Счастье рядом

Счастье рядом
Некий намек на психологический роман



Екатерина Тупицына








От автора


Несомненно, Максим Борисович Холодов – это несуществующий персонаж, обреченный жить в людском непонимании. Но есть вполне настоящий, реальный, я бы даже сказала осязаемый человек, который предложил мне написать историю непонятого и преданного подростка, потому что сам оказался на его месте.
Добавив немного сумасшествия и раздвоения личности, примешав ко всей картине свои мысли по некоторым вопросам, получился такой герой, который необычайно умен и настолько же безумен в своем стремлении избавиться от зверя внутри.
Можно сказать, что в этой… Что же, назовем все, что пойдет дальше двумя словами – психологическая исповедь. В этой психологической исповеди подростка есть несколько моментов, которые никогда не происходили в реальности, это есть вымысел.
Но некоторые мысли, а точнее описания, соответствуют реальным людям, моим друзьям и товарищам. В этой исповеди отмечена и я, как неизвестный писатель-гуманист, тот самый друг Максима. Хотя я не настолько жестока. Но Вы еще не читали, поэтому даже и не имеете понятия, кто это. Во второй главе все поймете.
Как человек подросткового возраста могу честно заявить, что жизнь многих моих сверстников такова. Многие умные люди остаются непонятыми, забытыми и используются лишь для достижения результата, но не для дружбы и товарищества.
И дело в том, что эта психологическая исповедь шестнадцатилетнего подростка, который мыслит НЕ КАК все, показывает, что на самом деле ожидает тех, кто не умеет за себя постоять в современном обществе, не умеет жить по законам стаи.
Надо воспитать зверя. Так воспитаем его. Здесь нет места страху.
Читайте.

* * *



Предисловие

-Обычный день. Самый обычный день. Таких миллионы, миллиарды, бесконечно тянущиеся вереницы дней ничем не заполненных. Бездыханных и мертвых дней, которыми под завязку забита моя жизнь. Часы словно умирают в эти дни – минуты так долго и протяжно растягиваются под нелепые стуки гирек. Они смеются надо мной! Они как будто хотят доказать мне, что Время не победить! Не победить, слышите!
-Успокойтесь, успокойтесь. Вы говорили что-то про обычный день, давайте вернемся к этому, - проговорил мужчина в белом халате, записывая что-то в своем маленьком карманном блокнотике, который он держал всегда при себе, когда принимал пациентов.
-Да, точно. Вы правы, доктор. Обычный день. Нелепой ошибкой судьбы было заполнить всю мою шестнадцатилетнюю жизнь такими обычными днями, в которых я себя не ощущаю. Я словно старый и побитый пес, подыхающий на окраине дороги. Вокруг ходят все, но никто не подаст руку. В такие обычные, тошнотворные до мозга костей, ненавистные до лязга металла, ужасающие до звука скользящих по стеклу ногтей дни я не чувствую себя живым. Я – сомнамбула. Я китайский болванчик, марионетка, лишенная смысла жизни и цели, я – никто. В эти дни я чувствую себя мертвым, мое сознание мертво и лишь изредка просыпается, ловя какие-то смешные моменты действительности.
-И часто это с Вами? – осведомился доктор, быстро строча в своем блокнотике.
-Да, в эти самые обычные дни такое и происходит, Я отключаюсь от окружающего мира, я не чувствую земли под ногами, я словно уплываю отсюда куда-то далеко, меня нет с людьми. С ними общается какая-то обаятельная и обходительная личина, просто красивая маска, а сам я, настоящий зверь и монстр… Я сплю, просто полусонно наблюдаю за этими поползновениями в сторону прекрасного искусства общения. Такой милый молодой человек, который всем готов услужить и помочь. Хах! Как бы не так… Это все просто личина, сам я сплю.
-Понятно, Максим Борисович. Все понятно. Можно Вас попросить об одном одолжении? – с интересом, пытаясь затронуть еще не тронутые части души Максима, проговорил врач, смотря тому прямо в глаза, чтобы их взгляды столкнулись в едином порыве, и его голос снова разорвал тишину кабинета.
-Попросить, опять просьбы. Как же вы меня все достали своими бесконечными стремлениями достичь только чего-то своего, вы меня просите об этом, чтобы за вас все сделал я, а я не хочу этого делать. Постоянные капли едкой кислоты слюны мне на мозг, злые помыслы, проникающие мне прямо в душу, прямо в её центр. Эти помыслы, которые вы все считаете добрыми, раздирают меня изнутри, я становлюсь кем-то вроде маленькой собачки для битья, которую можно выкинуть. Своими нелепыми и глупыми, совсем-таки идиотскими просьбами вы меня истощили, я наконец-то хочу отдохнуть. Так чего Вы хотите, не медлите, доктор, освободите меня от этого мучения мысли, я могу сойти с ума, я это знаю, если буду долго думать в тишине, помогите же мне!
-Не кричите, все хорошо. Я тоже могу говорить и отвечать на Ваши вопросы, Максим Борисович. Но при одном условии – Вы сейчас наденете на себя маску галантного, обаятельного и обходительного молодого человека, который готов придти каждому на помощь. На несколько часов, пока будет длиться наша беседа, Вы превратитесь в доброго и ранимого подростка, который еще так мало понимает в этой жизни! Прошу Вас, Максим, исполните мою просьбу и повторите за мной – улыбнитесь, - заявил доктор, растягивая свои маленькие губы в радостной улыбке.
Подросток, сидящий напротив него в мягком кожаном кресле, повторил это движение и в ответ тоже улыбнулся, как бы показывая, что исполняет просьбу доктора и принимает вызов поиграть. В то же время по лицу этого человека было видно, что в нем проснулся кто-то другой – тот, прежний Максим, уснул крепким сном на задворках человеческой души, на самой её окраине, терпеливо выжидая своего очередного выхода. На сцену вышел совершенно другой молодой человек, заметно похорошевший, который лучился счастьем.
-Извините, Вы, наверное, только что выслушали много чего непотребного и ужасного обо мне. Признаюсь, что я и в самом деле такой, но это произошло не специально. Я иногда теряю контроль над собой, забываю о том, что я говорю и кому, простите меня великодушно, доктор!
-Ничего, Максим Борисович, все хорошо, главное, что Вы сами это осознаете. Но, думаю, что теперь Вы можете мне рассказать всю свою историю. Ведь Вы пришли сюда не просто так? – умиротворяюще проговорил доктор, стараясь успокоить своего посетителя.
-Да, я сейчас все Вам расскажу. Но можно и мне Вас кое о чем расспросить? Поверьте, для меня это очень важно.
-Как Вы хотите, Максим, как Вы хотите. Это Ваше право, а я лишь рад ответить на вопросы. Мне всегда было интересно общаться с такими людьми, как Вы, - потупившись, ответил доктор. Главное для него сейчас было правильно сыграть роль заботливого и доверяющего слушателя, чтобы обеспечить своему пациенту максимально комфортную обстановку.
