Тайны прииска Суцзуктэ

               

                ПРОЛОГ    

       Возможно, я так никогда бы и не взялся за перо, или, точнее, не сел бы за компьютер, чтобы поведать людям о приключениях, свидетелем и непосредственным участником которых мне волею судьбы пришлось стать более полувека назад, если бы не один рекламный ролик, который я увидел по телевизору.

Однажды вечером телевидение города  Бишкек, где я в то время жил, рассказывало об американской компании "Моррисон и Кнудсен", получившей лицензию на разработку золоторудного месторождения Джеруй в Таласской области Кыргызской республики. В ряду прочих проектов, осуществляемых компанией в разных странах, упоминалось также о том, что она производит разработку золотого месторождения в Монголии. При этом на экране в течение нескольких секунд промелькнули кадры, невольно привлекшие мое внимание - я увидел неширокую долину, окруженную лесистыми сопками. Очертания долины, по которой струилась небольшая речка, а рядом с ней змеилась дорога, показались мне знакомыми. К сожалению, видение было настолько коротким, что я не успел рассмотреть подробностей.
Рекламный ролик, как и полагается, прокручивали несколько раз, и в очередной выход в эфир я уже с нетерпением ожидал повторения этого сюжета.

 Просмотрев его еще пару раз, я окончательно убедился в том, что ошибки быть не может – это, несомненно, вид на долину (падь)  ручья Суцзуктэ, снятый приблизительно с той же точки, с которой я сделал ее фотоснимок в 1958 году. Подтверждением этой догадки послужила фотография из альбома, относящаяся к периоду моего пребывания в этой стране. Сердце мое учащенно забилось и в памяти невольно стали возникать давно забытые картины и события, развернувшиеся в этих живописных местах полвека назад. Признаюсь, и прежде у меня неоднократно возникало желание описать все, что произошло со мной в те далекие годы, но неуверенность в своих творческих способностях мешала осуществлению этой мысли. И только теперь, на склоне лет и под впечатлением оживших воспоминаний, я решился изложить на бумаге романтическую историю событий, невольным свидетелем и активным участником которых мне довелось стать по роду своей профессиональной деятельности. Однако прежде чем перейти к их изложению, следует рассказать о том, как я оказался в этих местах.


    В 1953 году я окончил Казахский горно-металлургический институт по специальности "Разработка месторождений полезных ископаемых" и получил направление Министерства цветной металлургии СССР на Буурдинский свинцово-цинковый комбинат, расположенный менее чем в ста километрах к востоку от столицы Киргизии г. Фрунзе. На новом высокогорном карьере я начал свою трудовую деятельность в скромной должности горного мастера. Через год я уже работал начальником смены. Предприятие было новым, располагалось в живописной местности в предгорьях Киргизского Ала-Тоо на высоте свыше 2 тысяч метров и было оснащено новейшей, по тем временам, горнодобывающей техникой. Три года я проработал в этой должности и в средине 1956 года был назначен главным инженером рудника.

               
      Карьера моя развивалась вполне успешно, заработки были большими, я обзавелся семьей и хорошей квартирой и имел все основания полагать, что начало моего жизненного и производственного пути складывается как нельзя лучше. Однако в молодые годы трудно довольствоваться достигнутым, хочется чего-то нового и еще неизведанного. Осуществлению этой подспудной мечты помогла телеграмма, пришедшая в адрес отдела кадров комбината из родного Министерства с предложением найти кандидатуру для поездки в Монгольскую народную республику по линии оказания технической помощи ее развивающейся горной промышленности. Как сказал поэт - "Им овладело беспокойство, охота к перемене мест - весьма мучительное свойство, немногих добровольный крест". Таким добровольцем из состава инженерно-технических работников комбината оказался я один. Вопреки увещеваниям старших товарищей,  убеждавших  меня в том, что  отныне   я числюсь в номенклатурном списке министерства с вытекающими отсюда   возможностями карьерного роста, я продолжал стоять на своём.

В результате в марте 1957 года на мое имя пришла правительственная телеграмма с предписанием срочного выезда в Москву для дальнейшего следования в МНР. Еще в период оформления выездного дела было определено, что там я буду работать на вольфрамовом руднике Бурун-Цогто в качестве его технического руководителя. Однако по приезде в Москву я был обескуражен известием о том, что этот рудник в ближайшее время закрывается, а взамен мне предложили новое место назначения - Геологическое управление при Совете министров МНР, которое испытывает острую нужду в квалифицированных горных инженерах. Естественно, я был возмущен вопиющей некомпетентностью министерских чиновников, не владеющих ситуацией в подведомственных предприятиях за рубежом, но у меня не было иного выбора - как говорят, мосты сожжены, и отступать было некуда.

Я вынужден был согласиться. Однако мое настроение накануне отъезда ощутимо испортилось - вместо стабильной и обустроенной жизни на руднике меня наверняка ожидают разъезды по геологическим партиям или, того хуже, работа в какой-либо из отдаленных стационарных партий. Это не совсем то, к чему я успел привыкнуть за четыре года работы на руднике.
На семейном совете мы решили с женой не брать туда нашу двухлетнюю дочь, а оставить у ее родителей в Туле, тем более что они с восторгом согласились взять на воспитание свою первую внучку. Надо ли говорить о том, что расставание с ребенком на два года, а именно таким был срок нашего пребывания там по контракту, оказалось для нас тяжким испытанием. С нелегким сердцем мы сели в прямой вагон Москва - Улан-Батор и покатили в неизвестность.

К исходу седьмых суток мы впервые пересекли государственную границу и вскоре оказались в просторной котловине у подножия священной горы Богдо-Ула, на лесистых склонах которой, согласно преданию, прятался от врагов молодой Чингисхан. В 1957 году город "Красного богатыря" Улан-Батор произвел на нас не очень приятное впечатление. Широкие пыльные улицы, высокие серые заборы из врытых в землю лиственничных бревен, низкорослые кривоногие монголы и монголки, одинаково одетые в разноцветные халаты-"дэль" и фетровые европейские шляпы, китайцы и китаянки в синей униформе, мягких кепочках и матерчатых тапочках с толстой белой подошвой, ободранные тушки собак под заборами, семейная парочка, непринужденно отправлявшая естественные надобности у забора под прикрытием своих длиннополых одежд - все это несколько шокировало нас. После Фрунзе, заслуженно носившего титул города-сада, почти полное отсутствие в Улан-Баторе зеленых насаждений угнетало.

                Глава I. ГРП №255               
     Сразу же после прибытия в столицу я пошел в Управление, получил ордер на комнату в небольшом городке советских специалистов, аванс в 300 тугриков на первый случай и направление на работу в 255-ую стационарную партию, расположенную "всего" в 300 километрах к югу от города. Судя по карте, место, куда мне предстояло ехать, находилось в Восточно-Гобийском аймаке. Сбылись мои самые худшие ожидания - мне предстояло начинать свою жизнь и работу чуть ли не в сердце знаменитой пустыни Гоби, о "прелестях" которой я знал из школьного учебника географии и описаний путешествий Пржевальского, Обручева и Ефремова, прочитанных ранее.

     Неопределенность информации об условиях жизни в этой партии вынудила меня пойти еще на одну жертву - я решил ехать туда один, оставив жену до времени в городе.
В средине апреля на двух грузовиках ЗИЛ-130, нагруженных под завязку различным разведочным оборудованием, материалами и продуктами, мы выехали к месту назначения. Мы - это два советских водителя Иван Панасюк и Иван Кожевин, молодой геолог из Свердловска Геннадий Сединкин и я. Вывернув с территории Управления на широченную и неприглядную улицу Сталина, окаймленную по сторонам высокими деревянными заборами, за которыми во множестве ютились монгольские юрты и китайские фанзы, мы взяли курс на юг, преодолели мост через бурливую, неширокую речку Тола с чистейшей прозрачной водой и сразу же очутились на беспредельной, слегка всхолмленной равнине, по которой в разных направлениях разбегались сотни слегка наезженных автомобильных колей и основательно протоптанных за века караванных верблюжьих троп.

     За свои 26 лет я успел немало поездить по необъятным просторам Родины, но никогда прежде мне не доводилось видеть таких огромных безлюдных пространств, как во время этой памятной поездки. На всем трехсоткилометровом пути нам встретился только один давно заброшенный монастырь с небольшими деревянными домиками и кумирнями, построенными в китайском стиле с загнутыми кверху углами полуразрушенных крыш. Зато совершенно неожиданно для себя я обнаружил, что в этой пустыне буквально кипит дикая жизнь - чем дальше от города, тем чаще нашу дорогу перебегали стайки стремительных и пугливых степных косуль-дзеренов, рядом с машинами, смешно переливаясь жирной тушкой на коротких лапках, бежали к своим спасительным норам гобийские сурки-тарбаганы, настороженно поглядывали исподлобья степные родственники лисиц изящные корсаки, на небольших озерках, образовавшихся в низинах, в изобилии плавало множество перелетных птиц. В некотором отдалении мы обнаружили группу из шести или семи спокойно пасущихся крупных птиц - это были дрофы.

     Увы, часто эти жизнеутверждающие картины нарушались выразительными и зловещими символами смерти - на всем пути нам попадались многочисленные, порой лежащие целыми группами, скелеты животных, павших от бескормицы в периоды так называемого "джута", когда выпавший глубокий снег в результате оттепели и внезапного похолодания покрывается ледяным панцирем, из-под которого животные не могут добыть подножного корма. Скелеты верблюдов, коров и лошадей лежали поодиночке, зато видно
было, как овцы сбивались голова к голове и коллективно погибали, оставив полный круг из выбеленных солнцем костей.

      Знакомый по рассказам путешественников с обычаем монголов выбрасывать своих покойников на съедение собакам и хищным птицам, я попытался во время остановки найти также и человеческие останки, но шофера сказали, что в свое время маршал Чойболсан издал указ, требующий захоронения умерших. Однако это распоряжение противоречило предписаниям религии, запрещавшей монголам копать землю, и поэтому указ практически не соблюдался, а усопших или безнадежно больных стали вывозить в, так называемые, "долины мертвых" и оставлять там. Позже мне все же пришлось натолкнуться на попытку компромиссного решения проблемы - покойника положили на землю и обложили крупными камнями. О том, что это свежая "могила" я догадался по запаху.

       А вот как описывает «погребальные» традиции монголов Леонид Юзефович в  книге «Самодержец пустыни».
  «Характерной, к примеру, жутковатой деталью  столичного быта, на которую в первую очередь обращали внимание иностранцы, были собаки-трупоеды. В зависимости от того, в год какого животного и под каким знаком родился покойный, ламы определяли, в какой из четырех стихий должно быть погребено тело – водной, воздушной, земляной или огненной. Иными словами, его могли бросить в реку, оставить на поверхности земли или на дереве, зарыть или сжечь. ..Но на практике простые монголы либо чуть прикрывали мертвеца слоем земли, либо просто оставляли в степи на съедение волкам. Считалось, что душе легче выйти из тела, если плоть разрушена, поэтому, если труп в течение долгого времени оставался несъеденным, родственники покойного начинали беспокоиться о его посмертной судьбе»
               
               
      Нам пришлось заночевать в степи у подножия скальной гряды, которую шофера называли Чойр. Ночью было очень холодно, но нас спасали спальные мешки и покрывала, сшитые из козьих шкур. Утром мы продолжили свой путь и часам к двум пополудни за очередным увалом увидели в низине конечную цель нашего маршрута - базу 255-ой партии. Честно признаюсь, зрелище для меня было удручающим, а первой моей мыслью было - ну и влип же ты, парень! Весь "стационар" состоял из двух бревенчатых домиков, восьми серых юрт и нескольких палаток. 
    
     Как водится в глухих местах, встречать приехавших вышло все население поселка. Вперед выскочили собаки, за ними мчались босоногие монгольские ребятишки. Взрослые сначала стояли возле "конторы", но потом не выдержали и окружили машины кольцом. Пока шофера раздавали письма и посылки из города, к нам степенно подошел худощавый мужчина средних лет с резкими чертами загорелого лица и, поздравив с приездом, представился - начальник партии Григорий Гаврилович Басанский. Представились и мы, после чего нам предложили умыться с дороги и пригласили к столу. Благодаря рации о нашем приезде узнали заранее и ждали с понятным нетерпением - по традиции шофера привезли из города не только пару канистр с пивом, но и несколько бутылок "архи" (водки). Для подобной "глубинки" это уже было достаточным основанием считать день праздничным.

     Вот так я оказался в самом сердце Монголии, обескураженный сначала разлукой с маленькой дочкой, затем с женой, а теперь еще и неизбежностью жизни в пустыне, в юрте и с перспективой абсолютно неинтересной работы по проходке разведочных канав и шурфов. И на эту дикую глушь я променял высокооплачиваемую и уважаемую должность, квартиру в новом поселке недалеко от столичного города, интересную и живую работу на современном предприятии, добрую и веселую компанию моих сверстников - тоже молодых специалистов! Я был в полном отчаянии, но всеми силами старался не показывать своего жестокого разочарования.

      Не буду описывать трудности своего привыкания к новым условиям. Мое настроение резко изменилось после того, как однажды вечером, когда мы сидели в юрте-столовой, в нее вбежал шофер и, задыхаясь, сказал, что проезжая мимо соседнего степного озерка, увидел на нем массу перелетной дичи. Все старожилы мгновенно повскакали со своих мест, схватили дробовики и бросились к машине. Мне предложили воспользоваться "ничейной" тулкой-одностволкой и ехать вместе со всеми. Так я впервые попал на охоту на водоплавающую дичь.
Уже вечерело, когда мы приблизились к озерку. Все рассыпались по его берегам, и началась дикая беспорядочная стрельба. Я тоже пытался стрелять влет, но, естественно, ни разу не попал. Зато после этого решил, что если уж здесь мне не суждено жить и работать в привычных условиях и режиме, то следует в полной мере воспользоваться представившейся возможностью отдохнуть от тревожной повседневности беспокойной рудничной жизни.
               

     255-ая партия вела детальную разведку группы флюоритовых месторождений, разбросанных на значительной площади от центральной базы. Мне приходилось бить глубокие разведочные канавы, проходить шурфы и заниматься сложными вопросами организации и производства работ в условиях отсутствия квалифицированного персонала.           Не буду вдаваться в описание этого, как оказалось вскоре, промежуточного этапа моего пребывания в Монголии. Скажу лишь, что эта географическая точка под названием Бор-Ундур с прилежащими к ней довольно значительными запасами флюорита,  к  разведке которых я также приложил немало сил и нервов,  была признана весьма перспективным объектом  добычи этого ценного сырья.

Позднее, в семидесятые годы прошлого века, советскими специалистами здесь были построены одноименный город и комбинат с производительностью до одного миллиона тонн сырья в год. Так что у меня есть все основания считать  свою скромную персону причастной к повышению благосостояния братского монгольского народа, а свою командировку в эту уникальную страну более чем оправданной. Кстати, читающий эти строки, может взглянуть на эту географическую точку свысока – на  снимке из космоса видны очертания города Бор-Ундур и даже те солончаковые озера,  охота на которых успокоила мои нервы, расстроенные резкой сменой образа жизни и работы.


 
                Глава II. Суцзуктэ. ГРП №264
     Мое пребывание здесь длилось до глубокой осени. Я уже настроился на то, что мне придется зимовать в этой безрадостной пустыне, но во время очередной поездки в Улан-Батор ко мне подошел главный инженер 264-ой партии Валерий Логинов и без обиняков предложил перебираться к ним.

       Партия находилась в северной Монголии, в отрогах Хэнтэйского хребта, и должна была приступить к доразведке группы золоторудных месторождений, отрабатывавшихся с 1911 по 1919 годы компанией Монголор. С началом революции и гражданской войны в России, захлестнувших и Монголию, горные работы были прекращены, чему в немалой степени способствовали вторжение в этот район банд барона Унгерна и учиненный ими разгром приисков. За истекшие 40 лет все пришло в запустение, устья штолен обрушились, оборудование растащено, и возобновление работ было немыслимо без участия опытного горного инженера. На все Управление таковым оказался я один.

Идея мне понравилась. Партия находилась всего в ста тридцати километрах от города, из которых более ста приходились на асфальтированное шоссе Улан-Батор – Наушки – Улан-Удэ, и располагалась в лесу, полном непуганой дичи. Работая там, я мог чаще встречаться с женой, которая к тому времени стала одним из ведущих специалистов Управления в области грунтоведения и инженерной геологии, но самое главное - у меня появлялась перспектива новой и очень интересной работы в условиях ничем и никем не ограничиваемой самостоятельности. Последнее я всегда ценил выше всего. Оставалось только решить вопрос о переводе меня из 255-ой, главный инженер которой И.М.Матросов и слышать не хотел об этом. Валерий заявил, что это его проблема и все будет в порядке. Мы ударили по рукам. Вот так я оказался в Суцзуктэ.
               
       В первый раз мы с Валерием на ГАЗ-69 выехали в партию в конце ноября. Быстро преодолев 115 километров асфальтированного шоссе, наш газик, ведомый разбитным Лувсанчимидом, всю дорогу напевавшим однообразную мелодию, в которой я не без труда узнал недавно и впервые прозвучавшую на московском молодежном фестивале знаменитые "Подмосковные вечера", резко свернул влево и запрыгал по заледенелым колдобинам грунтовой дороги. Не останавливаясь, мы проскочили главную усадьбу госхоза Борнур (Серое озеро), привольно раскинувшуюся на берегах озера, давшего ему это название, и вскоре оказались втянутыми дорогой в постепенно сужавшуюся межгорную долину. По сторонам ее, приближаясь и становясь все выше, замелькали сопки, поросшие смешанным лесом.

      Подпрыгивая на жестком сиденье, я с некоторым волнением обозревал окрестности, предвкушая возможность побродить по лесу с малокалиберной винтовкой, которой обзавелся еще в Гоби. Надо сказать, что в те годы в самом захудалом монгольском "дэлгууре" (магазине) можно было совершенно свободно, без предъявления каких-либо документов и разрешений, купить любое оружие и боеприпасы к нему. Армейский карабин советского производства стоил 250 тугриков, а малокалиберные винтовки ТОЗ-7 и ТОЗ-9 стоили соответственно 80 и 90. Я предпочел надежную однозарядную и успел хорошо ее пристрелять на перелетной дичи и тарбаганах. Теперь у меня появлялся шанс применить ее в охоте и на боровую дичь.

      Пока я предавался сладким мечтам, газик почти уперся во внезапно выросший перед нами склон сопки, прогрохотал по бревнам мостика, под которым среди ледяных заберегов струился горный ручей, и стал карабкаться вверх по узкой полке дороги, врезанной в лесистый склон. Дорога змеилась среди сплошного леса, машина подпрыгивала на корнях громадных сосен, сомкнувшихся кронами где-то вверху, мотор натужно выл и жаловался на свою тяжкую долю. Наконец лес немного расступился, и вскоре мы оказались в центре того, что именовалось 264-ой партией. Приехали!

     Я вылез вслед за Валерием и огляделся. Со всех сторон нас окружили мужчины, одетые в зимние дэль, меховые треухи (малгай) и сапоги с загнутыми носами (хутал). Широко и приветливо улыбаясь, они протягивали нам обе руки, повторяя "Сайн байна уу, кампан? Хэцзе ирисну?" (Здравствуйте, как доехали?). Я уже мог отвечать им на их языке, вызывая тем самым одобрительные улыбки и какие-то комментарии в свой адрес. За мужчинами возле открытых дверей юрт стояли и тоже улыбались нам немногочисленные "хуухан" (женщины). Обстановка была такая, словно на необитаемый остров прибыл долгожданный корабль и привез свежие новости и надежду на спасение от голодной смерти.

     Протиснувшись сквозь толпу, к нам подошел высокий мужчина лет сорока, одетый по-европейски. Типичный представитель монголоидной расы, он, тем не менее, отличался от окружающих его простых монголов, как отличается городской житель второго поколения от своих сельских сородичей. У него было неширокое лицо, с тонкими, приятными и довольно мелкими чертами, держался он прямо и с достоинством, приветствовал нас по-русски. Считая себя "физиономистом" и выработав привычку оценивать людей по первому впечатлению, я, несмотря на его, в общем-то, располагающую внешность, про себя отметил наличие в нем таких качеств как высокомерие, скрытность и неискренность. Все это я усек за то короткое время, пока он здоровался и успел перекинуться несколькими фразами с Валерием. Затем он повернулся ко мне и Валерий представил нас друг другу. Начальник партии "дарга" Цевен выказал искреннюю радость по поводу того, что с моей помощью партия, наконец, сможет приступить к настоящим горным работам и обеспечить возможность выполнения детальной доразведки месторождений с целью прироста запасов золота, в котором столь остро нуждается республика. Я постарался уверить его в том, что со своей стороны приложу для этого все свои знания и опыт.

      Валерий с Цевеном нырнули в одну из юрт, а я остался, чтобы немного оглядеться и составить представление о новом месте. На тесном пространстве, отвоеванном у леса, на горизонтальных площадках стояло около десятка юрт, покрытых, как маскировочными халатами, белыми чехлами. Деревянные двери большей части юрт были обращены на юг и расписаны ярким традиционным орнаментом. Из верхних отверстий «тоно» косо торчали жестяные трубы, из которых поднимались тонкие струйки дыма, предвещавшие устойчивую погоду. Юрты стояли по обеим сторонам ручья, через который мы недавно переезжали. Ручей и долина (падь), по которой он протекал, носили странно и таинственно звучавшее для русского уха название Суцзуктэ, что означало "Молитвенный". Впрочем, в разговорной речи монголы называли его мягче – Суджихтэ.

      Встречавшие нас обитатели партии вскоре разошлись по своим войлочным жилищам. Вокруг воцарилась тишина, нарушаемая лишь скрипом сосновых стволов и шорохом ветвей, раскачиваемых ветерком, гуляющим где-то вверху, да тонким теньканьем синиц и поползней, обшаривающих кору в поисках пропитания. После унылой, продуваемой всеми ветрами, пустыни это место показалось мне райским уголком, о котором только можно мечтать.
       
Вместе с тем, я успел отметить и два немаловажных обстоятельства, которые не могли не подпортить первого приятного впечатления - здесь не было никакого иного жилья кроме юрт, и не было ни одного соотечественника. Валерий приехал сюда только для того, чтобы представить меня и оставить наедине с аборигенами. После его отъезда я буду жить один и в юрте! Хорошенькая перспектива! И это взамен зимовки в теплой землянке, которые мы успели соорудить в Бор-Ундуре, и веселой компании из десятка земляков из разных концов Союза. Было над чем задуматься и о чем пожалеть в первые часы после моего прибытия в это место с таким странным названием.

      Я постарался отбросить невеселые мысли и зашел в юрту. Там было тепло и светло, Цевен сидел на койке в позе Будды на цветке лотоса, Валерий за столом просматривал какие-то записи, колченогий веселый монгол в военной фуражке с треснувшим козырьком суетился у плиты. Его звали Ендон, был он "лагерным рабочим" и в его обязанности входило обеспечение бытовых условий для "высшего комсостава" партии, проживающего в юрте. Отныне и надолго его ковыляющая фигура, и постоянная белозубая улыбка начинали и завершали мой каждый трудовой день. Впервые я познал, что значит расторопный и преданный слуга. Мы прожили с ним душа в душу почти полтора года, и только один раз я вынужден был выразить ему свое неудовольствие по поводу того, что он не моет руки перед тем, как собирать на стол или готовить пищу. С тех пор, прежде чем приступить к этому ритуалу, он ополаскивал свои заскорузлые ладони, каждый раз радостно демонстрируя мне их мнимую чистоту.

Ендон разлил по большим пиалам традиционную лапшу с мелко накрошенным мясом, затем подал соленый монгольский чай с молоком и выставил на стол чашку со сливочным маслом. Цевен с Валерием добавили в чай масла, я же, приехавший из Средней Азии и привыкший к натуральному чаю без каких-либо добавок, так и не смог до конца убедить себя в полезности и вкусовых качествах этого напитка и пил его без масла.

