
смотрел на него и повалился в ковыль.
Халиса умоляюще тянула руки к Церемпилу. Но он снова
чуть приметно улыбнулся и отрицательно качнул головой, за что
и получил шестой удар. Затем удары методично посыпались один
за другим. Их разделяла короткая пауза, в которой умещалось
лишь истошное:
— Проси! Проси! Проси! Проси!
После десятого удара Церемпил упал мёртвым. Дико за-
кричала Халиса. Страшная клюка засвистела в воздухе. Кор-
чились полуголые люди. Мелькнуло озверелое лицо молодого
Доржиева. Вороньё с криком поднялось с раздутого трупа пад-
шей лошади.
Заканчивалась дикая расправа в доржиевском лагере, подо-
шёл к концу и разговор в спиридоновском. Пушкарёв поднялся с
досок лежанки и сказал Андрею:
— Поедете с нами, Андрей Спиридонович.
— Но я помню лишь то, что всё время шли по какой-то
бесконечной лощине. И только перед самой границей перевали-
ли через гребень.
—————————— 405
— Эту скрытную дорогу я знаю. И перевал тоже, — сказал
атаман уверенно. — Они будут там завтра к обеду. Мы их там и
накроем. А вы поедете, чтобы уличить каждого из конокрадов,
чтобы не пролить напрасной крови. Десять минут на сборы.
Ровно через десять минут отряд выступил в погоню, оставив
лагерь с разрушенными балаганами, искалеченными атарщиками
и умирающим в хрипах худым парнишкой. На Капрале важно
восседал Игнат. На немой вопрос Андрея он сказал:
— Поездил, и хватит. Или мой плохой?
Конь Игната был хорош. Высокий, стройный, серый донец.
Широкая грудь, крепкие ноги, тугие мышцы. Всё это говорило о
его выносливости. Красивая, длинная грива и умные, большие
глаза. Конь пришёлся по душе Андрею, как, видно, и новый хозя-
ин тому, поскольку он сам двинулся к Андрею.
* * *
Угрюмый постепенно приходил в себя. Сначала он корчился
в седле, часто отставал, пережидая приступы страшной боли в
животе, но часа через два пути распрямился и ехал со всеми
вровень.
Порою отряд мчался так, словно вёз депешу с тремя креста-
ми на конверте. Ночью отдохнули только до росы. И не знали,
что в эти же минуты Елизар поднял с ночлега своих погонщиков.
Утро ещё не брезжило.
— Ну, ты охренел, предводило, — проворчал Революционер,
купая лицо в росистой траве.
Но остальные спали мёртвым сном. Сёмка громко храпел.
Привалившись спиной к его боку, спал Весёлый. Под отсырев-
шим японским плащом, чёрным бревном лежал тут же Красно-
щёкий.
— Э! Э! Э!— Революционер ткнул ногой каждого из лежа-
щих. Они начали, кряхтя, подниматься. Последним встал Красно-
щёкий. Он катнулся и распеленал себя.
— Ни сна, ни отдыха, — проворчал Сёмка.
— Иди в армию. Там всему научат, — посоветовал с издёвкой
Елизар.
— Ищи дурака в штанах. Это он в любую дырку лезет, —
ответил задиристо Сёмка.
Революционер уже был в седле, а лагерь по-прежнему еле ше-
велился. И тут он заорал; чтобы расшевелить этих сонных мух:
406 ——————————
— Погоня! В ружьё! Занимай круговую оборону!
— Не каркай. Накличешь. — Елизар поднял с земли седло и
ждал, пока конь остановится рядом.
Из серой мглы выехал Евгений.
— Что за рёв, что в Размахнинской слышно? — спросил он
шутливо.
К восходу солнца караван был далеко от ночлега. На хоро-
шем ходу врезался в узкую расщелину средь невысоких обрыви-
стых сопочек и, блестя мокрыми спинами, сплошным, стреми-
тельным потоком устремился вслед за вожаком. Прохладный ут-
ренний воздух бодрил табунщиков. Они весело перекликались и
почти не вмешивались в движение потока. Длинные, кожаные
кнуты змеились по чабрецу и ковылю. Изредка они свистели в
воздухе, и тогда лошади убыстряли свой бег. Выкатилось бодрое,
отоспавшееся солнышко, своим румянцем на юный девичий лик
похожее.
Елизар скакал впереди. Как-то неожиданно сегодня при-
близилась Буханочка — небольшая, крутобокая высотка, изда-
ли напоминавшая буханку формового хлеба. Вблизи Буханочка
была не столь привлекательна. С одного края она была уже
кем-то почата и белела отвесным, гладким срезом, густо облеп-
ленным коростами мха и лишайника. Внизу, где было побольше
влаги и прохлады, коросты чахло зеленели, наверху коробились
чёрными краями и были похожи на подгоревшие блины. На-
против Буханочки склон был каменистым. Видимо, ломоть от
неё оказался не по зубам великану и он оставил откушенное
рассыпаться под дождём и ветром. Редко торчали кусты боя-
рышника и полоскались на ветерке заплатки прошлогоднего
ковыля. Скала круто выворачивала перед Елизаром серо-зелё-
ный бок.
— Самое место для засады, — подумал вдруг Елизар и во
внезапной тревоге снял с шеи карабин. — Если они здесь, значит,
меня первого. Да нет, не могли они успеть. Не по воздуху же, —
успокоил он себя, и в ту же секунду белая вспышка над ближней
глыбой выкинула его из седла. Падая на правое стремя, он услы-
хал свист пули, но в это же самое мгновение понял — это не
выстрел. Будь это выстрел — он был бы удачным: десять саженей
до цели — слепой не промахнётся, да и падал Елизар за лошадь
слишком медленно — не в молодости. Он вернул своё тело в
седло и увидел, как хозяин здешних мест — филин, опустился на
—————————— 407
камни подальше от непрошеных гостей. Белая пуховая изнанка
его подкрыльев вновь коротко сверкнула на солнце.
— Чтоб тебя, — выругался Елизар и ткнулся взглядом в по-
одаль хохочущего Сёмку.
Елизар криво усмехнулся, скорее всего над собою, и выехал
со стрежня потока, чтобы разгорячённые животные могли ос-
тыть и отдохнуть от непрерывного пятичасового бега. Лошади
сразу же перешли на шаг.
Когда съехались Елизар и Сёмка, Евгений не видел, но сей-
час они стояли, как говорится, нос к носу, в напряжённой позе.
Елизар держал руки на карабине. В правой руке у Сёмки тоже
подпрыгивала винтовка. Евгений знал о неприязненных отноше-
ниях родственников, однако не думал, что они такие нетерпи-
мые. Сёмка был противен ему своей грубой ограниченностью,
пошлостью рассуждений о женщинах. В лагере он с ним почти не
виделся, проводил время в степи с Андреем, и сейчас радовался,
что этому вынужденному общению приходит конец.
На этот раз враги разошлись по-доброму. Елизар отъехал к
огромной глыбе, спешился и скрылся за нею. Когда он появился
возле своего коня, и стал прилаживать костыли на место, вокруг
Сёмки уже собрались все табунщики и насмешливо поглядывали
на Елизара. Евгений приближался и не слышал пока сёмкиного
голоса, но видел, как он взмахнул руками и гортанно прокричал.
Этот вскрик и последовавший за ним громкий хохот он уже слы-
шал. Услыхал и сёмкину издёвку:
— Ну что? Небось, жидко?
— Круто, — ответил Елизар и ловко кинул своё однобокое
тело в седло. — Хочешь поглядеть?
Табунщики засмеялись. Всё-таки Елизар — мужик, что надо.
И дело знает, и за ответом никогда в кармане долго не шарится.
Во всём ему проигрывал Сёмка. Но они шли за ним лишь пото-
му, что впереди маячила большая добыча: Сёмка задумал про-
дать лошадей кому угодно, но только не сдавать в армию бес-
платно. Хотели и менять лошадей на барахло. Пузатые тюки
Семейного до сих пор стояли у всех перед глазами: сколько в
них было добра! Тогда лишь один он не воспринял запрет Ели-
зара не барахольничать сверх всякой меры, а взять лишь необ-
ходимое.
— У меня семья. Четверо детей. Или они сдохнуть должны?
Или зря я сюда пёрся? — ощетинился он на Елизаров запрет.
408 ——————————
Под сёмкиным водительством они намеривались взять ре-
ванш, потому и теснили Елизара от руководства. Сейчас они от-
чётливо давали ему понять, что он здесь лишний.
— Не заступай постромки, куманёк. Это плохо кончится, —
сказал Елизар.
Без погонычей табун растянулся. Евгений пересёк рыхлый
поток и подъехал к Елизару.
— Чего это он? — спросил встревоженно.
— Да вот над Елизаром-трусом потешаются, — усмехнулся
Елизар, не желая зря волновать парня. Он натянул повод и по-
ехал шагом в голову табуна. Сёмкины издёвки его нисколько не
занимали. Он и сам мог кого хочешь довести до нервной трясуч-
ки. Его занимало другое — выдержат ли животные предстоящий
трёхчасовой стремительный бросок в сторону, чтобы сбить со
следа наседавшую погоню. В том, что она есть, он не сомневался.
Весь вопрос, когда настигнет? Предчувствие редко подводило
Елизара. Дай бог, чтоб оно на этот раз дало осечку.
Но погоня была. Только шла, сбившись несколько с ориен-
тиров. Пушкарёв то и дело выскакивал на макушки увалов, что-
бы уточнить маршрут. И всё неувереннее взмахивал рукой —
вперёд.
— Я из тебя, Сусанин, рагу буду делать, — пообещал Иг-
нат.— Говорил тебе братка, давай по лощине, нет упёрся — толь-
ко наперерез.
— Следом нам их не догнать, — защищался атаман.
— А теперь? Опередили? Расшиперь глаза-то, смотри, где
твоя краюха?
— Буханочка, — уныло поправил Пушкарёв. — И там пере-
вал…
Елизар ехал, сутулясь, и обдумывал свой план. Чуть поот-
став, двигалась сёмкина компания. Евгений с тревогой оглянулся
на них.
— Не бойся. Ничего они не сделают. Ни мне, ни тем более
тебе, — сказал Елизар, но зачем-то откинул предохранитель. То
же самое хотел сделать и Евгений, но Елизар грубо остановил
его:
— Не встревай не в своё дело. — Однако глаза благодарно
блеснули из-под козырька. — Скачи наперёд и тормозни, чтобы
на гребень не вылезли. Главное, Буханочку прошли, а это значит,
живы будем.
—————————— 409
Из последней фразы Евгений ничего не понял. Пришпорил
коня и ускакал. За ним сразу же направился Революционер. Ког-
да он проезжал мимо Елизара, он крикнул ему:
— Выгляни осторожненько, — на что парень ответил:
— Тут и волки не живут, а ты чего-то боишься, — и умчался.
Елизар выехал на крутой бочок сопки и увидел, что Евгений
справился с заданием — вернул табун в долину — и темнел силу-
этом перед небольшим перевалом, так некстати вставшем в кон-
це пути. Да вовсе и не перевалом, а так, гребнем, за которым чуть
ли не сразу начиналась Монголия с местностью ещё более уны-
лой, чем здесь — пологие волны из песка и ковыля до самого
горизонта. Этот гребень, разумеется, не был преградой для кара-
вана, но он мог стать ловушкой для него — табун на его вершине
оказывался видимым издалека. И всё из-за каверзны лощины —
упёршись в гребень, она прямо от озерка, обсыпанного сейчас
лошадьми, как сахарная лужица пчёлами, круто уходила влево, к
неширокому и мутному Онону, где и намеревался Елизар перей-
ти границу. Путь удлинялся, но зато сулил безопасность. Конеч-
но, можно было проскочить перевал по темноте, но Елизар ко-
жей чувствовал приближение погони и ждать ночи не собирался.
Двигаться надо было сейчас, не теряя ни минуты, и он протяжно
свистнул, приказывая движение. Защёлкали кнуты, послышались
протяжные и отрывистые команды-выкрики:
— Но, но, Но. Пошёл, пошёл. Куда? А ну, ходом! Я тебе
засну. А ну, шевелись. Не балуй! Но, ретивые!
Елизар челноком сновал по склону сопочки и давил табун в
горловину вильнувшей лощины. С другой стороны ему помогал
Евгений с Революционером. В хвосте каравана виднелись Сёмка,
Краснощёкий и Весёлый. Кнуты жалили спины и крупы лоша-
дей, заставляя их переходить на галоп. Погонщики кружили хищ-
ными коршунами и орали, как ошалелые:
— Но, залётные! Шевелитесь!
В две минуты бесформенный караван превратился в тугой,
грозно-гудящий поток, и не дай бог, никому оказаться на его
пути!
Елизар, свистя кнутом, поскакал вперёд, чтобы табун не ныр-
нул с главного русла в какой-нибудь случайный распадок. Поток
устремился за ним, безжалостно кромсая песчаные берега пере-
сохшей речушки. Елизар скинул намозоливший шею карабин и
сунул его в кожаный чехол рядом с костылями. Скакать без него
410 ——————————
было легко и весело. Он уже успел порадоваться хорошему нача-
лу, как перед ним чёрной глыбой встал неведомый всадник и
заставил поднять коня на дыбы. Храп и ржание лошадей. Топот,
пыль, озлоблённые лица людей, крики. Табун скомкался и закру-
жился вокруг дерущихся всадников. Кто-то тащил Елизара за
грудки и что-то кричал. Это был Сёмка. Его лицо было страшно.
Это был сгусток ненависти. Елизар отбросил его руки, выхватил
карабин и упёрся стволом в Сёмкину грудь. Это отрезвило роди-
ча, но только до прихода подмоги. Краснощёкий оказался рядом
и он снова кинулся на Елизара. Примчался Весёлый.
— Куда прёшь, спрашиваю? Или дорогу позабыл? Или заду-
мал что?
— Нельзя выскакивать на плоскогорье, если башка дорога! —
прокричал Елизар, волчком вертясь в плотном окружении. —
Нельзя. Понимаете. Я же говорил. Надо обмануть погоню. Через
три часа мы повернём к границе.
— Что ты всё время нас пугаешь? Или мы — ворюги? —
Сёмка совсем озверел и выхватил у Елизара карабин.
— А кто же вы! — Елизар двинулся на Сёмку, но вовсе не
для того, чтобы забрать карабин. Для того, чтобы убить одним
словом. — Самые настоящие конокрады, и будет вам за это ха-
ракири. — Елизар злобно хохотал, видя, как в одну секунду
обвисло и посерело Сёмкино лицо, как трусливо он зашнырял
глазами, будто в поисках щёлки или норки, чтобы юркнуть туда
немедленно.
— Ну так что? Вперёд? — наседал Елизар.
Но Сёмка не сдался.
— Привал, — скомандовал он. — Если у тебя сейчас жим-
жим, значит двинемся ночью. Утром будем на месте.
— Не говори «гоп», учила меня бабушка, — насмешливо бро-
сил Елизар. — Ты, куманёк, пищаком лезешь в командиры. Ну
что ж, покомандуй. Только помни, что за командирство не толь-
ко золотые кругляшки дают, но и голову снимают. Будьте здоро-
вы, казаки. Дорогу знаете, теперь и без меня обойдётесь. И уже
не свалите на Елизара, мол, всё это он, сволочь. Советую назад
повернуть, может и простят. Да только не надейтесь. Горилла вас
на куски разделает.
Казаки растерянно молчали. Открылось то, о чём они смутно
догадывались, но не сговариваясь, помалкивали — они конокра-
ды. Ну, а в случае поимки, конец будет у всех один — смерть.
—————————— 411
— А может, — нерешительно начал Краснощёкий. Но Сёмка
остановил его грубым окриком:
— Кому сказано, привал.
Табун сам по себе тёк обратно к озерку, к свежей травке, к
прохладе. За ним, как неприкаянные, ехали табунщики. Впере-
ди— Елизар, за ним — Сёмка, Краснощёкий и Весёлый.
Евгения Елизар увидел издали. Стоял парень лицом к круто-
му жёлтому откосу, а метрах в семи-восьми от него — Революци-
онер. Держал он сотоварища на мушке, что ещё раз подтвердило:
Сёмкин бунт не случайный, а продуманный. Елизар проехал мимо,
не взглянув на Евгения. Да и что он мог сделать безоружный?
Лучше уж не задираться, чтоб ему не навредить. Революционер,
встретив и проводив презрительным взглядом низвергнутого пред-
водителя, присоединился к своим. Они остановились. Евгений с
тоской смотрел вслед Елизару, а когда тот попросил вернуть ка-
рабин и ему грубо отказали, низко опустил голову. Кумир был
развенчан. Не от собственного унижения, от этой опущенной го-
ловы у Елизара задрожали губы.
— Верни коротышку, богом прошу. Что я без неё? — умолял
Елизар.
— Да ты костылями от кого хошь отмахаешься, — засмеялся
Сёмка.
Через несколько минут Евгений догнал Елизара и долго ехал
молча. Елизар подумал, карабин везёт, но Евгений сжимал толь-
ко свою винтовку. Ему вернули. Держался он натянуто и потому
никак не мог начать разговор, что всегда бывает при двоедушии.
Елизар чувствовал новое к себе отношение и тоже не мог гово-
рить. Горько итожил — вот уж истинно сказано, друзья познают-
ся в беде. Споткнулся я, и он тут же отодвинулся.
— Честно говоря, я хотел бы уехать с вами, — сказал Евге-
ний, вдруг перейдя на «вы». Но он лгал. Никуда он не хотел
ехать с этим побеждённым человеком. Ложь выдала себя в голо-
се, в ускользающем взгляде, в беспокойных пальцах, в этом сдав-
ленном «вы», будто не было меж ними дружеского «ты».
— Эта компания мне противна. Но если я брошу табун, Гри-
горий Михайлович обидится. Ведь это мой вклад в победу.
Елизар молчал, чувствуя, что парень не то да и не всё сказал.
Уж очень он был сегодня каким-то сжатым. Что-то угнетало
его.
412 ——————————
— Сон я этой ночью странный видел, — сказал Евгений. —
Как-будто синий весь, голый совершенно. Особенно лицо синее.
И не холодно мне. Я что-то вам кричу, а вы, как сейчас, преспо-
койненько едете. Но вдруг резко поворачиваетесь и дважды в
меня стреляете — отогнать меня хотите. Лошади какие-то серые
прямо на меня скачут. А люди на них страшно злые и, по-вашему
примеру, в меня стреляют. И Андрей стреляет. А мне от этого
так больно. — Голос у Евгения дрожал. Он был напуган и сном, и
разрывом с Елизаром, и опасностью продолжения рейда. Не по-
лучив ответа, продолжал совсем удручённо:
— А маменька невдалеке на увале стоит и качает головой,
качает. А волосы у неё почему-то седые и распущенные. И ко-
выль седой ей до колен. Пошла она ко мне, а я к ней…
Евгений покусывал губы. Сердце оборвалось у Елизара. Вера
в сны и их вещность были для дикого казака не блажью, а частью
натуры, бытия, зачастую более главным правилом, чем рассудок.
Но он мягко сказал:
— Выбрось из головы. Лошади во сне — это ложь. И вообще,
сны сбываются только по христовым праздникам. — Ему было
тяжело с Евгением. Сам Елизар верность дружбе хранил до кон-
ца, а этот при первом же трудном случае — предал.
— Счастливо вам оставаться. Увидимся ли. — В голосе Евге-
ния звякнули слезинки, как ранне-весенние капли, а потому звон-
кие, хрустальные.
Елизар вскинул на него взволнованно глаза и прикрикнул:
— Кому говорю, выбрось вон из головы. Такой сон — конец
света. Рассупонился, хрен на скамеечке. Лучше винтовку заряди.
Догонят, соплями отбиваться будешь?
Евгений швыркал носом. Елизар резко повернул коня и схва-
тил парня за плечи.
— Хочешь добрый совет? Брось всё сию же минуту и скачи
по этому логу. Всё время по нему. Через час перевалишь в до-
линку с пересохшим ручейком, а там и наши рядом. Скачи, Женя,
скачи, сынок. Они тебя не хватятся, подумают, со мной. А через
час им будет не до тебя, товарищ барчук, — пошутил Елизар, как
ни тяжело ему было.
— Против товарищей я борюсь, — Евгений надменно поджал
губы.
— Я в гоголевском смысле, — сказал миролюбиво Елизар.
— Я дал слово, что вернусь, — продолжал надменно Евгений.
—————————— 413
— Вольному воля, спасённому — рай, — сказал Елизар уста-
ло. — Извиняй. Но я хочу отдохнуть, — и он свернул к зарослям
тальника, вместо того, чтобы самому немедленно поскакать по
спасительной долине. Но он не мог оставить Евгения, хоть и
плохо представлял себе, чем он сможет помочь ему безоружный.
Евгений повернул коня и шагом поехал обратно. Елизар
спрыгнул на землю у тальников и сунул костыли под мышки.
Стоял сгорбленный, неуклюжий и сильный, похожий на разбой-
ника, и хмуро глядел вслед Евгению. Видел, как он, уже на зна-
чительном от него расстоянии, поднял руку к глазам. Елизар
плюнул с досады и швырнул костыли под куст. Следом упал
туда и сам.
— Сопля зелёная, а туда же — в драку промеж своими. —
Сунул костыль ребром под голову. — Убьют не за понюшку. «Ма-
менька», — передразнил он и закрыл глаза. На душе стало гадко.
* * *
Время по-рачьи двинулось вспять и зачем-то притащило в
клешнях мёртвую, ушедшую осень с растерянным Евгением по-
среди голого двора и колючей ревностью Марии, когда слегка
освоившийся мальчишка стал называть Елизара дядей. Елизара
это смущало. Жена ехидно улыбалась, а Евгений терялся.
— Это же в целях конспирации, — оправдывался он. — Как
же мне его называть? А вас как? Тётя?
— Здрасте! Может уж сразу мама? — всплеснула руками Ма-
рия. На вопрос она не ответила, а свои задавать продолжала. —
Ачто такое конспирация? — Язвительная усмешка не покидала
её губ. — Это девица или … дама? На чём к ней подкатиться?
Следенцами или пряниками?
— Скинь ты с хари эту иудину ухмылку! — свирепел Елизар
и запускал в жену, чем попало.
Евгений начинал терпеливо просвещать Марию.
— Конспирация — это тайна, — говорил он. — Все должны
думать, что я не тот, кто есть на самом деле.
— Ух, ты! — Мария грациозно всплескивала руками и снова
прикрепляла к губам свою ироничную, язвительную усмешку.
Евгения очень занимало, как эта усмешка появлялась. Всё
начиналось с едва приметного дрожания уголков губ. Потом
нервные импульсы бежали навстречу, сталкиваясь посредине
414 ——————————
волнующим подёргиванием и открывались два ряда изумитель-
но ровных и сверкающих зубов. Как, вероятно, была неотрази-
ма эта улыбка в молодости, когда Мария не была такой злой и
коварной. Он не знал, что эта улыбка когда-то с ума сводила
лихого Елизара.
— А ты знаешь, что девки говорят? Почему, говорят, вы сво-
его офицерика на гулянки не пускаете?
— То есть? — Евгений ошеломлённо смотрел на Елизара, уж
не проболтался ли тот по пьянке.
Елизар покрякивал, крепясь, и ширял шилом тугую сыромя-
тину, как бумажку, хотя перед этим говорил, взгромождая хомут
на колени, что кожа, хоть гвоздём пробивай.
— Это — есть, а этого — нету, — говорила Мария и победно
демонстрировала свою стать. — Конспирация.
Евгений подходил к Елизару.
— Дядя Елизар. Да они всё знают.
— Тёмный народ. Что с них взять? — махал рукой Елизар. —
А ей, ей-богу, надо ноги повыдёргивать. Корова яловая.
— А кто виноват, что яловая? Не ты ли?
— Да в тебя всё равно, что в просо, — огрызался Елизар,
бросал скорняжничать и благоразумно уходил во двор поостыть.
Смолкала и Мария. Евгений сконфуженный и красный упирался
взглядом в пол, стыдясь смотреть на Елизара и его жену, кото-
рая, казалось, вовсе и не думала обижаться на грубость мужа,
что-то бормотала весёлое, убираясь по хозяйству, украдкой смот-
рела на смущённого постояльца, и добрая, тихая улыбка надолго
освещала её немолодое, истасканное лицо. Но стоило появиться
Елизару, как добрая улыбка мгновенно пропадала, и вместо неё
по иссохшим губам вновь змеилась колючая усмешка.
— Вот и дядя пришёл, — извещала она.
— Замолчи же ты, стерва! — кричал Елизар и замахивался
кулаком…
Елизар застонал и закрыл лицо руками.
— Прости, Мария.
Погоня стояла на холме. Пушкарёв, туго сдвинув брови к
переносице и собрав губы в гузку, до боли напрягал глаза, но
знакомых примет не видел.
— Да здесь она где-то, эта проклятая Буханочка. Это — горка
такая, если хочешь знать. Сопочка, — пояснил он машинально,
—————————— 415
наверно, в сотый раз. — На буханку похожа. Не видишь, Игнат?
Не видишь, Андрей Спиридонович? Ведь ты мимо проходил.
— Ты на братку не вали, — взорвался Игнат. — Ишь, умник.
— Послабли глаза. Послабли, — жаловался атаман. — Где
же она?
— А её Елизар слопал, — мрачно пошутил Угрюмый и взялся
за кинжал, за которым сгонял к убитому Квадратному одного из
своих любимых подручных Феню-Коротягу. Поёжился Игнат, по-
ёжился и атаман. — Ам! И нету!
Пронька Квасов, молодой, глуполицый парень, сосед Угрю-
мого по улице, хотел что-то вякнуть, но под взглядом Угрюмого,
как всегда, съёжился и никак не мог отодрать от замёрзшего нёба
окоченевший язык. Так и сидел с широко раззявленным ртом.
— Всё, хватит. Давай — домой. Упустил ты его, и не хрен над
нами и животиной изгаляться. Уж сколько дней без передыху, —
загудело окружение Угрюмого, поворачивая коней назад.
— Стойте, казаки. Ещё немного. Ну, хотя бы до той сопоч-
ки,— упрашивал атаман. Приказывать он уже не решался. — Если
нету, сразу повернём. Тогда и казните старика. Андрей Спиридо-
ныч?
Нытьё Пушкарёва было противно Андрею, и он первым тро-
нул коня в намеченном направлении. За ним нехотя поскакали и
остальные.
Сёмкина радость по случаю изгнания Елизара вскоре испа-
рилась. Одно дело строить из себя решительного и смелого вожа-
ка, находясь за чьей-то широкой надёжной спиной, а другое —
взвалить все заботы на себя. Своей, а не чужой грудью встать
пред опасностью.
— Скачи-ка наверх и посмотри, — приказал он Весёлому.
— Да нет там никого. Сколько можно глазеть? — заупрямил-
ся Весёлый. — Или тоже жим-жим?
— А ты посмотри, — прикрикнул Сёмка, спешиваясь.
Весёлый хмыкнул и шагом направился наверх. Не очень-то
хоронясь, он постоял на увале какое-то время и вернулся в ло-
щину, поспев как раз к походной трапезе.
— Пусто. Может двинем? — сказал он и кивнул в сторону
перевала.
Сёмка не ответил. Мрачно жевал сухари. Если бы Весёлый
задержался на увале на одну-две минуты, то он увидел бы, как
416 ——————————
отряд Пушкарёва выехал на недальнюю сопочку. Он, конечно, не
услыхал бы радостного возгласа атамана:
— Вот она! — зато этот возглас услыхали все преследователи
и подобрались в сёдлах. — А теперь слушай мою команду. —
Голос Пушкарёва креп от слова к слову.
Елизар не отделывался от Евгения, говоря, что хочет отдох-
нуть.
Последние три ночи он по сути не спал. Какая-то тревога в
душе размыкала веки и не давала им сомкнуться. Так и лежал,
глядя в чёрное небо, ни о чём, в сущности, не думая. Утром голо-
ва трещала сильнее, чем с перепоя, даже мутило. Только скачка и
свежий ветер в лицо взбадривали его.
Конь шуршал травой рядом. Елизар посмотрел на него.
— Пить хочешь? Не дал я тебе напиться за этой кутерьмой.
Пошли. — Елизар на четвереньках пополз вдоль зарослей. По
давним побывкам он помнил здесь крохотный родник среди таль-
никовых корней и не без труда обнаружил его. Выгреб листья из
живой криницы. Конь опустил губы в хрустальную прохладу и,
не всколыхнув воды, долго, с аппетитом пил. Елизар встал, вы-
нул из перемётной сумки фляжку и плоский каравай хлеба, от-
кусил от него и стал задумчиво жевать. Но то ли оттого, что во
рту было сухо, то ли от того, что хлеб был чёрствым, кусочек
трещал на зубах, не мягчая, и Елизар с трудом проглотил его.
Тронув пустой чехол для карабина, вздохнул и опустился на зем-
лю. Без винтовки он ощущал себя четвертинкой человека. Раз-
мягчая хлеб водицей, он скормил его коню.
— Иди, погуляй, — сказал Елизар. — Только рядом будь.
Он наполнил фляжку, опёрся локтем в колено и сидел, глядя
перед собою отсутствующим взглядом, но мысли лихорадочно
вертелись вокруг Евгения, рейда воровского и собственной судь-
бы. Он был готов к самому плохому. Так что с этим всё было
ясно. Но что-то другое, давнее сверлило мозг, не давало покоя,
лишало сна. Что? Ответ был рядом, но ускользал ужом, лишь
Елизар слегка нащупывал его. Но вдруг он распрямился и шум-
но потянул воздух в себя:
— А-а-а-а! Тимоха! Вот кто налил мне в душу яда! — Елизар
ударил кулаком по коленке и ошалело глядел вокруг. — Вот по-
чему я, как больной с тех пор! Из ума-то по пьянке выскочило, а
в сердце осталось. Вот и мучит, давит и саднит. Неужели ты
—————————— 417
окажешься прав, земеля, и мне отплатят пулей? Сёмка и компа-
ния решили в станицу не возвращаться, это понятно. Ну, а ему
куда деваться? Или тоже в бега удариться? Кинуть дом, Марию,
Размахнинскую и даже Россию? Лучше уж смерть!
«Да, крутую кашу ты заварил. Вот расхлебать бы. Неужто и
впрямь стоили богачи такой мести — через собственную жизнь?
Ивдруг ясно подумалось — но почему не раньше? — имеющего
миллионы сворованным червонцем не разорить. И Спиридон, и
Доржиев, и Куприянов от потери нескольких табунов по миру не
пойдут, за тощий стол не сядут, за которым ты просидел всю
жизнь, считая достатком подпол картошки, кадку капусты и су-
сек муки. Так может, прав Гурин, что людей к новой жизни за
волосы тащит? И уж, конечно, прав Тимоха — хряснут меня бо-
гачи мордой об стенку да так, что кровавые сопли во все стороны
брызнут. Можно ли служить не правому делу? Вот они муки
распутья. Познай их и ты. И посочувствуй тем, кто через них
прошёл, и поклонись перед теми, кто не выдержал этой самой на
свете жуткой пытки. Из тысячи звонящих колоколов один по-
стоянно звонит о них, жалея и сострадая сломившимся душам».
Подступила та подлая минута безразличия к собственной судь-
бе, которая, он знал, кончится печально. Так было на фронте от
известий о неверности Марии, так будет и сегодня от предатель-
ства этого мальца. Тогда его тяжело ранило, а что сейчас угото-
вила ему судьба? Кинжал под сердце или пулю в живот, чтобы
подольше мучился? Ему было всё равно, и он не спешил убегать
от судьбы.
Острая колика под сосок, с десяток лет забытая, вдруг на-
помнила о себе острой, стремительной болью.
Елизар вскрикнул и медленно-медленно, словно оберегая сер-
дце от ещё более сильных колик, вытянулся на спине и уложил
руки вдоль тела. Только сейчас он понял ту смиренность, с кото-
рой люди, изнурённые физическими и душевными страданиями,
встречают смерть. Приди она к нему в эту минуту, наверно, и он
обрадовался бы ей как избавлению от бесплодных мук. Закрыл
бы глаза и сказал бы примирительно, благодарно:
— Вот и слава богу, что всё кончилось! Спасибо, что при-
шла…
Елизар, наверное, заснул, так как услыхал топот копыт и
крик Евгения — Дядя Елизар, спаси! — совсем рядом. Цапнул по
привычке по бокам, но ни костылей, ни карабина под рукой не
418 ——————————
оказалось. Нелепо прыгая на одной ноге, выскочил на открытое
пространство. Громко чмокал губами, подзывая коня. А тот уже
бежал к нему сам.
А что же бог со своей не спящей гвардией? Да ничего. Анге-
лы-хранители больше заботятся о своей жизни. Пискнула пер-
вая, случайная пулька, и Елизаров ангел трусливо взмахнул кры-
лами. Тот, кому богом поручено беречь, спасать, хранить, так
стремительно бросился наутёк, что испугал коня, бежавшего к
хозяину, поскольку лучше крылатого прохвоста, видимо, чувство-
вал приближение смертельной опасности.
Сильные, смелые люди погибают, как правило, по воле неле-
пых случайностей.
То, что увидел Елизар, не во всякий сон уместится. Трое
озверелых мужиков гнались за перепуганным мальчишкой. Ипер-
вым скакал Андрей. И стрелял он, пожалуй, чаще, чем другие.
— Женя, сынок, пригнись, — крикнул Елизар.
Евгений повернул коня к Елизару.
— Спаси, дядя Елизар! — кричал он в ужасе.
— Пригнись! — грозным криком приказал Елизар, видя, что
Андрей остановил своего донца и размеренным движением под-
нял винтовку. Ни звука выстрела, ни вскрика Евгения он не ус-
лышал. Только видел, падая, сквозь розовую пелену, вдруг раз-
лившуюся перед глазами, как он раздвинул локти, выпустил по-
вод и плавно, словно шаля, замахал руками.
Затем он стал медленно валиться набок. Елизар знал, так
падают из седла, сражённые насмерть. Раненые хватаются за гри-
ву лошади или резко откидываются назад. Гибель Евгения от-
бросила собственную боль куда-то на задворки чувств. Елизар
застонал, но тут последовал второй удар по голове и он потерял
сознание. Игнат дубасил его прикладом. Вдали слышались кри-
ки и выстрелы. Андрей остановился над распростёртым навзничь
Евгением. Сюда же бежал Игнат, очевидно, для того, чтобы до-
бить жертву, так как изготовил приклад для удара, и кричал воз-
буждённо:
— Молодец, братка, отмылся.
И хотя Евгений был недвижим, Игнат дважды двинул его в
грудь окровавленным затыльником приклада, оставив на батис-
товой рубахе алые пятна, и лишь потом вытер его небрежно пуч-
ком травы.
—————————— 419
— Так и доложу бате — дружка свалил ты, — задирая голову
к Андрею, кричал Игнат. — Да ещё из седла. Это тебе не баран
чихнул.
— Скажи. Только не стреляй мне в спину. Или тебе Костоло-
ма мало? Ну, а если очень уж хочется, пальни прямо в сердце.
— Спереди — больно, — рассудительно, строго возразил Иг-
нат. — И тебе, и мне. А так — чик-чирик, и нету. И никому не
больно. — Он простодушно засмеялся.
Как видно, не скоро очнулся Елизар, если солнце перемести-
лось далеко на запад, а степь блаженствовала в не жарких пред-
вечерних лучах. Шалун-ветерок босоногим мальчишкой носился
по бескрайнему простору и, забавляясь, перемешивал ароматы
трав в такой волшебный букет, какой бывает только в разогретой
забайкальской степи на закате дня, в пышном начале лета.
Ковыльные волны накатывались на Елизара. Седые метёлки
сострадательно касались его чёрных щёк. Они-то и разбудили
Елизара. Но если б они знали, что уготовили ему станичники, то
никогда не стали бы будить человека. Но он очнулся. С трудом
разомкнул набрякшие веки и увидел то, чего никогда раньше не
замечал, ибо никогда не наблюдал жизнь от корешков. Ковыль
пушистыми метёлками старательно чистил небо от золотистой
сыпи облаков, сгоняя их куда-то на запад, и они покорно и радо-
стно подчинялись ему, плыли в бездонной выси.
Опрокинутый на спину, избитый, еле живой лежал человек и
удивлялся взаимосвязи земли и неба. «Как странно, — думал
он,— бегает хмельной ветерок, дурачась дёргает ковыль и как
следствие этого баловства плывут бесконечной чередой золотые
облака в недосягаемой высоте и считают это вполне нормаль-
ным. Начнут метёлки мести в другую сторону, и облака тут же
двинутся в другую сторону. И снова посчитают это вполне нор-
мальным».
Елизар собрал всю волю и сел. И враз пропало очарование
открытия. Всё стало обычным и плоским. Он невольно, сам того
не ведая, смотрел на всё живое свысока, не сверху, а свысока.
Неспешная слеза, едко засаднившая свежую ссадину на щеке,
представилась ему божьим благословением к страданиям, кото-
рых, он знал, ему не миновать. Нестерпимая боль обрушилась на
лоб, на виски и затылок. Голова казалась огромной, и он долго-
долго нёс пудовые руки к вискам сквозь эту раздутую и чужую,
медным котлом гудящую плоть.
420 ——————————
Двоясь и троясь, как в дальнем степном мираже, к Елизару
приближался всадник на бесшумно шагающем коне. Елизар при-
крыл глаза и слегка помотал головой. Однако видение не пропа-
ло, наоборот, когда он вновь поднял голову, на него надвигались
болтающиеся босые ступни с грязными растопыренными паль-
цами. С другой стороны, под брюхом лошади, оголённые, жилис-
тые руки цедили сквозь мёртвые пальцы макушки трав. Головы
убитого не было видно, и Елизар никак не мог определить, кто
же это. А странный всадник наступал, затмевая небо. Сколько
мог Елизар отклонился, чтобы жуткие сине-чёрные ступни не
ударили по лицу, и повёл взглядом за ними. Шагах в десяти от
себя он увидел, как, по прежнему двоясь и троясь, пропадая и
появляясь вновь то в алом, то в чёрном ореоле, какие-то люди
сбрасывали мертвецов с крупов лошадей. Ни единый звук не
доносился от них, смятый, раздавленный реальным и грозным
медным протестующим гудом. Несколько казаков сидели вразб-
рос на пригорке спиной и боком к Елизару, смотрели на возвра-
щающийся табун и обсуждали лениво, что делать с убитыми ко-
нокрадами. Одни предлагали закопать их здесь, а своих погиб-
ших отвезти в станицу, третьи противились такой обузе. Ждали
атамана, чтобы рассудил.
— Ну и привадил ты его, Игнаха, — сказал Нелюдимец, ки-
вая в сторону Елизара. — Ещё сдохнет.
— Его счастье, — отозвался Игнат, швыряя наземь бездыхан-
ного Революционера.
Подъехали другие казаки и освобождались от такого же гру-
за. Свалка ширилась. Здесь уже были Евгений, Революционер,
Краснощёкий, Весёлый, Сёмка и Феня-Коротяга.
Мёртвые тела являлись в самых невероятных позах. На это
страшно было смотреть, но убийцы спокойно взирали на них и
даже посмеивались, вспоминая, как врасплох застали воришек,
как офицерик ловко вскочил на коня и бросился бежать, как
Сёмка торчал в ковылях и со страху бухнулся на собственную
кучу — вон он, с голой, грязной задницей, — как перещёлкали
всех, будто куропаток, но и своих двоих потеряли — Угрюмого и
Коротягу. Да вот лукавили они, делали вид, что не замечают, что
у тех обоих по дырке в затылке.
К братьям, стоявшим в сторонке, правил атаман. Ехал воль-
готно, как на прогулке. Спешка кончилась. Бой позади, убитые
подобраны, можно и расслабиться.
—————————— 421
— Куда их девать будем? В братскую? — спросил он не-
брежно.
— Ещё чего? — заорал Игнат. — А может и памятник, и моле-
бен? Всех в кучу — и шабаш.
— И своих? — И хотя в голосе Нелюдимца ясно слышалась
угроза, Игнат не струсил. После смерти Костолома-Угрюмого, он
никого из пушкарёвцев не боялся.
— Свой — так стой, упал — так чужой, — крикнул он.
Казаки хоть и сдержанно, однако явно одобрительно загуде-
ли — никому не хотелось ковырять закостеневшую, дикую зем-
лю. А покойникам всё равно, где истлевать. Неожиданно разда-
лось ржание, казаки повернулись на него, заулыбались.
— И-го-го-го! — Пронька Квасов, глупо скалясь, хлопал сво-
ей широкой ладонью по острому заду трупа, перекинутого поза-
ди седла.
— Ну и работёнка! — смеялся Пронька. Он по-циркачески
крутанулся передом назад и схватил труп за штаны и шиворот
одновременно.
Он был в своём обычном, ничем незамутненном настроении,
что-то бодренькое выговаривал трупу и шаловливо поглядывал
на казаков, а они понимали — красуется — и ухмылялись, так как
знали его как парня трусоватого.
В станице Пушкарёвской Пронька слыл за дурочка. Да оно
так и было на самом деле. На службу его по причине слабоумия
не взяли. Ни одна девка не прошлась с ним с гулянки. Даже
Шваловскую горбунью не смогли сосватать за него. Уродка зая-
вила братьям — если отдадите, завтра же утоплюсь. И они не
решились взять невольный грех на душу.
У них, у девок, нюх на мужицкий умишко очень тонкий. Они
мигом распознают, кто только дурачится, а кто истинно турсук
гремучий. Да чтобы стать посмешищем для всей округи, избавь
бог. Уж лучше за бабника, за пьяницу, за вдовца преклонного, но
только не за дурака! И если станичные бабы говорили — да с
ним ни одна девка не гуляет — это была исчерпывающая аттеста-
ция.
— Куды его? Туды или сюды? — крикнул Пронька, ухваты-
вая Угрюмого покрепче. Имелось в виду, к своим, т.е. к отдельно
лежащему Коротяге, или вместе со всеми.
— Вали, где стоишь, — крикнул Нелюдимец и осклабился и
шутке своей и, видимо, подчиняясь общему настроению. — Вку-
422 ——————————
чу, так в кучу, — быстро сказал он и вскочил на ноги. Следом за
ним подпрыгнул Игнат. Казаки весело принялись за дело, бросая
трупы в кучу наперекрест. Пронька подъехал к куче и рванул
Угрюмого вверх. Длинное, тонкое тело мотнуло облезлой голо-
вой и повалилось на Проньку. Голые, жилистые руки, словно
канаты, захлестнулись у него на шее. Очутившись в плотных
объятиях мертвеца, Пронька панически кричал и зачем-то зади-
рал ноги. Казаки хохотали, ползая в высокой траве на четверень-
ках или катаясь по земле. Андрей в ужасе дёргал губами. Улыбки
не получалось. Руками и ногами Пронька, наконец-то, избавился
от вязкой ноши. Костолом упал на кучу, перегнувшись через спину
и двумя бельмами распахнутых, удивлённых глаз таращился на
Елизара. А Елизар усиленно шарил глазами по трупам, отыски-
вая Евгения, не находил его и тихо благодарил бога, что всё-таки
уберёг мальчишку.
Но в это время кто-то небрежно толкнул ногой мёртвого Ев-
гения и спросил:
— И этого?
— Вали, — скомандовал Игнат.
Евгения кинули на самый верх. Он повис вниз головой, тон-
кими руками будто защищая товарищей по несчастью. Отяже-
левшая от крови рубашка уже не трепетала на ветру.
Оттолкнувшись от земли двумя руками, Елизар поднялся.
Чуда не случилось — это был Евгений. Елизар застонал и закрыл
лицо руками. На него никто не обращал внимания, так как с
Андреем происходило что-то неладное. Он отъехал в сторону,
выполз из седла и начал содрогаться в корчах. То ли рвотой
мучился, то ли головными болями. До казаков доносились его
стоны, бессвязные обрывки слов. Они видели, как он ползает в
траве, однако никто не подошёл к хозяйскому сынку, пусть не
для помощи, хотя бы для формального сочувствия. Впрочем, слез-
ливость и сюсюканье, как и участливость были не в чести у этого
сурового племени. Они жили грубым законом — перемается, креп-
че будет. Но любопытством их бог не обидел, потому и спросил
Нелюдимец Игната:
— Чего это он? Может, ранило?
Игнат кулём повалился рядом с ним, широко раскинул руки
и ноги.
— Дружка завалил, вот и мается, — ответил Игнат, закрывая
глаза.
—————————— 423
Все с недоумением смотрели на Андрея. Пожимали плечами.
Эко, дело! Видно в первый раз? Кто ж тогда, если не ты? Физи-
ческую боль они понимали, но душевную — за редким исключе-
нием.
Но Андрея терзала именно душевная смута. Он — убийца!
Культурный, воспитанный человек — и убийца! Он убил не на-
сильника и разбойника, а своего друга, восторженного и роман-
тичного мальчишку, которого он любил, и тем не менее с самого
начала погони жаждал убить его. А на последнем этапе, при вне-
запном нападении на стоянку, он охотился за ним, не замечая
никого другого. Его не остановил даже радостный возглас Евге-
ния — Андрюша! — когда он кинулся к нему с распростёртыми
руками. В отместку за эту искреннюю радость он выстрелил по
нему в первый раз. На лице Евгения он увидел изумление и ту
секундную растерянность, после которой ужас предрешённости
бросил его в седло. Но Андрей и тут не остановился. Он выстре-
лил снова. Отдохнувшая лошадь быстро уносила Евгения. Анд-
рей стрелял, но белая батистовая рубашка ненавистным, дразня-
щим лоскутом продолжала биться на ветру…
* * *
И в походных условиях Евгений улучал минутку, чтобы
побриться, поменять рубашку на свежую. В худшем случае, на
более свежую, находил возможность для гигиены, и потому выг-
лядел всегда опрятно. В этом уважении к себе и другим сказы-
валась высокая проба томилинского рода. Но чистота тела и
души была чужда для случайных попутчиков. Мелочные, злоб-
ные, корыстные страстишки заполняли каждого из них. Таким
был и Андрей, хоть и выделялся из окружавшего сброда неко-
торой образованностью. Но именно поэтому и был самым опас-
ным врагом Евгения. Сброд не принимал Евгения категориче-
ски — чистюля, барчук. Андрей не принимал с мотивировкой —
чем я хуже!
Идя на дружбу с Евгением, он предполагал верховодство над
нищим, опустившимся аристократишкой, но к своему огорчению
столкнулся с душевным и умственным превосходством. Он про-
стил бы Евгению тривиальное столичное умничание, если б за
ним ничего не стояло, но врождённого интеллекта и породы про-
стить не мог. Отцовская кличка помойный побег мутила рассу-
док. Да и собственная биография начиналась с прозвища пога-
424 ——————————
нец. Он не мог простить Евгению возрождения из пьяниц, прису-
щего лишь сильным людям, его красоты, обаятельной улыбки и
даже белокурости. Свою забайкальскую смуглость он люто нена-
видел, сам не зная, за что такое наказание.
Невидимая, смертельная стена закачалась между ними с пер-
вого рукопожатия, и одного из них она должна была погрести.
Если не находят недостатков, ими становятся достоинства.
Деньги для возвышенного Евгения значили очень мало, для
Андрея они становились всем. Теперь свой импульсивный отказ
от наследства он считал глупой ошибкой, а приказчицкую служ-
бу у Бутина — оскорблением. Хозяином отцовского богатства
станет не Игнат, этот ублюдок и горилла, не Фастина, а он…
Решающим мигом отчуждения, к сожалению, не замеченным
Евгением, стал незамысловатый эпизод накануне второго елиза-
ровского наскока. Евгений шёл из-за зарослей тальника, пряча
пустую жестяную манерку за спиной. Туда он сходил в полуден-
ный сон. В таборе они были одни.
— Ты будто после дамы чистоту наводишь, — съязвил Анд-
рей, сидя разморённый и злой на пороге домика. Его уже тяготи-
ла дикая, растительная жизнь, тогда как Евгений упивался ею.
Ах, если бы Евгений заглянул в глаза Андрею, то наверняка
воздержался бы от ответа, и судьба, возможно, пронесла бы мимо
него наполненную до краёв чашу ненависти. Но судьба не при-
знаёт сослагательного наклонения. Она прямодушна до наивнос-
ти и знает лишь да или нет, жизнь или смерть.
Евгений покраснел и смущённо улыбнулся.
Ещё не поздно заглянуть в глаза Андрею, хотя бы для того,
чтобы увидеть накренившуюся чашу ненависти, с вытекающим
из неё ядом, и понять, что нынешний друг уже бывший друг, и
надо остерегаться его, ибо самое большое коварство исходит от
людей с несбывшимися претензиями на главенство. Равноправие
в дружбе — это миф. Быть вторым Евгений волею судьбы не мог,
Андрей — не желал. Злой рок успешно вёл дружбу к трагической
развязке.
Судьба не изменила своему правилу быть двуличной и виля-
ла, будто шлюха, заставляя открытого и честного юношу сносить
гнусные задирки. Она не взялась за шнурок, чтобы опустить за-
навес, и умело держалась за кулисами. Стена должна была вот-
вот рухнуть, а Евгений всё ещё не замечал этого. Напрасно о
—————————— 425
судьбе говорят, глупа, как индейка. Но жизнь от этого уточнения
дороже копейки не становится…
Преследование продолжалось. И когда помутившееся созна-
ние услужливо подсказало бесчувственному сердцу — это после-
дний патрон! — Андрей резко остановил коня и в пятый раз
вскинул винтовку. Узкая, длинная спина тянула к себе крохот-
ную мушку уже вопреки желанию Андрея. Это был рок. И это
было страшно.
— Дядя Елизар, спаси! — Последние слова Евгения на этом
свете.
Андрей не помнил, нажимал ли он на курок, или кто-то тре-
тий участвовал в убийстве? Возможно, в могильной черноте они
выяснят это, но только не здесь…
Тёмное пятно расползалось на белом батисте уже в десятый
раз, и с каждым разом набухало всё быстрее и быстрее, а напос-
ледок взорвалось да так и застыло размётанным во все стороны.
Андрей протяжно завыл и вытянулся на траве.
— А? А? — Игнат дико вращал глазами.
Несколько минут сна неузнаваемо изменили его лицо. Оно
обрюзгло, расплылось, глаза помутнели, большие, красные уши
вылезли из-под жидких серых волос. В эту минуту он был едва
ль не двойником Спиридона.
Нелюдимец тряс его за плечо и головой показывал за спи-
ну, в сторону тальников, где стоял, покачиваясь, окровавлен-
ный Елизар.
— Чего? — Игнат отшвырнул чужие навязчивые руки, но
вдруг вскочил, будто ужаленный, и кинулся к Елизару с занесён-
ной над головой, как дубина, винтовкой.
— Ух, ты, гад.
Но Пушкарёв загородил Елизара конём.
— Хватит уж, потешился, — и довольно бодро выбрался из
седла. — Здорово, станичник, — шутливо приветствовал он Ели-
зара.
— Убили. — Елизар не отводил глаз от Евгения и отчётливо
видел, как ветерок-несмышлёныш настойчиво теребил его за ши-
рокие рукава, будто разгадал его притворство и приглашал сыг-
рать в догоняшки. — Семёнов вам этого не простит. Женя, Же-
нечка, сынок. — Голос Елизара пресекался, влажно булькал, гла-
за были полны слёз, плечи тряслись в приглушённом рыдании.
426 ——————————
Обеими руками, будто умылся, Елизар вытер мокрое лицо от
слёз, но не убрал их, а только размазал, перемешав с кровью.
— Что я Марии скажу? — спросил он у Пушкарёва, едва
разжимая разбитые губы и шепелявя. Видимо, у него были выби-
ты передние зубы. Из-под полуоторванного правого уха сочилась
кровь. Он удручённо качал головой и слёзы снова текли по его
щекам, оставляя светлые дорожки. — Ах, ты, горе, горе! Изверги
вы, даже мальца не пощадили.
— Что заслужил, то и получил, — ответил Пушкарёв после
минутного замешательства. Слёзы Елизара, его причитания, а глав-
ное, слова сынок, Женечка, Мария сбили его с воинственного
настроя. — Или закона не знаешь? Это тебе повезло, живым ос-
тался.
— Семёнов спросит с вас, — сказал Елизар более внятно. —
Подумайте, как оправдаться.
— Да клал я на твоего Гришку. — Игнат цепным кобелём
рвался к Елизару. Пушкарёв властным жестом удержал его и
сказал, претворно зевнув:
— Григорий Михайлович нас поймёт и одобрит. Нельзя, что-
бы казачьи законы попирались. Не будет строгого порядка, и
казачество погибнет. Сначала безнаказанное воровство, потом —
разбой, а следом — переворот, как сейчас, революция. Так что, не
стращай. — Атаман раздвинул важно плечи, приосанился и ощу-
щал себя ответственным за судьбу всего казачьего сословия. —
Да ты садись, не на двух стоишь, — добродушно предложил он,
будто Елизар был гостем в его хате.
Игнат ударил ребром ладони под коленку Елизару. Мужик
рухнул.
— Вот и сиди, — прошипел Игнат, угрожающе шевеля хищ-
ными пальцами перед лицом Елизара.
Разбирательство с Елизаром остальных казаков не интересо-
вало, по ним — убить скорее, как других, и домой. Потому они
занимались своими лошадьми и зубоскалили.
— Худая примета, Пронька, наяву с покойником обнимать-
ся,— говорил, отрывисто смеясь, невысокий, кривоногий мужик
с тусклой серьгой в оттянутой мочке уха. Когда он смеялся, рот
в тугом обрамлении чёрной растительности появлялся чёрной
дыркой, переставал смеяться — растительность смыкалась, и дырка
пропадала без намёка о своём существовании. Мужик был кругло-
—————————— 427
лиц, наголо пострижен, в потёртой зелёной шапочке, вроде тюбе-
тейки. Одним словом, азиат.
Он был один из многочисленных безродных, блудливых лю-
дей, которые без труда оседали в разбойной Пушкарёвской, и
охотно участвовали во всяких тёмных делах. Его дружок был
убит Денисычем за гольцами, а он резвился в Даурии, естествен-
но, с винтовкой в руках. Такой сорт людей не мыслит себя без
этой смертоносной игрушки.
— Да ведь он, сволочь, как удав, — оправдывался Пронька. —
Живой был, как удав, и мёртвый такой же.
— Так мы о том и толкуем. Утащит он тебя за собой, как
пить дать, утащит, — поддержал станичника длиннолицый казак.
— Если б это был сон, — лепетал Пронька, — тогда и верить
можно. Да и день какой? А день — понедельник. А в понедельник
сон пустой, хоть хороший, хоть плохой. — В конце своего успоко-
ительного монолога он уже безмятежно смеялся. — Выкусили?
То-то же.
— Так ведь явь сильнее сна, — продолжал Кривоногий, но
Пронька закричал панически:
— Кочерыжку тебе в рот, сны толкуй наоборот.
Все захохотали.
— Чего они Ваньку валяют? Пора выступать. Айда к ним, —
сказал Нелюдимец.
Дохохатывая, казаки двинулись к тальникам.
И вдруг рот у Проньки скривился в плаксивой гримасе, а
ноги тумбами вросли в землю. Не шевельнуть. Слабый стон за
спиной подействовал так не только на трусоватого Проньку. Все
замерли на полушаге.
— Прости, маменька, — услыхали они отчётливо, но никто не
нашёл сил и смелости оглянуться. Ужас промчался тенью по всем
без исключения лицам и на каждом оставил свой след. Лицо
Нелюдимца стало пепельно-серым. Глаза как-то вдруг свалились
в глубокие чёрные ямы. Пронька сжался.
Азиат стоял с раскрытым ртом. Услыхал мольбу о прощении
и Андрей. Скомкал гриву и ткнулся в неё лицом. Стон застал
Игната склонённым над Елизаром. Его глаза стали мёртвыми, а
железные пальцы обмякли и повисли перед лицом Елизара тол-
стыми красными обрубками. Елизар не понял причины такой
перемены. Если б он услыхал голос Евгения, то избавил бы себя
428 ——————————
от грядущих мук. Не выдержало б сердце. Но, к своему несчас-
тью, из-за гула в голове он его не услышал, а потому с недоуме-
нием смотрел на вдруг сомлевшего Игната, на нервно зевавшего
атамана, на казака Силантия Хлынова, закрывшего лицо руками.
Нелюдимец катнул желваками на заострившихся скулах и с
огромным усилием, боком сделал первый шаг. Потом второй, тре-
тий. Шёл набычившись. Другие, сгрудившись потеснее, не огля-
дываясь, пошли за ним.
Игнат первее всех прогнал испуг и вскинул винтовку на Ев-
гения. Все трудные вопросы он решал пулей. Но Нелюдимец
встал перед стволом и грозно рявкнул:
— Может хватит валандаться?
— Да, конечно. Игнат Спиридонович, — залебезил Пушкарёв.