-Вы знаете… Мне всегда было интересно поведение человека, его поступки и мысли. Это, как я думаю, отражает истинную его сущность, это бесценный первоисточник его образа, что-то вроде настоящей сути вещей. Вот, например, в том же самом христианстве…
-Вы верите в Бога? – удивленно спросил доктор. Он сам составлял психологический портрет пациента и явно не догадывался, что тот может быть верующим человеком.
-Как каждый человек. Если есть – хорошо, нет – не проигрываем. Я недавно читал, что это называется… Как же это, опять, кажется, забыл…
-Пари Паскаля, - пришел на помощь доктор, одновременно делая в своем маленьком блокнотике пометки. Врач уже пожалел, что на сегодняшний прием, точнее, как он это называл, душевную встречу взял обычный блокнот, а не свой личный ежедневник, в котором хранил записи самых сложных и интересных пациентов, психологические лабиринты которых превосходили степень понимания обычной человеческой природы.
-Точно, точно! Спасибо, доктор! Сразу видно хорошего человека, понимающего человека. Ну, вот так и верю. А что в этом плохого, если так большая часть Земли верит? И в том христианстве, ну, как это получше сказать, выразиться-то тоже надо уважительно… Ага, кажется, понял. В нем есть концепция так называемых семи грехов, и если человек хотя бы сломает одну печать, наложенную на эти грехи, то наказание ему – смерть.
-На то они и смертные, что наказания за них есть смерть, - поучительно сказал доктор. Этому парнишке в кресле было всего лишь шестнадцать лет, он учился в девятом классе и с первого взгляда не производил впечатления такого знающего и сведущего в духовных областях человека.
-Именно, семь смертных грехов. Но я говорил, как я верю в этого Бога, поэтому и концепцию эту я отвергаю напрочь. Потому что, смотрите – какой же грех чревоугодие и лень? Нет, это сюда не подходит, это не настолько язвительно по отношению к ближним, это просто маленькие страсти, которые присутствуют в человеке и ничего более. И я, верите или нет, начал задаваться таким простым вопросом, – а какие же вещи самые страшные, так сказать на библейском языке, смертельные для человека, для его души?
-И Вы хотите меня об этом спросить? Ну, хорошо, я Вам отвечу. Убийство, ложь, предательство, - начал психолог, как вдруг его речь прервал хлопок Максима. Тот радостно вскочил с кресла и начал расхаживать взад-вперед по комнате, вслух излагая все свои мысли, которые были у него на этот счет.
-Точно, все правильно! И Вы так думаете! Я знал, что гениальные мысли не приходят в одну голову, они обязательно посещают нескольких людей, чтобы потом их сплотить и создать союз настоящих умов, которым будет подвластно сознание человека. Моя мать говорила мне, что самые страшные вещи, две вещи, которые может сделать человек и от которых постепенно умирает, зацветает сорняком его душа – это предательство и ложь…
-Вы так говорите об этом, неужели Вы в этом разуверились? – удивленно спросил доктор, призывая пациента сесть обратно на кресло, успокоиться и продолжить свой рассказ.
-Нет, Вы что! Моя мама всегда и во всем права, но я её очень часто не слушаю и ссорюсь с ней по дурацким поводам, недостойным даже и краткого упоминания в разговоре. Они с отцом, а он тоже самый хороший и добрый папа, которого можно пожелать, мотаются по постоянным заграничным командировкам и редко бывают со мной рядом. Мне, честно говоря, очень стыдно за то, что я с ними ссорюсь и не могу ужиться рядом. Но сейчас я не хочу об этом говорить, пожалуй, не следует мне упоминать об этих разговорах.
-Как хотите,  я буду рад выслушать то, ради чего Вы сегодня пришли ко мне, - сказал доктор, с добрыми глазами посмотрев на Максима. Тот чуть успокоился и уселся обратно, тяжело дыша.
-Я лишь убедился, что все это – правда. Как обычно, в общем. Я понял, что самое страшное – это предательство, оно даже страшнее лжи. Во сто крат. Но я продолжу свой рассказ дальше, чтобы Вы немного больше узнали обо мне.
Максим Борисович, а по его годам можно было просто сказать, Максим не без труда снова встал с кресла, но в этот раз не стал ходить по комнате как прежде, а просто повернулся к доктору спиной и уставился на пейзаж по ту сторону оконного стекла. Зима только вступала в свои владения, медленно узурпируя власть. Некоторые деревья уже покрылись тонким слоем снега, как пушистым белым покрывалом, но многие еще сиротливо стояли и ждали, пока и им достанется немного зимнего одеяния.
-Вот смотрите, насколько многообразен этот мир. А главное, что при этом многообразии он сохраняет свою годовую цикличность: зима, весна, лето и осень. Странно, да?! Иногда я иду по улице и всматриваюсь в лица прохожих. Кто-то идет совсем хмурый, сжимая в зубах дешевую сигарету, кто-то лучится от счастья и радуется какой-то своей, неизвестной мне, маленькой случайности. А подчас можно встретить и живую такую, очень активную, старушку, гуляющую с внуками. Все абсолютно разные – к такому я пришел заключению. И вот тебе привет – мир цикличен!
-Но это не так ново. Каждый человек – это своя отдельная личность, которая живет в огромном потоке и скоплении других людей. И то, что мир цикличен, знает каждый, - провокационно заявил доктор, стараясь растормошить пациента на новые излияния души.
-В этом Вы правы. Но я открыл породы людей. Именно породы. Есть люди добрые, злые, цепные, мертвые, активные и так далее. Это я назвал породами. Ведь у каждой породы собак свое отличие от других, но все же есть те, которые ни чем не отличаются и сходятся во всем, кроме маленьких недостатков и пороков. Понимаете, есть на этом белом, бесконечно банальном и цикличном свете люди, которые мало чего стоят. За таких даже на рабовладельческих рынках не заплатили бы и пяти рублей. Их блеклые, уже совсем потускневшие лица пытаются излучить хоть какой-нибудь свет, пытаются выжать все из себя хорошее, но, к сожалению, получается зрелище не из приятных – все это больше напоминает огромную фосфорную маску, которая светится притворно химическим и ядовитым светом. Нет, я бы не сказал, что эти люди злые, их даже плохими назвать нельзя, они просто так устроены. Они от природы такие, их такими Бог создал, что вся их жизнь, а точнее основы их существования построены на одном простом принципе, понятном каждому человеку.
-А Вы мне расскажите, что это за принцип? – с интересом спросил доктор. Ему начинал нравиться этот парнишка с нестандартным и довольно-таки смелым ходом мыслей, которому, кажется, не помешала бы рассуждать даже ядерная война, развернувшаяся во всем мире.