       За ужином мы только вскользь коснулись предстоящих задач и решили перенести обсуждение всех производственных вопросов на утро. Развернув спальные мешки, мы забрались в них и дополнительно накрылись сверху меховыми покрывалами из козьих шкур. Ендон снял с прогоревшей печи трубу, задернул верхний клапан юрты и пожелал нам спокойной ночи. Пару раз мигнула лампочка, висевшая над столом, монотонный рокот движка стал постепенно затихать, свет и шумы исчезли - над лагерем воцарилась тишина.
               
       Утром нас разбудило радостное сообщение Ендона - Нацальник, цай буцулса! (Чай вскипел!). В юрте уже было тепло. Через три застекленных сектора навершия юрты  пробивался яркий солнечный свет, через четвертый открытый сектор, в который была высунута труба, с вершин сосен сыпались снежинки и с тихим шипением умирали на ее раскаленной поверхности. Натянув ватные брюки, я выскочил на "улицу", сделал несколько гимнастических упражнений и на глазах у остолбеневших случайных зрителей растерся по пояс колючим снегом. Монголы удивленно покачивали головами и цоканьем языка выражали то ли недоумение, то ли восхищение моим поступком.

 Должен сказать, что у этих добродушных и гостеприимных кочевников я отметил одну, на первый взгляд, не очень привлекательную черту - они не любили мыться. Если кто-либо из них, скрепя сердце, соглашался с этой европейской условностью, то ограничивался только умыванием лица. Таких приверженцев "цивилизации" можно было отличить по контрасту между относительно чистым фасадом и непромытыми задворками - шеей и ушами. Наши старожилы рассказывали также, что монголы меняли нижние дэль только после того, как они расползались от ветхости. Естественно, запах, исходивший от исконно немытых тел и пропотевшей и прогоркшей одежды, был достаточно сильным и не очень приятным. В этом я убедился во время первого визита в кинотеатр в Улан-Баторе. Большое скопление людей в ограниченном пространстве создало в зале такую невыносимую атмосферу, что мы с женой едва вынесли сеанс и вынуждены были навсегда отказаться от этого развлечения. Впоследствии мы ходили только в клуб имени В.И.Ленина, который был местом общения всех советских специалистов, работавших в Монголии, и куда ее коренные жители не допускались.

       В первое время, когда  я работал в Бор-Ундуре и мотался по участкам, разбросанным в радиусе 10-15 километров от центральной базы партии, мне частенько приходилось бывать в гостях у аратов, кочующих со своим скотом по округе. Ездил я на ЗИС-150 с монгольским шофером средних лет  по имени Джаргал. Каждый раз, когда на  пути попадалась новая  юрта, пусть даже в нескольких километрах в стороне от нашего маршрута, Джаргал убеждал меня, что нужно   обязательно посетить скотовода  и пообщаться с ним. Для монгола это святое. Приходилось соглашаться и участвовать в обряде степного гостеприимства. Два случая из множества мне особенно запомнились, так как я впервые столкнулся с тем, каким образом все это происходило.

       В первый раз мы попали в юрту, когда «хуухан» (женщина) готовила горячую пищу. Вот как это было.  На жестяной печке грелся чугунный казан, в который она налила воды. Когда вода закипела, она промыла казан квачём, представляющим конский хвост, привязанный к палке. Воду слила и залила новую. В кипящую воду  бросила  мелко нарезанное вяленое мясо, и пока оно варилось, источая довольно тяжелые ароматы, хозяйка на  низеньком столике готовила лапшу. Я обратил внимание на то, что, замешивая лапшу, она периодически этими же руками брала из корзины  «аргал»  (сухой навоз, собранный в степи) и подкидывала его в печку. Затем, слегка  вытерев руки о свой засаленный халат-дэль, она продолжила месить и резать лапшу. Отказаться от этого варева значило нанести оскорбление простодушным хозяевам, поэтому я утешал себя тем, что аргал столь же стерилен, как и вся окружающая нас Гоби и с моим желудком ничего не случится. И действительно, несварения или расстройства не произошло.

       Во второй раз, это было уже в средине лета, когда вся страна наслаждалась свежим айриком (кумысом), Джаргал снова завлек меня в случайную юрту, где нас приняли как родных.  На мой вопрос о степени родства с хозяевами Джаргал ответил, что он видит их впервые, но законы Монголии таковы, что если бы мы проехали мимо и не посетили арата, то  этим бы нарушили традиции степей. И можно понять этих странников пустыни,  которым так не достает общения и новостей. Так вот, в тот раз нас безоговорочно принялись угощать кумысом. Джаргал, который довольно давно работал с русскими и знал наши привычки, на своем языке посоветовал  хозяйке, прежде чем наливать мне кумыс в  старинную чашу из березового капа, окованную по краю серебром,  как следует вытереть её. Лучше бы он этого не говорил!

 Женщина понимающе взглянула на меня, улыбнулась, сняла  с веревочки вафельное полотенце и стала старательно вытирать чашу. Боже мой! Что это было за полотенце! Солдатская портянка после многокилометрового марш-броска бывает  гораздо чище! Но я не подал  вида и принял чашу как положено из двух её  рук в обе  свои. Я пил кумыс, сдувая к противоположному краю чаши плавающие соринки и волосинки и, не допив до конца, поставил на столик. Приличия и обычаи были соблюдены.
 
      Позже я нашел два объяснения этим обычаем  народа. Во-первых, на большей части этой обширной страны было очень мало водных источников и скотоводам-кочевникам приходилось беречь буквально каждую каплю для приготовления пищи и для своего многочисленного скота. В таких условиях было не до стирки и не до умывания.
И второе. В свое время великий отец монголов Чингисхан ввел свод законов «Джасак», предписывавший строгие  нормы поведения для своих подданных. Среди них  были и такие, которые вошли в плоть и кровь народа:
     - Запрещается мыть платье в продолжение ношения, пока оно совсем не износится.
     - Запрещается купаться в реке и… черпать воду золотой и серебряной посудой.

     Естественно, живя среди людей с такими гигиеническими правилами  и общаясь с ними ежедневно, приходилось прилагать некоторые усилия, чтобы преодолеть естественное чувство брезгливости и тошноты. Но вскоре, после некоторого  привыкания,  я  уже перестал обращать внимание на подобные мелочи

     Узнал я также и еще целый ряд обычаев,  знание которых способствует и лучшему пониманию этого свободолюбивого народа,  и его уважения даже в том случае, когда эти обычаи находятся в совершенном противоречии  с нормами современного общества.
            Ну, например:
        - у монголов считается предосудительным копать землю, рубить лес и охотиться;
        -  нельзя наносить вред природе, в том числе – ловить и убивать молодых птиц, рвать без нужды растения и цветы, рубить молодые деревья у источников и т.д.;
        - необходимо проявлять почтение к людям старшего возраста;
        - подносить гостю чай, кумыс следует двумя руками, в свою очередь гость должен принимать подношение также обеими руками.
         - запрещается резать скот, перерезая горло и проливая кровь на землю, извлекать мясо из котла ножом, бить лошадь уздой.

            Джасак Чингисхана давал рекомендации и по более широкому перечню:
         - запрещены ложь, воровство, прелюбодеяние, предписывается прощение обид, следует щадить страны и города, покорившиеся добровольно, следует освобождать от налогов и уважать храмы, а также их служителей, посвященные любому Богу и т.д.

               
       Я сделал эти отступления от основной темы повествования с тем, чтобы читатель имел возможность составить весьма приблизительное представление о том, в каких непривычных условиях пришлось жить и работать мне и большей части наших специалистов, приехавших в эту страну с благородной миссией оказывать всемерное содействие ее народу на пути построения цивилизованного общества. Каждый из нас старался по мере своих сил и собственного культурного уровня, но я до сих пор не очень уверен в том, что наши усилия были действительно так уж необходимы для большей части населения этой страны. Сомневаюсь я также и в том, стоит ли, даже из лучших побуждений, ломать вековой жизненный уклад людей, не считаясь с их привычками и обычаями. К сожалению, многие наши специалисты не обладали чувством такта и вызывали у аборигенов раздражение, переходящее порой в открытую неприязнь. Я видел это и потому ограничивал свою просветительскую миссию только техническими вопросами, памятуя о том, что прибыл сюда для оказания именно технической помощи и не больше. Однако пора вернуться к основной теме.


                Глава III. Проблемы восстановления
       После завтрака в юрту вошли двое, одетые в подобие рабочей спецовки. Одного из них Цевен представил мне в качестве моего первого помощника по всем горным делам. Его звали Джанцан. Это был плотный мужчина лет сорока с круглым добродушным лицом и внимательным взглядом. Второй, по имени Ботсурен, был молод, высок, худ и значился в штатах партии в качестве горного мастера. На его голове красовалась блестящая пожарная каска с высоким гребнем как у греческого гоплита, изображением пылающей и готовой взорваться гранаты и надписью "Всегда готов!". Увидев эту долговязую фигуру в нелепом головном уборе, я едва удержался от смеха и понял, что даже начальствующий состав партии не обеспечен ни спецодеждой, ни шахтерскими касками. Начинать свою деятельность приходилось буквально с пустяков.

       Не тратя времени на разговоры, мы отправились на объект - главную штольню бывшего прииска Суцзуктэ. От базы к ней вела старая, успевшая зарасти деревьями и кустарником, дорога, но, ведомые легконогим Ботсуреном, мы направились к штольне прямиком через лес. Не более чем в полусотне шагов от нашей юрты я увидел полуразвалившуюся от времени и непогоды бревенчатую избу с проваленной тесовой крышей и остатками почерневших оконных рам. От печальных развалин веяло запустением и тленом. Через полусгнившие стропила успели прорасти несколько молодых осин и березка. Преодолев по лесу метров триста, мы вышли к подножию старого отвала, на заснеженном склоне которого я увидел глыбы грязного льда, выброшенные совсем недавно.

 Мы обошли отвал, и вышли на его верхнюю площадку. В центре полукружия отвала я увидел устье старой штольни, небрежно закрепленное бревнами. Из него в этот момент выходил молодой здоровенный монгол в дэле и малахае, согнувшийся под тяжестью мокрого мешка. Он донес мешок до бровки отвала и вывалил из него очередную порцию ледяных глыб. Не задавая вопросов, я прошел в штольню. Картина была незабываемо удручающей - в десятке метров от устья все пространство от почвы выработки и почти до ее кровли было заполнено льдом, в котором можно было насчитать ровно столько слоев, сколько лет прошло с того момента, как работы здесь были прекращены. У ледяного забоя я увидел шестерых рабочих - двое кайлами отбивали лед, двое совковыми лопатами накладывали его в мешки, двое сидели на корточках вдоль стенки выработки и молча курили длинные трубки. Все пространство освещалось двумя свечами да остатками дневного света, доходившими сюда от устья. Глядя на эту первобытную картину, я понял, что все здесь придется начинать буквально с нуля.

      Увидев начальство, рабочие прекратили работу, дружно уселись вдоль выработки и стали набивать "дунзой" свои трубочки. Я попытался разобраться в обстановке и на помощь мне пришел Ботсурен. При содействии Цевена в качестве переводчика он сказал, что лазил вглубь штольни, что ледяная пробка тянется метров на пятьдесят, а затем сходит на нет. Полную длину выработки он не знает, но предлагает мне посмотреть все своими глазами. Что ж, посмотрим.

      Запасшись свечами и спичками, мы протиснулись с ним под самую кровлю и по- пластунски поползли в тесном пространстве. В ряде мест пришлось осторожно протискиваться под лопнувшими "огнивами" (верхними балками) крепления. Где-то метров через двадцать мы уперлись в сплошную мешанину из старой крепи и больших кусков обрушившейся породы. Ботсурен ящерицей полез вверх, я - за ним. Мы обошли завал сверху и вновь спустились на ледяную поверхность. В голову невольно закралась тревожная мысль - что если мы своим вторжением в этот хаос нарушили его устоявшееся за десятилетия равновесие? Если случится обвал, то мы надолго окажемся запертыми в этом мрачном подземелье.
Отбросив эти мысли, я пополз дальше, пытаясь не отстать от мелькающих впереди белых подошв сапог Ботсурена. Наконец поверхность льда стала опускаться, в лицо повеяло душной сыростью и вскоре мы смогли стать во весь рост. Я огляделся.

       Мы стояли по щиколотку в кристально чистой воде, сквозь которую я увидел внизу аккуратные шпалы с головками ржавых костылей. Рельсы были кем-то и когда-то сняты. Еще не дойдя нескольких метров до забоя выработки, я увидел в тусклом свете наших свечей молочно-белую кварцевую жилу, рассекавшую бурую породу почти вертикально и уходившую в почву. Измерив пядью ее мощность, я нашел, что она не превышает 25-30 сантиметров. В свете свечей мне показалось, что я даже заметил на ее матовой поверхности блестки золота. В это легко было поверить, ибо я уже знал, что содержание этого металла, который стоил человечеству миллионов и миллионов жизней и который, тем не менее, именовали "благородным", на верхних горизонтах этого месторождения доходило до 600-700 граммов на тонну!

       В забое я насчитал около 20, так называемых, "стаканов", представлявших собой остатки шпуров, в которых помещали взрывчатку. Форма шпуров было округло-треугольной и свидетельствовала о том, что их в свое время бурили не вручную, а с помощью пневматических перфораторов. Это было тем более удивительно, что в Бор-Ундуре мне приходилось, чуть ли не силой, заставлять людей использовать механическое бурение вместо привычного для них ручного. В одном из стаканов я обнаружил серую кашеобразную массу - это были остатки динамита от частично или полностью "отказавшего" заряда. Осмотр убедил меня в том, что горняки, работавшие здесь почти сорок лет назад, неплохо знали свое дело и мне следует постараться, чтобы не ударить в грязь лицом перед их памятью.

Отбив прихваченным с собою геологическим молотком Валерия несколько кусков кварца и замерив элементы залегания жилы горным компасом, мы тронулись в обратный путь. Когда мы стали протискиваться под кровлю, я обратил внимание на множество мохнатых влажных комочков, висевших между верхняками крепления. Приблизив свечу к одному из них, чтобы разглядеть получше, я услышал пронзительный писк - это были спящие летучие мыши. Увидев причину моего удивления, Ботсурен сказал - "Сарсын бавгайт". Так называют их монголы, что в переводе на русский означает перепончатый медвежонок.

Наконец мы, отдуваясь, задом-наперед сползли в ледяной забой и стали на ноги. Ожидавшие нас уже начали, было, проявлять беспокойство, но мы вознаградили их переживания кусками золотоносной породы. Вооружась лупами, они стали разглядывать образцы и выражать восхищение при виде действительно достаточно обильных, но чрезвычайно мелких золотинок, замурованных в полупрозрачном кварце.
               
       Больше на штольне делать мне было нечего, картина была предельно ясной, следовало немедленно возвращаться в Улан-Батор и выколачивать у начальства все необходимое для проходческих работ, начиная от гвоздей и кончая взрывчаткой и средствами взрывания. При участии Цевена в качестве переводчика я поручил Джанцану и Ботсурену обратить особое внимание на перекрепление устья штольни. Мне пришлось составить для них схему полного дверного оклада и постараться убедить в необходимости установки сплошной крепи до тех пор, пока они не войдут в достаточно устойчивые скальные породы. Если останется время, то после оформления устья по всем канонам горного искусства они могут продолжить работы по уборке льда по своей технологии.

 Забегая вперед, скажу, что они пренебрегли моей рекомендацией по обязательной укладке лежней на почве выработки. Когда я вернулся и обнаружил, что устье закреплено простыми рамами без лежней, то вместо похвалы сделал им замечание, на которое оба очень обиделись, так как мое жесткое требование они приняли за простую перестраховку. Весной, когда наносный грунт оттаял, почва снизу и с боков стала давить выработку, и мои ослушники ежедневно вынуждены были снимать в этом месте рельсы и шпалы, срезать регулярно вылезавший снизу грунтовый горб и настилать колею заново. Они ни разу не нашли в себе мужества признаться в ошибке, а я ни разу не упрекнул их. Однако после этого тяжкого урока все мои указания выполнялись неукоснительно и без попыток проявления "творческой" инициативы.
               
       На другое утро мы с Валерием вернулись в город. Не буду описывать все сложности хождения по кабинетам и выбивания из чиновников того, что было крайне необходимым для нормальной работы партии. Ей богу, я до сих пор не понимаю, почему советский чиновник вместо того, чтобы помогать в совершенно очевидном деле, непременно старается чинить вам всяческие препятствия. В своем усердии по охране социалистической собственности они изучали мой огромный список и меня с такой скрупулезностью и подозрительностью, словно я намеревался все это вывезти в неизвестном направлении, продать по спекулятивной цене, а деньги присвоить.

Только после того, как я ворвался в кабинет главного механика Волохова и потребовал не вычеркивания позиций, а полного удовлетворения своей заявки - дело сдвинулось с мертвой точки. Волохов дал мне ГАЗ-69 и посоветовал ехать на законсервированный вольфрамовый рудник Их-Хоерхан и на месте отобрать со складов все необходимое. Вслед за мною туда пришли две грузовые машины с бригадой рабочих. Я погрузил на них все, что нашел нужным и полезным, вплоть до теодолита и нивелира, и довольный вернулся в свою партию.

       Не скажу, что мое возвращение доставило мне большое удовольствие. Я оказался там совершенно один среди полусотни незнакомых мне людей, с которыми не мог даже толком поговорить - никто кроме Цевена русского языка не знал, да и тот частенько бывал в отлучках. Приходилось объясняться с помощью бумаги, карандаша, пальцев да нескольких десятков слов, которые я успел выучить. Однако скоро я убедился в том, что мои обязанности не оставляют мне ни минуты для невеселых размышлений и тем более - тоски. Предстоял огромный объем работ по налаживанию всего рудничного хозяйства, но к моему великому огорчению вскоре выяснилось, что мои подопечные совершенно ничего не знают и не умеют делать. Кайло, лопата да мешок для льда или породы - вот и весь их "производственный" опыт.

      Я вынужден был буквально разрываться на части: надо было укладывать рельсы от забоя на отвал, воздвигать эстакаду для отсыпки породы, устанавливать компрессора, прокладывать воздушные трубы, строить склад взрывчатых материалов, наконец, надо было учить людей тому, как все это делать! Порой я приходил в отчаяние, а временами от души смеялся над тем, как эти наивные люди осваивают совершенно неизвестное для них оборудование. Когда мы подготовили к работе компрессор и подвели к забою трубы сжатого воздуха, я подключил отбойный молоток и стал объяснять рабочим, как им пользоваться взамен привычного кайла. Меня слушали внимательно и поглядывали на молоток с опаской. Когда же, демонстрируя возможности механизации, я приставил пику ко льду, нажал на рукоятку и молоток взревел - моих слушателей как ветром сдуло.

 Я никак не ожидал такой реакции и, остановив молоток, стал звать их обратно. Первым подошел тот здоровенный парень, который таскал мешки со льдом. Он осторожно взял у меня молоток и вопросительно посмотрел на меня. Я показал ему, что и как надо делать и хлопнул по плечу - давай. Молоток зарокотал, пика полезла в лед и отколола большой кусок. Балтандорж, так звали богатыря, быстро освоился и вскоре стал заправским навалоотбойщиком, лишь изредка позволяя своим товарищам попробовать, как работать с молотком.

Неизгладимое впечатление на бригаду произвели карбидные лампы вместо свечей и возможность откатывать лед в вагонетке, а не таскать его на хребте. Дело пошло, и я впервые испытал удовольствие оттого, что мои знания и опыт перенимаются так живо и охотно.

       После того, как основной технологический процесс был отлажен, у меня оказалось больше свободного времени, и я получил возможность осмотреться на новом месте. Меня заинтересовала прошлая история освоения этих мест, и вот что удалось узнать на основании сохранившихся планов и кое-каких архивных данных.

В отрогах Хэнтэйского хребта в начале ХХ века была открыта группа однотипных золоторудных месторождений, представленных кварцевыми жилами почти вертикального падения. Наиболее мощная и богатая из них рассекала сопку, у подножия которой брал начало ручей Суцзуктэ, давший название "пади" (долине) и прииску, ставшему первым и основным объектом добычи золота. Кроме нее в группу входило еще несколько месторождений, среди которых пригодными для разработки оказались жилы "Бавгайт" (Медведь) в пяти километрах от Суцзуктэ и "Ирэ", расположенная в бассейне одноименной реки - в тринадцати километрах от первой.

 В 1911 году на базе этих месторождений было организовано Русско-Бельгийское акционерное общество "Монголор", которое уже к 1913 году начало их промышленное освоение. За период с 1913 по 1919 годы на месторождениях было добыто, по оценкам геологов, 17 тонн золота, из которых только 11 прошло по официальным отчетам компании. Остальное ушло через "неофициальные" каналы.

       Золотоизвлекательная фабрика была построена на реке Ирэ в урочище "Дзун-Модо" (Сто деревьев), так как дебит реки в этом месте был вполне достаточным для промывки руды, поступающей с трех приисков.

       В 1919 году Северная Монголия оказалась в центре бурных политических событий, явившихся отголосками Октябрьской революции и гражданской войны в России. Сюда с остатками своих контрреволюционных банд бежал печально известный барон Унгерн. В сферу его "интересов" попали и прииски, которым был нанесен непоправимый урон. После разгрома Унгерна компания пыталась возобновить работы, но общая разруха в стране заставила окончательно прекратить ее деятельность. С тех пор все пришло в запустение и только в этом 1957 году правительство республики решило сделать попытку произвести дополнительную разведку месторождений с тем, чтобы обеспечить прирост запасов и, по-возможности, возобновить их эксплуатацию. На эти цели государством был выделен  миллион тугриков и мне предстояло начать его практическое использование.
Таким образом, я имел все основания считать свое появление и деятельность в этих красивых местах одним из звеньев в длинной цепи исторических событий местного масштаба.
               
                Глава IV. Стращная находка
      Но вернемся к основной нити повествования. Дела по окончательной очистке штольни от льда я перепоручил заботам Джанцана и Ботсурена, а сам занялся обустройством промплощадки вокруг штольни. Два наших передвижных компрессора стояли на снегу под открытым небом, и я решил соорудить для них укрытие. Чтобы не рубить окружающий лес и не тратить силы и время на заготовку бревен, я предложил разобрать одну из старых изб, стоявших в непосредственной близости от штольни. Когда-то в них были производственные и жилые помещения, но теперь они находились в таком же состоянии, как и изба, которую мы обнаружили в первый день.

 Свободного народа было достаточно, и работа закипела. Вскоре одна изба была разобрана до основания и на ее месте оставалась только куча полусгнивших стропил и кровельного теса. Пока рабочие с помощью лошадей перетаскивали бревна на площадку к компрессорам, я, подвернувшейся под руку палкой, разбрасывал кучу мусора в углу избы, пытаясь обнаружить в ней какие-нибудь предметы прошлого быта. Добравшись до пола и не найдя ничего интересного, я уже собирался уходить, но тут мое внимание привлек поперечный надрез в его трухлявых досках. Я продолжил расчистку и вскоре обнаружил крышку подполья, о чем свидетельствовала небольшая лунка с ржавым кольцом. Любопытство мое разгорелось и, решив проникнуть в прошлое, я потянул за кольцо. Крышка осталась на своем месте, кольцо выскочило из гнезда, а я с маху опрокинулся навзничь. Пришлось вернуться к штольне и взять лопату и лом.

       К этому времени все бревна были перетащены, рабочие ушли, и моей несерьезной деятельности никто не мешал. Я тщательно очистил поверхность пола вокруг крышки и, осторожно действуя ломом, постепенно добился того, что крышка подполья начала поддаваться моим усилиям. Наконец она вышла из пазов, и я смог поднять ее, оторвав вместе с полностью проржавевшими петлями. Нижняя ее часть была вся изъедена временем и покрыта грибковыми наростами. Под нею я обнаружил лестницу, ступеньки которой не внушали доверия. Я стал на колени, заглянул в подпол, но при этом почти полностью перекрыл собою дневной свет и ничего не смог разглядеть. Зато на меня снизу пахнуло такой отвратительной смесью запахов сырости, плесени и тлена, что я сразу же вспомнил предостережение - никогда не спускаться в подвалы и колодцы без их предварительного проветривания.