И все поняли, что отныне править и здесь, на походе, и в
округе будет этот выпестыш Угрюмого. А для Игната его рык
прозвучал как команда к немедленному действию. Он сбросил с
пояса тяжёлый патронташ, кинул в траву фуражку, шире распу-
стил ворот рубахи и, захохотав, засучил рукава. Он приступал к
показу обещанной чингисхановской казни. Мужики, почти за-
бывшие недавнее потрясение, приблизились ближе, не сомнева-
ясь, что увидят зрелище не менее жуткое, чем то, что осталось у
них за спиной. Ведь не зря Игнат просил их не убивать Елиза-
ра. Оставить ему. А им, как горьким, ненасытным пьяницам, всё
было мало — и крови, и смертей. Им подавай ещё. И вот Елизар
в его власти.
— Ну, начинай, показывай.
Из пухлой перемётной сумки Игнат выдернул широкую лен-
ту сыромятного ремня и связку кручёной пеньковой верёвки, на
глазок в которой было метров шесть-семь. Соединив концы, про-
пустил её сдвоенную через полусжатую ладонь и нашёл середи-
ну. Сделал здесь большую петлю и небрежно кинул на плечо —
до своего часа. Ремень он распустил надвое повдоль, придавив
один конец его ногой. Сверкающее жало угрюмовского кинжала
с лёгким шорохом развалило туго натянутую кожу.
— Чо удумал-то, Игнаха? Скажи, мы ведь и подсобить могём,
и стопарик за это не попросим, — шутили казаки, слепо радуясь
тому, что живы, что их черёд помирать где-то далеко-далеко. Амо-
жет, и не думая об этом, зубоскалили по привычке, нисколько не
смущаясь кучей трупов по соседству. Но Игнат не отвечал и в
шуточки не клинился.
—————————— 429
Он был необыкновенно сосредоточен и серьёзен. Смешки и
говор вокруг него прекратились. Одни в любопытстве подсту-
пили к нему, другие, наоборот, отодвинулись и украдкой погля-
дывали на безучастного, окровавленного Елизара, тихо качав-
шегося в траве.
— Женя, Женечка, страдалец ты мой, — слышался изредка
влажный его шёпот. — Сынок.
Лезвие отшипело на уровне Игнатовых плеч и нырнуло в
ножны. Одну сыромятную полосу Игнат повесил себе на шею,
другую рванул через выпяченную грудь, проверяя на прочность.
Ремень взмолился звенящим постромком.
— Ну вот и добре, — сказал Игнат и решительно подступил к
Елизару. — А ну, земеля, поднимись-ко. Пора долги отдавать, —
возвестил он, рывком поднимая Елизара сзади за подмышки. —
Да вставай же ты, скотина! — заорал Игнат, валясь вбок вместе с
Елизаром. Они б обязательно упали, если бы какой-то мужик не
метнулся прытко к Елизару и не обнял бы его по поясу сильны-
ми руками. Стоял спереди, широко расставив ноги, и сострада-
тельно смотрел в лицо Елизару, а тот — прямо ему в глаза.
— И ты меня казнишь, Силантий? А ведь в окопе из одного
котелка кашу ели, — сказал Елизар, и никто не уловил в его
голосе осуждения. В нём было усталое безразличие.
Мужик был Пушкарёвский казак Хлынов, сослуживец Ели-
зара по третьей сотне Первого Нерчинского полка. Человек мяг-
косердечный и услужливый.
Игнат грубо заломил руки Елизара назад и стал завязывать
их каким-то замысловатым способом — сначала выше локтей,
затем беспощадно, будто супонь затягивал, по запястьям. Окон-
чив трудиться, колыхнул тугую связку вверх-вниз. Остался до-
волен и зашёл наперёд.
— Н.. ну? — сказал с мстительной растяжкой и взмахнул
рукой. Его ладонь так и прилипла к мокрой от слёз и крови щеке
Елизара.
Елизар уронил голову на грудь и начал падать. Хлынов едва
удерживал его, стараясь отстраниться от капавшей на одежду
крови. Через несколько секунд Елизар мелкими рывочками под-
нял голову и открыл мутные глаза. Его взгляд медленно прояс-
нился. Казаки стояли в нескольких шагах полукругом. Явной
злобы к себе он не увидел, но не заметил и сочувствия к его
судьбе, и к Игнатовым издевательствам они были равнодушны.
430 ——————————
Только присмиревший Пронька Квасов испуганно косился то на
кучу трупов, то на него, на Елизара, да Хлынов всё так же со-
страдательно обнимал его.
— Ты стой. Ты не падай, — говорил он.
— Вы же христиане, станичники, — произнёс Елизар, но ник-
то ему не ответил. Все смотрели на Игната, хлопотавшего возле
ног неказистой хлыновской кобылы, на которой он всё время
скакал позади отряда. Вот Игнат зажал её заднюю ногу промеж
колен с такой силой, что лошадь и дёрнуться не помыслила, ду-
мая, что она в станке, и коротко пырнул ножом в надкопытье,
чуть ниже бабок. Лошадь дёрнулась и жалобно заржала. Только
тут, на её плачь Хлынов резко обернулся, бросил Елизара и по-
бежал к Игнату. Отпихнув его, ухватившегося уже за другую
ногу.
— Не тронь мою кобылу! Или других нету? — На глазах у
него были слёзы.
Но Игнат лишь захохотал на этот крик.
— Да разве это лошадь? Бери любую из этих, — он махнул
рукой, показывая на бродивших под сёдлами лошадей из-под уби-
тых. — Я дарю И сбрую любую. А это для него, — говоря это, он
успел подрезать кобыле другую ногу, и побежал к Елизару, а
Хлынову приказал:
— Веди её сюда. — Он уже был возле Елизара. — Веди. Она
для него.
Но оглушённый нежданно свалившимся счастьем, Хлынов
стоял, перебегая глазами с одного коня на другого. Вот так пода-
рок! А кони! Один лучше другого! Особенно ему глянулся кау-
рый Краснояровский жеребец. Сильный, гордый и красивый. Ас-
бруя какая на нём! Да полстаницы передохнет от зависти, если
он на таком появится!
— Да веди же ты! — кричал раздражённо Игнат.
— А? А! — Хлынов примчался назад и ухватил за повод по-
калеченную лошадь.
Хлынов тянул её за узду и ругал на чём свет стоит. Его глаза
были уже сухими, а лошадкины слёзы, часто катившиеся по свер-
кающим бороздкам, его не трогали.
— Но, но, падла старая, — кричал он зло и весело. — Но-о.
Послужи-ка моему знакомцу.
Под жгучими ударами кнута и пинками, пересилив неверо-
ятную боль, перепадая подрезанными ногами, будто утка, лошадь
сделала несколько шагов и остановилась.
—————————— 431
— Вы ж не басурмане, казаки, — захрипел, прокашлявшись,
Елизар. — Лучше уж пристрелите.
— Не боись. К хвостам мы тебя вязать не будем, — быстро
отозвался Игнат, глазами, горящими звериной злобой, упираясь
в станичника. — тебе другая казнь будет. Помогите-ко, — обра-
тился он к казакам.
И когда те сообща взгромоздили Елизара в седло, разобрал
тянущиеся от связанных рук Елизара верёвки и вновь принялся
за дело.
— Вот так вот, вот так, а эту вот так, — скрежетал он.
Было такое впечатление, что он всю свою жизнь только тем
и занимался, что казнил людей лютой азиатской казнью.
Лошадь стояла смирно. Игнат то и дело нырял ей под брюхо,
прикрепляя Елизара к седлу, словно торок. Затем он на Капрале
вплотную подъехал к Елизару и первое, что сделал, так это наки-
нул ему на шею двойную петлю.
— Я тебе, бандюга, такую казнь уготовил, что смерть от пули
праздником покажется, — прошипел Игнат, по привычке расто-
пыривая свои страшные пальцы.
— Кончай свою канитель! — приказал Нелюдимец, ощупы-
вая исподлобным взглядом захмуревшие лица казаков. Все они
хорошо знали Елизара. И он знал их. С некоторыми из них рос,
с Хлыновым был на войне. Почти с каждым пропустил по черпа-
ку самогона. Бывало, что и дрался по пьянке, но трезвый никогда
не таил зла.
И хотя мало имел постоянных друзей, не тяготился этим —
выручала пьяная общительность. Теперь они стояли стенкой, не
понявшие один другого единомышленники. Так кто же из них
нарушил клятву, чем только возможно способствовать сверже-
нию Советов? Кто из них за прежнюю вольготную жизнь, он или
они? Елизар прекрасно помнил ту тайную сходку у Куприянова,
где Спиридон поклялся отдать на святое дело все табуны, а себе
оставить лишь одного коня, чтобы явиться на нём в строй. По-
мнил возбуждённого Игната, готового уже в ту минуту резать и
вешать большевиков. Что же происходит сейчас? Что?
Не осилив не к месту нагрянувших мыслей, Елизар кинул на
грудь повинную голову. Намерение Игната он сразу понял, свою
смерть видел жуткой, но гордость не позволяла ему просить про-
щения и каяться в грехах. Взывать к сердцу станичников, он
понял, бесполезно, отчего и казаки чувствовали себя неловко.
432 ——————————
Как ни виноват был перед ними Елизар, такой изощрённой каз-
ни он вряд ли заслуживал. Уж лучше смерть сразу, чем пытка
дикой степью, которую придумал Игнат. Они знали, на подре-
занных ногах лошадь долго не устоит, упадёт на второй день,
придавит Елизара и они, страдая от страшной боли, жары и жаж-
ды будут мучительно умирать в тесной связке, если, конечно, он
каким-то чудом не убьёт себя сам. Но руки связаны, а хитрая
двойная петля не позволит ему сделать этого. Затягиваясь, ка-
жется намертво, она тем не менее будет постепенно снова рас-
слабляться, суля жизнь, а на самом деле, продлевая страдания.
Древняя азиатская пытка нашла в Игнате своего продолжателя.
Но где и как он выкопал её?
— Кончай, говорю, — снова прорычал Нелюдимец, направля-
ясь к своему коню.
Пушкарёв и Андрей стояли в отдалении. Атаман утешал Ан-
дрея, помог ему сесть в седло.
— Всё. Уже всё. — Игнат просунул палец под верёвки на шее
Елизара, проверяя величину зазора, и отъехал в сторонку. — Спе-
ленал, как младенца. — Его лицо сияло жестокой радостью. —
Итолько один узел. Да и тот сзади. Попробуй, развяжись-ко. Он
деловито оглядел Елизара со всех сторон. — Ах, как славненько
укутал! — восхитился он своей работой. Восхитился и Пронька.
— Погляди-ка, и всё наперекрест! — сказал он.
Елизар сидел будто в расчолках. А Игнат снова подвернул
Капрала к Елизару и один за другим снял с шеи сыромятные
ремни. Ими он туго-натуго перетянул живот Елизара.
— Это чтобы жрать пуще хотелось, — пояснил он.
Сопревшая холщовая рубаха треснула на спине Елизара от
верху до низу. Спереди осыпались все пуговицы. Игнат как
можно шире распахнул образовавшуюся прореху и ворот на
его груди.
— Однако, жарко не будет, — сказал Азиат.
— А это, чтобы ангелам было легче, — хохотнул Игнат и
потрепыхал над Елизаровскими плечами двумя белыми лоскута-
ми от рубахи, будто крыльями.
Но шутка упала на взлёте.
— Тебе бы, Игнат, палачом служить, — сказал малозаметный,
белобрысый казак.
— А что? Вовсе не пыльно.
—————————— 433
Все были уже в сёдлах. Нелюдимец первым, а за ним атаман
приблизились к Елизару. Но первым заговорил Венедикт Пуш-
карёв.
— Предупреждали тебя, Елизар, не шали, умерь пыл. Не по-
слушался. А теперь не обессудь: ты получил своё. И царство тебе
небесное.
Ни одно слово так не отозвалось в Елизаре, как царство не-
бесное. Он вздрогнул, подобрался. Он не питал иллюзий на вол-
шебное освобождение — казаки шутить не любят! — однако и не
терялся. Он попытается освободить себя сам. А уж убить-то себя
всегда сможет. И зря Игнаха бахвалится своей хитромудростью.
Елизар сумел оставить зазор на шее вполне достаточный для
того, чтобы просунуть в него подбородок, зажать зубами одну
нитку, ну, а вторая сделает своё дело.
Нелюдимец поднял глаза на Елизара и, возможно, за всю
свою буйную, мрачную жизнь подумал о собственных грехах, за
которые достоин такой же участи. Он вздохнул и вынул из-за
пазухи Елизарову фляжку, подобранную возле родничка.
— На, попей, — сказал он и приставил горлышко фляжки к
разбитым губам Елизара.
Елизар узнал свою посудину. Обычно в ней всегда был само-
гон, но в походах она наполнялась только водой. Елизар не лю-
бил пьяной удали. Не признавал битвы под хмельным угаром,
как и гульбы не представлял без водки.
Елизар пил долго и тянулся за фляжкой до тех пор, пока
задняя петля не стала его душить. Он захрипел, задвигал шеей,
расслабляя верёвки. Вода была свежей, холодной.
— Дай ещё. Христом богом прошу, — взмолился Елизар. —
Ив глаза плесни.
Но Нелюдимец швырнул фляжку под ноги его лошади и отъе-
хал. Остатки воды вылились на сухую землю и тут же впитались.
Елизар остался один. Вскоре он услыхал нарастающий гул и
понял — это уходят назад табуны. Крики погонщиков, хлопанье
кнутов поравнялось. Вдруг из общего гула он выделил прибли-
жающийся топот одинокой лошади и напрягся, ожидая быстрой
смерти от пули в висок, или … свободы.
Но не случилось ни того, ни другого. Подскакавший на Крас-
нояровском кауром Хлынов, на ходу свесившись из седла, под-
хватил валявшуюся в траве фуражку и глубоко надел её на куд-
латую Елизарову голову. Пока он это делал, пока затягивал ре-
434 ——————————
мешок на подбородке, Елизар успел дважды тёрнуться лицом о
его руки и таким образом содрать с ресниц рыжую плёнку из
засохшей крови. Сам Хлынов, он знал, сделать такое не догадает-
ся, а просить об этой унизительной процедуре, Елизар не стал бы
и на краю гибели. Теперь он видел отчётливо своего сослуживца
с его неизменным слезливым выражением на пухлом лице.
— Не осуждай. Молись о спасении души, — промямлил Хлы-
нов и поскакал к стремительно мчавшемуся по дну лощины жи-
вому потоку. Табуны возвращались домой.
Нелюдимец выскочил на увал и посмотрел назад. Елизар не-
ясной точкой маячил вдали. Солнце садилось в пепельно-серую
дымку, взявшуюся неведомо откуда. Это явление поразительное.
Прозрачный воздух вдруг начинает быстро мутнеть, ясные дали
растушёвываются, а через час-другой и вовсе пропадают. Гори-
зонт суживается до одной версты. Глубина неба исчезает, и на
степь опрокидывается низкий, серый шатёр, из которого сколь
не скачи, не выскачишь. По забайкальски — это мгла пришла.
Домашние животные во время мглы ведут себя неспокойно, час-
то бывают агрессивны. Люди беспричинно ссорятся. Не оттого
ли древние дахуры покинули эти места и перебрались на северо-
восток Китая, где такой странности не наблюдается? Извечные
степняки к таким явлениям за сотни лет приспособились по-
особенному — они или гуляли в эти гнетущие дни, или разъезжа-
лись уединённо по степи, но никаких общественных дел не начи-
нали. Ибо, где дело, там строгое слово. А если слово, то и реак-
ция на него. Аона в эти дни бывала, как правило, злобной. Зна-
чит, ссора рядом. Пусть-ка дело постоит, разумно рассуждали
кочевники. Мир и гладь среди людей всего дороже. Принорови-
лись к природе, да всё-таки уехали. Надоело стеснять душу. Обез-
людели просторы, и полтора века назад отошли под общевойско-
вые выпасы. Достался кусочек здесь и размахнинцам.
— Туго придётся завтра Лизарке, — сказал Нелюдимец вгля-
дывавшемуся в серую даль Хлынову. — Дух из Монголии пошёл,
будь он неладен. Хоть бы нас не достал.
* * *
Хлынов шевельнулся, соглашаясь. Он знал, что такое горя-
чий дух из монгольской степи, проникавший на сотни вёрст вглубь
Забайкалья и редкий год не наносивший урон урожаю. Не люби-
—————————— 435
ли это раскалённое дыхание чужих просторов ни казаки, ни му-
жики-земледельцы, ни буряты-скотоводы. Всем было плохо от
него. Он подрывал хозяйство, прибирал слабых, наполнял бес-
причинной злобой людские сердца, вызывал губительные степ-
ные и лесные пожары. Явился он и в этом, 1918 году.
Серая пелена скрыла Елизара. Нелюдимец повернул коня и
поехал шагом.
— А Игнаха-то показался ноне, — сказал он, мрачно глядя
перед собой. — Не было бы нас, кожу бы содрал живьём. И петли
какие-то мудрёные на него накинул.
— Не по-людски это. Правильно Елизар нас басурманами
назвал. — То ли по привычке угодничая, то ли искренне возму-
щаясь, отозвался Хлынов. — Все Спиридоновы — зверьё.
— Хозяин — нормальный мужик, — не согласился Нелюди-
мец. — Это сынки — выродки.
Бледные лучи уставшего солнца прощально лизнули крутой
бок увала и пропали, захватив с собой тугую тень от табуна.
Лошадка под Елизаром обречённо заржала и до самого ковыля
опустила голову. Пока вокруг крутились люди, она тянулась к ним
губами, высматривала хозяина, которому верно служила пятнад-
цать лет, и не хотела верить, что её, искалеченную, хотят бросить в
дикой степи. Умное животное понимало весь трагизм своего поло-
жения. Но не понимало лишь одного — за что такая судьба?
Весенний натиск семёновских войск был продолжитель-
ным и мощным. Зимние наскоки, эти кровавые репетиции ге-
нерального сражения, убедили японских правителей, что ата-
ман будет драться против Советов беспощадно, что Советы
можно свергнуть, если основательно помочь претенденту на
забайкальский престол. Они даже одёрнули Колчака, когда тот
вздумал подчинить себе самозванца. А потом заставили вру-
чить новому Гришке Отрепьеву генеральские погоны. Микадо
давно желал иметь своего человека в этом богатом краю. Та-
кой человек нашёлся, и Япония увеличила военные поставки.
И не только — она послала свои войска в подмогу Семёнову.
Усиленная японской пехотой, артиллерией, аэропланами, ав-
томобилями и даже танками белая армия двинулась вдоль
Маньчжурской ветки на столицу области— Читу и придвину-
лась чуть ли не к её окраинам. Казалось, победа близка. Ели-
436 ——————————
зар видел сам, как сворачивали заграничный лагерь семёнов-
цы и со всем скарбом двигались в Россию.
Но на помощь забайкальцам пришёл весь трудовой Даль-
ний Восток, Приамурье, Прибайкалье. На Маньчжурке разгоре-
лась самая настоящая война со всеми её атрибутами — фронта-
ми, штабами, армиями, дивизиями, госпиталями. Активное уча-
стие в этой войне приняли размахнинцы как сила организован-
ная, хорошо экипированная и боевая. Хоть и было их сто трид-
цать человек, т. е. больше сотенного норматива, всех их остави-
ли в одной сотне Первого Аргунского полка, командовал кото-
рым отчаянно храбрый и любимый всеми Зиновий Метелица.
Красные отступали, удерживая рубежи до последней возмож-
ности и оттого часто попадали в окружение и гибли геройски.
Одно из таких сражений наблюдал Семёнов, и когда на со-
почке наступила тишина, осмотрел поле боя. Красные бойцы были
изрублены. Их было всего двенадцать. Они и последнюю пулю
послали в противника, а потом с винтовками наперевес пошли в
атаку. Многие из них не успели добежать до врага — в них вон-
зилось сразу по несколько пуль, но кое-кто достал штыком за-
кордонников. Одним из таких несчастных оказался молодой ру-
соголовый офицер. Он не стрелял в бессмысленно атакующих и
что-то кричал, видимо, ошеломлённый попранием военной кон-
венции, которая гласит, что при безнадёжном положении каж-
дый сражающийся имеет право сдаться или быть пленённым, не
провоцируя другую сторону на применение оружия, т.е. поднять
руки и тем самым сохранить себе жизнь. Никто из красных рук
не поднял. Они бежали к погибели. Офицер кричал:
— Это безумие. Я требую сдаться. Вы обречены. Опомнитесь.
Я гарантирую вам жизнь.
Его заколол рослый красногвардеец с тупым, ничего не вы-
ражающим лицом, даже напряжение боя, на котором никак не
отразилось. И он, и его далёкие и близкие предки были ярким
образцом особого вида геноцида, истребления человеческой сущ-
ности, и только внешние признаки, такие как вертикальная стой-
ка и умение общаться при помощи скудной речи, а не воплями и
криками, отличали его от животного. Таким его на протяжении
столетий делали образованные господа. И он восстал, чтобы стать
именно человеком. Он шёл на самоубийство, поскольку хорошо
знал о «благородном» обращении белых с пленными.
—————————— 437
Семёнов ехал на высоком белом коне и видел, некоторые
красные изрублены заживо, а некоторые уже мёртвыми. Он под-
считал своих убитых. Их оказалось тридцать шесть.
— Один к трём, — подавленно резюмировал он. — Слава богу,
что это всего лишь эпизод. Иначе я через месяц останусь без
армии. Что вы скажете, Алексей Константинович?
— Безрассудство, — коротко и туманно ответил Басманов, не
в силах отвести глаз от знакомого юноши-офицера, поэта и му-
зыканта.
Когда уехал победитель, пришли жители ближней станицы
и подобрали убитых красногвардейцев. Двух станичных похо-
ронили в отдельных ямах, остальных в общей, как принято на-
зывать, братской. Пятясь, красные как бы сжимали не отданное
пространство и всё явственней ощущали затылками и спинами
нарастающую упругость этого пространства, его поддержку. Адля
семёновцев своя же земля часто оказывалась негостеприимной,
как бы захваченной, чужой. Возвращение на родину не стало
триумфом. Гримасница-судьба отвела им роль завоевателей.
Григорий Михайлович Семёнов, личность явно неординарная,
понимал, что психологический климат возвращения должен был
быть иным. Что это неестественно, когда народ забывает своего
хозяина, лишь вышел тот из ворот. Но тут же убивал себя ка-
верзным вопросом — что привлекательного в большевиках? Иот-
вечал — их непоказная сроднённость с народом и ясные перс-
пективы будущей жизни. Другое дело, все ли они сбудутся. Он
же не сулил никакого будущего, он возвращал прошлое. Не при-
влекательное, отвергнутое. Потому и басмановские рейды не
обернулись ударом в спину Советам. «Добровольные дружины»
бездействуют, бурятская верхушка чего-то выжидает. Зато на-
селение большинства станиц добровольно мобилизовывалось в
Красную Гвардию без оглядки на возраст. И это было порази-
тельно…
Подготовка к выступлению на фронт велась в Размахнинс-
кой не шумно, но основательно. Усилилась она после посевной.
Так что приезд в Размахнинскую первого помощника командую-
щего Даурским фронтом Балябина не застал размахнинцев врас-
плох. Казаки были готовы к выступлению, ждали приказа. Об
этом и сказал Гурин Фролу Емельяновичу, своему старому това-
рищу по фронтовой партийной ячейке, когда тот вышел из ваго-
на. Но Фрол почему-то начал с мягкого упрёка:
438 ——————————
— Припозднились, товарищи размахнинцы. Подзасиделись.
Многие станицы уже провели мобилизацию и поставили людей
для фронта, — сказал он.
Фраза от начала до конца не понравилась Гурину, как и хо-
лодное, официальное рукопожатие помкомфронта.
— А мы не спеша поспеваем, — сказал Гурин, отстраняя уп-
рёк в медлительности. — Отсеялись и объявили запись добро-
вольцев. Уже девяносто восемь из ста сорока шести списочных.
Будут ещё из посёлков и хуторов. Человек тридцать. На субботу
намечена погрузка. — И он показал телеграмму от Чаусова —
эшелон будет второго июня утром.
— Хорошо, — сказал Балябин, прочитав. Сказал уже душев-
ней, приветливей и улыбнулся. Гурин тоже улыбнулся. Подзабы-
тая искренность была восстановлена.
— Зря ты выступил против резолюции съезда о ликвидации
казачьего сословия, — неожиданно сказал Фрол.
— Но ведь казачество всё равно пришлось восстановить, —
сказал Гурин, имея ввиду решение другого съезда, делегатом ко-
торого он, естественно, уже не был.
— Это — политический манёвр, — сухо отозвался Балябин.
Гурин остолбенел. Балябин, отойдя на несколько шагов впе-
рёд, оглянулся на него. Лицо Гурина было растерянным.
— Казачество реакционно по сути своей, и оно будет ликви-
дировано как класс. Такова линия партии. А пока…
— А пока мы нужны. И нас нужно терпеть. И даже заигры-
вать?
Фрол пожал плечами и подумал, ершистый малый. Не зря
тебя взял на заметку чекист. И вспомнил, как могучий бритого-
ловый в кожанке, сидевший рядом с ним в президиуме третьего
съезда Советов Забайкалья после выступления Гурина за сохра-
нение казачества, сделал запись в блокноте — Гурин — и жирно
подчеркнул.
Они вошли в правленческую избу. Здесь толпился народ. Флора
и Николай Забелин сидели за столом — вели запись доброволь-
цев, выдавали какие-то справки-бумажки, на которых Гурин тут
же расписался и поставил печать. Балябин тем временем со всеми
перездоровался — с почтением со стариками — и уселся в дальнем
углу избы, чтобы не мешать писарям, и о чём-то негромко говорил
с казаками. Но всех интересовал вопрос, когда выступать?
— А вон ваш командир. Он скажет. Но думаю, что скоро.
—————————— 439
Скромность большого начальника понравилась казакам.
В это время в избу вошла большая группа казаков. Это были
низовики-серафимовцы. Поздоровались и направились к столу.
За ними тянулся веер детворы, жён и внуков. Детвора весела и
подвижна. Мужчины, как подобает, сдержанны. На женских ли-
цах лишь лёгкая тень тревоги — это ж только запись. Слёзы
будут при расставании. Тесно стало в правлении. Гурин подал
руку Серафиму, остальным приветливо кивнул. Балябину было
интересно наблюдать общение председателя с народом и он смот-
рел в его сторону.
— Пиши нас, Григорий. Всех, — сказал Серафим ровно, без
позы.
— Вы думаете головой, мужики? — строго спросил Гурин. —
Это — война, а не игрульки.
Серафим не сразу понял причину заминки. Другие смотрели
на Гурина в недоумении. Оторопел и Балябин.
— Это дело добровольное? — хмурясь, спросил Серафим.
— Естественно. Но если вы не думаете о будущем, подумает
власть. Сколько ртов вы оставляете в шести семьях? — спросил
Гурин.
Серафим смущённо замялся, оглянулся за подмогой. Все
конфузливо улыбались. Как видно, подсчитать никто не удо-
сужился.
— Сколько есть, все наши, — сказал Серафим.
— А я скажу, — жёстко продолжал Григорий. — Тридцать
два.
— А мы идём не умирать, а повоевать и вернуться.
— Повоевать. Серафим, Серафим, мудрый мужик. Ты же зна-
ешь, на войне гибнут. И каждый воин должен быть готов к это-
му. Иначе он не воин. А власть должна заботиться, чтобы не
удесятерять это горе. Сирот прибавлять мы не будем. Вот монет-
ка. Разыграете попарно. Кому выпадет, того запишем. А ты, Илья,
зря шебутишься здесь с утра. Не запишем мы тебя. Поднимай на
ноги свой девичий выводок.
— Обидел ты меня, Гриша. Невозможно, как обидел. — Илья
потянулся к двери.
— Должность такая невозможная, — сказал Григорий, строго
глядя на бурчащего Остапа Федоску и его сынка, приведённых в
Совет под присмотром посыльного.
440 ——————————
— Это дело добровольное, я надеюсь? — начал заносчиво
Остап, отставляя ногу в сторону.
Гурин удивлённо качнул головой. Этот вопрос, естественный
для Серафима Голощапова, человека солидного и делового, и при-
надлежавший только ему во всей округе, звучал пошло в устах
извечного, добровольного холопа.
— Эту честь ты, Остап, упустил. А потому вы оба мобилизо-
ваны. Распишитесь в повестках. Неявка считается дезертирством.
Командир у вас Павел Кузьмич Еримеев. Можете идти.
Серафимовцы, отодвинувшись в сторонку, разыграли монет-
ку, но к столу снова придвинулись кучей. Гурин протянул руку
за монеткой. Серафим вернул.
— Вот он, он, и он, — указал Серафим на Гордея, Антипа
и Костю-племянника, красивого, чернявого, остроглазого па-
ренька.
— Тебе же на учёбу, Костя, — сказал Гурин.
— Так мы же к осени вернёмся, — беззаботно улыбнулся
паренёк.
Гурин вздохнул и обмакнул перо в чернила.
Собирались на фронт и мальчишки. Озабоченный Карпуша
накануне наведался к другу. Шелопут устраивался доить корову.
Из котелка обмыл тёплой водой тугое, округлое вымя с пятнис-
тыми растопыренными сосками, из которых капало молоко, и
уселся на стульчик, зажав белый подойник коленками. Полотен-
це кинул через плечо. Тут и появился Карпуша.
— Собираешься? — спросил он.
— Собрался уже.
— А как отец, позволит?
— А куда он без меня?
— А хозяйство на кого оставите?
— На Аксинью Астахову. Присмотреть согласилась. Хоро-
шая она женщина, — сказал серьёзно мальчишка.
После внезапной смерти матери и хозяйки отец и сын Шело-
путины третий год коротали вдвоём. Анисим Егорович, мужчина
спокойного, тихого нрава в горе замкнулся, но другую женщину
в дом приводить не спешил. Не хотел этого и сын. Так и жили в
согласии и доверии.
Корова стояла закрыв глаза от блаженства и даже не гоняла
привычную жвачку. Мальчишка закончил дойку, вытер полотен-
—————————— 441
цем вымя, помазал топлёным салом соски и встал. Повесил стуль-
чик на гвоздик в стене стайки. Полный до краёв подойник маль-
чишки отнесли в избу вдвоём, процедили молоко через марлечку
и слили его в пузатую колбу сепаратора.
— Отец придёт, прокрутит, — сказал Шелопут, протягивая
Карпуше кружку парного молока. Себе тоже зачерпнул. Выпили
без передыху, как говорят, бычком.
— Не возьмёт, — сказал Карпуша, возвращаясь к своей за-
боте.
— А мы подойдём к столу и потребуем — пиши, хотим бить
бандитов. И не уйдём, пока не запишет.
Это было вчера. Сегодня они испуганно глядели на сердито-
го дядю Гришу и даже подойти не осмелились, не то, что требо-
вать. Они переглянулись и вышли из Совета.
— Но я всё равно уеду. — Шелопут был настроен решительно.
Ермил отрешённо бродил по своей остановившейся стройке.
Ошкуренные брёвна ждали укладки в стены. В субботу он гото-
вился принять помочь, т.е. помощь односельчан, когда собирают-
ся человек десять-пятнадцать и за один день ставят сруб. Но,
видимо, выйдет отсрочка. И виной тому — проклятая война. Ну
да, ничего. Вышвырнем атамана и снова топор в руки. Не знал
парень, что отсрочка будет вечной, что никогда ему не поставить
собственный дом и не зажить в нём счастливо. Что суждено ему
быть расстрелянным своими же русскими. Ничего этого он не
знал. Безмерна благодать божья, что даже следующую минуту он
таит от нас!
На третьем венце уже обозначились дверные проёмы в про-
сторную переднюю. Через него он и вошёл внутрь будущего дома,
прошёл в гостевую, заглянул в спальню, в две небольших ком-
натки для детей, в угловую, рядом с неприменной русской печ-
кой, горенку для матери. Ермил похлопал ладонью по верхнему
бревну, словно говоря, пока, до скорого и через лаз в плетне
вернулся на старый двор. Зореньки не было. С матерью занима-
лись стряпнёй. Из кухни слышались их голоса. Ермил сел на
табурет невдалеке от двери и принялся чинить хомут.
Вышла Зоренька и сразу же прижалась к нему. Поначалу эта
привязанность смущала и стесняла Ермила, но вскоре он к ней
привык, а сейчас уже не мыслил жизни без её ежеминутного
тепла и нежности.
442 ——————————
Он стянул прореху дратвой, надел хомут на шею и поднялся,
слегка отстранив жену, и пошёл в конюшню, сцепив руки на по-
яснице. Зоренька обиженно насупилась, но вдруг расцвела весен-
ней ургулькой. Это она в волшебном, манящем полусумраке ко-
нюшенки увидала едва приметный зовущий жест мужа.
Зоренька зарделась и вприпрыжку устремилась через двор за
мужем.
Чистая, побеленная конюшенка была излюбленным местом
их уединения. В тесной избёнке у них был уголок за шторой. В
другом ютилась мать.. Здесь же, на просторных полатях со све-
жим сеном, едва ль не под потолком, никто не стеснял их своим
присутствием. Ермил протянул ей руки сверху…
Мать выглянула из кухоньки, готовясь позвать невестку, да
вовремя спохватилась, увидав закрытую дверь конюшенки.
Голова Зореньки лежала на плече Ермила. Они молчали.
Ивообще они разговаривали очень мало. Удивительное созвучие
душ заменяло им слова. Так бывает только у людей счастливых.
Макар Чипизубов, большой, сильный, по пояс обнажённый,
залитый переливающимся светом, торжественный и злой вынул
клещами алую стальную полосу из горна и медленным, скользя-
щим движением опустил её в узкую и длинную ванну, наполнен-
ную веретёнкой. Тёмное машинное масло ярко вспыхнуло. Ма-
кар заглушил его тряпкой. Пока меч закаливался все молчали в
волнении. Чупров то и дело крякал — ту ли сталь привёз, не
осрамиться бы в ответственный момент. Казаков в кузне и возле
неё собралось не меньше, чем на запись в добровольцы.
— Чо тут? — спросил Ванька Федоска, разряженный гуляя
по станице.
— Макарка меч отковал. С саблей ему несподручно, — охот-
но ответили ему.
— А-а-а, — протянул Ванька и зашагал дальше, плюясь под-
солнечной шелухой.
Макар положил поближе деревянную рукоять.
— У? — Он вопросительно посмотрел на Чупрова.
— Давай. — Чупров махнул рукой.
Макар вынул, ставший чёрным, неприглядным меч из ванны,
тщательно вытер его ветошью и накрутил рукоять.
— У? — снова обратился он к Чупрову.
—————————— 443
— Давай. Пробуй, — сказал машинист и вытер вспотевший
лоб. Вышел наружу, осмотрелся, на чём же испытать поковку?
Увидал торчащий из стены железный штырь. Снял с него старое
колесо и повторил. — Давай.
Напряжение достигло вершины.
— У? — Макар объяснялся, как немой. Он подошёл к стене и
взмахнул мечом. Все замерли. Но Макар опустил меч для того,
чтобы перекреститься. Снова поднял и снова опустил — что-то
под ремнём зачесалось.
Раздавшийся было ропот заглушил свист меча, звон железа
и глухой удар чего-то об утрамбованную землю.
Штырь валялся у ног Макара, а в стене сверкал свежим сре-
зом короткий обрубок. Макар победно улыбался.
— Епишкина мать! — вырвалось у кого-то.
— Чёрт вас всех зацелуй! — крикнул Чупров.
Накануне выступления Гурин назначил Максима Шведова
начальником гарнизона и никогда не ожидал от него такой горя-
чей реакции. Максим вспыхнул лицом и, всегда мёрзнущий, рас-
пахнул шинель. Сорвал с головы папаху.
— Значит, как зимой, когда вы Сретенск брали? Тогда я стер-
пел, а нынче — шиш. Снова сидеть в тылу и командирствовать
над стариками и бабами? Шиш. Чтобы я трусом помер? Шиш.
Сам уеду. Завтра же. С любым эшелоном. Начальник гарнизо-
на,— ехидничал он. — Шиш.
— Успокойся, Максим, успокойся. Бери себе любой взвод.
Стрелков своих, — уступил Гурин.
— Какой я командир. Я — тыловой муштровик. На фронте
я— рядовой.
— Будь по — твоему. Но завтра на смотре покомандуешь?
— Ладно. Смотр — делу венец.
Не дотянул бы Максим до июня, не позаботься о его здо-
ровье Гурин. В конце марта он втихую, когда Максим проводил
стрельбы, доставил Антонине Шведовой, матери Максима, це-
лую хребтину кабана, мешок муки, банку крупной соли, чтобы
солонину сделала, тепло подступало, и каких-то трав от Далмы.
Пахучие пучки и мешочки привёз по его просьбе от знахарки
Павел Кузьмич Еримеев.
— Корми его вдоволь, Антонина. Травку заваривай и как чай
подавай, настоящего-то, мол, нету. Он к настоям привыкнет, сам
444 ——————————
просить будет. Так Далма сказала. И на бутылочку не поскупись,
сходи к Ермолаихе. Кое-когда, особенно после баньки, потчуй.
Для тонуса. Да помалкивай, откуда что. Обернулась, вот и есть.
А то ведь взбрыкнёт, как зимой, — так подробно наставлял сму-
щённую и встревоженную хозяйку Гурин, шагая со двора. —
Ввоенном деле он незаменимый, — сказал у калитки.
* * *
А на старом пахтинском дворе царили мир и покой. Пышно-
телая Соня, уложив тяжёлый бюст на верхнюю жердочку забор-
чика, со слезами умиления смотрела на свою любимую свинью
Машку и её приплод, веером раскинувшийся возле матери на
свежей опилочной подстилке. Упитанные поросята, будто розо-
вые чурбачки, лежали у материнских сосков в строгом порядке.
Их было девять. Насытившись, все они спали. Машка тоже спа-
ла, умиротворённо похрюкивая во сне. Рядом с Соней стоял Фёдор
и тоже любовался выводком.
— Третий год подряд, а? — шепотом сказал он.
Соня сделала испуганные глаза и подушечкой пальца посту-
чала по жердочке.
— Сглазить захотел?
— Я не глазливый. Своё хвалю, своим любуюсь. Вот что зна-
чит породистую пару заиметь. А говорят, невыгодно хряка содер-
жать. Выгодно, если уметь. И свою обгулял, и других не обидел.
— Фёдор кивнул на красавца-хряка, рывшего землю в соседнем
загончике.
— Из шести дворов приводили, — гордо сказала Соня.
— Ну вот, считай, ещё почти столько же. — Фёдор потянулся
и положил нетерпеливую руку на широкую поясницу жены. —
Не прилечь ли и нам после обеда? Устал что-то. — Он хитровато
глядел на жену.
— Да уж, тебя уморишь, — усмехнулась Соня. — Пошли.
Они на цыпочках двинулись к дому…
— Как я буду без тебя? — Соня положила растрёпанную го-
лову на плечо мужа.
— А как я без тебя? — в свою очередь с тоскою спросил он. —
Может, передумать?
Но тут уж она его не поддержала. Села, подтянув одеяло к
шее, насупилась.
—————————— 445
— Пошутил я, — отступил Фёдор. — Гурин говорит, месяц-
полтора. Как-нибудь выдюжу. — Он погладил голую спину жены.
Она с подпрыгом повернулась к нему, сверкнув в полусвете
задёрнутых занавесок тугими, округлыми перси...
Смотр прошёл великолепно. И конные, и пешие прошли от-
лично.
Максим стоял в сторонке от начальства и первым встречал
подразделения. Стоял, будто изваяние, ни разу не шелохнулся.
Всё, что он вложил в этих людей, они показывали, и нечего суе-
титься в последнюю минуту. Не наелся, не налижешься. Люди
были хорошо одеты, обуты, вооружены.
«Казаки-размахнинцы подобрались один к одному: боевые,
знающие службу, все в казачьем обмундировании, только без по-
гон; сёдла у всех форменные, а в походных вьюках уложено, увя-
зано, приторочено всё, что полагается по арматурным спискам,
вплоть до погона к пике, защитного цвета на шашку и запасного
ската подков с двадцатью четырьмя гвоздями».
Василий Балябин. Роман «Забайкальцы».
У каждого казака была красная лента на фуражке. Николай
Забелин и Фёдор Чекмарёв со своими помощниками прокатили
два пулемёта. За ними проследовала докторская фура и обоз из
четырнадцати подвод. Во время прохождения боевых подразде-
лений Балябин что-то спросил у Гурина. Григорий указал на Мак-
сима. Балябин подошёл к нему и крепко пожал руку.
— Но главный сюрприз он приготовил для фронта, — сказал
Гурин.
— Какой же? — поинтересовался Балябин.
— Бог даст, покажем, — уклончиво ответил Максим, так и не
повернув головы.
Балябин вернулся на прежнее место и несколько секунд изу-
чающим взглядом смотрел на Максима.
Не потребовалось ни агитации, ни горячих речей, ни митин-
га. Просто собрались казаки в кружок и высокий гость сказал
задушевно:
— Спасибо вам, казаки, порадовали. Вот и пришёл ваш час.
Надо защитить родную советскую власть. Пусть не пугает вас,
что Семёнов глубоко прорвался. Но чего ему это стоило. Мы его
изрядно измотали. И остановили. Для решительного перелома
собираемся с силами и он, и мы. Вот и выяснится вскоре, кого
народ по-настоящему любит. А в том, что Семёнов будет раз-
446 ——————————
громлен, я ни секунды не сомневаюсь. И уж тогда этому бандиту
конец навечно. А мы, наконец-то, сможем начать строить новую,
счастливую жизнь.
Гурин услыхал эти возвышенные слова и остановил Дорми-
донта Григорьевича, хотевшего что-то ему сказать. Внимательно
смотрел на Фрола, стараясь понять, почему представитель фрон-
та неискренен. Лукавил Фрол Емельянович, лукавил. И не от
наивности. Уж он-то, большой начальник, знал истинное военно-
политическое положение в стране, знал, что Советы пали от Вол-
ги до Иркутска, что через месяц-полтора погибнут и здесь по
милости Центра. Что жертвы на Даурском фронте фактически и
объективно напрасны. Что бело-чешскую армаду не удержать.
Не знал Фрол и того, что сам тоже окажется жертвой соб-
ственной лжи, так как будет схвачен белыми и уничтожен бес-
следно в Маккавеевском страшном застенке…
Тимофей напрасно избегал встречи с фронтовым товарищем,
боясь, что Гурин рассказал ему о его любовных проделках. Он
красиво проехал в замке своего взвода, ответно кивнул Балябину
и пропал.
Настроение после смотра было праздничное. Не зря Максим,
этот неистовый Максим, изводил казаков за пустячную небреж-
ность. Но редко кто обижался на него, поскольку понимали, что
оплошность здесь может стоить головы там. Не для собственной
корысти старается человек, сжигает себя колючим огнём. Только
для того, чтобы им в живых остаться. Не щадил себя фронтовик.
Но во всём мера должна быть. Об этом и напомнил ему Сенотру-
сов, дождавшись его дома.
— Порошков пить не буду, — с порога рубанул Максим, раз-
глядев в сумерках визитёра. — А вот курить брошу. — Он швыр-
нул кисет и газетные лоскутки в помойное ведро. — Столько
времени уходит на эти самокрутки, — посетовал он и мягко улыб-
нулся. — У каждого своя судьба. Не хлопочи, доктор.
Посидел Сенотрусов, посидел в небогатой шведовской избе,
чем-то напоминавшей собственное гнездо, и поплёлся восвояси,
не сказав никаких обнадёживающих слов Антонине Клементьев-
не Шведовой, понурой, седой женщине, за одну войну хозяина и
сына потерявшей. В том, что дни Максима сочтены, он был уве-
рен. Муторно стало на душе. Влекло упиться в стельку от всей
этой дикости. И он, возможно, сорвался бы с тормозов, если б его
не завернули в Совет. А там огорошили — завтра выступаем.
—————————— 447
Ротным фельдшером назначается он — Сенотрусов. И бросился
он паковать все свои медицинские причиндалы. Работал до глу-
бокой ночи, так среди ящиков и свалился. Разбудил его Гурин.
— Готов?
— Готов, — ответил хрипло.
— Значит, грузись. Подвода у калитки.
А в полдень состоялся молебен и крестный ход. Отец Евлам-
пий, в старьё одетый, похожий на бродягу-расстригу, бубнил что-
то несвязное себе под нос, а когда пошли вокруг храма и вовсе
загундосил. Напрасно казаки прислушивались — ничего не ра-
зобрать, то ли во спасение, то ли на погибель мурлычет. Но Мак-
сима мало назвать стоглазым, он оказался и стоухим — расслы-
шал, как толстопузый анафему на красное воинство призывает:
— Чёрт бы вас побрал всех до единого.
Вот тогда и тронул он его за плечо. Пергаментные скулы
зарумянились. Отвёл попа в сторону и прошептал в волоса-
тое ухо:
— Я за речкой для тебя шурфик подобрал, правда, в нём
сидьмя придётся пребывать, но зато глубоко, никто не потрево-
жит. — И ни слова об услышанном. Но Евлаха был ушлым. Он
понял, шутить опасно. Жирное лицо зашевелилось студнем, гла-
за побежали вкруговую.
— Так ить простыл, вот и голос сел.
— Хорошо, что не лёг. Ты его подними. И рваньё сними. Не
усугубляй.
Евлаха был мастером не только церковных спектаклей, но и
житейских. Он ласково улыбнулся Максиму и прытко скрылся
в храме. Через несколько минут он появился в сверкающую
ризу облачённый, степенный и важный. Прочищая горло, он
сначала порычал на тощего серого кобеля, окроплявшего угол
храма, на облака насмешливо взиравшие сверху, на баб, стол-
пившихся внутри и по за ограде, и запел так торжественно и
мощно, что у казаков от его баса морозец побежал по спине.
Чувствительный Иван Подшивалов безуспешно смаргивал не-
прошенную слезу и ёжился. Наконец, не выдержал и сказал
братьям Шваловым:
— Во случай. Так поёт, что в мошонке засентябрило.
Оба Киона на минуту застыли столбами и едва удержались
от своего знаменитого громового хохота. Но после службы над-
рывались так, что и жёны не могли остановить.
448 ——————————
— В мошонке засентябрило. Ох-хо-ху. Я кончаю…сь, — сто-
нал старший.
— А я — уже, — вторил младший.
Большие, крепкие, никогда не знавшие хвори и уныния му-
жики хохотали, уперев кулаки в бока, точно копировали своих
жизнерадостных, крепких и красивых жён-сестёр. Семьи оста-
лись бездетными, и это их вполне устраивало. За их спинами
тоненько попискивала горбатенькая золовка, а Иван хлопал глаза-
ми и никак не мог понять, что уж он сказал такое необыкновен-
ное и смешное.
Под колокольный звон текла станица на станцию. Обе ули-
цы и проулки были забиты народом.
Отец Евлампий стоял обескураженный, словно душу поте-
рявший. И вдруг услыхал насмешливый голос сверху:
— Дни и ночи проклинаешь красных, а тут вдруг здравицу
запел.
Евлаха ошеломлённо завертел жирной ряшкой, кто это мол-
вит? Неужто САМ? Но небо было, как всегда, пусто, на крыше
храма тоже никого не было. Не этот ли молодой и наглый ворон?
— Я, я, — не стал увиливать ворон.
— И вовсе не вдруг, — обиделся Евлаха. — Тоже мне умник
нашёлся. Жить захочешь, что угодно запоёшь. — И он запустил
камнем в нахала.
На станцию прибыли воины из соседних посёлков и хуторов.
— Ура, бойцетуйцам! — кричали размахнинцы, а не через
долго вместе с бойцетуйцами. — Ура, унинкерцам!, а потом уже
все вместе, весело и дружно: — Ура, цыганам!
Прохор Талдыкин ехал во главе отрядика из шести человек.
Все парни молодые, крепкие, красивые.
— Принимайте, друзья. Спасибо, Гриша, что известил.
— Как не уважить просьбу друга?
Обнялись. Прохор смеялся, обнимался со старыми знакомыми.
— А от пушкарей ни одного. Во народец, — сказал Никон
Гаврилович.
А через два часа застучали колёса. Чупров долгим гудком
прощался с любимой станицей. Уж так у него было принято —
уезжая, протяжно гудеть, а возвращаясь, будоражить всех замыс-
ловатыми руладами аж за версту.
—————————— 449
Гурин стоял у открытой двери. Мчал эшелон вперёд, а мыс-
ли Гурина всё ещё были в станице. Он всё ещё видел Флору,
ощущал её поцелуй на губах и слышал заклинающий наказ, об-
щий для всех любящих сердец:
— Береги себя и возвращайся скорее.
— Возьми меня с собой. Я связным или ординарцем буду, —
в третий раз попросился Карпуша.
— Тогда и других надо брать. Чем ты их лучше? — Гурин
оглядел полукольцо мальчишек. От него они ждали решения своей
судьбы. Если Гурин разрешит, то с родителями они ой как пого-
ворят.
— Если добровольно, то пожалуйста, — не растерялся Кар-
пуша.
— Ну вот. Уже и пожалуйста. Никогда ничем не хвались. Ни
заранее, ни после, — шепнул он сыну, а мальчишкам громко ска-
зал:
— Будьте всегда под рукой у Дормидонта Григорьевича. Вдруг
ваши быстрые ноги понадобятся. Да своими острыми глазками
поглядывайте. И мамкам помогайте.
Не обидел мужичков отказом председатель. Дело поручил.
— Командира над собой поставьте.
— А мы уже выбрали, — зашумели казачата. — Карпушу.
«Но почему Карпушу? — подумал Григорий. — Ведь непре-
менный лидер — это Шелопут». Но Шелопут вперёд не высту-
пил, чем и озадачил Гурина. Взгляд Григория выдержал смело.
Всередине перрона заиграла гармошка.
— Возвращайся. — Голос Флоры звучал как обещание счас-
тья. Она с укором оглянулась на разгулявшихся. — Веселятся,
будто не на войну провожают. — Губы у неё задрожали.
И тут заявился Илья в окружении сарафанов. Как и подоба-
ет жене воина, Василина вела под уздцы коня, а Илья восседал в
седле одетый по форме, с пикой у стремени и винтовкой за спи-
ной. Из-под фуражки хоть и жиденько, но лихо чубчик торчит.
Зоренька, увидав родителей и сестёр, дёрнулась, но от Ермила
оторваться не смогла. Илья шёл ва-банк. Заявился на погрузку
при полной боевой.
— Товарищ командир, — обратился он к Гурину.
— Слазь, — сказал Гурин. — Хочешь знать мою правоту? На
монетку. Что задумал?
— Орёл, конечно.
450 ——————————
— Орёл, уж ты всем орлам орёл, не спорю. Кидай.
Подкинул Илья. Вышла решка.
— Подчинись судьбе, Илья, — сказал проникновенно Гурин.—
Расти и выдавай замуж остальных. Подчинился?
— Подчинился, — сказал Илья.
— А что здесь делает товарищ Ермолаева? — Властный голос
за спиной заставил вздрогнуть и повернуться женщину, что-то
горячо говорившую смущённому фельдшеру Сенотрусову.
Товарищ Ермолаева оказалась молодой, красивой, полноли-
цей казачкой. Она растерянно смотрела на Гурина.
— Что это, Сан Саныч? — строго спросил Гурин, указывая на
большую бутыль с прозрачной жидкостью, которую фельдшер
держал в руках.
— Это на медицинские цели, — ответил Сенотрусов. — Япо-
просил Сабину Дмитриевну.
Вдовица Сабина Ермолаева вопреки всем указам по винной
монополии продолжала изготавливать горячительное зелье. Это
не был пошлый самогон. Это была водка высшего класса, за ко-
торой далеко в хвосте плелись знаменитые Смирновы, жалко гремя
своими медалями.
Воду Сабина брала в полночь из тайного родничка среди
скал.
Травки и коренья тоже собирала в условленное время, а к
ним прибавляла часть своей горячности и здоровья. Пшеничку
покупала только у Павла Кузьмича Еримеева с его кривобокого,
супесного надела. Потому и славилась «Ермолаиха» на всю окру-
гу. Лечила, веселила, а у начальства гнев на милость меняла.
— Да, на медицинские. — сказала с вызовом женщина, при-
дя в себя. — А если и победу отметить? Чем? Водичкой из
ручья?
— Тогда почему бутыль только одна? — Гурин огорошил ви-
ноделку вторым суровым вопросом и колючим взглядом, от ко-
торых Сабина беспомощно развела руками. — Советую к нашему
возвращению исправить эту ошибку. — Повернулся и ушёл.
— Уф, — вырвалось у женщины. — возвращайся, Сан Саныч.
Ты — один, я — одна. А годы… — Она поцеловала фельдшера.
— Спасибо, Сабина. Вот вернусь…
Босоногий Игнат толкался среди возбуждённых станични-
ков и говорил:
—————————— 451
— Я бы тоже пошёл, но у меня грызь и какая-то недостаточ-
ность. А вообще-то, эти белые, красные вот где у меня сидят, —
он похлопал по толстому загривку. — И тех, и других повесил бы
рядком, чтобы жить не мешали, — сказал он отцовскую фразу,
услышанную утром за столом, и только сейчас заметил Максима,
лицо которого начало каменеть, а рука медленно тянулась к нага-
ну. Игнат сиганул через штакетник садика и спрятался за тол-
стым тополем. Казаки хохотали.
Гурин пожал руку Дормидонту Григорьевичу.
— Хоть и мало народу в станице осталось, — сказал Григорий
нарочно с расстановкой, но дед и без этой уловки его понял и
кивнул — народ, мол, ещё остался. — Нелегко тебе будет одному.
— Почему одному? — весело возразил старик. — Я себе в
пару Спиридона назначил. Пускай знает, если в случае чего, то и
с него тоже спросится. Это в собственной избе он ноль без палоч-
ки, но другим шебурхнуться не даст, в том числе и пушкарям.
Так что за станицу не беспокойся. Воюй спокойно. Всё будет в
порядке.
Гурин улыбнулся находчивости старика. Они крепко обня-
лись…
Величаво изгибалась Ингода. Григорий смотрел на дальние
сопки.
И всё еще видел станицу, когда после сытного прощального
застолья, казаки шли по улицам в окружении родни. Видел шум-
ный перрон, где девки пели частушки на злобу дня:
Наши дома не робеют
и на фронте не дрожат,
побеждать врагов умеют,
от работы не бежат.
На краю стоит избушка,
Внучка с бабушкой живёт.
Скоро, скоро атаману
По заслугам попадёт.
Колокольчики звенят,
Что-то сердце бьётся,
Переладят старо в ново,
Миленький вернётся.
Эй, играй моя гармошка,
Балалаечка трень-трень.
Возвращатся наш Ванюша,
Держит шапку набекрень.
Проживём мы без царя
И без царского псаря.
Надоел нам царский кнут –
Русью правит вольный труд.
Ты, Семёнов, не гордись,
В тебе толку мало,
Хоть с японцами явись
Твоё всё пропало.
Ну-ка Ваня, двинь гармонь,
Бей бандитов белых,
Революции огонь
Разжигай-ка смело.
Шью я милому шинель,
Береги, коль любишь.
Будет вьюга да метель –
Милку помнить будешь.
Пусть попробует Семёнов
Только сдвинуться с крыльца.
Пожалеем ли патронов для такого подлеца? — это басисто
вклинились в девичьи голоса парни. И тут вперёд вышагнули
братья Шваловы.
Удивительно слаженный дуэт — бас и тенор. Искупая свою
вину перед зарыдавшей горбатенькой сестрёнкой, они пропели:
Ты не плачь, наша сестрёнка,
Не грусти родная мать.
Разобьём белогвардейцев
И придём домой опять.
Красна роза сладко пахнет, да шипы колючие, — пропели
девки, но парни не утерпели и две последние строчки ухватили
себе, сделав девичьи голоса звонкими подголосками:
Всем врагам по шее ахнет
Армия могучая.
—————————— 453
Красны Борзю занимали,
Пулемёты чакали.
Офицеры удирали,
Только шпоры брякали.
— Спешат девки говорить «гоп», — проворчал Дормидонт
Григорьевич. — До Борзи ещё дотопать надо.
— Поют, значит, не умом, а сердцем чуют, быть тому, — зас-
меялся Гурин.
— Дай-то бог, — вздохнул старик, немало повоевавший на
своём веку и знавший, как нелегко брать города.
Едва закончился проигрыш, едва девки изготовились для но-
вой частушки, как из-за их спин, чёртом из коробочки выпрыг-
нул Сашка-шелопут, прошёлся по кругу в залихватской чечётке
и дерзко огласил:
— Ты прощай, моя пеструшка
с чёрно-белой сиською
Ухожу служить я нынче
В армию российскую.
Галька Попова, с восторгом за ним следившая, и явно к нему
неравнодушная, аж ножкой притопнула и кинулась вдогонку. От
её кулачков — так она выражала свою симпатию бедовому маль-
чишке — Сашку спасла мужская солидарность. Казаки на секун-
ду разомкнули шеренгу, и он юркнул в образовавшуюся щель.