-Конечно, расскажу. Я для этого и начал. Основа их жизни в том, что прячась за свою маску, они стараются сделать очень доброе и милое лицо, но каждый Божий день перешагивают через все моральные и этические нормы общества и реализуют все свои мечты в полном объеме, не взирая ни на что. Хочется сказать, что в обществе уже давно закрепился образ этих самых людей. Образ «шагающих по головам». Я сам, возможно, принадлежу к этой породе людей. Но, знаете, я сам до конца не могу понять – принадлежу все-таки или нет. Поэтому напрямую утверждать не решусь, а лишь посыплю свою голову пеплом сожженных фактов, чтобы Вы кое-что обо мне уяснили. Позвольте мне представиться – Холодов Максим Борисович, шестнадцати лет от роду, человек уже не совсем не детского, но еще и непреклонного возраста. Учащийся лицея, человек отчаянный и решительный, и к тому же очень практичный, как оказалось на практике. Он никогда, поверьте, никогда не делал ничего зря, у него всегда имелась цель, к которой он стремился. Хотя, если честно говорить, то многие поступки этого подростка были абсолютно, повторяю, абсолютно бесполезными и, возможно, даже в чем-то ему вредили. Ничего, что я о себе в третьем лице?
-Все просто отлично. Вы абстрагировались от своего собственного «я» и предстали сторонним наблюдателем себя самого. Вы даете себе объективную, даже очень едкую и точную оценку глазом случайного прохожего, наступившего Вам на ногу, - как можно литературнее и поэтичнее заявил психолог, водя черной ручкой по своему блокноту.
-Спасибо Вам за это, мне очень приятно. Но я хотел бы сказать также и о случайностях, которые в корне меняют жизнь человека. Даже человек такой «шагающей» породы может мгновенно измениться и стать другим. Поверьте, доктор, ему подвластны и другие человеческие чувства – любовь, ненависть, дружба и доброта. Но чувства эти закрыты той самой железобетонной маской, намазанной сверху, конечно же, только для прикрытия, фосфором. И эту маску разбивает случайность, как бы оголяя истинный оскал такого человека. И сразу все люди, смотрящие на него, вмиг пугаются, потому что понимают, кто перед ними стоит, какой зверь жил все это время рядом с ними. Инстинкт самосохранения заставляет их бежать, но любопытство пересиливает их животную защиту, и он просто приближаются к хищнику, чтобы потрогать его зубы. А он – ам! – и съедает их с потрохами, радуясь новой добыче.
В этот момент Максим развернулся, и доктору показалось, что глаза его сверкнули красным хищным огоньком, который грозился перейти в огромный костер, но через секунду он вновь стал прежним. Вторая его сущность – безудержный зверь, не понимающий своей природы, снова уснул, оставляя обаятельного и обходительного Холодова замещать его в разговоре.
-Я из такой породы людей. Но… Ничто человеческое мне не чуждо. Я также могу любить, я могу тонко чувствовать каждую нотку бессмертных  моцартовских мелодий, слушать завывания ветра в осеннюю ночь и радоваться маленькому лучику солнца, падающему на эту Землю, освещая каждый листик мягким и теплым светом огромной Звезды. У меня есть девушка, которая меня любит, я могу на минуты утопать в её губах, забывая о той, второй личности, которая просыпается в самые неподходящие моменты. У меня есть хороший друг, который всегда подаст руку помощи и вытянет из любой коварной и плохой ситуации, если я его только попрошу об этом. Говоря обычными словами без претензии на хороший литературный слог – я счастлив. Вернее, был счастлив.
-Что-то кардинально изменилось с тех пор, как это счастье пропитало Вашу душу? – удивился доктор. Он всем своим профессиональным чутьем понимал, что они уже подходят к теме разговора. Максим сам аккуратно подводит доктора к кульминации его монолога, который изредка прерывается маленькими фразочками психолога.
-Да, очень кардинально изменилось. Меня бросила девушка, и успокоить зверя внутри мне становится все сложнее, он теперь часто спит рядом со мной, если так можно выразиться, с моей сейчашней сущностью. Зверь не отходит подальше, чтобы дать мне самому пожить, он даже не спит, а дремлет в центре моей души, готовясь к заключительному прыжку наружу. Я уже начинаю забывать вещи, о которых думал и говорил, когда во мне жил зверь. Вам когда-нибудь приходилось жить в ненависти, всепоглощающей и ядовитой ненависти, прогрызающей Вашу душу насквозь, до дыр, желая оголить самые страшные и потаенные места естества?
-Нет, но по Вашему описанию, я думаю, что Вы и живете в такой ненависти, - мягко сказал доктор.
-Да, когда во мне зверь я чувствую эту ненависть. И дело не в том, что у меня раздвоение личности, как Вы, наверное, успели преждевременно подумать. Я просто снимаю фосфорную маску, а за ней я, да и все вокруг, видят настоящего степного зверя, который готов разорвать каждого на куски, только бы достичь своей цели. И я этого боюсь. Очень.
-Вы опять отдаляетесь от темы, - заметил доктор, приводя в чувство действительности своего пациента Максима.
-Вы опять правы. Но хватит ходить вокруг, да около. История моей жизни до этого не содержала никаких примечательных событий, кроме пары трупов душ, которые я загубил в стремлении достичь своего. Но одно событие изменило всю мою жизнь. Моя мать как всегда оказалась права. За эти месяцы я наконец-то понял, что такое предательство и познал его на своей шкуре.
-Проще говоря, Вас предали? – как можно мягче и успокаивающе, с ноткой заботы проговорил доктор, ожидая положительного ответа подростка.
Максим лишь обессилено кивнул головой и прижал руки к лицу.

Глава 1

Казалось бы, это было обычное зимнее утро, одно из таких, которые всегда повторяются и не спешат меняться ради того, чтобы обрадовать горожан хоть каким-нибудь разнообразием. Все те же огромные хлопья снега, которые днями и ночами валят с неба, закрывая черную землю своим белоснежным ковром. Все то же вечно ясное небо, совсем чистое – ни облачка, как будто кто-то старательно отдраил каждый его миллиметр, стараясь что-нибудь скрыть от людей. Кое-где, на некоторых окнах были видны узоры мороза, прочерченные блестящим серебряным инеем. Пейзаж, царивший за стеклопакетами жителей, напоминал типичную русскую природу в период зимнего сезона.
Но это не особо радовало Холодова. Хотя его фамилия прекрасно соответствовала температуре за бортом, вся эта бесконечная канитель его задалбывала и доставала своими повторениями. Как будто у природы так мало фантазии и обычного воображения, чтобы придумать нечто новое вместо привычной картинки за окном. Где бы он ни был, везде, выглядывая на улицу, видел этот пейзаж, как будто кто срисовал его откуда-то и прилепил к окнам каждого жителя Новосибирска.
Делать было нечего, через сорок пять минут уже было быть в школе, а, значит, еще нужно много успеть. Но было лень куда-то спешить, а тем более в цитадель постижения разных наук. Настроение никак к этому не располагало, да и срисованный пейзаж так и рисковал получить от Максима по своему морозному лицу. Как это осуществить, Холодов не знал, но обязательно чего-нибудь да сообразил на этот счет.
Размешивая ложкой сахар в своей чашке с теплым, обжигающим горло кофе он начал задумываться. Невольно, конечно, но это лучше, чем бессознательно стоять и просто водить алюминиевым прибором в стеклянной посудине, подаренной его родителям на годовщину свадьбы. А начал он задумываться о том, что у него совершенно нет друзей.
Он прекрасно понимал, что во всем виновато его устроенность и ничего больше. Так уже он сформирован, что не может держать рядом с собой чужих людей, с которыми его ничего не связывает. Человек пробивной и сильный не имел в этом мире друзей.