      Короткий зимний день был на исходе. Без искусственного освещения я ничего не смог бы рассмотреть внизу, поэтому решил сходить к штольне за карбидкой, оставив подпол открытым для вентиляции. Вернувшись обратно и опустив горящую лампу в подпол, я убедился, что пламя ее не ослабело и поэтому я могу спускаться без опаски. Опробовав прочность ступеней с помощью жерди, я вскоре стоял на дне, засыпанном мелким сухим песком.

      Подпол оказался более двух метров глубиной и площадью не менее пяти квадратных метров. С одной его стороны в три яруса из толстых плах были сооружены широкие полки, на которых я обнаружил только глиняные черепки и смятый корпус керосиновой лампы с надписью "Матадор". В углу стояла рассохшаяся бочка с обручами из ивовых прутьев и пара полуразвалившихся пустых корзин. В пространстве между полом избы и грунтом валялись четырехгранная бутылка с отбитым горлышком, несколько пузырьков с остатками каких-то жидкостей да туесок с высохшим дегтем.

Я хотел уже выбираться наружу, но решил напоследок заглянуть под нижнюю полку. Чтобы не опускаться на колени, я приподнял крайнюю доску, которая не была прибита, и в ужасе отпрянул - в страшном оскале пожелтевших, но ровных и крепких зубов, на меня провалившимися черными глазницами смотрел череп. Находка была столь неожиданной и страшной, что я с трудом удержался от желания немедленно выскочить из этого склепа. Преодолеть этот порыв мне помогла серьезная моральная закалка, которую я успел получить за четыре года работы на карьере, дважды извлекая из-под экскаватора и из сорвавшегося в ущелье автосамосвала трупы своих рабочих.

       Довольно быстро успокоившись, я стал вспоминать приемы предварительного изучения места преступления, о которых все мы читали в детективной литературе или видели в кино. Подняв оставшиеся две доски, я полностью открыл труп и стал его внимательно рассматривать. Труп лежал на спине со спокойно вытянутыми руками и ногами, и только голова была повернута набок лицом ко мне. Под полусгнившей одеждой, от которой вверх к доскам тянулись белые нити плесени, угадывались контуры мумифицированных останков довольно крупного и молодого, судя по зубам, мужчины. Череп был практически лишен кожи и лишь в глазницах сохранились какие-то бурые остатки плоти. Мужчина был европейцем - об этом свидетельствовал плотный войлок потускневших светлых волос.

Окончив внешний осмотр и преодолев вполне понятную брезгливость, я приступил к осмотру одежды. Я не решился лезть руками в карманы пиджака и брюк и поэтому ограничился их прощупыванием. Ничего не обнаружив, я вынужден был распахнуть пиджак и осмотреть внутренние карманы. Ни в них, ни в карманах истлевшей клетчатой рубашки, прилипшей к иссохшему телу, тоже ничего не оказалось. Эта неприятная процедура утвердила меня в мысли, что человек был убит и если не ограблен, то тщательно обыскан. Оставалось попытаться установить - каким именно способом его убили. Для начала я ощупал затылочную часть черепа и сразу же обнаружил раздробленные кости. В том, что это убийство не оставалось никаких сомнений, но когда, с какой целью и кто его совершил - об этом можно было только строить самые невероятные предположения.

      Взволнованный всем увиденным, я потерял счет времени и очнулся от мрачных мыслей только тогда, когда обратил внимание, что моя карбидка горит еле-еле, а сумрачный свет, проникавший прежде через открытый люк, сменился абсолютной темнотой. Я уже собирался вылезти наружу, когда услышал, доносящиеся сверху, осторожные шаги. Я замер и стал прислушиваться. На душе опять возникла тревога. Шаги приблизились, вот они прозвучали прямо надо мной и затихли. Я взглянул вверх и похолодел - в слабом отсвете карбидки над отверстием показалась огромная голова. Лица я не разобрал, но надо мной, отражая тусклый свет лампы, казалось, горели два глаза. Я чуть было не закричал, но горло перехватило спазмой, и вместо этого я едва прохрипел - Кто там?

       В ответ раздалось:
       - Какой люди внизу? Твоя там цево делает? - От сердца отлегло. Я узнал голос старого китайца Ха-Ю, недавно принятого в партию Цевеном в качестве разнорабочего. В долине Суцзуктэ проживало несколько семей китайцев, часть из которых занималась выжиганием березового угля, а другая - выращиванием овощей и картофеля. При содействии Ха-Ю они снабжали нас этими продуктами, что позволяло разнообразить меню, состоявшее до этого из традиционной монгольской лапши да рыбных консервов. Чёртов китаёза! Он так испугал меня, что я долго не мог придти в себя. Наконец я немного успокоился.

       - Я нашел здесь убитого человека. Его убили давно. Надо сказать об этом дарге и вызвать милицию. - Старик издал изумленный возглас, затем что-то быстро залопотал по-китайски. Ничего не разобрав, я стал выбираться наружу.
       Наверху было совсем темно, и я спросил старика, что он здесь делает один в такой поздний час.

      - Моя ходи мимо стольни домой. Смотли - внизу голи свет. Хочу посмотли почему. Там твоя. Я тоже хочу посмотли убитый человек. - Я открутил регулятор подачи воды, чтобы усилить яркость лампы и дать ее китайцу для осмотра находки, но вместо этого огонек сначала ярко вспыхнул и затем окончательно погас.
      - Все, Ха-Ю. Карбид в лампе кончился. Посмотришь завтра, а теперь давай пойдем домой и я все расскажу дарге.

      Я вернул крышку люка  на место, забросал ее хламом и мы тронулись через ночной лес в сторону партии, откуда доносился еле слышный рокот движка. Старик шел рядом и всю дорогу бормотал на своем ломаном языке о том, что место это плохое, что работать здесь нельзя, всем будет худо и т.д. Я продолжал думать о страшной находке и не очень прислушивался к его болтовне.

       Цевен в своей излюбленной позе сидел на кровати и что-то втолковывал, внимательно слушавшим его, Джанцану и Ботсурену. При виде нас оба с явным облегчением встали и вышли. В то же мгновение китаец, опередив меня, по-монгольски стал что-то быстро говорить ему. Всегда приспущенные веки Цевена в изумлении полезли вверх, и я впервые увидел его широко открытые, абсолютно черные глаза. После непродолжительного диалога Цевен, наконец, обратился ко мне:

      - Старик говорит, что вы обнаружили в подвале старого дома труп человека?  Это правда?
       - Разумеется, правда, такими вещами не шутят. Человек этот европеец. Судя по раздробленному затылку, он был убит и убит давно. Труп совсем высох и наполовину сгнил. Я думаю, что надо известить о находке милицию.
       Цевен надолго задумался, а потом опять стал на монгольском объясняться и спорить со стариком. Я ждал. Затем он вновь обратился ко мне:

       - Я согласен с вами. Следует сообщить о находке в милицию, и я возьму это на себя. Но сейчас надо сделать так, чтобы кроме нас троих о трупе никто не знал. Люди у нас суеверные и если услышат об убитом вблизи штольни человеке, то большинство может бросить работу и уехать из партии. Мы можем оказаться в очень тяжелом положении. Я договорился с Ха-Ю - рано утром он вернется на то место и завалит его так, чтобы не осталось никаких следов. Ну а нам всем придется до поры до времени подержать язык за зубами. Китаец твердо обещал мне молчать.

      Я полностью поддержал это решение. Действительно, если наши рабочие узнают о находке, то немедленно снимутся с этого зловещего места. О подобном случае я уже слышал от наших специалистов, работавших на месторождении Горихо. В одной из выработок, где велась добыча оптического флюорита, много лет назад произошел обвал, в результате которого под землей остались двое погибших рабочих. О случившемся успели забыть, но однажды, после возобновления работ в этой камере, рабочие обнаружили их скелеты, побросали инструмент, разбежались и больше в шахту не вернулись.

                Глава V. Гезенк
      Несколько дней после этого события, проходя к штольне мимо остатков старого дома, я не переставал ломать голову над этой загадкой. Потом острота пережитых впечатлений постепенно притупилась, и за повседневными заботами я все чаще стал о ней забывать.
Дела на штольне шли неплохо. Нам удалось без большой задержки пройти и перекрепить зону обрушения. Вскоре лед должен был пойти на спад и тогда мы сможем, через тридцать шесть лет вынужденного простоя, возобновить ее проходку.

      Однажды после смены ко мне в юрту зашел Джанцан. Мы с ним уже вполне удовлетворительно объяснялись на смеси монгольского и русского языков, дополняемой несложными рисунками и схемами. Из его трудного рассказа я понял, что сегодня в правой стенке штольни они освободили ото льда небольшую рассечку, в которой обнаружили нечто вроде колодца, оборудованного воротом. Сообщение заинтересовало меня, и я пообещал на следующее утро непременно ознакомиться с этим открытием.

 Действительно - в небольшой нише я увидел устье уходящей вниз выработки, закрепленное бревенчатым срубом. Над ним неплохо сохранился ворот из лиственницы с двумя железными рукоятками - хоть сейчас привязывай трос с ведром и бери воду, которая стояла вровень с почвой штольни. По горной терминологии такая выработка называется "гезенк". В отличие от "восстающего", который обычно проходят снизу-вверх, гезенк, как правило, проходится в обратном порядке. Он может иметь различное назначение, но в данном случае, учитывая то обстоятельство, что гезенк был пройден со стороны, так называемого, "висячего бока" жилы, его, очевидно, проходили с целью ее разведки ниже горизонта главной штольни. Штейгеры общества "Монголор" весьма ответственно относились к своим обязанностям!

      Мое сообщение вызвало неожиданно бурную реакцию у обычно невозмутимого дарги. Он стал поспешно одеваться, заявил, что должен немедленно осмотреть колодец и попросил сопровождать его. Мои разъяснения, что колодец заполнен водой доверху, что глубина его неизвестна и что осмотр не даст больше того, что я ему уже рассказал - не возымели эффекта. Он уже торопливо выходил из юрты. Не понимая причины повышенного интереса к гезенку, я, тем не менее, постарался задержать его, чтобы взять у завхоза моток веревки для промера глубины.

      Привязав веревку с металлическим костылем на конце к вороту, мы стали опускать ее в прозрачную темную воду. Метр уходил за метром, а веревка все еще была натянута. Наконец она ослабела, и мы приступили к подъему и замеру - восемнадцать метров! Это почти полная высота рабочего горизонта! Всего лишь на два метра ниже дна гезенка мы планировали начать в ближайшем будущем врезку новой штольни, чтобы разведать мощность и содержание золота по падению жилы. Цель у нас и наших предшественников была одна, но подходы к ней - разные.

      Во время этой операции у гезенка собралось довольно много любопытных, среди которых я с удивлением обнаружил и старого Ха-Ю. Вообще-то вход в штольню лицам, не имеющим отношения к подземным работам, был, из соображений техники безопасности, запрещен. На мой вопрос, обращенный к китайцу, ответил Цевен:

      - Ха-Ю сейчас ничем не занят. Я хочу дать ему в помощь еще одного человека и поручить им откачать воду из колодца с тем, чтобы задокументировать нижнюю часть жилы и отобрать несколько проб.
      - А как вы рассчитываете откачивать воду? - спросил я.
      - С помощью ворота и ведра.
      - Но ведь на это уйдет уйма времени и сил! К тому же нет гарантии, что в гезенк нет дополнительного притока воды. Видите, из него в водоотливную канавку штольни постоянно струится вода. - Цевен задумался и спросил:
      - А нельзя ли откачать ее с помощью насоса?
      - Можно, но, во-первых, у нас нет погружного насоса, а, во-вторых, даже если бы он у нас был, у нас нет электростанции соответствующей мощности. Наш движок дает всего лишь два киловатта и этого совершенно недостаточно. Давайте не будем спешить. Я дам заявку на насос. ЖЭСку (дизельную электростанцию) мы все равно скоро должны получить - без нее мы не сможем запустить вентилятор для проветривания штольни. Вот тогда мы за час выкачаем из гезенка всю воду.

       Посчитав свои доводы достаточно убедительными и вопрос исчерпанным, я направился к выходу. За мной последовал Джанцан с рабочими. Цевен и китаец остались.
       Велико было мое удивление, когда утром следующего дня я увидел у гезенка двух стариков, усердно вычерпывающих воду с помощью ворота и большого ведра. Они даже добились некоторого успеха - уровень воды немного опустился. Я остановился возле них.
       Ха-Ю, довольный достигнутым успехом, утер пот с лица и, не прекращая работы, весело сказал:
       -  Вода опускайся, нацальник!
       - Ну что ж. Желаю вам успеха. - Окончательно решив, что осушение колодца не входит в круг моих обязанностей, я оставил эту задачу Цевену. У него появились свои насущные заботы и Бог с ним. Меня больше интересовало окончание работ по ледяной пробке, необходимость укладки путей по всей длине штольни, ее дальнейшая проходка и, самое главное, проблемы вентиляции выработки. Ввиду отсутствия мягких прорезиненных труб нам предстояло самим делать их из жести, но в партии не было ни одного жестянщика и надо было как-то выходить из положения.

      Пока я занимался этими вопросами, мне некогда было интересоваться гезенком. Однако через пару дней ко мне подошел удрученный Цевен и сказал, что на глубине 4-5 метров уровень воды стабилизировался и понизить его никак не удается.
      - Правильно. С глубиной производительность откачки уменьшилась и сравнялась с количеством поступающей в гезенк воды. Дальше без техники работать бессмысленно.
      -  Что же делать?
      - Попробуйте на другом конце веревки подвесить второе ведро. Пока будете поднимать одно - второе будет опускаться. Вы увеличите производительность вдвое, но при этом потребуется постоянно регулировать количество витков веревки на барабане ворота.
      - Хорошо. Мы попробуем.

     Через день Цевен окончательно сник. После семи метров все усилия его бригады оказались тщетными. Он опять обратился ко мне за советом. Я никак не мог понять причину его упорства и снова попытался отговорить от напрасной затеи до поступления электростанции и насоса. Цевен объяснил мне свою настойчивость следующим образом:
      - Понимаете, я очень хотел бы как можно скорее обследовать нижнюю часть жилы. Для меня это вопрос престижа как геолога и начальника партии. От результатов обследования жилы зависит и другой вопрос - стоит ли тратить средства на закладку еще одной штольни ниже по склону. Это связано с большими затратами времени и средств. Вот почему мне так хочется провести предварительную разведку из гезенка.
Его доводы показались мне вполне убедительными. Немного подумав, я сказал ему:

      - Вы знаете, когда-то в институте профессор Карташов рассказывал нам, что при осушении шахт Донбасса после его оккупации немцами были с успехом использованы эрлифтные установки. Мне никогда не приходилось работать с ними, но я знаком с принципом их действия. Для этого достаточно энергии сжатого воздуха. У нас есть подходящие трубы, есть компрессора и я могу попытаться сделать эрлифт. - Цевен с жаром ухватился за эту мысль и попросил немедленно приступить к делу.

       Мне пришлось изрядно постараться, чтобы вспомнить схему эрлифта, которую в свое время рисовал на доске наш строгий профессор. Помогла зрительная память - я полностью восстановил на бумаге его несложное устройство и при участии нашего единственного "механика"- машиниста компрессоров Доржа приступил к его сборке. Потребовалось целых три дня, чтобы из подручных средств изготовить смесительную камеру, собрать из  труб колонну высотой семнадцать метров и подвести к камере шланг для сжатого воздуха.

Пришлось много помучиться, чтобы, постепенно наращивая трубы, опустить это громоздкое сооружение в гезенк. Наконец, когда все было готово, мы приступили к его испытанию. Дорж запустил компрессор. Шланг напрягся от сжатого воздуха, устремившегося вниз, и к радости множества любопытных, окруживших гезенк, из пожарного рукава, прикрепленного к трубам для отвода воды, хлынула толстая вспененная струя. Восторг был откровенным и всеобщим. Я испытал, как принято говорить, чувство глубоко удовлетворения - мои инженерные способности оказались на должной высоте.
Уровень воды начал быстро понижаться. Цевен ликовал, но я вынужден был охладить его восторги.

      - Должен вас предупредить, что эрлифт не способен откачать воду до дна. По принципу сообщающихся сосудов вода будет откачиваться до тех пор, пока вес столба воды в колодце будет превышать вес вспененной воды в трубах. Когда они сравняются - процесс откачки прекратится. Могу предположить, что на дне останется никак не меньше двух метров воды. Остаток можно будет откачать только погружным насосом.
Цевен заметно огорчился, но, подумав, сказал. - Ничего, для начала достаточно будет обследовать и описать хотя бы эти пятнадцать метров. Чтобы не мешать основным работам по штольне мы будем работать по выходным. Я переговорю с Доржем, чтобы он в это время включал компрессор и оплачу ему сверхурочные. - Такой вариант меня вполне устраивал и я согласился.

       Мне и в голову не пришло, что повышенный интерес Цевена к гезенку, так хорошо замаскированный его благими намерениями, вскоре навлечет на меня и всю партию множество неприятностей и станет отправной точкой удивительных событий и приключений.

                Глава VI. Странные курганы            
        Через несколько дней, когда нам удалось решить все проблемы, связанные с подготовкой и продолжением проходческих работ по штольне, у меня появилось больше свободного времени и я смог, наконец, немного расслабиться. С утра я заходил в штольню, определял с Джанцаном и Ботсуреном задачи на текущую смену, затем возвращался в юрту, брал свою мелкашку, кусок хлеба с мясом и отправлялся в лес. Вначале я делал только небольшие вылазки, изучая окрестности и определяя возможности для незнакомой прежде охоты на боровую дичь. На мои расспросы о наличии дичи в окрестных лесах Ендон с восторгом ответил, что вокруг - О-о-о, их олун ятуу байна! (Здесь очень много рябчиков). Это воодушевляло, но из первых походов я возвращался с пустыми руками.

      Дичи было действительно много. Проходя по лесу, я слышал, как птицы с шумом срывались с веток при моем приближении, но они замечали меня прежде, чем я их. Я смотрел, но не видел. Понадобилось несколько дней, прежде чем во мне, городском жителе, выработалось, свойственное настоящим охотникам, боковое зрение. Теперь, пробираясь среди деревьев, я стал замечать, как из-за ветвей или стволов за мной следят любопытные глаза. Я замирал, осматривался, медленно снимал с плеча винтовку, тихо взводил затвор, прицеливался ... и неосторожная птица камнем падала в снег. Еще в Бор-Ундуре я наловчился без промаха бить в голову плавающих уток. Теперь этот опыт особенно пригодился - рябчик некрупная дичь и неразумно разбивать его тушку пулей.

За несколько удачных выходов я определил множество мест, в которых водились стаи рябчиков. В каждой из них было  более двадцати голов, но я взял за правило не брать из них более дюжины. Остальных оставлял на развод. За выход я ограничивался 5-6 птицами, чтобы успеть ощипать их при возвращении домой пока тушки не успели замерзнуть. За неделю я наколачивал целый рюкзак и отправлял его с оказией в Улан-Батор жене. Однажды она даже сообщила мне, что настолько пресытилась дичью, что стала снабжать ею знакомых.

Маршруты моих охотничьих походов становились все более отдаленными. Я поражался богатству окружающего, фактически непуганого, животного мира. Чем дальше от лагеря, тем чаще мне попадались на снегу следы тетеревов и глухарей. Лес был буквально испещрен заячьими тропами и следами лис. Я вспугивал горных козлов-гуранов и видел лежки осторожных маралов. Однажды два монгола из нашей партии принесли убитую рысь и тут же сняли с нее великолепную шкуру на малахаи. Увидев рысь и вспомнив ее повадку нападать с дерева, я стал внимательнее ходить по лесу и брать с собой большой нож, собственноручно сделанный еще в Бор-Ундуре из полотна циркулярной пилы. Однако с рысью мне встретиться так и не пришлось.

       Изобилие дичи в монгольских степях и лесах, так же как и рыбы в Керулене и других реках, где мне посчастливилось ловить ее, вполне объяснимо - из всего, что летает, плавает или бегает монголы охотились только на степных дзеренов и тарбаганов. Первых они сдавали по мясопоставкам государству, а шкурки вторых миллионами шли на экспорт. Даже когда кто-нибудь из моих рабочих подстреливал одного-двух тетеревов, ,тучами слетавшихся с окрестных гор в долину, чтобы подкормиться зернами из плохо обмолоченных копен ячменя, то они приносили птиц ко мне в юрту - Ешь, начальник!- На мой вопрос, почему они не едят сами, отвечали - Мы их едим, но не любим чистить.

       За два года, прожитых в Монголии, я убедился, что эта страна в те годы представляла огромный естественный заповедник, обитателям которого суждено было в ближайшем времени если не исчезнуть совсем, то сильно пострадать под неумолимой поступью цивилизации, привносимой, в основном, моими ооотечественниками.               
               
       Однако я снова отвлекся от темы своего повествования. Продолжим его.
Всю зиму свои охотничьи походы я совершал в наиболее нетронутых местах, преимущественно, в верховьях ручья Суцзуктэ. Там почти не осталось мест, в которых я бы не побывал со своей верной винтовкой. Однажды в выходной день, в поисках новых охотничьих угодий с полноценными стаями, я решил разведать те места, где ручей, зажатый склонами двух сходящихся хребтов, поворачивал в долину. Был солнечный прозрачный день. Воздух, насыщенный сложной комбинацией едва уловимых запахов подтаивающего снега, нагретой сосновой хвои и готовых проснуться веток багульника, предвещал приближение весны.
Пройдя вдоль дороги до того места, где она вместе с ручьем сворачивает в долину, я решительно повернул в противоположную сторону и вскоре поднялся на невысокий увал, поросший светлым лесом с преобладанием старых берез.

 За увалом, как зеркальное отражение Суцзуктэ, простиралась еще одна долина, названия которой я не знал. Я не стал в нее спускаться, а пошел по водоразделу навстречу вздымавшемуся впереди высокому скальному массиву, сложенному из вертикально стоящих и сильно разрушенных выветриванием пластов известняка. В своем стремлении достичь подножия скал я был настолько прямолинеен, что вначале не обратил внимания на небольшие возвышенности, разбросанные справа и слева от моего направления, пока одна из них не встала прямо передо мной.

Только после этого я присмотрелся к ним внимательнее. Они были разных размеров в поперечнике и по высоте, но у всех были и общие признаки - правильная округлая форма и плоские вершины. Похоже, что это были курганы искусственного происхождения. Я поспешил подняться на один из них, оказавшийся на моем пути. В его центре я увидел глубокую яму, на дне которой сохранились остатки бревенчатого сруба, заполненного снегом. Осмотр ближайших курганов показал аналогичную картину с той лишь разницей, что некоторые срубы совершенно разрушились или заплыли грунтом. На внешних и внутренних склонах курганов росли березы и сосны примерно такого же возраста, что успели прорасти на развалинах рудничных домов.
      
Заинтригованный своим открытием, я совершенно забыл об охоте и принялся обходить курганы. Их было множество, я насчитал несколько десятков и сбился со счета. Располагались они на довольно обширной площади по обеим сторонам увала вплоть до подножия скал. В попытке разобраться в их происхождении, я сначала подумал, что они представляют собой древние могильники, подобные скифским курганам причерноморских степей. Однако те обычно находятся на значительных расстояниях друг от друга, а эти расположены кучно. Не похоже. Внезапно меня осенило - это же шурфы, пробитые золотодобытчиками компании в те же годы, что и наша штольня. Действительно - жила расположена поперек сопки и при ее выветривании, продолжавшемся в течение миллионов лет, смыв золотого песка должен был происходить именно по увалу и его склонам. Версия мне понравилась и показалась вполне правдоподобной. Странно только, что мои геологи никогда ничего не говорили об этой    осыпи и этих шурфах. Но если по какой-либо причине им это неизвестно, то мне суждено стать первооткрывателем. Взволнованный еще одной загадкой долины Суцзуктэ, я отправился домой.