АИван Подшивалов кинул пальцы вверх по клавишам своей ста-
ренькой гармошки, побывавшей с ним и на далёком западе, и на
близком востоке, подбоченился и пошёл кандибобером вокруг
своей толстушки-жены и запел залихватски, будто не пятьдесят
ему, а каких-нибудь двадцать.
— Когда б имел златые горы и реки полные вина.
Всё отдал бы за ласки-взоры, чтоб ты владела мной одна.
Голос Ивана Подшивалова прозвучал сигналом сбора. Каза-
ки быстренько кидали в вагоны свои пожитки и спешили к нему,
чтобы поддержать, не дать утонуть его красивому, но не сильно-
му голосу в женских голосах, которые не заставят себя ждать.
Как верные друзья они встали позади гармониста.
А дальше развернулось такое действо, которое трудно было
предположить в простенькой песенке, когда солист и хоры, и все
454 ——————————
разом, и по переменке ткали узоры чужой, но такой знакомой и
печальной судьбы. Клима Растягаева, звонаря, запыхавшегося ка-
заки пропустили вперёд для золотой нитки всего шитья, для ко-
ронной басовитой реплики — и дал жестокий мне отказ.
А дальше неудержимо, с предчувствием бесконечного счас-
тья, без оглядки, хоть на край земли, хоть за край помчали песню
весёлые, отчаянные женские голоса:
— Умчались мы в страну чужую, — да сникли почти тут-
же,— а через год он изменил.
Уныло, с перекатами горя в горле, со скрытыми слезами оби-
ды прозвучало горькое признание, — и проводил меня с крыль-
ца…
И всё-таки! И всё-таки! Не всё уж так плохо в нашей жизни.
Это утверждал стоголосый, самозабвенный хор, который видел и
слышал Григорий.
Когда б имел златые горы
И реки полные вина.
Всё отдал бы за ласки-взоры,
Чтоб ты владела мной одна.
Весёлую ноту подхватил протяжным гудком Чупров, и лязг-
нули сцепки. И успел только сказать Анисим Егорович Аксинье:
— Хозяинуй, Аксиньюшка. Забирай девчонок, коровёнку и
перебирайся к нам. Даст бог, вернусь, — и робко, по-мальчишес-
ки неумело поцеловал женщину.
— Это наш папка? — спросила средняя девочка.
— Это наш папка, — тоненьким голоском, словно эхо, ответи-
ла меньшая.
Только старшая, тринадцатилетняя, молчала. Она помнила
своего отца. Шелопут подмигнул ей. Девочка испугалась шело-
путного внимания — слава о парнишке шла, не дай тебе, господи!
— придвинулась к матери.
* * *
Сморённый пением и игрой, убаюканный дробным пересту-
ком колёс, спал Иван, свернувшись на попоне калачиком, и об-
нимал свою гармонь, как верную Гельмельтину, расцеловавшую
его и фельдшера на прощание.
—————————— 455
— Голосистая всё-таки наша станица, — сказал Григорий Ни-
колаю Забелину, сидевшему на полу и набивавшему ленты пат-
ронами.
— Голосистая, — согласился он со вздохом. — Да жена моя
во-он, — словно беремя, выставил пред собою сцепленные руки.—
Первый раз, уж поголосит, это точно.
Григорию стало так легко от этой неожиданной смычки столь
разных понятий, мыслей, что он засмеялся и обнял Николая.
— Вернёшься, а у тебя — сын. Как назовёшь?
— Вот так вопрос, — даже обиделся Николай. — Ясно, в честь
отца. А если девка — в честь матери, как водится.
— Правильно. Так повелось, так и будет, — подтвердил Гу-
рин, распрямляясь.
Высокий барский дом долго не отпускал взгляд Григория,
напутствуя весёлым сверканием окон.
Гибель Панфила Архипова потрясла Гурина. Но к своему
стыду лишь за день до отъезда на фронт, да и то случайно, он
встретился с Региной, хотя знал, что связывала их любовь, что
она закрыла глаза своему Панфилу, и могла бы многое поведать
о жизни и помыслах этого неординарного человека.
Слушал он рассказ Регины и никак не мог поверить, что нет
в живых умного, сильного и своенравного станичника. Плоть от
плоти русского и сердцем, и поступками и смертью своей.
— Бился он, как сокол в силках, все последние месяцы. Кко-
му притулиться? К вам? Или к ним? Если б ты поехал к нему
тогда, а не Тимофей. Всё было бы по-иному. Был бы он с нами.
Ведь он тянулся к честности, порядочности и доброте. Мечтал о
справедливости. Тяготился своим богатством, и не был ни злым,
ни жадным. Заблудившимся в одиночку, а оттого беспокойным и
нервным. С ним бы терпеливо, спокойно, не наскоком погово-
рить. Да на прогулке выслушать. Он любил изливать душу на
природе, когда травы, звёзды, облака. Как он душой раскрывал-
ся! А тут заявился — гони на станцию овец. — Регина покачала
головой и умолкла.
Сидели они в осиротевшем кабинете.
— Плохо для земли нашей, что гибнут такие люди, — сказал
Гурин. — Люди огромных, но задушенных возможностей.
— Сорок дней уже, — продолжала Регина. — Завтра поеду на
могилку. А сегодня сюда пришла, чтобы рассказать ему, что дом
его стоит, что книги целы, что сад его распустился.
456 ——————————
— И дом, и книги, и память о нём мы сохраним. Сделаем
здесь избу-читальню, клуб. И ты берись за это. А в помощь тебе
Гурьян Кириллович останется.
— А на фронт? — Казачишка забеспокоился.
— После фронта, конечно, — успокоил его Гурин.
— Вернусь живой, и с милой душой, — согласился Казачишка.
— Вот и я. Если там выпадет секундочка перед смертью, то
обязательно вспомню станицу, Флору, Карпушу и вот эти кни-
ги,— сказал Гурин, волнуясь.
Регина поняла, с ними пришёл повидаться Григорий…
Тимофей не отказался от командования эскадроном, но при-
нял это предложение как-то прохладно. Не сдержанно, что было
бы по-мужски понятно, а с какой-то ужимкой. Может, надеялся,
что сотенным поставят?
После Сретенска, где он так сильно отличился, что казаки
кричали в его честь «ура», облик Тимофея очень изменился.
Внего словно вошла, да так в нём и осталась команда «смир-
но», когда задирают голову, выпячивают грудь и до хруста рас-
прямляют спину. В таком неестественном состоянии он нахо-
дился теперь постоянно. Отпускались шёпотом шуточки — кол
или палку проглотил человек. Эта напряжённая походка, свер-
лящий холодный взгляд производили на станичников отталки-
вающее действие. Его стали избегать, и всегда вглядывались, не
идёт ли навстречу станичник с аршином в животе, чтобы вовре-
мя нырнуть в проулок…
В Совете Тимофей бывал редко. Наверно, потому, что у
всех на памяти было, как Никон Гаврилович отчитал его.
Дело было при записи в добровольцы. Только что вышли
Ермил и Зоренька, с которой Тимофей не сводил вожделенного
взгляда и от которого молодая передёрнулась — будто мерзкий
слизень полз по телу. Когда в избе остались Гурин, Никон Гаври-
лович, Николай Забелин и Максим Шведов Тимофей, дрожа го-
лосом, сказал:
— Я так их всех хочу, что, наверно, и умру на бабе.
И хотя размахнинские мужики тоже знали лихие солёности,
никто не улыбнулся этому грубому откровению. А Никон Гаври-
лович покраснел, как невинный юноша.
— Тебе бы, голубь, в Пушкарёвской жить. Там такие гадости
любят и даже стариков не стесняются, — сказал он.
—————————— 457
* * *
Тревожные гудки паровоза и замедлившийся его бег перед
пушкарёвской насторожили размахнинцев — они вмиг разобрали
винтовки из угла, а Николай Забелин и Фёдор Чекмарёв подка-
тили пулемёты к раскрытым дверям теплушек. И вот приблизи-
лась разбитая на отдельные доски деревянная платформа и не-
сколько орущих человек на ней, а на рельсах два насупленных
казака с осёдланными лошадьми на поводу, в которых кидали
камнями мальчишки-оборвыши. Паровоз остановился в пяти
метрах от казаков.
Готовые ответить на любую провокацию пушкарей, Гурин,
Максим и Тимофей направились к казакам.
Мужики-пушкарёвцы то ли пьяные, то ли разъярённые до
одури, понужали матами своих станичников:
— Предатели, сволочи, подлюки. Попомните этот день, — но
подойти к ним боялись, так как средних лет мужчина, хорошо
экипированный, по всему видно, бывалый вояка, держал пику
наизготовку. Гурин знал его — средний сын казака Хлынова,
Семён. Другой был его племянник Георгий.
— Мы хотим с вами, — сказал Семён.
Георгий кивком головы подтвердил слова дяди.
Гурин пожал им руки.
— Грузитесь.
Глаза у Семёна засияли, а у молодого задрожали губы. Зас-
ветились глаза и у их жён, стоявших напротив на бровке со скор-
бными узлами у ног. Трое детишек, девочек, жались к матерям, а
четвёртого, простоволосая, с красным, заплаканным лицом, при-
жимала к груди. Оскорбления добровольцев продолжались.
— Цыц! — рыкнул Максим, и лай приутих.
После убийства Угрюмого в степи Пушкарёвской управлял
Нелюдимец. Руководил он и здесь. Пытаясь хоть чем-то насо-
лить размахнинцам, он кулаками заставлял играть гармониста,
бегавшего от него со своей плачущей тальянкой вокруг двух на-
смерть перепуганных девок. Наконец, он поймал гармониста, вре-
зал ему по шее и приказал, блеснув кривым ножом:
— Играй.
Гармонист прошёлся по клавишам.
— Пойте, шлюхи, — кричал девкам Нелюдимец. — Ну!
458 ——————————
— А мой миленький не пашет,
белых ручек не марат.
Он в семёновском отряде
Пулемётом управлят, — уныло пропела моло-
денькая девчушка, лет пятнадцати не больше, с которой не сво-
дил восхищённых глаз Костя Голощапов.
Зато другая, явно бывалая перестарка, вонзилась в секунд-
ную паузу хрипло-скандальным горлом:
Размахнинцам краснопузым
Показали задний ход
Если сунутся — обратно,
Сделам новый заворот.
Ох, и хохотали же размахнинцы над второй частушкой. И не
сразу заметили два высоких, широких и чёрных дыма в дальнем
конце станицы.
— Что это горит? — спросил с тревогой Гурин у Хлынова.
Такой дым среди домов — это беда. Это — пожар.
— Наши избы, — ответил Семён, заводя коня в вагон по сход-
ням. Он плакал, кусал губы.
Женщины голосили, подтягивая за собой узлы, — всё, что
осталось от нажитого. И Гурин понял, оставлять их здесь нельзя.
Убьют.
— Грузитесь тоже, — сказал он.
Узлы полетели к мужьям. Молодая «певица», оттолкнув Не-
людимца, с криком — Мамочка! — кинулась к вагону. Костя про-
тянул ей обе руки, и девушка взлетела вверх.
— Отправим в Размахнинскую на встречном, — ответил Гу-
рин на вопросительный взгляд Максима.
Так и поступили. У Спиридона тогда глаза расширились —
западный поезд остановился на открытый семафор и из него выг-
рузились шесть сарафанов с узлами и запиской от Гурина:
«Дормидонт Григорьевич. Устрой погорельцев. Всё подробно
они сами расскажут. Григорий».
Чупров дождался приказа ехать и крутанул реверс. Вагоны
потянулись мимо Нелюдимца и Гармониста, рыскавшего глаза-
ми. Он лихорадочно что-то придумывал. И придумал! С размаху
надел гармонь на голову Нелюдимца и рванулся к убыстрявшим-
ся вагонам.
—————————— 459
— Хватай меня, мужики! — кричал он, простирая тонкие,
розовые пальцы к десятку крепких, сильных рук.
А Нелюдимец терзал гармонь и никак не мог освободить го-
лову из мехов тальянки. Она плакала ладами и рычала басами.
Ему на помощь пришла перестарка, за что и получила грубый
пинок под пышный зад. И новый взрыв хохота потряс удаляв-
шийся состав.
Чупров знал свой паровоз, эшелон летел, как на праздник.
Мелькали телеграфные столбы, грациозно изгибалась Ингода, гре-
мели под настилом мосты. На войну ехали размахнинцы. На пос-
леднюю в мире, как им говорили, и они этого очень хотели…
В окрестностях Атамановки разгружались ночью, а утром Гу-
рин глазам своим не поверил увидав Шелопута. Даже остановил-
ся от нежданного видения — парнишка в полном казачьем одея-
нии — гимнастёрке под ремень, сапожках по ноге, штанах с жёл-
тыми лампасами, фуражке слегка набочок, с красной розеточкой
на левой стороне груди шёл к лагерю в сопровождении огромно-
го пятнистого быка с изогнутыми вперёд, будто пики, рогами.
Таких и видеть-то раньше не приводилось.
— Иди, пасись, — говорил ему хмуро мальчишка, но бык не
хотел отставать. Гурин строго оглянулся на Николая Забелина и
Максима Шведова. Но они тоже удивлённо лупали глазами. Да
вот искренне ли?
Вид Сашка имел хоть и бравый, но озабоченный. Шагал, гля-
дя под ноги. Как отнесётся Гурин к его появлению? Не отправит
ли назад с позором? Не всыплет ли за него казакам по первое
число? Он тяжело вздохнул, а когда поднял глаза, то замер на
месте — в шести шагах впереди стоял командир и строго смотрел
на него. Зная устав службы назубок, Сашка подтянулся и сделал
навстречу три строевых шага. Кинул руку к козырьку. Но что
сказать? Доложить о прибытии? Сказать, здравия желаю, това-
рищ командир? Но на это, он это знал, не имел права никакого,
пока не зачислен. Бык остановился рядом и ободряюще торкнул
его в бок, не тушуйся, мол, я с тобой. А уж вместе-то мы любое
горе одолеем. И Сашка сказал:
— Вот, приблудился.
— Кто? Он или ты? — Тон командира не сулил ничего хоро-
шего. Шелопут на секунду смешался.
— Мы. Оба.
460 ——————————
Прямота Шелопута понравилась Гурину. Он снова оглянул-
ся на сопровождающих, прекрасно понимая, что без их потвор-
ства этот шельмец никак бы здесь не оказался, и, как говорится,
закрыл вопрос.
— Что будем делать? Прогоним обоих или обоих в обоз? —
спросил он.
— В обоз. Вдруг Ермилу пригодится, — сказал Максим. —
Тягло подходящее. И погонщик — тоже. — Он подмигнул Шело-
путу.
Дело в том, что при белом свете размахнинцы обнаружили
невдалеке от своего лагеря, под откосом, старую пушку гаубицу.
Ермил, как недавний артиллерист, тщательно осмотрел её. Веро-
ятно, пушка попала в добрую передрягу на фронте. Прицельный
механизм у неё был разбит, но казённая часть оказалась в ис-
правности. Ермил похлопал рукой по внушительному стволу и
посмотрел на Гурина. Пушку оставили. Выбросить никогда не
поздно…
— Поступаешь под команду Павла Кузьмича Еримеева, —
сказал Гурин. — Тебя и быка пускай поставит на довольствие.
— Слушаюсь. — Шелопут ликовал. — Быка и меня на до-
вольствие.
Привычный утренний ритм полевого лагеря нарушили Гла-
ша Лиханова и Данилка, примчавшиеся охлюпкой с озерка, где
купали коня.
Данилка голый по пояс, в мокрых подвёрнутых штанах, мус-
кулистый, загорелый. Глаша в длинном платье сестры милосер-
дия с белыми крестами на груди и спине. Она всех перецеловала,
обливаясь радостными слезами — прибыли долгожданные зем-
ляки. Она стала крепкой, удалой. Данилка обнимал друзей, швыр-
кал носом и смущённо улыбался. Он тоже соскучился по станич-
никам.
— Как ты здесь, дочка? — Гордей Степанищев ласково гля-
дел на Глашу. Он приходился ей дядькой, но звал дочкой нарав-
не со своими четырьмя, с которыми она выросла, осиротев.
Вместо ответа Глаша повисла у него на шее.
— А твой-то, богатырь, — сказал дядька, глазами указав на
Данилку.
— Ну, теперь сам чёрт нам не брат, — провозгласил Фёдор
Чекмарёв, тиская парня, такого же пустынника, как и сам. Лю-
бовь к природе, к лошадям, к свободной, вольной жизни роднила
—————————— 461
их, объединяла в степи четыре года подряд. Вот только у Феди
после женитьбы всё пошло наперекосяк — привязала к дому Соня,
хотя до первой ночки соглашалась жить с ним и в даурском бала-
ганчике. Одним словом, пидманула. Но Федя не терял надежды
вернуться под яркие звёзды.
Тем более, что с детками у них пока заминка вышла. Хоть и
наметилось, но пока не появилось, пелёнок не готовь и зря не
вякай.
Данилка и Глаша охотно рассказывали о своём боевом пути,
вводили размахнинцев в курс дел. Командир полка — Зиновий
Метелица. Командующий фронтом — Сергей Лазо. Его помощ-
ники — Георгий Богомягков и Фрол Балябин. Начальник шта-
ба — Ледыгин. Отступать перестали. Скоро в наступление. Днём
и ночью пребывает подмога. Уже и морячки прибыли. Мете-
лица всё такой же лихой, как и на германском фронте. Храб-
рец, но разумный. Людей бережёт. И только она сказала это,
как в сопровождении Гурина, Тимофея Раскатова, Николая
Забелина и других взводных и эскадронных прибыл комполка.
Объявили построение, где он представил всех командиров,
утверждённых его приказом, и в первую голову — Гурина, ко-
мандира сотни. Это встретили криками «ура». Вновь назна-
ченные командиры подходили к своим шеренгам и станови-
лись на правом фланге.
После оглашения своей фамилии двинулся к медицинской
фуре с большими красными крестами на боках (их нарисовали в
пути) и фельдшер Сенотрусов. Под весёлый, доброжелательный
смех станичников, от которого не смог удержаться и комполка,
он встал рядом с Глашей. Санитарный взвод предстояло ещё уком-
плектовать. Об этом шла речь на командирском совете. Весёлое
настроение продолжил Павел Кузьмич Еримеев — чётким шагом
проследовал на своё место во главе хозвзвода. Казачишке, Нико-
ну Гавриловичу Размахнину, Ваньке Федоске и Сашке-Шелопу-
ту гаркнул «смирно» с таким одушевлением, будто приказывал
по меньшей мере полку. Тут уж все смеялись, не сдерживаясь.
— Рад вашему прибытию, казаки. Знаю размахнинцев. Уве-
рен, будете храбро воевать — веселье и радость за так просто не
отдают, — сказал Метелица.
После отбытия комполка Ермил полдня провёл на насыпи,
ожидая возвращения бронепоезда с фронта, куда он промчался
ранним утром. Могучая канонада его пушек слышна была и здесь,
462 ——————————
за двадцать вёрст от передовой. Гурин тоже держался поблизос-
ти от «железки», чтобы помочь Ермилу обзавестись снарядами
для пушки. Он и остановил бронепоезд «Красный орёл». Да если
б и не поднимал руку, Чупров не проехал бы мимо земляков.
— Чёрт вас зацелуй, станичники! — кричал он со своей высо-
ты. — Куда вы без меня, а я без вас? Теперь им будет жарко, как
в Африке.
— В чём дело? — строго спросил его начальник бронепоезда,
сурового вида военный, и тут Гурин поднёс руку к козырьку и
представился:
— Командир седьмой сотни революционного Аргунского полка
Гурин. У нас к вам просьба.
После быстрого взгляда на пушку командир бронепоезда
сказал:
— У нас таких снарядов нет. Это — старьё. И к тому же она
разбита.
Но умелое обращение Ермила с покалеченным орудием убе-
дили сурового военного, что это не блажь кавалеристов, и он
смягчился.
— Мы посмотрим. Но ничего не обещаю.
Сбежавшиеся казаки радостно махали Чупрову. Вечером
«Красный орёл» вновь остановился напротив размахнинцев. Ер-
мил помчался к нему, но вернулся огорчённым, неся на руках,
как ляльку, один тупорылый снаряд.
— Чем богаты, тем и радуем, — сказал ему командир броне-
поезда и пригласил: — Переходи к нам, если любишь орудия, —
на что Ермил отрицательно мотнул головой.
Таким было прибытие в расположение Армии.
— Что нас ждёт? — себя или друзей спросил Гурин.
— Как всегда: или-или, — сказал Максим.
— Это уж точно, — поддержал его Николай. — Серединки не
предвидится. Ни золотой, ни серебряной.
Его слова оказались вещими. Бои были жестокими.
* * *
Месяц фронтовой жизни сковал станичников боевой друж-
бой. Размахнинцы потерь не имели. Не было и тяжело раненых,
ну а с «царапинами» легко управлялся Сенотрусов, решительно
отказавшийся от должности полкового фельдшера и оставшийся
при сотне. Ему помогала Глаша, сразу перебежавшая из третьей
—————————— 463
сотни к своим. Уехав в конце апреля к табунам в Даурскую степь,
они с Данилкой не долго там пробыли. Как только услыхали
канонаду по соседству, Данилка сдал своё старшинство Анимилу
Крайнему (Квадратному) и подался к красным. Тогда он и ду-
мать не думал, что через месяц Анимил погибнет от спиридонов-
ской банды. За его спиной сидела Глаша. Его жена. Они воевали
сначала в рабочих отрядах, а с приходом Первого Аргунского
революционного казачьего полка, куда теперь влились и размах-
нинцы сверхнормативной седьмой сотней, в казачьих рядах.
Хоть и редко, но всё-таки выдавались часы отдыха, и каж-
дый проводил их по своему. Глаша, как правило, уходила в
степь и, лёжа на спине, мечтала о своей будущей жизни, пред-
ставлявшейся ей лёгкой, светлой и радостной. О счастье для
Данилки, для сыночка. Ходил с нею на прогулку и Шелопут,
неся подвязанную левую руку в марлевой люльке. Его зацепи-
ло осколком неделю назад. Он первым и заметил перемены в
поведении Глаши.
— Ты какая-то плавная стала, — сказал он как-то. — Небось,
ребёночка ждёшь?
От неожиданного вопроса, да ещё из уст мальчишки, Глаша
так и села, всплеснув руками.
— Сашка! Не рано тебе об этом?
— А что? Всё нормально. Данилка — мужик, каких немного.
Я вот, как женюсь на Ясненькой, то у нас будет пять парней. Вот
увидишь.
Оборонительные бои сменились медленным наступлением
до самой Борзи, небольшого городка в приграничье с Китаем, и
жесточайшей схваткой за него, а в сущности это было решаю-
щее сражение за свою правоту, понимаемую, к сожалению, по
разному.
Ещё потемну орудия красных начали громить белые пози-
ции. С рассветом сраженье разгорелось в полную силу. С той и с
другой стороны подошли бронепоезда и устроили громовую ду-
эль. Летали аэропланы и бросали бомбы. Пехота ходила в атаку
за атакой. Железнодорожная станция дважды переходила из рук
в руки.
Размахнинцы двинулись на исходные позиции из своего об-
житого за пять дней отдыха лагеря среди ночи. Рядом в темноте
шелестела пехота, везлись орудия, туда-сюда сновали юркие всад-
464 ——————————
ники — вестовые и сопровождающие колонн. Движение было
быстрым, но спокойным, целенаправленным, без путаницы. По
топоту и негромким командам спереди и сзади понимали — под-
нялась вся красная рать. После того, как пересекли железную
дорогу и начало сереть, перешли на рысь и вскоре затерялись
среди лесистых холмов, балок и оврагов.
А когда вылезло злое солнце и в небе застрекотал белогвар-
дейский самолёт-доносчик, дорога была пуста, если не считать
орудийного расчёта Александра Шелопутина, состоявшего из
трёх единиц: быка, пушки, колёса которой выписывали восьмёр-
ки, и самого Сашки, невозмутимо шагавшего рядом, будто был
он на прогулке, как и бык неторопкий, но неутомимый и ни-
сколько не огорчавшийся тому, что далеко отстал от быстрых
лошадей. У всякого своя прыть, а финиш один. Бык был фило-
соф. Лётчик-беляк даже очки на лоб задрал при виде такой
картины и снизился в любопытстве метров до десяти, но тут же
испуганно дёрнулся вверх, когда Сашка шарахнул по нему из
правой ноздри. Гранату на сопляка он пожалел. Ограничился
показом кожаного кулака. Знать бы ему, какую роль сыграет в
битве эта бросовая, вихляющая старуха.
Лазо был всё время на позициях. Разговаривал мало, боль-
ше приглядывался к действиям белых, стараясь угадать, куда
придётся их главный удар. Он понимал, за свой последний
рубеж они будут драться отчаянно. И постараются не только
его отстоять, но и отыграться за все свои неудачи, а там, как
знать, может и перейти в контрнаступление. Оборона у них
была крепка, да и резервы поблизости: пехотный полк япон-
цев и конница, как своя, так и наёмная, которую Семёнов не
применял даже в критических ситуациях. Явно, приберегал для
генерального. Где эта конница? Сколько её? Вот что заботило
командующего. На её обнаружение был послан самолёт раз-
ведки, но обратно он не вернулся — при подлёте к своим пози-
циям был сбит вражеским «Ньюпором». Экипаж разбился. Так
необходимых сведений Лазо не получил. С этим же заданием
отправился в тыл к белым и командир разведроты Артур Кларк,
но отряд и на далёком фланге попал под сильный ружейный
огонь. Потеряли один автомобиль и троих убитыми. Это пока-
зало — Семёнов ревниво оберегает тайну своей ударной силы.
Теперь уж Лазо был твёрдо уверен, что именно конной ата-
кой он намерился опрокинуть красных, а потому нещадно гонял
—————————— 465
вдоль линии фронта кавалерийскую бригаду Павла Журавлёва,
отвлекая внимание белых от спрятанного в засаде Первого Ар-
гунского полка, отдохнувшего, подремонтированного. И это ему
удалось. Белые поверили, что у Лазо, кроме этих измотанных
конников на фронте ничего больше нет, и они начали подтяги-
вать конницу на исходные позиции. Делали это украдкой, и если
бы не наблюдательность Лазо, то этот скрытый манёвр мог бы
дорого обойтись красноармейцам.
Он в бинокль оглядывал белые тылы за городом, пытаясь уж
если не явно, то хотя бы по косвенным приметам определить
место сосредоточения свежих сил противника, а там уж и о на-
правлении главного удара догадаться. Но ближний тыл семёнов-
цев был мёртв. Никаких движений. Только передовая клокотала
стрельбой, беготнёй. Но взгляд Лазо вновь и вновь устремлялся
над городом в холмистую степь с речушкой Борзя, с ниткой же-
лезной дороги и двумя бронепоездами, то врывающимися пооче-
рёдно в зону огня нашего бронепоезда для поддержки пушками
своих атакующих, то поспешно убегающих назад среди чёрных
разрывов за холмы. Там они отстаивались какое-то время, густо
дымя. Обычное дело для войны на рельсах. Наши тоже так дела-
ли — наскочил, подавил огнём сопротивление и назад, пока не
подбили или в ловушку не угодил. Отстрелялся — и в тыл. Очень
уж заманчивая цель, эта броневая махина.
Но другие дымы привлекли внимание Главкома. Те, которые
оказывались позади чёрных дымов бронепоездов. Там, на перего-
не, что-то происходило. Дымы придвигались, а через недолго пя-
тились назад. Значит, туда прибывали поезда. Ну, а зачем, ясно
— подвозили не только снаряды бронепоездам, за которыми они,
собственно, и сами могли сбегать на станцию Маньчжурия, но
оказались запертыми, там накапливали резервы из-за кордона. И
наверняка, кавалерию. Её подвозили к фронту, чтобы она была
свежей, это — раз, а ещё затем, что она нужна была срочно.
Да, победа и поражение всегда рядом ходят. Они и созревают
одновременно. Только вот падают в разные руки.
Начальник штаба фронта Ледыгин, обеспокоенный долгим
отсутствием командующего, нашёл его вблизи передовой на ле-
систой сопочке молчаливым, сосредоточенным. Даже как-то нео-
бычно видеть этого двадцатичетырёхлетнего молодого человека
таким строгим. Ледыгин взволнованно доложил обстановку: сра-
жение затягивалось, потери росли, кое-где белые вернули поте-
466 ——————————
рянные позиции. Лазо тоже видел, что в сражении приближается
его пик. И у тех, и у других силы и нервы были на пределе.
Каждая сторона зорко следила за другой, чтобы что-то не про-
глядеть и не допустить роковой ошибки.
Семёнов насупленный, одетый с иголочки, так как любое сра-
жение считал праздником, с тремя Георгиями на груди, молча
ходил по склону сопки и коротко взглядывал на прибывающую
маршевым порядком конницу.
Это был красивый, стройный двадцатисемилетний шатен. Рус-
ский. Забайкалец. Генералы Лохновский, Никонов, Бакшеев, Вла-
сьевский не смели подступиться к есаулу. Вызвал, но ни с кем не
заговорил.
— Возможна третья атака на станцию, Сергей Георгиевич, —
сказал Ледыгин. — Я отдал туда моряков Бородавкина и шахтё-
ров-черемховцев.
— Правильно сделали, — сказал Лазо. — А теперь слушайте
внимательно. Приказ Журавлёву — вывести из боя четыре сотни
и прибыть сюда. Начальнику бронепоезда — готовность десять
минут. От водокачки постепенно отходить.
— Она нам дорого досталась, — сказал Ледыгин.
— Может обойтись ещё дороже. — Лазо дискутировать не
собирался, как, впрочем, и скрывать свои соображения. Он ко-
ротко обсудил их с начштаба — направление водокачки второ-
степенное. Белые отрежут отряд. Этого нельзя допустить.
Ледыгин, присев под деревом, написал приказы и вновь по-
дошел к Лазо. Командующий прочитал, поставил свою подпись и
на одном приписал внизу — Павел, поспеши.
Этот приказ гласил:
Противник концентрирует крупные кавалерийские силы на
левом фланге. Атаки генерала Никольского против вас на пра-
вом— отвлекающий манёвр. В связи с этим приказываю:
1. Передать оборону морякам-тихоокеанцам П. Бородавкина
и трём резервным стрелковым ротам.
2. Выйти из боя и как можно скорее прибыть на левый фланг.
Комфронта Лазо
Начштаба Ледыгин.
Вскоре одинокий всадник запылил по степи вдоль грохочу-
щего фронта.
Лазо еще раз изучил сверху место предполагаемого кавале-
рийского удара и собрался ехать на левый фланг, где томились с
—————————— 467
самой ночи в ожидании дела аргунцы. Но Бритоголовый мягко
задержал его и сделал знак своему помощнику. Не медля ни се-
кунды, Голубоглазый сбежал с горки к автомобилю, спрятанному
в густом, колючем опушке из шиповника и боярышника. Там он
сменил кожаную куртку на серый френч и фуражку, точно такие,
как у Лазо, и опустился на переднее сидение. Полковой чекист,
следовавший за ним, устроился у него за спиной, и автомобиль,
проскочив метров триста по целине, вырулил на дорогу. Бело-
гвардейский самолёт, словно стервятник, кинулся на него. Белые
знали, что Командующий передвигается по линии фронта на ав-
томобиле и охотились за ним, однажды ранили. Видимо, и сейчас
пилот выполнял определённое задание. С небольшой высоты он
метнул бомбу. Но автомобиль резко свернул с дороги — шофёр
вовремя увидел отделившуюся от самолёта бомбу. Ушёл он и от
второй. Лётчик заложил крутой вираж и улетел к своим позици-
ям.
Лазо появился в полку на лошади в сопровождении Ледыги-
на и трёх чекистов.
— Держатся крепко, значит, жди удара, — сказал Метелица
озабоченно. По грохоту боя, не сдвинувшемуся с места, они по-
нимали — сопротивление сильное. Быстрый разговор с Зинови-
ем, и сразу же началось движение.
Первыми увезли на левый фланг на подводах пулемётчи-
ков— Николая Забелина, Фёдора Чекмарёва и ещё несколько
расчётов. Затем — стрелковый взвод Максима Шведова.
Первая и вторая сотни двинулись назад и по глубокой лощи-
не потянулись куда-то влево. Их место заняли подтянувшиеся из
глубины третья и четвёртая. Размахнинцы оказались позади всех,
укрытые в глубоком и узком овраге. Растянулись извилистой,
безобразной кишкой. И вот долгожданный приказ:
— Выводи и разворачивай вдоль насыпи, — сказал Гурину
Метелица. — Прятки-жмурки кончились.
— Да, теперь уже можно, — сказал Лазо. Он жил каким-то
своим, внутренним отсчётом времени, потому так и сказал:
— Теперь уже можно. — Гурин стоял возле Лазо. Главком
нравился ему волевым лицом, манерой общения с подчинённы-
ми— корректной, но твёрдой, и даже своим лёгким акцентом.
Сколь он ни старался придать строгое выражение своему юному,
красивому, смуглому лицу у него ничего не получалось — тёмно-
карие глаза смотрели мягко, изучающе, доверчиво и словно про-
468 ——————————
сили собеседника об этом же. Вдумываясь во что-то, он подбирал
припухлые губы. Слово приказ ни разу не слетело с его уст. Оно
было только в рассылаемых депешах. Но это уже безусловная
форма армейской жизни.
Гурин облегчённо вздохнул и побежал к своим. Нет ничего
неприятнее для казака, чем сидеть взаперти. Овраг надоел до
чёртиков, даже по нужде некуда сходить, а если что, пока выбе-
решься, убьют. Сотня благополучно выбралась из укрытия и
встала фронтом к водокачке, откуда, отстреливаясь, отходили
красногвардейцы.
— Давит, — сказал Кирилл, подтягивая подпруги.
— Жмёт, — отозвался Меффодий, делая то же самое.
Не прошло и десяти минут, как Лазо спрыгнул с коня, не
прибыли ещё орудия поддержки, не показался ещё бронепоезд
«Красный орёл», не было ещё конников Журавлёва; Вряд ли пу-
лемётчики успели оседлать намеченные высотки, а стрелки за-
нять свою фланговую позицию, а вражеская лава появилась как-
то вдруг, словно из-под земли, на дальнем конце поля и стала
стремительно надвигаться на позиции красных. Вооружённые
люди бежали от водокачки под защиту размахнинцев, сготовив-
шихся к атаке. Красногвардейцы взбирались на насыпь и поверх
казаков стреляли в атакующих.
— Палят, абы стрелять, — покачал головой Трофим Еримеев,—
как из дальнобойной. — Да подпусти ты их поближе, — закричал
он широколицему парню. — Ведь до них ещё с версту.
— Чего там ждать, стрелять надо! — крикнул тот в ответ.
Расстреляв все свои патроны, он выпрашивал их у степенно-
го, сидевшего на рельсе и безмятежно курившего тоненькую цы-
гарку, пожилого рабочего. Он дал парню один патрон. Парень
тут же выстрелил и снова подступил, но получил к носу увесис-
тую трудовую дулю. Иван Подшивалов невольно залюбовался
рабочим.
— Спокойствие — бог удачи, — едва успел крикнуть он, как
сотня сдвинулась с места и, набирая ход, понеслась навстречу
атаманцам.
— Ну, казаки, сомните их, и это будет фактическим концом
гражданской войны в Забайкалье, — сказал Лазо, наблюдая за
атакой седьмой сотни.
И в этот момент, когда семёновская лава подставила свой
правый фланг, разнеслась команда и по остальным сотням:
—————————— 469
— Пики к бою! Рысью! Арш!
Прямо от опушки леска, приютившего аргунцев, начиналось
поле. Вдали виднелись сопки, а на их фоне, расширяющаяся в
оба края, молчаливая семёновская конная лава. И понеслась ей
навстречу другая такая же молчаливая. Аргунцы. Гул копыт на-
растал. Он метался, стиснутый армадами, и не знал, куда деться.
Вдруг дикий вой обрушился на размахнинцев, но вызвал не страх,
а улыбку.
— Ну, суки горластые, — весело закричал Иван Подшивалов,
половчее ухватывая пику и вонзая шпоры в бока кобыле. — Впе-
рёд, ребята!
— Распотрошим эти матрасы! — Это он об одеянии наёмни-
ков— бургутов, харачён, хунхузов, о их цветастых шёлковых ха-
латах и расписных щитах. Но лошади под ними были добрые и
все, как одна, белые. Зрелище предстало великолепное.
— Воистину, второе нашествие на Русь, — мрачно сказал Лазо.
— Епишкина мать! — Казачишка подхватил носилки и побе-
жал назад в овраг, подальше от иноземной рати, которой он заго-
дя боялся.
Сшибка произошла посредине поля. Рослые кони размахнин-
цев сделали из первых рядов наёмников кучу-малу. Казаки под-
нимали цветно-халатников на пиках, как тюки, и выхватывали
шашки. Засверкал металл над головами. Злым и мелодичным
звоном окуталась сеча.
— Раздайся, ребята. Мне в тесноте несподручно, — взмолил-
ся Макар, поднимая свой меч и разваливая надвое первого на-
скочившего с кривой саблей харчёна, которого и круглый щит не
спас. Один только вид огромного мужика в кольчуге и с длин-
ным обоюдоострым, сверкающим мечом действовал на вояк уд-
ручающе — они старались ускользнуть от сокрушающего удара.
Но меч или ребром, или жалом настигал их. Братухи-Кионы ру-
бились рядом с ним, защищая Макара с правой стороны, а слева
его берегли отчаянные бойцетуйцы. Сам Григорий сражался ря-
дом с Данилкой, двумя унинкерцами и молодым пушкарёвцем.
Когда сомкнулись с Первой и Второй сотней и, взяв в полуколь-
цо наёмников, стали просто-напросто их уничтожать, Гурин спи-
ной почувствовал тревожное дыхание степи. С этой же тревогой
к нему подскакал командир Первой сотни.
— Не получить бы в спину, а? — крикнул он, осаживая
коня.
470 ——————————
Заметив подозрительное движение среди ближних холмов,
Гурин хотел уже развернуть часть казаков лицом к новой опас-
ности, но командир Первой вскинул бинокль.
— Вроде, наши, — сказал он. — Посмотри.
Отлегло от сердца у Гурина — это занимали позицию стрел-
ки Максима Шведова.
— Это наши, — сказал он. — Размахнинцы.
— А у Лазо голова, а? — крикнул командир Первой и поска-
кал к своим.
Нет ничего более успокоительного для воина, чем крепкий и
надёжный тыл.
Размахнинцы мяли, крушили орущую орду, но на другом краю
поля, где сошлись русские, схватка приняла страшный характер.
Здесь рубились беспощадно, давили друг друга лошадьми, стре-
ляли из наганов, кидались один на другого спереди и сзади, ду-
шили, изрыгали ругательства и проклятья. Отчаянный народ на-
ступал здесь, но не менее отчаянный противостоял ему. Правильно
сказал кто-то, нет ничего страшнее войны междоусобной. Белые
начали теснить аргунцев. Зиновий Метелица, наверняка, впер-
вые в своей боевой жизни наблюдал бой со стороны. Его удержи-
вал Лазо.
— Привыкай руководить боем. Твоё оружие — голова.
Если Лазо как командующий обозревал сражение в целом, то
Зиновий видел каждую сотню в отдельности и, пропитанный от
рождения казачьим духом единения, чувствовал душу каждого
воина в отдельности. В дни сражений это чувство было особенно
сильным и буквально разрывало его изнутри, будто излучаемое
единой волей сотен боевых и сильных людей, собиралось в нём
одном, чтобы вернуться в дерущиеся ряды твёрдой уверенностью
в победе.
Зиновий любил читать. Из огромной книжищи о войне и
мире он особенно любил страницы кануна Бородинского сраже-
ния. Строй предзакатных берёзок он видел так отчётливо, будто
не Андрей Болконский, а он, Зиновий Метелица, тоже командир
полка, прохаживался по разбитой риге. Только не было в нём
Болконовской нервозности, а был душевный покой от этих ми-
лых золотящихся берёзок. Как уж, неведомо, но это чувство по-
коя и правоты от командира сотни, а теперь вот полка передава-
лось сослуживцам. Наверно, поэтому Зиновий не проиграл ни
одного сражения.
—————————— 471
— Надо вводить резерв, — сказал Зиновий и послал весто-
вого.
Лазо кивнул и оглянулся на дорогу. К передовой мчались
две упряжки четвериком. Это спешили орудия. Самолёт, как стер-
вятник, заметивший поживу, пошёл на них. Передний расчёт над-
дал и ушёл из-под бомбы, а второй был опрокинут.
С нарастающим нетерпением Лазо ждал подхода конников
из бригады Павла Журавлёва и не знал, что тот с большим тру-
дом вырвался из сражения на правом фланге и шёл на рысях на
помощь. Генерал Никольский не смог связать его боем, ни тем
более разбить, как приказывал ему Семёнов.
* * *
Еле удержавшись, чтобы не сорваться впереди полусотни,
Метелица кинул резерв на подмогу. Вскоре положение восстано-
вилось, а тут ещё «Красный орёл» ударил своими тяжёлыми сна-
рядами сначала по захолмам, где снова показались дымы, а по-
том по ближнему сосредоточению конницы белых. Артналёты
оказались удачными. Вдали к небу поднялся чёрный столб дыма,
а здесь, в полутора верстах от семёновцев, снаряды крошили их
подмогу. Аргунцы ободрились.
— Круши, ребята! — кричали они.
— Чует сердце, это у него не всё, — сказал, будто из пулемёта
выстрелил, быстрослов Метелица. — Гришка — не простак. Без
резерва такую бучу не затеет.
Лазо тоже понимал это. Потому и мчались от него ординар-
цы и вестовые с короткими записками-приказами в штаб, к ко-
мандиру Особой сотни Кларку, к Павлу Журавлёву, к артилле-
ристам — нужна срочная помощь аргунцам. Здесь решается судь-
ба всего сражения.
— А того гляди, и сам объявится. Даст бог, сразимся. — Мыс-
ли Зиновия навязчиво крутились вокруг Семёнова. Лазо посмот-
рел на него, но ничего не сказал.
Чутьё не обмануло Зиновия — две свежие белогвардейские
сотни приближались к полю боя. Шли строем, будто их делом
было наблюдать за происходящим или демонстрировать выучку.
Уж как-то, но Метелица разглядел за версту, а может просто
угадал, своего бывшего сослуживца по Нерчинскому полку, а ныне
самозванного Верховного атамана Забайкальской области, орга-
472 ——————————
низатора и вдохновителя борьбы против Советов, а значит свое-
го смертельного врага.
— Пожаловал, — усмехнулся Зиновий. — Давненько не виде-
лись, старый знакомец.
Тоже своим знакомым мог назвать Семёнова и Лазо. С ним
он встретился в Иркутске в прошлом году, будучи комендантом
города, и с пониманием пропустил революционно настроенного
есаула в Забайкалье, поверив и его словам, и нашивке Петросо-
вета на рукаве гимнастёрки. Свежие сотни остановились метрах
в двухстах от яростной сечи. Чуть свесившись набок, Семёнов
спокойно устроился в седле, будто не было никакого боя впере-
ди, да и ему предстояла не рубка, а приятная прогулка под голу-
бым нежарким солнцем.
«Бойкий, толковый, с характерной казацкой смёткой, отлич-
ный строевик, храбрый, особенно на глазах начальства. Умеет
быть весьма популярным среди казаков и офицеров. Отрицатель-
ные свойства — значительная склонность к интриге и неразбор-
чивость в средствах достижения цели».
Это строки из характеристики своему подчинённому, напи-
санные командиром Первого Нерчинского полка бароном Вран-
гелем.
Офицеры покуривали папироски, переговаривались о чём-то
весёлом, шутили. И это не было наигранным, тяжёлым. Они были
профессионалами своего дела, в их кодексе смерть в бою счита-
лась не трагедией, а честью. Красавчик адъютант рассказывал о
своём недавнем любовном похождении.
— А милашка-а-а. Но, боже мой, как она растерялась, когда
появился муж! «Вот мой, — начала она и сказала бы любовник,
да я во время сказал — друг». А у самой корсет расстёгнут и
панталончики на туфельках.
Семёнов слушал рассказ повесы в пол-уха. Он ждал себе са-
мому обещанного таинственного поворота событий в поставлен-
ном спектакле, и, как дисциплинированный зритель, не хотел
пропустить этой драгоценной минуты. Первое действие уже на-
чалось, но по законам жанра ещё не появились главные действу-
ющие лица, и пока не было ясно, что же развернётся на сцене —
драма, водевиль или праздничная феерия. Кроме того, он ждал
прибытия Конно-Азиатского полка барона Унгерна для реши-
тельного перевеса над силами красных, и потому ещё издали вгля-
дывался в лицо приближавшегося полковника, ведавшего фрон-
—————————— 473
товой разведкой, который неуклюже сидя на тяжёлой куцехвос-
той лошади, скакал к нему под усмешки лихих наездников-ата-
манцев. Он считал себя неплохим психологом, и сразу понял, что
полковник везёт хорошие новости. Он выслушал доклад, глядя
куда-то вдаль.
— Генерал Власьевский сковал журавлёвцев на правом флан-
ге и сюда ему не вырваться. Более того, там замечены аргунцы.
Так что, здесь у красных не более четырёх сотен, а может и того
меньше, — сказал полковник в заключение.
В это время над ними протарахтел самолёт и сбросил вым-
пел чуть ли не к ногам Верховного. Красавчик-адъютант вып-
рыгнул из седла и подал капсулу Семёнову. По листку из блок-
нота вкривь и вкось бежали слова — «Лазо покинул линию
фронта».
Семёнов по-наполеоновски скрестил руки на груди.
Всё складывается удачно, но генерал Власьевский не толь-
ко не «сковал» Журавлёва на правом фланге, но и сам потер-
пел от него поражение. Именно в эти минуты журавлёвцы оп-
рокинули наступавших власьевцев и беспощадно уничтожали
их. Да, аргунцы были замечены белыми на правом фланге, но
главный разведчик не сказал, что это было вчера. Он не мог
знать, а тем более разгадать, что появление двух сотен аргун-
цев среди журавлёвцев был отвлекающий манёвр, а не усиле-
ние кавбригады.
Вчера, после военного совета, когда в вагоне остались Лазо,
Метелица и молодой, голубоглазый мужчина в кожаной куртке
Бритоголовый говорил ему и Зиновию:
— Позицию займите на окраине деревеньки. Помаячьте там
до темна. — Он посмотрел на своего голубоглазого помощника.
Тот кивнул. И снова к Метелице. — Зажгите костры, чтобы гене-
рал Власьевский сам видел и доложил о вас Семёнову. А по-
том— скрытно назад. И чтобы ни одна душа об этом. Даже нач-
штаба Ледыгин.
— Понятно, — хмуро сказал Зиновий, не любивший всякие
шуры-муры, как и его кумир Васька Денисов: — Атака — любез-
ное дело. Рубай в песи!
Погарцевав на виду у белых, аргунцы ночью неприметно по-
кинули правый фланг, соединились с полком, который в настоя-
щий момент был здесь в полном составе, да ещё усиленный Ра-
боче-кавалерийской сотней. Пусть рабочие не отличались каза-
474 ——————————
чьей выучкой, но у них была тяжёлая трудовая рука. Хитрость
красных удалась на все сто.
Идея «сковать Журавлёва на правом фланге» принадлежала
Семёнову, потому с таким трепетом докладывал разведчик об
успешном её осуществлении. Скрытый враг не мог бы сделать
столько вреда, как этот подхалим-полковник. Он откровенно
льстил есаулу и намекал на его военную гениальность. И Семё-
нов решил не ждать подхода Конно-Азиатского полка барона
Унгерна. Чем он хуже своих титулованных земляков — Вранге-
ля, князя Кекуатова? Когда вдали показались два бронепоезда,
он оживился, его красивые серые глаза засверкали.
Первым шёл «Атаман», за ним — «Мститель». Оба вели огонь
по красному бронепоезду, мстя ему за недавние залпы, и застав-
ляли его пятиться в гуще разрывов. «Красный орёл» умолк. Там
что-то сильно загрохотало. Вероятно, попадание. И тут «Атаман»
стал набирать скорость, быстро удаляясь от «Мстителя», чтобы
прорваться к красным и разметать их передовую с тыла как с
помощью орудий и пулемётов, так и силами десанта из ста смель-
чаков. Развить успех прорыва возлагалось на батальон японской
пехоты. Пока всё шло по плану. Увлекая за собой до двух рот
стрелков железное чудовище неотвратимо надвигалось на пози-
ции красных. Бойцы вскакивали, чтобы убежать с насыпи, но тут
же падали, сражённые свинцовым ливнем. Башни чудовища вра-
щались, оттуда строчили пулемёты. Строчили также из амбра-
зур. Ухали орудия. Семёнов представлял, что там творилось. Он
улыбнулся той обворожительной улыбкой, которая сводила с ума
женщин, пред которой не устояла и цыганка, поглубже надел
фуражку, опустив с её околыша чёрный ремешок на подбородок.
Двинулся он и сразу же двинулись сотни, заученно выстраиваясь
гигантским клином, на острее которого и по краям заняли своё
место могучие атаманцы на тяжёлых конях. Не прошло и десяти
секунд, как восемьсот копыт давили землю слаженным галопом.
Весело прозвучала команда:
— Пики к бою! — и древки от стремени дружно нырнули под
локоть. Клин ощетинился двумя сотнями смертоносных жал и
стал страшен.
— Знаю, что он задумал, — сказал Зиновий. — Пройти наших
насквозь и навалиться сзади.
— Приём известный со времён тевтонских рыцарей — «не-
мецкая свинья». — Лазо не скрывал, что был обеспокоен.
—————————— 475
— Я — туда. — Метелица подал ему руку.
— Будь осмотрительным, — сказал Лазо.
— От своей не уйдёшь, а от шальной не спрячешься, — засме-
ялся Зиновий и сбежал с холма в лощину. Завидев его, казаки
четвёртой и пятой сотни вскакивали в сёдла.
Как свежая струя воды раздвигает воду серую, застоялую,
так и этот семёновский клин совершенно без усилий вошёл в
задыхающееся живое месиво и должен был разделить его надвое
для дальнейшего неспешного уничтожения. Приём был отрабо-
тан, и потому всё делалось хладнокровно, без суеты. Его люди не
мямли. Война — их профессия. А заповедь одна — убий! Семёнов
видел — эффект ошеломляющий. Красные сбиваются в кучки,
пятятся, рыскают глазами, выбирая момент для дёра. Победа!
Вот она! Подставляй ладони! Он слышал её аромат и не мог не
радоваться этому счастливому подарку к своему двадцатисеми-
летию.
Но тут рыло «свиньи» упёрлось в размахнинцев, смялось,
заелозило на месте, хрюкнуло и брызнуло кровью отборных про-
шибал-атаманцев. Опешив при виде Макара, этого нового Сам-
сона, с огромным мечом, два офицера замешкались на секунду и
поплатились за это жизнями — он снёс их одним длинным, ко-
сым ударом. У первого голова слетела, как кочан капусты, дру-
гой рухнул с распоротым боком. Других достали Трофим Ериме-
ев, Данилка и Харлампий Пичуев, разнагишавшийся до пояса, с
кровавым потёком на груди, страшный и невменяемый.
Белые прорвались в другом месте, и Семёнов начал загибать
фланги в тылу у красных. Рабочий кавалерийский полк и часть
аргунцев оказались в тисках. И посыпались красные головушки.
Наступила критическая минута. Напряжение боя измерялось
чьим-то безрассудным броском, чьей-то секундной слабостью или
чьей-то роковой ошибкой.
Словно окаменевший стоял Лазо впереди своих помощни-
ков, вышагнув из-под деревьев и сцепив руки за спиной. Его
красивые, тонкие пальцы всё сильнее стискивались и белели.
Перед ним, будто каннибальское варево бурлило сражение, из
кровавой пены которого то и дело вылетали человеческие и ло-
шадиные головы, ноги, выпученные глаза и развёрстые рты в
отчаянном предсмертном крике. Порой ничего нельзя было ра-
зобрать. То ли белые теснили и вырубали красных, то ли крас-
ные безжалостно уничтожали белых. Знамёна и тех, и других то
476 ——————————
пропадали, то появлялись вновь в другом уже месте. И словно по
мановению дирижёрской палочки там сразу же начинала звучать
глухая, пугающая мелодия взаимного истребления, будто эти
белые или красные куски материи, прикреплённые гвоздями к
длинным палкам, древкам, воплощали в себе самый высший гра-
дус нетерпимости. Чистыми форшлагами звенели клинки, но они
лишь оттеняли мрачность этого жестокого оркестра.
Предвиденное начинало сбываться, и оно сулило жестокое
поражение. Во избежание полного разгрома приказ мог быть толь-
ко один — отступление. Не с ним, уже заготовленным, стоял по-
зади командующего невозмутимый и предусмотрительный воен-
спец Ледыгин, понимавший в баталиях гораздо больше, чем этот
недавний выпускник Алексеевского пехотного училища. Он ви-
дел, отступление необходимо, что одна резервная полусотня по-
ложения не исправит, тем более, что к белым вновь подтянулись
свежие силы, и не видел в этом никакой трагедии. Война — это
не только победы, но и неудачи.
А Лазо в это время мучился одним вопросом, где журавлёв-
цы? И часто оглядывался на дорогу, по которой их ждал. Но
дорога была пустынной. «Если через три минуты не прибудут
журавлёвцы, надо отдать приказ об отступлении. Ледыгин прав,
отступление — не поражение. Для этого он держит ординарцев.
Да и приказ уже заготовил», — думал Лазо.
Бронепоезд неотвратимо надвигался на красные позиции. Лазо
был бессилен что-либо изменить, в то время как Семёнов пред-
вкушал победу, ясно представляя, что творилось на рельсах. Пред-
ставлял и Лазо, и потому обеспокоено повернул голову вправо.
И словно повинуясь этому повороту, где-то в гуще боя, под хол-
мом раздался одинокий, в грохоте пальбы даже не всеми услы-
шанный, орудийный выстрел, и бронепоезд резко затормозил кон-
трпаром, волоча за собой сорванный с болтов броневой лист об-
шивки. Обнажилась чёрная туша паровоза. По ней открыли стрель-
бу из винтовок. Туша зашипела белыми струями пара, заёрзала
колёсами, как лошадь ногами, остановившаяся с разбегу, и по-
ползла назад.
Потом многие будут судить и рядить об этом стремительном
повороте головы и одновремённом выстреле, как о чём-то согла-
сованном заранее. Но согласованность в душах Главкома и безве-
стного артиллериста Ермила была только в одном — в их стрем-
лении победить врага.
—————————— 477
Оглушённый выстрелом, увлекаемый Ермилом в овраг от не-
минуемого артиллерийского налёта, не слыша самого себя и ис-
пуганно прочищая уши пальцами, Шелопут кричал:
— Сейчас ударят?
Ермил прижал мальчишку к себе, а тот обнял за шею, при-
двинувшегося и тоже напуганного грохотом, быка. Но возмездия
со стороны белых не последовало. И лишь потому, что они не
успели засечь расположения коварного орудия.
Вскочив в седло, Ермил махнул рукой Шелопуту, чтобы он
уходил в тыл, бросив пушку, поскольку та совсем развалилась.
Шелопут остался один. Выглянул осторожно из укрытия.
Пушка накренилась, упёршись дулом в землю. Он подполз к ней,
осмотрел, полежал в раздумье, подозвал быка и поставил пушку
на постромки.
Видимо, белые услыхали или заметили какую-то возню в
кустах. До них было не более двухсот метров, и пули тут же
зацокали по металлу. Одна из них зло кусанула Шелопута за
левую лопатку. Он вскочил и заломил правую руку на спину —
ладонь оказалась в крови. Было очень больно, но начатое дело он
не бросил, и они двинулись назад по дну оврага. Колёса вихляли
пуще прежнего и часто застревали в промоинах и среди камней.
Дуло царапало землю. И всё-таки он вытянул орудие в тыл.
Судьба-мерзавка не упустила случай вновь посмеяться над
Семёновым. Ведь это по его приказу разбитая гаубица была ски-
нута с платформы при отступлении из Андрияновки. Неправое
дело всегда комковато.
Метелица смерчем ворвался в гущу дерущихся, и засверкал
его беспощадный клинок, отведавший немцев, австрийцев, ру-
мын. Белые офицеры, некоторые из них давние знакомые Мете-
лицы, знали силу его удара, стремительность и хитрые приёмы
фехтования и потому не рисковали поодиночке — они навали-
лись на него разом, вырубая при этом его охранение и всё ближе
подбираясь к «неуязвимому», как сами называли Зиновия на за-
падном фронте.
Дважды возле уха Метелицы пропищала пуля. Он сумел ог-
лядеться и увидал Тирбаха, прячущего в кобуру наган. Он весело
кричал:
— Привет, Зиновий! Ты уже комполка. Поздравляю.