Но понимал, что если он ни с кем, то никто его не предаст и не кинет на произвол судьбы. Но кусок хлеба и руку помощи никто не подаст в трудный момент. Нужно учиться все делать самостоятельно, потому что умирать каждый будет в одиночестве.
А смысл жить в компании, если ты умрешь один?
Правильно, смысла нет.
К такому же выводу приходил и Холодов. Есть такие люди, которым уготовано жить в одиночестве – к таким людям относил себя. Возможно, что и ложно, однако его единственными аргументами были смерть в одиночестве и ощущение себя одиночкой.
Кто-то вокруг, кого он до этого момента не знал и даже не чувствовал, начал рычать и скулить, пробуждаясь.
Это был его голодный желудок, который просил еды. Пошарив в холодильнике, Максим отыскал пару йогуртов и уже твердый хлеб, но выбирать не приходилось. Через пять минут он уже позавтракал и думал, что теперь в школу не хочется идти еще больше – хочется спать.
Просто разбежаться и упасть на свою огромную кровать, на минутку забыть обо всех людях и отбыть в царство снов к Морфею. Ведь он так чарует людей своими иллюзиями, что иногда нет особого желания возвращаться в реальный мир.
Ему хотелось утонуть в своей мягкой кровати, зарыться головой в подушку и, мерно посапывая, исчезнуть из этого мира на пару часов. Родителей, как обычно, не было дома – они снова отправились в свою очередную командировку, на этот раз в Англию. Папа Максима был успешным адвокатом, а мама – врачом высшей категории. Так и случалось, что они вместе уезжали, а там расходились по своим делам. Отец сидел днями и ночами в суде, пытаясь вытащить своего клиента на свободу или по максимум смягчить его наказание, а мать проводила все время в больнице, пытаясь спасти нового пациента.
Что-то снова зарычало внутри него, уже более настойчиво и яростно, разрывая гробовую тишину комнаты. Существо повторило свой рык, это слышал только Максим. Комната по-прежнему хранила молчание, но Холодов слышал настойчивое рычание зверя и от этого звука обливался холодным потом, пятясь к стене.
Вдруг, споткнувшись о коробку от монитора, Максим упал на спину, ударяясь головой о кресло. Очнулся он через минуту, но уже совсем другим человеком. Уверенным и сильным, самодовольным и жестоким, эгоистом и циником, которые внезапно проснулись внутри него. Исчез тот человек, рассуждавший о дружбе, на его место пришел новый, да и не человек вовсе.
Этот зверь, вдруг пробудившийся в ней, быстро поднялся и отряхнулся, приходя в бешенство. Он разбрасывал книги по дому, расшвыривал все предметы, которые только находил по разным углам. Злость переполняла его, ненависть проникла внутрь и начала его съедать, а этот зверь действовал.
В порыве непонятных эмоций Максим вдруг вскочил на подоконник и уставился на улицу. Все та же унылая зимняя картинка, которая повторяется ежедневно и уже изрядно ему надоела. Холодов скривился в странной улыбке и открыл окно, смотря прямо вниз. Семь этажей – и он внизу.
Ни боли, ни радости. Ничего. Только возможность полетать и наконец-то перестать быть ползающим по земле. Взлететь единственный и последний раз в своей жизни и доказать, что и рожденный ползать может летать. Потирая ладонями, Максим встал на подоконнике в полный рост, вдыхая морозный воздух улицы. Раз, два…
В комнате раздался звонок. Резко и неожиданно Максим качнулся вперед, но его рука инстинктивно схватилась за ручку, и он непостижимым образом остался стоять на месте. Нет, он не спрыгнет. Прежний Холодов, тот самый, который пять минут назад хотел спать, очнулся и чуть не умер от удивления, обнаружив себя стоящим на подоконнике.
Шатаясь, он ответил на звонок, дрожащей рукой поднося трубку к уху:
-Максим, где ты пропадаешь? Через тридцать минут уроки, а ну, мигом сюда! – прокричал визгливый голос его одноклассника, в этот раз точно разрывая тишину комнаты.
-Да, я уже выезжаю. Скоро буду, - потерянно и устало проговорил Холодов, отпуская мобильный телефон в свободное падение вниз.
Трубка упала на ковер, из неё еще слышались какие-то слова его одноклассника, но он уже не придавал этому значения. Максим был озадачен происшествием на подоконнике и теперь не знал, что ему делать. Лучшим выходом было записаться к психологу. Может быть, все это от школьной нагрузки?
Это лишь будет ему на руку и освободит от ненавистных уроков. Пиная трубку поближе к дивану, чтобы не слышать этот писк, он пошел в ванную умываться. Через пятнадцать минут он уже стоял около кабинета и терпеливо выслушивал, что говорят его одноклассники. Держа в руках книгу Достоевского, он усиленно пытался вникнуть в мотивы поступка Раскольникова, но крик школьников всячески его от этого отвлекал.
-Слушай, Макс, - тормошил Холодова Сергей, один из его однокашников, - нафиг тебе вообще сдались эти самые книжки? Вот ты их покупаешь и читаешь, а они тебе с какой стати-то нужны? В них же ниче интересного и нет, даж картинок и всяких прикольных чувачков рисованных. Просто слова, слова, много букафф, никто не осилит. А ты тут распинаешься и читаешь. Вот, например, смотри, - сказал Сергей и выхватил у него из рук книжку, - Дос-то-ев-ский! О, как! Это тот, который старушку-то в книжке замочил топориком? Басявый чел, уважаю!
-За языком следи, - тихо сквозь зубы прошипел Максим, но одноклассник лишь рассмеялся.
-Какие мы смелые? А что ты мне сделаешь-то? Убьешь топориком, что ли? Или как там твой Достоевский еще людей-то казнил? Хех, ты ни на что не способен, вот что я тебе скажу! Щас есть компьютеры, поэтому книжки, - он помахал перед носом Максима томиком Достоевского, а потом резко его отдернул, - не нужны.
-Замолчи и просто отдай мне книгу, - уже спокойнее сказал Холодов, отходя от стены.
-Какие мы стали борзые! Из-за книжки готовы порвать, а эта книга… Что она значит? Просто скопление бумаги, ничего больше! Ты мне хотя бы перескажи хоть че-нить из этой книженции, может быть, я тебе её и верну.
-Там есть одна теория, - начал Максим, медленно надвигаясь на Сергея, как айсберг на «Титаник», - что существуют люди двух разных полюсов, люди полярные. Одни – это обычные люди, твари дрожащие…
-Как ты! – пронеслось откуда-то из толпы школьников, заинтересованных ссорой двух одноклассников. Все вокруг загоготали от остроумной и язвительной шутки. Шутник, кажется, сразу вытянулся и начал шептать что-то еще, подстегивая Холодова. Максим пропустил замечание мимо ушей.
-Эти люди – расходный материал для размножения, вот и все. Но есть и другая группа людей – это право имеющие. Эти люди могут убивать, грабить, совершать запрещенные обществом поступки, потому что в будущем они могут стать великими. Например, если бы Ньютону для его опыта понадобились бы десять шиллингов, то он бы имел право убить проезжего торговца и не понести за это наказания. Если бы Наполеону нужно было бы отравить слуг, чтобы пробраться к цели, то он тоже имел бы право это сделать и не понести наказания.