      В этот день мне везло. Не пройдя и сотни метров, я ощутил, ставшее уже привычным, предчувствие добычи - птицы или зверя. Замер. Осторожно оглядевшись, я увидел в тени, отбрасываемой стволом березы, притаившегося зайца-беляка. До сих пор я только видел их убегающими, но ни разу не смог подстрелить. Теперь я не упущу шанс! Удивительно, но пока я снимал винтовку, заряжал и целился, косой продолжал спокойно сидеть. Хотя я и находился метрах в двадцати сзади него, он не мог не видеть меня - известно, что зайцы обладают полным круговым зрением. Вероятнее всего, до этого рокового дня ему не приходилось встречаться с человеком. Беспечная доверчивость кончилась тем, что вечером, вымоченный в маринаде из-под консервированных огурцов и потушенный вместе с картошкой, он послужил украшением моего ужина.

      Удачный во всех отношениях день перевалил далеко за полдень, я проголодался и спешил домой. До партии оставалось не менее километра, а я уже слышал гул работающего компрессора - Цевен, наконец-то, всерьез занялся гезенком. После того, как мы опробовали эрлифт, он, казалось, потерял всякий интерес к своей идее и со своими стариками переключился на исследование верхних, давно отработанных, горизонтов месторождения. Из чисто профессионального любопытства я недавно облазил почти все выработанное пространство и нашел, что наши предшественники хорошо владели "горным искусством". Они применили, так называемую, "шорную" систему разработки, описание которой теперь можно найти разве лишь в справочниках, изданных в начале века.

 Эта система позволяла отрабатывать жилу практически без потерь руды в недрах, но требовала большого расхода крепежного леса. Впрочем, для них это не было проблемой - лес вокруг рос в изобилии.

В связи с тем, что кварцевая жила располагалась, как говорят горняки, "вкрест простирания" хребта и имела почти вертикальное падение, после ее выемки гора от вершины до горизонта штольни, а это никак не менее 50 метров, была надрезана, как хлебный батон. Противоположные края надреза удерживались от обрушения многочисленными горизонтальными распорками крепления, часть которых за истекшее время, конечно же, не выдержала давления. Там, где крепление разрушилось, образовался завал, нижнюю часть которого мне пришлось преодолевать во время первого знакомства со штольней. Позже я убедился в том, что в этом лабиринте существует множество щелей, по которым с равным успехом можно проникнуть в штольню сверху и вылезти наружу снизу. Благодаря им в штольне образовалась ледяная пробка, а сейчас эти каналы помогали нам проветривать штольню за счет естественной тяги.

      Цевен тоже знал эти ходы и использовал их для того, чтобы досконально изучить и описать все месторождение. По его словам, в связи с тем, что в геологической литературе вообще нет сведений об этих месторождениях, он вынашивает идею на основе материалов, собранных по Суцзуктэ, опубликовать научную статью. К его замыслу я отнесся с должным уважением, но посоветовал быть предельно осторожным - лазание в выработанном пространстве сопряжено с большим риском, тем более у него очень уж ненадежные помощники.
Теперь он, похоже, собрал достаточный материал по верхней части жилы и переключился на нижнюю. Ну что ж, кесарю - кесарево, а слесарю - слесарево. Пусть он занимается наукой, все будет меньше лезть в мои дела, в которых я терпеть не могу советчиков.
Ах, как я жестоко заблуждался! Цевен был гораздо хитрее и, делясь со мною своими грандиозными научными замыслами, в душе, очевидно, потешался над моей доверчивостью. Но не будем забегать вперед.


                Глава VII. Немного о гуннах               
       В очередной приезд в Улан-Батор я зашел с утра в "камералку" 264-ой партии, где не столько работали, сколько болтали и курили люди "основной" профессии - инженеры и техники-геологи, коллекторы, чертежники и прочий люд. Все они были привычными сезонниками - летом полевые работы, зимой - камеральные. Жили всю зиму в теплых квартирах с удобствами, рядом с женами, хорошо питались. А на мою долю выпала круглогодичная отсидка в партии, жизнь в юрте и питание тем, на что способна убогая фантазия Ендона. Завидно и обидно, да что поделаешь - моя профессия здесь вспомогательная и остается только смириться с этим.

       После полагающегося отчета о текущих делах я рассказал Валерию о шурфах, которые обнаружил в лесу, и высказал ему свои предположения. Он достаточно резонно отверг мои догадки, сказав, что если бы они служили для разведки и, тем более, добычи золота, то в сохранившихся архивных материалах это было бы обязательно отражено. Однако его тоже заинтересовали эти курганы, и он попросил меня рассказать о находке старожилам Управления, объездившим Северную Монголию вдоль и поперёк. Один из них посоветовал мне пойти в библиотеку и посмотреть описания путешествий русских исследователей Центральной Азии - Пржевальского, его сподвижника Козлова, Грумм-Гржимайло и Обручева. Возможно, мне удастся найти у них ответ на мой вопрос.

       Два дня я просидел в читальном зале, просматривая обстоятельные и интереснейшие описания этой страны, народов, ее населяющих, их нравов и обычаев. Я понял, что, прожив здесь почти год, я ничего не увидел, и ничего не узнал. Мы, современные люди, слишком заняты собой, своим делом и своим бытом. В нас нет того спокойного и доброжелательного интереса к окружающему миру  и той неторопливой наблюдательности,  которые  были свойственны  этим  мужественным  людям  и  самоотверженным  ученым. Я  тут  же  дал  себе  слово,  что  впредь  буду  более внимательно присматриваться к стране и людям, но главное – буду беспристрастно записывать свои впечатления, чтобы зафиксировать увиденное по собственному восприятию,  а не так,  как  нам  его преподносят.  Любое  время,  в котором мы живем,  вскоре станет историей, к   сожалению,   не   всегда   правильно   освещаемой современниками. Эта  необъективность  особенно  характерна  для социалистической эпохи, тщательно скрывавшей свои многочисленные промахи   за  вуалью  лживых  отчетов  о  мнимых достижениях.

      Размышляя так, я взял в руки небольшую книжку Петра Кузьмича Козлова "Путешествие в Монголию 1923-1926 г.г." Едва я раскрыл её и бегло перелистал, как увидел среди многочисленных фотографий знакомые места. Прежде всего, я обратил внимание на снимок небольшого бревенчатого дома, под которым была надпись: "Домик в Суцзукте, где жили сотрудники экспедиции". Вот так штука! Это был именно тот домик, сгнившие остатки которого снесли по моему требованию, и на месте которых теперь сооружали для нас, советских специалистов, бревенчатую избушку.
Таким образом, история этого романтического места, благодаря моей настойчивости, получила неожиданное продолжение.

На 48 странице я обнаружил вклеенную на полный разворот фотографию, под которой значилось: "Панорама долины Суцзукте в горах Ноин-Ула". Снимок свидетельствовал о том, что фотограф экспедиции Козлова сделал его с гребня хребта над самыми штольнями. Примерно с той же позиции я неоднократно любовался панорамой, расстилавшейся у моих ног, и которую несколько раз успел сфотографировать своим "Зорким" в разные времена года. Сердце мое особенно затрепетало после того, как я увидел фотографии тех самых загадочных курганов, которые обнаружил во время зимних охотничьих экспедиций. Одна из тайн пади Суцзуктэ открылась - это были гуннские могильники курганного типа, раскопки которых и вела экспедиция П.К.Козлова.

      Чем больше я углублялся в чтение, тем больше узнавал знакомые места. Оказалось, что в те годы П.К.Козлов вел археологические раскопки на месте гуннского городища у подножия горы Ноин-Ула. Так я узнал название группы скальных останцев, у которых обнаружил курганы. Козлов писал, что могилы были большими, глубокими и в древности очень богатыми. Он выражал сожаление по поводу того, что ко времени его исследований они были уже основательно разграблены. По его подсчетам там было около двухсот могил разных размеров, среди которых особенно выделялось несколько больших, на одной из которых, названной им Баллодовским курганом, я побывал во время своего первого похода.
Из записок П.К.Козлова я также узнал, что могильники были обнаружены еще во время деятельности общества Монголор.

При закладке разведочного шурфа в районе предполагаемой россыпи (мои предшественники рассуждали также, как и я) рабочие на глубине семи метров наткнулись на бревна сруба, пробив который попали в ограбленную погребальную камеру и обнаружили в ней остатки шелковых тканей, шерстяных ковров, обломки керамики, нефритовые мундштуки и даже красивую золотую вазу. Её впоследствии преподнесли в дар последнему духовному правителю страны - Богдо-Гэгэну. Там же лежал человеческий скелет. Дальнейшие раскопки могил правительством республики были приостановлены. И лишь П.К.Козлову в 1923 году было дано разрешение на их продолжение и исследование.

Раскопки продолжались в течение трех лет и принесли массу ценного археологического материала, позволившего определить возраст захоронений. По образцам керамики удалось установить, что они имели гуннское происхождение и относились к периоду между I - III веками до нашей эры. Значительная часть их была отправлена в Ленинград и размещена в специальной экспозиции в Эрмитаже. Осенью, будучи в отпуске, я был в Эрмитаже и видел эти находки из ноинульских курганов. Я долго стоял у экспозиции, рассматривал бесценные экспонаты и перед моим мысленным взором во всей красе вновь вставали далекие картины величественной Ноин-Улы, прозрачный лес у ее подножия и засыпанные снегом курганы, относящиеся к эпохе величия племени гуннов, которых древние летописцы вместе с их грозным предводителем Аттилой когда-то прозвали "бичом божьим". Не думал я тогда, что вскоре мне тоже придется приобщиться и к истории этого воинственного племени, и к сокровищам из их забытых могил.               

               
       Прожив первую зиму в юрте, я так и не постиг преимуществ этого традиционного жилища кочевников перед обыкновенной русской избой. Летом в ней было вполне терпимо, но вот зимними ночами температура в юрте, после того как прогорала печь, быстро выравнивалась с наружной. Надо сказать, что Монголия - страна с резко континентальным климатом и в северной ее части морозы зимой доходили до 20-35 градусов. Моя постель представляла довольно сложную комбинацию, состоявшую из хлопчатобумажного вкладыша, помещенного во вкладыш, сшитый мною из шерстяного одеяла, который, в свою очередь находился в меховом спальном мешке.

В сильные морозы я еще укрывался покрывалом из козьих шкур. Чтобы не задохнуться в этом многослойном коконе, перед сном я сооружал отверстие для воздуха, которое к утру обрастало инеем от дыхания. Утром, после пробуждения, иней имел обыкновение осыпаться внутрь и мгновенно изгонять остатки сна. Расставание с теплым коконом облегчалось тем, что к этому времени славный Ендон уже успевал растопить печку, вскипятить чай и радостно провозгласить традиционное: - Нацальник, сайн байна уу! Цай буцулса!. - От железной печки воздух в юрте прогревался быстро, а достоинство ее войлочных стен заключалось в том, что они не промерзали.

Конечно, жизнь в лесу, да еще в палатке или юрте, полна той самой романтики, о которой в свое время мечтали многие из моих сверстников, подавая документы на геологоразведочный факультет. Я тоже не избежал тяги к бродячей профессии, но мне "повезло" - из-за наплыва демобилизованных фронтовиков конкурс на эту специальность был таким большим, что мои 4,6 балла оказались недостаточными для зачисления. В приемной комиссии мне предложили на выбор - либо быть первым в списке на горный факультет, либо забрать документы. Я выбрал первый вариант, чему в немалой мере способствовал размер стипендии - 395 рублей. Моя матушка, работавшая секретарем-машинисткой, получала в то время 360 рублей. Так я стал горным инженером.

       Теперь, поработав два года среди геологов и вдоволь хлебнув их кочевого быта, я вспомнил мудрую пословицу - "Не было бы счастья - да несчастье помогло".  Опыт работы на современном горнодобывающем предприятии, каким был для меня Буурдинский рудник, убедительно показал, что специальность горного инженера  интереснее и, в определенном роде, - комфортнее, чем судьба вечного скитальца геолога, вооруженного только геологическим молотком, горным компасом, да рюкзаком, набитым тяжелыми образцами.


Глава VIII. Дарга Цевен
               
       Однако вернемся к основной теме моего повествования. Начнем с главного действующего лица - Цевена. Одно время между нами установились почти дружеские отношения. По-моему, они начались после того, как мы смонтировали и успешно испытали эрлифт. Сначала я подумал, что в основе его особого расположения ко мне лежат мои инженерные знания и добросовестный труд на благо его родины, и лишь много позже понял насколько был далек от истины.

      По вечерам за чаем Цевен поведал мне кое-что из своей биографии. Он с некоторым оттенком гордости открыл мне тайну своего происхождения от древнего бурятского рода, хотя я уже привык к тому, что большинство монголов, с которыми мне приходилось беседовать по душам, ведут свои родословные непременно от Чингисхана. После окончания средней школы в средине тридцатых годов он с небольшой группой выпускников был направлен для дальнейшей учебы в Германию, где изучил немецкий язык в объеме, достаточном для продолжения образования в университете. Там он успел получить начальное горное образование. Однако после окончания двух курсов и нападения Германии на СССР его отозвали и в качестве профилактической меры от влияния нацистской идеологии упекли в тюрьму, из которой он вышел только в 1946 году.

С тех пор, этот, в общем-то, довольно незаурядный человек, долго обретался на третьестепенных ролях. Назначение на должность начальника 264-ой партии он получил после того, как несколько лет, вплоть до закрытия, отработал на золотом месторождении Цагаан-Чулуту в качестве начальника приисков. Мне как-то пришлось познакомиться с этими бывшими приисками, где я смог убедиться, что техника и технология их разработки немногим отличалась от применявшейся в древнем Египте.

В результате достаточно тесного общения с ним я вынес заключение, что годы, проведенные в тюрьме, отнюдь не способствовали укреплению его веры в идеалы социализма и, более того, наш дарга далеко не полностью избавился от остатков влияния идеологии нацизма. В его речах нет-нет да проскальзывала убежденность в правоте теории Ницше о сверхчеловеке, только с монголоидными чертами. Будучи убежденным интернационалистом, я не вступал с ним в дискуссию, но с интересом выслушивал его аргументы, в которых прослеживалось хорошее знакомство с первоисточниками, причем, - в оригинале. Впрочем, у меня было много  забот по основной работе, за которыми было недосуг разбираться в  политических пристрастиях и симпатиях дарги.
               
      Между тем наступила весна. За текущими делами я заметил ее приближение по тому, как склоны окружающих гор внезапно окрасились нежно-розовой дымкой зацветшего багульника. Вслед за этим также внезапно исчезли стаи рябчиков, распавшиеся на парочки для продолжения рода. Во время своих охотничьих походов я часто видел краснобровых самцов, самоотверженно сидевших на пеньке и охранявших самочку, высиживавшую яйца. Рука не поднималась для выстрела и чтобы не разрушать семейную идиллию, я целиком переключился на зайцев. Они попали в тяжелое положение - снег уже почти повсюду сошел, а косые еще не успели поменять свой зимний наряд на летний. Белые, с черными метками на кончиках ушей, они внезапно выскакивали из кустов и, отбежав метров на сто, садились столбиками. Оставалось только найти достаточно надежный упор для винтовки и стрелять. После того, как однажды я принес с охоты сразу двух и не нашел им разумного применения, я счел целесообразным вообще прекратить охоту до осени.
       
      Весна - не только время окончания охоты, но и начала полевых работ. С каждым приходом машины из Улан-Батора из нее, озираясь по сторонам и неизменно выказывая восхищение всем увиденным, вылезали знакомые геологи и коллекторы, утомленные надоевшей кабинетной работой. Те, кто приехал сюда впервые, непременно высказывали удивление и сочувствие по поводу того, что в этом глухом месте и в окружении только местных "кадров" я прожил всю зиму один и в юрте.

      Приезд многочисленных полевиков вначале обрадовал меня, но очень скоро я почувствовал, что шумное общество не только нарушило мое, ставшее привычным, одиночество, но внесло сумятицу в мой размеренный быт. Я успел настолько сродниться с неторопливым ритмом жизни, свойственным монголам, и их философскому отношению ко всему происходящему, что суетливая и крикливая публика, понаехавшая из города, раздражала меня. Никогда не забуду, как еще в Боро-Ундэре мой помощник монгол в ответ на вопрос, почему он так долго возится с решением пустякового дела, посмотрел на меня с укоризной и заметил:

      - Э-э-э, начальник, зачем спешить? Настоящий монгол никогда не торопится! - Эта простая мысль настолько поразила меня, что с тех пор я взял за правило всегда следовать этому мудрому принципу. И действительно, что хорошего мы получаем от нашей извечной спешки и стремления сделать все как можно быстрее? Ничего, кроме ошибок и необходимости все переделывать заново.

      К моему удовольствию очень скоро большинство из вновь прибывших отправилось в долину Дзун-Модо для обследования месторождений Ирэ и Бавгайт. В лагере из наших специалистов остались лишь Валерий Логинов да геолог Саша Карпов, ежедневно занимавшийся документированием и опробованием жилы Суцзуктэ. Мы втроем жили в юрте, вели размеренную трудовую жизнь и не подозревали, что вскоре окажемся в самом центре зловещих событий.


 Глава IХ. Тревожные события
               
      Между тем лето вступило в свои законные права и началось оно с основательной жары и суши. Нагретый воздух, густо насыщенный ароматами сосновой хвои, березового и осинового листа и цветущих трав, по понятиям наших монгол был совершенно непригоден для нормальной жизни. Коренные степняки буквально задыхались в летнем лесу и в один прекрасный день дружно покинули казенные юрты и перекочевали на все лето в долину. Лагерь опустел. Мы вынуждены были выделить машину для доставки к штольне безлошадных рабочих, в то время как основная часть приезжала на работу на лошадях.

 Именно этой ситуацией и решил воспользоваться Цевен для осуществления тщательно продуманного и неплохо подготовленного, кстати - не без моей помощи, плана осушения гезенка.
В один из выходных дней он зашел к нам в юрту и, выразив сочувствие по поводу царившей скуки, сделал внезапное предложение:
      - А не хотите ли вы съездить на рыбалку?
      - С удовольствием, но куда и на чем?
      - Да на озеро Борнур, а машину я вам могу дать свою. До завтрашнего дня она мне совершенно не нужна.

      Услышать такое предложение от  дарги было настолько же приятно, насколько и неожиданно. Мы быстро собрали кое-какие снасти и прочие принадлежности, загрузились в ГАЗ-69 и стали ждать шофера Лувсанчимида, которому Цевен в сторонке отдавал какие-то последние распоряжения. Наконец мы уселись и покатили вниз. От лагеря до озера было не меньше 20 километров проселочной дороги, мы ехали не спеша, вспоминая, как зимой стреляли здесь тетеревов.  С нашим отъездом на базе остались только Цевен, Ха Ю да старый монгол Шархуу.

     Рыбалка на озере была, как и ожидалось, превосходной. Кроме сазанов, которых мы с Валерием ловили на примитивные удочки, Саша Карпов, не расстававшийся со спиннингом, поймал на блесну несколько крупных щук и жерехов. Мы купались, загорали, сварили великолепную тройную уху, под которую Лувсанчимид привез из госхоза бутылочку архи. После ухи для полного кайфа мы даже вздремнули, совершенно отрешившись от забот о горных выработках, их документировании, опробовании и прочих занудных повседневных делах. Солнце уже приближалось к гребням западных сопок, окружавших долину, когда мы, умиротворенные славно проведенным выходным днем, стали собираться домой.
Когда мы подъехали к юртам наших рабочих, расположенным у подножия сопки по  берегам ручья Суцзуктэ, Лувсанчимид предложил нам зайти в его юрту, чтобы попить кумыса. Мы охотно приняли его приглашение.

 За более чем годичный срок моего пребывания в этой стране мне приходилось много раз бывать в юртах степных кочевников-аратов и наших рабочих. Каждый раз меня восхищало искреннее и ненавязчивое гостеприимство, предупредительная и, вместе с тем, полная достоинства, вежливость хозяев. К сожалению, это впечатление портили, как я уже говорил, малоприятные запахи и не совсем чистые предметы обихода, которыми предстояло пользоваться.    На этот раз я был приятно удивлен. В юрте царили чистота и порядок. У детей под носом не висели сопли. Светлолицая и красивая хозяйка, прежде чем преподнести нам по чаше кумыса,  демонстративно вымыла их в тазу и насухо вытерла чистым полотенцем. Такого приема мне еще не приходилось видеть.

Кисловатый, терпкий и довольно крепкий напиток ударил в голову и привел нас в благодушное и расслабленное состояние. Мы попросили Лувсанчимида отвезти нас в нашу юрту на заслуженный отдых, но он категорически воспротивился, сказав, что уже зарезан молодой барашек и пока мы не поужинаем свежатинкой, не может быть и речи о возвращении в лагерь. В ответ на наше возмущение подобным расточительством он заметил, что барашка ему выделил Цевен специально для нашего угощения. Это известие привело нас в полное недоумение - уж от дарги мы никак не могли ожидать такой щедрости. Тем не менее, барашек уже был принесен в жертву, и оставалось только подчиниться обстоятельствам.

Пока хозяйка занималась приготовлением ужина, а Валерий с Александром расслабленно возлежали на кошме, я решил выйти подышать свежим воздухом. Солнце успело зайти за сопку и на стойбище, вместе с желанной прохладой, опустились вечерние сумерки. Ветерок, весь день лениво струившийся с равнины в горы, после кратковременного затишья изменил направление и потек вдоль ручья обратно в долину. Подставив разгоряченное лицо навстречу "легкому дыханию зефира", я уловил в нем едва слышные и хорошо знакомые шумы работающего мотора. Прислушался. Ошибки не было - где-то вдалеке монотонно, на одной и той же басовитой ноте, работал автомобильный мотор. По ровному звуку было не похоже, чтобы автомобиль двигался. Определив на слух направление, я понял, что источник странного звука находится где-то в районе старой штольни. Но кто мог туда приехать, с какой целью и почему он оставил мотор, работающим на высоких и постоянных оборотах? Внезапно меня осенило - да ведь это работает наш компрессор! Одна загадка сменилась другой. Кому и зачем понадобилось включать компрессор в выходной день, когда на штольне никого нет?

       Не найдя ответа на этот вопрос, я пошел к юрте компрессорщика Доржа. К моему удивлению он был "дома" и после ужина баловался чаем. Увидев меня, он сразу же велел хозяйке подать мне пиалу соленой, жирной жидкости, скорее напоминающей густой бульон, чем зеленый чай. Чтобы не нарушать приличий и не показаться суетливо озабоченным, я сделал несколько глотков и, как бы, между прочим, спросил его - кому и для какой цели он разрешил сегодня запустить компрессор. По удивленному выражению его лица я понял, что мой вопрос напрасен. Тогда я предложил выйти на "улицу" и послушать. Дорж сразу же узнал "голос" своей машины и заволновался. Мы решительно вернулись в юрту шофера, и я сказал Валерию, что возле штольни происходит что-то непонятное. Вышли все. Ветер по-прежнему доносил звук ровно работающего мотора. Все были в недоумении и только Лувсанчимид, улыбаясь, сказал
      - Это, однако, дарга Цевен включил компрессор.
      - Но зачем? - Спросил я.
      - Он хотел сегодня качать воду из колодца. Потом что-то будет делать там. Больше я не знаю.

       Я все понял. Воспользовавшись тем, что в партии никого не осталось, Цевен решил осушить эрлифтом гезенк, описать жилу и взять пробы. Но зачем такая таинственность? Почему он не попросил Доржа выйти на работу, а поручил включить компрессор кому-то еще? Мы все терялись в догадках и не находили на них ответа. В конце концов, мы решили, что Цевен - дарга партии и вправе делать так, как ему заблагорассудится. Не успокоился только Дорж. Он сел на лошадь и сказал, что поедет узнать, в чем дело и если надо - останется возле компрессора. Мы не возражали и ушли в юрту. Ужин был готов, и мы воздали должное искусству милой хозяйки.

      Традиционные блюда кочевых народов мало отличаются. Вареная баранина с лапшой напомнила мне казахский кульчетай и киргизский бешбармак. Существенная разница заключалась в качестве самой баранины. В отличие, например, от киргизских овец, нагуливающих свою плоть на высокогорных альпийских лугах с их нежным разнотравьем, мясо монгольских овец, питающихся жесткими степными травами, не обладает таким нежным вкусом и специфическим ароматом. Однако важным его достоинством в описываемое время была удивительная дешевизна баранины. Например, в блаженной памяти Бор-Ундуре, живой баран стоил всего 35 тугриков. Для сравнения, бутылка архи обходилась нам в 27 тугриков. Неплохие показатели для выпивки и закуски! При моей зарплате в 1150 тугров я бы мог ежемесячно приобретать приличную отару!
      
