Напутное юнцу

Выждав, когда останемся наедине, возвратил рукопись. Покраснев щеками, гневно прошипел: «Пиши!.. пиши!..» За очковыми линзами выказалось на миг нечто похожее на зависть. Моей молодости завидовал, и с высоты долгоденствия ей сожалел. Божественной искре, которая мерцала в моих писаниях, и каковой он сам не был от рождения наделён.


Сидя в кресле литературного консультанта, Анатолий Иванович Трофимов прекрасно знал, что ожидает меня, воспоследуй совету. Неизбывный труд, зловредный хай критиков, обречённость на уединение, мучительные поиски совершенства, великая ответственность за сказанное. Не поучал, не хвалил и не бранил. Отеческое чувство выразил гусиным шипением, вдохнув в пожелание глубокий подтекст. Навсегда и запомнилось!
 

Бабушка по отцу, в девичестве Шилова Анна Кирилловна, часто перехватывала меня впотьмах коридора. Тайком от родителей пихала в карман рублёвку на сладости. Не берусь объяснить чрезмерную приверженность стариков к внукам. Боже! Как она злилась, передёргивалась в членах и шипела, если отпихивал костлявую руку. За другими внуками она так не гонялась, и я стеснялся те бескорыстные деньги брать. Мне нет оправдания, рыжему и неблагодарному. Не помню, почему не присутствовал на её похоронах.


Трофимова я с того дня не видал. Ни строки готовых текстов не опубликовал. Однако обрёл то, без чего не состояться прозаику: чувство точного слова и верного ритма, незыблемое терпение и душевный жизненный багаж. Не загасил искру, кою он тогда разглядел и наличию в другом мимолётно позавидовал. Я ПИШУ! И сдаётся, нетленное. Начинаю дуть, и я – ТВОРЮ! За моим столом – вселенский, ахальный, плодотворный пожар! 


Старикам обоим земно кланяюсь. Будешь во времени, и нас вспомяни. Я перед ними в неоплатном долгу.





Запись 2000 года.