Книга выпала из рук Сергея и громким шлепком ударилась об пол. Наверное, так же и слова, которые только что произнес Максим, врезались в головы слушающих. Но, кажется, зря Холодов так думал.
-Ты на че щас намекаешь? Думаешь, что ты такой право имеющий, что ли? Будущий Ньютошка или Бонапарт? Типа Францией рулить будешь или яблоками по голове сыпать? А фиг тебе, ты за базаром следи.
-Я ничего не имел в виду, я просто описывал теорию из романа Достоевского…
-Ты нас только что унизил, правда, ведь, пацаны? – закричал Сергей, и все хором подхватили его возглас. – Так что теперь ты без ответа не останешься.
Сергей сжал кисть руки в кулак и ударил Максима по лицу. Тому вмиг стало плохо,  заряд боли пронесся по его телу и нашел свое отражение где-то в локте. Холодов упал, но быстро поднялся. За этим ударом последовали еще пара-тройка выпадов со стороны Сергея, потом кто-то из толпы подбежал и пнул Холодова прямо в живот, отчего тот свалился намертво. «Пацаны» испугались и растерянно разбежались по кабинетам, прячась. Сергей подошел к Максиму, взял его за галстук и подтянул к себе:
-Ты запомни, Макс, что за базар надо отвечать. Тут даже твой Достоевский бессилен. Он, наверное, знал, что за каждое слово в ответе.
Сергей отпустил Холодова и позвал пару мальчишек из ближайших кабинетов.
-Вот, смотрите, - сказал он поучительно, - что бывает с теми, кто пытается нас обидеть. Не бойтесь, с такими так и надо. А то тут еще начнут свою речугу толкать про всякие людские группы. Правда, ведь? Поделом ему? – вопросительно заявил Сергей.
-Поделом, поделом! – закричали близстоящие его ребята, а потом из каждого кабинета слышался крик, который только подтверждал слова Сергея.
-Ура Хворостову! – разочарованно, вытирая рукавом рубашки кровь с лица, проговорил Холодов, уставившись на Сергея и его команду. Те радостно подхватили и начали кричать «Ура Хворостову!». Максим лишь обессилено опустил голову на пол и вздохнул.
Ничего они не понимают. Вечный закон непонимания со стороны таких вот баранов, для которых нет ничего святого. Даже книга – книга! – для ничего не значит. Интересный комикс – это да, но не книга. В ней же нет картинок, как же без этого? А компьютеры… Раньше ведь их не было, были книжки, по которым и жили люди.
Взять ту же Библию. Чем она является сейчас для людей? Да ничем, просто книгой, которую написали очень-очень давно. Хоть Холодов не верил в Бога, а точнее верил согласно пари Паскаля, но Библию читал. По крайней мере, Новый Завет был, в какой-то мере, книгой нравственных законов. А раньше она была настольной книгой каждого человека.
Приоритеты меняются.
Максим ощутил, что сзади него кто-то стоит. А через пару минут неизвестный начал говорить. От его слов Холодов застыл на полу.
-Стадность. Нелепое чувство стадности, которое невозможно описать. Ложный пастух, который ведет это стадо, закрепляет любовь и власть над овцами в своих руках. Но чисты ли его руки? Конечно, нет. И этими руками он берет на себя большую ответственность? Возмутительно. Его руки настолько грязны, что он даже бы не наложил их на себя.
Максим ждал продолжения речи незнакомца, который уже, кажется, присел около него на корточки.
-И что получается? Инакомыслящие оказываются в гнете? Да, именно так, я только что это понял, увидев тебя. Что за бред они несли? Я не знаю. Что они хотели от тебя? Этого я тоже не знаю. Пристанут ли они еще раз к тебе? Ответ на этот вопрос я, к сожалению, знаю и уверен в нем на все сто процентов. И он положителен. Да, пристанут снова. Но ожесточеннее. И страшнее. Должен ли ты бояться? Нет, ты не слаб. Ты силен. Духовно. Не променяй эту силу ни на что. Запомни, что сила духовная, которая таится внутри человека, в самом сокровенном его месте, гораздо больше и крепче, чем какая-то биомасса, чем сила, перекатывающаяся кубиками в мышцах.
-Кто ты такой? – удивленно спросил Максим. Человек рядом с ним буквально прочитывал каждую мимолетную мысль, которая проносилась у него в голове. Он был колдуном, читающим мысли другого человека на расстоянии. Этого просто не могло быть. Но человек сидел спиной к Максиму, и поэтому Холодов не мог рассмотреть его лица.
-А какая тебе разница? – рассмеялся незнакомец. – Ты слушай, слушай. И молчи. Так будет лучше. Мы на чем остановились? Ах да, духовная сила. Но теперь мы её оставим. Ты читаешь. Это, несомненно, хорошо. Достоевский. Я его тоже люблю. Скажу честно, «Ура Хворостову» - это было остроумно и смело. Мне понравилось. Ты над ними посмеялся немного. Эй, ты там жив? – потрепал Холодова по плечу незнакомец, а Максим лишь качнул головой. – Правильно, я же тебя попросил помолчать. Ты не такой, как они. Они – тупое стадо, их много и имя им – быдло. Что их ждет за порогом школы? Наркотики, алкоголь, смерть. Только если их папаша не у власти. А что ждет  тебя? Если будешь так же молчать, когда тебя мутузят, то в один прекрасный день ты просто не сможешь ступить на улицу, потому что тебя насмерть изобьют и оставят подыхать в каком-нибудь подвале, - незнакомец говорил четко и хладнокровно, - и ты станешь никем. Деревянный крестик украсит могилку, цветочки и оградка. Мама плачет, папа тоже. А ты на фотографии такой милый и красивый. Хочешь этого?
Холодов замычал и отрицательно тряхнул головой.
-Молодец. Значит, вменяемый. Научись отстаивать. Внутри тебя должен жить маленький зверь, волк или лев, который мог бы просыпаться и помогать отразить тебе атаки этих отморозков. И ничего больше не нужно. Я научился так делать. Умею за себя постоять. И ты научись. Так жить нельзя. Синяки на теле исчезнут, раны затянутся, но на сердце, - Максим услышал, как незнакомец хлопает себя рукой по рубашке, - сердечная рана никогда не испарится. Чувствовать. Ты будешь чувствовать, как тебя унизили. До конца своих дней. А ты не ответил. Побоялся. Вернее, не сумел ответить.
-Сегодня я почувствовал этого зверя, - протянул Максим, думая, что этому незнакомцу можно доверять.
За все время разговора он видел его только со спины. Высокий, с русыми волосами, в белой рубашке. Поверх рубашки – обычная шерстяная жилетка. Голос человека был низкий, крепкий и твердый, не очень громкий, но достаточный для того, чтобы услышать, кому это понадобится.
Парень, а это был по виду восьмиклассник, сидел ровно и неподвижно, выпрямив спину и откинув свои узенькие плечи назад.