       Прошло уже больше часа. От Доржа не было известий, но шум компрессора не утихал. На душе было тревожно. Меня все больше терзали нехорошие предчувствия, и я предложил парням подняться в лагерь. Оставив Лувсанчимида в юрте, мы сели в ГАЗик и я повел его вверх по лесной дороге. В лагере никого не было и, оставив машину возле своей юрты, мы направились через лес к штольне. В то время как мы, не спеша, шли цепочкой вверх, мне показалось, что стороной между деревьями кто-то спускается вниз на лошади. Я не успел разглядеть всадника, но подумал, что это возвращается Дорож, и пожалел о том, что мы с ним разминулись.

       Когда мы приблизились к штольне, было совсем темно и лишь под навесом, где стоял компрессор, светился огонек карбидки. К нашему удивлению возле работающего компрессора никого не было. Что за шутки? Неужели Цевен настолько проникся интересом к опробованию гезенка, что продолжает работу в такое неурочное время? Здесь что-то не так! И вдруг мне в голову пришла мысль, которая сначала показалась дикой. Сопоставив все факты, на которые прежде не обращал внимания, я понял, что настойчивый и непонятный интерес Цевена к осушению гезенка вызван отнюдь не его научными увлечениями, а совершенно иным - он ищет в нем что-то более материальное и ценное. Золото!

Я остановил Валерия и Сашу под покровом леса и высказал им свое предположение. Вопреки ожиданиям, они не подняли меня насмех, но, судя по тому, как недоуменно переглянулись между собой, не очень охотно приняли мою гипотезу. Тем не менее, я попросил их не спешить, оглядеться и посмотреть, как будут развиваться события дальше. Ничего не происходило. Компрессор работал в ровном режиме, гоня воздух по трубам в штольню.
Что делать? Если мои предположения верны, то идти в штольню опасно - нас там едва ли ждут, а если и встретят, то далеко не распростертыми объятиями. Я предложил ребятам:
       - Давайте вызовем их наружу.
       - Каким образом? - Спросил Валерий.
       - Вы стойте здесь, а я пойду и заглушу компрессор, как будто кончился бензин или еще что-нибудь случилось. Как только компрессор остановится, выходите и спрячьтесь за навесом. Я тоже останусь там. Кто-нибудь обязательно выйдет посмотреть, в чем дело, вот тогда и будем разбираться по обстоятельствам.

       Мой план был одобрен и я осторожно отправился к навесу, стараясь держаться самых темных мест. Подойдя к машине, я нащупал краник на трубке бензопровода и перекрыл его. Через некоторое время мотор стал давать перебои, пару раз чихнул и заглох. Наступила внезапная тишина, нарушаемая лишь слабеющим шипением воздуха, уходящего из ресивера в трубу.

        Мы сосредоточились в темном углу и стали наблюдать за устьем штольни. Вот далеко в ее темном зеве замелькал слабый огонек карбидки, становившийся все более ярким по мере приближения к выходу. Человек шел один, и это успокаивало. С одним мы сумеем справиться, если он не вооружен. Когда до устья оставалось совсем недалеко, огонек поднялся выше и погас. Ага! Некто осторожничает, хочет, чтобы его глаза привыкли к темноте снаружи. Мы замерли и старались не дышать.

       Подождав минуты две, человек, наконец, вышел и осторожно стал приближаться к навесу. По щуплой, согбенной фигуре мы узнали в нем старого Ха-Ю. С этим особых проблем не будет. Едва он вошел под навес, мы безмолвно окружили его. Удивительная выдержка - при виде нас старик даже не вздрогнул. Спокойно оглядевшись, он что-то пробормотал и неуловимым движением отшвырнул раздвижной ключ, который держал в руке. При падении тяжелый ключ ударил по воздушной трубе, уходящей в штольню. Труба зазвенела как туго натянутая струна, и звук умчался, предупреждая тех, кто был в недрах горы, об опасности. Старик явно подал сигнал тревоги. Этого мы не предвидели, но дело было сделано. Оставалось предположить, что Цевен и Шархуу, если они действительно там, находятся настороже и нам следует быть бдительными.

      После некоторого замешательства, мы попытались выяснить у старого китайца, кто находится в штольне и что они там делали и делают в настоящее время. Однако Ха-Ю перестал понимать по-русски и продолжал что-то лопотать, закрыв глаза и покачиваясь из стороны в сторону. Сообразив, что ничего не удастся добиться, мы решили на всякий случай вывести его из строя, связав ему руки и привязав к дышлу компрессора. Пусть посидит.
А что делать нам? Идти в штольню или дожидаться, когда оставшиеся там попытаются выйти наружу? Мы были безоружными, и у нас была только одна карбидка. С таким вооружением мы ничего не могли сделать и, посовещавшись,  решили затребовать подкрепление из лагеря. Кроме того, Валерий резонно заметил, что мы все же не у себя на родине, и если в этой авантюре принимает участие начальник партии Цевен, являющийся не только официальным лицом, но и представителем иностранной державы, на территории которой мы временно находимся, то лучше, чтобы все дальнейшие события совершались в присутствии монголов.

Посовещавшись, мы решили, что Валерий с Александром останутся возле устья, чтобы заблокировать искателей сокровищ, а я на ГАЗике сгоняю в лагерь и подниму людей во главе с Джанцаном и Ботсуреном. У каждого монгола есть оружие - карабины или малокалиберные винтовки и нам удастся выкурить их оттуда угрозой его применения.

       Я побежал через темный лес, подгоняемый страхом за товарищей, оставшихся возле штольни, и рискуя на каждом шагу подвернуть ногу или выхлестнуть ветками глаза. Добежав до машины, я торопливо развернул ее и погнал вниз, проваливаясь в промоины и подпрыгивая на корнях деревьев, пересекавших тропу. Больше всего меня беспокоило то, что в соответствии с национальной традицией ложиться спать вместе с заходом солнца, я застану в лагере сплошное сонное царство. К счастью дверь юрты Джанцана была открыта, внутри теплился огонек свечи и доносились знакомые модулирующие звуки народной мелодии, живописующей бескрайнюю степь и всадника на мохнатой коротконогой лошадке, стоящего в стременах и спешащего по своим степным делам.

       Резко затормозив, я выскочил из машины и стремительно ворвался в юрту. Джанцан, Ботсурен, Ендон и еще двое мужчин возлежали напротив входа с пиалами кумыса и предавались кайфу. Жена Джанцана Пильжетмаа хлопотала над котлом. Как мне показалось, у меня ушло  не менее получаса, прежде чем  удалось довести до их сознания то, что произошло в штольне и что требуется от них. "Настоящий монгол никогда не торопится" - эта философская мудрость и стиль поведения, которые прежде восхищали меня и служили образцом для подражания, сейчас были совершенно некстати. Глядя на их неторопливые сборы, я едва сдерживал клокотавшее во мне нетерпение. Насколько я мог понять, между ними возникли разногласия по вопросу вооружения и применения силы против авторитетного дарги. Раздоры были, наконец, пресечены Джанцаном, который категорическим тоном приказал всем взять винтовки и поспешить к машине.

       Не успели мы отъехать от нижнего лагеря и на полкилометра, как сидевший сзади колченогий Ендон что-то крикнул и в машине возникла легкая паника. Я не хотел обращать внимания, но Джанцан тронул меня за плечо и заставил резко затормозить. То, что я увидел сзади, повергло меня в ужас - горел лес! Августовская жара высушила лесные травы и подлесок и огонь с шумом и треском жадно пожирал их. Языки пламени уже облизывали нижние ветви сосен и берез, грозя верховым и ничем не сдерживаемым пожаром. Страшнее всего было то, что ветер, дувший с вершин окружающих гор, гнал этот пал в сторону нижнего лагеря, где уже спали женщины и дети.

        Разумеется, эта опасность пришла в голову не только мне. Не дожидаясь решения Джанцана, я с нескольких маневров развернул ГАЗик и поспешил обратно в лагерь. Там уже все были на ногах, над юртами метался женский крик и детский плач, ржали перепуганные лошади, ревел скот, в панике и растерянности бегали мужчины, не знавшие что предпринять. Некоторые уже пытались разбирать юрты, чтобы перевезти свое добро в более безопасное место за ручей, но для такой срочной перекочевки не было ни времени, ни верблюдов. И тут я вспомнил о способе тушения пожаров с помощью встречного пала. Когда-то в детстве, в одном из романов Майн Рида я прочитал, что надо идти навстречу пожару и в тот момент, когда воздух, подхваченный пламенем, потянется в его сторону - поджечь траву. Правда, этот способ использовался в прериях, но почему бы не попробовать его в лесу?

 Я рассказал Джанцану об этом способе и попросил его отправить людей с пропитанными соляркой факелами навстречу огню, поджигая подлесок только тогда, когда они почувствуют достаточно сильную тягу в сторону пожара. К моему немалому удовольствию оказалось, что некоторые из бывших степняков тоже знают об этом способе тушения пожара, что значительно облегчило мою задачу. Посчитав, что здесь справятся и без меня, я решил вернуться к штольне, прихватив с собой на всякий случай карабин Джанцана и пару дополнительных обойм с патронами.

Едучи обратно и размышляя о причинах внезапного лесного пожара, я пришел к мысли о том, что он не был случайным. Скорее всего, это был заранее продуманный и подготовленный вариант отвлечения людей на тот случай, если акции Цевена кто-нибудь помешает. Ход был достаточно тонкий и точно рассчитанный - пожар представлял большую опасность для всех без исключения и, разумеется, каждый, вместо того, чтобы мешать ему, бросится спасать свое добро. А если так, то, значит, поджигатель находится где-то рядом в лесу и может быть даже ждет меня. Я вспомнил удаляющийся топот лошади, когда мы подходили к штольне. Но это не мог быть Дорж. У него в лагере юрта, жена и двое ребятишек. Значит это кто-то из группы Цевена. Тогда где же Дорж?

       Размышляя таким образом, я передернул затвор, поставил его на предохранитель и взял карабин на колени, готовый к любым неожиданностям, хотя и понимал, что представляю собой неплохую мишень для того, кто захотел бы остановить меня выстрелом из темного леса. Однако обошлось.

       На этот раз я подъехал на машине до самой штольни. В свете фар ко мне навстречу бросились Валерий с Александром и стали расспрашивать о том, что случилось в лагере. Они видели зарево пожара, были очень обеспокоены происходящим и согласились с тем, что это был умышленный поджог. Более того, они предположили, что это дело рук Шархуу, угнавшего лошадь Доржа. Сам Дорж сидел возле компрессора и сосредоточенно затягивался дунзой из своей трубочки. Ребята рассказали мне о том, что после отключения компрессора они долго ждали, что из штольни кто-нибудь появится. И лишь убедившись в том, что оттуда не слышно никаких звуков и не видно огней, решились осторожно войти внутрь. Недалеко от устья они обнаружили Доржа, лежавшего без сознания и со связанными за спиной руками. После того, как они привели его в чувство, он, превозмогая головную боль от удара, поведал им о том, что случилось.

 Когда он подъехал на лошади к штольне, то Шархуу, дежуривший у компрессора, спросил его, зачем он приехал и где находятся "урусы", т.е. мы. Услыхав о том, что мы уже в нижнем лагере и собираемся после ужина возвращаться в свою юрту, он явно занервничал и, попросив Доржа остаться у компрессора, скрылся в штольне. Вскоре он вернулся и сказал, что Цевен просит его прийти к нему. Не подозревая худого, Дорж взял карбидку и отправился в штольню. Шархуу последовал за ним. Не успел Дорж отойти нескольких шагов от устья как сзади на него словно что-то обрушилась и дальше он ничего не помнит.

       Дело прояснялось. Если Цевен решился на преступление, то, значит, игра стоила свеч. Посовещавшись между собой, мы пришли к выводу, что, скорее всего, Цевена в штольне уже нет - он выбрался наружу через провалы, которые хорошо изучил за время своего лазания по старым выработкам. В таком случае нам остается одно из двух - либо войти в штольню, чтобы попытаться подтвердить свои предположения и удовлетворить законное любопытство, либо отложить все до светлого времени, спуститься в лагерь и узнать, что там происходит. Судя по тому, что зарево пожара почти исчезло, люди успешно справились с бедой. В конце концов, мы пришли к компромиссу. Валерий, как главный инженер партии, ответственный за людей и хозяйство, отправился на машине в лагерь, прихватив с собой раненого Доржа и связанного Ха-Ю, а мы с Сашей решили пройти к гезенку и посмотреть, что там успел натворить Цевен со своей командой. Я взял наизготовку карабин, Саша - карбидку и мы с опаской вошли в сырой и мрачный зев выработки, останавливаясь и прислушиваясь на каждом шагу. Ничего, кроме слабого шипения лампы и тихого звона капель, срывающихся с кровли на рельсы.

       Вот, наконец, и рассечка со злополучным гезенком. Вместо привычного зеркала воды, плескавшейся чуть ниже верхних венцов, мы увидели пустоту и осклизлые бревна сруба. Где-то глубоко внизу слышался звон капели. Прицепив карбидку к краю ведра и вращая ворот, мы попытались опустить ее вниз и посмотреть, насколько Цевену удалось осушить колодец, но через несколько метров падающие капли погасили лампу. Бросив камень, мы услышали далекий всплеск - эрлифт неплохо поработал. Дальше делать было нечего. Если в гезенке что-то и было, то сейчас это выяснить не удастся. Скорее всего, мы помешали Цевену осуществить задуманное. Через несколько часов колодец снова заполнится водой, которая также надежно, как и прежде укроет его тайну. Пора возвращаться.


            Глава Х. Тайны гезенка
               
       В юрте нас уже ждали Валерий, Джанцан и Ботсурен. Они сказали, что Ха-Ю находится под арестом в нижнем лагере. За ним присматривают Дорж и Балтандорж. Цевен и Шархуу исчезли.
       Было уже около пяти часов утра. Восточные отроги сопок позолотили первые лучи солнца. Зарождался новый день. Утомленные невероятными ночными приключениями, мы с трудом соображали, что нам следовало предпринимать в связи с возникшими чрезвычайными обстоятельствами. После короткого совещания мы все же решили, что следует известить о случившемся руководство Управления и через него - компетентные органы. Посетовав на Валерия за то, что он так и не смог добиться через Цевена выделения для партии рации, мы решили немедленно отправить в город машину с Лувсанчимидом и Джанцаном, наказав им, чтобы они, прежде всего, постарались убедить кого следует в необходимости срочного розыска дарги. Ботсурену мы посоветовали провести разъяснительную работу среди населения партии, быть всем предельно бдительными, не ездить на работу через лес поодиночке и постараться не отпускать женщин и детей за пределы лагеря.

      Отдав все распоряжения, мы, не раздеваясь, повалились на кровати и мгновенно уснули. На этот раз Ендон, проникшись сочувствием, разбудил нас много позже обычного. Едва мы успели позавтракать, как в открытой двери показалась согнутая пополам высокая фигура Ботсурена. Он доложил, что работы в штольне идут обычным порядком, заключенные накормлены, остаются под стражей и с ними никто не общается.

      Что же делать дальше? Посовещавшись, мы решили осмотреть наиболее вероятное место на вершине сопки, где Цевен мог выкарабкаться наружу из провалов. Вооружившись на всякий случай карабином, мы отправились туда, сопровождаемые Ботсуреном и Доржем. Тшательно осмотрев окрестности зоны обрушения, мы обнаружили под деревьями истоптанную траву и кучи еще влажного конского навоза. Здесь были предусмотрительно привязаны, по меньшей мере, две лошади, на которых наш дарга, вне всякого сомнения, успел удалиться от партии на значительное расстояние. Искать его в окружающих бескрайних лесах не было смысла. Мы вернулись в юрту, решив, что его розыск - дело соответствующих органов.

       Чтобы не мучиться неопределенностью и не терять времени даром, я предложил продолжить то, что было начато Цевеном. Пока гезенк не залило водой до исходного состояния, мы решили вновь запустить эрлифт, а для того, чтобы откачать остающуюся после него воду - использовать ворот. Работа обещала быть трудной и  требовала усилий не менее чем четырех крепких мужчин. Возглавить бригаду согласился здоровяк Балтандорж. Учитывая то, что на заключительной стадии работать придется в ледяной воде, мы попросили нашего завхоза Очира выделить из неприкосновенного запаса бутылку спирта и принести пару тулупов из козьего меха для отогрева тех, кто будет работать в воде.

Когда все было готово, я дал Доржу команду запускать компрессор. Вскоре в трубах зашипел сжатый воздух, из пожарного рукава, опущенного в гезенк, ударила струя вспененной воды и потекла в водоотводную канавку. Дело пошло.

       По мере того, как уровень воды в гезенке падал, росло наше возбуждение. Я с нетерпением ждал момента, когда исходящая струя начнет ослабевать, что означало бы прекращение эффективной работы эрлифта и необходимость перехода на ручную откачку. Наконец этот момент наступил. Опустив в гезенк веревку с привязанным к ней грузом, я определил, что высота остаточного столба воды в нем не превышала двух метров. Вычерпать всю воду было практически невозможно, и поэтому мы решили, что если удастся понизить ее уровень еще метра на полтора, то появится возможность опустить туда человека и исследовать дно вручную. Не приостанавливая работу компрессора, я дал команду рабочим, стоящим у ворота. Работа закипела, однако понадобилось около двух часов, прежде чем нам удалось достичь желаемого результата.

       Все это время я не допускал Балтандоржа к работе на вороте, чтобы он не вспотел и не полез в воду разгоряченным. Теперь наступил его черед. Через Ботсурена мы передали ему, чтобы он брал все, что лежит на дне под водой, и складывал в бадью, не очень перегружая ее. Важно, чтобы каждая из бадей уходила вверх не только с грузом, но и с водой. Таким образом, мы сможем сохранить уровень воды одновременно с подъемом того, что он обнаружит.

       Балтандорж стал в бадью и, держась за веревку, пару раз подпрыгнул, чтобы проверить прочность сооружения, которому он вверял свою жизнь. Мы вручили ему две карбидные лампы, предусмотрительно защищенные козырьками от падающих капель, и осторожно стали спускать в холодный и жуткий колодец. Световое пятно, освещавшее неровные рваные стенки выработки, опускалось все ниже и ниже, пока движение не прекратилось и веревка не ослабела. Балтандорж достиг дна. Мы стояли молча, сгорая от нетерпения и ожидания его первой команды. Вот веревка дернулась и снизу раздался условный сигнал. Сначала тихо, чтобы не ударить нашего водолаза, а потом все быстрее мы закрутили ручки ворота. Вторая бадья ушла вниз, а к срубу поднялась первая, до краев заполненная водой. Осторожно вытянув ее на кромку сруба, мы вылили из нее воду и вывалили остальное содержимое на заранее подготовленный брезент. Какое разочарование! Перед нами лежали бесформенные куски породы и тяжелые, осклизлые и черные куски дерева со следами топора. Похоже, это были обрубки бревен, которыми крепили устье гезенка.

       Пока мы разглядывали неприглядное "сокровище", рабочие, стоявшие на вороте, подняли и опрокинули вторую бадью. В ней тоже мы не обнаружили ничего интересного - те же куски породы и щепки. С каждым новым подъемом и по мере того, как росла грязная куча скальных обломков, постепенно улетучивалось ощущение причастности к интригующей тайне и хотелось бросить эту пустую затею. К тому же вскоре Балтандорж, окончательно закоченевший в этой адовой дыре, потребовал подъема. Объединенными усилиями мы вытащили нашего посеревшего и трясущегося богатыря, налили ему полстакана неразбавленного спирта, вывели из штольни и, раздев до гола, положили на меховую полость под жаркие лучи августовского солнца. Пока он, содрогаясь от волн пробегавшего по всему телу озноба, приходил в себя, мы стали совещаться.

      Чувствуя себя в некотором роде инициатором затеи, я не стал настаивать на ее продолжении и ждал решения окружающих. Мнения разделились. Валерий, оставшийся после исчезновения Цевена фактическим начальником партии, в ожидании приезда руководства и представителей органов безопасности из Улан-Батора, явно осторожничал и склонялся к тому, чтобы прекратить работы. Его поддерживал Ботсурен. Карпов с Доржем горели желанием их продолжать, вполне логично доказывая, что если мы сейчас остановимся, то потом придется все начинать с нуля - через сутки гезенк снова будет полным. Таким образом, мой голос становился решающим, и я отдал его в пользу активного варианта. В соответствии с традициями кладоискательства, мы решили продолжить очистку дна до тех пор, пока не упремся в коренные ненарушенные породы.

       После возвращения в штольню выяснилось, что Балтандорж не намерен уступать своего  права работы в холодном и грязном чреве и готов к очередному спуску. Опять вверх пошли бадьи с камнями и грязной водой, и опять мы не обнаруживали в них ничего, достойного внимания. Мы уже стали воспринимать происходящее как обычную рутинную работу, но вот снизу раздался маловразумительный возглас, который Ботсурен перевел как предупреждение о необходимости особого внимания к очередному грузу. Мы насторожились. Вывалив содержимое бадьи на брезент, мы увидели среди осколков породы железный стержень с закруглением, в которое был продет завязанный узлом конец оборванной веревки. Потянув за железное кольцо, мы вытащили из груды камней небольшой трехпалый якорь с заостренными концами. Это была типичная "кошка", предназначенная для поиска и подъема грузов, которые можно зацепить.

Дорж обратил наше внимание на то, что веревка сплетена из конского волоса. Теперь таких в обиходе аратов, пожалуй, и не найти. На смену им пришли пеньковые веревки, завозимые из Союза. Этот простой, на первый взгляд, факт свидетельствовал о том, что кошка пролежала в колодце не одно десятилетие и пользовались ею не ради простого развлечения. С ее помощью что-то пытались извлечь из колодца и скорее всего - неудачно. А раз так, то это "нечто" все еще лежит там и за него стоит поработать.
Между тем прибыла очередная бадья, среди содержимого которой мы увидели несколько кусков молочно-белого жильного кварца. Как истый геолог, Саша Карпов взял один из них и, приблизив к яркому огню карбидки, крикнул:

       - Смотрите, да это же золото! - Действительно, через кусок кварца змеился золотой прожилок толщиной не менее четырех миллиметров. Кое-где он разрывался и распадался на отдельные вкрапленные золотинки, размером с семечку подсолнуха. Мы стали хватать и рассматривать другие куски породы, и почти в каждом из них даже невооруженным глазом было видно золото. Это уже не было случайностью. Кто-то преднамеренно сбросил вниз куски обогащенной золотом породы. Чтобы воодушевить Балтандоржа, самоотверженно ковырявшегося на дне, мы сообщили ему о блестящей находке.

       Между тем внизу произошла какая-то заминка. Балтандорж долго не подавал команду к подъему и, судя по доносившемуся снизу пыхтенью, ворочал достаточно тяжелый груз. Наконец раздался приглушенный вскрик  и по усилию на рукоятках ворота мы почувствовали непривычную тяжесть. Подняв бадью на уровень сруба, мы увидели в ней сплошную черную осклизлую массу, напоминавшую старый кожаный бурдюк.

       Не знаю, что переживали остальные участники этой операции, но мое сердце при виде загадочного груза заколотилось неистово. В голове будто взорвалась шаровая молния, осветившая самые глухие и уже забытые закоулки сознания и памяти. Если в обычной обстановке мозг решает задачу путем последовательных логических шагов от частного к общему,  то здесь все  произошло мгновенно и   одновременно.   Все   растянутые   во  времени  и рассредоточенные в пространстве события, свидетелем и невольным участником которых я стал после приезда в эту партию, слились в один замкнутый круг,  в центре которого оказался  этот  кожаный мешок с  неизвестным  и  загадочным содержимым.  Цевен и старый китаец, их упорный интерес к гезенку,  ночная откачка гезенка и неожиданный лесной  пожар,  бегство  Цевена  и  арест  Ха-Ю  и, наконец, многочисленные  куски   кварца   с   золотом! 