— Спасибо, — отозвался Метелица. — А ты, фон, такой же —
всё тихой сапой?
478 ——————————
Он так ринулся к есаулу, что разбросал его окружение, но и
сам остался без подмоги. Рванулись к нему аргунцы, но пробить-
ся не смогли. Участь командира должна была скоро решиться.
Не мог он долго драться в одиночку. А Тирбах уводил его всё
дальше от своих. В какой бы горячке не находился Зиновий, он
как опытный боец оценил ситуацию трезво и, когда пропустил
укол в левое плечо, а потом в правое, крикнул:
— Вперёд, ребята! И помните меня!
Аргунцы продирались сквозь белогвардейские ряды, не ду-
мая, что тоже окажутся в ловушке. Они шли на выручку коман-
диру, да опоздали. Он был далеко среди белых погон. Шестеро
отменных рубак, охранявших атамана, могли бы давно убить
Зиновия, но они теснили его к Верховному, чтобы доставить ему
удовольствие самому расправиться с личным врагом. Это было
похоже на пошлую охоту, когда под вельможную пулю сотни
егерей теснили медведя или кабана, чтобы высокая особа убила
его, а потом бы гордилась трофеем.
Но Семёнов не был убийцей. Он был воином. Он дождался,
когда обессиленный, израненный Зиновий поднял на него шаш-
ку, и лишь тогда вонзил клинок под красный бант.
Будто мимолётный сон вспомнились Зиновию обворожитель-
ная улыбка Семёнова под аккуратными русыми усами, спокой-
ные и приятные черты сибирского лица. Сейчас это лицо было
неузнаваемо. Он был сгустком напряжения, устремлённости и
жестокости. Он всегда поражался такой перемене и после сраже-
ний долго и старательно приводил своё лицо в состояние очаро-
вательных улыбок и христианской добросердечности.
Оскалившись, он прохрипел:
— И этих — в куски.
Подмога полегла в течении пяти минут. Ряды белых сомк-
нулись.
— Всех в куски! Никаких пленных! — истерически закри-
чал он.
Сбоку, украдкой к Макару подкрался Тирбах со своим ре-
вольверчиком.
— Я тебе пальну! — Макар ухватил меч обеими руками и
двинулся на есаула, делая себе просеку в гуще наёмников. — Так
пальну, что из кальсонов выгребать будешь.
За Макаром ринулись размахнинцы. Тирбах едва не отведал
меча. Скакал прочь и никак не мог засунуть наган в кобуру.
—————————— 479
* * *
Лазо нетерпеливо посматривал на вившийся внизу просёлок.
Вот-вот должны были показаться журавлёвцы. Минуту на-
зад вестовой привёз ему записку от Павла с одним словом — иду!
Но пока просёлок был пуст. Лишь там, где он крутым извивом
упирался в железнодорожную насыпь, стоял бронепоезд и без
роздыху посылал снаряды в тыл белым. Всё ближе к нему взбу-
хали чёрные султаны. Это подбирался к нему «Мститель». «Крас-
ный орёл» рывком придвинулся к передовой и начал молотить
по укреплениям белых. За ним тут же передвинулись и разрывы.
Кто-то умело корректировал стрельбу «Мстителя». «Может, с
этого аэроплана?» — подумал Лазо. Бронепоезд выскочил из огня
«Мстителя» и вновь стал на развилке. Просёлок был по-прежне-
му пуст.
Всё чаще падали красные казаки от белых пуль и сабель.
Раненые, и красные, и белые с дикими воплями гибли под
копытами лошадей. Страшный танец смерти исполняли подне-
вольные животные, дробя черепа и кости своим бывшим влады-
кам. Первобытное вырвалось из них наружу, прирученность и
подчинённость человеку были забыты ими.
А в цепи тоже творилось невообразимое — окопы и траншеи
захватывались врукопашную, полевая артиллерия громила огне-
вые точки прямой наводкой — летели вверх колёса, лафеты, брёвна,
камни, трупы. Захлёбывались свинцом пулемёты. Настал момент
взаимного остервенения, когда люди перестают осознавать себя
людьми, и все их помыслы направлены лишь на одно — убить,
растерзать, уничтожить.
Станция вновь оказалась в руках белых.
Иван Подшивалов был всё время впереди. Здесь он и встре-
тился с родичем. Тон беседы был шутливым, да и шашки звене-
ли и сверкали перед ними, вроде как в игре забавной или на
уроке фехтования.
— Здоров ли, кум? — крикнул чёрный широкоплечий мужик,
увидав его.
— Здоров, не жалуюсь, — ответил Иван. — А ты?
— Как видишь. Бог бережёт. А как кума?
— Живёхонька.
— Ну и ладно. А ты, значит, тут?
— А ты, ясное дело, там?
Кум уловил презрение в голосе Ивана и обрушил на него
удар со всей силушки, но Иван сумел погасить его упругим, сколь-
480 ——————————
зящим движением, отчего по лезвию ивановой шашки будто мол-
ния пробежала.
— А ты всё так же ловок! — восхитился кум.
Карусель сражения качнулась и кум пропал.
Иван чертовски устал, и теперь уже не кидался излюбленно
под занесённую шашку, чтобы стремительным уколом в левый
бок покончить с врагом, а лишь оборонялся, и делал это мастер-
ски. Могучий атаманец вконец измотался с ним.
— Ты мне надоел! — раздражённо прокричал Иван и нырнул
навстречу настырному.
Атаманец удивлённо всплеснул руками. Иван подхватил его
шашку. Но отдохнуть не успел, как снова нагрянул кум в сопро-
вождении бургута и закричал в отчаянии:
— Да неужто я тебя не достану, куманёк? Ведь третий раз
наскакиваю.
— Не-ка, — беззаботно отозвался Иван, парируя удары кума
и бургута.
— Достану, кум. Достану. Иначе мне не жить, — прокричал
родич.
— И не трудись, — сказал Иван.
Но вдруг кто-то окликнул его по имени. Он оглянулся. В это
время и вошла в него сабля по самую рукоять. Бургут хищно
скалился. Иван медленно повалился на переднюю луку седла и
скрючился.
— Ты дрянью был, дрянью и остался, — сказал он и упал на
землю.
— Я же говорил, достану, — хохотал кум, но тут же и сам
забулькал кровью обезглавленный. Тут же прикончили и бургу-
та. Это сделал Ермил.
Офицера он обманул ложным выпадом, а другого поймал на
том, что перекинул шашку в левую руку, и впервые увидел смер-
тельный ужас в глазах обречённого на смерть человека. Смерть
была неотвратима, а красавчику-офицеру так хотелось жить! Гу-
рин и Ермил сдвинулись, поздоровались шашками.
— Молодец, — сказал Гурин. Это он благодарил за выстрел.
Тимофей выронил шашку от сильнейшего удара какого-то
невообразимо крупного и так же невообразимо страшного бургу-
та. Следующий удар должен был развалить его пополам. Наган
оказался пуст. Защищаться было нечем. И тогда Тимофей выб-
росился из седла и юркнул в кусты. Но страшный бургут не
—————————— 481
думал дарить ему жизнь. Он двинул коня следом. И задавил бы
его, не встреть на своём пути огромные валуны и глубокие про-
моины между ними, в которых затаился Тимофей. Вой гудел на
опушке того леска, из которого совсем недавно пошли в атаку
аргунцы.
Бургут ускакал, а Тимофей кинулся вверх по оврагу, туда,
где гремел своими пушками бронепоезд.
— Разбиты, разбиты, — срывалось у него. — Теперь спастись.
У него не хватало смелости не только на то, чтоб вернуться
назад, но даже оглянуться.
«Теперь спастись», — твердил он, убегая.
Вопреки категорическому запрету Сенотрусова не отлучать-
ся, Глаша то и дело убегала на поле боя вместе с санитарами в
надежде увидеть своего Данилку. Да разве разглядишь кого-то в
этой пыльной карусели. «Даже здесь, на закрайке, страшно, а как
же там, в гуще», — думала Глаша и в ужасе содрогалась.
Мужчины-санитары подхватывали под руки раненых и отво-
дили их в лазарет. Сильно покалеченных уносили на носилках, с
ними-то и возвращалась Глаша. Сенотрусов каждый раз встречал
её сначала ворчанием, а потом руганью. Заставлял перевязывать,
укладывать бойцов, подавать инструментарий. И только ослаб-
лял надзор, как Глаша исчезала.
Она боялась оставаться одна в поле, усыпанном убитыми,
как снопами. Держалась мужчин, но на этот раз отстала — помо-
гала доковылять хотя бы до кустиков дядьке Гордею. А дядька
вдруг распрямился, прекратил стоны и сказал отчётливо:
— Всё. Умираю. Оставь меня, дочка.
Отстранил её руки и упал мёртвым. Напрасно она тормоши-
ла его и упрекала:
— Как же так, дядя? Ведь сто шагов, а там — доктор, и жил
бы. — Она заплакала над ним и не услышала топота сзади. Не
успела оглянуться, как очутилась под копытами лошади. Дико
кричала, извиваясь, а из седла на неё с ухмылкой глядел Егорка-
ангелочек. Он откинул с лица страшную маску бургута и хлад-
нокровно наблюдал, как его конь месит копытами то, что минуту
назад было молодой, красивой женщиной.
Несколько пуль вонзились в него почти одновременно. Стре-
ляли два белогвардейца, а также Гурин и Ермил. Они убили убий-
цу и вновь обнажили шашки. Егорка словно ждал этот свинец.
Удовлетворённо цокнул языком и откинулся назад, натянув по-
482 ——————————
водья. Конь правильно понял его — он встал на дыбы и протан-
цевал по Глаше задними ногами. Его могучая белая грудь ждала
пулю, которую он, несомненно, заслужил. И она не замедлила
явиться. Конь-убийца и человек-убийца, один уже мёртвый, дру-
гой издыхающий, валялись в пыли. Казаки-размахнинцы пром-
чались рядом с местом трагедии. Каждый из них кинул винова-
тый взгляд на грязную, кровавую кучу, на которую и смотреть-то
можно было мимолётом.
— Станичники! Глашу убили! — прокричал Трофим Еримеев
и закашлялся от спазм в горле.
И понеслось по рядам размахнинцев как призыв к отмще-
нию:
— Глашу убили! Сестричку нашу!
Макар Чипизубов на секунду опустил меч от этого известия.
По его щекам текли слёзы. И увидел вдруг балагур-адъютант,
что презренное быдло, которое только умело притворно орать от
боли физической под розгами на конюшне, умело, оказывается,
кричать, стонать и плакать от боли душевной. Это было для юно-
ши трагическим открытием. Случись оно двумя секундами рань-
ше, он успел бы повернуть коня прочь из этой сечи.
— В лоб вашу мать! Господа! — прохрипел великан, вклады-
вая в это ругательство ненависть всех угнетаемых нынешних и
будущих поколений.
Яростный и беспощадный меч Макара Чипизубова обрушился
на молодого повесу и развалил до седла.
Расплата за прозрение всегда жестока и чрезмерна.
Гневный натиск размахнинцев был неудержим и грозил цвет-
нохалатникам полным истреблением. Они рубили наёмников, как
капусту. И те не устояли, бросились бежать. Их не преследовали.
Оставили заслон и повернулись на помощь аргунцам.
— Держись, ребята! — крикнул Гурин, вынимая свою шашку
из груди атаманца.
А дальше неслось глухо и грозно — держись! держись! —
кольцо вокруг аргунцев разомкнулось.
«Красный орёл» оправился от прямого попадания, отчаянно
выдвинулся на прямую наводку и дубасил по уползавшему «Ата-
ману» метров с восьмисот до тех пор, пока там не взорвался
котёл паровоза и не стали рваться снаряды внутри мрачных, чёр-
ных ящиков. В конце концов, там так сильно рвануло, что к небу
поднялся огромный столб чёрного дыма. «Красный орёл» ударил
—————————— 483
по «Мстителю», отогнал его и тут же перенёс огонь, но теперь
шрапнелью, по наступающей японской пехоте. Зелёные солдати-
ки, так же дружно, как шли вперёд, бросились назад. Красноар-
мейцы поднялись в атаку и вторично заняли вокзал.
Нравственный перевес в сражении всегда сильнее перевеса
арифметического. Когда один солдат стоит пятерых, то простой
подсчёт про равность сил — один к одному — годится лишь для
казённых отчётов, где никогда не найдут отражения те чувства,
которые сделали тебя впятеро сильнее врага.
— Журавлёвцы идут, — ровным голосом сказал Ледыгин и,
вынув из планшетки заготовленный приказ об отступлении, ра-
зорвал его на четыре части.
В десятый, пожалуй, раз Лазо оглянулся на дорогу, на этот
раз не пустынную, а до самого изгиба к железнодорожному пере-
езду заполненную конницей. Лента двигалась, пылила. Над ней
держался наш «Сопвич». Появились два «Хэвиленда» белых. Но
красный самолёт на этот раз не удирал, а нападал. Застрочили
два его пулемёта, и стервятники получили своё — один упал,
другой, кренясь, потащился к себе. Это был первый воздушный
бой в небе Забайкалья.
Сергей Георгиевич снял фуражку и вытер ладонью высокий,
широкий лоб.
— Дайте, пожалуйста, глоток воды, — попросил он смущённо.
Сенотрусов охнул, увидав Ивана Подшивалова на носилках,
и бросился к нему. Разорвал на груди рубаху и увидал под пра-
вым соском широкую резаную рану. Не обычную, колотую, от
шашки, а длинную. Начал ощупывать. Иван открыл глаза и зас-
тонал.
— Ты только потерпи, Ванюша. Я тебя спасу, — зачастил он
привычно бодро.
— Возвернёшь? — улыбнулся Иван.
— Возверну, вот увидишь. Ты ещё гоголем походишь вокруг
своей кубышки. — Так он беззлобно называл Иванову жену Ге-
меллу, а на поэтическом языке Гельмельпину. — Подумаешь, дыр-
ка. Заштопаем.
— Ты на спину мою загляни. Этот проклятый хунхуз меня
надвое по нутру разрезал. Сенотрусов повернул Ивана на бок,
задрал кверху набухшую кровью рубаху. Из отверстия ниже ле-
вой лопатки слабенькими толчками выплёскивалась пузырящая-
484 ——————————
ся кровь. Сенотрусов уткнулся лбом во вдруг обмякшее плечо
друга.
— Глашу убили! — это кричал пожилой санитар, бледный, с
трясущимися губами. — Затоптали. — Он бежал со своим напар-
ником к лазарету с пустыми носилками.
— Ведь просил, приказывал! — Вдруг не своим голосом зак-
ричал Сенотрусов. — Уговаривал. Да сколько можно? Здесь что,
игрушки? Я вас спрашиваю? Что вы бегаете, как дураки с пусты-
ми носилками? — кричал он.
Вдвойне напуганные, санитары побежали назад. В такой яро-
сти они никогда не видели своего тишайшего доктора.
Не зря Максим звался стоглазым, поскольку не только смот-
рел, но и видеть умел. Он давно уже заметил крадущихся по
ложбинам и балкам белогвардейских всадников. Их было боль-
ше сотни. Чуть ближе, по степи пылила бронемашина. По ней
ударили с бронепоезда и третьим снарядом накрыли.
Ударили и по конникам, но они заранее рассыпались редки-
ми крапками и упорно продвигались в наш тыл. Семёнов подтя-
гивал свежие силы в попытке переломить ход сражения в свою
пользу.
Максим толкнул в бок Фёдора Чекмарёва.
— Что скажешь, Федя?
— А что скажу? Надо потуже стягиваться. А то сидим, будто
копчики, каждый на своей горке, и друг дружке не подмога.
— Такой приказ, занять эти высотки, — ответил раздумчиво
Максим.
— Приказ приказом, а голова головой, — давил Фёдор. — А
её не те, так другие снимут. «Паччему сменил позицию и погу-
бил людей? — гаркнул он во всё горло. — Расстрелять. Паччему
не сменил позицию и погубил людей? Башки на плечах нету?
Расстрелять!» — закричал он ещё грознее и, обняв Максима, рас-
хохотался.
Задорно и весело смеялся и Максим, будто никогда и не был
насупленным. Глядя на них, смеялся и пушкарёвский гармонист,
попавший вторым номером в расчёт Фёдора.
— Я передвину Николая им навстречу, — сказал Максим,
указывая взглядом на всадников, которые, конечно же, видели
пулемёты и держались от них поодаль. Он поднялся и побежал
вниз. — А вы — на его место.
—————————— 485
Максим, сбежав с холма, стал задыхаться, еле передвигал
ноги. Он махнул рукой Николаю. По этому взмаху Николай ри-
нулся вперёд. Антоша Попов, с двумя коробками на шее и двумя
в руках, высокий, худющий, мосластый едва поспевал за ним.
АНиколай без оглядки мчался вниз, чтобы выскочить на лежа-
щий за оврагом увал хотя бы на две минуты раньше белых и не
дать им развернуться для атаки в спину. «Максим» прыгал и
громыхал по камням и кочкам. Антоша тащился сзади, всё боль-
ше и больше отставая.
— Антоша, скорее, а то не успеем, — кричал ему Николай. —
Что я без тебя?
Через вершину оврага, переходящую в крутой дурностойный
лог, они с пулемётом на руках еле продрались. Бегом вернулись
за коробками. И снова бегом, что есть духу. Теперь уже вверх по
склону. И тут на них налетел Тимофей.
— Ни с места, дезертиры! Убью! — завопил он, кидаясь к ним
с оголённым наганом. — Постреляю, гадов! Ни с места!
Николай быстрым, неприметным движением руки выбил у
него наган, а в придачу двинул кулаком по скуле, отчего Тимо-
фей улетел в колючник. Пока он выбирался из него, Николай и
Антоша на карачках, не оттого, что скрывались, а оттого, что
окончательно обессилили, выбрались на макушку увала и сразу
же увидали белых, переводивших коней для атаки на рысь. Свер-
кнули шашки.
Но прежде других, зашедших в тыл, заметили обозники Пав-
ла Кузьмича Еримеева.
— В ружьё! — загремел старик. — Орудие к бою! — Шелопут
с молодым, тучным парнем кинулся к пушке и сбросил с неё
маскировку — ветки и дерюгу. К ним спешил Казачишка.— Кар-
течью! Огонь! — командовал Павел Кузьмич, и, находившиеся
метрах в ста белые, смешались на две-три секунды. А тут зарабо-
тал пулемёт Николая Забелина. Патронная лента поползла через
мозолистые Антошины ладони. Застигнутые врасплох атаманцы
заметались по ложбине. Кто-то из них спешивался и стрелял из
винтовок по пулемёту. Кто-то повернул назад, кто-то по инерции
стремился вперёд. Удар в спину был предотвращён. Дело довер-
шила журавлёвская конница, в самый критический момент, всту-
пившая в сражение.
Тимофей приполз к забелинскому расчёту и пытался помо-
гать Антоше. Но получалось, что больше мешал. Вид имел жал-
486 ——————————
кий. Антоша матюкнулся и оттолкнул его. Журавлёвцы в пух раз-
метали обходную сотню и, грозные, ворвались в основную бойню.
* * *
Григорий Михайлович и Тирбах, едва завидя журавлёвскую
лаву, выбрались из сечи и пришпорили коней. За ними поскака-
ли несколько десятков офицеров, ибо сбегающий командир —
это знак проигранного сражения.
Остатки разбитых белогвардейских полков представляли бе-
зобразную мешанину одежд, лиц и воплей. Мелькали халаты,
френчи, гимнастёрки, фуражки, малахаи, чалмы, повязки. Лица
белые, смуглые, жёлтые, крутоскулые, плоские. Слышались кри-
ки, понятные лишь не многим.
Это жуткое вавилонское многоязычие красные давили под
засадные пулемёты. И те заработали в свою минуту слаженно и
беспощадно. Здесь и стрелковый взвод показал стрельбу по-шве-
довски, перекатами заглушая рокот тупорылых.
Максим командовал с правого фланга не длинного строя. Бе-
лые уходили из-под пулемётов, а попали под убийственный огонь
стрелков. Кто-то крикнул предостерегающе берегись, и стрелки
побежали вверх по крутому, каменистому склону холма. Взбежав
на обрыв, они привычно построились. Но не было с ними Макси-
ма. Какая шальная пуля настигла его? Но настигла. Он успел
прижать руки к виску и тихо опустился на корточки.
Двадцать или тридцать разноплемённых всадников вылете-
ли сбоку и сумасшедшим галопом промчались над одиноко свер-
нувшимся Максимом.
Фёдор застонал, видя гибель Максима.
— Как тебя зовут? — спросил он, нежно поглядев на парень-
ка-пушкарёвца.
— Музыкант, — начал он шутливо, а когда выглянули из-за
щитка, забыли обо всём на свете — ложбина была полна всадни-
ков. Они не удирали. Они скакали в Россию. Это запоздало при-
был на помощь Семёнову во главе своей Конно-Азиатской диви-
зии барон Унгерн фон Штеринберг Роман Фёдорович.
«Это не офицер в общепринятом значении этого слова, —
писал о нём П, Врангель, — ибо он не только совершенно не знает
самых элементарных уставов и основных правил службы, но и
сплошь и рядом грешит против внешней дисциплины, и против
—————————— 487
воинского воспитания. Это тип партизана-любителя. Оборван-
ный и грязный, он спит всегда на полу среди казаков сотни, ест из
общего котла». (1886–1921 гг.)
Добавим к этому — он отличался садистской жестокостью и
не преминул её показать в этом сражении.
Унгеровцы заметили одинокую огневую точку, спешились и,
растекаясь вокруг сопочки цепью, пошли на приступ.
— Ну, Пресвятая Троица, помоги пристроиться, — шутливо
помолился Фёдор, повозившись на коленках, и колесом занося
руки на гашетки, будто обнимал сзади свою крутобёдрую Соню.
— Однако, сколько же их, — нервно засмеялся Фёдор, пре-
красно понимая, что против армады им не устоять, а это зна-
чит— смерть.
— Эка беда. — Паренёк, как видно, был отчаянным, а может,
не осознавал грядущей опасности.
Они дрались, как черти. Музыкант успевал подавать ленту и
стрелять из винтовки, прикрывая фланги.
— Одни мы остались. Соло получается, Федя! — весело кри-
чал он.
Белые падали, но шли. Зачем им нужна была эта атака? Они
потеряли шестнадцать человек. Красные двоих — Фёдора и Му-
зыканта.
Офицеры на выплеске злобы отрубили им головы, но преж-
де— как же без этого! — ещё у живых порылись в штанах и
отсекли мужской признак, чтобы побахвалиться трофеем перед
атаманом. Но Семёнов не удостоил и мимолётным вниманием
белокурого отпрыска лифляндских помещиков и его подручных,
державших «добычу» на кончиках шашек, и они швырнули кро-
вавые кусочки мяса под ноги лошадям.
Семёнов гримасничал, приводя своё злое лицо в благоприс-
тойное состояние. Тирбах окончил какой-то смешной рассказ и
засмеялся. Семёнов тупо воззрился на него.
Остатки вражеской рати бежали за Верховным. Второе ази-
атское нашествие на Русь не состоялось.
И на этот пролёт белогвардейского самолёта никто не обра-
тил внимания. Разве что раненые машинально поглядывали на
стрекотавшую меж облаков хреновину. Весь лужок вокруг фуры
был плотно уложен ими. В самом начале сражения раненых
клали беспорядочно, но когда их стало так много, что пришлось
488 ——————————
через них перешагивать, Сенотрусов распорядился всех уложить
рядами. Сейчас лужок напоминал кошенину с валками и проко-
сами.
Александр Александрович уже отплакался по своей помощ-
нице, но сил не мог найти, чтобы посмотреть на останки, так и
оставшиеся лежать на носилках под чьей-то шинелью. Глашина
растрёпанная коса, вся в крови и грязи, свешивалась на землю.
Сенотрусов пытался держаться к ней спиной, но глаза сами со-
бой утыкались в то, что было так красиво или на груди, или
уложенным вокруг головы.
Чуткий Никон Гаврилович убрал глашины волосы под ши-
нель, когда фельдшер, хлюпая носом, как обиженный мальчиш-
ка, капал какие-то капли в склянку, и поспешил за санитарами
на поле боя.
Внезапно гул с неба стал нарастать и закончился громом зем-
ным…
На месте фуры зияла большая дымящаяся воронка, а остат-
ки повозки валялись по всему лужку, прибив и покалечив не-
движных раненых. Лоскут дымящейся брезентины с ярким крес-
том посередине траурно обвис на поникшей берёзке…
Тысячи раз воюющие стороны умышленно уничтожали лаза-
реты и госпитали своего противника, бросаясь на знаки милосер-
дия, как разъярённый бык на красную тряпку, и причина тому в
роковой сущности креста, приказывающего поставить точку на
том, что под ним.
Кион-старший нашёл своего брата в разбомбленном лазарете
уже вечером, после сражения. Он лежал на земле в пяти шагах от
плотно уложенных умерших бойцов. Тихо улыбался, видя, как
тот ищет его, но сил подать знак уже не имел. Он истекал кровью
от проникающего ранения в живот. Какие-то другие, незнакомые
люди в белых, грязных халатах озабоченно сновали по поляне и
пытались помочь тем, кто ещё шевелился, разговаривал.
Кион-старший бухнулся перед братом на колени и услыхал
слабый его голос:
— Кончаюсь я, братуха. Не обижай сестрёнку.
Своих убитых размахнинцы повезли хоронить домой. Толь-
ко Глашу Данилка не дал трогать. Поселковые женщины, те, что
посмелее, обмыли и обрядили её во что смогли и помогли схоро-
—————————— 489
нить на местном кладбище. Рядом схоронили остатки от фельд-
шера Сенотрусова. Куда такое вести, если в гробу лежало что-то
на донышке.
И ещё одно затруднение возникло — везти ли домой зверски
исполосованных уже замертво, с отсечёнными головами, где ни
глаз, ни ушей, с кровавыми звёздами на груди Фёдора Чекмарёва
и Музыканта?
И сошлись — везти.
— Пускай все знают, какие господа вновь на нашу шею ме-
тят, — сказал Никон Гаврилович.
Много братских могил появилось в даурской степи после того
жестокого сражения, в сущности, и не нужного. Судьба Советов
была предрешена. Им оставалось жить несколько дней. Могилы
белых — безымянные, могилы красных — кое-как обозначенные.
Назавтра после сражения Тимофея вызвали к Гурину. Весто-
вой прибежал как раз в тот момент, когда Трофим Еримеев гово-
рил в сомнении, сидя у костерка:
— Адали, братцы, я вчера с Петром Краснояровым цокнулся.
Возле огородов, когда нас прижали.
— Да ты что, Трофим? Он же на Стоходе погиб. Вон и Тимо-
ха видел. Так, Тимофей?
Тимофей, нянькая забинтованную руку, кивнул и отвернул-
ся, напряжённо уставясь сначала на приехавшую легковую ма-
шину, остановившуюся возле входа в командирскую палатку, где
двоих гостей встретил полковой чекист, а потом на спешившего
вестового. Поднялся и пошёл навстречу, будто знал, что это по
его душу.
Ванька Федоска посмотрел ему вслед, отыскал украдчивым
взглядом отца и вновь стал ковырять палочкой в песке.
— Дважды убитый — сто лет живёт, — пробасил Макар.
— Ну, паря, там такие на авто приехали… что, укрепи и на-
правь. Из Чеки, или как там. — Парень был напуган, пожалуй,
больше самого Тимофея, вот и тараторил, семеня рядом.
Гурин за столом что-то писал. По бокам от него сидели двое
в кожаных куртках. Один широкоплечий, бритоголовый, другой—
молодой, голубоглазый и, видимо, пытливый.
Он с прищуром смотрел на Тимофея. Полковой чекист стоял
пообочь от Бритоголового.
— Прибыл по…, — начал и тут же замолчал Тимофей.
490 ——————————
— Сдайте оружие, — приказал стальным басом Брито-
головый.
И Тимофей понял — это арест. Отстегнул шашку — протя-
нул Голубоглазому. Ему же отдал наган.
— Вы арестованы за дезертирство, — прежним стальным го-
лосом сказал Бритоголовый. И осведомился мимоходом. — Что у
вас с рукой?
Тимофей замешкался с ответом, ибо его сознание занимала
одна мысль — расстрел, расстрел, расстрел!
— Товарищ Раскатов ранен в бою, — сказал Гурин, не подни-
мая головы. А если бы промолчал, что бы ответил Тимофей? Что
впился зубами по своей отвратительной привычке в основание
большого пальца при одном лишь презрительном взгляде Гурина
и слове трус, даже если это было один на один? Впился от страха
за свою жизнь? Впился от бессилия что-либо поправить? Впил-
ся, как это делал при злобной страсти к машуковской невесте,
как это делал дома от нестерпимой боли, и ему по просьбе Гури-
на наложили настоящую, как при ранении, повязку, вместо пола-
гавшейся узенькой наклейки.
— Я шёл за подмогой, — пролепетал Тимофей. — Меня выби-
ли из седла. Я видел, что без подмоги не устоять. Я — рубился.
Все подтвердят. А потом был с пулемётом до конца.
Гости поднялись. Монолог не произвёл на них ни малейшего
впечатления, как не производят на старого врача рассказы паци-
ентов о страшных болях в животе или коленке. Все профессиона-
лы бесчувственны. Такими были и эти.
— Пошли, — сказал Бритоголовый, надевая кожаную фу-
ражку. — Тебя никто не посылал за подмогой. Ты просто
драпанул.— Он резко развернул Тимофея за плечо лицом к
выходу.
— Я посылал, — вдруг услыхал Тимофей голос Гурина, от
которого поддержки и защиты не ждал. — Он исполнял мой при-
каз, — продолжал Гурин, — доложить ситуацию и попросить по-
мощь, так как положение было критическое, а после этого пойти
в лазарет. Верните ему оружие.
Чекисты замялись. Потом Бритоголовый наклонил голову,
возвращая оружие Тимофею, Голубоглазый пристально смотрел
на Гурина.
— Советую вам объясниться с председателем ревтрибунала,—
сказал Бритоголовый.
—————————— 491
— Что я и сделал. Письменно. Передайте это ему. — Гурин ,
не вставая из-за стола, протянул сложенный вчетверо лист бума-
ги. Гостю пришлось вернуться.
— До свидания, — сказал Гурин.
Выйдя из палатки, гости не сразу пошли к автомобилю, а
задержались, отступя в сторону от входа, и услыхали то, что хо-
тели услышать.
— Спаситель, да? — выкрикнул Тимофей. — Да клал я на
тебя, благодетель хренов.
— Я спасал не тебя, трус поганый, а честь размахнинцев.
Честь Глаши, Максима, Ивана Подшивалова, Фёдора Чекмарёва,
фельдшера Сенотрусова. Пшёл вон отсюда.
Тимофей грыз перевязку и плевался ошмётками бинта.
— Такие представления будешь устраивать дома. — Гурин
вытолкнул Тимофея из палатки.
Не заметив гостей, Тимофей, словно пьяный, поплёлся к сво-
ему эскадрону, в одной руке сжимая шашку, а в другой наган в
кобуре.
— Один другого стоит, — сказал Бритоголовый и решитель-
ным шагом направился к автомобилю. — И того, и другого взять
на заметку.
Вскоре после их отъезда в палатку заглянул Павел Кузьмич
Еримеев.
— Пора, Гриша, — сказал он.
Гурин вышел и они пошли на станцию, куда уныло тянулись
казаки.
— Тимофей то, а? — сказал Кузьмич. — С виду смелый та-
кой, а …
— Что Тимофей? Что Тимофей, Павел Кузьмич? — строго
глядя на старика, вопрошал Гурин, остановившись.
Павел Кузьмич понял горькое чувство Гурина как команди-
ра, как односельчанина и был благодарен ему за эту боль.
— Васька Субботин болтает, а я говорю, доносчику первый
кнут.
— Среди размахнинцев не было и не будет дезертиров.
— Истинно так!
Строй размахнинцев стоял лицом к составу. Из других ста-
ниц тоже увозили своих героев домой. Чёрные ленты пересека-
ли двери товарных вагонов наискось. Размахнинцы потеряли
шестнадцать человек. Другие сотни до трети состава. Стояли
минуту, склонив обнажённые головы.
492 ——————————
На глазах у многих были слёзы. Только Федоски о чём-то
тихо переговаривались меж собой. Губы у Макара мелко дрожа-
ли. Гурин махнул рукой машинисту — трогай.
Никон Гаврилович стоял в проёме двери и плакал. Перед
отправкой траурного поезда он подошёл к Данилке:
— Данила Иванович, давай домой. Гурин тебе отпуск выпи-
сал. Да и с отцом простишься.
Но Данилка отрицательно замотал головой, вряд ли пони-
мая, что ему говорят.
— Я останусь с Глашей. Отец за себя постоит, а вот её кто
защитит?
Никон Гаврилович не отважился больше и слово молвить.
Казаки, понурившись, молчали.
— У него сердце слезами запеклось. А это нехорошо. Надо
выплакаться, — сказал Павел Кузьмич Еримеев.
Но слёзы, как видно, запеклись в груди у парня. Он всё де-
лал механически, не воспринимая ничего извне, не замечая отре-
шённым взглядом ничего вокруг себя, но Глашу он видел с каж-
дым днём всё отчётливей и, в конце концов, она заслонила ему
весь белый свет.
Иногда он улыбался, глядя в какую-то загадочную даль, и
усыхал на глазах. Угнетённость духа была столь разрушитель-
ной, что началось умирание плоти.
Траурный поезд встречала вся округа. Дормидонт Григорье-
вич, получив телеграмму от Гурина, оповестил все хутора и по-
сёлки.
Народу съехалось, не протолкнуться. Женщины все в чёрных
платках. Никто не знал, чьего везут, кому горько плакать, а кому
благодарить бога, что сохранил родного.
Поезд тихо причалил к грузовой платформе. Никон Гаврило-
вич, парень-цыган, унинкерец, низовик Антип Голощапов, Кион-
старший и Николай Забелин кучились в открытой двери.
Дормидонт Григорьевич стоял на платформе с непокрытой
головой.
Рядом с ним — Флора. Все остальные, тоже в чёрном — за
натянутой чёрной шпагатиной.
Никон Гаврилович со вздохом вручил список привезённых
погибших Дормидонту Григорьевичу.
—————————— 493
— Крепитесь, родные мои, дорогие. Не на гулянье ехали ка-
заки, на войну, — сказал старик. Доброму сердцу поручила ста-
ница сообщить о горе-беде. — Все мы во власти бога. Не гневите
его, — говорил он, а за спиной служивые выносили на брезенти-
нах своих товарищей, укрытых шинелями. Складывали простор-
но. — Кого назову, проходите. Серафим Голощапов, Гемелла Под-
шивалова, Прохор Талдыкин, Соня Чекмарёва, Борис Козлов,
Осип Шилов, Антонина Клементьевна Шведова, Анастас Ива-
нович…
— Соколики вы мои, — стонал над двумя цыганскими парня-
ми Прохор Талдыкин. Рядом с ним стоял на коленях молодой
цыган с сухими, ввалившимися глазами. Он выплакался до до-
нышка ещё на фронте.
Те, кого не вызвали, украдкой снимали с голов чёрные плат-
ки и прятали их. Да вот надолго ли?
— Прости меня, Феденька, — качалась Соня над Фёдором,
признав его по волнистому чубу и родинке у левого виска. Аког-
да опустилась на колени и сжала его голову, и голова отделилась,
она потеряла сознание. Её подхватила рыдающая Флора.
Никон Гаврилович ударил себя ладонью по лбу:
— Старый турсук. Забыл предупредить.
— Милые мои. — Серафим целовал в лоб свояка Гордея и
племянника Костю. Девчушка — «певица» остановившимся
взглядом упёрлась в мёртвое лицо полюбившегося парня. Му-
зыканта отнесли подальше, под стену пакгауза, чтобы не мешал,
когда площадку заполнили размахнинцы. Над ним никто не
плакал. Он был для всех чужим. Стояли две скорбные женщи-
ны-пушкарёвки и думали о своих мужьях, может к этой минуте
уже убитых. Война не знает отдыха. Смелому парню были отда-
ны казённые почести — салют, отдельная могила и красная звёз-
дочка. А пушкерёвцы не захотели парня принять на своё клад-
бище. Захохотал Нелюдимец при известии о гибели Музыканта
и начал плясать, выбрызгивая из-под гнилых досок платформы
фонтаны коричневой жижи. Была у Никона Гавриловича мако-
вая росинка надежды, что ляжет герой в родную землю, но тут
же улетучилась.
— А то оставляй. Мы его собакам раскидаем, — кричал су-
масшедший в спину старику, забиравшемуся в вагон.
Пронзительный вопль — так могло кричать лишь великое,
неизбывное горе:
494 ——————————
— Неет! Неет! Уйдите все к чёрту! — заставил всех содро-
гнуться.
Продираясь сквозь толпу, косматая, ставшая безобразной, не
стесняясь выть по-бабьи, кричала сестра Зореньки Веруся, так
быстро свыкшаяся со своим будущим счастьем, и не ведавшая,
что эгоистичное счастье всегда скоротечно.
Она упала на грудь Армену и прижалась ухом к его груди,
словно не верила, что сердце парня остановилось навеки. Нет!
Это злой розыгрыш. Сердце вновь застучит. А он откроет глаза,
улыбнётся, как прежде и скажет:
— Здравствуй, моя Веруся. Я — живой. Я пошутил, извини.
— Коля! — откуда-то сверху, словно с небес раздался ликую-
щий голос.
Николай Забелин испуганно и радостно крутанулся на этот
зов. — Коля! — кричала сестра со скалы напротив пакгауза. —
Утебя родился сын. Только что!
Освещённая ярким солнцем с раскинутыми руками девушка
была похожа на сияющего ангела.
Николай схватился за голову и засмеялся. Но кто осудит его
за это?
* * *
Жестокое поражение белых под Борзей было предтечей их
близкого и полного разгрома. Они бежали в российско-китайс-
кое пограничье и окопались на сопке Тавын-Тологой, что значит
Пятиглавая. Они надеялись отсидеться здесь до прихода бело-
чехов, мятежный корпус которых неудержимым валом сметал со
своего пути молодые, неокрепшие Советы. Скорого наступления
на свою крепость они не опасались — Красная армия потеряла в
наступательных боях более двух тысяч человек. Если уж десяти-
тысячной армадой они не вдруг овладели Борзей, то меньшим
составом укреплённой сопки им вообще не видать. Примерно так
рассуждали семёновцы, наращивая огневую мощь по всей линии
обороны.
Они так же знали, что потери красных восполняются мед-
ленно. Военно-политическая ситуация складывалась на Дальнем
Востоке не в пользу большевиков — во Владивостоке высади-
лись японцы, началась интервенция; из Сибири поступлений почти
не было— там разгоралась своя война; рабочие регионы Забай-
калья отдали на даурский фронт все людские ресурсы. Суще-
—————————— 495
ственно помогало пока лишь Приамурье. Советы провели моби-
лизацию нескольких возрастов. Силы красных хоть и медленно,
да прирастали. К штурму Пятиглавой они готовились основа-
тельно.
Лазо не хотел Пирровой победы, хотя в минуты раздражения
и приводил высказывание Ленина, что пусть девяносто процен-
тов человечества погибнет в борьбе, зато оставшиеся десять про-
центов будут счастливы.
Но это были чужие слова, а собственные усилия он направ-
лял на сохранение армии, тут соглашаясь с вождём, что револю-
ция, не умеющая себя защитить, мало чего стоит.
С разгромом Семёнова наступал желанный мир в Забайка-
лье. И если бы не стратегическая ошибка Центра, отправившего
Чехословацкий корпус домой самым нелепым путём — через всю
Россию во Владивосток, а далее на пароходах едва ли не вокруг
земного шара, то послеоктябрьская обстановка на огромном про-
странстве от Волги до Тихого океана сложилась бы иначе. Про-
счёт-умысел стал трагическим для младенцев-Советов, для лю-
дей, поверивших в них, и явился детонатором невиданного ранее
социального возмущения, имя которому восточно-российская
гражданская война, продлившаяся четыре года и унёсшая сотни
тысяч жизней.
В чём был божий промысел такой беды? Да ни в чём. Это
был страшный, расчётливо холодный эгоизм новой политичес-
кой верхушки, принёсшей в жертву пять-шестых страны, и чуть
было не погибшей от этой щедрости, да чудом уцелевшей. Не
могли новые правители не понимать, что несёт людям обозлён-
ный возврат старого порядка. Да что им люди! Их потом унич-
тожали, как скот, по разнарядкам. Своих же, преданных. А что
говорить о милосердии к побеждённым! Стратеги всегда цинич-
ны. Но пока двадцать восьмое июня. До решающего штурма
пятиглавой ровно месяц. А ещё через двадцать семь дней падут
Советы в Чите.
Все жертвы окажутся напрасными. Казалось бы, народ всего
неоглядного Зауралья должен был возненавидеть большевиков
за их небрежение к человеческим судьбам, за подлый расчёт. Ан,
нет. Возлюбил и пошёл партизанить. Такова была ненависть к
недавнему угнетённому состоянию, такова была жажда счастья.
Сошлись в смертельной схватке порок и святость. И кто-то из
них должен был погибнуть. Погиб порок, захватив с собой мил-
лион святых жизней. Новый уклад, как и человек, рождается в
496 ——————————
муках, предопределяющих весь дальнейший путь. Это противо-
естественно. Утро должно быть ясным.
Ход истории предопределён свыше. Кому жить — выживет,
кому погибнуть — погибнет. И люди встанут у руля именно те,
которые отвечают текущему моменту. И власть у них будет и
ничтожна, и безгранично велика.
Лазо беспокойно ходил по вагону. То присаживался к окну в
раздумье, то опять вставал. Надо было жить, работать, воевать и
стараться сохранить добытое.
Вошёл Ледыгин и положил перед Лазо текст подготовленной
телеграммы в Облревком на имя председателя Ивана Бутина.
«Генеральное сражение под Борзей победно завершилось.
Противник разбит и бежит».
Лазо вычеркнул слова ГЕНЕРАЛЬНОЕ, ПОБЕДНО, и БЕ-
ЖИТ и поставил свою короткую, чёткую подпись.
Ледыгин посмотрел на свои карманные часы и чуть левее
подписи Главкома приставил время: 18 часов, 42 минуты.
Кровавой арбузной скибкой солнце горело на одной из маку-
шек Пятиглавой.
В прежней задумчивости Сергей Георгиевич направился в
дальний конец вагона, но вдруг в необъяснимой тревоге оглянул-
ся на трепет алых занавесок.
Лазо принадлежал к тому редкому типу людей, для которых
искренность и честность нормальное состояние души, а свобода
и счастье народа понятия нерасторжимые, и потому он был, как
и всякий открытый человек, слишком доверчивым, что не раз
огорчало его и, в конце концов, стало причиной гибели — японс-
кие интервенты заманили его в ловушку, схватили и сожгли
живым в топке паровоза.
* * *
Елизар очнулся от глухих раскатов дальнего грома. Ох, и
кстати был бы сейчас дождичек — обмыл бы ему лицо и согнал
бы мух. Он устал мотать головой, прогоняя их. Уже и шея боле-
ла, но терпеть эту мерзость на своих разбитых губах, было выше
всяких сил. Ползали они и по ссадине на щеке, по лбу, лезли в
нос и, конечно делали кладки в его раны, чтобы потом черви его
заживо сожрали.
Жестокую казнь нафантазировал ему Игнат. На что доброе—
мозгов не хватает, а на злое — с избытком. Лошадь всё так же
—————————— 497
понуро стояла рядом с кучей трупов и, как видно, не имела сил
сдвинуться. Приседая от боли, она переминалась задними нога-
ми, но не единого шага вперёд не делала. Елизар попробовал
понукнуть её, но лишь захрипел — голос посадил вчера в беспо-
лезном и злобном крике и отборных ругательствах, облегчивших
душу перед жуткой ночью, но не заставивших лошадку сдви-
нуться с места.
В походах Елизар мог и сутки не вылезать из седла, но эта
ночь с удавками на шее изнурила его. Избитое, онемевшее от
побоев и неподвижности тело было чужим, ему не подчиняю-
щимся. Но сознание было ясным. Оно не затуманилось ни от
жуткого соседства, ни от бессонной ночи. Но когда две вороны
устроили драку на груди у Семёна Колесникова за первенство
выклевать тому широкораскрытые, мутные глаза, Елизар не вы-
держал. Он дико закричал и начал биться, как птица в силках.
Вороны нехотя взлетели и, сердито каркая, опустились на ближ-
ние камни.
Он, наверно, потерял сознание, потому что вновь увидал кучу
трупов и лоснящихся чёрных птиц перед полуднем. Их было де-
сятка полтора. Одни прогуливались вблизи Елизара, совсем его
не пугаясь, другие чистили перья, или сидели неподвижно, за
показным равнодушием скрывая, что ждут минуту желанного пир-
шества.
Суховей уже пришёл из Монголии. Горячий воздух струился
над холмами и был видимым. В другое время Елизар обязатель-
но бы полюбовался этими волшебными переливами, но сейчас
они сжигали его. Страшно хотелось пить. Фляжка, валявшаяся в
трёх шагах, не отпускала его взгляд и когда из неё вдруг забуль-
кала прозрачная вода, он скрипнул зубами и отвернулся.
Солнце палило нещадно, будто не уверенное, что без его по-
мощи суховей не расправится с человеком. Едва заметным ослаб-
лением зноя кончился этот бескрайний день. Огромное, красное
солнце медленно погрузилось в густую, серую муть. Жалким, по-
лусгрызенным ломтём выбрался ему на смену месяц и пугливо
отводил свой взор от чёрной глыбы, хрипящей и надсадно каш-
лявшей в глухой тиши.
Неотдохнувшее, воспалённое солнце с трудом вылезло из чёр-
ной хмари и, не скрывая своего омерзения к землянам, в милли-
онный раз потащилось надоевшим путём.
498 ——————————
Лошадка теперь стояла опустив голову к ногам, да так и
застыла. Она ни разу не взмахнула хвостом, оборониться от
бесчисленных оводов и слепней, не вздрагивала кожей на их
жгучие укусы. Ни себя, а её стало нестерпимо жалко Елизару.
Свои мучения он прервёт в любой момент, а вот как она пре-
кратит свои, растянутые на полмесяца? Третий день казни на-
чинался невесело.
С появлением солнца вновь зашевелился воздух, злыми по-
рывами кинулся на Елизара, как будто проверял — жив ли этот
бесформенный ком, с которым он так нарезвился вчера. Ком слегка
шевельнулся и захрипел. Ветерок скрутился в извивистый жгут
и шаловливым мальчишкой умчался вдаль, извещая округу о про-
должении невинной вчерашней забавы. Острые смерчи тут же
откликнулись проказнику. И, как заметил Елизар, они появля-
лись на том месте, где он останавливал взгляд. Ему стало жутко-
вато — будто кто-то осознанно поигрывал с ним. Один из таких
смерчей, выросший из безобидной пыльной вороночки, долго
ходил вокруг Елизара, словно давал ему возможность налюбо-
ваться своей скоростью и силой. А затем, в отместку за любопыт-
ство, обрушился на него и повалил набок. Наскок был так силён
и внезапен, что лошадке невольно пришлось переступить несколь-
ко раз. У Елизара едва хватило сил, чтобы выравниться в седле и
расслабить верёвку на шее. А смерч, тугой от поднятой пыли,
уже был над соседним холмом и высоко-высоко в небе играл его
фуражкой.
— Прости меня, — хрипло произнёс Елизар, едва расцепив
спёкшиеся губы. — Прости. Меня казнят, а ты страдаешь. Но чем
я могу тебе помочь? Своей смертью? Пожалуйста. Себя я могу
прикончить в любую минуту, зря Игнаха бахвалился своей хит-
ромудростью. И я не струшу, не рванусь назад. Но я тебя не
брошу. Сколько смогу, буду терпеть. А ты попробуй идти. Не
убивай нас обоих. А я, клянусь, помогу тебе. Избавить от страда-
ний — тоже милость.
Легко стало на сердце у Елизара от чёткой определённости.
Поговорил, будто причастился. И задремал. Видел он себя моло-
дым, здоровым, сильным, то в конном строю, то на пашне, то на
сенокосе, то на соломе в обнимку с Марией. Улыбался во сне.
Спать в седле было ему не в новинку. Потряхивания и покачива-
ния его не будили, напротив, крепче усыпляли. Он не слышал и
не ощутил, как лошадка повернулась передом к смерчу, спустив-
—————————— 499
шемуся с холма и поманившему её за собой, как сделала один
шаг, потом другой и зашагала, переваливаясь, точно утка, на рас-
каты дальнего грома. Умела бы говорить, сказала бы Елизару,
что это не гроза, что это грохочет война. Но там люди, и они
могут не только убить, но и помочь. Да вот разделил их господь
неодолимой преградой, и вдобавок ещё религий разных наки-
дал— православных, правоверных, истинных и ложных — тогда
когда Бог един для всех. Кому понятно? Объясните, зачем он это
сотворил с людьми?
Пробудился Елизар и задрожали у него губы. Но он не стал
мешать лошадке разговорами. Рыхлым тюком колыхался в сед-
ле. Лошадка шла неутомимо. Десятки слепней облепили её шею,
лопатки, подбрюшье, но она, казалось, не замечала их. Жалили
они и Елизара, безнаказанно впиваясь в лицо и руки. От их
бесчисленных укусов его лицо распухло и водянисто округли-
лось. Набрякшие веки сомкнулись. Свет померк для Елизара.
По прохладе, пахнувшей в лицо, Елизар понял — наступил ве-
чер. Лошадка остановилась. Но отдохнув с полчаса, снова по-
шла. На серой зорьке четвёртого дня лошадка вдруг резко осела
на зад и повалилась вбок. Она падала. Но успела переступить и
выправиться. Однако Елизара напугала сильно.
— Ты отдохни, милая, — попросил он. — Где-то здесь дорога
должна быть.
Через несколько минут она тронулась и шла упорно до вече-
ра, сделав лишь две короткие остановки. В сердце Елизара затеп-
лилась надежда на спасение. Вот почему он дико закричал на
лошадку, когда она вдруг встала на колени, и Елизар кулём пова-
лился вперёд. Но услыхав, как она влажно фыркает, понял, она
пьёт воду из родничка, заплакал навзрыд и едва смог вымол-
вить— прости.
Разгром под Борзей разметал белых конников по степи. Одни
пробирались домой, другие намеривались отсидеться в глуши,
третьи превратились в разбойников. Двух таких конников выб-
росило на Елизара. Прежде чем подъехать поближе, они долго и
настороженно наблюдали за ним с отдаления. Приблизившись,
молчали. Елизар безвольно колыхался в седле. Голова безжиз-
ненно болталась. Чуя людей, лошадка остановилась. Елизар по-
нукнул её, а когда услыхал голос:
— Живой он, — встрепенулся и завертел головой, ничего не
видя. — Кто? — Кто здесь? Кто? Ради Христа освободите.
500 ——————————
По стуку копыт определил — спасителей двое. Что останови-
лись они в трёх шагах, не далее. Это возвращался домой после
битвы Афанасий Глумов со средним сыном, потерявший в бою
старшего и Егорку-ангелочка.
— Ради Христа! — взмолился Елизар. — Не дайте умереть.
Век буду помнить. — Елизар тронул распухшим языком кровото-
чащие губы.
— Знать заслужил ты такую казнь. Знать, нарушил наш за-
кон — не кради, — сказал отец сурово. Ни ноточки сострадания
не слышалось в его голосе.
— Казаки! Вы же православные. Афанасий! Ведь вороньё
склюёт. Поимейте сердце, казаки! — крикнул он, слыша, что шаги
удаляются. — Какому богу ты молишься? Афоня, друг, сослужи-
вец. Не бери грех на душу!
Напрасно взывал Елизар. Всадники удалились. Его никто не
слышал. Это была первая остановка в этот день. Вторую лошадка
сделала у родничка, беззаботно игравшего песчинками на дне
аккуратной каменной кладки. Чтобы дотянуться до воды, лошад-
ка встала на колени, оставив во влажной земле глубокие отмети-
ны. Верёвки поползли по шее Елизара, сдирая кожу. Выдумщики
всё-таки люди на казни. Что они в этом находят? Иль мало им
просто смерти для врага? Так нет, изощряются.
Полузадушенный Елизар не торопил лошадку. Да если б и
захотел, то не смог — чёрные губы спеклись, не разодрать. Он
подчинился всецело судьбе, в который уже раз решительно гася
самовольно разгоравшийся теплячок надежды, ибо знал всем опы-
том своим, что нет ничего опасней и бесплодней ажурных грёз.
Смечтателями жизнь расправляется в первую очередь. Она —
особа крутая, и потрафляет себе подобным. И даже он, вовсе не
слюнтяй, оказался перед нею слабаком. Но кто ж тогда её из-
бранник? Игнат? Спиридон? Или Доржиев? Но что будет с нею
самой, если она останется с явными выродками, хладнокровно
уничтожив таких, как Денисыч, как Евгений, как Степан и Фло-
ра? Может против такого страшного поворота и борется Гурин?
Нелепые, бесполезные мысли мошками кружились в уста-
лом сознании Елизара. И кружились бы долго, как всегда у него
бывало, измучив до отупения, кружились бы до черпака самого-
на. Но спасительной жидкости не было. На помощь пришла ло-
шадка. Она рывками распрямилась. Елизара кинуло назад. Ве-
рёвки на шее потекли в другую сторону, теперь уже по живому
—————————— 501
мясу. От резкой, нестерпимой боли он застонал и потерял созна-
ние, свесившись набок. Казалось, это конец. Это — счастье. Но
судьбина — не дубина. Она изысканней и тоньше. С ехидной
ухмылкой она вернула Елизара к жизни, так как вовсе не хотела
посреди захватывающего спектакля опускать занавес. Толчками
Елизар возвратился в нормальное положение. По подбородку и
шее стекала кровь из разбитых губ. Его лицо ещё больше опухло.
Когда остановилась лошадка он не помнил. Очнулся от холодной
ночной росы и колючего северного ветерка, отбросившего горя-
чее нашествие пустыни. Был ли это глубокий сон, или глубокое
беспамятство? Лошадка стояла, покачиваясь. Елизар понял, она
держится из последних сил и вот-вот упадёт. Пятый день казни
начинался вовсе грустно. Превозмогая страшную боль, он всё-
таки зацепил подбородком одну нитку двойной петли и пригото-
вился к самоубийству, не зная, что лошадка стоит над той, едва
приметной степной дорогой, о которой он ей говорил. Судьба
вновь ухмыльнулась, препоручая их жизни вертопраху — слу-
чаю. Но кто и когда здесь проедет? Завтра или через год?
Чувствительным стал Спиридон к перемене погоды. Вот и
этой душной, предгрозовой ночью не спал, а маялся, извертев-
шись на жёсткой лежанке. Он кряхтел, стонал и охал, а когда
подступило то знаменитое даурское удушье, от которого невесть
куда сбежали дахуры и от которого, он знал это по рассказам,
внезапно умирали совершенно здоровые мужики, не ему, хиля-
ку, чета, но очень испугался и так рванул ворот холщовой руба-
хи, что пуговицы гулким дождём застучали по углам кибитки, а
рубаха превратилась в распашонку. Но что-то ещё, кроме пого-
ды мучило его. Он приехал к табунам позавчера и ругал себя за
эту лихость, будто тридцать лет назад. Короткое забытьё при-
несло подсказку — Елизар! Валялся он в ковыле, а рядом два
ворона ходили.
Проснулся Спиридон в холодной испарине. Долго приходил
в себя, растирая грудь и глубоко дыша. «Сон к покойнику всегда
наоборот читай. Видишь человека здоровым и весёлым — к беде;
видишь умершим — к здравию. Это — истина».
Он свесил ноги на пол и крикнул в темноту:
— Игнат. Иди сюда.
Слышал, как будили Игната.
— Вставай, отец требует.
502 ——————————
Кто-то большой загородил проём двери. Спиридон зажёг свеч-
ку. Игнат стоя спал у дверного косяка.
— Садись, — сказал Спиридон. Но Игнат не шевельнулся. —
Кому говорят, садись, — разозлился Спиридон, хоть и сочувство-
вал в душе — вчера только вернулся из погони, умаялся, даже не
побрился.
Игнат ухнулся рядом и снова сонно засопел.
— Открой глаза-то, — проворчал Спиридон. — Ехать надо.
— Сам не спишь и другим не даёшь. — Игнат зашлёпал босы-
ми ногами к двери. — Ехай, куда хочешь.
— Тебе ехать надо, — крикнул Спиридон ему в спину раздра-
жённо.
Игнат остановился и принялся неистово тереть лицо ладо-
нями.
— Куда среди ночи-то? — Наконец спросил он.
— К Елизару.
— Ты чо, батя, рехнулся? Он сдох уже. Кто выдержит четыре
дня на сковородке? Мы с питьём и жратвой и то еле добрались.
Лошади падали. А та с подрезанными, а он с петлёй на шее.