Холодов удивился, что это, может быть, восьмиклассник. Он был немногословным, но все, что он говорил, находило отражение в душе Максима, как будто только этого ему и не доставало. Эти слова заполняли пустые, еще не разъясненные им самим места.
-Зверя? И что он говорил? – усмехнулся незнакомец, играясь с монеткой.
-Он… молчал. Нет, он рычал. И хотел, чтобы я выбросился из окна.
Максиму показалось, что незнакомец едва сдержал смех, но через секунду крепкий бас продолжил:
-И ты не смог его остановить? Позорно. Не можешь остановить свою вторую сторону. Учись. Я же тебе сказал. Нужно пробовать. Надеюсь, что преуспеешь. Ладно, мне уже пора на уроки. Не люблю прогуливать. Это плохо. Надо учиться.
Парень встал и пошел. Максим вскочил в надежде его найти, но того как будто и не существовало. Он зажмурил глаза, но этого восьмиклассника не было.
После утренних событий он серьез задумался о том, что все это – его видение. Но губа, как ни странно, побаливала, а всю речь незнакомца Холодов помнил слово в слово, как будто слушал эти слова каждый день по радио. А, может быть, прокручивал их у себя в голове, но никогда серьезно не задумывался об их значении.
Он подобрал потрепанный и покалеченный томик Достоевского и устало вздохнул. Звонок прозвучал уже минуту назад, но желание идти на уроки начисто пропало. После этой драки оно просто исчезло и ничего не предвещало его появления. Лучшим выходом сейчас было спрятать в какой-нибудь кофейне и переждать там пару уроков. Придти в себе. А там уж можно сходить и на литературу.
Холодов тихо, словно мышь, выскользнул из здания своего лицея и отправился напрямик к «Кофе Хаузу», который находился в пяти минутах ходьбы.
Одет он был легко, потому что все-таки торопился успеть в школу, а поэтому теперь дрожал от мороза на улице и, что есть силы, бежал, пытаясь быстрее прибыть в теплое местечко. Но от бега становилось лишь холоднее – он потел, а зимний воздух все равно залетал через пальто.
Весь путь до кофейни Максим провел в раздумьях. Этот незнакомец не мог так просто оказаться рядом. Кажется, что нашелся понимающий его человек, и Холодова это радовало. А только сегодня он раздумывал, что у него нет друзей.
Но это же не друг все-таки. Но эти пять минут, проведенные в слушании странного монолога могли заменить Максиму пять лет общения и дружбы с каким-то человеком. Это было странно, но вполне в духе натуры Холодова.
Он уже заказывает горячий кофе, скидывая свое промокшее пальто. Официантка приносит ему большую чашку, а он снова смотрит в окно на этот застывший пейзаж. Но он уже не кажется ему настолько унылым. Может, потому что он встретил человека, который его понимает? Ответа на этот вопрос он не знал, но чуял сердцем, что все не так просто. Самое интересное – впереди.

Глава 2

-Вот видите, доктор, как все просто выходит-то.  Я и обрел друга, встретил девушку, которая мне очень понравилась, но в силу своей откровенно скромной натуры я это не могу ей сказать. Никогда не смогу ей сказать три простых слова, которые, наверное, ждет абсолютно каждый человек. Ждет часами около теплого камина, который совершенно не греет, ведь сила не в огне, а в словах того, кого ты любишь. И я боюсь подойти к ней и тихо прошептать на ухо «я люблю тебя». Но все ли просто? Да, все просто. Но совершенно не так. Это фраза Альберта Эйнштейна, великого физика. Я в тот день чуть не выпрыгнул из окна в порыве непонятного чувства, которое я не могу обуздать. Это что-то больше и сильнее меня, что-то сковывающее, но в тоже время, раскрепощающее обе моих сущности. И это что-то срывает с меня маску в одночасье, словно желая показать всем – вот он! Вот он зверь! Смотрите и бегите!
-Но Вы же не выпрыгнули, значит, что-то заставило Вас очнуться, придти в себя настоящего, такого, как сейчас, - проговорил доктор, удобно устроившись напротив подростка.
-Да, весь мой порыв прыгнуть прервал тот самый звонок одноклассника. Я даже благодарен ему за это, хотя этот сволочной тип не достоин ни капли уважения, даже взгляда в его сторону. Просто одноклассник, даже не приятель. Я, знаете ли, мыслю в острых и темных кинематографических тонах, хочу стать режиссером, если такая возможность подвернется. Мыслю я темными картинками, проблесков в моей голове обычно нет, все внутри заполнено туманной мглой, даже тьмой, в которой утопает даже самый яркий луч света. И я всегда думал: а что, если покончить жизнь самоубийством? Ведь это так любопытно, что же чувствует человек на пороге смерти, когда окружающая картина вокруг расплывается и покрывается пленкой прошлого, все в глазах гаснет, и единственное человеческое желание – вернуться обратно к жизни. Если бы мне предложили писать сценарий к какому-нибудь интересному фильму, например, к фильму о сложной судьбе подростка, жизнь которого наполнена непониманием и бесконечной суетой сует, то я бы составил для этого шедевра очень достойный конец, как бы увенчивающий всю бесполезность подросткового бытия.
-Может, Вы расскажите, какую концовку бы подобрали к такому фильму? – удивленно спросил доктор. Случай и впрямь был каким-то странным: пациент мыслил ясно и точно, очень четко обрисовывая картину своего состояния и мыслей, но в тоже время какой-то хищный огонек пробегал в его глазах, когда он заговаривал о дремлющем звере, не дающем спокойно уснуть. Это его второе «я», наверное, очень сильно ему мешало, но скучно не приходилось, потому что от этого состояния рождались бесценными и очень меткие мысли, раскрывающие его душу и смысл всей его жизни.
-Конечно, расскажу. Я очень горжусь таким финалом несуществующего фильма. Он передает все чувства бедного подростка. Представьте такую картину. Обычная квартира. За окном льет страшный дождь, даже ливень, гроза и гром. Люди, как маленькие муравьи, быстро прячутся в своих муравейниках-офисах, разговаривая с какими-то  незнакомцами, пока пережидают дождь. Улицы совершенно пусты, но иногда по ним пробегают люди с черными зонтиками, и каждый пробежавший оценивается очень презрительным и завистливым взглядом со стороны этих бедняг под навесами. А на водителей приходится еще больше ненависти, все судачат о том, как они получили машину, кому дали взятку и откуда взяли деньги. Весь мир как бы замирает на пару мгновений в таком завистливо-презрительном состоянии. И вот все та же самая обычная, обшарпанная квартира. Ничего примечательного, полуразрушенная комнатка со стулом и телевизором, напротив – продавленный диван двадцатилетней давности, с которого, кажется, не вставали уже лет пять. Все вокруг свидетельствует о бедности хозяина квартиры. И вот камера перемещается в гостиную, главную комнату. Пейзаж тот же – продавленный диван, старые, застиранные занавески, черно-белый телевизор и стены, покрашенные в грязно-бежевый цвет. И вот камера медленно подплывает к центру комнаты, а там… На расстоянии тридцати сантиметров над землей неспешно покачиваются босые ноги подростка. Камера дальше не поднимется вверх, все уже понятно. Лишь эти ноги, вправо-влево, медленно и неспешно раскачиваются, придавая пейзажу еще более унылую окраску безнадежности бытия и неосмысленности всей нашей дурацкой жизни. А парня больше нет, он сгнил в потоке времени, пересилив себя и свой интерес к жизни.