 Теперь совершенно ясно,  что  все  эти события вращались вокруг одного центра - золота.  Где-то за пределами логической связи  явлений мелькнул даже  череп  в  подвале  старой  избы,  но  пока он не укладывался в общую схему и я отбросил эту случайную  мысль.  С окраин сферы  иррациональных догадок я вынужден был вернуться в реальный мир, сосредоточившийся в данный момент внутри кожаного мешка.

Ботсурен с трудом извлек его из бадьи и перенес на брезент, с которого мы предварительно убрали все лишнее. Мы были настолько увлечены находкой, что напрочь забыли о Балтандорже, который напомнил о себе настойчивым требованием поднимать следующую бадью. На этот раз подъем оказался особенно трудным, так как в ней находился сам страдалец за общее дело. Едва над краем сруба показалась его черная физиономия, он, как ошпаренный, выскочил из бадьи и стал сдирать с себя мокрую одежду. Набросив на него шерстяное одеяло, мы хотели вывести его из штольни на солнце, однако он наклонился к бадье и извлек из нее свою последнюю находку, представлявшую бесформенный комок грязных тряпок, перевязанных сыромятным раскисшим ремнем. Только после того, как этот еще один загадочный предмет оказался в общей куче, Балтандорж, трясясь и клацая зубами, бросился к выходу.
               
       Нам пришлось сделать не одну ходку, чтобы вынести все, что накопилось на брезенте, наружу и рассмотреть находки при дневном свете. Отделив то, что представляло интерес с точки зрения последующего изучения, мы перенесли найденные "сокровища" в юрту и рассортировали их. Прежде всего, нас поразило обилие кусков кварца с прожилками и вкраплениями золота. После того, как мы отмыли их в воде и разложили на столе, мне показалось, что такой, в подлинном смысле богатой, коллекции нет ни в одном минералогическом музее. Все свидетельствовало о том, что эти великолепные образцы долго и терпеливо отбирались и накапливались в процессе добычных работ, хранились в глубокой тайне и предназначались вовсе не для сдачи в кассу акционерного общества "Монголор". Некто имел на это богатство собственные виды и вынужден был сбросить его в гезенк, скорее всего, для того, чтобы оно не досталось грабителям.

      Однако, несмотря на всю привлекательность картины разложенных сокровищ, нас больше всего интриговало содержимое кожаного мешка и тряпичного свертка. Взвесив и переписав все образцы, мы сложили их в рюкзак вместе со списком, завязали его и заклеили узел бумагой, на которой поставили свои подписи.

      Покончив с формальностями по золоту, мы приступили к исследованию довольно легкого свертка. После тщетных попыток развязать узлы сыромятного ремня, мы разрезали его ножом и стали аккуратно разворачивать неплохо сохранившиеся тряпки. По мере того, как мы их снимали, все более ощутимо проступала угловатая форма тяжелого, по всей видимости, металлического предмета, который, в конце концов, оказался обычным револьвером системы "Наган". Револьвер был обильно смазан каким-то жиром. Канал ствола и отверстия в барабане были полностью забиты смазкой, благодаря которой и вопреки сорока годам пребывания в воде на них не было ни одного пятнышка ржавчины. В небольшом, плотно завязанном двойном резиновом мешочке мы обнаружили дюжину патронов, также густо смазанных жиром. Очень хотелось опробовать револьвер и патроны в действии, но нам предстояло более увлекательная перспектива - разобраться с таинственным кожаным мешком.
С одной его стороны мы обнаружили рваную дыру, происхождение которой вполне могло быть объяснено попыткой извлечения его с помощью той самой кошки. По всей видимости, тяжесть мешка, заваленного к тому же камнями, способствовали разрыву волосяного аркана, после чего наши предшественники по какой-то причине вынуждены были отказаться от повторных попыток.

       Чтобы вскрыть мешок, нам еще раз пришлось воспользоваться острым ножом Ботсурена. Кстати, этот монгольский нож с толстым лезвием и глубокими канавками с обеих его сторон висит сейчас на стене моей комнаты. Его полированная рукоятка красного дерева торчит из деревянных ножен, схваченных металлическими кольцами, а рядом с нею из тех же ножен торчат две палочки из слоновой кости, предназначенные для еды по-китайски. Этот непременный атрибут каждого монгольского мужчины подарил мне Ботсурен накануне моего отъезда из партии и Монголии и с тех пор он служит вещественным напоминанием о тех далеких и тревожных событиях.


     Глава XI. Сокровища гезенка
               
       Перегруженные впечатлениями от обилия золота, мы ожидали и здесь увидеть нечто подобное, но вместо этого обнаружили, тщательно завернутые в кожу и ткань, какие-то непонятные предметы. Девять свертков разной формы и размеров открывали широкие возможности для самых фантастических догадок и предположений, но мы не стали ломать головы, а начали свои исследования с цилиндрического предмета, источавшего неприятную смесь запахов разлагающейся кожи, гниющих тряпок и затхлой воды.

Когда был развернут последний полуистлевший покров, перед нами предстала массивная ваза, которая, на первый взгляд, была сделана из толстого полупрозрачного зеленоватого стекла. Она была залеплена грязью и остатками прилипшей ткани и чтобы лучше рассмотреть странную находку, нам пришлось отмывать ее. После того, как ее извлекли из ведра и водрузили на стол под ярко горевшую лампу, мы замерли в безмолвном восхищении - никогда прежде и впоследствии мне не встречалось подобное творение человеческих рук. Это была явно очень старинная и очень тонкой работы китайская ваза. По прихотливому изменению оттенков от бледно-оливкового до местами густо зеленого и почти черного, я понял, что она изготовлена не из стекла, а из природного минерала. Пока я перебирал в памяти остатки воспоминаний из институтского курса минералогии, Валерий уверенно назвал его - нефрит.

Точно! Я сразу же вспомнил, что во время экскурсии в хранилище исторических реликвий монастыря "Гандан", что находится на окраине Улан-Батора, я видел нечто похожее. Старинные изделия китайской работы, которые нам показывал бритоголовый лама, тоже были выполнены из нефрита, но более однородного, серовато-зеленого цвета. Здесь же необычная и редкая фактура минерала была умело выделена и использована художником для создания рельефной, традиционно китайской, композиции из трех драконов, сцепившихся то ли в яростной схватке, то ли  в стремительном танце. Их переплетенные хвосты и растопыренные когтистые лапы составляли основание вазы. Гибкие, мускулистые и подчеркнуто напряженные туловища, покрытые чешуями и увенчанные гребнями вдоль хребтов, вместе с широко распахнутыми перепончатыми крыльями, представляли ее середину. Навершие вазы было выполнено в виде запрокинутых и слегка повернутых в одну сторону голов с широко разверстыми зубастыми пастями. Передними лапами, сцепившимися попарно, драконы как бы отталкивали друг друга.

      Художник очень умело обыграл переливчатую слоистую природу нефрита. На перепонках крыльев и вокруг выпученных злобных глаз минерал был сильно истончен при обработке и был почти прозрачным. От этого драконы казались живыми, очень выразительными, а при колебаниях света - даже подвижными. Восхищаясь красотой вазы, мы отдавали дань бесконечному терпению неизвестного мастера, резавшего этот вязкий и достаточно твердый минерал вручную и самыми примитивными инструментами.

      Вдоволь налюбовавшись бесподобным творением человеческих рук, мы оставили вазу в центре стола под лампой и стали выбирать из тряпок и отмывать от грязи другие предметы. Скоро вокруг нее собралась неповторимая коллекция диковинных изделий, представлявших, несомненно, не только высокую художественную, но и историческую ценность. Лучшим из них, на мой взгляд, был массивный золотой кубок, размером чуть меньше стандартной пивной кружки. Его  поверхность  покрывали чеканные изображения реальных и фантастических животных, преследовавших и терзавших друг друга в круговерти какого-то нескончаемого взаимопожирания. У меня создалось впечатление, что эти сцены родились в ожесточившемся мозгу художника, страдавшего манией преследования. Чеканка отличалась лаконичностью форм и великолепной пластичностью, благодаря чему даже фантастические животные казались естественными и живыми. К сожалению, верхняя кромка кубка была слегка смята внутрь.

      Второй кубок больше напоминал бокал, опиравшийся на трехпалую когтистую лапу, наподобие птичьей. Он был сделан из тонкого светлого золота, в то время как верхняя кромка был выполнена из более темного и толстого металла. По ней бежал сплошной орнамент из сплетающихся колец, внутри которых были выбиты изображения свастики. Кромка была основательно стерта, что могло свидетельствовать о его достаточно долгом и активном использовании, скорее всего - на пирах. Самым оригинальным в этом кубке было то, что на дне его несколько расширенной нижней части был зачеканен необработанный кроваво-красный камень, размером с грецкий орех. Мнения наших геологов разделились. Валерий считал, что это рубин, Саша склонялся в пользу граната.

Пока они спорили, я восхищался не столько искусством древнего ювелира, сколько его творческим замыслом, свидетельствующем об интуитивном знании законов оптики. Внутренняя поверхность кубка была выполнена таким образом, что отражаемые лучи света фокусировались в камне. При каждом повороте кубка внутри него, словно в угасающем костре, бились и исчезали всполохи необычайно ярких и чистых, от золотисто-алого до багрового, оттенков. Когда мы налили в кубок воды, камень как бы приблизился к поверхности и засверкал еще ярче. Бесцветная вода превратилась в искрящуюся золотую жидкость, в которой словно плавал высветленный пурпурный кристалл, поднятый со дна оптическим эффектом. Мы долго не могли оторваться от этого великолепного произведения искусства, тем более, что остальные предметы, на наш взгляд не представляли столь высокой художественной ценности, разве что историческую.

       Там были три рукоятки от мечей или сабель, крытые потертыми золотыми пластинами с изображениями животных и птиц или несложного геометрического орнамента. Две из них завершались массивными набалдашниками из нефрита. Еще были два светильника в форме водоплавающих птиц. Один в форме уточки был выполнен из позеленевшей бронзы, отделанной по кромке золотым жгутом; второй был выточен из светлого, почти белого нефрита.
Последний предмет был довольно странным и имел, на наш взгляд, какое-то культовое значение. Это был правильный, прекрасно отполированный, шар из горного хрусталя диаметром около десяти сантиметров. Внутри он был пронизан пучками пересекающихся и спутанных черных нитей, которые в минералогии получили поэтическое название "волосы Венеры".

       Была уже поздняя ночь, когда мы закончили отмывку и предварительный осмотр найденных сокровищ. Тщательно обернув их бумагой, мы поместили каждый предмет в мешочек для отбора геологических проб и уложили в ящик из-под детонирующего шнура. Ящик поставили в средине юрты и тщательно забаррикадировали дверь. На всякий случай мы решили организовать почасовое дежурство. Вручив Карпову, вызвавшемуся бодрствовать первым, заряженный карабин, мы провалились в глубокий и крепкий сон.

       Ночь прошла вполне спокойно. Солнце стояло уже довольно высоко, когда после двух ночных бдений я проснулся от дребезжания крышки чайника, кипевшего на печурке. Увидев, что я уже не сплю, Ендон, как всегда, растягивая рот в белозубой улыбке, провозгласил традиционное "Цай буцулса!" и тут же призвал меня к вниманию, настороженно подняв указательный палец. Я прислушался. Снизу, со стороны долины раздавался едва слышный натужный вой мотора, работающего на высоких оборотах. Знакомый звук свидетельствовал о том, что к лагерю по выбитой лесной дороге приближается машина. Я разбудил остальных. Мы выскочили из спальных мешков, наскоро умылись и приготовились к встрече долгожданных гостей из Улан-Батора.

       Вскоре возле юрты остановились две ГАЗ-69 - наша, из которой легко выпрыгнули два офицера в форме госбезопасности, а следом за ними, пыхтя и отдуваясь, вылез Джанцан. Из второй машины вышли трое вооруженных автоматами Калашникова рядовых "цирика". Первый, молодой монгол в чине капитана, подошел к  нам и приветливо поздоровался по-русски. После взаимного обмена любезностями, мы пригласили офицеров и Джанцана в юрту, где Валерий рассказал им о событиях, случившихся накануне. После того, как мы в общих чертах осветили все случившееся за предшествующие сутки, капитан стал задавать нам чисто профессиональные вопросы, которые вместе с нашими ответами записывал тоже молодой, но весьма замкнутый лейтенант. О том, что он тоже не лишен способности к проявлению эмоций, мы убедились только тогда, когда вновь расставили на столе наши находки. Даже обычно невозмутимый Джанцан не смог удержаться от чисто монгольского способа выражения своих чувств - он замотал головой и восхищенно зацокал языком. Судя по проявленному интересу, больше всего ему понравился кубок с рубином внутри.

       Однако капитан довольно решительно пресек столь нерациональную трату времени и по-монгольски выдал лейтенанту несколько коротких команд, после чего тот вместе с цириками отправился в нижний лагерь. Нам капитан пояснил, что приказал привезти для допроса Ха-Ю и немедленно приступить к поискам Цевена. Вскоре снизу привезли китайца, который выглядел еще старее и немощнее, чем всегда. Под глазами набрякли синие водянистые мешки, углы рта под жиденькими усами опустились. Всем своим видом он разительно напомнил мне опиунщиков, которых я часто видел сидящими на корточках возле китайской бани, находившейся на "Широкой Китайской" улице в Улан-Баторе.

      После того, как он появился в юрте, мы все покинули ее, предоставив капитану заниматься своим профессиональным делом. У каждого из нас были свои дела, и мы отправились к штольне. Мне с Джанцаном и Ботсуреном предстояло решать вопросы по организации проходки восстающего с целью облегчения проветривания штольни, а Валерий с Александром приступили к отбору проб и описанию забоя после  очередной отпалки.
Управившись с делами, мы вернулись в юрту к обеду, в течение которого капитан рассказал нам о результатах предварительного допроса. Он сказал, что китаец все валит на Цевена и стремится представить себя в роли пассивного помощника, польстившегося на участие в доле от найденного золота. В заключение капитан добавил, что считает это дело не таким простым, как может показаться на первый взгляд. Китаец якобы ничего не знает о происхождении обнаруженных в тайнике под водой исторических ценностей. Он утверждает, что Цевен говорил ему только о золоте, спрятанном там во время разгрома предприятия белогвардейцами. Для того, чтобы разобраться с этой дополнительной загадкой, он намерен увезти Ха-Ю и все наши находки в город и попытаться найти ответ с помощью специалистов и ученых. По всем признакам бесценные предметы из кожаного мешка имеют достаточно древнее происхождение, в связи с чем предстоит выяснить их источник.

       После обеда кавалькада из двух машин, в одной из которых уселись офицеры с Валерием, а в другой разместились цирики с китайцем, укатила в город. На прощание капитан посоветовал нам на всякий случай не терять бдительности, пообещал, что будет объявлен немедленный розыск Цевена, который, по его расчетам, не мог уйти слишком далеко, и добавил, что завтра же вернется в Борнур для продолжения расследования среди проживающих там китайцев.               

       Приключения подобного рода будоражат людей и дают богатую пищу для предположений, догадок и просто праздных разговоров. Однако повседневные заботы постепенно отодвинули на второй план эту, во многом загадочную историю, оставившую благодатную тему для размышлений и домыслов во время наших вечерних трапез.

       Жизнь вернулась в привычное русло. Меня одолевали заботы по врезке новой штольни, которую мы заложили на двадцать метров ниже старой. Каждому горняку известно, какого внимания требует этот начальный этап. Надо очень тщательно планировать расположение шпуров и зарядов в них, чтобы не разбить устье выработки и обеспечить минимальный объем его крепления. На два забоя не хватало рабочих и из Улан-Батора прислали бригаду китайской молодежи, направленной Мао-Цзедуном для оказания бескорыстной помощи народу братской Монголии. Им надо было преподать минимум знаний по правилам техники безопасности на подземных горных работах, но среди бригады из 15 человек не оказалось ни одного, кто бы знал русский или монгольский языки. Все приходилось объяснять с помощью пальцев, примитивных рисунков и междометий.

Выручало то, что эти славные ребята были на редкость сообразительными, трудолюбивыми, дисциплинированными и жадными до знаний и хорошего заработка. С ними я впервые на деле почувствовал, на что способны китайцы. Сравнение их с монгольскими рабочими было явно не в пользу последних. Я даже пришел к невеселой мысли, что и те советские рабочие, с которыми мне пришлось иметь дело, работая на Буурдинском руднике, сильно уступали им в добросовестном отношении к труду. Если мои ограниченные наблюдения были достаточно представительными, то в голову невольно закрадывались невеселые мысли о том, что в скором времени Китай сможет далеко обойти нашу державу.


   Глава XII. Капитан Батмунг 
               
        Почти месяц я просидел безвыездно в партии, прежде чем смог, наконец, вырваться в город. "Уж небо осенью дышало...". Валерий был в отпуске в Союзе. Из многочисленных поисковых и стационарных партий в наш городок, состоящий из десятка двухэтажных, так называемых, "алапаевских" домов, на камеральные работы стекались геологи. Слух о приключениях в нашей 264-ой уже стал достоянием многих, и при встречах мне надоело бесконечно повторять свой рассказ, завершая его признанием в том, что мне неизвестно ни происхождение сокровищ, ни судьба Цевена, ни результат расследования этого дела. Воспользовавшись тем, что выход машины с оборудованием, необходимым для проходки новой штольни, несколько задержался, я решил связаться с капитаном и расспросить его о результатах расследования. Накануне отъезда, после некоторых колебаний, я позвонил ему и получил предложение встретиться в его рабочем кабинете в здании недалеко от главной площади столицы.

        Встретились мы с ним как старые знакомые и после взаимных расспросов о здоровье и делах, капитан, которого  звали Батмунг, вынул из ящика стола и протянул мне уже знакомую книгу П.К.Козлова «Путешествие в Монголию». Он посоветовал взять ее домой и познакомиться более внимательно, сказав, что переносит нашу беседу о результатах расследования назавтра. Мы расстались.

        Надо ли говорить о том, что после всего случившегося я перечел её более внимательно. Я нашел в ней множество интересных сведений о том романтическом месте, куда меня забросила судьба, и получил почти готовый ответ на происхождение сокровищ "кожаного мешка". Впрочем,  следует также рассказать и об авторе этой книги.
Петр Кузьмич Козлов был сподвижником Н.М.Пржевальского, участвовал в его экспедициях в Центральную Азию и Тибет и называл Николая Михайловича не иначе как "мой незабвенный учитель". В трудном для страны 1923 году Совет Народных Комиссаров СССР отпустил на его последнюю экспедицию в Монголию  100 тыс. золотых рублей, на которые он смог организовать раскопки курганов, расположенных в пади Суцзуктэ у подножия священной горы Ноин-Ула в отрогах Хэнтэя. Вот что писал Петр  Кузьмич о тех местах более тридцати лет назад.

       "В Кентее велась разработка золота и в одном из заложенных шурфов были обнаружены деревянные постройки с шелковыми обоями на стенах, с коврами на полу; в одном из помещений нашли золотую вазу, несколько золотых пуговиц, нефритовый мундштук и пр. Здесь же лежал человеческий скелет".
      Позже, во время посещения дворца Богдо-Гэгэна ("Живого Бога") Козлов подарил ему найденную в кургане золотую чашу.
               
      Обследовав подножие священной Ноин-Улы, Козлов обнаружил на водоразделе, от которого расходились три пади Суцзуктэ, Гуджиртэ и Цзурунтэ около 200 древних могил, большинство из которых было разграблено еще в древности. Внимательно ознакомившись с текстом и сопоставив прочитанное с собственными представлениями о местности, которую исходил вдоль и поперек, я усомнился в том, что шурф, о котором упоминает Петр Кузьмич, был заложен с целью разведки золотоносной россыпи. Скорее всего, мои предшественники лучше меня представляли происхождение курганов и заложили шурф в нужном месте с заранее ожидаемым результатом.

       Теперь стало совершенно очевидным и происхождение наших находок. Все они были извлечены из могил современными грабителями, на несколько лет опередившими официальные научные раскопки П.К.Козлова, ставшие настоящей археологической сенсацией. П.К.Козлов пишет, что по образцам керамики, найденной в процессе раскопок, находки датируются эпохой Ханьской династии и относятся к I-III векам до нашей эры.
Можно предположить, что один или несколько сотрудников компании Монголор, работавших на прииске Суцзуктэ между 1913 и 1919 годами, организовали нечто вроде подрядной артели по проходке разведочных шурфов и под этой вывеской производили вскрытие и опустошение могил, которые по каким-то причинам не были разграблены ранее. Вполне возможно, что вещи, обнаруженные нами в кожаном мешке, были лишь частью сокровищ, вывезти которую помешали бурные события гражданской войны в Монголии.

       Все говорило о том, что они были сброшены в гезенк в спешке. Их временные владельцы в тот момент не могли предвидеть трудностей, с которыми придется столкнуться при попытке извлечения сокровищ из-под воды. Одно было, несомненно, - такие попытки предпринимались и даже неоднократно, о чем свидетельствуют кошка и дыра в мешке, а также авантюра Цевена. Кто-то и до сего дня владеет тайной старого гезенка и, скорее всего, ключом к разгадке станет Ха-Ю. Не исключено, что он был непосредственным участником событий описываемого периода. Если предположить, что сейчас ему 70 лет, то в промежутке между 1913 и 1919 годами ему было где-то около 30-35 лет.

       В своей книге Козлов пишет, что на его раскопках работали китайцы и русские с золотых приисков Суцзуктэ. Все сходится. По всем признакам Ха-Ю было известно о кладе, и он открыл эту тайну Цевену, надеясь с его помощью извлечь сокровища и разбогатеть под старость. На улан-баторском "захадыре" (эквиваленте нашей "толкучки") можно было продать и купить все, а иностранцы могли дать за них вполне приличные деньги.

На следующий день я шел к Батмунгу с вполне обоснованной версией происхождения найденных в гезенке сокровищ. Мои предположения для него не стали неожиданностью. Более того, он уже успел заручиться справкой сотрудников Государственного исторического музея, свидетельствовавшей о том, что все наши находки действительно относятся к эпохе Ханьской династии и наверняка изъяты из гуннских могильников.
      - Но кто мог это сделать? - Спросил я. - Ведь судя по описаниям Козлова, даже для его достаточно оснащенной экспедиции вскрытие могил, глубина которых достигала 9 м, представляло достаточно сложную задачу?

      - Должен Вам сказать, что мне кое-что удалось выяснить в результате расспросов старых китайцев-углежогов, проживающих в долине. Один из них рассказал, правда, очень неохотно и только после того, как ему стало известно об аресте Ха-Ю, следующее. На прииске Суцзуктэ старшим штейгером работал один русский специалист, фамилию которого он на китайский манер назвал Ма-Линь. Как Вы думаете, существуют среди русских фамилий что-нибудь похожее? - Я сказал, что это достаточно созвучно распространенным фамилиям вроде Малина или Малинина и можно попытаться отыскать их в списках персонала общества Монголор, если они сохранились в архивах.

      - К сожалению, списков в архивах не оказалось, но сохранились планы горных выработок и кое-какая деловая документация. На некоторых документах, подписанных старшим штейгером, есть роспись, начинающаяся с двух заглавных букв В и М, после которых идут сплошные непонятные закорючки. Да, впрочем, это и не так важно. Этот старший штейгер если и не погиб в смутное время, то наверняка давно умер, так как китаец говорит, что ему уже в то время было около 40 лет. Насколько мне известно, после революции в Монголии никто из руководящего состава общества не остался. Все сбежали в Манчжурию, Китай или другие страны. Так вот, этот Ма-Линь однажды пришел в фанзу китайцев, выжигавших в долине березовый уголь, и спросил, не хотят ли они наняться к нему на работу для проходки разведочных шурфов. Китайцы с радостью согласились, так как давно пытались устроиться на прииски, но их не брали ввиду отсутствия рабочих мест. Русский вел с ними разговор через молодого и довольно надменного китайца в европейской одежде. Этим переводчиком был, кто бы Вы думаете? Ха-Ю!