Хочешь, на тебе проверим?
— Я тебе проверю, епишкина мать. Самого посажу, — проши-
пел Спиридон и обессиленно кинул голову на грудь. — Видно, в
чём-то я просчитался.
— Тады понятно. Тады надо ехать. Тоже мне, Чингиз— хан.
Зря бурятёнка сгубили, — сказал Игнат, зевая, будто не человека
убили, а валуха на плов зарезали.
— Выступай немедля. И Андрюху возьми. Пускай учится добро
защищать.
* * *
А между тем, Трофим Еримеев не ошибался. В борзинской
сече он действительно видел Петра Красноярова. Даже цокнулся
с ним на скаку. Эта мимолётность и не позволила ему быть твёр-
до уверенным, Пётр ли это был.
Судьба подарила Петру Красноярову не только жизнь, но и
жену — хохлушку. Улыбчивую, приветливую дивчину. Хорошую
хозяйку и горячую женщину. Она выловила его из реки, отвезла
к немцам в госпиталь, а когда из него вынули раскатовскую пулю,
тут же забрала к себе в хату и поместила в опрятной комнатке с
—————————— 503
земляными полами и двумя горшками с геранью на двух узень-
ких подоконниках.
При хорошем уходе, на отменной, жирной готовке раненый
быстро поправлялся. Спустя двадцать дней она осталась с ним
на всю ночь, и он не посрамил казачью честь. Затем они обручи-
лись в маленькой, прошитой насквозь снарядом, еле живой цер-
ковке, и стал он законным её мужем, а для стариков — добрым,
трудолюбивым зятем. Они звали его Петро, впрочем, как и в
Забайкалье. Одним словом, ни привыкать к чему-то новому, ни
отвыкать от чего-то своего, родного ему не пришлось. Славяне да
славяне, чего мудрить! Полюбил он протяжные украинские пес-
ни при неспешной езде на волах и чарующие вечера.
Где-то бесновались люди, а на тихом хуторе царствовало сча-
стье.
Ганна и Петро оказались с созвучными сердцами. Не тер-
пели даже кратковременных разлук. Часто засыпали лишь на
зорьке. И уже с утра нетерпеливо ждали нового ночного уеди-
нения.
О подлости станичника Петро не вспоминал, хотя именно
она и отшатнула его от станицы. Он знал по окопам, что Тимо-
фей большевик, и почему-то был уверен, что он живой. Аесли
так, то лучше дома не появляться. Если не личной местью, то
именем революции прикончит, чтобы замести следы. Зная его
нутро, он не сомневался, что так и будет. И ещё об одном он
бился об заклад — Тимофей нынче начальник. В такое время он
не мог быть просто рядовым. Эту лямку он всегда считал чу-
жой. Своими думами он Анну не тревожил и потихоньку забы-
вал Размахнинскую. И всё-таки сняться пришлось, и виновни-
цей тому оказалась Анна. Хочу посмотреть твою родину, то есть
семью, твою станицу, твоё Забайкалье прежде, чем наседкой
стану. Противился он противился, но всё-таки сдался.
Решили, что за два месяца сумеют обернуться. Тронулись в
путь после посевной и угодили в такую военную бучу, что не
возрадовались. На станциях и в поездах солдатня разнузданная и
матросня липучая. Ганна в буквальном смысле вцепилась в мужа,
опасаясь быть уволоченной в теплушку или пакгауз. Страшно
боялась и за мужа, который уже не раз бился за неё кулаками.
По этой причине от вокзальной гущи держались поодаль, а ноч-
лег искали в ближних избах.
504 ——————————
— Надо что-то делать. Надо что-то делать, — твердила Ганна,
пряча свою красоту под цветастым платком, отчего становилась
ещё приманчивей и загадочней. И она придумала.
Однажды утром Пётр её не узнал. Проснулся, а рядом лежит
какая-то безобразная бродяжка с короткими пучками волос на
голове, с кривым ртом и болячками на губах. Он отпрянул, рва-
нулся вскочить — спали они на полу, чтобы потрясти хозяина за
глупые шутки, как услыхал за своей спиной родной голос:
— Цэ ж я, Петро.
Он оглянулся и неприязненно смотрел на Ганну, как на чу-
жую женщину, пока она не убрала с лица какую-то серую на-
шлёпку, пока не отлепила с губ болячки и не улыбнулась. Он не
знал, что на этот маскарад она затратила чуть ли не всю ночь.
— Что ты натворила, Анна? — испуганно и строго спросил
Петро.
— Ничего страшного. Зато мы будем ехать спокойно. — Анна
не разделяла мужниного огорчения. — А косами и платком я за
ночлег расплатилась, — шепнула она.
Пётр только головой покачал.
Теперь молодому, симпатичному казаку, добиравшемуся до-
мой с, мягко говоря, некрасивой, да к тому же беременной женой,
все попутчики сочувствовали. Всевозможные ловеласы обходили
криворотую стороной. Во всяком поезде им находился уголок.
Они стали продвигаться быстрее. Как-то в темноте Петро под-
слушал о себе такое:
— Заскучал, оторви мне голову, казачок по горячему телу да
и запрыгнул. А она его цап, лопни моя селезёнка, и приковала. А
он, видно, совестливый, дёру вовремя не дал. А теперь куда? С
дитём он, конечно, не бросит. Вот уж порадует станицу и родите-
лей такой красавицей, оторви мне голову.
Хорошо, что Анна спала в это время, а то б не удержаться им
от смеха. Один-то он справился: закусил рукав шинели, что за-
кашлялся.
И тут посочувствовал ему сердобольный голос:
— Да и сам-то он больной, оторви мне голову. Эх, война,
война.
Наконец, они добрались до Читы. Рукой подать оставалось
до Размахнинской, но они слонялись по битком забитому вокза-
лу уже второй день без всякой надежды уехать.
—————————— 505
— Пеши, что ли двинуть? На Московском тракте кто-нибудь
подхватит, — размышлял вслух Петро. — А может назад повер-
нём? Посмотрела, какое оно Забайкалье.
— А Елизара? А Марию? А хату твою? А станицу? А реку
Ингоду, по которой ты во сне плачешь? А тайгу? А колдунью
Далму? А бурятские стойбища? А Кислый ключ? А гольцы?
Астепи даурские? — перечисляла Анна родные имена и люби-
мые места, а у Петра глаза туманились слезами. Он благодарно
обнял жену и прижался к её щеке. И тут услыхал знакомый
ночной голос и увидел своего сострадателя:
— А ведь любит он её, лопни мой мочевой! — Какой-то под-
вижный мужичонка в облезлой плешивистой шубе мягко и про-
никновенно посмотрел на Петра и затерялся в людской суматош-
ной круговерти.
Пётр громко засмеялся, и не успел объяснить, чему смеётся,
как весь вокзал встал на дыбы — поезд пришёл!
Эта толпа могла нести кого угодно, куда угодно и сколь угод-
но, даже ног не поднимай. Она и притащила их к вагонам и
вдавила в какую-то карболкой провонявшую коробку с щелясты-
ми дощатыми стенами. Очевидно, это была когда-то фронтовая
мертвецкая. Кое-как, чтоб не задохнуться, им удалось устроиться
возле дыры бывшего окна. Ни рам, ни тем более стёкол в про-
ёмах не было. Паровоз нервно загудел и так рванул куцый со-
став, будто не только хотел сбросить с себя налипших людей, но
и вообще вытряхнуть всех из вагонов. Куча-мала навалилась на
заднюю стенку коробки. Стенка затрещала. Крики ужаса объяли
вагон, будто там сжигали заживо.
Этот поезд не шёл, не ехал, не мчался, он — летел. Им явно
управлял сумасшедший. Вагон болтался, будто хвост собачий. На
поворотах он кренился и трещал. Анна испуганно жалась к мужу.
— Скоро узловая станция, там выйдем, потерпи. А там уже
недалеко, пешком доберёмся, — успокаивал Пётр жену, решив-
ший, как можно скорее сбежать из этого ада. Но поезд на узло-
вой не остановился. Вырвался на Маньчжурскую ветку и понёс-
ся шибче в пронзительных воплях и криках: убегали от войны, а
мчались в самое её пекло. Самые отчаянные сыпанули под откос.
Наверняка, кто-то из них сломал себе шею.
— Шож це таке, Петро? — шептала перепуганная Анна, не
замечая, перешла на свою родную мову.
506 ——————————
— Это — Забайкалье. — натужно шутил Пётр, а у самого
кошки скребли на душе — не сыграла бы судьба злую шутку.
Как их вагон оказался на ходу отцепленным, трудно сказать,
но он замедлил свой бег и вскоре остановился. С двух сторон к
нему неспешно приближались всадники.
Все покорились приказу выйти и построиться.
— Поздравляю, господа, с благополучным прибытием. Вы —
на свободной территории России. — Офицер был настоящий по-
левик. Лицо дублёное, сухое, посадка в седле небрежная, френч
выцветший. — Прошу. — Он показал нагайкой на ложбину меж
двух холмов.
— Драпай, братва. Это — белые казаки. Загребут в армию, —
раздался панический крик, но побежал лишь один, да и того вер-
нули нагайками.
Крамсков лихо восседал на высоком рыжем коне и усмехал-
ся, глядя на понурых и растерянных пленных.
— Вот человек, за вас пострадал, за вас калекой стал, но в
строю остался, а вы морды кривите. — говорил офицер, указывая
на него.
Пётр старался держаться подальше от Крамскова. Анна за-
метила это.
— Да, сослуживец мой. Такой привяза, — сказал тихонько
Анне.
И двинулась толпа пленённых в сторону от железной дороги,
куда-то в степь, только двое молодых парней остались на насыпи.
— А мы снова за товаром, — сказал один из них офицеру.
— Своеобразные вербовщики, — усмехнулся пожилой муж-
чина в шляпе. — Я-то им зачем? Ведь я — библиограф.
— Вот и будешь библию читать атаману, — сказал парень с
папиросой на губе. А через день Пётр был уже в конном строю и
присматривался к своим случайным сослуживцам. Народ сгреб-
ли самый разный — от вчерашних штатских до кадровых воен-
ных. Разговориться ни с кем не удалось. Все были озабочены
своей судьбой и только и думали, как смазать пятки. Думал об
этом и Петро.
Неделю спустя он участвовал в знаменитом борзинском сра-
жении и при первой же возможности, очень похоже изобразив
убитого, после страшного удара Трофима, упал за плетень того
огорода, где стоял неказистый домик путейского рабочего, при-
ютившего Анну. Но лишь потемну он пробрался к ней, рассчи-
—————————— 507
тался с хозяином за Аннин постой из рекрутских денег и, мино-
вав удачно красные патрули и пикеты по свалкам и оврагам,
они вышли в степь. Открываться победителям Пётр не решил-
ся. С бывшими белыми красные не чикались. Насильно моби-
лизованных ставили в свои ряды с негласным, но постоянным
приглядом, а добровольцев по ночам увозили в глухие углы и
пускали в расход. Защищаясь, с врагом не церемонятся. Ни то,
ни другое Петру не подходило. Он стремился на родину на час,
на два, показать её жене и— назад, в тихий домик, под соломен-
ную крышу.
Анна ни на шаг не отставала от мужа. Так же ползла на
четвереньках, распластавшись в грязи, при появлении красных
разъездов. Только один раз сплоховала — громко ойкнула, когда
угодили под расстрел белых офицеров. Да, слава Богу, обошлось.
Её вскрик заглушил выстрелы. Полураздетые люди падали перед
ними, спрятавшимися в узкой щели под обрывом, и скатывались
по крутому склону в трущобу оврага. Расстрельщики потопта-
лись у них над головами, сели на лошадей и неспешно уехали.
— Шо це таке, Петро?
На рассвете они забрались в такую колючую непролазь, что
сами себя ощутили брошенными. Соорудили постель из сухой и
свежей травы и безмятежно спали до вечера. Слышали недалё-
кую стрельбу, видимо, кого-то поймали. Человек протяжно кри-
чал.
Утро второго дня они встретили невдалеке от заимки, на ко-
торую их нацелил гостеприимный борзинец — здесь хозяйство-
вал его родственник. Ни красных, ни белых на заимке не оказа-
лось, и они вышли из укрытия.
После привета из Борзи хозяин спешно снарядил повозку —
узкую и длинную телегу-бестарку с низкими бортами по бокам и
сзади и выпроводил нежданных гостей, не дав им даже умыться,
но за эти пять-семь минут сказал очень много. Может по людям
смирным соскучился, а может горе своё глушил в обильных сла-
вословиях.
Однако он не был пустомелей. Говорил о том, что накипело.
Его жена приветливо им поклонилась, но в разговор так и не
вступила.
Кинула трём бесхвостым курам размоченный хлебный мя-
киш— всю пшеничку вчера у них замели — и бесприютно при-
слонилась к стене сбоку от распахнутой двери то скрещивая на
508 ——————————
груди загорелые трудовые руки, то опуская их тяжёлыми плеть-
ми. Этот жест больнее больного резанул Петра по сердцу, и мно-
гое из сказанного хозяином обрело печальное подтверждение.
— Что же это такое? — говорил мужик удручённо, видимо
понимая, что происходящее вне минимального здравого смыс-
ла.— Три дня назад двух лошадей забрали. Вчера двух после-
дних быков увели и корову стельную. Всё зерно выгребли. Аове-
чек бессчётно порезали и в телегу сбросали. Вон кровавый след
остался. Трёх свиней мы успели в овраге спрятать, но там их
волк покалечил. Люди и волки поравнялись! Может, возьмёте
одну. Заколете по дороге. — Поняв, что предлагает нелепое, хозя-
ин горестно тряхнул головой. Его короткие, мускулистые руки
заходили быстрее, разбирая вожжи. Ладони коричневые и круг-
лые, как сковородки. Плечи богатырские, а душа детская, безза-
щитная, что обычное явление среди земледельцев. Грубую душу
пашня отторгает. — Одни пришли, мы защитники свободного
казачества. Другие пришли, мы защитники трудового народа.
Зачем же ты меня грабишь трудягу, говорю? Я не граблю, отве-
чает, я ликвизирую у тебя, у кулака. Вишь, домина каменный,
говорит. Так приезжай, приглашаю, и ставь рядом такой же, как
у меня, своими руками. Веселей нам будет. Я чо, дурак, говорит.
Меня и шашка прокормит. Языком молоть и саблей махать, то
ли работа. А ведь мы сюда, на голое место, молодыми приехали.
Лошадка и нас двое. Два года в земляной норе жили. Да, я —
кулак. Поскольку хозяйство и себя в кулаке держу. А как же
иначе? Что в растопырке сохранится? Царь на минуту пальцы
распустил, а что вышло?
Пётр с грустью оглядывал тронутое тленом запустения креп-
кое подворье: раскрытые, пустые стайки и стойла, развороченная
стенка кизяков, видно, что что-то искали, вывернутые двери ам-
бара, этой святыни любого двора, опрокинутая бочка, поломан-
ная скамейка, беспризорные куры, побитая, скулящая собака и
длинные, прямёхонькие сосновые жерди, пережжённые пополам
каким-то согревающимся у костра обормотом. Такие жерди и в
лесной зоне не дёшевы, а здесь, в голой степи, вообще драгоцен-
ность. Чёрными остриями они вонзились в сердце Петра. Кололи
они и хозяйское сердце — мужик бросил запрягать лошадь и
двумя охапками перетащил их под навес, к нескольким уцелев-
шим. За сколько десятков километров привёз он их сюда, и како-
го труда они ему стоили! Как он перенёс такое варварство? Тя-
—————————— 509
жело было смотреть на всё это, а главное — на безучастную хо-
зяйку, с крепкими, не знавшими праздности, а оттого не нахо-
дившими места, руками.
Унылое состояние души противоестественно и гибельно. От-
того и слёзы на глазах хозяина от Петрова сочувствия.
— Всё брошу, если этот бедлам вскорости не остановится.
Подпалю со всех сторон, и уйдём, куда глаза глядят. К жене и те,
и другие пристают — одно на уме, а не работа. При нашем-то,
забайкальском богатстве в драных портках ходить! Да потрудись
ты, и тогда уважение и к своему, и к чужому труду появится.
Тогда рука к чужому не потянется, даже к щепке не своей. Ты не
думай, что я вас прогоняю. Я вас и себя от тех и других спасаю.
Вдруг наскочат. Они одинаковые. Вон там, — он показал на вос-
ток, за холмы, — есть озерцо, там искупаться можно, умыться.
Акобылу, может, сбережёшь. Всё-таки казак, конелюб. Отдаю не
оттого, что сегодня-завтра заберут, а потому, что вижу — добрые
вы люди. Вернёшь, благодарить буду, забудешь — на счастье.
Поезжайте с богом. Харчей у вас дня на четыре. Воды — тоже.
Ипомните Платона Каратаева.
Да, это был другой Платон Каратаев — не толстовский моз-
глявый кругляш, а сильный, деятельный, неукротимый русский
мужик, который за неимением плуга вспашет землю своим кру-
тым плечом и никогда не подчинится обстоятельствам внешним,
чуждым и злым, а если уж погибнет, то не скрючившись кала-
чиком в измаранных штанах, а распрямившись во весь рост и с
улыбкой. Это был редчайших моральных и физических свойств
человек, из каких и должна состоять полноценная нация, чтобы
процветать духовно и материально, и тогда ни один другой на-
род не заступит ей дорогу. Но таких людей на Руси единицы, и
судьба у них всегда печальна, ибо люди-сорняки, люди выро-
дившиеся, никчемные, пустые, завистливые, глупые и злые, то
есть большинство, вырубают их без жалости, чтобы цвести пол-
ным цветом своего ничтожества и гнить, принимая смрад раз-
ложения за аромат благоухания. Потому вполне закономерно
исчезновение с лика земли таких народов, для которых нрав-
ственность — понятие совершенно неизвестное. У судьбы тер-
пение не беспредельно. Она жестоко мстит за тысячелетия раз-
доров, лжи и разврата.
В волнении Пётр и не заметил, как в бестарке бочонок ока-
зался, когда хозяйка ташку с провизией принесла. Анна обняла
510 ——————————
на прощание женщину, поцеловала. Мужчина пожал им руки.
Проводили они беглецов до ворот и остались ждать скорого кон-
ца смуты на перепутье красных и белых ветров.
Разор, уныние и безысходность раздавили эту, совсем ещё
недавно оживлённую и процветающую сельскохозяйственную за-
байкальскую факторию.
— Таких бы нам беречь, а мы их под корень, — сказал Пётр,
оглянувшись на исчезающее за поворотом поселение.
На полынной горечи был настоян рассказ хозяина, горечи
такой привычной для трудового человека на Руси, так и не на-
учившей своих подданных превращать чувство зависти к соседу
в чувство гордости за него.
Лошадка оказалась хоть и не молодой, но бодрой, видимо, не
знавшей, что такое шаг, и этим напоминала особый тип вечно
бегущих людей. Они и к своей последней минуте спешат рысцой,
будто боятся опоздать.
Пётр старался как можно скорее покинуть обжитое место,
сердцем чуя, что их счастье в тех нескольких минутах, которые
разведут его и Анну с конной группой обозлённых белых. Пла-
тон успел надёжно спрятать жену, но сам был избит нагайками
за то, что не встретил дорогих гостей хлебом-солью.
— Где твоя баба? Нам опротивели узкоглазые вонючки, —
кричали они.
На голубое, расщельное озерко Пётр глянул мимолётно, хоть
и кудахтала за его спиной Анна, предвкушая, как будет плескать-
ся у прозрачной воды. Наконец, к середине дня придвинулась
степь— пропали даже тропки. Лишь теперь он вздохнул свобод-
но и без опаски выехал на островерхий курган, спугнув с него
могучего орла.
Дикая, неезженая и нехоженая степь открылась перед Ан-
ной. Покатые холмы, будто застывшие волны, терялись в сизой
дымке. Воздух был горячим и живым. Он струился и тёк по всей
необозримой дали. Редкие кучевые облака стояли в растерянно-
сти, какой им простор предпочесть — небесный или земной?
— Это мой первый подарок — степь Даурская, — сказал Пётр
Анне, восхищённо шептавшей во все четыре стороны одно слово:
— Степу, степу!
Пётр тоже был взволнован — здравствуй, милая сторо-
нушка!
—————————— 511
Короткий привал они сделали у крошечной, хорошо оби-
хоженной кринички. Умылись, и Анна преобразилась, сбросив
с лица коросты, а с головы серую холстину. Сытно поели. Ло-
шадь паслась в ложбинке. Хоть и не хотелось Анне сниматься
на ночь глядя, да Пётр настоял — надо менять место. Этот
родничок у многих на примете, не зря так ухожен. Да и следы
лошадиные свежие. Почему-то лошадь пила с колен. Пётр дол-
го смотрел на глубокие отпечатки в мокрой земле.
Пётр проснулся от тихого шороха чьих-то шагов. Сел, огля-
делся. Никого поблизости не было. Поднялся. Стреноженная
лошадь спокойно паслась шагах в тридцати. Он запряг её, вы-
вел из распадка и лишь потом разбудил Анну.
* * *
Солнце выкатилось белое, злое. Пётр показал Анне, как по-
вязывают платок казачки при солнцепёке, суховеях и пыльных
бурях.
Наверху — по самые брови, внизу — пряча губы от ожогов,
по бокам — до середины щёк. В таком наряде Анна выглядела
ещё прекрасней. Пётр не удержался и поцеловал её в кончик
носа. Это был знак наивысшей нежности, когда они размыкали
свои объятия. Глаза Анны сияли из крошечного треугольника.
Ехали допоздна. Ночевали на равнине, под телегой, сделав
из неё что-то вроде балаганчика с травяным верхом. Спали креп-
ко, однако по серенькому свету Пётр вновь услыхал чьи-то шаги
и негромкое покашливание. Он сжал покрепче винтовку. Анна
безмятежно посапывала. Осторожно выбрался. И опять никого
не оказалось. Обзор большой, не то, что в распадке, здесь путни-
ку не спрятаться. Неясным пятном темнела лошадка. С винтов-
кой наготове пошёл вокруг телеги и вдруг остановился — из со-
ломы в кузове телеги торчали чьи-то ноги. Плавненько опустил
предохранитель и придвинулся ближе. Сапоги стали видны яс-
нее, но дальше голенищ солома не бугрилась. И тут он посмотрел
на свои ноги — он был в носках. Усмехнулся, быстренько обулся,
постоял в раздумье. Для всех, живущих слитной жизнью с при-
родой, никогда ничего не происходит просто так.
— Это хозяин отчего-то подгоняет нас, — прошептал Пётр. —
Значит, надо прислушаться.
И он отказался от привычного горячего чая, хотя утро было
сырым и холодным, и костерок бы не помешал. По его лицу Анна
512 ——————————
поняла, что это неспроста, умылась обильной, холодной росой,
окуная лицо в искрящуюся траву, и бодро забралась в телегу.
Пётр засыпал её травой по самую голову, укрыл сверху шине-
лью. А к полудню степь изнывала от зноя. Суслики не торчали
столбиками, а лежали на боку и грели свои животики. Непуган-
ные, они шмыгали в норки перед самой лошадью.
— Хаврахи, — смеялась Анна. — Такие же, как у нас.
Пётр сдержанно улыбнулся. Посерьёзнела и Анна. Мужнина
тревога о дороге была и её тревогой. Блудить по степи да ещё в
такое неспокойное время — приятного мало, и потому с начала
этого дня Пётр стал настойчиво искать приметы старинного пути,
когда-то пролегавшего здесь, а чтобы угодить на него наверняка,
взял чуть левее от восхода. Но устал вглядываться и целиком
доверился лошадке. Самая глупая лошадь разве что перешагнёт
торную тропу и не свернёт на неё. Их лошадь вышла на дорогу и
остановилась, вздохнув. Пётр достал из сумки два калача и скор-
мил их умнице.
Рассеянный глаз вряд ли замечал эту полоску травы чуть
выделявшуюся в широком зелёном разливе. В ней было всё, что
росло рядом — и чабрец, и острец. И ковыль, и отцветающая
сарана, но главной приметой здесь был подорожник, двумя соч-
ными строчками обозначивший эту некогда оживлённую дорогу.
Спасибо тебе, невзрачный. Ты лечишь не только людские раны.
Ты и дороге не даёшь умереть окончательно. И даже надеешься
на её воскресение.
— Видишь? — спросил повеселевший Пётр. — Это дорога
домой.
— Где? — Анна вертела головой, вглядываясь то спереди, то
позади телеги.
— Да вот, мы на ней. Да ты не под ноги гляди, а вдаль.
Теперь видишь?
— О це? — Анна разглядела полоску.
— О це, — подтвердил Пётр.
— Так це ж настоящий Бахмутский шлях, — строго сказала
Анна.
— Ни, — не согласился Пётр. — Це шлях Даурський. — Но
его напускной серьёзности хватило лишь до конца фразы. Анна
повалила его на дно повозки, придавила сверху. — Теперь ты
уверилась, что и у нас есть и степи, и шляхи? «Да як же там
людина живе, ведь там одни горы до самого месяца?» — напом-
—————————— 513
нил ей её недавние сомнения. Высвободился и зашагал рядом с
телегой.
— Только у нас они ровные, — не сдавалась Анна.
— А у нас холмистые. Это цекавей.
— А у нас жаворонков больше.
— А у нас сусликов.
— А у нас росы теплее.
— Зато у нас ряснее.
— А у нас на курганах скифские бабы стоят.
— А наши по мужикам разбежались.
— Да уж хватит тебе свои степи расхваливать.
— Теперь они и твои. — С этими словами он поставил Анну
на дорогу, а сам побежал рядом с телегой, погоняя лошадку. —
Но, милая, но.
— Петро, Петро, — кричала вслед Анна. — А як же я?
— Беги, беги. Разомни косточки. — Кинув вожжи на передок,
Петро побежал задом, широко раскинув руки, и она догнала его.
Он подхватил её и, как ребёнка, вскинул высоко над головой.
Она визжала то ли от испуга, то ли от восторга, дрыгала ногами
и махала руками. Он разжал пальцы и поймал её на лету.
— Ой! — задохнулась Анна, а придя в себя, сказала: — Отбе-
галась я, Петро. Ох, отбегалась.
В этот день на обед не останавливались. Поснедали на ходу
ломтём хлеба с салом и запили водичкой. Что-то неясное влек-
ло вперёд не только их, но и лошадку, часто переходившую на
быструю рысь. Анну утомили неясные тревоги, она привали-
лась спиной к широкой спине мужа и уснула полусидя. И сни-
лась ей розовая украинская даль, родной хутор и курень со взбал-
мошным пивнем, расхаживавшим по гребню крыши. Отец с улыб-
кой прощально махал ей рукой, а мать, напротив, звала её к
себе и убирала вниз батину руку. Именно так провожали они
молодых — отец ободрял, напутствуя, мать вся испереживалась
заранее. Милый сон. Сон — напоминание, что они в пути уже
месяц. «Надо сказать об этом Петру», — вяло подумала Анна.
Но в этот волшебный сон грубо ворвался другой с каким-то
бесформенным всадником на измождённой лошади над самой
кромкой жёлтого глиняного обрыва. Анна поспешно зажмури-
лась и нырнула под шинель, не успев уразуметь, сон это или
явь. Однако через несколько секунд высунулась одним глазом.
Страшный всадник проплывал среди облаков над нею. Он хри-
514 ——————————
пел и поворачивал своё чёрное лицо вслед за ними. Анна снова
спряталась. Лошадка резко остановилась, видимо, огорчённая
бесчувствием седока. Анна торкнулась макушкой в спину мужа,
едва не свалившемуся в дрёме от внезапной остановки.
— А? Чего? — Он беспечно повернулся к Анне, но уже в
самом начале этого движения увидал страшного всадника, иступ-
лённо прижал Анну к себе и яростно замахал кнутом. Он нещад-
но гнал лошадь от жуткого призрака, пока тот не скрылся за
крутым боком увала. Здесь он остановился, пошлёпал Анну по
щекам.
— Что это было, Петро? — спросила она, открывая глаза.
— Где? Ничего нема, — сказал небрежно Пётр, оглядывая
повозку, чудом не развалившуюся при бешеной гонке, но винтов-
ку из рук не выпустил и украдкой поглядывал за плечо. — По-
гляди. Никого. Сон, небось, такой.
— Тогда почему ты так гнал?
— Да так. Под горку, с ветерком, — отшутился Пётр и, не
оглядываясь, решительно направился назад.
— Петя, не ходи! — кричала Анна. — А как же я?
— А как же он? — Пётр оглянулся. Его лицо было страш-
но.— Бросить? Уехать?
— Не ходи, не ходи! — вопила Анна, простирая к нему руки.—
Умоляю, не ходи.
— Ты что, сказилась? — Он вернулся и влепил ей пощёчину.
Она изумлённо захлопала глазами.
— Ты…ударил…меня?
— Нет. — Взгляд Петра был беспредельно любящим, а голос
наивным. — Так у нас приводят в чувство. И ещё — у нас не
принято бросать в беде. Возьми вожжи и жди, когда позову. Там
человек, и он живой.
— Там не человек, там — мертвец. Или беды захотел?
На этот раз он не оглянулся, сколь ни стонала, ни выла жена.
Анна под уздцы развернула лошадку, всхлипывая, встала на те-
леге во весь рост, и хотя ничего не увидела, сесть или позабыла,
или не решилась.
Прошло много времени, прежде чем Пётр появился на пово-
роте дороги, призывно махнул рукой и пропал. Сотрясаясь от
страха, всё так же стоя, Анна поехала к нему. Первое, что увиде-
ла Анна, это пустой глиняный обрыв. Ни лошади, ни человека
там не было, а сам Петро хлопотал над лежащим внизу челове-
—————————— 515
ком: стягивал с него два лоскута рубахи. Кисти рук у человека
были тёмно серыми и очень толстыми.
— Подай воды, Анна, — крикнул Пётр и чтобы не пугать
жену снова, громко и отчётливо добавил. — Это мой брат Елизар.
Анна, родная, скорей. — Она протянула ему баклажку, опасливо
сторонясь. Он начал смачивать Елизару чёрные от запёкшийся
крови губы. Обмыл ему лицо. Толстые, все в язвах и волдырях
губы Елизара с трудом разомкнулись.
— Пить, ради Христа, — прошептал он.
И тут Анна сбросила с себя оцепенение, опустилась напро-
тив мужа на колени и подняла Елизару голову. Поначалу вода
выливалась из его рта, хоть и делал он судорожные глотательные
движения.
— Потихоньку лей. Ведь у него всё спеклось, — сказала Анна
и забрала фляжку у Петра.
Она добилась своего — Елизар начал пить, но сразу же об-
мяк и вытянулся.
— Елизар, братка. Елизар, слышишь меня? Это же я — Пет-
ро. Слышишь? — взывал он, да напрасно.
Анна брызнула водой в лицо Елизару. Он чуть шевельнул
головой и застонал.
— Добрый человек, убей кобылу. Я ей обещал, — услыхали
они слабый шёпот, и Елизар снова впал в беспамятство.
С большим трудом им удалось разуть его. Невероятно рас-
пухшая ступня и растопыренные пальцы казались сделанными
из папье-маше. Анна омыла раны на его теле, всё время прислу-
шиваясь, жив ли он. Елизар очнулся и снова попросил пить. На
этот раз он пил долго и жадно. Анна всё круче запрокидывала
баклажку, но вдруг отняла её и решительно сказала:
— Хватит воды. Надо его кормить.
Теперь уже Пётр был у неё в подчинении. Сбегал к повозке и
принёс хлеба краюху и кусок вяленого мяса.
— Ведь у нас только это, — растерянно сказал он, хорошо
зная, какая еда полагается больным. Анна разжевала мякиш до
жидкой кашицы и слила с ладони в рот Елизару. Уже потом они
вспомнили, что есть у них и манерка, где можно хлеб размочить,
и ложка. А тогда она кормила его так. Он глотал с трудом, часто
останавливаясь и кашляя.
Солнце повернуло к закату.
516 ——————————
— Надо ехать, Анна, — сказал Пётр. — Дом есть дом, чего мы
тут.
Анна согласилась. О просьбе Елизара, избавить лошадь от
мук, они забыли. Он им напомнил о ней назавтра, перед полу-
днем.
— Пожалел ли ты кобылу, добрый человек? — спросил Ели-
зар и застал врасплох. Растерянная пауза выдала их.
— Какой же ты жестокий. — Из-под водянистых, всё ещё не
разомкнувшихся век Елизара потекли слёзы.
Пётр ударил себя кулаком по лбу. Огорчённый, долго мол-
чал и вдруг забеспокоился. Впрочем, первой обеспокоилась ло-
шадка. Пободрела, оживилась и стала чаще задирать голову. Бе-
жала без понуканий. Он круто повернул повозку к недалеким
зарослям какого-то черностоя. Небольшой конный отряд выско-
чил на увал впереди сбоку от дороги минут через пятнадцать.
Пётр насчитал пять человек. Нервно поиграл винтовкой, подо-
брался. Сошлись посреди зелёного круглого луга. Анна придви-
нулась к мужу вплотную. Спрятала ноги под юбку, наглухо повя-
зала платок и безуспешно пыталась ляпнуть свои липучки на
щёки и губы. Пётр ещё издали узнал Игната Спиридонова и ка-
зака Хлынова. Остальных он не знал. Это были Андрей, Нелю-
димец и Пронька Квасов. Игнат упёрся лошадью в оглобли пет-
ровой повозки и заставил остановиться. Пётр натянул вожжи.
Их окружили всадники. Игнат надвинулся на Петра.
— Здорово, мужик. Далеко ли путь держишь? — спрашивал
развязно, а сам черенком нагайки пытался повернуть голову Анны
к себе. Пётр яростно отшвырнул его плеть.
— Я такой же казак, как и ты, — сказал глухо.
Будто б только сейчас посмотрев на возницу, Игнат радостно
воскликнул:
— Здорово, станичник. Это ж Петро Краснояров! Воскрес?
Тебя ж тут все закопали. Здорово. — Он тянул к Петру свою
длиннопалую, сильную руку, но Пётр своей не подал, резонно
опасаясь подвоха от Гориллы. Крепко сжимал винтовку. — Или
не узнал?
— Узнал. Ещё не отшибло.
— А это кто? — Игнат заглядывал под Аннин локоть.
— Жена.
— Или своих мало? — Игнат сделался суровым. — А счас-то
откуда?
—————————— 517
— Из-под Борзи. — Ещё раньше Петро решил, что кривить в
этом вопросе не будет. Видел своих, свои видели его, чего уж
финтить. Он и правдой сумеет очиститься, если уж круто при-
дётся, но врать и ловчить не станет. У всех ли дорожка прямая в
гражданской войне? Не по доброй воле шагнул он на кривую.
— Раскатали там наших? — смеясь продолжал Игнат.
— Раскатали, — согласился Петро, дивясь меткому словцу,
такому неожиданному в устах этого придурка. — Почти в ле-
пёшку.
— Вот и правильно, как папаня говорит. Если уж прёшь, то
со всей силушкой, а не прыгай, как петух по курицам. Вот Гриш-
ка и допрыгался. Наши там были. Шестнадцать гробов оттель
привезли. Игнат смеялся чему-то глупо и пугающе.
Вертелось у Петра на языке про Елизара спросить, но Игнат
опередил его намерение. — А братуха твой живой.
— Он ведь одноногий, ты знаешь? — Это вклинился Хлынов.
«Всё такой же угодник», — отметил неприязненно Пётр, буд-
то не замечая протянутой руки.
— Здорово, Петро.
Но Пётр и ему руки не подал, тем более заметил, как Игнат
подмигнул Хлынову. Руку без оглядки в степи не подают, чтоб
без головы не остаться. Все с опаской посматривали на крутоп-
лечего усача, привычно и легко сжимавшего винтовку в правой
руке, а в левой — разобранные, слегка натянутые вожжи. Игнат
уже не тянулся к Анне. А Хлынов продолжал болтать. Был он,
как и Игнат, да и все остальные, кроме молодого, чернявого, кра-
сивого парня, навеселе:
— Я и гляжу, Петро — не Петро. А это — ты. Воскрес, стало
быть? А ведь тебя, паря, уже схоронили по соответственной бу-
мажке. А потом и Тимоха окончательно затвердил — убили, сам
видел. А ты, как огурчик.
— Да вот, живой. Отлежался, — сказал Пётр сдержанно.
— А ведь мы твоего братку кончать едем. Напроказничал он,
страсть. Конокрадом сделался. Ну, а за это сам знаешь, что бы-
вает.
— Решка бывает, — захохотал Игнат. — Ты его, часом, не
привёз, чтобы нам в ту даль не переться?
— Не то говорите, станичники, Елизар и соломки чужой не
тронет, — сказал Пётр.
518 ——————————
— И я не трону, на кой она мне, соломинка. А вот от коня не
откажусь, — сказал Игнат.
Все снова захохотали. Не смеялся лишь чернявый парень,
Андрей, не отводивший глаз от Анны. Понимал, что это непри-
лично, потому и поёжился под колючим взглядом Петра, но ни-
чего не мог с собою поделать — смотрел и смотрел неотрывно на
женщину, испуганно и зло взглянувшую на него. Перед ним была
загадка с тёмными глазами на прекрасном, он твёрдо знал, на
прекрасном лице полонянки. Пётр казался ему разбойником, а
она — его пленницей. И она была его мечтой. Он не слышал,
когда и какими шуточками попрощались казаки с Петром. Они
уже ехали дальше, а он никак не мог наглядеться на незнакомку.
Не увидел он и вернувшегося Игната, только едва не упал на
землю, когда его лошадь рванулась вперёд под жгучими ударами
Игнатовой нагайки.
— На чужой каравай рот не разевай, — кричал Игнат.
Свистела нагайка, обезумевшая лошадь несла Андрея неве-
домо куда, а он, вцепившись в луку седла и бросив поводья,
мечтал лишь об одном — только бы не упасть пред глазами
красавицы, которая, стоя во весь рост, озорно и обещающе сме-
ялась. Её смех был больнее удара нагайки, резанувшего по спи-
не. Отряд скрылся. Анна отсмеялась. И тут к своему ужасу они
увидели чуть прикрытый травой одинокий Елизаров сапог. Рас-
пушив юбку, она с размаху села на него и ошеломлённо устави-
лась на Петра.
— Трошки бы раньше. Наше счастье, что они под мухой, —
сказал Петро. И он был прав. Прежде чем снова отправиться в
погоню, Нелюдимец заставил Спиридона раскошелиться и по-
ставить на посашок. Спиридон щедро расплатился. Собрали, что
имелось на стол. А имелось главное — самогон. С него догоняль-
щики начали, им и закончили уже по-светлу. Спиридон сидел
нахохлившись и всем видом показывал, что посошок оказался
очень длинным. Выпивку лишь пригубил.
Наконец, шумная гурьба двинулась из домика. И тут на их
пути вырос Спиридон.
— Тихо! Вы! — рявкнул он. — Не на ярмарке.
Игнат оглянулся и зашипел — т-с-с. Нелюдимец поднёс па-
лец к губам. Хлынов икнул и стал на цыпочках огибать Спири-
дона. Все были пьяны, но себя контролировали. Это успокоило
Спиридона, он посторонился. Андрей — он только что вошёл —
—————————— 519
мрачно потупился. Лагерь покидали не шумя. Спиридон пома-
нил Игната. Тот подъехал и услыхал негромкий шёпот:
— Привези мне его голову, иначе не успокоюсь.
Игнат тряхнул пьяной головой.
— Воистину был прав пушкарь — ты адали как свихнулся.
Или азиятом стал.
Отряд ускакал, пьяно хохоча и издеваясь над Андреем.
— Стая коршунов, пропади вы пропадом, — бормотал Пётр,
трогая лошадь.
«Уж не забыл ли он про Елизара», — подумала Анна, когда
они спустились в широкую лощину. Дорога вверх хорошо про-
сматривалась, и Петро то и дело поглядывал назад. За крутым
поворотом он остановился и приказал Анне быстренько спря-
таться среди камней шагах в тридцати от дороги и не высовы-
ваться, что бы ни происходило, а сам побежал вперёд и засел в
глубокой промоине с винтовкой в руках. Он опасался возвраще-
ния погони. И не напрасно.
Игнат остановил отряд минут через пять и многозначитель-
но посмотрел на сообщников.
— А? — сказал он и подмигнул. — Такая баба! А? На всех
хватит. А? Только чур, я — первый.
— Или ты совсем озверел? — истошно закричал Андрей. —
Убью, если шевельнёшься. Не подходите. Убью, только двинь-
тесь.
Игнат выгибался, отстраняясь от упиравшегося в поясницу
ствола. Хлынов повернул коня назад.
— Я — домой.
За ним последовал Пронька Квасов.
— Стойте! — заорал Игнат. — Я пошутил. Поехали. Я же
юморной, Андрюха. Ну, такой юморной. — Он обнял брата лас-
ково, но шепнул на ухо угрожающе.— Уж нынче я не промахнусь.
В ту кучу сверху положу.
— Слепой сказал, посмотрим, — ответил не тушуясь Андрей
и как бы случайно посмотрел на Нелюдимца. Этот взгляд заме-
тил Игнат, но перехватить ответный не успел — Нелюдимец до-
лей секунды раньше успел отвернуться. «Сговорились». Игнат
обмяк, сгорбатился. И до конца рейда ни во что не вмешивался.
— Пропадите вы пропадом, — повторил Петро, возвращаясь
на дорогу из засады и делая знак Анне, чтобы выходила. Прошло
более часа. Будь что дурное на уме у казаков, они б обязательно
520 ——————————
вернулись. Пьяный нетерпёж всегда скор, потому и разбивается
о трезвую голову.
Они вернулись к Елизару настороженные и торопливые.
Вот и знакомая ложбинка, вот и сворот колёс с дороги, вот и
заросли ольхи, но Елизара там не оказалось. Анна вскрикнула,
увидав лишь примятую траву, но Пётр шикнул на неё и пошёл
вглубь леска. Елизара он нашёл метрах в двадцати лежащим без
сознания в самой гуще папоротников — уполз в последнее своё
пристанище. Они положили его у себя за спиной, и Пётр сказал,
поднимая кнут:
— Вот теперь, Аннушка, держись.
Старая дорога вновь узнала, что такое лихая езда. А может и
не было здесь такого? Торговые караваны идут неспешно. Теперь
лошадка отведала и вожжами по крупу и кнута под брюхо. Телегу
бросало и швыряло. Анна вцепилась в мужа, чтобы не вылететь на
ухабе. А каково было Елизару? Несколько раз Анна просила Пет-
ра остановиться, но он будто не слышал её. Остановились в густом
сосняке, над действующей грунтовкой. Старая ныряла в дебри. —
Ой, не можу. Вытрясло всю душеньку. — Петро улыбнулся мило-
му акценту и сказал, склоняясь над Елизаром:
— Сейчас начнётся ещё круче. Видишь дорога какая? Каж-
дый корешок тряхнёт. А шагом нам от них не уйти. Елизар, —
позвал он. — Елизар, очнись.
Анна попыталась напоить Елизара, но вода выливалась из
полуоткрытого рта. Она обратила внимание, что верхние края
раны на щеке как бы шевелятся. Посмотрела на Петра.
— Там — черви, — сказал он.
Ехали быстро. Сделали короткую остановку у ручья, чтобы
напоить лошадь. Только тронулись, Елизар очнулся, застонал.
Анна покормила его хлебным мякишем.
— Это ты, Мария? — тихо спросил Елизар. — Спасибо.
Анна не успела ответить. Голова Елизара откинулась, рот
безвольно открылся.
Ночью ни разу не остановились.
— Если к утру не будем на переправе — пропадём. — Пётр
потёр лоб и глаза. Плеснул водицы себе в лицо.
Тихо и сумрачно было в степи. Тысячи ворон — со всего
Забайкалья что ли? — нескончаемой чередой тянулись на юг, где
произошла великая сеча, где кучей лежали конокрады, где валя-
лись покалеченные и пристреленные лошади.
—————————— 521
— Ну? — Нелюдимец угрюмо посмотрел в лицо каждому. И
каждый понял этот взгляд правильно — что дальше?
— А чо там делать? На мертвяков смотреть? Да сгинул он.
Шутка ли, туда снова переться! Давайте домой. — Голоса Хлыно-
ва и Проньки Квасова были услышаны, но не восприняты. Мол-
чали Игнат, Андрей и Нелюдимец. Пешки выболтались. Слово
было за главными фигурами.
— А если он живой? — Вопрос Нелюдимец задавал сам себе,
но отозвался Игнат:
— Да околел он, но надо до точки. — Он надеялся через день-
другой всё-таки разделаться с братцем, да и об отцовской просьбе
не забыл.
Черёд был за Андреем. Вместо ответа он направил лошадь
вглубь степи и ускакал довольно далеко, прежде чем отряд пос-
ледовал за ним. Тайный сговор мог бы состояться — видели, мол,
мёртвого Елизара, но всё разрушил Андрей. И отряд невольно
потянулся за ним.
— Найдём место, где Пётр выехал на эту дорогу, тогда по-
вернём назад, — сказал Андрей поравнявшемуся с ним Нелю-
димцу.
Но туда и ехать не пришлось. Миновав глиняный обрыв,
они услыхали хрипы и разом вскинули винтовки. Свернули и
увидели издыхающую лошадь. У Хлынова затряслись губы: ло-
шадь умоляюще смотрела на своего прежнего хозяина. Распус-
кать сопли не в натуре этих людей. Они кинулись искать то,
ради чего ехали сюда, и вскоре нашли место, где Анна и Пётр
умывали и кормили Елизара. Увидали следы колёс и копыт.
— Провёл нас казачок, провёл, — сказал после всего обнару-
женного Нелюдимец, а Андрей вдруг снова отчётливо увидал Ели-
заров сапог, еле притрушенный травой, но благоразумно промол-
чал об этом. Не отвечать же ему одному, если улика была перед
всеми. И не его вина, что глаза и мысли у других не были туда
направлены.
За увалом прогремел выстрел. Это Хлынов исполнил Елиза-
рову клятву. Отряд ринулся за хитрецами. Утро встретили вбли-
зи Кислого Ключа, мимо которого десять минут назад быстро
проехал Пётр Краснояров.
Плашкоут был на этой стороне. Паромщик рассеянно кивнул
Петру и поднялся от горящего камелька, сняв с него задымлён-
ный котелок с чаем. Он был готов ехать, но ждали Анну, которая
522 ——————————
умывалась, забредя до колен в прозрачную быструю воду. Плес-
каясь, она смывала не только дорожную пыль, но и слёзы волне-
ния от невиданной доселе таёжной, но не дикой, а какой-то до-
машней, мирной красоты.
— Издалёка? — спросил паромщик, пожимая Петру руку. —
Извиняй, сразу не признал.
— Издалёка. Из Малороссии.
— Елизар?
— Елизар.
Анна принесла полную пригоршню воды и протянула руки к
Петру. У него задрожали губы, и он окунул лицо в её тёплые
ладони. Однако винтовку не выпустил, тайком поглядывая на
удаляющийся берег. На середине реки Анна схватила мужа за
руку и громко воскликнула:
— Що ж це таке, Петро?
— Это — наша милушка — Ингода. Это — Забайкалье.
Он, как и Анна, не находил сил отвести восхищённых глаз от
утренней, слегка дымившейся реки, от тёмно-зелёных гор, и едва
справлялся со своими чувствами.
— Это твой третий подарок. И такой гарный. Ингода! — Сло-
во оказалось звучным, бодрящим, чем-то сродни тому, где она
родилась — Стоход. И шевельнулось в её душе такое, от чего она
вздрогнула — померкла вдруг прелесть уединённого украинского
хутора, а эта дальняя сторонушка, о которой она и услыхала-то
совсем недавно, стала вдруг милой и родной.
— Если б всё по-человечески, ты б и наши места полюби-
ла,— сказал Пётр с тревогой в голосе.
— Я их уже люблю! — крикнула Анна, огорчаясь словами
мужа и крепко обнимая его.
Когда Пётр выводил повозку с парома, на том берегу по-
явился отряд Игната, но сделать что-либо он не мог. Спаситель-
ница — Ингода пролегла между ними. Анна узнала погоню и
прижалась к Петру.
— Не бойся. Мы — дома. — Пётр разрядил винтовку и впер-
вые за последнюю неделю улыбнулся.
Отряд вернулся к Кислому ключу и расположился поодаль
биваком с костром, горячей пищей, за которой сгоняли к тётке
Мане Проньку Квасова, и обильной выпивкой. Пронька и но-
вость привёз — Спиридон уже дома.
—————————— 523
К вечеру никто на ногах не стоял. Свалившись под куст,
Игнат бормотал:
— Я ещё поговорю с тобой, хреновый Чингис-хан.
Андрей пил наравне со всеми и в шалашик уполз на четве-
реньках. Нелюдимец спал, широко раскинув ноги, в правой руке
сжимал рукоять угрюмовского кинжала. Пронька и во сне не рас-
ставался с горшком мяса. Среди ночи Хлынов поднялся и, воин-
ственно потряхивая карабином, побрёл куда-то в темноту. Оди-
нокий выстрел никого не разбудил. Утром Андрей нашёл его
мёртвым под толстой сосной. Высвободил из окоченелых паль-
цев цевьё винтовки, протяжно зевнул и сотворил малую нужду
на хлыновский косопятый каблук.
* * *
Только на третий день Елизар пришёл в себя и осмысленно
осмотрелся. Но ещё долго приглядывался к родному дому, как
к незнакомому. И таким волшебным и милым был для него
покой с геранью на окне, белёными стенами и потолком, цвета-
стыми шторами на дверном проёме и мягкими шагами за ними.
Это жилище не было чьим-то. Оно было родным, и особенно
родным после страшного степного ада. Но какое чудо спасло
его и так легко и быстро перенесло из Даурии сюда? И возмож-
но ли такое?
Какая-то красивая женщина склонилась над ним.
— Мария, — прошептал он. — Спасибо тебе.
— Это ты братцу скажи. Петя, Аня, идите сюда. — Голос у
жены ласковый и нежный. Уже почти забытый. «Но Пётр убит.
Зачем она так шутит? Или я в бреду?» — подумал Елизар устало.
Но это не шутка. Живой, улыбающийся Пётр склонился над
ним, обнимает. Нет, всякое счастье должно быть в меру! И без
того неустойчивый, колышущийся мир в считанные секунды пре-
вратился в зыбкие видения и стремительно понёсся куда-то. Го-
лова Елизара безвольно откинулась на подушке. Но уже назавт-
ра Елизар был способен спокойно выслушать историю своего
спасения и ответить на тревожный вопрос Марии:
— А Женя … наш сынок где?
— Он ускакал, — ответил Елизар, сам удивляясь своему уве-
ренному тону.
— А то ведь Пушкарёв говорит…
524 ——————————
— Не верь. — Видимо, он так убедительно опроверг правду, а
Мария так страстно хотела услышать ложь, что благодарно улыб-
нулась ему и заплакала.
Анна прижала Марию к себе. Они уже обо всём нашепта-
лись, в том числе и об Евгении. Пётр улыбнулся навстречу бра-
тову взгляду — что, мол, с ними поделаешь. Историю своей гибе-
ли и воскрешения из мёртвых он расскажет Елизару потом, а в
ответ услышит жуткую повесть о предательстве, казни и мытар-
ствах по степи. Обе истории в чём-то похожи, но в чём-то и
различны, как братья…
Спиридон встретил возвратившихся гонцов строгим взгля-
дом. Прямо в улице сунул какие-то деньги Нелюдимцу. Крепко
запер ворота за сыновьями и сказал приглушённо:
— Его брат Пётр привёз.
Игнат ударил Андрея кулаком в лоб.
— Кто говорил, что надо вернуться? — кинул поводья отцу и
вышел за калитку.
Фастина встретила его в полумраке сеней раскинутыми ру-
ками…
Вот уже несколько дней Спиридон находился в каком-то
странном лихорадочном состоянии, насторожившем тётку Маню.
«Уж не удрать ли с золотом удумал?» — мучилась она вопросом,
не смыкая глаз у себя за печкой, так как Спиря перестал в ней
нуждаться и снова прогнал в телячье стойло.
Она навострила уши и ходила на цыпочках. К тяжёлой двери
подкрадывалась бесшумно, словно легавая к куропатке. Но в ка-
бинете была мёртвая тишина. Что делал там Спиридон, остава-
лось тайной для длинноносой.
И всё-таки она узнала причину Спиридоновой нервозности.
Заявилась домой пораньше, наполовину выдоив коров, и ахнула,
открыв дверь в залу — вся комната была устлана и увешана зве-
риными шкурами, а от её ног к дальним окнам катился огром-
ный, мягко шелестящий меховой ком.
— Сгинь! Сгинь!
Она сомкнула ладони на груди, не зная, что и подумать. Но
ком остановился, и из него сверкнули злые, хорёчьи глаза Спи-
ридона. И тут же высунулась наружу проказливая мордочка,
так похожая на рожицу маленького Игнатика, вылезшего из
чулана.
—————————— 525
— Спиря? Ты? Епишкина мать! — Тётка Маня разомкнула
ладони. — Фу, напужал. А я подумала, дьявол тешится.
— Пошла вон отсель! — грозно зарычала потная физиономия
Спиридона. — Ну!
Тётка Маня в секунду испарилась, может потому и не испор-
тила праздника Спиридону, который ещё долго катался по пыш-
ному ковру, кувыркался на нём, как мальчишка, зарывался в него
до пят и умывался холодным, струящимся соболем, как роднико-
вой водой.
А когда изнемог, распластался на спине и горестно глядел
в потолок. А для Андрея начались дни никогда неизведанных
душевных мук. Образ загадочной незнакомки преследовал его
и днём, и ночью. Её стремительный, так много сулящий взгляд
в узкой щёлочке платка, её призывный смех являлись регу-
лярно. И это не было во сне. Он мог поклясться, что это про-
исходило наяву и в первый. И в сотый раз. Будь он немного
прытче и смелее, он схватил бы её у своей кровати. Это было
необъяснимо и жутко. Умом он понимал, такое в реальности
невозможно, да как объяснить трепещущей душе, когда вполне
осязаемый смех звучит в ушах, а горящие, зовущие глаза со-
всем рядом?
Он стал бояться спать в своей комнате. Одну из ночей скоро-
тал в передней. Но тут мешал тётке Мане — то вздохнёт в темно-
те, то стулом скрипнет.
— Боишься один, иди к Игнахе, — прохрипела она на рас-
свете.
Хотел он устроиться в отцовской спальне, но тот подумал
что-то недоброе и не пустил.
Испуганный и удручённый Андрей, при ярко горящей лампе,
сидел на кровати. В ночной длинной рубахе вошёл Спиридон и
сел рядом.
— Если чудится что, давай Евлаху позовём. Водичкой по уг-
лам побрызгает, и всё пройдёт. Позовём? — предложил он участ-
ливо.
Но терять сладостное и жуткое видение Андрей не хотел. Он
желал разгадать его и потому отрицательно помотал головой.
— Не хочешь? Тогда иди к Игнату. Будете вдвоём. А кто
является-то? — спросил он шёпотом и с лёгкой усмешкой, ибо
сам в такую чушь никогда не верил. Думал, скажет — дружок
Евгений, но Андрей вспыхнул и потупился.
526 ——————————
«Сохнет по кому-то», — решил Спиридон, и вскоре это под-
твердилось. Андрей — запел. Спиридон усмехнулся своей неувяд-
шей прозорливости и опустился на лавку у ворот. Приятный,
тоскующий голос лился из окна.
«Не уходи, побудь со мною.
Я так давно тебя люблю».
Гитара, старая облупленная гитара, которую он купил на яр-
марке лет двадцать назад у пьяного и вдохновенного цыгана Про-
шки, наотрез отказавшаяся звучать в его руках, сколь он её ни
мучил, поди ж ты, ожила для влюблённой души и вновь восхи-
щала молодыми и звонкими струнами. Правильно говорил тогда
цыган:
— Она ведь не в каждой руке поёт.
— Ничего. Заставлю, — уверил Спиридон.
Не заставил. Струны ныли, гремели. Инструмент извергал
страшные звуки, но ни одной мелодии на свет не родилось. Акогда
под этот гром Спиридон вдруг запел, то кучер Харитон вообще
зажал уши и нырнул под тулуп.
Только один раз посчастливилось Андрею издали увидеть
Анну.
Шла она одна. Легко, неторопливо и бережно несла полные
вёдра с водой и улыбалась чему-то. Забайкальское поверье, что
утренняя вода из Ингоды живая, было для неё новым и при-
шлось по душе. Ей нравилось вставать чуть свет, чтобы сходить
на реку, в одиночестве налюбоваться её красотой, а потом смо-
треть, как умываются Пётр, Елизар и Мария. Обычно бабы хо-
дили на берег компаниями, однако ей больше глянулось испы-
тывать волшебство без помех. Но как-то пришла ни жива, ни
мертва — испугалась чёрного всадника в кустах. Сказала мужу,
а он Дормидонту Григорьевичу как власти. Дозрили назавтра
же. Так стало известно, что таится в тальниках Спиридонов-
младший. А поскольку слава о семейке шла дурная, стали опа-
саться: поди разбери, кого высматривает. Видно, в старшего брат-
ца пошёл. Старик Вологдин сказал о шалостях Андрея Спири-
дону:
— Смотри, подстрелят его. Остереги парня. — И тут же по
тусклым глазам Спиридона догадался, что он того и хочет, иначе
б давно поинтересовался у сына, куда это он до света уезжает.