-Говорят, что люди пера в своих рассказах показывают потаенные уголки своей души, некоторые желания и стремления, которые они хотят воплотить в своей жизни, но не могут по каким-то принципам или законам. Поэтому это все проявляется в их творчестве, отголоски их самих проносятся в произведениях, - обеспокоенно, пытаясь сдержать себя в руках, сказал доктор. Уж не хочет ли этот Максим завершить свою жизнь так же, как и его несуществующий герой в придуманном им самим фильме?
-Не беспокойтесь, я не хочу закончить свою жизнь, вися на бельевой веревке под потолком. Это слишком банально и глупо. Хотя картинку я Вам интересную нарисовал, доктор, Вы даже, кажется, поверили в серьезность моих придуманных намерений. Забудьте об этом, это все вздор и чепуха, просто мне хотелось придумать такой финал, чтобы показать всем бессмысленность стремлений и жизни. Показать, что отказ от жизни – это в порядке вещей, это запасной выход, который есть всегда, пожарная дверь в небытие, по которой, при желании, можно всегда спуститься вниз. Я знавал одного писателя, вернее, у меня есть приятель, он до сих пор жив и чувствует себя отменно, который пишет рассказики, маленькие, не очень огромные, страниц на десять в среднем. И в этих рассказах, не поверите, существует только два варианта развития событий. Первый – это, естественно, смерть героя, а второй – счастливый такой завершающий слог, хэппи-энд. Никогда не понимал, как это в себе можно сочетать – стремление к счастью и согласию и всеобъемлющий интерес к смерти, как к конечному итогу всего человечества. Я однажды спросил у него – почему в конце твоих рассказов все умирают? И знаете, каков был его ответ?
Выдержав паузу, Максим снова продолжил, только уже чуть более резким голосом.
-Дело в том, что человек становится человеком только перед лицом смерти. В нем мгновенно проносятся ошметки прежних мыслей, некоторые стремления и цели, которых он не достиг, неудачник, новые вершины, которые он должен покорить. Все это проносится в его голове за минуту до решающего выпада в сторону жизни. И только когда человек сам ощущает, что дни его сочтены или сам решает их немного укоротить, тогда он и понимает всю свою жизнь, переоценивает каждый поступок, разбирает по крупицам, плача от каждого неисполненного долга. К чему это может привести? Выхода два. Первый – это осознание того, что все бессмысленно. Он многого не исполнил, ничего и в будущем не достигнет – словом, он не достоин жизни на этом свете, он просто расходный материал, которому лучше сгинуть в ленте времени. Второй – это осознание своей ничтожности, граничащей с будущим величием. Человек заведомо понимает, что он в этом мире – никто, пока что. Но жизнь ему на то и дана, чтобы осознавая свою ничтожность, стремиться к великим целям, к их достижению сквозь пелену лжи. Не подумайте, что это мои мысли – для меня это будет ложной добродетелью. Это все его мысли. Но я задал ему еще один вопрос – а почему же в твоих рассказах так редко, а точнее никогда, никто не использует второй выход спасения? И знаете, что он сказал на этот раз? Ответ был прост, как две капли воды, испарившиеся на горячем песке – потому что про этот способ все забыли, им уже никто не пользуется. Ни один человек в мире, особенно самоубийца, никогда не сможет жить дальше с чувством того, что он – ничтожество, недостойное ничего святого в этом мире. Все мнят себя королями, но на самом деле являются уродами в королевских масках, танцующих вокруг правителя. И поэтому человек должен быть действительно сильным и великим, чтобы избрать второй путь и спастись от своей смерти.
-Ваш друг… Это очень мудрые слова, пронизанные каким-то веянием верности человеческой природы и мысли, - проговорил доктор в восхищении, но его прервал Максим.
-В каком-то смысле он гуманист, но этот гуманизм граничит с крайней жестокостью характера и самоотъвляенной злостью и ненавистью к некоторым человеческим особям, проживающим и вертящимся вокруг него. Скажем так, он гуманист на словах, по крайней мере, его творчество очень смахивает на призыв человека одуматься, на защиту человеческой мысли и человеческих прав, однако он сознательно убивает каждого героя, не давая ему в душе выбора, обрекая его на верную смерть. Он, как и я – забитый до смерти, затопленный в человеческих слюнях.
-Что вы имеете в виду? Забитый, затопленный? – удивился психолог, записывая в своем блокнотике «ясное выражение мыслей и ранее полученной информации».
-Он, как и я, абсолютно непонятый и брошенный персонаж жизни, за которым некому охотится и которого некому подобрать. Все мы страдаем от непонимания, и иногда какой-нибудь особенно надоедливый человечишка спрашивает меня: а что такое в твоем понимании счастье? Тогда начинаешь задумываться, а является ли смерть миллионов – счастьем? Ведь если убрать всех ненужных и посторонних людей, а вокруг себя оставить лишь самых хороших друзей, то тогда это и есть счастье. Отнюдь, нет, заявлю я всем, кто меня слушает, в данном случае Вам, доктор. Это не будет счастьем для меня, потому что рядом со мной останется друг и родители – вот и все. А с предками своими я ссорюсь и вообще не могу их терпеть, хотя очень ими дорожу. Наверное, это и есть подростковая перестройка сознания, переходный возраст, когда идеалы пошатываются, приоритеты меняют полярность, и каждый подросток заново оценивает свою жизнь, выбирая для этого все новые и новые критерии. Что для Вас, доктор, счастье?
-Для меня счастье – это любить, потому что я не могу представить жизнь человека, который никого и никогда не любил. Мне сразу представляется его идеально чистое, ровное, без единого пореза сердце. Ведь влюбляясь, мы отдаем часть своего сердца другому человеку, а, значит, отрываем от него частичку, принося её в дар. И кто же человек без любви? Самое благородное из благороднейших чувств и должно быть счастьем, - смело и твердо заявил доктор, стараясь угадать будущую реакцию Максима. И отгадал. Холодов снова встал к доктору спиной, засматриваясь в то же самое, уже до боли ему знакомое, окно, пытаясь сквозь него насытиться свежим морозным воздухом, который тихо насыщал всех пешеходов, кутавшихся в свои шубы и пальто.