      - Получив общее согласие, Ха-Ю выбрал троих наиболее молодых и крепких парней, в их числе оказался и наш свидетель, и приказал им на следующий день явиться с лопатами и топорами на один из курганов, стоявших на водоразделе падей Суцзуктэ и Гуджиртэ. Китайцы хорошо знали эти курганы, считали их могилами своих древних предков и относились к ним с почтением, как к святыням.

      Капитан, на столе которого лежала пачка "Беломорканала" фабрики Урицкого, предложил мне папиросу, а сам вынул из ящика стола монгольскую трубочку и набил ее "дунзой" из расшитого бисером кисета. Затем он извлек оттуда же кусок белого кремня, красивое, отделанное серебряной чеканкой, кресало, выбил ловкими ударами пучок искр, зажег кусок трута, прикурил от него трубочку и, прикрыв от удовольствия свои раскосые глаза, выдохнул целый клуб ароматного дыма. Увидев, с каким удивлением я слежу за процедурой, которую прежде доводилось наблюдать только среди аратов и моих проходчиков, он сказал:

      - А знаете, этот, теперь уже уходящий в прошлое, ритуал из жизни кочевых монголов, помогает мне не только сосредоточиться и собраться с мыслями, но успокаивает и настраивает на философский лад. Кроме того, это немногое, что еще удается сохранить в городских условиях он нашего старого быта, в котором есть и свои прелести. Однако продолжим.

       - В общем дальше все ясно. Сначала китайцы возмутились, что вместо проходки разведочных шурфов им предложили кощунственную сделку с ограблением могил предков, но после обещания повышенного вознаграждения - согласились. После нескольких неудачных попыток, в которых могилы оказались разграбленными еще в древности, им удалось вскрыть курган, в котором оказалось нетронутое богатое захоронение с множеством предметов из золота и нефрита. Я попросил китайца подробнее вспомнить о тех находках, и он достаточно уверенно перечислил все, что было обнаружено вами в гезенке. Были там и другие, менее ценные находки, которые были отданы им в качестве платы за работу. Обе стороны, воодушевленные успехом, хотели продолжить эту операцию, но слухи о приближении отрядов Унгерна к приискам заставили прекратить работы. Штейгер с Ха-Ю внезапно исчезли. Прииски были опустошены, бегунная и золотопромывочная фабрики в долине Дзун-Модо - разгромлены и сожжены. Жизнь в некогда очень оживленном районе замерла. Так закончило свое существование общество Монголор. Остается предположить, что штейгер не успел забрать с собой награбленные богатства и до лучших времен решил спрятать их. Надо признать, что место оказалось настолько надежным, что даже самим грабителям не удалось воспользоваться спрятанными там сокровищами.


        Глава XIV. Ха-Ю

       Неторопливо повторив процедуру заправки и раскуривания трубочки, Батмунг продолжил.
       - После того, как мне удалось в общих чертах восстановить картину прошлых событий, я вновь приступил к допросам Ха-Ю и он рассказал мне следующее. С появлением отрядов белогвардейцев одновременно в Дзун-Модо и Борнуре прииск Суцзуктэ оказался отрезанным. К этому моменту в руках у штейгера кроме курганных находок накопилось изрядное количество золота, припрятанного в процессе добычи. Оказывается, после очередного взрыва в забое штольни штейгер заходил туда первым, выбирал лучшие куски кварцевой жилы с вкраплениями золота и тайком уносил с собой. Ха-Ю говорит, что прежде, то есть до начала смуты, Ма-Линь был честным человеком и никогда не позволял себе ничего подобного. По всей вероятности, он предвидел грядущие потрясения и решил таким образом обеспечить свое будущее.

      - Когда положение стало совсем угрожающим и счет времени до появления бандитов пошел на минуты, Ма-Линь с помощью Ха-Ю упаковал все сокровища. Ночью они тайком отнесли их в штольню и сбросили в гезенк. Ха-Ю говорит, что он просил штейгера отдать ему свою долю. Он знает не менее надежное место для хранения, из которого сокровище может быть извлечено в любой момент. Однако Ма-Линь был неумолим и сказал, что они повязаны этой тайной от начала до конца и все должны делать только вместе. В одиночку сокровище достать и унести невозможно, а поэтому они обречены всегда действовать сообща. После того как все было сброшено в воду, Ма-Линь предупредил Ха-Ю, чтобы он не вздумал ни с кем делиться этой тайной. Сам он постарается остаться в Суцзуктэ, чтобы дождаться ухода бандитов. Если же ему придется бежать, то пусть Ха-Ю поживет среди китайцев и дождется его возвращения. При расставании он предупредил Ха-Ю:

      - Не пытайся достать это без меня. У тебя все равно ничего не получится. Кроме того, знай, что за штольней я поручил следить одному из монголов, работавших прежде на прииске. Ему дано задание устранять каждого, кто попытается достать клад без участия самого штейгера.

      - Ха-Ю говорит, что это предупреждение он сначала принял, как пустую угрозу, однако много позже убедился в том, что штейгер не бросал слов на ветер.
- Несколько дней, в течение которых отряд белогвардейцев находился в Суцзуктэ, Ха-Ю, скрывавшийся среди китайцев в долине, не видел штейгера. И только накануне ухода отряда из опустошенного прииска ему передали распоряжение штейгера затаиться и ждать его возвращения. Сам Ма-Линь, со слов посыльного, вынужден уходить вместе с отрядом.
Капитан Батмунг вновь набил и разжег свою трубочку, сделал несколько коротких затяжек, после чего продолжил свой рассказ.

       - После этих событий Ха-Ю надолго потерял своего хозяина и компаньона, а вместе с ним и надежду на возвращение сокровищ. Быт и черная работа углежогов отталкивали его, и он решил податься в Ургу (так в те времена назывался Улан-Батор). Он поселился в китайском квартале, где жили мелкие торговцы, ремесленники, содержатели харчевен-гуанз и тайных притонов с опиекурильнями. Среди соотечественников Ха-Ю прожил несколько лет пока Монголия не была окончательно очищена от белогвардейцев и контрреволюционных банд и в Урге не утвердились относительные спокойствие и порядок. Однако мысль о том, что на дне гезенка лежат невостребованные сокровища, терзала его душу. Его неудержимо влекло в Суцзуктэ.

       - Чтобы не привлекать к себе внимание китайцев, живущих в этой пади, он поселился в урочище Дзун-Модо, находившемся в довольно обширной долине реки Ирэ. Здесь еще сохранилось несколько деревянных домов, в одном из которых недавно размещалась контора компании, а в других жили ее сотрудники и персонал золотоизвлекательной фабрики. Теперь все было в запустении, и даже дороги, связывавшие Дзун-Модо с рудниками Ирэ, Бавгайт и Суцзуктэ, начали зарастать кустарником и молодыми деревцами.

      - Для начала он решил проверить, насколько серьезным было предупреждение штейгера о том, что штольня с гезенком будут находиться под негласным надзором какого-то монгола. По его словам, он дважды проходил рядом со штольней, приближался к ее устью, а во второй раз даже зашел в нее. Войдя внутрь, он тут же спрятался за бревно покосившегося крепления и осторожно выглянул наружу. Кругом царила первозданная тишина, не раздалось ни одного шороха, не колыхнулась ни одна веточка. И все же он не был бы китайцем, если бы ограничился такой примитивной проверкой. По его признанию он решил перепроверить опасность угрозы довольно оригинальным способом. Однажды один из китайцев, живших в долине Ирэ, собрался идти пешком к своим родственникам в Суцзуктэ. Ха-Ю попросил его на обратном пути зайти в штольню, дойти до гезенка, в который он, якобы, опустил на веревке мешочек с золотом. Веревка привязана к одному из венцов сруба, находящегося чуть ниже уровня воды. Сам он не может этого сделать, так как его появление в окрестностях Суцзуктэ грозит ему большими неприятностями. Если он в целости и сохранности доставит ему этот мешочек, то он щедро вознаградит его, в противном случае....

 Бедняга согласился оказать Ха-Ю эту услугу и сказал, что вернется через три дня. Но прошел не только обусловленный срок. Прошла неделя, две и Ха-Ю первым поднял тревогу и снарядил поисковую группу, сказав, что ушедший должен был принести ему от китайцев-углежогов старый денежный долг. Группа во главе с Ха-Ю отправилась по дороге в Суцзуктэ и, пройдя всего несколько километров, обнаружила возле эстакады, по которой руда с прииска Бавгайт перегружалась в телеги и поступала на бегунную фабрику, изуродованный и изгрызенный труп ходока. Бавгайт по-монгольски означает медведь. Такое название прииску было дано потому, что в его окрестностях водились эти звери. И прежде в этих местах на памяти китайцев случались нападения медведей на людей, поэтому все приняли смерть молодого парня как очередной несчастный случай. И лишь Ха-Ю воспринял его гибель как непреложный факт возмездия за нарушение тайны гезенка.
               
      - С тех пор Ха-Ю не решался подходить к штольне. Он тщетно пытался вычислить секретного стража штольни, но тот был настолько тщательно законспирирован, что, в конце концов, Ха-Ю стал подозревать не только всех монгол, живущих в окрестностях старого прииска, но даже своих соотечественников-углежогов. Так прошло несколько лет, в течение которых Ха-Ю жил и ходил рядом с огромным богатством, которое он, полагая, что штейгер бесследно сгинул в водовороте событий революции и гражданской войны, отныне стал считать принадлежащим только ему. Мысль о том, что богатство так близко  и так недоступно, терзала его. Уходили его лучшие годы. Вместо того, чтобы пользоваться всеми благами жизни, которые только может представить золото, он был вынужден довольствоваться жалким существованием, обеспечиваемым грязным и унылым в своем однообразии трудом заготовщика березовых обрубков для выжигания угля. Больше он ничего не умел делать.

       - В  1923  году  в  урочище Дзун-Модо появилась экспедиция П.К.Козлова, которая вскоре перебралась в падь Суцзуктэ для проведения раскопок Ноинульских курганов. Ха-Ю, узнав о целях экспедиции, прежде всего, предупредил тамошних китайцев, чтобы они помалкивали о своем прошлом участии в незаконных раскопках, так как это может грозить им тюрьмой за разграбление могил. Если же будут расспрашивать о свежеразрытых могилах, то свалить вину на бандитов барона Унгерна.

        - Ха-Ю говорил, что в это время у него возникла мысль о возможности использования благоприятной ситуации для извлечения клада. Он нанялся в экспедицию вместе со своими товарищами по прежним раскопкам. Работы шли полным ходом и с большим размахом. Владея русским языком, Ха-Ю был всегда рядом с Козловым, рассказывал ему о своей прежней работе на прииске, водил его в штольню и, как бы, между прочим, спросил его, не знает ли он способа откачать воду из гезенка. Свой интерес к этому он объяснял тем, что по слухам в нижней части гезенка была вскрыта жила с богатым содержанием золота. Козлов отнесся к этому известию довольно равнодушно, сказав, что считает эту задачу не выполнимой без специального оборудования, а, кроме того, его экспедиция имеет чисто научные цели и ограничена в средствах.

       - Экспедиция П.К.Козлова выполнила большой объем работ и сделала ряд интересных находок. В процессе раскопок для откачивания подземных вод они использовали ручные пожарные помпы, но Ха-Ю видел, что с их помощью можно откачать воду с глубины не более 5-6 метров. Гезенк был намного глубже. Таким образом, та техника, которую он увидел на этих раскопках, не могла справиться с подобной задачей. Ха-Ю не видел выхода и все больше впадал в отчаяние.

       - Шли годы. В июле 1925 г экспедиция П.К.Козлова свернула свои работы на Суцзуктэ. Было вскрыто много курганов, но все они оказались разграбленными. Древние грабители брали из могил только самые дорогие с их точки зрения вещи, оставляя множество второстепенных предметов погребальной утвари, представлявших в глазах подлинного исследователя и археолога колоссальную научную и историческую ценность. В числе находок были остатки шелковых обоев на стенах погребальных камер; шерстяные ковры с вышитыми изображениями животных и китайскими иероглифами; бронзовые светильники; нефритовые мундштуки; золотые пластинки; лаковые чашечки; серебряные кольца и серьги и т.д. Многие из этих находок были переданы Государственному музею МНР, а часть увезена  в Ленинград и размещена в специальном отделе Эрмитажа, где ее может увидеть каждый внимательный экскурсант.

       - Все это происходило на глазах Ха-Ю, которого раздирали двойственные чувства. Он видел как трепетно Козлов и его жена, принимали и разбирали эти находки, как бережно отмывали их от грязи, высушивали и упаковывали, сопровождая каждую вещь подробными описаниями места и времени находки. С его точки зрения все то, чему так радовались русские ученые, не стоило и ломаного гроша по сравнению с тем, что лежало в гезенке. Не раз его подмывало рассказать все Петру Кузьмичу, который бесспорно нашел бы способ осушить гезенк и извлечь из него клад, но тогда его жизнь лишилась бы своего главного стержня и потеряла всякий смысл. Нет! Он либо сам найдет способ извлечь сокровища, либо унесет эту тайну с собой в могилу.

       - После отъезда экспедиции Ха-Ю вновь остался наедине со своим кладом и гнетущими мыслями о невозможности его извлечения. Постепенно он смирился с ситуацией и стал просто хранителем того, что, по его мнению, принадлежало только ему. Осознавая невозможность извлечения клада, он в то же время не допускал и мысли о том, чтобы поделиться с кем-нибудь своей тайной, а значит поделиться и сокровищем.

       - В тридцатых годах, после оккупации Северо-Восточного Китая, японцы начали подготовку к агрессии против Монгольской народной республики. Оживились в этом районе и действия всяческих авантюристов, в том числе из числа бывших белогвардейцев. Ха-Ю, отупевший от беспросветной и неблагодарной работы, был далек от всего этого. Он тихо старел, полностью смирился со своей участью и даже стал забывать о кладе. Процессу умственной деградации способствовало его возрастающее пристрастие к курению опиума, который тайком выращивали в закрытых от сибирских ветров долинах его предприимчивые соседи. Однако и в состоянии сильнейшего наркотического опьянения он ни разу, ни словом, не обмолвился о своей тайне. Когда ему отказывали в дозе из-за отсутствия средств, он отправлялся к отвалам старых штолен и через несколько дней возвращался с несколькими граммами золотого песка, никому не рассказывая, где и как он его добыл.
Я прервал спокойное повествование Батмунга.

       - А Вы знаете, товарищ капитан, что и сейчас на верхних горизонтах бывшего прииска Суцзуктэ, где содержание золота доходило до 600 граммов на тонну руды, можно найти куски кварца с видимым золотом. Правда, чтобы раздробить их и промыть, понадобится много времени и сил, но у Ха-Ю, судя по всему, их было вполне достаточно.

      - Ха-Ю его и добывал. Он уже не боялся ходить на прииски и даже заходить в штольню. Таинственный страж либо исчез, либо не существовал в действительности. Убедившись в этом, Ха-Ю попросил знакомого кузнеца выковать ему кошку и пытался с ее помощью извлечь мешки. Кстати, куски золотоносного кварца, которые вы извлекли по отдельности, первоначально находились в мешке. Он то ли сгнил, то ли был разорван на куски при попытке вытащить его с помощью кошки. Об этом мне рассказал Ха-Ю.

       - Потерпев неудачу и потеряв кошку, Ха-Ю окончательно пал духом. После этого под действием неумолимого хода времени и наркотического разрушения мозга сокровище из реальности перешло в категорию фантастического видения. Время воздействовало не только на мозг китайца, оно способствовало также и разрушению крепления устья штольни. Однажды Ха-Ю, пришедший в очередной раз поклониться умирающей мечте всей своей жизни, со смешанным чувством горести и успокоения обнаружил, что бревна крепления были раздавлены оттаявшим и оплывшим грунтом; устье выработки оказалось полностью заваленным и вход в него - замурованным. Он сделал попытку добраться до гезенка через верхние провалы, но увидел, что все они плотно закупорены многолетними наслоениями льда. Это было окончательным крушением его надежд. Он даже обрадовался такому повороту событий. Теперь ему не о чем беспокоиться. Ни он, никто другой не сможет достать сокровище. Оно будет лежать там вечно и надежно, как лежало до этого почти три тысячи лет в курганах.

      - Ха-Ю сказал мне, что к 1956 году он совершенно забыл о злополучном кладе. Ему уже было больше 60 лет. Точную дату своего рождения он не помнил, но знает, что когда его родители бежали в Монголию после подавления Ихэтуаньского восстания в 1901 году, ему было около 10 лет. И вдруг в конце прошлого года среди немногочисленных жителей долины Суцзуктэ прошел слух о возобновлении работ на бывших золотых приисках. Месторождение Суцзуктэ считалось наиболее богатым и не до конца выработанным и поэтому доразведку решили начать с него. До сознания Ха-Ю дошло, что при этом сокровище рано или поздно будет обнаружено, и он сразу же решил на любых условиях попасть в число рабочих. Он пришел к начальнику партии Цевену и предложил ему свои услуги. Цевен не хотел его брать из-за преклонного возраста, но он сумел убедить его в том, что хорошо знает все уголки подземного лабиринта и может оказать хорошую услугу, так как в свое время был помощником и доверенным лицом старшего штейгера.

       - Вы наверное знаете, что Цевен до этого был начальником золотых приисков Цагаан-Чулуту в тех же Хэнтэйских горах. Эти месторождения в начале пятидесятых годов были окончательно выработаны и его с частью рабочих перебросили в Суцзуктэ. Должен Вам сказать, что Цевен довольно темная личность. Он грамотный специалист, имеет неплохую инженерную подготовку в области геологии и горного дела. В тридцатых годах, когда остро назрела необходимость в подготовке собственных кадров, правительство нашей республики послало несколько групп молодежи в развитые страны. Большая часть была отправлена в СССР, но несколько человек послали и в другие страны - Францию, Англию и Германию. Цевен оказался среди немногих, кто попал в Германию, и его образование там пришлось на период наивысшего расцвета фашистской идеологии. Он был подвергнут активной обработке и, как ни странно, на фоне принципов превосходства арийской расы над другими народами его обрабатывали в духе восхваления былого величия Монголии, и ее созидателя - Чингисхана. Постоянно подчеркивалась его принадлежность к народу, которому свыше предназначалось быть повелителем судеб иных неполноценных наций и народностей.

Уже тогда делалось все возможное для пропаганды шовинистических идей и вербовке на этой основе преданных агентов во всех уголках земного шара. Цевен клюнул на эту удочку и вернулся на родину ярым и активным сторонником германского нового порядка. Однако ему ничего не удалось сделать в этом ключе - после нападения Германии на Советский Союз он был арестован за прогерманские настроения и осужден на десять лет. Всю войну он проработал на оловянных рудниках Мадато и был амнистирован по случаю победы в 1945 году. С тех пор он замкнулся в себе, стал вполне добросовестно работать, но в душе, очевидно, остался врагом социалистической Монголии.

       - Ха-Ю говорит, что он, будучи в услужении у Цевена, довольно быстро почувствовал его второе дно. Вначале Цевен расспрашивал его только об организации работ на бывших приисках, но постепенно стал проявлять все больший интерес к взаимоотношениям среди их руководства и, особенно, каналами утечки золота. Вскоре отношения между ними стали более доверительными, хотя дарга и продолжал относиться к китайцу с прежним высокомерием.

       - Надо ли говорить о том, с каким волнением Ха-Ю ждал момента, когда устье штольни будет вновь вскрыто и какое его ждало разочарование, когда увидел, что впереди новое препятствие в виде ледяной пробки, закрывшей и гезенк. Когда лед, наконец, был убран и Ха-Ю смог увидеть сруб гезенка, до краев заполненный ледяной водой, в нем всколыхнулись старые воспоминания и прежние желания овладеть сокровищем. Но если он не смог сделать это тогда, когда вокруг не было ни души, то как он сделает это сейчас, когда вокруг столько людей? И он решился!

       - Однажды Ха-Ю, подойдя вместе с Цевеном к гезенку, сказал ему, что штейгер Ма-Линь утопил в нем несколько золотых самородков, которые не смог взять с собой при бегстве с разгромленного прииска. Как он и ожидал, Цевен проявил большой интерес к этому известию. После возращения в юрту он долго расспрашивал, насколько это достоверно и не пытался ли кто-нибудь вытащить их. Почувствовав живой интерес дарги, Ха-Ю окончательно решил, что появилась последняя возможность извлечь клад и рассказал Цевену все. С тех пор дарга Цевен стал его заинтересованным и самым надежным компаньоном.

      - Ну а дальше Вы сами были очевидцем и непосредственным участником всех событий!
      - Да! Длинная и довольно трагичная история. - Сказал я. - И, знаете, мне даже немного жаль этого старика, которого буквально в последний момент ожидало такое жестокое разочарование! Ведь он всю жизнь, как скупой рыцарь, просидел возле своих сокровищ, но в отличие от него так и не смог ими полюбоваться. Вы хоть напоследок показали их ему?
      - А как же. Я ведь должен был получить от него подтверждение, что это именно то, что они с Цевеном искали.
      - Ну и как он отреагировал на это?
      - Вы знаете, удивительно спокойно. Я бы сказал - совершенно равнодушно. Видимо в душе у него все уже перегорело, и от прежних страстей остался только холодный пепел.
 
               
       Когда Батмунг окончил свой рассказ, за окнами было уже темно. Он последний раз раскурил свою трубочку. Мы посидели молча, думая каждый о своем, и стали одеваться. Капитан запер кабинет. Мы вышли из управления. По городу метался колючий злой ветер, сдувавший с улиц остатки снега. Пройдя вместе огромную площадь имени Сухэ-Батора, посредине которой возвышался памятник вождю монгольской революции, мы вышли на улицу Сталина, в конце которой находился наш геологический городок. Перед тем как расстаться Батмунг сказал:

      - Материалы на Ха-Ю переданы в суд. Его будут судить за сокрытие ценностей, по праву принадлежащих государству. Если бы он во время сообщил о них, то получил бы вполне приличное вознаграждение. Однако теперь ему грозит тюрьма за соучастие в организованном преступлении. Жаль, что ему придется отвечать одному. Мы до сих пор не можем выйти на след Цевена. Объявлен розыск, и хотя народа у нас немного, но страна большая, глухих мест много и далеко не во всех сомонах есть милиция. Но мы обязательно его найдем, если только он не скроется во Внутренней Монголии на территории Китая.

      - Однако время уже позднее. Давайте прощаться. Будете в городе, заходите или позвоните. Я всегда буду рад с вами встретиться. Должен признаться, что в моей практике это самое интересное дело.
      - Товарищ капитан, а ведь для меня осталась нерешенной еще одна загадка. Я имею ввиду  скелет, который я обнаружил в подвале дома, где, как оказывается, жил старший штейгер. Вы не спрашивали Ха-Ю об этом?

      - Как же, конечно спрашивал, но он категорически утверждает, что узнал об этом только тогда, когда заглянул в освещенный подвал и увидел там вас. Китаец высказал предположение, что это мог быть кто-то из служащих прииска или белогвардейцев, убитых или раненых в то бурное время. Полное отсутствие каких-либо документов или предметов на трупе не позволяет выдвинуть пока ни одной приличной версии. По-видимому, эта ваша находка так и останется тайной, покрытой мраком минувших лет и событий. - На этом мы распрощались.
               
               
       Через пару дней я вернулся в партию, ободренный обещаниями руководства Управления выделить дополнительные средства и людей для обеспечения возросшего объема проходческих работ. Вскоре в нашем лагере началось большое оживление - прибыли новые люди, привезли буровые станки и мне, наряду с основной проходкой, пришлось пробивать несколько рассечек для их установки. Дел было по горло и некогда было даже сходить поохотиться на рябчиков.
Однако обстоятельства вскоре снова заставили меня вспомнить о злополучном гезенке. Наша новая штольня был заложена на двадцать метров ниже старой. И вот для того, чтобы обеспечить ее более надежную вентиляцию, я решил, как говорят горняки, "сбить" обе штольни вертикальной выработкой. Для уменьшения проходки я решил пройти восстающую выработку из нижней штольни и соединить ее с гезенком. Так как гезенк вновь был полон воды, то последние метры перед сбойкой пришлось проходить очень осторожно во избежание внезапного прорыва воды. Последние метры мне пришлось бурить самому с помощью длинного бура, вставленного в телескопный перфоратор.