Бабы перестали ходить на зорьке по воду. Но если б они
знали, что нужна Андрею лишь одна разъединственная!
—————————— 527
Пел Андрей и видел Анну то в розовом, то в голубом сия-
нии, то вблизи — глаза в глаза, то вдали, идущую по свежей
росе, то умывающуюся парной речной водой, то в улыбке, то
задумчивую и уходящую от него, но каждый раз возвращающу-
юся на его страстный призыв, не уходи, побудь со мною, и кру-
гом шла голова, и не было сил противиться этому изнуритель-
ному счастью.
Где-то к концу романса рядом со Спиридоном опустился Иг-
нат, глянул на отца и философски изрёк:
— Страдат. В Петрухину бабу втюрился.
— Если попросится к тебе ночевать, не супротивничай, —
сказал Спиридон.
Восторг любви нас ждёт с тобою.
Не уходи, не уходи, — пел Андрей, а Спиридон всё ниже и
ниже склонял свою облезлую голову. О чём он думал в эту мину-
ту? О непосетившей его прекрасной любви, или о том, что он
всё-таки зря не убил Флору?
Игнат заломил руки за спину до хруста и пошёл к отрывоч-
ному ночному сну довесок наращивать. Даже его, неутомимого,
изнуряла Фастина изрядно, а сегодня вообще была бешеной.
Утром, как видно, хотела насолить ему, сказав, глядя в глаза:
— Больше не приходи. Не хочу, чтобы сынок таким же дура-
ком был, как ты, — а на самом деле обрадовала.
На дурака Игнат не обиделся — в тысячу первый раз услы-
шал.
— Наконец-то отдохну от тебя, ненасытная, — сказал он, а на
веранде спросил у печального Андрея:
— Стреляцца пошёл?
Но Андрей сочувствия не принял и замахнулся на него ги-
тарой.
— Ну, ты, сволочь. Гурину скажу, — пригрозился Игнат.
Отец не остерёг сына, но общая тревога докатилась до Анд-
рея, и он отважился на решительное объяснение с Анной. Но
вышла досадная ошибка. Ведя коня на поводу, догнал он в про-
улке молодую, но не разглядел, что это не Анна, а одна из
голощаповских невесток Степанида. Кашлянул, а та дура всполо-
шилась, закричала, крутанула вёдрами, воду расплескала.
Пётр видел эту сцену, хоть и смешную, но не безобидную.
Остановил Андрея, когда тот проходил мимо.
528 ——————————
— Садись, казак, покурим, — и указал взглядом место рядом
с собой на бревне. Подал кисет, газетку. Однако свернуть цигар-
ку Андрей не смог — пальцы не слушались, мелко дрожали.
Испуганно семеня чириками, дорасплескивая остатки воды и
злобно косясь на Андрея, прошуршала юбками Степанида под
защиту вышедшего за калитку мужа.
— Не съел же, — буркнул Андрей и зажал кисет в кулаке.
— Впросак попал? — спросил без улыбки Пётр. — Бедой бы
не кончились твои засады. Я-то знаю, почему ты там торчишь.
Ещё в степи заметил. Но зря ты ездишь. Любовь наша смертью
проверена. Сына вот ждём. Так что не тори сюда дорогу. — Голос
Петра стал сух и резок, будто и не он звучал только что доброже-
лательно и мягко.
Андрей поднялся. Возвращая кисет, сказал вызывающе:
— Не нужна мне твоя махра. Свой табачок всегда имею.
— Ну вот, а в степи не угостил. — Пётр принял вызов. Теперь
лишь одному богу известно, помирятся ли они.
Андрей кинул взгляд на мужа Степаниды, крепкого мужи-
ка. Надо было выбирать, идти мимо или обогнуть по проулку,
из которого пришёл, что значило отступить, идти домой околь-
но, и он двинулся напрямую. Мужик откачнулся от заплота и
встал перед Андреем. Они ничего не сказали друг другу, но
каждый понял, что хотел. Красноречиво всё-таки мужское мол-
чание.
Вечером Андрей робко вошёл к выспавшемуся за целый день
Игнату.
— Заходь, заходь. Папаня за тебя просил.
Отвратителен и чужд был Андрею этот выродок, но оста-
ваться один на один на ночь он не мог, и он вошёл, и опустился
на жёсткую лежанку напротив кровати, сидя в которой ужинал
Игнат с подноса молодой картошечкой в сметане, ломтём пыш-
ного белого хлеба, кусочками тушёного мяса в глубокой тарелке.
Наполнил бокал искрящимся вином, а пустую, тёмную и пуза-
тую бутылку кинул под кровать, где зазвенело стекло.
— Рагу. Во, едуха. Из сил выбился, пока дуру-Маню готовить
научил. Специально в Нерчинск возил.
Одним глотком он опорожнил хрустальный бокал и брезгли-
во поморщился:
— Не зря назвали бурдо французское. Наша водка лучше. Но
все на ярмарке хватали, и я схватил. Аж целый ящик. Больше,
—————————— 529
чем за кобылу-монголку отвалил. Хочешь? Приложись. Вон, в
углу.
Под грязным тряпьём, в паутине и пыли отыскал Андрей
знакомые тяжёлые бутылки «Бордо-империал 1875» и опустил-
ся на колени перед божественным напитком, как перед несосто-
явшимся будущим…
— Если куда и уеду из России, так только во Францию, а
точнее — в Бордо, чтобы счастье было полным, — говорила Ири-
на, нетерпеливо потягивая вино из высокого бокала на летней
веранде ресторана «Селект».
Праздничная Чита демонстрировала шикарные платья вче-
рашнего дня, зонтики, экипажи и нестареющие аксельбанты. Лето.
Июль. Воскресенье. 1917 год. До кровавой заварухи всего три
месяца.
— Ты поедешь со мной? А как ты узнал, что я люблю это
вино?
Он рассмеялся её непосредственности.
— Но это я зову тебя именно туда. Я хочу стать виноделом.
Уменя тонкий вкус. Я не хвалюсь. Меня уже не раз приглашали
дегустировать французские вина, — ответил Андрей, отставляя в
сторону бутылку «Бордо-империал 1875» и неспешно пригубив
свой бокал…
«Она наверняка уже там, в Бордо, а я здесь. Погрязаю в гря-
зи и крови и сейчас буду пить с этим ублюдком». — Андрей
покачал горькою головой и всхлипнул.
Зря он завидовал своей неверной возлюбленной. Она была
не во Франции, а в солдатском борделе в Маньчжурии и успеш-
но осваивала приёмы восточной любви.
— Чо ты там хлюпаешь? Бери, платить не надо, — хохотнул
ему в спину Игнат.
Он позвонил в колокольчик, и тотчас явилась, наряженная
под горничную тётка Маня, взяла поднос с грязной посудой и в
низком восточном поклоне упятилась к двери. В последние меся-
цы Игнат усиленно внедрял в свой быт барские, культурные ма-
неры.— Кофий не таскай. Он, сволочь, меня возбуждат. А приво-
локи-ка нам по груздочку к вину.
— Русь, ты, Русь, забубённая. Твой ли то нрав, иль дурь бес-
просветная?
— Чо ты там бормочешь? Я этого не люблю. — Голос Игната
кувалдой ударил в затылок.
530 ——————————
— Да это так, стихи, — униженно соврал Андрей, вместо того,
чтобы встать и уйти.
— А…, — понимающе протянул Игнат. — Стихи — вещь ду-
шевная. Тады бормочи и откупоривай. — Он уже извлёк из-под
кровати захватанные, мутные стаканы. Грибочки были на столе.
Игнат кинул ноги на пол. Тётка Маня скоренько обула их в ов-
чинные чувяки. Игнат махнул ей, чтоб убиралась.
— Выкладывай, — сказал — приказал Игнат.
И раскрыл душу Андрей после первого с опупком по-русски
налитого стакана. С опаской положил грибочек в рот — закуска
явно была не для утончённого вина. Но, странное дело, солёная
горчинка хрустящего груздочка оказалась не в диссонансе с вол-
шебным напитком. Чудным образом она сочеталась с тайной гор-
чинкой виноградной. Андрей удивлённо хмыкнул. Второй стакан
уже закусывал смело. И неудержимо восторгался незнакомкой.
Её взглядом, грацией, смехом.
— Она необыкновенна! Какие тут слова! — Андрей обхватил
голову руками. — Это — мечта! Теперь я верю, что от любви с
ума сходят.
— И чем же она, как это… необыкновенная? Я так и не по-
нял,— сказал разочарованно Игнат. — Ведь чтобы так говорить,
надо с чем-то сравнить. Или ты щупал её? А может, попробо-
вал?— Игнат был в том состоянии сладострастия, когда его била
лихорадка, когда он не успевал сглатывать слюну, и она мешала
ему говорить, хлюпала за губами. Андрею стало противно. Он
отвернулся.
— Ничего я тебе не расскажу.
— Тады я тебе вот что скажу — ты сам не знаешь, что это
такое. А я знаю. Вот про Тоську хлыновскую все говорили, во,
баба. Необыкновенная. Я зажал её на покосе. И думал, что до
утра не доживу. Чуть не задушила. Или вот…, — он чуть не ска-
зал Фастина, но только хрюкнул.
— С тобой очень трудно о возвышенном, — пьяно бормотал
Андрей. — А твоя Тоська просто изголодавшаяся самка.
— Да ты не серчай, — остановил его Игнат. — Я ведь твой
брат. И я знаю, что говорю. А ты так, — он покрутил злобно
растопыренными пальцами над головой. — Это от книжек. Кто
читает, все свихнутые. И ты в том числе. Всё в поперёк вас тянет.
Знай, без пробы в жизни нельзя. Вот папаня каждую крупинку в
золотоскупке проверяет. А там без дураков. Золото, так золото.
—————————— 531
Или вот такой кусок, — он потряс огромным, страшным кулаком
у лица Андрея. — Или крупица. — Испуганные глаза Андрея
мелькнули меж растопыренных игнатовых пальцев. — Божествен-
ный металл. Бог на счастье везучим да старательным разбросал,
а он его на зуб пробует. Богу не верит. А ты бабу без пробы
необыкновенной называешь. Ну, не дурак ли?
— С тобой трудно…, — Андрей пытался твёрже и убедитель-
ней произнести сложившуюся фразу, но Игнат его не слушал.
Притянул грозно за грудки. Сердце захолонуло у Андрея. Но
Игнат ничего ему не сделал. Отпихнул и протянул полный ста-
кан «Ермолаихи».
Угас тягучий забайкальский вечер едва ль ни к полуночи.
Горы чернели на фоне тёмного неба. Под белой кисеёй тумана с
кем-то шепталась Ингода. Спиридон услыхал этот любовный шё-
пот истосковавшимся по ласке сердцем, обмяк и горько — горько
покачал головой.
— Пойдём спать, Спиря. — Тётка обняла Спиридона за
плечи.
— Дай бог, чтоб и в раю было также тихо, — сказал он, под-
нимаясь.
— Бог с ней, с твоей кралей. А ты заметил, как моя горнич-
ная округлилась? — спросил Игнат.
— К…какая г…горничная? — не понял Андрей.
— Ну, тётка Маня, по-нашему. Моя работа. Во, слышишь? —
поднял он палец на шум и грохот за стеной. — Папаня её дуба-
сит, чтобы выкинула. Наследника боится. — Игнат захохотал и
потушил лампу.
А тётка Маня кричала:
— Спиря, не бей в живот. Там же твоё дитя. Спиря! — взви-
лось пронзительное в ночное небо, и снова тишина. И пойди,
разберись, кого жизни лишили. Ночь, туман, сонный шелест воды
и настороженный шорох звёзд. Это и есть бытие.
Отупевший от адской смеси «Ермолаихи» и «Бордо», Анд-
рей упал головой на подушку. Эту ночь он спал без явлений,
сновидений и галлюцинаций. Утром проснулся излеченным от
любви и сразу же предъявил Спиридону ультиматум:
— Я возвращаюсь в город, — сказал он в тёмный угол.
— Жить, что ли? — послышался оттуда хриплый голос. Спи-
ридон недомогал после поездки в Даурию, потому и был в по-
стели.
532 ——————————
— Работать, жить, — уклончиво ответил Андрей.
— А здесь работы нету?
— Эта работа не для меня.
— Ну-ну, — только и сказал Спиридон. Однако залез под
подушку и вытянул оттуда толстый кошель. Толкнул рукой став-
ню. Свет нехотя вполз в душную комнату. Купюры зашуршали в
руках Спиридона. Намеченную долю пересчитал несколько раз.
— Будто над последней копейкой трясёшься, — не выдержал
Андрей.
— Копейку надо беречь первую, а не последнюю, — сказал
Спиридон и отложил одну ассигнацию назад. Видел, как обо-
злился Андрей, но только ухмыльнулся неприметно.
Зная, что промедление опасно, Андрей, пока не проснулся
Игнат, поспешил на почтовую станцию. Отсюда стало легче уез-
жать, чем по железной дороге. И лицом к лицу столкнулся с
тёткой Маней. Оба испугались этой встречи. При ней был узе-
лок, и она, видимо, уже сторговалась с возницей, потому что
устраивалась на широкой телеге среди узлов. Повезло и Анд-
рею. Первый же тарантас подобрал его. Почти одновременно
они покинули Размахнинскую. Андрей — на запад, тётка Маня—
на восток. Но было у них общее — они оба сбегали.
* * *
Накануне девяти дней Илья Цыбиков чем-то озаботился. По-
шептался с женой Василиной и потопал на совет к старикам.
Никон Гаврилович выслушал его и предложение одобрил:
— Мысль твоя правильная. Поминки общие устроим. Хоро-
нить с площади, как бездомных, не дело, а вот на Девять дней
повспоминать сообща не возбранится. Ну, а с рыбкой ты будешь
в аккурат. Иди, лови, да смотри, чтобы чего не случилось.
— Тьфу, тьфу, — не то искренне испугался, не то поскомо-
рошничал Илья. Весь день он настраивал снасти. Именем Дор-
мидонта Григорьевича заставил мальчишек накопать червей и
наловить мягких, линяющих раков. Несколько удочек занял у
соседей, аккуратными низками распределил в скатке из мешко-
вины перемёты, уложил кое-какие харчишки в котомку и под
вечер, в своей широкой лодке, на шесте переплыл на ту сторону
Ингоды. От переката вверх по течению и начал свою рыбалку.
Загодя растянул вдоль берега все одиннадцать перемётов, чтоб
—————————— 533
на закате их осталось только наживить и забросить. Натаскал
хворосту для костра, наскубал травы под бок. Одним словом, всё
сделал по уму, как всегда, и сел успокоиться. Рыба суету не толь-
ко видит, но и через наживку чует. Вот почему у одного чуть ли
ни на каждом крючке добыча, а у другого — пусто.
«Науку обхождения надо с нею знать, — думал Илья, глядя
на прозрачные волны, набегавшие на отлогий галечный бережок.—
На рыбьи мозги наших не всегда хватает».
Мысли его вернулись к погибшим. Виноватым он чувствовал
себя перед ними.
— Ах, мужики, мужики! Были вы и нету. И вот уже девять
дён. Пухом вам земля. За правое дело вы голову сложили…
С последним перемётом, самым длинным и уловистым, он
управился уже по темноте, как раз к тому моменту, когда рыбка
на покой к берегу направилась. Придавил тетиву у колышка, чтобы
не пела под водой, и пошёл назад, оступаясь и ворча. Лагерь
нашёл едва ль не нюхом. Засветился костерок и на аршин ото-
двинул темноту вокруг. Илья снял с огня кипящий котелок, ки-
нул в него щепоть заварки и откинулся на лежанку, чтобы не
мучить себя ожиданием. Пусть-ка напреет на горячих угольках.
Чаевничать под звёздами и в одиночестве было для него вер-
шиной счастья. Где-то на том берегу осталась его жена Василина
и девки-разорительницы, траурная станица с молитвами и слеза-
ми, а тут были покой, умиротворение.
«Если б всё время так и везде! И в станице, и в Забайкалье,
и в России. Боже мой, ну сделай так! У меня от бед людских
сердце заходится. А ведь видел их малую толику, чем ты. Какое
ж у тебя сердце, если ты так спокоен? А вдруг там вот такой же
холодный камушек? Прости меня, Господи. Не от злого сердца
эти слова».
Притух костерок, задремал Илья, попросив ещё раз проще-
ние у бога за свои смятенные мысли.
После полуночи, как почти всегда бывает на забайкальских
реках, над водой заструился туман. Он быстро густел, разрастал-
ся, обволакивал белой ватой кусты и кручи, чтобы с восходом
солнца выпасть обильной росой, окропить живительной влагой и
букашку, и травинку, капелькой воды уйти в землю и роднико-
вой струйкой снова скатиться к реке. Вот почему жизнь возле
реки вечна. Но погибает там, где нет этого спасительного круго-
ворота.
534 ——————————
Долго ли коротко он дремал, но встряхнулся от какого-то
неясного шума с середины реки. Шум приближался, чуть яс-
нее стали видны силуэты. «Какие-то вершие», — едва подумал
Илья, как с реки донеслось лошадиное фырканье. Илье пока-
залось, что всадники выйдут прямо на него, и он сгорбатив-
шись, подался под обрывчик. Но на мелководье ночные путни-
ки взяли вправо, к устью распадка, по которому уходила на юг
дорога, выбрались на берег и скрылись в густых зарослях. За-
тих топот копыт.
— Слава богу, пронесло, — Илья вздохнул и пошёл прове-
рять удочки.
— Ну и времечко наступило. Всё по ночам деется. Всё тай-
ком.
И только он нащупал первое удилище, только взялся за него,
чтобы послушать, стоит ли вытягивать, как за его спиной не-
громкий, но твёрдый голос приказал:
— Руки вверх, и ни с места.
Звякнул затвор. Илья сразу же подчинился. Разогнул спину
и застыл столбом. По приблизившемуся шороху он понял — ноч-
ной гость потрошит его котомку, чуть слышно гремит котелком,
булькает его содержимым, допивая остатки чая. И наступила
тишина. Но только Илья приопустил руки, сразу прозвучало стро-
гое предупреждение в виде хриплого покашливания.
Он посмел украдкой скосить глаза назад лишь тогда, когда в
станице пропели первые петухи, а над сопками посерела темнота.
У костерка никого не было. На другом берегу бабы загреме-
ли вёдрами. Петухи горланили по всей станице. Радостно прола-
яла чья-то собака, встречая отночевавших хозяев. Громко хлоп-
нула у кого-то калитка.
И хотя Илья знал, что с того берега его не видно, от одного
лишь осознания того, что он в присутствии женщин, возможно и
его жены Василины, стоит с задранными руками, его бросило в
жар. Он резко повернулся, готовый даже к смерти, только б не
опозориться. Ближние тальники тревожно закачались. В них верно
кто-то прятался. Переть туда с голыми руками он не собирался,
тем более, что путь в другую сторону был открыт. И он ринулся
в реку, с каким-то неразборчиво-воинственным клёкотом. На бегу
схватил удочки за лески и решительно таранил воду сначала са-
погами, потом бёдрами, потом грудью. Старая, длинная шуба
всплыла и развивалась за ним, как бурка за летящим всадником.
—————————— 535
Он объявился перед бабами, как призрак с того света. Они,
не боясь в тумане чужих мужских глаз, подоткнули подолы юбок
далеко выше колен и, не снимая коромысел с плеч, забрели по-
глубже, чтобы полнее зачерпнуть вёдра. И настроение у них было
созвучное реке — томное.
И потому неразборчивые звуки из тумана не сразу проник-
ли в их сознание. А когда проникли, поскольку сверкающий
горящими глазами, машущий крыльями и хрипящий леший был
в пяти-шести шагах, оставалось лишь одно — всё бросить и
бежать, задрав подолы ещё выше, ну и, разумеется, визжать во
всю мочь.
Тяжело дыша, Илья свалился на песок у кромки воды. Мяг-
ко позванивая, уплывали в туман вёдра и коромысла. Он уткнул-
ся лбом в холодный смолистый бок перевёрнутой лодки и успо-
коенно закрыл глаза. Однако сразу же встрепенулся и скоренько
отполз подальше — кто-то сильно дёргал за леску. Но тут она
бешено заплясала в его руках, а вода заплескалась, будто кто-то
бежал по ней босыми ногами. Всё так же загнанно дыша, Илья
ухватил камень побольше. Но никто за ним не гнался. Тогда он
подтянул одну леску и снял с крючка большого краснопёра, под-
тянул другую, снял головастого сома, поднялся, сунул рыбин в
боковые карманы шубы и, волоча удилища за собой, поплёлся
вверх по течению на свой отшиб, слыша за спиной глухие мужс-
кие голоса. Это бабы вели подмогу.
— Где ваш леший? Показывайте.
В ответ — гвалт, галдёж. И как точка во всей этой туманной
истории, басовитый итог:
— Без ведёр и коромысла домой не вертайся.
Мужики направились домой, на ходу разряжая винтовки и
ружья. Бабы остались одни, сдвинулись поплотнее, поозирались
испуганно минуту да и сыпанули разом вслед за мужиками.
Илья обессиленно свалился под свой плетень. Шум на бере-
гу насторожил Василину — она появилась перед ним с вилами в
руках.
— Это я, Василина. — На всякий случай подал слабый голос
Илья. Жена — казачка боевая, отъединённым житьём ко всему
приученная, чирикаться не станет. Вонзит, а потом вытаскивай.
— Ты? — Василина ткнула вилы в землю и присела на кор-
точки рядом.
— Чего такой? Или случ;ай какой?
536 ——————————
— О, ох. Еле ушёл. Бандит на мушке с ночи держал.
— Так это ты из реки лез?
— Я. Это тебе… на уху, краснопёр. — Илья блаженно закрыл
глаза. Наконец-то он в безопасности.
— У баб ведь мокро стало, — сказала Василина.
— Значит, запоры слабые. А где же сом-то? А? Неужто утёк,
окаянный?
Смеясь, Василина прижимала своего невезучего мужа к пыш-
ной груди.
— Пошли. Удрал, но и бог с ним, его счастье.
А сом тем временем, действительно, по обильной росе шуст-
ренько продвигался к реке. Недаром говорится, сом из речки в
речку пешком ходит.
Никон Гаврилович сразу догадался, с кем очередная оказия
случилась и поспешил к Илье, прихватив ружьишко.
Ермил перевёз их на другой берег. Сидел на вёслах, а на
коленях винтовка. Илья сжимал свою, да на берегу оставили ог-
невую поддержку из пяти стволов.
Возле едва дымившегося костерка котомки с провизией не
оказалось. А там ещё крючки и лески, грузила свинцовые, повод-
ки перемётные, но главное — нож с тяжёлой наборной ручкой,
которым он вечером острил колышки. А какие ножны были!
Кожаные, расшитые. Эта пропажа больше всего огорчила Илью.
Нет, чтоб на пояс прицепить, сокрушался он.
С первыми лучами солнца — поздновато, конечно, сняли пе-
ремёты, щедро вознаградившие Илью за всё пережитое. Увесис-
тых краснопёров, головы своей не щадящих за беспанцирных
раков, сомов, колючих, скрипящих касаток, ленивых чебаков, тол-
стобрюхих сазанов и вёртких налимов бросали прямо в лодку, к
ногам Ермила, и накидали полный отсек. Улова хватило и на
варку, и на жарку. Не зря Илья приговаривал, ловись рыбка,
только не маленькая.
Обратно Илья вернулся на своей широкой, семейной четы-
рёхвесельной ладье, которую станичники в шутку окрестили квар-
тет-баржой. Она здорово выручала размахнинцев, когда на роди-
тельский день они ехали на правый берег, на старое кладбище.
Вот уже тридцать лет станица жила на левом берегу, здесь и
новое кладбище появилось, а про старое не забывали. Чтили сво-
их предков казаки. Могилку Фёдора Размахнина, смелого дон-
—————————— 537
ского казака, основателя станицы двести тридцать лет назад, бе-
регли особо.
Так Илья в несчётный уже раз вновь стал героем дня.
— Вот так случ;ай, — говорил он.
Девять дней Размахнинская отвела на площади за общим
длинным столом с горькой «Ермолаихой», чёрными платками,
горючими слезами над могилками, душевными словами сочув-
ствия, а для геройски погибших попросили царства небесного.
Тут и наметили служивые день своего возвращения на
фронт— завтра. Утром быстро погрузились в «свой» вагон, в тот,
в котором привезли убитых станичников, и с первым же запад-
ным поездом укатили.
Были среди возвращавшихся и новенькие — Пётр Красно-
яров, три шахтёра-китайца из Арбагара, Рингин, один унинкерец,
двое из посёлка Номоконово и Виссарион Лиханов. Вчера, на
поминках Никон Гаврилович сказал ему сочувственно:
— Глафира-то, сестра твоя…
— Я знаю, — глухо ответил Виссарион.
Ехали двое цыганских парней, прикативших на лёгкой рес-
сорной коляске. Прохор Талдыкин обнял Никона Гавриловича.
Всплакнул. Весь седой, как лунь.
Никон Гаврилович задумался, что делать с коляской?
— Ты, Никон, доверься старику, — говорил Прохор седовла-
сому сверстнику. — Поставят сынки сюда пулемёт и зададут жару.
Это же готовая тачанка.
Старику идея понравилась. Он повернулся к Николаю Забе-
лину с вопросительно удивлённым — А? — и сказал решительно:
— Грузите.
Коляску поставили к дальней стенке. На ней и устроились
цыганские добровольцы. Завели лошадей, затащили амуницию,
подарки служивым в мешках и корзинах — знамо, какие: пироги,
калачи, туески с маслом, мёдом и сметаной, копчёности разные,
солёности, пять мешков молодой картошки, куда и несколько
бутылок «Ермолаихи» припрятали.
Зоренька следовала за Ермилом, словно к его локтю приши-
тая, и мучительно отрывалась от него, когда он на ходу уже в
вагон запрыгивал, и казались её прекрасные, слезами перепол-
ненные глаза, двумя голубыми озёрами.
Она всюду была рядом — укладывал ли он сбрую, вёл ли
коня по площадке, считал ли патроны в подсумках, разговаривал
538 ——————————
ли с отцом, одноруким дважды Георгиевским кавалером — и,
странное дело, нисколько ему не мешала, словно была его час-
тичкой.
— А чо, возьми её, Ермил, Глашке на подмогу, — посочувство-
вал молодой чей-то мальчишка, этакий ранний мужичок с чубчи-
ком у козырька фуражки. Оставшись за хозяина, мальчишки взрос-
леют быстро. Но этот схлопотал подзатыльник от матери:
— Не вякай, не подумавши.
— Передать привет, Аксинья? — спросил Никон Гаврилович
соседку.
— Ну а как же. Пускай бережёт себя, — сказала Аксинья.
— А от тебя, Ясная, кому? — обратился он к старшей Аксиньи-
ной дочери.
— Шелопуту. — Девчонка от смущения зарылась в материны
юбки. Старик улыбнулся.
В вагон набились, как сельди в бочку. Но в тесноте, да не в
обиде…
* * *
Размахнинцы нашли свою сотню в резерве и устроили там
большой праздник с подарками, приветами, рассказами.
К сотенному повару наведались в этот день только Федоски.
Остап и Ванька. Надменная Федоска не удостоилась даже при-
вет передать своим мужикам. У остальных был обед среди пала-
ток. Но сначала было построение. Вспомнили погибших, а потом
Гурин вызвал из строя Николая Забелина, который растерянно
смотрел на командира, не понимая его строгости и молчаливых
прохаживаний перед ним. Но вот Григорий остановился напро-
тив и колко посмотрел ему в глаза.
— Ну? Что? — Был он необыкновенно суров.
Николай совсем смешался, поднял плечи и непонимающе раз-
вёл руками, хоть и стоял по стойке смирно.
— Затаился? — продолжал Григорий. — В счастье своём.
Шутка, как видно не понравилась Бритоголовому. Он упёрся
взглядом в землю.
— Поздравляем с рождением сына! — выкрикнул Гурин и
засмеялся, обнимая именинника.
И грянул салют из десяти винтовок. И взлетел Николай к
облакам.
—————————— 539
В прямом смысле, конечно же, чуть пониже, а в перенос-
ном— точно.
Фрол Балябин, начштаба Русскис, Артур Кларк, часто брав-
ший смелых размахнинцев в свои дерзкие разведрейды, смея-
лись и громко хлопали в ладоши. Не отказались они и от чарки.
После выпитой «Ермолаихи» Фрол испуганно заглянул на дно
стакана, что ж это было? И рассмешил казаков.
— Семья, — сказал Русскис.
Начальник штаба Даурского фронта уважал размахнинцев за
спаянность, храбрость, дисциплинированность. Недавнее сраже-
ние за Борзю показало — седьмая, сверхнормативная сотня —
сила внушительная.
И казавшийся ему поначалу лишним при кавалерии стрел-
ковый взвод, свои пулемётчики, свой лазарет и обоз наталкивали
на размышления о разумности такого воинского устройства, хоть
и не лишённого признаков партизанщины. Но любая граждан-
ская война, это, в сущности, война партизанская. Опыт размах-
нинцев стоил изучения и обобщения.
Потому он с удовольствием присутствовал на этом семейном
торжестве, непринуждённом, не показном.
А потом был бой у сопки Тавын-Тологой. Семёновцы пре-
вратили свой последний оплот на российской земле в, казалось
бы, неприступную крепость, но удержаться там Семёнову, чтобы
нажить политический капиталец — мол, принимаю власть от вас,
белочехи, не закордонником, а борцом российским, у себя на ро-
дине, хоть и битым, но не побеждённым — не удалось.
На песчаных склонах Пятиглавой была Данилкина смерть.
От других смертей бог размахнинцев избавил.
Лежал на жёлтом откосе седой и худенький мальчишка. Смерт-
ная гримаса пощадила юное лицо. Он просто спал. Его верный
конёк ходил вокруг и выщипывал редкие жёсткие травинки.
Данилку похоронили рядом с Глашей, как он и просил. До-
мовины жутко стукнули, сомкнувшись, даже грохот салютного
залпа заглушили.
Возвратились домой весёлые и счастливые в начале августа.
Победили! Вышвырнули вон!
Иззябшим осенним листочком Флора прижалась к Гурину.
Впервые прижалась как жена. От прикосновения её ног, живота,
груди и робкого поцелуя у Григория голова пошла кругом. Он
отстранил Флору за плечи.
540 ——————————
— Попридержи, а то упаду.
Флора зарделась в смущении. Хранить всю жизнь первоздан-
ную стыдливость и девическую незащищённость — это в натуре
лишь у русских женщин. Спиридон равнодушно наблюдал за их
встречей, как и полтора месяца назад за прощанием.
Видимо, лицо Григория сильно изменилось в эту минуту, по-
скольку Карпуша крепко обхватил его по бёдрам, упёршись нога-
ми в землю.
— Адали худо тебе? — испуганно спрашивал он, задрав го-
лову.
— Это от давнего ранения … в сердце, — сказал Павел Кузь-
мич.
— В сердце? И живой? — Василий Субботин, деловой и стро-
гий, не мог пройти мимо такой ахинеи.
— От такой раны только оживают. — Павел Кузьмич хитро-
вато глядел на жену.
— Ты, Павел Кузьмич, с виду умный, а изнутри… — Василий
не осмелился сказать старику обидное слово, тряхнул винтовкой
и удалился.
Павел Кузьмич засмеялся и по-молодецки притиснул к сво-
ему плечу Прасковью.
— Ты даже не представляешь, как мне хорошо, — сказал Гу-
рин, опускаясь перед Карпушей на корточки. — Ты не огорчишь
меня своим поведением?
— Не огорчит. — Это бодрый, радостный голос старика Во-
логдина.
Как любящие родные обнялись Григорий и Дормидонт Гри-
горьевич.
Зоренька сразу вцепилась в Ермила и следовала за ним неот-
ступно.
Николая Забелина встречало всё семейство с бледной, но
счастливой молодухой в центре, да с пышным коконом в руках.
Старуха целовала Никона Гавриловича горячо, как и пятьдесят
лет назад после Маньчжурских рейдов. Дормидонт Григорьевич
обнимал всех подряд — Казачишку, Макара Чипизубова, Антошу
Попова, цыган, пушкарёвцев, но от встречи с Тимофеем как-то
незаметно уклонился. Ксения Алексеевна со слезами на глазах
протянула руки к сыну. Аксинья зарумянилась, увидав Егора Ани-
симовича Шелопутина.
— Здравствуй, Ксюша, — сказал он, волнуясь.
—————————— 541
Она прижалась к нему.
— Не плачь, родная. Бог и они нас простят.
От этих слов Аксинья расплакалась ещё сильнее, а Егор Ани-
симович, не зная, как её успокоить, гладил женщину по плечу.
Зато Сашка смело подошёл к своей избраннице.
— Спасибо за привет, Ясненькая. Это ты меня исцелила. —
был мальчишка в отглаженной казачьей форме, а на рукаве две
нашивки за ранения. Он показал рукой куда-то вдаль. Девочка
доверчиво посмотрела, и он чмокнул её в алую щёчку, чем и
поверг в смятение — Ясона нырнула под материнский локоть.
— Здорово. — Сашка протянул огрубевшую ладонь Карпуше,
за спиной которого клубилась мелкота. — Здорово, пацаны! —
крикнул Шелопут и пронзительно свистнул. В ответ послыша-
лось громкое ржание. — Следуй за мной, — скомандовад Сашка.
Через пять минут он прошествовал назад в сопровождении
быка, от которого испуганно сторонились даже взрослые. Карпу-
ша вёл под уздцы его лошадь.
— Вот такой трофей, — ответил Егор Анисимович на изум-
лённый взгляд Аксиньи. — За храбрость.
Завидев Шелопута, дружески поглаживавшего шею рогатого
чудовища, Ясненькая плотнее прижалась к матери.
— Зря ты прячешься, — сказал Сашка в широко распахнутые
глаза. — Я всё равно на тебе женюсь.
Егор Анисимович и Аксинья смущённо улыбались, будто это
они объяснились в любви принародно.
Но не только Сашка-Шелопут мог похвалиться трофеями.
Все казаки привезли с фронта по лошадке, а то и по две. Не
забыли и восемнадцать безлошадных семей. Всем доставили по
одной. Вполне возможно, что были среди них и куприяновские,
и доржиевские. Привезли и оружие. Это не мародёрское барах-
ло, а честно в бою обретённая добыча. Только Федоски пробе-
жали налегке, как упрёк извечной казачьей традиции.
В центре перрона гремел голос Васи-удивленца, державшего
двух коней на поводу:
— Азиат спешился, залёг и начал нас выщёлкивать. Один
упал, второй. И тогда я скомандовал — ложись. Ведь Максим нас
к стрельбе стоя приспособил. А когда Азиат вскакивал в седло, я
его и завалил. Пошли, — приказал он своей Благоверной и гроз-
но оглянулся на её заминку. И она поплелась за ним, с каждым
шагом всё ниже опуская гордую голову.
542 ——————————
Побывала на станции и Натали. Перекинулась обещающим
взглядом с Тимофеем и пропала. Заметила это Ксения Алексеев-
на и поникла. Анна ахнула, увидев своего Петра с перевязанной
головой:
— Боже ж мий! — Но тут же радостно засияла навстречу
мужниной улыбке.
Отметили возвращение казаки шумно, тем более, что Сабина
к их приезду постаралась. Да не долгой была радость победы.
Вскоре пошли мимо станицы эвако-эшелоны советской влас-
ти— сначала Центросибири из Верхнеудинска, а потом местной,
читинской. Теснила белая армада красные части. Даже в прибай-
кальских туннелях их не удалось задержать. И пала народная
власть в Чите 25 августа 1918 года на нескончаемо долгих двад-
цать пять месяцев. Семёнов въехал в подаренный город на белом
коне, как и полагается победителю.
Но был в запасе у размахнинцев чуть ли не месяц до этого
пасмурного первого осеннего дня весь заполненный работой. При-
ближалась уборка.
Но прежде надо было сенца заготовить, хоть и не июньского,
сочного, но всё же, и зазвенели косы на лугах. Артельками, как
при посевной, таборами за гольцами, где их встретила весёлая
табиса. Не поскупились казаки на подарки лесовику.
Тут и произошёл насмешивший всех спор Антоши Попова и
Макара Чипизубова о понятии лошадиная сила.
Возил Антоша сено к своему стогу небольшими волокушами,
а Макар на трофейном мерине — целыми копнами. Крепкую ло-
шадку, привезённую с фронта, Антоша жалел, а работал на своей
старенькой, которой век такое не потянуть. И только Макар хо-
тел сказать что-то ироничное по этому поводу, как — о, небыва-
лый случай! — молчун –Антоша заговорил первым:
— Что с неё взять? Одна лошадиная сила, — сказал он.
Макар так и остолбенел от двойного удивления — от Анто-
шиного голоса, которого года три не слышал, и от «лошадиной»
силы.
— А? И твоя, — чуть было не сказал, кляча, — стало быть, и
мой гужевик — всё равно?
— Выходит так, — кивнул Антоша.
— Ну, паря, и нахал же ты невозможный. — Макар был силь-
но задет за живое. — Да мой, если хочешь знать, десять таких,
—————————— 543
как твоя, задом наперёд к епишкиной матери утащит. И тогда он
тоже — одна лошадиная сила?
Антоша снова кивнул — так учитель сказал. А в душе ругал
себя, что высекнулся со своими познаниями. Видно, учёный с
бородкой на просветучёбе во время короткого отдыха между бо-
ями что-то намудрил. Ведь так хорошо молчать. К ним подтяги-
вались казаки. И первым спешил обеспокоенный горячим разго-
вором двух станичников Николай Забелин.
— А если я твою охапку понесу? — Макар и в самом деле
сгрёб волокушу и потащил, так что Антошина лошадка за ним
попятилась. — То во мне сколько?
— Одна лошадиная сила, — слегка волнуясь, ответил Анто-
ша.— Закон физики.
Казаки покатывались. Улыбался и Антоша. (По моим при-
кидкам, впервые за последние двадцать лет).
Работа лечит, рубцует раны. За всё более частыми шутками
отступала боль утрат.
Сладкое время наступило для Тимофея. Обязанностей по дому
и по станице он избегал, чтобы дни напролёт проводить с Натали
в лесу в верховьях Геремнака. Уйти из дома для Натали теперь
не составляло труда — уходила открыто, не таясь, словно бросала
вызов не только мужу, но и всем станичникам. Корней Федото-
вич отступился и ни в чём ей не перечил. И вроде как побаивал-
ся. Оставаясь один, хватался за голову. Не мог он постичь ни
умом, ни сердцем её измены.
«Провидцем оказался облезлый», — думал он о Спиридоне.
Удивлялся его предсказанию и огорчался, что не послушался умуд-
рённого сердечной бедой человека.
После того, как они побывали в Совете, Спиридон встретил
его откровенной издёвкой:
— Говорят, ты со своей немтухой по-новому, по-советски об-
ручился? Печатью?
— Ты Наталью не трогай. Это мне подарок судьбы на старо-
сти лет.
Бесцеремонность Спиридона была знакома Корнею Федото-
вичу, но не до такой же степени позволять себе.
— Вот уж верно, бог разума лишил, — в свою очередь возму-
тился Спиридон и хлопнул себя по ляжкам. — «Подарок». Тьфу.
Чего моей, скажи, не хватало?
544 ——————————
— Ласки, — бодро ответил Куприянов и порадовался, что
ещё раз намекнул Спиридону о его якобы мужском слабосилии.
Клавкино открытие не умирало, хоть и таилось по углам. — А у
меня её хватит и на твою Маню, — сказал он с гордостью.
Но Спиридон и ухом не повёл на куприяновскую «язву».
Знал, без колкостей мужик не может. Это уж в натуре. Могила
исправит.
— Тогда чего же твоей хватать не будет? — Подступил он к
Куприянову с таким страшным лицом, будто свою честь защи-
щал. Он был искренним в эту минуту.
— Оставь ты Наталью в покое! — закричал Куприянов, топ-
нул ногой и пошёл вон со двора.
— Иди, иди. «Подарок» не залежится. Ещё помянешь, — и
добавил, когда калитка захлопнулась. — Вот уж истинно дурак,
бабе верит…
Хозяйство Куприянова рушилось. Поля стояли чёрными. Не-
засеянными.
Огород неухоженным. Луг не скошенным. Из животины по-
чти ничего не осталось. Одну заимку он закрыл, работников уво-
лил. Старый пёс издох. Молодые, полуголодные шелудивели. Он
уже дважды примерял котомку на спину, но кинуть всё так и не
решился. Удерживали не домашнее хозяйство, а любовь к Ната-
ли и тревога за неё. Дикие любовные утехи, которые он подсмот-
рел в сосновом бору, кончиться добром не могли. Пропасть была
близка, но Натали о ней не ведала.
Чутким сердцем эту пропасть ощущал Корней Федотович
даже без вещих подсказок…
Сон и явь смешались в то утро в сознании Корнея в такой
жуткий клубок, что он испуганно распахнул глаза и долго лежал
не шевелясь, прогоняя остатки страшного видения.
Но явь оказалась страшнее сна — за окном действительно
кричал сыч — предвестник беды. Парализованный страхом Кор-
ней едва нашёл силы слезти с кровати, и в горнице смиренно
опустился на колени перед образами.
— Господи, отведи беду от моего счастья. Неужто я его не
заслужил? Прошу тебя, господи, образумь её. А я её прощаю, как
ты велишь, — шептал он и не видел, как поднявшаяся Натали с
ироничной улыбкой глядела ему в спину.
Когда он вернулся в спальню, она лежала всё так же на спине
и была очень красива в розовом полусвете. Но бесконечно чужая.
—————————— 545
Утром он попытался удержать Натали. Встал у двери. Но его
страдающие глаза её не остановили. Решительная и непреклон-
ная она двинулась на него и в дом больше не вернулась…
На этот раз Тимофей увёл Натали в глухомань старательс-
кую. Так назывались места давней золотодобычи, где было мно-
жество брошенных шурфов, незасыпанных и никак не обозна-
ченных. Этих мест избегали. Даже разливы ягод и поляны гри-
бов людей не прельщали.
Знай об этом Натали, может и насторожилась бы. Но она
была беспечна и доверчива. Не насторожил её и вчерашний ис-
пуг Тимофея, когда он узнал, что она беременна.
Как всегда они играли обнажёнными в догонялки. Тимофей,
распаляясь, ловил Натали и валил в траву. Грубые ласки моло-
дого, здорового мужчины ей нравились.
После полуденного сна, она резвой косулей метнулась от него.
Он догнал её возле круглой мелколесой куртины, какими ковар-
но обрастают горловины шурфов, и не повалил наземь, а обнял
сзади, скрестив руки на её полных грудях.
— Вот уж не думал, что ты от меня понесёшь, — сказал он
прерывисто. — Но ты никому не скажешь об этом? Иначе ты
испортишь мою большевистскую репутацию.
— Не-ка, — засмеялась Натали, запрокидывая голову, под-
ставляя губы для поцелуя.
— Ну и молодец. Идея идеей, а бабу во как хочется. — Тимо-
фей грубо нагнул её вперёд. От Дикого Могола она сходила с
ума. Чего не позволяла себе как жена, тем услаждалась как рас-
путница.
Всю ночь провёл Корней Федотович неприкаянным в осиро-
тевшем доме, и чуть свет появился у Гурина. Царапнулся в окно
и сел на ступеньку крылечка. Григорий вышел, поспешно натя-
гивая гимнастёрку.
— Что? — прежде всего спросил он, а уж потом посмотрел на
раннего гостя. — Ты, Корней Федотович?
— Я.
Гурин сел рядом. Застегнул воротник. Любовную историю
Натали и Тимофея он знал во многих подробностях — что в
станице утаишь? — и потому предрассветный визит обманутого
мужа был ему неприятен, как во все времена были неприятны и
даже неэтичны вмешательства посторонних в такие дела. А пред-
стояло, он чувствовал, именно это. Любовные треугольники веч-
546 ——————————
ны, и останутся навсегда. Судья здесь всегда не прав, даже если
он Бог, поскольку любовь слепа. Самая трезвая логика в любви
ничего не объясняет, а только запутывает. Алгеброй любовь и
поэзию не проверяют. Наука ума бессильна пред бездной души и
сердца. Длинные ресницы любимой могут позвать на геройскую
смерть, но могут сделать и убийцей. И в том, и в другом случае
несчастье будет равноценно счастью. Тут любой логарифм свих-
нётся. И всё-таки Гурин собирался поговорить с Тимофеем о его
поведении, но не находил случая, а ломиться не хотел — ничего
хорошего бы не вышло. После дезертирства и симуляции ране-
ния, Тимофей стал Гурину противен. Неприязнь между былыми
друзьями достигла высшей точки. Но большевик Раскатов вёл
себя аморально, и надо было что-то предпринять.
— Не пришла она домой с вечера, — выдавил из себя стра-
дальчески Корней Федотович. Хотел официально, как власти, за-
явить, да не получилось, настолько была сильна боль.
— М-м-м… м-может у него… она? — Едва смог произнести
Гурин от внутренней дрожи — погибла Натали.
«Ну откуда такая уверенность, чёрт побери! — мысленно при-
крикнул на себя Григорий. — Нет никаких абсолютно оснований
в чём-то обвинять Тимофея».
Корней Федотович протяжно вздохнул.
— Он один из леса прокрался.
— Кто это видел?
— Я.
— Ещё? — настаивал Гурин.
Корней Федотович растерялся. Вплетать кого-то ещё в свою
историю ему было неловко. Гурин его понял, но чувству не под-
дался.
— Хочешь, чтобы я тебе одному поверил?
— Видели Макар Чипизубов, Венедикт Пушкарёв, Аксинья
Астахова. Он на её табор вышел и…
— И? — давил Гурин.
— И Ксения Алексеевна, его мать.
— Не стыдно было беглую жену разыскивать? — спросил
Гурин с необъяснимой злобинкой.
— Тяжко. Ведь у неё такая душа. Доверчивая, нежная.
— Прости, Корней Федотович. Прости. Будем, конечно, ис-
кать. Вот рассветёт, управятся с дойкой, кормёжкой, и поднимем
народ. Иди домой.
—————————— 547
Шёл к калитке Корней Федотович, понурившись. Гурин знал,
что следующий его вопрос будет неприятен станичнику, но обой-
тись без ответа на него Григорий не мог. И он спросил:
— Куда они уединялись? Если не подглядывал, то может
слышал?
Куприянов ещё ниже опустил голову. Уши у него покрас-
нели.
— Один раз подглядел, каюсь. Но больше… ни разу. Но если
он выскочил на Аксинью, значит, в старательском углу.
Не успел Гурин к двери вернуться, как увидел Ксению Алек-
сеевну. Было видно, что спешит она к нему. На его нечаянный
взгляд в её сторону, замахала рукой. Григорий вышел навстречу.
— Здравствуй, Алексеевна, здравствуй. Заходи, желанной го-
стьей будешь.
— Удержи ты его. Поубивает он их. Ещё больший грех на
душу возьмёт, хотя и некуда больше.
— Кого поубивает? — выкрикнул Гурин. — Только этого не
хватало.
— Игната и Ваньку Федоску. Арестовал и в правление повёл.
Будто они Натали убили. А ведь это он убил. О, боже! Ты слиш-
ком милостив! — простонала Ксения Алексеевна. — Если уж я,
мать, прошу тебя о каре для него, так исполни же мою просьбу.
За это я готова пойти в ад. Господи, кого я вскормила!
Гурин не слушал стенаний Ксении Алексеевны. Он выско-
чил на воздух с карабином и дважды пальнул вверх. И сразу же
загудела станица. Сигнал знакомый — боевая тревога. Гурин за-
шагал в Совет. Застёгивая на бегу портки, за ним мчался Карпу-
ша. Флора повела рыдающую Ксению Алексеевну в избу.
Перед правлением уже колготился народ — пеший, конный,
вооружённый. Гадали, кто что мог — белые прорвались, мятеж в
Зубаревской, Читу чехи захватили, уходить будем. Кто-то даже
видел нарочного. Но всё разъяснилось в одну минуту.
Тимофей разъярённый выпихнул на плац Игната и Ваньку
Федоску. Был он бел и махал наганом.
— Вот убийцы. Они только что признались. Ну! Говорите
всем, что мне говорили, — кричал Тимофей. — Быстро!
— Я, я, я, — лепетал безостановочно Игнат.
— Ну! — Этот грозный окрик относился к Ваньке. И тут же
толчок дулом нагана в горло. — Ну!
548 ——————————
— Я…Я…Я…Я же только что из Шилки приехавши, люди! —
завопил Ванька, хоть этот отчаянный шаг и мог стоить ему жиз-
ни, но он увидал Гурина, а это — спасение. — Я не мог. Люди!
— Прекратить! — Голос у Гурина был властным, отрезвляю-
щим. — Немедленно! — Он подтолкнул Тимофея к двери правле-
ния. Кроме них в избу вошли Дормидонт Григорьевич, Николай
Забелин и Павел Кузьмич Еримеев.
— Руки, — вдруг полушёпотом приказал Гурин Тимофею. —
Покажи руки. Тимофей сунул наган в кобуру и выставил вперёд
руки, как школьник перед учителем. Ладони, пальцы и даже гор-
бушки кистей раскатовских рук были в мелких и крупных ссади-
нах и царапинах.
— Много же тебе пришлось камней перетаскать, — сказал
Гурин.
Не всем эта фраза оказалась понятной, но Тимофей её понял.
— Как ты смеешь? — взвился он. — Меня, красного команди-
ра, подозревать в убийстве.
— А откуда ты взял, что Натали убили? Я точно знаю, что
она сбежала к дружку — офицеру. — Гурин с улыбкой смотрел на
Тимофея.
— А? — на секунду опешил Тимофей, но улыбка Гурина была
красноречивой. — Да я… Да ты только посмей. — Тимофей вых-
ватил наган и направил его на Гурина. — Только шевельнись.
Контрик. Грамотей. Чистоплюй. Таких, как ты, душить надо в
первую очередь. Вы погубите революцию. Ты за это ответишь. —
Тимофей выскочил. Дверь захлопнулась. От него шарахались,
как от прокажённого. Он бежал по живому коридору.
— Оставь, Николай, мужиков с десяток. Остальных отпус-
ти,— сказал Гурин. — Пару подвод снарядим и двинемся.
Когда они вышли из Совета, плац был пуст. На ступеньках
правленческой избы в затылок один другому сидели Игнат и
Ванька. Из проулка вывернулись на подводах Трофим Еримеев
и Харлампий Пичуев. К поисковой группе присоединился Кор-
ней Федотович.
— А нам куда? — почти в голос панически кричали Игнат и
Ванька. — Ведь он снова арестует нас.
— Идите домой, — сказал Дормидонт Григорьевич. По дого-
ворённости с Гуриным он вновь оставался «на хозяйстве».
Из старательского угла отряд вернулся во второй половине
дня.
—————————— 549
Натали привезли под рогожей.
— Столкнул в шурф и забил насмерть камнями, — сказал
Гурин Дормидонту Григорьевичу.
Женщины посмелее откинули рогожку с головы покойницы.
Всех испугала улыбка на полных, ещё не посиневших губах На-
тали. Ею она словно говорила — я испытала счастье любви и
умираю с радостью.
— Вот и разберись, — сказала высокая казачка. — Может над
нами однолюбками смеётся?
— Тебе, Дормидонт Григорьевич, всегда достаётся самое ве-
сёлое — зови старушек, пускай обряжают. Завтра похороним по-
людски, — сказал Гурин.
Корней Федотович взял вожжи из рук Харлампия и напра-
вил подводу к своему дому.
* * *
А по рельсам грохотали мимо Размахнинской составы. Со-
ветская власть в Забайкалье доживала последние часы. Удобное
время для всякой гадости. Этим и воспользовался Тимофей. К
вечеру 26 августа он исчез. А 27-го утром задрожали стёкла в
дежурке, и на станционные пути, настороженно шевеля дулами
орудий и пулемётов, вполз бронепоезд «Мститель». Спиридон
вышел на перрон в красной фуражке. Замедлила ход и останови-
лась мрачная махина, одетая в броню от макушки до пят. В сере-
дине состава недовольно пыхтел мощный шведский «Де Капот».
В самой большой чёрной коробке открылся люк и из него вышел
офицер. Постоял. Огляделся, катнув глаза по сторонам, и напра-
вился к Спиридону. По форме — всё чин-чином, а по содержа-
нию — мрачно. Шёл словно по вражеской территории. Нисколь-
ко не удивился, что не встречает Размахнинская, в отличие от
Пушкарёвской, хлебом-солью.
— Когда прошли красные составы? — спросил глухим го-
лосом.
— Вчера, — ответил Спиридон.
— А ваши краснозадые смылись?
— Не докладывали. Маршрут следования готов.
— А меня они били. — Игнат попытался сгладить отцовскую
дерзость.
— Сразу видно, что мало, — сказал офицер, направляясь к
чёрной квадратной дыре открывшегося люка.
550 ——————————
— И чуть не застрелили. — Не унимался Игнат.
— Не переживай. Это сделаем мы. — Офицер оглянулся и
так посмотрел на Игната, что у парня малая нужда сама собой
приключилась. Задрал он правую ногу и тугой, прерывистой стру-
ёй побрызгал на телеграфный столб. Повернулся и поскрёб назад
босыми ногами, подняв облачко пыли.
Офицер ещё раз изучающе огляделся и скрылся за броней.
Если есть лицо-символ жестокости, то именно такое лицо было у
этого офицера. Это был матёрый, безжалостный волк войны.
— Поменяли кукушку на ястреба, — сказал Спиридон, когда
бронепоезд миновал восточный семафор.
После ухода бронепоезда отнесли на кладбище Натали, а
под вечер Фастина родила мальчика и назвала его Сергеем. Не
в честь его отца, а в память о Сергее Мамалыге, своей несосто-
явшейся судьбе. И непонятно было станичникам, когда они слы-
шали потом:
— Мамалыга, ты моя.
Роды и похороны в один день древние старухи истолковали
как худую примету:
— Не будет Фастине счастья, как и матери её, Флоре.
Ну, гадания и предсказания — это женское дело. А у мужчин
были другие заботы. Один по одному стекались казаки в правле-
ние, чтобы погоревать о несостоявшемся будущем, сообразиться,
как быть дальше. Уходить или оставаться? Ответь им кто-ни-
будь на этот вопрос однозначно, и они занесли бы имя его в свои
домашние святцы. Но такого человека не было и быть не могло,
так как станица было красной, а цвет у власти поменялся, зна-
чит, быть разбору скорому, неправому и кровавому. Гурин был
строг, собран, но нисколько не напуган, да и на лицах станични-
ков страха не видел. Тревогу, да. Но не страх.
— Это не надолго, казаки. Это — агония старого режима.
Отторгнутое народом вновь не прирастает. Понять бы это вся-
ким Семёновым, Колчакам, Врангелям да приняться бы за общее
дело — восстановление России, дать бы народу лучшую участь,
уж хватит самим-то, пожили, целые века, как сыр в масле ката-
лись, — сказал Гурин убеждённо, но ровно, без митингового па-
фоса.
— Али не могла верхушка по-другому с этими чехами скуме-
кать? — Это был злой вопрос Серафима Голощапова. — Такое
сотворить. Без ихней помощи разве б такое случилось.
—————————— 551
Что ответить мужику? Кто ответит? Кто разъяснит челове-
ку, что по соображениям каким-то неведомым его предали?
— Мелькнуло милое времечко, как Епишкино счастье, и сно-
ва господа, будь они прокляты, — сказал Казачишка, не прибавив
своего любимого — задом наперёд.
— Что будем делать с флагом? — спросил Гурин.
— Гусей незачем дразнить, — сказал Дормидонт Григорье-
вич.— Снимем. Спрячем. Ему ещё висеть да висеть, тканина но-
вая. Чтобы за него на бабах и детях не отыгрались. На домах
наших, на хозяйстве. Он им, как быку красная тряпка. А повесим
российский, но не белый, да повыше, чтоб со станции видно было.
И вдруг загудела земля, задрожали стены, зазвенели стёкла,
а по ночной станице полоснули яркие белые лучи. В Совете на
несколько секунд стало светлей, чем днём.
— Броневик назад промчался, — сказал Василий Субботин,
тряхнув свою неразлучную на плече.
— Идите по домам. Если что, часовые шумнут. Будем ухо-
дить в тайгу. Дело, разумеется, добровольное, но на милость бе-
лых не надо рассчитывать. Уж мы-то им соли насыпали.
Гурин остался один, и тут в опустевший Совет ворвалась
взволнованная Агриппина и начала прямо с порога:
— Что ж это деется, Григорий? Мать заупокойную свечу на
живого сына поставила!
— Ксения Алексеевна? — Ахнул Григорий.
— Она, она. Бедная, бедная. Такой грех на душу взяла. Это
что же за выродок такой!
А назавтра по путям попёрли на восток составы. Два первых
прошли без остановки, а третий остановился. Солдатня в незна-
комой форме заполнила перрон, пошла по дворам с меной все-
возможного мужского и женского белья, обуви, верхней одежды
на хлеб, молоко, картошку и мясо. Некоторые ловили кур. Со
двора Серафима Голощапова увели трёх овец, у Ильи забрали
поросёнка. А вот Сонька своих кур защитила — выскочила с ко-
чергой и отмутузила ею двух шелудивых. Макар Чипизубов тоже
не дал себя обидеть — мягко так высвободил повод из рук ино-
земца со словами:
— Без коня мне несподручно, — и отвёл упиравшегося и бор-
мотавшего что-то налётчика за калитку. Иными словами, вежли-
во выставил. Зато Аксиньины девчонки встретили иноземца та-
ким воем, что он зажал уши и бросился со двора. А навстречу
552 ——————————
ему Ермил с исподлобным взглядом. Залопотал что-то извини-
тельное воин, руки к груди стал прикладывать. А на цыбиковс-
кий двор они и войти побоялись. Стояла там Василиса с вилами
в руках, будто легендарная старостиха при французском наше-
ствии.
Однако большая группа вояк предпочла другой промысел.
Разузнав, где находится кладбище, солдаты с офицером двину-
лись на гору. Оттуда они возвратились с мраморными надгроб-
ными плитами на горбах или под мышками, а двое крепких, мус-
кулистых несли беломраморного скорбящего ангела с могилы Ана-
стасии Архиповой. Офицер опекал их. На сумрачные поглядыва-
ния казаков, стоявших у ворот Николая Забелина, он сказал оду-
шевлённо, явно довольный ценной находкой:
— Искусство. Музей надо. Люди смотреть будут, восхищаться.
Казаки промолчали. Двое отставших от основной группы, бе-
жали с горы с какими-то медными, от времени уже зелёными
посудинками для цветов. Увидав казаков, юркнули в узкий про-
улок, где чуть не сбили с ног Казачишку.
— Задом наперёд! Чтоб вы скисли, — выругался старик.
Он был сердит. Только что встретил ворюгу-офицера, едва
не лишился чувств при виде украденного памятника и смело за-
городил дорогу мародёрам.
— А братская могила вам не нужна, задом наперёд? — спро-
сил он, дрожа от презрения к грабителям. — Могу показать.
— Нет, нет. Спасибо, — ответил офицер и снова приложил
руки к груди. Видно, такая милая привычка была у этого воспи-
танного человека.
— Какая только шваль не терзает Россию. И эти туда же.
Братья-славяне называются, — сказал Николай Забелин.
— Это от междоусобицы. — Никон Гаврилович вздохнул. —
Но вернётся народная власть и турнёт их всех под задницу к
Епишкиной матери. — Дед не ругался даже таким не греховным
ругательством, а тут не выдержал. Казаки заулыбались.
— Если комиссар говорит, значит так и будет. — Трофим
Еримеев распрямился, раздвинул плечи.
Но как же далеко было до возврата народной власти! И всё-
таки нет ничего бесконечного. Мрачным столетием проползли
двадцать шесть месяцев семёновщины, но никто не знал, что крас-
ная колесница уже начинает сечь головы и оставит далеко поза-
ди белогвардейскую жестокость.
—————————— 553
До середины октября размахнинские казаки хоть и с боль-
шими предосторожностями, в тайниках, жили при семьях. Вяло
двигались по двору, как засыпающие мухи. Вечерами сходились
помолчать у кого-нибудь на окраине. Ермил уныло тюкал топо-
ром на своём срубе. Как безвольный человек топит свою тоску в
вине, так и он, человек волевой, пытался убить гнетущую тоску
безрадостным трудом. Неопределённость смяла и его. Топор ва-
лился из рук. Он подолгу сидел на бревне, низко опустив голову.
Приходила Зоренька, прижималась к нему. Безысходность и от-
чаяние, как лёд на робком весеннем тепле, таяли, и он виновато
улыбался жене. Когда атаманом вновь стал Венедикт Пушкарёв
и кончилось странное безвластие, стали покидать станицу. Кто-
то забрался на заимки, загодя завезя туда провиант, кто-то ушёл
в партизанский отряд Ивана Кузьмича Бурдинского. Здесь Гу-
рин неожиданно для себя встретил Тимофея Раскатова, однако о
том, что он убийца, никому не сказал, может потому, что Тимо-
фей воевал храбро, часто ходил в разведку и на встречи с под-
польщиками.
Тогда и произошёл случай, о котором знали только двое —
Тимофей и капитан белогвардейской разведки Колизин.
— Ну, смелее. Где Бурдинский намерен укрыться? Ну! Слово
офицера, никто об этом не узнает. А ты сохранишь себе жизнь.
— В урочище Загдагачи, — сказал Тимофей.
Колизин спрятал наган в стол.
— Ты свободен, — сказал он.
Отряд был боевой, но судьба его оказалась трагичной. После
занятия нескольких сёл на реке Шилка, обеспокоенный Семёнов
бросил против него две сотни казаков, роту пехоты с пулемётами
и артиллерией. Бои были жестокими, силы неравными, и парти-
заны отступили в таёжную падь Загдагачи, где внезапно были
встречены белыми, окружены и разбиты. Спастись удалось чет-
верым: Гурину, двум братьям Сущих и Петру Красноярову. По-
гибли ещё несколько размахнинцев-отрядников, но и оставших-
ся в станице судьба не пощадила. Здесь потери были больше, чем
фронтовые.
Ярую «прополку» устроил в Размахнинской подполковник
Рюмкин. Естественно, по особому приказу Семёнова, считавшего
размахнинцев едва ли не главными виновниками «несчастья» под
Борзей.
554 ——————————
Каратели нагрянули не по железной дороге, как того ожи-
дали и к чему готовились станичники, а рано утром из-за реки
и, взяв станицу в кольцо, сразу же пошли по дворам и избам,
разумеется, по наводке атаманских приспешников, среди кото-
рых особенно отличился Ванька Федоска, за что без огласки,
конечно, получил от подполковника толстую пачку денег. Но
Игнат никого не выдал, хоть и мечтал отомстить за перетрух
Тимофею, поймать его и сдать белым. Но Тимофей в свою из-
бёнку, где усыхала от не осиленного горя Ксения Алексеевна,
ни разу не появился. Другие казаки приходили, и Игнат знал об
этом.
Улов получился солидным: Николай Забелин, Илья Цыби-
ков, Трофим Еримеев, двое Голощаповых, Рингин, привезший
лекарство для звонаря и известный белякам, как отличный крас-
ногвардейский стрелок, один путейский, Никон Гаврилович Раз-
махнин, Дормидонт Григорьевич Вологдин. Его привели позже
всех — поймали за околицей. Он хотел предупредить соседей —
бойцетуйцев, что каратели в Размахнинской. Всего было схваче-
но шестнадцать человек.
Стариков Размахнина и Вологдина вывели из толпы, и к ним
обратился подполковник Рюмкин.
— Вам господа, старперы, товарищи станичные комиссары,
ведь так вас называют в станице?
— Так, так, — нетерпеливо подтвердил Никон Гаврилович.
— Так, — степенно согласился Дормидонт Григорьевич.
— Вам, — продолжал подполковник, — мы окажем особую,
высшую честь — вы умрёте под шашками. И знаете, зачем мы это
сделаем?
— Чтобы все знали, как умеют умирать красные казаки, —
сказал Дормидонт Григорьевич.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — усмехнулся Рюмкин. — Все
смелы до первого замаха. Мы это сделаем в назидание всем пре-
дателям родного казачества.
— Кто предатель, рассудит время. Народ от святой мечты вы
даже кровью не отвратите. — Дормидонт Григорьевич твёрдо по-
глядел в глаза карателю.
— Гоните их к реке, — приказал подполковник, поднимаясь
на крылечко правленческой избы, над которой поникло шеве-
лился серенький российский флаг.
—————————— 555
Со стариков сорвали шубы и шапки, толкнули лошадьми в
спины. Рядом с высоким, широким, чуть сутуловатым, крупно-
головым, пышнобородым и седым Дормидонтом Григорьевичем
гололицый, с редким серебром в прямых чёрных волосах, сред-
него роста, сухощавый и прямой Никон Гаврилович выглядел
едва ли ни подростком. Когда шестеро всадников гнали стари-
ков через заснеженный луг, Игнат сказал:
— Сейчас из них рагу сделают, — и засмеялся. Но под суро-
вым взглядом отца смолк. Спиридон поёжился. Он давно усвоил,
что зло обратимо.
На берегу протоки засверкали шашки. Но и второй, и тре-
тий, и десятый удары не лишили стариков мужества, не выбили
из них мольбы о пощаде или непроизвольного вскрика. Они об-
нялись и стояли, залитые кровью, пока два дюжих молодца, по-
ловчее примерившись, не развалили их наискосок. Только тогда
они медленно осели на землю.
— За мечту мстят. Дураки, — сказал Спиридон.
— А этих расстрелять! — крикнул подполковник, наблюдав-
ший за казнью стариков.
Исколотых штыками и избитых прикладами арестованных
погнали вверх по проулку и остановили на горе, метрах в трид-
цати от Московского тракта. Поставили шеренгой перед строем
палачей. Как ни отгоняли женщин, старух и стариков, они шли
за своими.
А в последний момент, когда были вскинуты винтовки, когда
с пухлых уст молоденького, красивого сотника слетели заучен-
ные слова:
— По изменникам Родины! По предателям казачества! — и
полетело вслед за ними последнее, резкое — Пли! — Зоренька
встала рядом с Ермилом, взяв его привычно за локоть. И грянул
залп. Щербатый и злой казак, которому не везло с женщинами —
он брал их всегда силой — не пощадил молодой казачки, не про-
стил ей красоты и верности. Он навёл мушку своей винтовки с
сердца Ермила на её сердце и нажал курок. Зоренька удивлённо
ойкнула и с виноватой улыбкой посмотрела на Ермила, тоже
убитого насмерть меткими стрелками. Но в этих двоих, они уби-
ли и третьего.
Утром, встав с постели, Зоренька взяла руки Ермила в свои
и приложила их к своему животу. Он ощутил слабые толчки под
556 ——————————
ладонями. Взволнованный, обнял жену, прижался к ней. Его уве-
ли из недостроенного дома, куда он спрятался, не успев добежать
до тайника за коровником.
Казалось, гроза пронеслась над головой Виссариона Лихано-
ва, на свою беду оказавшегося в станице при облаве. Агриппина
спрятала его в стоге сена. Никого не найдя в избе, каратели ушли.
Но спускаясь с горы после расстрела, Щербатый вдруг снова
завернул к ней во двор и прямиком затопал к стогу.
— Вылазь, или штыком пырну, — сказал он.
Сено зашевелилось, и Виссарион выбрался из укрытия. А в
это время Агриппина стояла на коленях пред образами:
— Спасибо тебе, Господи, что спас его. Ведь у него трое маль-
цов. — Но когда глянула в оконце, силы покинули её. Щербатый
вёл Виссариона со двора мимо Ваньки Федоски.
Казнили тут же, в проулке, поленившись отвести на гору.
Раздели, оставив лишь в поношенных брюках, нательной рубахе
и носках.
— Сымай, сымай. Легче бегать буде, — ухмылялся Щерба-
тый, аккуратно водружая добротную шубу Виссариона на стойку
плетня, и все присутствовавшие каратели поняли — это он для
себя, а потому сразу же хапнули сапоги, тёплую суконную руба-
ху, рукавицы и шапку. Не богато жил Виссарион, но поехал в
гости к тёте и оделся во всё лучшее.
На длинной верёвке его привязали к хвосту лошади, и Щер-
батый вскочил в седло. Сначала Виссарион бежал, потом упал и
волочился по мёрзлым колдобинам, бревном перекатываясь на
поворотах.
Брючный ремень на нём лопнул, брюки сползли на щико-
лотки, вывернулись и тащились следом. Изодранное исподнее
было всё в крови. Когда Щербатый отрубил верёвку возле его
разбитых до месива рук, Виссарион был мёртв. Щербатый отвя-
зал верёвку с хвоста лошади и, сунув её в перемётную сумку,
шагнул к шубе. Но колышек был пуст, а Ванька Федоска уди-
рал с нею вниз по проулку. Щербатый верши кинулся за ним.
Он затоптал бы воришку, если б тот не прыгнул за плетень,
бросив добычу.
Агриппина плакала, вцепившись руками в подоконник, и не
могла подняться с пола. У неё отказали ноги. Пришедшие стару-
хи затащили её на кровать и занялись Виссарионом — обрядили
прямо во дворе в принесённое, поскольку у Агриппины ничего из
—————————— 557
мужских одёжек не имелось, а старики отвезли его на горку к
расстрелянным.
Много лет спустя на месте гибели размахнинцев появилась
скромная деревянная пирамидка с жестяной звёздочкой наверху.
Доски красили суриком, чтобы дольше сохранились, а фамилии
подновляли белой масляной краской. Не уверен, что к тому вре-
мени помнили всех погибших станичников. Но, как говорится,
спасибо и за тех, кто есть, даже если без имён и отчеств. Живых
не бережём, а что уж о мёртвых помнить. Зачем их тащить в
светлое будущее. Пускай остаются в тёмном прошлом.
Вологдин Дормидонт Григорьевич
Размахнин Никон Гаврилович
Лиханов Виссарион Львович
Мещеряков Михаил Александрович
Шведов Максим Ильич
Соболев Пётр Петрович
Цыбиков Иван…………………
Забелин…………. …………….
Страшное время пережило Забайкалье. Ошибочка, а скорее
холодный расчёт кремлёвцев — спасая большое, о малом не ду-
мать! — дорого обошёлся Сибири, оказавшейся разменной мо-
нетой у политиков. Трёх казачьих полков хватило бы вполне
для охраны чехов, а зауралье прокормило бы эти сорок тысяч,
тем более, что до мятежа и словаки, и чехи, и сербы охотно
трудились у русских — на стройках, на фермах, в пекарнях,
слесарных мастерских, т.е. на шее у революционной России не
сидели. Но выбран был путь радикальный — избавиться. Доро-
го показалось содержать. И во что это вылилось? В трагедию,
до сих пор до конца не раскрытую. Но это в нашей натуре,
экономь на спичках, чтобы спустить на водке. Нет у нас страте-
гического мышления Запада. Наши руководители — заплатни-
ки. Не от того, что латки на штанах. Об этом и подтянутых
животах они и в суровейшие голодные годы понятия не имели,
насыщаясь ежедневно вдоволь. Они заплатники — по мышле-
нию. А кто помыслил смотреть чуть дальше собственного носа,
тому его укоротили по самые плечи.
Побольше бы сердца к своему народу.
Жестокость семёновцев не знала границ. Действовали один-
надцать стационарных застенков смерти. Самый знаменитый —
Маккавеевский.
558 ——————————
Истерзанных людей увозили за Ингоду и спускали под лёд
живьём, или сжигали на костре. Но борьба против ставленника
мирового капитала (что за рассуждения в конце девяностых!) не
стихала ни на один день. Сразу после падения Читы превратив-
шись из открытой в партизанскую. Отдельные успехи по усмире-
нию народа не принесли семёновцам победы. Кочующие фронты,
что подземные родники. Их ни пулями, ни камнями не закидать.
Атаманские сотни, взводы, роты присоединялись к полкам парти-
занским.
Понимал ли Григорий Михайлович, что не сможет долго про-
держаться без подпора японских штыков, американских долла-
ров и услуг алчных наёмников? Думаю, да. Он был человеком
вовсе не глупым. Но.. Но человеком умершего мироощущения. В
его сознании и мысли не водилось, что власть может быть народ-
ной, что выбор народа неоспорим, что власть — это огромное
каменное здание, всегда надобно строить снизу. Только тогда оно
будет прочным и долговеким, и не похоронит под своими облом-
ками правителей. Изначально антинародные, или ставшие тако-
выми, режимы долго не существуют. Познавшего свободу цепи
не удержат. И застенки в этом не помощники.
Вот что писал Колчак Деникину:
«Крайне тяжело положение Дальнего Востока, фактически
оккупированного японцами, ведущими политику хищнических
захватов. Поддерживаемые японцами так называемые атаманы
Семёнов, Калмыков, Гамов со своими бандами образуют враж-
дебную мне группу и до сих пор вопросы с ними не улажены, так
как японцы открыто вмешались и воспрепятствовали мне воо-
ружённой силой привести в повиновение Семёнова. Последний
является просто-напросто агентом японской политики, и деятель-
ность его граничит с предательством».
В конце 1920 года Семёнов, в который уже раз!, бежал в
Китай. В 1945 году он был там арестован советскими чекистами,
а в следующем году по приговору Верховного Суда СССР —
казнён. Как и его помощники — Родзаевский, Бакшеев, Власьев-
ский, Шепунов, Михайлов.
* * *
Гурин вернулся в станицу двадцатого февраля двадцать вто-
рого года, вскоре после Волочаевских боёв и взятия Хабаровска.
Демобилизовали его, а в сущности списали, по причине двух тя-
—————————— 559
жёлых ранений. Отпартизанил он и повоевал в регулярной ис-
правно. Пришёл с именным «Браунингом» и тремя благодарнос-
тями от красного командования.
Такой унылой он станицу и представить себе не мог. С оста-
новками прошёл по некогда шумным улицам и ужаснулся запус-
тению: по сугробам кое-где редкие санные колеи, брошенные избы,
сожжённые амбары и конюшни. От спиридоновского красавца-
тока — остались одни головёшки. Правленческая изба — с дыра-
ми на месте окон и дверей. Всюду поваленные заплоты и плетни.
И чёрный остов Архиповского дома на холме, как символ про-
нёсшегося урагана.
Богатая станица, слава былого Забайкалья, выглядела ни-
щенкой. Чахлыми, нищенскими были и редкие дымки над кры-
шами уцелевших изб. Досталось бедняге Размахнинской! Да толь-
ко ли ей? Полстраны поставили кремлёвцы на поток и разграб-
ление.
Но было и новое. «Уполномоченный ЗабЧК Тимофей Раска-
тов», — прочитал Гурин на дощечке и дёрнул правым уголком
рта.
Вновь испечённый уполномоченный, статный, пышущий здо-
ровьем, без шапки, в накинутой на плечи длиннополой, утеплён-
ной командирской шинели, вышел к калитке, увидал из окна
Григория. Молча подал руку, сказал:
— Как видишь, нам снова вместе работать. Тут я временно, —
Тимофей кивнул на свою избёнку. — Намерен обосноваться в
Совете. Так что принимайся за работу.
— Изберут — примусь, — ответил Гурин.
— Кому здесь избирать? Людей и половины не осталось. —
Тимофей хмыкнул.
Не станичников, людей. Многое он сказал о себе этим безли-
ким и жёстким термином лихолетий, когда нет отдельного чело-
века, а есть взвод, рота, армия с таким-то количеством людей.
Аесть ещё — людские резервы.
— Считай, что ты — председатель, — сказал Тимофей бодро.
— Абсолютно не уверен.
— А я невозможно как уверен. — И снова как-то странно,
покровительственно что-ли, ухмыльнулся Тимофей, словно он
правил миром.
— Невозможное уже в прошлом, — сказал Гурин. — У меня
два ранения. Еду в Иркутск на лечение. А там видно будет.
560 ——————————
— Смотри, упустишь хорошее место. Подберу другого.
— Подбирай, если валяется.
Его встретили Флора и Карпуша. Пилили во дворе чёрную
корягу, приволоченную, видимо, с реки на кособоких санках, и
кинулись к нему, полузнакомому, и сами едва им узнанные.
Флора в старой шубе в подпояску и почему-то в чёрном платке.
Карпуша в стёганом сером армяке, с подвёрнутыми рукавами.
Вытянувшийся. Оба бледные, исхудавшие. Четвёртый год они
перебивались, чем бог даст. Письма от него получали, ответы
писали бодрые и с нетерпением ждали домой. Обнялись, расце-
ловались. А после был скудный праздничный ужин и долгий
ночной разговор. Тревожный, опасливый и безнадёжный. Ожиз-
ни своей и станицы поведала Флора. Своими думами поделил-
ся Григорий.
— С Карпушей мы уехали на Аргунь сразу после твоего
ухода в партизаны. А вернулись осенью двадцатого, когда семё-
новцы бежали. Как наши пришли, народ зашевелился. Письмо
написали к твоему командованию, чтобы отпустили тебя на дол-
жность в станицу. Но как появился Раскатов, да прибил вывес-
ку, станица сразу притихла. Он один живёт в избе. Ксения Алек-
сеевна в конце восемнадцатого умерла. Кое-кто из взрослых к
нему украдкой ныряет. Но больше — мальчишки. Из них он
доносчиков сделал. Все сидят в своих норах и боятся друг дру-
га. Он вызывал уже к себе Елизара Красноярова, Агриппину,
Антошу Попова, Венедикта Пушкарёва какие-то бумаги на них
составлял, о других расспрашивал, как вели себя при белых,
что говорят о советской власти, о временных трудностях. Вот к
тебе кто-нибудь вышел, руку пожал? Нет. И в гости не пришёл,
потому что Гурин мерзавец, оболгавший честного большевика
Раскатова.
Только теперь Гурин понял, что уныние станицы не от раз-
рухи, а от унылого состояния духа станичников. Беды бывали и
раньше, но казаки распрямлялись за год-два, зарубцовывались
раны, и вновь звучали песни. Теперь же, так казалось Гурину, им
не звучать никогда. Тут было, как на кладбище. Состояние бе-
зысходности овладело неунывающим, наивно-романтичным Гу-
риным. Если в последние два года в его душу хоть изредка про-
рывалось солнышко надежды на лучшую жизнь, вселяемое энер-
гичными советскими и партработниками — умницами, оптими-
—————————— 561
стами и патриотами, то сейчас, по приезде в реальную обстанов-
ку, вновь сгустились смятенные сумерки.
Ему непонятна была глупая идеологизация общества, когда
лодырь, дурак и болтун — эта полова трудовой жизни — являют-
ся «своими», тем паче с партийным билетом, а труженик, хозяин,
но без этой бумажки — ничто, или даже враг. Железная метла
чисток и проверок должна была обеспечить победителям покор-
ность и единодушие масс.
Каким-то шестым, а может шестнадцатым чувством он уга-
дывал, что скоро для него наступит непроглядная ночь. Глядел
он на себя и других и видел, что красивые, здоровые и уверенные
в своём будущем люди, вернулись после победы раздавленными,
смятыми, словно какой-то безжалостный пресс выжал из них
радость жизни и достоинство.
Утром не хотелось вставать. Сидел в постели и, обняв Кар-
пушу, смотрел отрешённо в замёрзшее окно. Завтракали возле
него. Флора была счастлива.
— Надо на охоту сбегать, — сказал Гурин, умывшись. — Так
нельзя. На одной картошке вы долго не протяните.
— А как же без винтовки? — спросила Флора.
— Кто-нибудь на денёк одолжит. Вечером жарёху устроим. —
Гурин потискал притихшего Карпушу.
— Все винтовки у Тимофея. Сдали по предписанию за два
часа, — сказала Флора. — Вот это и есть настоящая кончина
казачества. Но Фастина стреляет. Я тебе забыла сказать, ведь
они вроде как поженились.
Гурин непонимающе смотрел на Флору, и она пояснила:
— Да, да. Тимофей и Фастина. Так что мы породнились.
Ничего не сказал Григорий на её горькую усмешку. Но стало
понятно поведение Тимофея при вчерашней встрече. Оно было
именно покровительственным.
— Вот и возьму у неё, — сказал Гурин.
Пять патронов и винтовку Фастина дала до вечера. Гурин
подремонтировал салазки и ушёл на промысел перед полуднем.
Встречал его один Карпуша. На разделку кабаньей туши пришли
Антоша Попов и Павел Кузьмич Еримеев. Винтовку Фастине
Гурин вернул по-светлу с изрядным куском мяса. Подарок-плату
в руки она не взяла, показала рукой на угол стола — положи.
Глазастенький, черноволосый мальчик с любопытством смотрел
562 ——————————
на незнакомого дядю. Гурин улыбнулся ему. Мальчик застеснял-
ся и закрылся локтем.
А назавтра произошло чрезвычайное событие — среди бела
дня объявился Комогорцев. Вошёл в калитку бывшего шеломен-
цевского дома, обнажил седую голову и встал перед сыном на
колени. Может прощение просил, а может прощался, так как слы-
шал за спиной своей сначала неясный мужской говор, а потом
резкий окрик рядом:
— Встать. Руки на затылок.
А он стоял на коленях и не сводил заслезившихся глаз от
мальчика, смело приблизившегося к нему и протянувшего над-
кушенный калач. Затряслись чёрные, обветренные губы у суро-
вого мужчины, по серым, щетинистым щекам скатились две то-
ропливые крупные слезины. Чтобы не обижать сына, откусил
кусочек от калача, улыбнулся.
Он ждал этой встречи один на один двое суток, прячась в
чьём-то заброшенном сарае. Видел горестное лицо только что
приехавшего Гурина и самодовольное — Тимофея Раскатова, вы-
шедшего поутру от чужой жены.
После короткого, но профессионального обыска, свершённо-
го Тимофеем, его повели за околицу. Уходя на расстрел, Комо-
горцев дважды оглянулся на сына и весело подмигнул. На Фас-
тину он не взглянул даже мельком. Выскочив на говор и шум в
одном платье, она стояла растерянная. Затем схватила сына, от-
шлёпала его беспричинно и утащила в избу.
Шёл Комогорцев основательной мужицкой поступью, будто
не последние шаги делал, а только-только начинал длинный жиз-
ненный путь, во время которого ещё успеет насмотреться и на
голубое небо, и на белые снега, и на сказочную заингодинскую
даль. Шагал без замешкавшегося конвоя. А заминка произошла
от того, что процессию догнал Гурин.
— Так нельзя, Раскатов. Меру наказания определяет суд. —
Григорий встал перед Тимофеем. Он тяжело дышал. Руки тряс-
лись. В груди хрипело. — Ты можешь его только арестовать. Я не
допущу произвола.
— А я тебя ни о чём и спрашивать не буду. Это — военный
преступник. ЧК поступает по законам военного времени. Веди-
те,— крикнул Тимофей, и трое конвоиров бросились вдогонку за
Комогорцевым. Это были Ванька Федоска, покаявшийся за про-
шлые грехи и оказавшийся очень полезным Тимофею, Василий
—————————— 563
Субботин, не преминувший удивиться при виде Гурина, и тре-
тий, незнакомый.
Комогорцева привели в овраг, где проводил стрельбы Мак-
сим Шведов. Остановился, где приказали. Повернулся, снял с
плеч шинель, аккуратно свернутую опустил на снег, сверху поло-
жил папаху и ремень. Оглядел, что может ещё сгодиться людям.
Но сапоги, гимнастёрка и брюки были старыми. Распрямился и
глубоко вздохнул, как перед тем, чтобы взяться за чапиги. После
залпа лёг на бок неспешно, основательно, будто проделывал это
не раз. А может в запоздалом назидании всем тем, кого он рас-
стреливал, кто ползал перед ним на коленях и молил о пощаде, и
даже после смерти не хотел умирать, дергаясь и хрипя?
Думаю, в эту последнюю минуту он исправил всю свою жизнь
и предстал перед Создателем не заурядным военным, а безраз-
гибным землепахом, каким истинно и был.
Потемну к Гурину приплёлся пьяный в дупель Василий. Был
он без своей неразлучной винтовки, но зато с какой-то унылой
женщиной, так и не шагнувшей дальше порога.
— Скажи, здравствуйте, — закричал на неё Василий, и жен-
щина поклонилась. Что-то прошептала.
— Ему за это не поздоровится, Гриша. Ты — прав. Есть суд,
есть дознание, есть присяжные. Я это знаю. Не поздоровится, —
бубнил он, то и дело роняя голову на грудь и вроде бы даже
засыпая. Но вот, наконец, поднялся, зло крикнул женщине:
— Скажи людям до свидания, — и пошёл к двери.
Когда они вышли, Гурин спросил:
— Кто эта женщина?
— Васина Благоверная, — ответила Флора. — Отбил он ей
нутро, теперь чахнет.
Навестил Макар Чипизубов. Но сам Григорий ни к кому не
пошёл, боясь навлечь беду на станичников.
Только пять дней пробыл Григорий дома: после морозной
пробежки ему стало худо. Надо было срочно в больницу. Хоро-
шо, что начальником станции оказался мужик норовистый и сме-
лый — три литерных эшелона остановил, за что мог наскрести
себе неприятностей, но санитарный вагон всё-таки выловил. В
него и погрузили Гурина, хоть и не вдруг. Помогли всякие там
бумажки, и главная из них — направление в госпиталь.
Флора успела ему шепнуть:
— Сюда не возвращайся. Ищи нас на Аргуни.
564 ——————————
Говорят, судьба любит безоглядных. Потому и Тимофею по-
здоровилось. Уезжал в Читу изрядно напуганным начальничес-
ким грозным вызовом — срочно явиться! — а вернулся совсем
иным человеком — важным, властным, решительным — и с дру-
гими знаками отличия на петлицах. Его стали избегать ещё боль-
ше — в гору пошёл за поимку и ликвидацию военного преступ-
ника.
Месяца полтора спустя, накануне задуманного Флорой тай-
ного побега из станицы, к ней нагрянул Тимофей. Она так и
обмерла — пронюхали! И ругала себя за вполслуха сказанное
вчера вечером: — Готовься, Карпуша. Завтра ночью мы покинем
этот ад.
Был Тимофей не один. С Фастиной. Сразу же выгнал Карпу-
шу — иди, погуляй. Его он не любил. Мальчишка в соглядатаях
не состоял, и перед ним не пресмыкался. Ни кнутом, ни пряни-
ком приручить станичного дурачка оперу не удалось.
Когда мальчишка вышел, Тимофей сказал с улыбочкой:
— Садись-ка, тёщенька, к столу, — и положил перед Флорой
лист бумаги из красной папки и вечное перо. Чёрное. Сверкаю-
щее.— Пиши.
Флора с опаской взяла перо.
— Начальнику ЗабЧК, — начал Тимофей строго. — От Пах-
тиной Фэ.Вэ., уроженки станицы Размахнинской. 37 лет. Одино-
кой. Заявление.
Когда это было написано, продолжил диктовать:
— Я, Пахтина Флора Васильевна свидетельствую, что моя
дочь Фастина вовсе не Спиридонова, а Котельникова. Её я при-
жила…
Услыхала это Флора и всё поплыло у неё перед глазами. Она
закачалась.
— Ну-ну, — прикрикнул Тимофей. — Умела баловаться, умей
и ответ держать.
— У нас любовь была, — прошептала Флора.
— Ну, что такое любовь, каждый знает. Едем дальше. Её я
прижила с жителем станицы Пушкарёвской Котельниковым Сте-
паном Николаевичем, бедным казаком, ненавидевшим богатеев
и пострадавшим от них смертельно. Сама я из бедной семьи
Василия Ивановича Пахтина. Имя и фамилия — это клички.
Был он безродным. Об этом каждый подтвердит в станице. Умер
от непосильного труда. Когда мы осиротели, мать насильно выда-
—————————— 565
ла меня за местного кулака Спиридонова Спиридона Спиридо-
новича, так как он обещал кормить мать и трёх моих сестёр —
Грушу, Дашу и Соню. Груша и Даша стали жёнами царских
каторжников по имени Алексей и Анатолий. Фамилий я не знаю.
Соня живёт в Размахнинской. Вдова. Муж Федор Чекмарёв ге-
ройски погиб в боях под Борзей. Своего мужа я люто ненавиде-
ла и ушла от него 26 октября 1917 года, так как ждала револю-
цию — этого праздника справедливости, и стала бороться про-
тив богачей вместе с товарищем Раскатовым и другими боль-
шевиками-казаками, и всячески содействовать искоренению ста-
ничных кровопийц. Сейчас семейство Спиридоновых сгинуло к
нашей всеобщей радости. Народ строит светлую жизнь. Моя
дочь является пролетарского происхождения и, как и я, всей
душой за советскую власть.
— Она покинула ненавистный спиридоновский дом одновре-
менно со мной. Мы обое — Флора написала «обе» — активистки
бедняцкого движения и стремимся к недалёкому светлому буду-
щему. Флора Пахтина, Васильевна. Мая 15, года 1922. Станица
Размахнинская. Распишись. Разборчиво.
Флора поставила чёткую подпись и потеряла сознание. Что-
бы она не свалилась с табурета, Тимофей и Фастина встали к
ней вплотную по бокам.
— Эй, тёща, проснись. — Тимофей хлопал Флору по щеке,
игриво пощекотал за ухом и довольно откровенно коснулся её
груди.
— Тугая у тебя мамаша. Ты в неё.
— Угу, — протяжно отозвалась Фастина, блестя глазами.
Этот блеск всегда будоражил Тимофея.
— Вот ни ко времени отключилась, — рассердился Тимо-
фей.— Эй, хватит киснуть. Ну. Ну. Вот так. Вот и глазки мы
открыли. И уже сами сидим. А мы пошли. Ты поняла, зачем это
писала? Мы женимся. И уезжаем в область (так до сих пор быту-
ет, когда забайкальцы отправляются в Читу). А ты поменьше о
прошлом вякай. Но о светлом будущем — сколько влезет.
Через три дня они уехали. Время наступило подлое, окаян-
ное. Этой же ночью, с котомками за плечами, хоронясь в тени
плетней, ушли из станицы Флора и Карпуша. Так опустели ещё
две избы в Размахнинской. А след Гурина затерялся для Тимо-
фея на долгих четырнадцать лет. Но, как говорят, если НКВД
566 ——————————
ищет, значит — найдёт. Однако об этом в свой час. А сейчас
вернёмся назад.
К середине ноября последние коросты сошли с лица Елиза-
ра. Теперь оно не казалось таким отталкивающим, как с чёрны-
ми, толстыми плямбами. Рубцы на шее он спрятал под высоким,
стоячим воротом рубахи, а на запястьях — под длинными обшла-
гами. Но на лице их ни под что не спрячешь, а сказать, что оно
было страшным — мало что сказать. И всё-таки он нашёл вы-
ход— сделал лицевую часть своего чёрного башлыка глухой, ос-
тавив наверху лишь узкую поперечную прорезь для глаз. Теперь
он был похож на палача, обрядившегося для свершения казни.
Вид был пугающ, но гораздо меньше, чем вид его изуродованного
лица. Так он выходил со двора, так разговаривал с неосведомлён-
ными об его облике случайными людьми.
Как только медленно заживающая рана под лодыжкой по-
зволила ему уверенно ходить, он засобирался к Семёнову, чтобы
рассказать, какое зверство учинил над ним Спиридон. Это было
в конце декабря.
— За меня он с них шкуру спустит, — сказал он Марии. —
Они ещё всплакнут кровавыми слезами.
Жажда отмщения нарастала с каждым днём, и однажды он
сказал как можно решительней, чтобы навсегда отсечь отговоры
жены, которая своим бабьим умом никак не могла уразуметь, что
потрафлять бандитам, это значит себя не уважать:
— Всё. Еду. Завтра. За святое дело пострадал. Не будем ссо-
риться. — Елизар щитком выставил ладонь в сторону Анны, вы-
шедшей из комнатки, где квартировал когда-то Евгений. Петр
был в партизанах, она жила у деверя с невесткой, которые очень
любили маленького Платошу, названного в честь доброго чело-
века.
— Ничего ты не выездишь, Елизарушка. Сиди дома и за-
будь про обиды. Бог их накажет. — Мария подлила маслица в
задымившуюся лампадку, перекрестилась и повернулась к Ели-
зару.— Давай в спокойствии и согласии остатние деньки ко-
ротать.
Этот непривычный для резкой и кипучей Марии смиренный
тон тревожил Елизара. Неприятна была и чёрная повязка на го-
лове, всё чётче выделявшаяся на её снегопадно седеющих воло-
сах. Чёрный платок для церкви, чёрная лента для дома, молитвы
и кротость стали невесёлой половиной в её характере.
—————————— 567
Утайку про смерть Евгения она Елизару простила. Поняла,
что щадил. Но не могла понять, на что надеется, когда твердит,
приедет скоро сынок. Жила в беспокойстве — уж не свихнулся
ли муж.
Ведь про смерть Евгения она всё разузнала от Игната. Под
пьяную лавочку. Под объятия в темноте. Это была последняя
возможность добиться правды, так как другие участники распра-
вы не только ничего не говорили об изуверстве в степи, но и
вообще поисчезали, когда узнали, что Елизар — родственник
Семёнову. Елизар же твердил одно — Евгений ускакал. И она
пришла к Игнату.
— А твой-то — кремень. И огонь, и безводье прошёл, а вы-
жил, — сказал Игнат, наливая ей в стакан самогона.
— А Евгений? Ты про Женю расскажи, — умоляла она, но
Игнат будто не слышал. Откусывал от куска мяса и ждал, когда
гостья выпьет. И она выпила. Заплакала. — Ну, скажи же, Игнат.
Я заплачу.
— А? А-а-а. Тады ходи сюды, — он погасил лампу.
Узнала всё. Даже в подробностях, и стала чахнуть на глазах.
Упитанностью и раньше не отличалась, а тут вообще в ходячий
скелет превратилась. Ветерком качало. Елизар догадывался о при-
чине её угасания, но от своего не отступал и горел надеждой на
скорое и неминуемое отмщение.
— Он им покажет Епишкину мать. Всех заставит плясать
задом наперёд. Там и Евгения увижу. А может и домой верну.
— Не обманывай. Я всё знаю. Перед смертью он сказал, ма-
менька, прости. — Мария горько заплакала.
— Ну, а если и так? Не идти же следом, — мягко сказал
Елизар, но Мария не приняла холодных доводов.
— Тебе бы потерять сына. Да что с тобой говорить. — Хотела
ещё попросить не уезжать день-два, уж больно худо себя чув-
ствовала, но он, не желая слушать старой песни, вышел за дверь
и уехал. Сказал, денька на два-три, а не возвращался целую неде-
лю. К правителям непросто от древности пробиться. А когда, в
конце концов, его удостоили принять, то сразу же вспомнил сло-
ва Тимохи Раскатова с его предупреждением, служи, служи. Они
тебя отблагодарят.
Семёнов встретил Елизара сдержанно.
Вышел из-за стола и усадил на стул при входе слева от две-
ри, а сам сел справа. Руки не подал.
568 ——————————
— Полковник Бирюков докладывал о твоём рейде в Маньч-
журию. Спасибо за помощь, но… но Елизар, дорогой, разве мож-
но так? Состоятельные казаки выручали меня лошадьми не раз и
не два. И готовы всегда помочь. А ты выгреб всё подчистую. Ведь
получается… — заставь дурака богу молиться, он лоб расшибёт,—
в жилу или нет досказал Елизар.
Ход мыслей высоко взлетевшего родственника был ему ясен,
как и то, что знает он всю историю с табунами и дикой распра-
вой. Знала о ней и вся чистенькая штабная шушера, набившаяся
в приёмную и без стеснения пялившаяся на него, как на при-
шельца с того света. Тут Елизар увидел своих старых знакомых—
Кучумова и Басманова.
— Я на одну лишь минуту, — решительно остановил Кучу-
мов адъютанта, уже намерившегося ввести Елизара в кабинет
Верховного, и скрылся за высокой, обитой кожей дверью. Был он
в чине капитана. Подойдя к столу, протянул руку Семёнову:
— Я к тебе поговорить о нашем общем друге, — сказал он и
без приглашения сел.
Адъютанту, молодому человеку, с приятным, умным лицом и
добрыми глазами ничего не оставалось, как показать Елизару на
стул.
Дама, сидевшая за пишущей машинкой у окна, несколько
раз оглянулась на странного визитёра, ударила не по тем клави-
шам, встала и, сторонясь висевшего на костылях Елизара, вы-
шмыгнула.
— Да вы садитесь, — вновь мягко пригласил адъютант.
Елизар сел и понурился. Чьи-то ноги в командирских сапо-
гах прошли к столу, и послышался негромкий знакомый голос,
на который Елизар повёл взглядом.
— У себя? — спросил седой военный, сутуло опершись на
столешницу.
— Да. Но у него Михаил Павлович. Вот ещё проситель, —
сказал адъютант.
Военный повернул голову и посмотрел на Елизара. Это был
Басманов, так сильно изменившийся, что Елизар и не вдруг его
признал. Весь какой-то серый, унылый, как человек больной и во
всем разочаровавшийся. Губы поджаты. Это всегда от боли ду-
шевной. При боли физической они стиснуты. Глаза тусклы, взгляд
отрешённый.
—————————— 569
«Не жилец ты на этом свете, товарищ по несчастью», —
подумал Елизар и лишь потом возмутился адъютантским «про-
сителем».
«Это я — проситель?» — Чуть не закричал он. — «Это Гриш-
ка проситель, а не я. Проситель! Епишкина мать!» — он уже
поднял костыли, чтобы грохнуть ими об пол, да помешала целая
ватага щеголеватых офицеров — это сбежавшая дама разнесла по
штабу о явившемся чуде — и они сбежались посмотреть.
— Я позову вас, Константин Сергеевич, — сказал адъютант и
улыбнулся Басманову.
Басманов ушёл, а угощение Елизаром продолжалось, для чего
в приёмную затащили пухленького япончика. Это был майор Ку-
роки, ведавший всеми японскими поставками в армию Семёнова.
— Это ваш войсковой палач? — спросил он у одного из офи-
церов по-японски.
— Нет, господин Куроки. Это наш сибирский монах-фран-
цисканец. Только на нём не шерстяная коричневая туника, а на-
гольная шуба, а вместо капюшона — башлык. Как видите, не
только в Греции, но и в Сибири всё есть.
Японец засмеялся тоненьким детским голоском и наклонил-
ся, чтобы заглянуть в прорезь башлыка. Взгляд Елизара был жгуч.
Японец сделался серьёзным и поспешно удалился.
Отворилась кожаная дверь.
— Добрый день, господа, — приветствовал молодёжь появив-
шийся Кучумов. Был он весел, одет с иголочки. Бодр, строен,
красив. Изучающий взгляд адъютанта задержался на нём. — Мы
сегодня ликвидируем большую партию большевиков, — сказал
он, голосом подчеркнув каламбурность сказанного, и продолжал
так же весело. — Вот если бы всю партию большевиков! Но, к
сожалению, пока лишь только очередную группу. Одним словом,
кто желает шампанского, милости прошу. На озеро Длинное не
приглашаю. Спускать под лёд большевиков вам не понравилось,
я это заметил. А потом будут цыганки и как всегда юные-юные
буряточки.
Входя в кабинет Верховного, Елизар слышал за своей спи-
ной весёлый шум. Не одобрил Григорий Михайлович его дей-
ствий, не одобрил, а беде не сочувствовал, поэтому и сел в отда-
лении, потому и смотрит вскользь, как на нежеланного гостя.
Может и не оправдывал перестаравшихся в наказании казаков,
но и поругивал их в душе, что свидетеля в живых оставили. Убить,
570 ——————————
да. Но зверствовать, это не в казачьих правилах (Но сам именно
зверствами и запомнился. От них до сих пор в Забайкалье содро-
гаются).
Семёнов поморщился.
— Нельзя, дорогой Елизар, родственные чувства ставить выше
государственных дел.
— Ты это к чему? Разве я прошу о чём-то? Но почему ты не
спросишь про Евгения? Где он? Что он?
— А кто этот Евгений? — спросил Семёнов удивлённо.
— Машуков. Из Питера. — Глаза Елизара блеснули злобой в
темноте амбразуры. Семёнов поёжился.
— Машуков? Ну да. Евгений. Молодой романтичный юнкер.
Он жив? Он у тебя?
— Нет. Его убил Спиридон. В Даурии, когда он гнал лошадей
к тебе, за кордон. А его мать умерла в пути сюда. — Пугающая
хрипотца появилась в голосе Елизара. Семёнов кашлянул.
— Да, смелая женщина и патриотка. Но борьба жестокая, и
нужны жертвы, дорогой Ели…
В это время дверь быстро отворилась и разделила их. Елизар
услыхал шёпот?
— Приехал Спиридон Спи… — Шёпот вдруг оборвался. Ели-
зар был уверен, что Верховный закрыл ладонью рот адъютанту.
— Как вы назначаете? — Голос Семёнова звучал раздражён-
но. — Всем в одно время. Просите подождать у Тирбаха. Да изви-
нитесь. Я его приму минут через пять.
Дверь закрылась. Семёнов направил взгляд на то место,
где сидел Елизар, но глаза пришлось поднять выше, так как
Елизар уже стоял и сумрачно глядел из узкой щели. Семёнов
его не удерживал и сделал знак адъютанту, вывести гостя чёр-
ным ходом. Но на проходной его дерзко остановил молодень-
кий часовой.
— Пропуск, — потребовал он.
Думая о своём, Елизар порылся в кармане шубы и подал
бдительному стражу скомканную бумажку.
— Вернитесь. Отметки нету.
— А этой тебе мало? — Елизар откинул башлык и сунулся
своим страшным лицом под глаза часовому. Паренёк юркнул в
будку и захлопнул за собою дверь.
Перейдя улицу, Елизар укрылся за толстым тополем напро-
тив семёновской резиденции. Сквозь решётку кованых ворот он
—————————— 571
хорошо видел парадный подъезд и роскошную спиридоновскую
кошеву рядом с высокой дубовой дверью. Ждать пришлось ми-
нут пятнадцать. И вот, когда по обе стороны двери встали, выс-
кочив, два адъютанта, он понял, дождался.
Первым шёл Спиридон, похожий на меховой ком, а рядом,
в кителе, при сверкающих полковничьих погонах — учтивый
Семёнов. У кошевы он пожал гостю руку и помог устроиться на
сидении, отстранив неуклюжего мехового кучера. Часовой по-
спешно распахнул ворота и взял винтовку «на караул». Пара
добрых коней, как пушинку, пронесла санки мимо Елизара. Он
поник головой. На облучке восседал самодовольный Ванька Фе-
доска.
Прохожие держались от Елизара подальше, влезшего за ог-
радку газона, в длинной нагольной шубе, подпоясанной верёв-
кой, одноногого и, наверняка, пьяного. Но какая-то старушка в
балахонистом, явно форменном пальто душеспасительного обще-
ства, бодро подскочила к нему.
— Что с тобой, казачок? — Был её вопрос.
Сострадание по обязанности больно кольнуло Елизара. Он
поднял башлык и медленно повернулся к профессиональной уте-
шительнице, и по мере того, как он поворачивался, лицо старухи
становилось всё испуганней и, наконец, она откачнулась, резвенько
спрыгнула с газона, торопливо крестясь и бормоча:
— Господи, сохрани мя и помилуй!
Ох, и порассказывала же она и дома, и на службе, как чёр-
ный страшило чуть не убил её. Да где? Прямо у ворот атаманс-
кой ставки. Что делается? Что делается?
Спиридон вошёл к Андрею в разгар кутежа и не сразу его
увидел среди каких-то молодых развязных мужчин и полуголых
девиц. Одна из них нырнула к нему под шубу так ловко и быст-
ро, что он и глазом не успел моргнуть. Зато истратил уйму сил,
пока вытряхнул её оттуда, подставлявшуюся то передом, то за-
дом. Она была прилипчива, как пиявка, и неуловима, как блоха.
Она побывала под шубой и на груди у него, и на спине. Компа-
ния хохотала над проказницей и Спиридоном, который смешно
прыгал и дёргался.
Он отодрал её от себя лишь после того, как расстегнул шубу.
Взбешённый сволок на пол скатерть со всякой снедью и ухнул
наган на голый стол.
572 ——————————
— Однако, строгий папаша, — сказала девица, спрыгивая с
колен Андрея. По его ослабевшим объятиям и растерянному лицу
она поняла, что это его отец. Квартира опустела.
— Собирайся, поехали. Ты мне нужен, — сказал Спиридон. —
Санки у дома.
— Я лучше поездом, — сказал Андрей, но увильнуть ему не
удалось.
— Там овчинная полсть. Не замёрзнешь. А за дорогу ото-
спишься, протрезвеешь.
— Я хочу взять с собой подругу, — начал ерепениться Анд-
рей.
Да со Спиридоном такие шутки не проходят.
— Шлюху мы и там найдём. Имя сейчас хоть пруд пруди.
Одевайся.
— А дома что делать? — упорствовал Андрей.
— Продавать всё и удирать. Я сейчас от Гришки. Не продер-
жится он долго. Все беззаботные, будто в гостях.
В вагоне того времени, как и положено, было битком. Но
Елизар своим страшным видом, не располагавшим к пререкани-
ям и возражениям, без труда, одним лишь лёгким жестом руки,
расчистил себе место в углу вагона. Ночью, в темноте он снял
башлык и думал, думал, думал. О себе, о Марии, о жизни и люб-
ви, о Евгении и Семёнове, о Денисыче и Гурине, и вновь о своей
запутанной, несчастливой судьбине. От того несчастливой, что
запутанной. А колёса крутили барабан револьвера и тарабанили
злобно — Получил? Получил? Получил? И словно пуля в ви-
сок— получи!..
Мария, красивая, высокая в ответ на мольбы стать его же-
ной, отрицательно мотала высоко запрокинутой головой. Это не
кокетство. Это окончательный ответ. Её глаза строги, брови на-
хмурены, губы без улыбки. Он опустился перед нею на колени и
обнял стройные ноги. Припал губами к обворожительным ло-
дыжкам. Уткнулся лбом в белые лёгкие туфельки. Аромат дур-
манил голову…
Уже на станции он понял, что что-то случилось. Ускользаю-
щие взгляды всегда красноречивы. Паровоз свистел и хрипел,
будто у него полопались лёгкие от дикой стужи, а все три пере-
дних окна у елизаровской избы были распахнуты настежь, будто
летом.
—————————— 573
Чуя сердцем беду, спросил сердито у Петра, выдиравшего
ржавые гвозди из чёрной доски:
— Чего пораспазили-то? Или угару напустили?
— Так ведь пятый день, как преставилась, — услыхал Елизар
негромкий голос за спиной и оглянулся. Бабка Размахнина, Ни-
кона Гавриловича старуха, печально смотрела на него. — В теп-
ле-то нельзя. Вот и сохраняем. Тебя ждём.
— «Если хочешь знать» вчера прибегал. Кричал, чтоб непре-
менно сегодня закопали. Доски на домовину я с крыши сорвал
Свежих-то ни у кого нету. Вот, соорудил, — сказал Пётр.
Старушки расступились, и предстал перед Елизаром чёрный
гроб, особенно казавшийся жутким на белом снегу.
— Что уж в чёрном-то, — содрогнулся Елизар.
— Я его побелю. Похороним в белом, как молодую. Всё будет
по-людски, — успокоил Пётр и приобнял Елизара. — Ты, брату-
ха, шибко-то не убивайся. Её, как видно, смолоду болячка точи-
ла, потому и сухоттей была.
Но Елизар-то лучше знал, что погубило Марию.
— Прохор Талдыкин с двумя помощниками могилку дол-
бит.— сказал Пётр.
В избу Елизар вошёл в сопровождении Анны и какого-то
старичка. Мария лежала на двух сдвинутых столах. Горела свеча.
Уизголовья стояла иконка. Зеркало завешено полотенцем. Об-
ряженная Мария лежала недавно подаренном платке и чёрнень-
ких туфельках. У Елизара слёзы покатились из глаз. Он обнял её
ноги, прильнул губами к остреньким лодыжкам.
— Машенька. Милая Машенька, — простонал он. — Всю жизнь
ты любви и тепла искала, и не нашла. И даже в мёрзлую землю
уходишь. Прости меня. И мне уже недолго.
После похорон Марии Елизар жил в братовой избе. На по-
минках выпил стакашик да на сорок дней, а потом — ни грамма.
Анна занимала его работой по дому, разговорами, рассказами об
украинском житье-бытье, о котором не сожалела, но горевала о
стареньких родителях. В Забайкалье ей нравилось. А Пётр, на-
оборот, тосковал о стоходовских плавнях, о неторопкой хуторс-
кой жизни и жаждал вернуться назад.
— Вот кончится эта заваруха, и двинем по знакомому пути,—
говорил он. — Втроём.
— Так Анна же остаётся, — грустно подтрунивал Елизар.
574 ——————————
— Куда уж там, — вздыхала Анна. — Мы, что иголочка и
ниточка, — и прижималась к мужу, часто приходившему домой
из партизанского отряда. Головой рисковал мужик, но не мог
долго без своей любимой Анны. Он нетерпеливо ждал первенца.
За его сердце и судьба оказалась к нему мила: пуля пощадила,
Венедикт Пушкарёв не схватил. Может, опасался мести Елизара,
может заглаживал свою вину перед ним?
Постепенно Анна приучила Елизара к опустевшей избе —
после утреннего чая все перебирались туда. Приходила Агрип-
пина. Женщины занимались стряпней, а он своими делами —
чинил сбруи, оживлял колёса новыми спицами, черенки лопа-
там и вилам приспосабливал. Толковали о весне, пашне, о кон-
це войны, возвращении партизанивших казаков. От кончины
Марии до сороковин её Агриппина бывала у Краснояровых каж-
дый день и по-прежнему смотрела на Елизара влюблёнными
глазами, совершенно не замечая страшного уродства. Его душа
обретала покой.
Именно Агриппина принесла Елизару радостную весть. Вой-
дя как-то утром в избу, сказала с улыбкой:
— Посмотри-ка, Заря, в окно.
Выглянул Елизар и, забыв про чай, в одной рубахе помчался
на свой двор, где у крыльца стоял живёхонький Буян. Был он
продан Нелюдимцем богачу в станицу Зубаревскую, что за трид-
цать вёрст от Размахнинской, но сбежал от нового хозяина и
вернулся к старому. Обнял его за шею Елизар, захлюпал носом.
Коня определили в конюшню, к обжившейся уже на новом месте
даурской кобыле. Угостили ломтём хлеба, насыпали мерку овса.
Счастливым вернулся в избу Елизар и только тут заметил, что и
шапка, и полушубок на нём. Вопросительно посмотрел на Агрип-
пину. А та смутилась, зарделась.
А потом был кровавый рюмкинский март с гибелью станич-
ников и брата Виссариона.
Агриппина была благодарна Елизару, что он навещал её, го-
товил тут или приносил поесть от Анны. Стыдясь своей немощи,
перебраться к ним категорически отказалась. Там забот своих
хватало — Анна родила мальчика.
Её поставила на ноги Далма, приехавшая в станицу по просьбе
Елизара. Подошла к раскрытому в цветущий май окну и сказала
буднично:
— Вынеси-ка мне ковшик воды, молодка.
—————————— 575
Агриппина боготворила старуху за её отзывчивую душу и
целительные чудеса и, конечно же, не могла отказать гостье. Вста-
ла, словно и не была два месяца недвижимой, и вышла во двор.
Принимая ковшик от неё, Далма сказала, указав взглядом на
огород:
— Не напроказит?
По грядкам ходила чья-то коза. Агриппина ойкнула и побе-
жала выгонять рогатую.
А Далма отпила один глоток из ковша и поставила его на
завалинку, прищурила глаза в доброй усмешке и уехала.
Первое, что сделала Агриппина, вернувшись в избу, так
это выкинула все три жестянки с холодными, бессердечными
ликами. Выкинула ложь из души и освободила сердце от оков
унижения и придавленности. Доброй душе не нужны остерега-
ющие заповеди, а дурную душу они не исправят. С того дня
она доверила свою судьбу только себе и без посредников стала
счастливой.
Тускнела тень Марии, и случилось то, что должно было слу-
читься — Елизар и Агриппина объединились.
Закончилась война. Теперь уже насовсем вернулся Пётр. Хо-
зяйственные братья разобрали агриппинину избёнку и слепили
из неё пристройку к елизаровской избе — стучи, столярничай,
скорняжничай на здоровье. Это было осуществлением давней
мечты Елизара.
Прожили Елизар и Агриппина счастливо двадцать восемь
лет. Троих детей вырастили. Пётр, естественно, на Ингоде остал-
ся. Анна один раз побывала на родине, но в живых родителей не
застала. Прибрала могилку и возвратилась домой. Родила пяте-
рых деток. Два дома жили одним двором. Любимым местом от-
дыха стала для дружных семей скамейка у ворот. Закат над гора-
ми, а внизу алая Ингода.
Ну, это я с маленьким забегом вперёд рассказал, а надо бы по
порядку.
* * *
К осени двадцатого года всем стало ясно, что семёновщине
приходит конец. Напрасно зверствовали карательные отряды,
усмиряя вышедший из повиновения народ. Напрасно громыхали
орудиями бронепоезда. Напрасно мотались по Транссибу «лам-
576 ——————————
пасные» поезда смерти есаула Калмыкова, при появлении кото-
рых люди разбегались в ужасе. Попасть в жёлтый, под цвет лам-
пас забайкальских казаков, вагон — значило принять адовые пытки
изуверов и садистов.