 Когда коронка достигла дна гезенка, из шпура ударила тугая струя ледяной воды и мне пришлось срочно ретироваться из восстающего.
После того, как сбежала вся вода, и мы произвели последнюю отпалку, я остался наблюдать за уборкой взорванной породы, внимательно следя за каждым куском. Мне казалось, что на дне гезенка могли остаться куски кварца с золотом, которые вполне мог пропустить Балтандорж. И я не ошибся в своих предположениях. Кроме пары кусков золотоносного кварца я нашел изрядно помятый медный цилиндр с завинченной и запаянной крышкой. После довольно трудной операции вскрытия, я обнаружил в нем неплохо сохранившуюся геологическую карту района приисков, на которой было указано несколько золотоносных жил, не отрабатывавшихся в период деятельности общества Монголор. На карте стояла подпись, инициалы и фамилия - В.Н.Малин, Суцзуктэ, 1918 г. Наши геологи решили сразу же ее проверить и действительно в местах, соответствующих указанным на карте, обнаружили зарубки на старых деревьях, под которыми нашли засыпанные разведочные шурфы и канавы. Мы предприняли энергичные меры для их расчистки и опробования и убедились, что эти жилы являются настоящим подарком старого штейгера. Они позволяли надеяться на то, что в этих красивых и доселе заброшенных местах в скором времени вновь начнется добыча золота


Глава XV.Возвращение в Союз
               
       За постоянными заботами незаметно пролетела зима. Сошел снег на вершинах сопок и однажды утром они вновь оделись в нежный розовый наряд цветущего багульника. Исполнилось два года моего пребывания в Монголии. Я сильно стосковался по Родине, своему руднику и, несмотря ни на какие уговоры и ссылки на недостаток специалистов, заявил о желании уволиться в связи с окончанием контракта.

       В апреле мы с женой после двух лет вернулись в СССР. Когда мы вышли на перрон пограничной станции Наушки, то с особой остротой почувствовали, что мы снова в своей родной стране, а значит - дома.

       После возвращения на Родину я около года проработал на  руднике, а потом поступил в аспирантуру. Воспоминания о Монголии были еще очень свежи в памяти и я часто переписывался с Валерием Логиновым, посвящавшим меня во все тамошние дела, которые, к великому сожалению, шли на полное сворачивание разведочных работ. Несмотря на дополнительные находки по старой карте, запасы месторождений оказались недостаточными для их эффективного освоения, и было принято решение о консервации горных работ и ликвидации партии. Валерий горячо доказывал возможность добычи золота на разведанных запасах, но железная логика цифр оказалась сильнее. Эксплуатация месторождений на данном этапе оказалась бы экономически нерентабельной.

       В одном из писем Валерий написал, что в Историческом музее была открыта экспозиция наших находок, вызвавшая большой интерес у посетителей. Он даже прислал вырезку из газеты "Унэн", в которой давалось описание экспонатов, и была помещена фотография нефритовой вазы. Естественно, заметка была на монгольском языке. В заключение письма Валерий передавал мне привет от капитана Батмунга. Вскоре после этого Валерий вернулся в Союз, и наша переписка естественным образом прекратилась.

Шло время. Постепенно размывались в памяти лица людей, участвовавших в этих событиях, да и сами они стали забываться. И лишь по-прежнему четко стояли перед моим мысленным взором картины величественной природы, до сих пор остающейся безмолвным свидетелем людских страстей и преступлений, совершавшихся во имя наживы. Даже сейчас, по прошествии стольких лет, когда я пишу эти строки под влиянием неукротимого желания рассказать о всем случившемся в Суцзуктэ, перед моим мысленным взором встает скалистая вершина легендарной Ноин-Улы, разрытые курганы у ее подножия, сгнившие и перекошенные срубы жилых построек, остатки золотоизвлекательной фабрики в урочище Дзун-Модо и дышащие сырым холодом устья старых штолен.

Эти воспоминания и подвигли меня сесть за компьютер и попробовать изложить на экране и перевести на бумагу старые впечатления. Но, пожалуй, самым побудительным толчком к описанию всего случившегося стал объемистый пакет, пришедший на мое имя в прошлом году. Пакет пришел спустя много лет из Екатеринбурга от Валерия. Внутри него был второй пакет, на котором я прочел обратный адрес и фамилию адресата - МНР, Улан-Батор, Управление госбезопасности, полковнику Батмунгу.

Валерий писал, что в конце семидесятых годов ему пришлось снова вернуться в Монголию с экспедицией с целью поисков оптического флюорита. В район поиска были включены отроги Хэнтэйского хребта и один из маршрутов проходил недалеко от долины Суцзуктэ. Естественно, он не смог удержаться и посетил столь памятные и дорогие места. Там все было вновь в полном запустении. Обвалились устья наших штолен, здание компрессорной, построенное из старых бревен, совсем сгнило, и лишь наш домик, почерневший и осевший, остается довольно крепким и ждет третьего поколения из беспокойного племени потрошителей земных недр.

       Перед возвращением домой Валерий зашел к Батмунгу, который вышел в отставку в чине полковника и посвятил свои пенсионные годы изучению истории страны. Он был рад визиту Валерия и сказал, что, наконец, располагает материалами, раскрывающими последние тайны прииска Суцзуктэ. Он очень хотел поделиться этими сведениями с нами, но не знал наших адресов и смирился с мыслью о том, что вся эта история не получит окончательно завершения. И вдруг эта неожиданная встреча!

      В заключение письма Валерий писал - Я не буду пересказывать тебе все, что рассказал мне Батмунг. Ты прочтешь об этом из его подробного письма, с которым он попросил познакомить тебя. В пакете для тебя есть приписка.
      С вполне понятным волнением я открыл пакет, в котором лежала обычная школьная тетрадка с плотно исписанными страницами. Сверху лежала записка.
"Дорогой друг! Посылая эти записи, я надеюсь, что Вы найдете в себе силы и желание, чтобы изложить на бумаге все то, что произошло в 1958 году с вашим непосредственным участием. Желаю вам творческих успехов и вдохновения. Искренне ваш - Батмунг".
Не буду передавать полное содержание записей полковника Батмунга. Во многом они повторяют то, что я уже изложил в своем рассказе. Ограничусь лишь тем, что произошло после моего отъезда из Монголии. А события там развивались следующим образом.


   Глава XVI. Турист из Японии 
               
       После экспозиции наших находок в Историческом музее Улан-Батора и публикации статьи в газете они привлекли к себе внимание очень многих. В республику в шестидесятых годах приезжали туристические группы и специалисты разных стран, с восторгом рассматривавшие замечательные находки. Однажды с ними знакомилась туристическая группа из Японии, в составе которой был старый, но очень энергичный мужчина, выделявшийся своим европейским обликом. Он подолгу рассматривал суцзуктинские находки, фотографировал их и что-то записывал в блокнот. Сотрудников музея он расспрашивал не через переводчика, а на хорошем монгольском языке. Прекрасное знание языка, редкое для иностранных туристов, привлекло к нему внимание сотрудников. После того, как он стал расспрашивать о подробностях находки сокровищ, ему посоветовали обратиться к Батмунгу.

      Турист позвонил Батмунгу и попросил у него разрешения на встречу, заинтриговав тем, что имеет некоторое отношение к гуннским сокровищам, выставленным в Историческом музее. Встреча состоялась в номере гостиницы "Алтай".
Вот как описывает Батмунг состоявшийся между ними разговор.

     - Господин майор (Батмунг был в то время в этом звании), мне сказали, что Вы имели к этим находкам непосредственное отношение и вели дело о незаконной попытке их извлечения. Я понимаю Ваше возможное недоумение по поводу моего вмешательства в эту историю, но надеюсь, что одно обстоятельство поможет снять Ваше предубеждение. Позвольте представиться - Вениамин Никанорович Малин. Вам что-нибудь говорят это имя и фамилия?
Батмунг пишет, что, несмотря на всю свою монгольскую невозмутимость, он был буквально ошеломлен. Перед ним сидел живой участник и, более того, - непосредственный инициатор событий, начало которых относилось, казалось, к совсем иной, дореволюционной эпохе. Прошло чуть ли не полвека! И вот перед ним сидит тот, кто когда-то тайком разрывал гуннские могилы и спрятал найденные сокровища в гезенк. Невероятно!
Выждав паузу и дав майору собраться с мыслями, Малин продолжил.

      - Время все списывает. Жизнь моя на исходе. Я теперь не у дел и достаточно богат для того, чтобы смотреть на сокровища, выставленные за музейной витриной как на грустный и романтичный эпизод моей бурной молодости. Я даже рад тому, что они возвращены народу, имеющему на них самые законные права, и находятся в государственном музее, а не рассеяны по частным зарубежным коллекциям. Оглядываясь назад, я не могу не признать, что мой поступок выглядит не очень достойно. Однако можно ли судить меня слишком строго? В те годы Монголию грабили все кому ни лень, и не считалось большим преступлением против морали обогатиться за счет раскопок никому неизвестных и давно забытых могил. Я вложил много труда в эти раскопки, прежде чем наткнулся на захоронение, сохранившееся в целости. Мне повезло немногим меньше, чем Говарду Картеру с гробницей Тутанхамона. Естественно, что мне не очень хотелось, чтобы найденное с большим трудом и риском попало в руки бандитов барона Унгерна. В критический момент я нашел своим находкам настолько надежное убежище, что они пролежали там чуть ли не полвека.

       - Кстати, я приехал в Монголию только потому, что постоянно читаю ваши газеты, стараясь не забыть язык и ощущая интерес к успехам страны, в которой прошли мои молодые годы. Теперь представьте, что я почувствовал, когда, открыв однажды газету, увидел фотографию нефритовой вазы, которую своими руками положил в кожаный мешок и сбросил в гезенк.
       - Ну, положим, в этом вам помогал китаец Ха-Ю. - Вставил майор.
       - Как? Вы знаете об этом? Значит это Ха-Ю выдал вам нашу тайну? Не думал я, что он уцелеет в событиях бурных лет.

       - Ошибаетесь. Ха-Ю сам хотел завладеть сокровищем, да только своими действиями непроизвольно раскрыл тайну гезенка. Остальное было делом рук специалистов.
       - Понимаю, но так как все это произошло недавно, то можно предположить, что он еще жив и несет наказание за наши совместные грехи?
       - Судьба с ним обошлась, конечно, более жестоко, чем с вами, но законы нашего общества достаточно гуманны. Ха-Ю сейчас на свободе и при желании вы могли бы разыскать его где-нибудь в китайских кварталах Улан-Батора.

       - Представляю его изумление, если бы я появился перед ним сейчас. К сожалению, завтра наша группа улетает домой. Так что если вам доведется встретиться с ним, то передайте ему привет и пожелайте спокойной старости. Он, в сущности, был неплохим малым.
       - Едва ли эта встреча состоится, но мне известно, что какой-то старый китаец часто посещает музей и подолгу стоит у витрины, где выставлены эти предметы. Думаю, что это Ха-Ю и вряд ли созерцание того, что уплыло у него из рук приносит ему удовлетворение. Однако, господин Малин, если у вас ко мне больше нет вопросов и предложений, то пора, как говорят русские, и честь знать. Позвольте пожелать вам счастливого возвращения домой.

       Когда майор Батмунг встал из-за стола, давая понять об окончании аудиенции, Малин обратился к нему тихим голосом.
       - Позвольте, товарищ майор, задать вам последний вопрос.
       - Слушаю.
       - Не известны ли вам более ранние попытки извлечь сокровища из гезенка? Я имею в виду примерно начало тридцатых годов.
       - Ха-Ю признавался, что в эти годы он предпринимал самостоятельные попытки извлечь мешок с помощью кошки, но у него не получилось. Между прочим, он говорил, что вы, якобы, поручили охрану сокровищ какому-то анонимному стражу и предупредили его об этом. Это действительно было?

       - Конечно, нет. Я просто хотел припугнуть его, чтобы он не делал таких попыток без меня. Сам же я был уверен, что достать клад из-под воды без специальных технических средств невозможно. А спросил я вас потому, что в 1931 году с приближением японцев к северо-восточным границам Монголии я некоторое время служил в качестве консультанта на одном из горнодобывающих предприятий Маньчжурии. Там я познакомился с одним весьма энергичным инженером, который был квалифицированным специалистом по водоотливу шахт. Он был русским. Мы с ним были в дружеских отношениях, и вот в связи с необходимостью иметь компаньона в деле я однажды решился рассказать ему о моей тайне.

 Он горячо откликнулся на это и предложил мне сделать попытку достать клад с помощью самых современных средств. Уже в то время в арсенале горноспасательных частей были аппараты, позволявшие вести работы в загазованном пространстве с помощью сжатого воздуха, поступающего в маску из баллонов. В течение короткого времени он переделал один из таких аппаратов и приспособил его для работы под водой. Получилось нечто наподобие современных аквалангов. После успешных испытаний он его полностью снарядил, и мы приняли решение пробраться лесистыми районами через границу Маньчжурии в Монголию. Но получилось не совсем так, как я хотел. По семейным делам я вынужден был уехать из Хайлара, где мы с ним жили, в Харбин.

 Вернувшись через месяц, я обнаружил в своем столе записку, в которой он сообщал о своем решении провести эту операцию собственными силами, так как считал, что действовать в одиночку в тех обстоятельствах гораздо безопаснее. В заключение он клялся, что при благоприятном исходе моя доля будет ему обеспечена. Я был расстроен и полагал, что для меня сокровище окончательно потеряно. И только заметка в газете, появившаяся через много лет, убедила меня в том, что попытка ему не удалась. Может быть, его подвела аппаратура? Но в этом случае вероятными могли бы быть два исхода - либо он, потерпев неудачу, вернулся назад, либо погиб в гезенке под водой. Но во втором случае вы бы обнаружили там его труп.

       - Нет, в гезенке мы ничего не обнаружили. Однако ваш рассказ приоткрывает, как мне кажется, последнюю тайну этой истории. Дело в том, что советский специалист, руководивший восстановительными работами на старой штольне, случайно обнаружил в подвале дома, где когда-то жил старший штейгер прииска Суцзуктэ, то есть в вашем бывшем доме, труп мужчины. Это был блондин высокого роста и, судя по зубам, - молодой. Он был убит ударом в затылок. Откровенно говоря, мы не связывали эту находку с сокровищем и склонялись к тому, что он погиб при нападении банды. Однако теперь есть все основания считать, что это и был ваш компаньон. Но акваланга при нем не было.

       - Да, судя по вашему описанию, - это он, несчастный Владимир Черных. Это единственная смерть, которая будет лежать на моей старческой совести. Он был слишком самонадеян и вот результат. Но кто же мог его убить? Конечно, этот вопрос относится к вашей компетенции, но позвольте мне высказать и свое мнение.
       - Пожалуйста.
       - Разгадка, на мой взгляд, проста. О сокровище в гезенке кроме меня и Владимира знал только Ха-Ю. Едва ли он проболтался кому-нибудь еще. Это на него не похоже. Я думаю, что он каким-то образом разузнал о намерениях Владимира и решил избавиться от конкурента. Но почему в таком случае он не дал ему прежде возможности извлечь клад из-под воды? Это же было бессмысленное убийство!

        - Пожалуй, вы правы в своих предположениях и нам еще раз придется поговорить с китайцем, если он еще жив. Я не думаю, чтобы он сбежал - и возраст не тот, и оснований для беспокойства у него после суда не было. Жаль, что вы скоро улетаете, но я попрошу вас изложить на бумаге все эти факты и оставить показания мне. Думаю, что я смогу использовать их в дальнейшем расследовании этого дела. А теперь позвольте поблагодарить вас за все, о чем вы мне рассказали. Я не прощаюсь с вами и жду вас у себя завтра.
Так приоткрылась еще одна и последняя тайна старого прииска Суцзуктэ. Майор писал, что, получив показания Малина, он разыскал-таки Ха-Ю и предъявил ему дополнительное обвинение в убийстве. Батмунг писал, что когда старик узнал о том, что его бывший господин был в Улан-Баторе, встречался с майором и оставил собственноручные показания - он был потрясен. Он не пытался изворачиваться и сразу признался в том, что это он убил молодого русского. А произошло это так.

       Однажды, это было в начале тридцатых годов, когда точно - он не помнит, ему сообщили китайцы-углежоги, что в окрестностях штольни возле старых домов они выдели высокого русского, который, похоже, прятался от людей. Ха-Ю выследил его и понял, что он пытается проникнуть в штольню, устье которой к тому времени уже обвалилось. Ха-Ю подошел к нему и спросил, что он тут делает. Русский сказал, что он геолог и хочет взять образцы руды из жилы, которая проходит в штольне, но не знает, как туда попасть. Ха-Ю обещал ему помочь в этом, так как знает ход в выработку через отработанные горизонты и вообще хорошо знаком с прииском, так как когда-то работал на нем.

Человек, выдававший себя за геолога, с радостью согласился с его предложением. Тогда Ха-Ю сказал ему, что в свое время был не только правой рукой старшего штейгера Малина, но даже его поверенным во многих иных делах. Это случайное признание обрадовало "геолога", так как он слыхал от Малина о слуге-китайце и знал о том, что он посвящен в эту тайну. После этого они стали как бы единомышленниками, однако Ха-Ю не поверил ему в том, что Малин не пошел за сокровищем, а доверил его тайну третьему человеку. Он предположил, что этот пришелец, узнав от Малина о кладе, убил его и решил воспользоваться им единолично. В этом случае он, после того как Ха-Ю поможет ему в деле, также постарается избавиться и от него.

      Такое умозаключение подготовило будущее преступление. С этого времени русский интересовал китайца постольку, поскольку он мог каким-то способом достать сокровище. На все расспросы, каким образом он собирается это сделать, "геолог" отвечал уклончиво - когда доберемся до гезенка, тогда и узнаешь. Ха-Ю не видел при нем никакого аппарата, знал, что обычные попытки ни к чему не приведут и эта загадочная таинственность гостя стала внушать ему все большие подозрения. У него не хватило выдержки довести дело до конца и однажды, когда они ночью сидели в полусгнившей избе штейгера, между ними возникла ссора. Ха-Ю требовал, чтобы русский рассказал ему, как он будет доставать сокровище, иначе он ему отказывался помогать. Разгоряченный русский послал его к черту и сказал, что теперь справится и без его помощи.

      Очевидно, Ха-Ю уже в то время был в таком психическом состоянии, при котором цельное и недосягаемое сокровище ему было дороже, чем добытое и поделенное. Появление нового конкурента убедило его в том, что Малина нет в живых и если убрать и этого, то он останется последним и единственным владельцем этого клада.
Воспользовавшись некоторым примирением и тем, что русский наклонился к печке, чтобы подкинуть в нее дров, он ударил его по затылку обухом топора. Смерть была мгновенной. Ха-Ю вывернул у него карманы, забрал все деньги и документы, труп спустил в подпол, затолкал под нижнюю полку, захлопнул крышку и завалил ее хламом.
Лишь через двадцать пять лет я случайно открыл эту крышку и нашел останки того, кто так бесславно погиб, принесенный в жертву неистребимой человеческой алчности - чужой и собственной. Никто не искал этого "геолога", никто не спросил Ха-Ю откуда он пришел и куда исчез.

       Батмунг писал, что последние события и признание Ха-Ю в убийстве сильно подкосили старика, и он умер от сердечного приступа, не дотянув до окончания второго следствия. Не удалось найти и подводный аппарат инженера Черных, который он, по всей видимости, спрятал где-то недалеко от старой штольни. Скорее всего, он до сих пор лежит где-нибудь в развалинах старых домов прииска или в зоне обрушения.

      Золото и смерть одинаково таинственны, одинаково безжалостны и всегда сосуществуют. Как в старых историях о сокровищах и пиратах, где блеск золота становится тем ярче, чем больше погибло его обожателей, так и в этой злосчастной истории суцзуктинское сокровище взяло свою долю человеческих жизней.

       В заключительной части письма майор Батмунг сообщал о том, что последней его жертвой стал Цевен - бывший "дарга" нашей партии. Его долго не могли найти и даже предположили, что ему удалось затеряться во Внутренней Монголии. Но однажды, это случилось лет через пять после моего возвращения в Союз, ему поручили провести следствие по подозрению в убийстве неизвестного мужчины. Подозрение пало на "агента" - так назывались в то время среди советских специалистов кочующие в степи торговцы, снабжавшие аратов предметами и продуктами повседневного спроса. Агент уверял, что неизвестный, который не назвал своего имени, приехал к нему на коне поздно вечером и попросился переночевать. За спиной у него висел карабин. Хозяин встретил его с истинно монгольским гостеприимством. Гость взял у него бутылку "архи" (водки) и предложил выпить с ним. Из вежливости хозяин выпил немного, а остальное выпил неизвестный. Глубокой ночью хозяин проснулся от близкого выстрела. Выскочив наружу, он увидел незнакомца, лежавшего навзничь. Грудь его была прострелена навылет. Он был мертв.

        Вскочив на свою лошадь и взяв в повод запасную, агент за несколько часов отмахал свыше 100 км до Улан-Батора и сообщил о происшедшем милиции. Выехавшие на место милиционеры не поверили рассказу агента, так как самоубийство среди монгол - явление не просто уникальное, но почти невероятное. Агента арестовали, а труп неизвестного привезли в город. Когда в сводке происшествий Батмунг увидел фотографию убитого, он сразу узнал в ней Цевена. Причина его самоубийства, а экспертиза подтвердила его факт, оказалась невыясненной. Батмунг предположил, что Цевен покончил с собой в отчаянии от собственного одиночества, безысходности и постоянного страха преследования и наказания. Его смерть подвела окончательную черту под следственным делом о сокровищах гуннских могильников и краденом золоте прииска Суцзуктэ.

       Мне тоже хочется поставить последнюю точку в этой повести, события которой растянулись на добрую половину  ушедшего века. Наконец время расставило все по своим местам - священные предметы с более чем двухтысячелетней историей восхищают посетителей музеев; золото, которое миллионы лет лежало в недрах Хэнтэйского хребта, находится в обращении и составляет частицу национального богатства Монгольской республики; алчность наказана.


                ЗАКЛЮЧЕНИЕ
     Прошло более полувека после нашего возвращения из Монголии, но два проведенных там года глубоко отложились в памяти. Я бережно храню свои воспоминания как противопоставление нынешнему сумасшедшему времени,  наступлению, так называемой, глобализации и уничтожению  природы под натиском наступающей цивилизации. За эти годы мне  часто приходила  мысль взять туристическую путевку и вновь побывать в этой далекой и своеобразной стране. Мы  посетили Францию и Германию, многократно побывали в Болгарии, отдохнули на побережье Мраморного моря в Турции. Казалось бы, ну что такое Монголия в сравнении с этими странами с их высокой культурой, красивой  природой, старинными городами, богатыми  музеями и историческими памятниками?

 В Монголии этого ничего нет.  И все же для меня эта страна обладает какой-то своеобразной притягательной силой  и прелестью. Я часто не только мысленно возвращаюсь в её и моё прошлое, но, пользуясь современными  техническими средствами,  заглядываю  в её настоящую жизнь, читаю рассказы туристов, смотрю их фоторепортажи и…узнаю и не узнаю ту, мою, Монголию. В конце концов, я убедился в том, что той Монголии уже нет. Её бескрайние просторы и её милых простодушных пустынников  захлестнули мутные волны нового времени. Рядом с  юртами, двери которых запираются теперь на замок, стоят «тарелки» спутниковых антенн, на крыше располагаются кремниевые батареи  для их питания, а чуть в стороне стоит покосившийся дощатый сортир. И только коновязь с монгольской лошадкой под расписным монгольским седлом,  да полуголые сопливые детишки, барахтающиеся на жесткой траве, еще напоминают  о прошлом.
     Нет! Не поеду я в Монголию. Пусть в моей памяти она навсегда останется такой, какой я познал её полвека назад и навсегда был ею очарован.
               
                УЛАН-БАТОР – БИШКЕК – МОСКВА
                1958 - 2010