Но сломить народ нельзя. Его можно умирить. Но знать это-
го Семёнову не было дано. Он был человеком прямого, силового
действия, что в ответ вызывало удесятерённое сопротивление.
Белогвардейская газета «Наш путь» 25 марта 1919 года сообщи-
ла о тринадцати случаях столкновений с повстанцами. В начале
года Семёнов ещё кое-как справлялся с отдельными вспышками
непослушания, но гасить пожар народного недовольства у него
не хватало сил. Он всё ещё надеялся на репрессии, о чём свиде-
тельствует приказ № 630 по Забайкальскому Казачьему Войску
от 19 июня 1919 года:
«В ночь с 14 на 15 мая в Первом Забайкальском полку про-
изошло печальное событие. Две сотни под влиянием агитации
фельдшера Васильева и других лиц окончательно разложились,
перебили часть своих офицеров и ушли к большевикам.
Приказываю:
Всех казаков Первого полка, перешедших к красным, как из-
менников родине и родному казачеству при поимке расстрели-
вать без суда.
Вместо бежавших призвать сейчас же из их семейств их бра-
тьев и отцов, могущих носить оружие. Из семей изменников взять
заложников.
Объявить казакам, что в случае их бегства к красным, из
семей изменников будет расстреливаться старший член семьи.
Все бежавшие к красным лишаются земельных наделов,
вычёркиваются из списков Войска и как изменники расстрели-
ваются».
* * *
А полгода спустя произошли два события, тесно связанные
между собой.
Беспримерная жестокость Семёнова окончательно отвратила
Басманова от Верховного и он решил покинуть Белую армию.
Читинские подпольщики помогли установить связь с партизана-
ми, и в назначенный день Константин Сергеевич и Геннадий Вя-
земский — адъютант из приёмной Семёнова — потомок старин-
ного российского рода, направились к ним на таёжную заимку.
—————————— 577
Но не доехали. В глухом урочище прозвучали два выстрела од-
новременно, и оба офицера были убиты, не успев даже выско-
чить из саней. Это произошло на глазах партизан, поджидавших
перебежчиков. Кучумов, Кравец и Ярцев выехали из засады и
забрали у предателей оружие и документы. Запоздалые парти-
занские пули не догнали их.
Но дней через двадцать пули этих же партизан оказались
более быстрыми — упал замертво Кучумов, один из отвратитель-
нейших белогвардейских палачей. Ярцев и Кравец ускакали. Во-
семь бурятских девочек-подростков были спасены от надруга-
тельства.
Таких, как Кучумов, было много, но особой жестокостью от-
личались офицеры Понтович, Грант, Сёмкин, Мальковский, Пат-
рикеев, Вышегородский, Москалёв, Сипайлов, барон Унгерн и
беститульный Тирбах…
Полыхал гигантский костёр на сопке Иисусихе, то есть Бо-
жьей матери, из огня неслись душу раздирающие крики сжигае-
мых заживо людей, а они толпились невдалеке с бокалами шам-
панского и пели арии из опер. Особенно им нравилась «Тореа-
дор, смелее в бой!»
Близкий крах Гришкиного бедлама, как окрестил семёновс-
кое правление Спиридон, его не пугал. Заставил сосредоточить-
ся. Убегавшим за рубеж русским, а больше японцам для экзоти-
ки, он продавал и довольно выгодно залежалые меха. Разумеется,
за звонкую монету. Готовился к драпу, но немного погодя.
Приказчицкая выучка Андрея очень помогла при распрода-
же. Обаятельный и учтивый, несговорчивый и уступчивый, жё-
сткий и вежливый он безошибочно выбирал манеру разговора с
любым покупателем — и с бывшим министром, возмечтавшим
восстановить своё реноме при помощи лисы на пониклых пле-
чах своей жены, и с японским полковником, искавшим подарок,
и с карателем-калмыковцем, вовсе не боясь последнего. Из лю-
дей последнего.
Об отцовском намерении смазать пятки Фастине проболтал-
ся Игнат, после трёх месяцев отдыха снова зачастившей к по-
прежнему ненасытной сестре. «Хоть бы скорей Комогорец зая-
вился да подменил бы меня», — думал он с тоскою по утрам, едва
шевеля ногами, а она приказывала вслед:
578 ——————————
— Ты смотри же, приходи. Налимы с молоками на ужин
будут.
От её неугомонности он коченел, но приходил, пока отец не
запретил — работы взахлёб, а сынка ветерком качает.
— Больше не ходи. Капрала-жеребца вместо себя отправь, —
сказал Спиридон. — А уйдёшь — без гроша оставлю.
Его неприязнь к Фастине была несправедлива и необъясни-
ма. Всю свою желчь он изливая на неё одну, будто не было дру-
гого поганца — Андрея.
Усилием и умением Андрея пустела спиридоновская изба и
вскоре в ней остались одни стулья, столы и шкафы. Но пришёл
черёд и мебели. Ею набил арбу какой-то жадюга, яркий полукро-
вок — смесь русской бесшабашности и еврейской цепкости. Спи-
ридон узнал давнишнего торговца с баржи, а тот узнал его. Улыб-
нулись. Спиридон, как обычно, настороженно, словно боясь под-
воха, а купец — открыто, веселое, было, мол, времечко!
— Куда же ты с ней? — спросил Спиридон, впрочем, после
того, как получил деньги. — Ведь вокруг полыхает.
— Да я и до Шанхая прорвусь. Это же антиквариат. Середи-
на того века. А не получится — разведу костёр да чай сварю.
Спиридон с уважением смотрел на покупателя. Это был один
из тех удалых российских людей, про которых говорят, что они
на ходу подмётки рвут, и которые до сих пор сеют по свету как
хорошую, так и дурную славу о нас. «Да, скрещивание всегда
полезно»,— думал Спиридон, шагая по просторной гулкой
зале.— Вот что значит гибрид, — это уже вслух, сам себе. —
Завтра отвалим, — сказал он. — В Китай. Через Даурию. Путь
один остался. Да и к счастью. Места-то знакомые. Родные, мож-
но сказать, — голос Спиридона дрогнул. И Андрей понял, поче-
му отец откладывал отъезд день на день. По кусочкам отрезал
себя от России.
— Утром, — сказал Спиридон, поднимая голову. — Да и Вань-
ка, небось, заждался, — посочувствовал он работнику, третий день
маявшемуся с хозяйскими лошадьми у Кислого ключа.
— Не забыть бы чего, — сказал Игнат, — едва удерживаясь на
колченогом табурете, извлечённом из тётки Маниного мёртвого
угла.
— Не беспокойся, — проворчал Спиридон на Игнатову забо-
ту.— Ты жратвы поболе в мешок набей.
— Набил уже.
—————————— 579
— Как нас Евлаха на латыни удивлял после десятого стакана
самогона? — спросил Спиридон у Андрея, прищурив смеющиеся
глаза.
— Кауза финита. Пакс тэкум, — ответил Андрей.
— Вот именно, кауза, поскольку пауза уже кончилась. — Спи-
ридон шумно потёр ладони и неестественно весело засмеялся.
Открыв рот, Игнат смотрел на отца. Спиридон оборвал смех и
вышел. За порогом он скрючился и зарыдал. По его дряблым,
морщинистым и нездорового цвета щекам ручьями катились слё-
зы. Но он переборол себя, распрямился. Вздохнул. Попытался
занять себя завтрашними заботами, но испытанный приём не
помог. Что-то давило душу. Знакомый, любимый вид не радовал.
Искрящаяся Ингода казалась глупой девкой.
Через неубранный огород он пришёл на разграбленный хо-
зяйственный двор, запряг лошадь в старенькую уцелевшую дву-
колку и поехал в сторону гольцов, сам ещё не зная зачем. Какое-
то странное, необъяснимое чувство влекло его туда.
На скамейке возле куприяновского дома сидел с понурой
седой головой какой-то мужчина. Только вблизи узнал Спири-
дон Корнея Федотовича, перекрестился и вспомнил первую встре-
чу с ним давным-давно…
Шинок был полон, но Спиридон, вернувшийся из кладовки с
тазиком солёных огурцов, невольно упёрся взглядом в нового
посетителя, сидевшего к нему спиной. У мужика была шарооб-
разная голова на короткой крепкой шее. А какие волосы были у
него! Густые, казалось, вовсе не волосы, в чёрный шерстяной
катанец, так они были плотны. От неожиданного видения Спи-
ридон замер с тазиком в туках.
Елизар Краснояров толкнул новичка в бок. Он оглянулся, и
Спиридон не смог удержать возгласа удивления — лицо человека
было тоже круглым и сияющим, как полная луна. Он перекрес-
тился. Все засмеялись.
Энергичным и деловым оказался новый посетитель. Да и не
заезжим вовсе, а коренным размахнинцем, вернувшимся после
срочной службы, будущим соперником по богатству. Его чёрную
голову почти одноминутно видели и в поле, и на пастбище, и на
срубе начатого дома, и на заимке. Как ртутный шарик, он не
знал, что такое покой. Но грянула трагедия, и замер серебристый
шарик у ворот, отрешённым взглядом провожая проходивших и
проезжавших станичников.
580 ——————————
Проехал Спиридон, слегка кивнув, но не удержался, огля-
нулся.
Корней Федотович смотрел ему вслед и тоже вспоминал ту
встречу в шинке, как он поднялся из-за стола, как подошёл к
Спиридону и, улыбающийся, встал рядом с ним. Несходство их
физиономий было так разительно, что «застава» содрогнулась от
хохота. Спиридону бы тоже простецки рассмеяться — не сам же
себе обличье выбрал, бог наградил длинным, лошадиным лицом,
а он набычился и начал выталкивать весельчака из-за стойки,
принимая всё не за шутку, а за насмешку, за что и услышал в
отместку от новичка:
— Я — от земли, а это — помойный побег.
Не забыл и не простил Спиридон Корнею той выходки, хоть
и подружились вроде. Никогда мы не бываем так не искренни и
не критичны, как в воспоминаниях, а потому не верьте сердеч-
ным откровениям. Исповеди всегда лживы.
Лошадка спустилась в знакомый колок и сама остановилась
на том месте, что и нужно было Спиридону. Он выбрался из
коляски и побрёл в чащу леса по давним следам Игната. Захоро-
нение он нашёл в узкой, глубокой промоине, стенки которой были
обрушены, а сверху навалены камни. И не видел он, что за ним
наблюдают чьи-то глаза. Постоял с обнажённой головой и пота-
щился назад. На залежи паслась отара, чабан, отец убиенного
мальчишки, горбился в седле. И при возвращении хозяина он не
подъехал и не поклонился ему.
Спать легли по своим комнатам, как обычно. Но не обычно
было то, что Игнат не спал, тогда как обычно засыпал ещё не
коснувшись головой подушки. Он лежал и прислушивался. По-
скрестись по стеклу он Фастине не дал. Свесился в открытое
окно и, шепнув, — Энтим утром, — скрылся в темноте.
Бесшумной тенью пропала Фастина. Только сейчас Игнат
захрапел, а проснулся от сильной и настойчивой тряски за плечо.
— Легче покойника растолкать, чем тебя, — хрипло бурчал
Спиридон. — Вставай. Итак припозднились. — Отец и Андрей
стояли одетые по-походному. — Шевелись. Солнце вот-вот вы-
лезет.
Игнат мельком глянул в окно. Какое там солнце. Серенький
свет. Умел Спиридон вставать по намётке, без всяких будиль-
ников.
—————————— 581
А дальше произошло то, отчего упала челюсть у Игната.
Выйдя во двор, он увидел отца, отваливавшего камень из-под
угла дома и вынимавшего из ямы под ним небольшой тугой
сверток. Вот он отбросил прочь обёртку из мешковины, а белый
шерстяной носок с мелодично звенящим содержимым сунул к
себе за пазуху.
Опираясь на лопату, Андрей с кривой усмешкой смотрел на
обмершего братца, который теперь беспокоился лишь об одном
— не проспала бы Фастина, иначе не видать им золотишка. Ведь
этакая рань, самый сон.
— Сколько их? — спросил Андрей у отца на правах сообщ-
ника.
И Спиридон не смог отказать ему в ответе, как надёжному
подельнику.
— Тридцать, — сказал он и двинулся вперёд, насупившись. —
Расфукал я их зазря. А ведь было сорок шесть. Сейчас бы приго-
дились.
Проходя мимо Игната, Андрей черенком лопаты поднял ему
челюсть на место.
— А? А. — Игнат по привычке сжал кулаки, но тут же отвер-
нулся и вскинул тяжёлый мешок с провизией на спину.
Словно вспомнив о чём-то важном, но упущенном, Спиридон
убежал в избу. Вожделенно дрожа, он нырнул за печку, где на
приступочке, как и все предыдущие тридцать лет, стояли рядком
кринки с простоквашей. Он начал с созревшей, но не удержался
и от молодой. Опрокидывал в себя содержимое, а пустые посуди-
ны разбивал об пол со словами:
— На счастье! На счастье!
На грохот заглянул Андрей. Спиридон ухнул третью кринку
ему под ноги с весёлым выкриком — На счастье! — но вдруг
безутешно заплакал, уткнувшись лбом в равнодушный бок гли-
нобитной печки. Андрей усмехнулся. Но появился Спиридон
скоро. Владеть собой ещё не разучился, лишь глаза чуть покрас-
нели.
Вышли со своего двора, как с чужого, даже не оглянувшись,
и не удрогли сердцем, что покидают его навсегда. Спиридоновы,
что ещё добавить! Ходики обиженно тикнули три раза и остано-
вились — гиря уткнулась в половицу. Стрелки показывали три
двенадцать.
582 ——————————
На счастье плашкоут оказался на этом берегу — не надо звать-
кричать. Растолкали спавшего в тулупе мужика-паромщика, и
колесо, едва различимое в сумерках, мелодично курлыча, побе-
жало по стальному тросу.
Спиридон цедил сквозь пальцы ещё не проснувшуюся, отда-
ющую утренним дымком ингодинскую воду, и безутешно плакал.
Андрей смотрел на него с ухмылкой, а Игнат — раскрыв рот, и
шмыгал носом. Он и представить себе не мог, чтобы отец рыдал,
как дитя малое.
— Ну, ладно. — Спиридон зло плеснул водой в лицо и, не
утираясь, поднялся. — Раз уж такая оказия, что слезы тратить.
Прощай, матушка. — Он первым сошёл на берег.
— Вам бы обойти тот соснячок. В нём ночью шалили, — по-
советовал паромщик, исполняя просьбу-приказ Фастины, прихо-
дившей к нему глубокой ночью.
— Так и скажешь, — потребовала Фастина.
— Скажу, мне-то что, — буркнул паромщик.
Они послушались доброго совета и свернули на тропку, вив-
шуюся вдоль берега по кромке обрыва. Паромщик равнодушно
глядел вслед путникам, соображая, зачем это девке надо, чтобы
отец и братья этой тропинкой шли? А её деньги тоже не лишние.
Спиридон шёл впереди. Светлело. Обозначился противопо-
ложный берег. А оттуда, конечно же, виден этот. Спиридон чер-
тыхнулся.
Фастина поудобнее устроила винтовку на толстой тальнико-
вой развилке и поёжилась. Утро в сентябре, это не в июле. Те,
кого она ждала, приближались. Шли гуськом и не быстро. Знала,
там не разбежишься. Слева — чёрная вода, справа — крутая, в
трещинах скала с редкими кустами багульника, цветением кото-
рого она по весне любуется отсюда, сбегая из дома на целый
день, а под ногами — каменный карнизик в полшага шириной. И
так метров триста. Неприятное местечко. Особенно при полново-
дьях, как сейчас. Здесь Ингода не широка. Всего-то шагов девя-
носто. Сдавлена высокими обрывами. Грибники и ягодники это
место при разливах реки по горам обходят, а при малой реке —
понизу, по песочку. Ну, а детворе, ей, известно, всё ни по чём,
бежит по уступу, зато и калечится часто.
Первый выстрел Фастина сделала, когда троица одолела по-
ловину пути. От взвывшей под ногами пули Игнат подпрыгнул
горным козлом и побежал за Спиридоном, оглашенно горланя:
—————————— 583
— Папаня, защити.
Спиридон отвернулся от него, но только двинулся вперёд,
как две пули одна за другой пропели возле. От рикошета второй
он передёрнулся, — взвыла как мартовская кошка. Остановился
и оглянулся на Андрея. Тот убегал назад. Очередной выстрел
бросил его на тропу. Спиридон застонал и начал быстро караб-
каться вверх по крутому склону. Игнат полз к Андрею на карач-
ках, скуля что-то ласковое. Фонтанчики пыли вздымались перед
его носом. Игнат плакал.
Это Фастина зло потешалась над братцем-любовником и сво-
им сообщником. А Спиридон тем временем уже миновал середи-
ну склона. Ещё усилие. Он уже на три четверти ушёл от смерти.
Игнат бросился за отцом. Но только он раскорячился, отставив
толстый зад, как тут же получил пулю в укромное мужское мес-
то. В горячке схватился за него двумя руками и завопил:
— Как же я без этого, папаня? Без этого я пропаду.
— Вот и пропадай ты пропадом, — зашипел Спиридон, при-
ближаясь к гребню скалы.
Ему бы ползком, ему бы не разгибаться. Но спасительный
гребень вот он, в двух шагах. Скорее туда! И он вскочил. Но
пуля-резвячка опередила его. Вошла промеж лопаток и словно
держак внутри срубила. Спиридон взмахнул руками и опроки-
нулся на спину. Хрипя и дрыгая ногами, будто дурашливо танцуя,
он юзом двигался вниз и успокоился, обмякнув, в двух метрах от
перепуганного сына.
Оставляя за собой кровавый след, рыдающий и теряющий
сознание, Игнат полз к отцу.
— Папаня, папаня, родной ты мой, — звал он, но отец не
отзывался. Запрокинув голову, он мёртвыми глазами кого-то выс-
матривал на том берегу реки.
Хлопки выстрелов донеслись до станицы.
— Фастина с папашей и братьями счёты сводит, — сказал
Кион-старший жене и болезненно поморщился. В Размахнинс-
кой взаимная неприязнь никогда раньше не выплескивалась кро-
вью. Но не было и такого равнодушия, какое прозвучало дальше:
— Четверо дерутся, пятый — не лезь.
Игнат очнулся от тихого, мелодичного звона. Прямо на него
сверху катились жёлтые камушки. Они выпрыгивали из развер-
стой груди Спиридона и весёлыми стайками бежали к нему, как
цыплята.
584 ——————————
Он машинально стал укладывать их рядочками. Камушков
оказалось сорок шесть. Он их нежно погладил, а три самородка
закатил на ладонь и долго любовался ими, как некогда любовал-
ся Епифан.
— Подлец же ты, папаня, — сказал беззлобно.
Спиридон лежал на крутом склоне вниз головой с широко
раскрытым, злобно перекошенным ртом и закатившимися под
лоб глазами. А потом из него полезло густое дымящееся месиво
и превратило его голову в страшный и нелепый белый ком.
Разные маски надевает смерть на лица своих возлюбленных.
Они, как правило, отталкивающие. Но бывают и исключения.
Таким исключением была маска для Игната. Умирал человек с
умным и красивым лицом. Лежал, прижавшись щекой к холод-
ному граниту, и спокойным, глубоким взглядом скользил по ос-
тающимся жить золотым камушкам. Как жаль, что не видит его
сейчас Спиридон. Он непременно восхитился бы своим Иоси-
фом. А может дело не в смертельной маске, а не в том имени?
Правильно ли было называть младенца именем добрейшей, по-
чти святой, но ущербной старухи?
Сначала у Игната побелели кончики пальцев, потом и вся
ладонь. Зато камушки засверкали, оживая. Восходило солнце.
Лужа чёрной крови выползла из-под него. Чело, этот высокий и
широкий лоб, подёрнулось прощальной белизной.
— Прими его, Господи.
Фастина не позволила Андрею приблизиться к Игнату. За-
чарованный дьявольским сиянием, он не слышал первого выст-
рела, не видел взрытой перед ним земли. Сначала он смотрел на
самородки, что лежали на мёртвой ладони Игната, потом на те,
что лежали рядом. Второй выстрел остановил его, а может и не
выстрел, а то, что разворачивалось пред его глазами — золото
исчезало. Оно не пропало вдруг, оно как бы испарялось. И вот
его не стало. Андрей с ненавистью повернулся грудью к противо-
положному берегу.
— Стреляй же, дрянь.
Фастина без промедления исполнила его просьбу. Андрей
рухнул в бурлящую реку. Выстрелила она и по ворону, да про-
махнулась. Улетел он, каркая.
Епифанов водопад гудел, как и сорок лет назад. Широкая,
длинная тень, словно от облака, бродила по скалам. Чья-то полу-
прозрачная рука высыпала самородки в розовопенную каменную
—————————— 585
ловушку, на дне которой они образовали маленькую сверкаю-
щую горку.
Под аккомпанемент выстрелов Корней Федотович Куприя-
нов покинул Размахнинскую. Сунул книжку «Русский огород» в
тощий сидор, затянул горловину и поплёлся со двора по тропин-
ке в овраг. Отпущенные на свободу волкодавы не знали, что де-
лать с дарованной волей и дрались между собой. Они были на-
дёжной защитой от всякого лиходея.
Каратаевскую лошадку судьба хранила, и по возвращении с
войны Пётр решил вернуть её доброму человеку.
— Война кончилась. Не плечом же ему в землю вгрызаться,—
рассудил. — Да и спасибо сказать надо.
Анна и Агриппина наготовили кое-каких гостинцев. Знако-
мой дорогой Пётр направился в Даурию, встречая разор на всём
пути, но увидеть пустыню на месте цветущего хутора никак не
ожидал. Взорванный дом лежал в руинах, поросших шиповни-
ком и каким-то чёрным, ползучим дурманом, а от деревянных
построек вообще ничего не осталось. Дикий, свистящий ветер
пронизывал степь. Почему-то Петру казалось, что хозяева по-
гибли здесь, но хотя бы признаков могилки, сколь ни кружил,
не нашёл. Такие натуры редко бросают то, во что проросли каж-
дой своей клеточкой.
А вот колодезный журавль устоял в лихолетье, и даже при
полном безветрии тоскливо скрипит, пугая случайных ночных
путников печальными звуками. Но те, кто знал о былом гостеп-
риимстве хутора, смело едет на него, как мореход на приветли-
вый свет маяка.
Сруб колодца сильно обветшал без призора, по пока не обва-
лился и не убил живую струйку, пульсирующую в прозрачной
глубине, а это верный признак того, что жизнь здесь снова возро-
дится.
Гурин вёл свой «Сталинец» посередине поля, сидя в кабине
бочком, чтобы не отвинтить голову, поскольку всякий транс-
порт, как и всякий тракторист на севе, больше смотрел назад,
на сеялки и сеяльщиков, чем вперёд. Но успевал всё-таки полю-
боваться и нежной зеленью берёзок, выбежавших в лёгких сара-
фанчиках на закраек пахоты, и степной далью с полями и пере-
лесками. Была весна тридцать шестого. Тёплая и дружная в
Приаргунье.
586 ——————————
Милой стала ему эта сторонушка лишь в последние пять лет.
Все же предшествующие годы Ингода в плену держала, да так
крепко, что снилась еженощно. Но, видно, поняв, что насильно
мил не будешь, отступилась, отдав неверного другой красави-
це— Аргуни.
В большой тревоге ехал сюда Григорий после лечения в
Иркутском военном госпитале. Боялся не прижиться. Ехал че-
рез Сретенск, чтобы на прощанье, хоть из окна вагона да взгля-
нуть на родную Размахнинскую. Промелькнула она за несколь-
ко секунд, но в памяти осталась пожизненным мрачным отпе-
чатком— всё те же поваленные заборы, поросшие дурманом ого-
роды, сгоревшие срубы и ни одной строящейся избы. Верный
признак упадка. Сжалось сердце у Гурина, но возродить былую
богатость станицы вряд ли кому под силу. Боялось государство
крестьянской крепости пуще холеры. Призрак коварного кула-
ка терроризировал высокое сознание, потому и линия проводи-
лась искореняюще-уравнивающая. Везде должно было быть оди-
наково средне. От этого становилось жутко. Если где-то вдруг
деревня начинала «жиреть», с этим ненормальным явлением ско-
ренько разбирались дяди и тёти с папками под пухлыми, белы-
ми локтями. Они уезжали, и приезжали другие — в форменных
фуражках. Чуждый элемент изымали. Умышленное отступле-
ние от принципов пролетарской революции никому не проща-
лось.
Флору и Карпушу Гурин нашёл в одной из приаргунских
казачьих станиц. Это было в июле двадцать четвертого. С тех
пор он здесь. Работает в совхозе трактористом. Слывёт немногос-
ловным, думающим и надёжным работником. Член ВКП(б).
* * *
«Эмку», пылившую в их сторону, он увидал издалека, и по-
чему-то ёкнуло сердце — за ним. Легковушка остановилась на
закрайке поля. Дверки распахнулись, но из пузатенькой чёрной
тушки никто не вышел, и стояла она, как утомившаяся птичка с
оттопыренными крыльями.
Гурин не стал ждать, пока его позовут. Остановил агрегат,
передал рычаг курносенькому пареньку и сказал ему шёпотом:
— Скажи Флоре, увезли меня. Пусть живёт спокойно. — Он
подчеркнул голосом последнее слово, а второму сеяльщику крик-
нул:
—————————— 587
— Николай, пригляди за Петькиной сеялкой.
— Я чо, двухжильный? Он опять в кабинке, а я снова на
пылюге, — забрюзжал Николай.
Гурин засмеялся.
— Учись, и ты рулить будешь. А за мной начальство приеха-
ло. На доску почёта повесят.
— А кто обратно снимет? — негромко спросил Петька.
Огорошил паренёк Григория, огорошил. А на вид простачок
брылястый, конопушистый. Гурин сделал ему знак — прикусил
кончик языка и выразительно глянул на Николая.
Запылившаяся машина отдыхала на обочине. Шёл пахарь по
полю, а из открытых дверок слышался глуховатый голос заядло-
го курильщика или выпивохи:
— Отвёз я её муженька, а вечерком заявился. Она в слезах.
Яеё утешать, обнял, пообещал помочь, ну, а потом… «Ой, я так
не умею». Как же так, голубушка, говорю, а ещё профессорша.
Понравилось и так, и по-другому. Ходил я к ней, пока её следом
за муженьком не турнули. Хотел я её квартиру занять, да разве
нашего Мих-Миха опередишь.
Когда Гурин был метрах в десяти от машины, из неё вышли
два крепких, рослых молодца в форме НКВД и слегка размялись.
Одёрнули гимнастёрки с новенькими петлицами и нарукавными
нашивками, год назад введёнными. Огляделись, но приближав-
шегося Гурина, казалось, не замечали.
«В сенокосную бы вас бригаду, жеребцы. Не знали бы зимой
коровушки урезу», — подумал Григорий и перешагнул через кю-
вет.
— Григорий Гурин? — спросил один из приехавших, видимо,
старший, с характерным забайкальским лицом, надевая фуражку
на прямые чёрные волосы и сгоняя с тонких губ улыбку, с кото-
рой дослушивал рассказ своего напарника Тимофея Раскатова.
Голос у него был мягко-бархатистым, приятным, а вот чёрные
глазки со злым прищуром.
— Я, я, — неторопливо ответил Гурин.
— Долгонько тебя искать пришлось, — сказал с хрипотцой
Тимофей и раскрыл пачку «Казбека». Закурил.
— Значит, службу хреново ладите, если в одной области ра-
зыскать не можете, — сказал Гурин.
— Так ведь запрятался…
588 ——————————
— Мало того, — оборвал его Гурин. — Фамилию, имя и отче-
ство сменил, сволочь. Морду у хирурга перекроил. Видишь, усы
сбрил. А партийный билет сжёг тайком.
— Бойкий большевик, — усмехнулся Черноглазый, и эта реп-
лика провела чёткую черту между нынешним днём Гурина и его
будущим, внесла окончательную ясность в происходящее, и Гри-
горий оживился.
— А я с тринадцатого года такой. Двадцать три года бойкий.
Поехали?
В начале тридцать седьмого следователь Мишин принёс Гу-
рину выписку из приговора Особого совещания, которая гласи-
ла, что за явную и скрытую контрреволюционную деятельность
Гурин Григорий Павлович приговорён к высшей мере наказа-
ния— расстрелу. Приход Мишина удивил и не удивил Гурина.
Следствие было закончено. Дней десять его уже не дёргали на
допросы. Он отсыпался, отбитое мясо потихоньку прирастало к
костям. И вот приговор оглашён прямо в камере. Что за честь!
Не знал он, что Мишин любил эту миссию. Считал такие крити-
ческие моменты очень ценными для познания самого сокровен-
ного в человеческой натуре, и подробно заносил в дневник свои
наблюдения. Почти оконченный труд по изучению психологии
смертников он назвал коротко и просто «Наказание за преступ-
ление». Была там начальная фраза — давайте рассмотрим вос-
приятие приговорённым справедливого вердикта. Гурин занимал
в том инквизиторском трактате особе место, как пример непод-
купной убеждённости и твёрдости духа. Ни в какие сделки он с
Мишиным не вступал, хоть и кашлял кровью после раскатовских
кулаков. Огорчил он Мишина и сегодня. К известию отнёсся
совершенно спокойно. Живописать Мишину будет нечего, но
вывод сделать можно — убеждённость и фанатизм — вещи одно-
го порядка.
— Ты на меня не обижаешься? — спросил Мишин.
Он всегда так спрашивал. Это был запрятанный тест на чув-
ствительность.
— Ну что вы! — сказал Гурин. — Если у вас есть книга отзы-
вов и пожеланий, готов записать: всё в рамках закона. От предъяв-
ления обвинения до суда. Никакого своевольства. Всё по букве
закона, хоть и мёртвой в этих стенах. И про меры физического
воздействия, и морального. Так что, хвалю.
—————————— 589
— Спасибо, — Мишин скромно потупился. — А то некоторые
как разведут! И угрозы, и проклятия, и мольбы о помиловании, и
клятвы верности. Противно до рвоты. С тобой я работал с удо-
вольствием. Ты и под физическим воздействием не расклеился,
как Мысленко ни старался, а уж он-то мастер своего дела. Таких
я называю людьми кремнёвой породы. Перечитал я протоколы
допросов и порадовался — сошлись сталь и камень. И взметну-
лись искры. Огненные искры.
— Только я — сталь, а вы — булыжник, — уточнил Гурин.
— Нет, наоборот, — непринуждённо рассмеялся Мишин. —
Для тракториста совсем неплохо, — сказал он с милой, чарующей
улыбкой.
— Вас, вероятно, женщины любят? — спросил Гурин, тоже
улыбнувшись.
— Без ума. А если улыбнусь, то сразу же ноги вверх.
Гурину стало горько, что он попался на заранее рассчитан-
ную иезуитскую уловку, где и улыбка входила в пыточный арсе-
нал. Он покраснел на откровенную пошлость и потупился. А Ми-
шин на его естественную защитную реакцию побледнел и под-
жал губы. «Эксперимент расположения» прошёл успешно, мож-
но записать в тезисы своей научной работы.
Но постепенно его лицо стало жёстким, таким, как во время
изнурительных ночных «бесед». Глаза сузились, губы поджались,
пальцы крепко сцепились.
— Дело в том, что такие, как ты, отжили свой век, хоть ты и
не старый. Вы цепляетесь за жалкие побрякушки советской и
партийной демократии, самокритики. Кому они к черту нужны?
Вы не поняли изменившейся обстановки, живёте прежними иде-
алами. Но пришла эпоха Сталина, а вместе с нею новые люди,
которые чётко уразумели простую истину — служи не делу, а
Хозяину. Как было, так и будет навеки в России.
— Дурак будет тот, кто попытается это оспорить, — согласил-
ся Гурин.
— Я знаю, ты не совершил никаких преступлений. Но тебя
надо убрать.
— Как и тысячи других, — продолжил Гурин, — чтобы не
мешали вам закрепить контрреволюционный переворот, который
вы совершили в двадцать девятом. Этим переворотом вы дезор-
ганизовали мировое революционное движение, раскололи еди-
ный фронт, а это грозит страшными бедами. А что вы сделали со
своей страной? Народом? Трудолюбивым и доверчивым, как ре-
бенок, жаждущим счастья? История вывернет вас из гробов. Мо-
нолог за монолог? — засмеялся Гурин. — Голова за голову?
Последняя шутка смертника Мишину не понравилась. Он под-
нялся с металлического табурета, прикованного болтами к бетон-
ному полу, и сочувственно сказал:
— Своих я не заставляю мучиться долгим ожиданием испол-
нения приговора. Другое дело — белогвардейская шваль. За то-
бой придут завтра.
— Не переживайте, мне всё равно. Я — человек уравновешен-
ный. Могу и подождать.
В отличие от камеры в расстрельной комнате было светло и
сухо. Гурин тяжело опустился на массивный деревянный табу-
рет, но какой-то не колышущийся, видимо тоже прикреплённый
к полу, и вздохнул с облегчением. Закрыл глаза и по старой
привычке тренировать свою наблюдательность мысленно вос-
становил увиденное здесь: под потолком две лампочки с козырь-
ками-отражателями на дальнюю стену, забранную толстой не-
струганной доской. В ней — дырки от пуль. Но дырок немного.
Работают мастера высокого класса. Так как каждая дырка — это
промах. Под деревянной стеной — опилки. Свежие. Толщина
слоя в два-три пальца. Справа, чуть ли не за его спиной — два
одинаковых металлических ящика. Один из них открыт. Он на-
половину занят чистыми опилками. В другом, вероятно, опилки
грязные. Бок у ящика задымлён и покарябан — его часто вытас-
кивают отсюда, чтобы сжечь окровавленные опилки где-то в печи.
В углу, у двери — веник и совок. Такие, как в любом хозмаге. На
белой стене в рамочке — график с лесенкой дежурств. В рамке
пошире и посолиднее — социалистические обязательства. Над
ними лозунг из толстых белых букв на туго натянутом кумаче —
«Будь бдителен. Враг рядом с тобой». На полочке «слепой», без
цифр телефон. Напротив — казённая тумбочка, над которой скло-
нился молодой сотрудник. Что-то знакомое увиделось Гурину в
нём. Он открывает глаза и уже более внимательно смотрит на
него. Молодой человек чувствует взгляд Гурина и держится к
нему спиной. Он нервно то собирает, то разбирает наган, чакнув
бойком несколько раз, и ворчит:
— Не могут хорошей машинкой обеспечить. Дай твой, Ти-
моха.
590 ——————————
— Не дам. По уставу не положено, — отвечает Раскатов с
усмешкой.
И вдруг хозяин комнаты поворачивается к Гурину и говорит,
смеясь:
— Иль не узнаёшь, дядя?
— Боже мой! Нарочный! — вскрикивает Гурин, искренне удив-
лённый.
— Это когда-то было, — говорит Нарочный. — А теперь —
главный чистильщик.
— Оружия что ли? — так же искренне изумляется Гурин. —
Как ты опустился до этого? Ему и в голову не приходит, что этот
симпатичный малый — главный палач особой тюрьмы НКВД по
Читинской области.
— Дорос, — важно поправляет Нарочный и показывает на
два треугольничка в петлице. — Это великая честь ликвидиро-
вать врагов трудового народа.
— Да, да, — наконец-то понимает Гурин свою оплошность. —
Извини. К сабле у тебя рука слаба, — вспоминает он.
— Вот это память, — хвалит Григория Нарочный. — Но и у
меня не хуже. Помню, как не отпускал ты меня с письмом в
Пушкарёвскую. А ведь я вёз известие о выступлении Семёнова,
об угрозе революции, нашему народу, нашей Родине, завоева-
ниям нашим.
— Да перестань ты! — прикрикнул Гурин. — Долдонишь, как
дурной. За то письмо тебе пушкари спасибо сказали — сразу к
Семёнову двинули, да и в тылу пакостить стали.
— Как ты смеешь так о ревкоме? — Нарочный на секунду
распрямился.
— Смею. Поскольку не всё по уму было.
— Я ещё тогда усёк, что ты — контрик. — Нарочный снова
склонился над наганом.
— Не повторяйся. Я читал, как ты меня в своих показаниях
изобразил.
— Что знал, то написал. А вообще, хватит базарить. Иди и
становись лицом к стене, — сказал Нарочный. Но что-то не нра-
вилось ему в работе нагана, и он снова обратился к Тимофею. —
Может дашь? Для земляка. Не жадничай. Всего на один выстрел.
Я вечером расплачусь. — Он щёлкнул ногтем по горлу. — А?
Гурин в нерешительности остановился у кромки опилок.
—————————— 591
— Заходи на них. Не стесняйся, — подбодрил Нарочный. —
Они для этого и насыпаны. Дай, Тимоха. Трактор уже завели,
слышишь? Ещё за пережог горючего высчитают.
Но Тимофей был упрям. Стоял в проёме двери и покуривал
«Казбек».
— Ладно, своим попробую, — сдался Нарочный. — Повер-
нись к стене, — приказал он Гурину.
— Ну, нет! — Григорий упрямо мотнул головой. — Только
так.
— Как хочешь, — согласился Нарочный. — Сам себе гото-
вишь неприятности. В затылок вернее, а в сердце — могу и про-
мазать. Ведь это только говорится, что оно чуть выше левого
соска, а на самом деле оно гуляет. А у некоторых даже в пятки
уходит. Лишние мучения принять можешь. А меня доктор за
жестокость ругать будет. Да и за перерасход патронов отчиты-
ваться придётся.
— То, что я от своего дружка-соратника принял, так от пули
другой-третьей — пустяки, — сказал Гурин и в упор посмотрел
на Тимофея.
— Это ваши личные дела, — проворчал Нарочный, — загоняя
три патрона в барабан и останавливаясь у кромки опилок.
— Вот именно. Многие понимают, что это контора личных
счётов, — сказал Гурин.
— Кто это «многие»? — насторожился Тимофей. — Погоди-
ка. Я из него всё-таки выбью конкретные имена. Пошли назад в
камеру.
— Хватит тебе. — Чистильщик остановил Тимофея. — У меня
же график. Сейчас другого приведут. И опять мне влетит по ма-
кушку. Устал стоять, дядя? — палач ласково обратился к Гурину
и быстро поднял наган.
— Привет, Раскатов! — Весёлый, бодрый голос остановил
Нарочного.
Он оглянулся и сплюнул — дверь была открыта, что катего-
рически запрещалось при проведении акции. Он пошёл, чтобы
закрыть её. Но дальнейшее спутало всю его жизнь.
— Спасибо тебе, Раскатов за партизанский отряд Ивана Бур-
динского. Если б не твоё сообщение, ушли бы они. А так мы их
пулемётами встретили. Но ты не бойся. Я о твоей услуге никому
ни слова. — Человек с тонким, нервным лицом мстительно за-
592 ——————————
смеялся. Он был из фанатично непримиримых, готовых даже к
бессмысленной борьбе, которых примиряют с поражением лишь
пуля или верёвка.
Тимофей выхватил наган. Растерявшийся Нарочный не ус-
пел остановить его. Прогремели два выстрела. Белогвардеец упал.
Только тут Нарочный опомнился и закричал:
— Бросай оружие. Бросай, приказываю.
Тимофей кинул револьвер к его ногам.
— А ты куда смотришь? — напустился Нарочный на конвой-
ного, рядового красноармейца, бледного, едва не падавшего в об-
морок.
— Ты видел, он кинулся на меня? — Тимофей оторвал па-
ренька от стены. — Видел?
— Видел. Кинулся, — пролепетал конвойный.
Тимофей качнулся к Нарочному.
— Кончай ты этого, — быстрый кивок в сторону Гурина, — и
дело с концом.
Но Нарочный был настоящим солдатом революции, был че-
ловеком чести, настоящим чекистом, и он закричал в лицо Тимо-
фею:
— Я тебе устрою «дело с концом». Предатель. Руки на заты-
лок, трусяга! Ну! Иди.
Под двумя наведёнными стволами Тимофей вошёл в рас-
стрельную комнату и опустился на табурет, на котором минуту
назад сидел Гурин. Нарочный тем временем боязливо поднял
чёрную телефонную трубку. Рычаг, на котором она лежала, вы-
шел не сразу, а со звоном подскочил через секунду. Нарочный
вздрогнул.
— Начальника, — сказал он изменившимся голосом. Куда
только и делись уверенность и нагловатость.
— Т-т-товарищ полковник… Эт-т-то Н-н-нарочный….
— Какой ещё к чёрту нарочный? — загремела трубка. — Кто
говорит?
— Эт-т-то йяя… Отделенный Сизый… Виноват… Разрешите…
— Так бы и говорил, — заворковала трубка. — Что случилось,
голубочек? Опять машинка заела?
К шутам и палачам во все времена и во всех странах отноше-
ние одинаковое — насмешливо-покровительственное.
— Случилось, товарищ начальник… Тут… Я… А ещё…
—————————— 593
— Что произошло? — взорвалась трубка паническим кри-
ком.— Что?
В армии, где Устав раз и навсегда исключает непредвиден-
ные обстоятельства, где каждое движение регламентировано,
до ужаса боятся всяких чрезвычайных происшествий. ЧП —
это толчок для запуска безжалостной дисциплинарной колес-
ницы, срывающей не только погоны, звания, чины и оклады,
но и головы.
Отделенный застыл с онемевшей трубкой в руках.
— Дурак, — сказал ему Тимофей, сумевший, в отличие от
доносчика, просчитать их судьбы намного вперёд. — Скоро бу-
дешь стоять вместо него, — он показал пальцем на Гурина.
А в коридоре нарастал грохот кованых сапог, и чем ближе он
становился, тем мельче и неприметней делался Главный Чис-
тильщик. И вдруг рык раздался совсем рядом:
— Бардак! — Начальник тюрьмы ворвался первым. От его
круглой, бритой головы в комнате стало ещё светлее. Два лейте-
нанта с наганами наготове спешили за ним. Гурин узнал фронто-
вого чекиста. — Кто это натворил?
— О-о-он. — Сизый дулом нагана показал на Тимофея, толь-
ко сейчас тяжело поднявшегося с табурета.
— Почему здесь посторонние? — заорал начальник и повели-
тельно взмахнул рукой. — Увести в камеру.
— Здесь могут быть лишь потусторонние! — продолжил в
начальническом тоне Гурин, сходя с опилок. — Голубь ты мой,
сизый. Час пришёл расстаться, — сказал он Нарочному.
— Не ёрничайте, Гурин, — одёрнул его начальник тюрьмы, а
между своими просто Мих-Мих. — Расстаётесь ненадолго.
— А это уж как знать. — Гурин вышел. — Смыкают туда-
сюда. Вот шарага.
— Михал Михалыч. — Один из сопровождающих показал
взглядом на чистильщика, по-прежнему сжимавшего наган.
— Сдать оружие! — приказал полковник отделенному.
Палач положил наган на тумбочку. Его тут же цап-царапнул
другой сопровождающий.
А Мих-Мих уже приказывал в трубку:
— Котельникову.
Телефон зазвонил и раз, и другой, но Фастина не спешила к
нему. Она стояла напротив пожилой женщины и говорила:
594 ——————————
— Подпишешь, милая, подпишешь. Умела рожать и вскарм-
ливать врага народа, умей и отвечать. Зачем она хранила портре-
ты царя и царицы? Ну?
— Она не хранила. Она даже не знала, кто это. Когда она
поступила учиться на врача, я стала её собирать. Ну, и обклеила
внутри чемодана, чтобы не голая фанера была. А они такие кра-
сивые.
— Понятно. Цари — красивые, а мы, простые советские люди—
не красивые. Понятно. Так и запишем. Но уже на тебя. И ты
станешь соучастницей преступления. — Фастина подняла трубку
с трезвонившего аппарата. — Лейтенант Котельникова слушает.
— Фастина… — Начальник тюрьмы крякнул под злобным
взглядом Тимофея. — Фастина Степановна, — взял он рабочий
тон.
Да только зря он за него прятался. Ни фамильярность обра-
щения, ни сожительство жены с начальником для Тимофея не
были тайной, как, впрочем, и для всех сотрудников этого строго-
го заведения. — Спустись-ка сюда. Здесь твой Тимоша такое от-
чебучил, что расхлебаем ли.
Фастина положила трубку и стиснула виски кулаками.
— Что с тобой, голубушка? — «соучастница», простая рус-
ская женщина в тревоге склонилась над женщиной-лейтенантом
НКВД. — Может, врача?
Не глядя на подследственную, Фастина нащупала кнопку
звонка. Вошёл дюжий, туполицый малый-конвоир. Ванька Фе-
доска.
— Уведи, — сказала Фастина, поднимаясь.
— Куда? К мужикам или в крысятник? — гаркнул Ванька,
восхищённо глядя на красивую, ладную женщину-следователя.
— Кому она после крысятника нужна? Разве что тебе. — Фа-
стина одёрнула гимнастёрку.
Они вышли все вместе. Фастина заперла кабинет и свернула
на лестницу, ведущую вниз.
— Слыхала? — Конвоир своей лопатообразной ладонью, ко-
торой бы плуг ворочать, суетливо поелозил по спине и животу
женщины. — На боку пистоль, а в штанах пистон. Пошли, голуба,
пошли, — торопил он, облизывая толстые губы. — Значит, снача-
ла ко мне, а потом уж к другим.
—————————— 595
Неправ оказался Мих-Мих. Гурин с ним расстался навсегда.
Его за допущенное безобразие расстреляли. Даже вперёд, чем
Тимофея и Нарочного. Из них ещё по десятку имён вытянули.
Они оговорили больше, чем сами того стоили. А Фастину швы-
ряли по лагерям, навешивая ей добавки по пять и десять лет,
пока не сгноили в особорежимном под Совгаванью…
* * *
Новенький бортовой грузовичок бодро бежал по пустынному
утреннему шоссе. Гурин сидел в кабине. Лицо у него было уста-
лым и спокойным. После долгого отсутствия он возвращался до-
мой. Для тех, кто время подстёгивает, оно ползёт, для тех, кто его
тормозит, оно летит. Эта простая философия спасла ему жизнь.
Восемнадцать лет пролетело, как две недели. Их будто корова язы-
ком слизнула. Уходя в новый мир, он не терзался былым и гряду-
щим, а жил текущим днём. Он никогда не строил планов даже на
час вперёд. Да и какие там планы, если могли в любую минуту
поднять на этап. Попадались среди лагерного начальства и непло-
хие люди. Люди-умницы. Люди делового, хозяйственного принци-
па. Они не гнали заключённых на тяжкий труд, словно лошадей
на призовой дистанции. Как могли берегли их для воли, для се-
мьи, для страны, прекрасно понимая, что рабский труд лагерей —
это злое извращение великого понятия созидания. Но все они,
если б их и было большинство, только скрашивали жизнь лагер-
ников, но изменить её радикально не могли. Спасибо им за добро-
ту. Тем сильнее проклятие тем, кто не считал зэков за людей.
Отведав и шахт, и лесоповала, и строек коммунизма, Гурин с
благодарностью вспоминал Посельскую сельхозколонию, где за-
держался на последние пять лет, что и поставило доходягу на
ноги. Хозяйство было сильное, продуктивное, стол не скудным,
начальство миролюбивым. Но… но были вышки, зона, конвой.
Несвобода. Хотя и вольным не позавидуешь — нищета, голод. На
плантациях турнепса, брюквы, на МТФ, на свиноферме он все-
гда находил возможность подкормить прилагерную детвору. Аког-
да расконвоировали, чинил крыши изб солдатским вдовам, об-
новлял коровьи стайки. Если в порядке и то, и другое — значит
надейся на лучшее…
На этот раз он не оббегал Размахнинскую украдкой. Прямо
со станции поднялся на гору по Московскому тракту. Постоял
596 ——————————
над могилами станичников, поклонился братской. Чуть дальше
погоста, метрах в тридцати от дороги темнела покосившаяся пи-
рамидка. Гурин направился туда и только начал её выравнивать,
как услыхал:
— Не трогай её, Гриша. Не то совсем развалится.
Он оглянулся. Какой-то человек на одном костыле прибли-
жался к нему. Это был не Елизар. Лицо чужое, страшное.
— Да Елизар я, Елизар. Так меня Спиридоновы отделали, —
сказал человек в ответ на его замешательство. — Ты на мою рожу
не смотри. Противно. Только жена Агриппина и выдерживает.
Здорово.
— Здорово. Отблагодарили за усердие?
— С избытком, — усмехнулся Елизар. — Но и тебя не забыли
за все твои старания. Вижу по одёжке, оттуда?
— Оттуда.
— Сколько же оттрубил?
— Восемнадцать.
— Щедро отломили. А вот Антоша Попов одним годом отде-
лался. Загрёб его Тимоха. Он всех в станице, как кур, перещупал.
Уехал вскорости за тобой, но никак нас не забывал. Всё про тебя
допытывался — где, да где. И всё-таки достал?
— Достал.
Они поставили прямо пирамидку, притоптали землю вокруг
неё и сели отдохнуть невдалеке. Закурили.
— А богатыря-то нашего, Макарку Чипизубова, расстреляли.
Антоша, тот бука, не знаю ничего. А Макар им прямо заявил —
несподручно мне на командира доносить. Это он про тебя. Ну и…
Меня тоже увозили. Но как увидели мою вывеску, так и обмер-
ли. Бритоголовый говорит, да от такой рожи все из зоны разбе-
гутся. А я им. Не будем ссориться. Я вам — покой в зонах, а вы
мне — свободу. На том и сошлись. А потом я им начал шапки
строчить да шинеля. Вот и живой. А одну шапку, особенно кра-
сивую, самому Лавруше подарили.
Внизу расстилалась родная станица. Только тихая она была,
редкоизбая. И вспомнил Григорий гордую станичную поговор-
ку— Размахнинская, чтобы жить с размахом. Елизар, как видно,
понял его мысли, потому что сказал со вздохом:
— Да, не хвались житьём, кончится нытьём.
— У вас совхоз или колхоз? — спросил Гурин.
—————————— 597
— Колхоз. А кто председателем, знаешь?
— Думаю, Вася-Удивленец.
— Именно, — Елизар хлопнул руками по колену. — Ну и
башка у тебя, Гриша. Не зря тебя за решёткой держали. Ей-богу,
не зря. Пошли ко мне. Отметим.
— Нет. Скоро поезд. Вот посижу, посмотрю, воздухом раз-
махнинским подышу и домой.
— Про Флору не спрашиваю, уверен, ждёт. А где Карпуша?
— Карпуша уже давно стал Карпом Григорьевичем Станич-
ным.
— Понятно. Он, так же как и ты, с людьми хотел. А кем стал?
— Кем-то на транспорте.
— Правильно ты сделал, что под другую фамилию мальчиш-
ку спрятал. А то б тоже загубили.
Но не знал Елизар, как ему было больно от этого! Сколько
он упреков выслушал по этому поводу! Да разве ж можно было
объяснить, что это для мальчишки страховка. Тогда его понял и
поддержал только доктор. И дал знать об этом долгим взгля-
дом. А фронтовой друг усыновил, якобы беспризорника Карпу-
шу Станичного, и в люди вывел.
Елизар вдруг восторженно взмахнул руками.
— А Шелопут-то наш генералом стал! Десантным, который с
неба падает. Сюда приезжал вместе с Ясненькой, Аксиньиной
дочкой, помнишь? Он ведь женился на ней. Такой бравый, епиш-
кина мать. А громкогласый! Что твой лебедь. А правду говорят,
что один только германец на Россию восемьдесят восемь раз на-
падал?
Новенький вездеход бодро выскочил из-под горы и остано-
вился напротив пирамидки. Высокий, русоголовый парень на-
правился к памятнику. Гурин смотрел на него и думал, вот идёт
молодой человек героям поклониться, однако молодой человек
стал мочиться на доски. Гурин рванулся. Однако, Елизар удер-
жал его. И даже дружески махнул осквернителю.
— Сиди, — сказал он. — Это сынок секретаря райкома. Он
ежесубботне здесь нужду справляет. Он его и подгноил. Заик-
нулся я было, так он меня моим же костылём огрел. Но вот по-
ставят бетонный, пускай прудит, хоть лопнет.
Машина внезапно сорвалась с места и устремилась к памят-
нику, пройдясь широкими колёсами по первым весенним цветоч-
598 ——————————
кам у его основания, и, едва не задев русоголового, выскочила
снова на тракт.
— Ты что, совсем охренел? — кричал русоголовый кому-то за
рулём. — Чуть мой член не отдавил.
Девки хохотали в открытые дверки и дрыгали в воздухе длин-
ными голыми ногами. Русоголовый, взбрыкивая козлом, помчал-
ся к ним.
— А почему не все фамилии на памятнике? Или забыли? —
спросил Гурин.
— Нельзя, сказали. Оказывается, кое на ком какие-то пят-
нышки были. Я посвоевольничал, всех написал, так зарёкся. —
Елизар махнул рукой.
Дорого обходятся России все эти мозговые экскременты. Пе-
ределки, перестройки, реорганизации дурацкие.
Расставаясь, обнялись. Понимали, вряд ли снова свидятся…
— Мчатся кони! Ускакали!
Призраком мелькают вдалеке.
Все пылинки алыми вдруг стали…
Это сон, или предвестье мне?
Это — явь.
А наше знамя, в крепких ли оно руках?
Молоденький шофёр выразительно прочитал поэтичные
строчки и заранее сияя, так как кроме похвалы ничего не мыслил
для своей машины, спросил:
— Ну, как мой «Газон?»
— Отличный, — сказал Гурин.
— Зверь. Три тонны в кузове, а как идёт? «Стударю» не на-
много уступает. Мы соревновались.
— Береги, — сказал Гурин.
— Как зеницу ока. Дома ставлю. В гараже того и гляди, что-
нибудь стибрят.
Справа придвинулось родное поле. Хорошо обработанное. Уже
засеянное, с окантовкой вокруг — это селки прошли в заверше-
ние и подравняли края. Теперь всходы будут, как бы шарфиком
повязаны Гурин любил этот момент окончания сева. Гнал свой
трактор по кромке поля и называл это кругом почёта.
— Какое сегодня число? — спросил он.
— Двадцать шестое апреля, — охотно отозвался парнишка. —
Скоро Первомай. Гульнём?
—————————— 599
— Гульнём, — согласился Гурин. — Приходи в гости… Сегод-
ня ровно восемнадцать лет, как меня с этого поля забрали.
— Да ну! Это ведь меня ещё не было! — удивился паренёк. —
Вот время летит.
Гурин улыбнулся. Въехали в станицу.
— Флора Васильевна умрёт, когда увидит, — засмеялся шо-
фёр.
— Ну, зачем уж так-то, — возразил Гурин. — Теперь только и
жить.
— Да это я так, по деревне-матушке. А вот и она. Узнаёте?
Машина остановилась. Гурин вышел. Седая, красивая жен-
щина, со слегка подёргивающейся головой, будто она не верила
в происходящее, шла навстречу. Но глаза её сияли. Это была
Флора.
Но этой же осенью, золотой осенью! Любимой Флориной
порой её не стало. Внезапно остановилось сердце, не успели по-
мочь. Хоронила её вся станица. Гурин едва успел отбить теле-
грамму Карпуше, как он появился сам, удивив Григория не столько
своим обликом мужчины средних лет, но с седой головой, как
своим внезапным появлением из Новосибирска.
У засыпанной могилы они остались втроем — он, Карпуша и
пятилетняя девочка, строго и внимательно все время смотревшая
на своего дедушку. Да у ворот кладбища виднелись два хлопца
возле чёрной «Волги» с обкомовскими номерами.
— Как живешь, Карп Григорьевич Станичный или Смирнов
Борис Викторович, как на конверте?
— Живу? Живу нормально. Женат.
— А чем занимаешься?
— Строю боевые ракеты.
— Чтобы весь мир в страхе держать?
— Нет. Чтобы самим в страхе не жить.
Клонилось солнышко к закату.
— Извини. Мне надо ехать. Послезавтра запуск. В опреде-
лённый район Тихого океана, — закончил он шутливо. — Флора,
иди в машину.
Девчушка обняла Григория за шею и шепнула в ухо:
— Летом мы приедем втроём. Я, мама и братик, который
скоро родится.
— Тебя подвезти? — спросил Карпуша.
— Спасибо. Я побуду здесь, — сказал Григорий.
Уходя, маленькая Флора оглядывалась и махала рукой. Ма-
хала и из окна машины.
Шептались берёзки о чём-то золотыми листочками. Сади-
лось солнце. Даль была бескрайняя.
Мой поклон прими, Россия.
За всё прости, не помни зла.
23 мая 1997 года. Благодарю Всевышнего.
Не поле перейти роман в восьми частях часть 8
© Copyright: Виктор Домбровский, 2010
Свидетельство о публикации №210100300909
Свидетельство о публикации №210100300909
Рецензии