-Что же, здесь я обязан с Вами поспорить. Точнее, как поспорить, высказать свою точку зрение. Ведь мнение у каждого разное, и никто не имеет права ущемлять и отрицать мнение другого, но сам может высказывать свободно, не боясь, что ему за это что-то будет. Слава Богу, у нас сейчас свобода слова, хотя свободу я не люблю. Я не либерал и поэтому считаю, что если разрешить каждому говорить все, что он только захочет, то через пять минут разразиться ядерная война. Да-да, именно, ядерная война, которая снесет все вокруг. Дай только человеку свободу, как он сразу её отвергнет, потому что эта свобода не даст ему ни еды, ни крова, словом, не даст ему ничего дельного. Но я собирался высказать свою точку зрения, и я её выскажу прямо сейчас. Счастье мое, просто человеческое счастье, в котором я хотел бы жить заключается лишь в одном слове – понимание. Счастье – это когда тебя понимают. И вот получается, что многие люди творческие и думающие оказываются забитыми и затопленными в пучине грязных человеческих делишек, в которых они бы и не хотели принимать участия, но… Общество, доктор, общество диктует свой устав, и если тебе хочется жить в относительном спокойствии, то придется исполнять хотя бы пару пунктов этого устава, который, к сожалению, очень труден для нас. Я тоже в свое время писал маленькие рассказики, правда, ничем хорошим они тоже не заканчивались – это были грустные и очень трогательные истории о сложности человеческих отношений.
-О сложности межличностных отношений? Может, если Вы еще помните некоторые из своих маленьких рассказов-записей, Вы сможете мне поведать эти истории? Признаюсь Вам, что с Вами интересно общаться, потому что Вы не подходите под обычное описание моих пациентов, которые жалуются на стрессы и приступы злости к ближним на работе. Вы представляете собой нечто большее, но что? Я не берусь отвечать на этот вопрос, - попросил доктор у Максима, который до сих пор стоял к нему спиной, не поворачиваясь даже для ответа.
-Я не помню ни одного рассказа, так уж сложилось, что я никогда не записывал их на бумаге, а держал в своей голове годами, но постепенно начал забывать. Они исчезали, словно кто-то ежедневно проводил по моим мыслям и воспоминаниям ластиком, усердно стирая все старое, что я только хотел оставить в своей голове. Но какие-то маленькие мыслишки, связанные с этими рассказами по разным поводам, все же закрепились прочно и незыблемо, отложившись навсегда. В этих рассказах, кажется, мой главный герой постоянно мучился в неизвестных думах, будто желал что-то вспомнить и понять, но не мог и, не выдержав этого давления, сходил с ума. Помню только одну фразу, точнее маленькое рассуждение, которое я вложил в уста своего героя, списав его немного с себя. Вы позволите мне рассказать это? Просто, кажется, Вас это здорово заинтересовало.
Голова Максима все еще была повернута своим затылком к доктору, словно его глаза не решались посмотреть в глаза психолога, словно он что-то скрывал и не хотел показывать. И вправду, если бы вдруг доктор захотел бы встать и подойти к нему, то увидел бы, как единственная слеза скатывается по его небритой щеке и падает прямо на его руку, которую он держит ладонью вверх. Совладав собой, Максим принял свой прежний вид и повернулся обратно. Этот поворот встречали слова доктора:
-Да, конечно. Мне чертовски приятно, что Вы все-таки решились мне это рассказать.
-Ну, так слушайте, это будет недолгим и коротеньким словесным эссе, которое я впервые предам огласке. Вы, наверное, навсегда останетесь единственным человеком, доктор, который услышит это маленькое откровение, если его так можно назвать. Все мое эссе основано на той теме, о которой мы говорили с моим другом, только я поставил вопрос чуть по-другому – какие пути спасения есть у человека? И пришел к очень интересному результату. У человека есть два пути спасения. Первый – это верить, а второй – это мыслить. Иногда, по какому-то странному стечению обстоятельств, а, может быть, и по Божьему промыслу эти два пути скрещиваются и находят свое отражение в одном человеке, словно смешиваясь и входя в его кровь навсегда. Но нет документального доказательства, что человек, который обладает таким чудодейственным и действительно ценным свойством все-таки найдет свое спасение в этом мире, потому что все напрямую зависит от его решения. Нам часто дарят подарки, но только мы решаем, как ими распорядиться. Так и в нашем случае – только сам человек сможет решить, куда и для чего ему использовать эти дары судьбы. Он может пропить их, навсегда отрекаясь от своего спасения. Он может быть поглощенным стадом глупых овец, которым руководит нелепый по своим качествам пастух, ведущий стадо к пропасти. А может удержаться на плаву и стать кем-то стоящим для этого мира, который откроет спасение для всех остальных, растолковывая, что стадная жизнь не есть хорошо, который подарит всем свободу и научит жить так, чтобы эта свобода чего-нибудь бы, но давала. Вот и моя маленькая зарисовка о путях спасения, такая уж получались неказистая и совсем короткая, но я больше ничего не помню. Лишь это почему-то въелось прямо в подкорку моего мозга, оставшись там до лучших времен, и они наступили сейчас, когда я смог рассказать Вам, доктор, все мои мысли, которые еще у меня остались. Так вот, есть еще пара вещей, о которых я помню, но о которых мне очень сложно сказать, сложно выразить это нормальными человеческими словами. Поэтому я попробую больше выразить это в некоторых эмоциях и чувствах, которые я чувствовал, придумывая свои маленькие рассказы. Я уже говорил, что мой герой постоянно мучился – эти его ощущения, которые я ему пророчил… Их нельзя было прочувствовать, сидя на диване и перелистывая странички моей книжки памяти, нет, их нужно было понять. С чем они сравнимы? Это сильно настолько, что болью похоже на железо, которое прожигает человеческую плоть, на огромный нож, попавший в спину сзади, когда ты не знаешь, кто это с тобой сделал, но мучительно, со всей болью знания хочешь узнать, кто же стоит у тебя за спиной и вонзает нож. Ты тогда поворачиваешься, но каждое движение стоит минут боли и часов жизни. А умираешь ты в сантиметре до лица твоего убийцы, так и не узнав, жертвой кого ты стал. Вот с чем сравнимы мучения героя, думаю, что каждый человек должен это прочувствовать.
Доктор содрогнулся от представления всех мук, которые только мог перенести герой рассказов Максима. И, кажется, это были лишь самые безобидные ощущения, которые он испытывал, мучаясь от неопределенности.
-Но я думаю, что все эти рассказы – чистая подростковая чепуха, просто шанс себя развлечь и успокоиться, выплеснув всю усталость и накопленную злость  на бумагу, а в моем случае просто выбросить и не записать, чтобы не сожалеть о таких моментах жизни. Но я запоминал, а это не забывается, это нельзя испепелить, как можно сжечь обыкновенный бумажный лист, с написанными на нем закорючками. Память – это нечто большее, хранящее в себе намного больше информации, чем может стерпеть любое другое существо. И сейчас моя память помнит лишь ту девушку, которую я совершенно недавно встретил. Вы знаете, доктор, я полюбил. Я уже говорил Вам, что таким «шагающим» зверям не чужды человеческие чувства, такие как злость, ненависть, обида, радость и… любовь. Но я совершенно не такой, каким кажусь, и я не могу ей открыться, потому что она увидит меня настоящего и сбежит… Я просто жестокий тиран и деспот, зверь.
-Вы напрасно навешиваете на себя крест страдальца, крест зверя и тирана. Все, что нужно Вам – это просто раскрепостить себя, показать то, как Вы умеете любить. И если эта девушка действительно Вас любит, она примет Вас таким, какой Вы есть. Она примет зверя внутри и превратит его в маленькую послушную собачонку, которую нужно будет лишь изредка выгуливать, а не уступать ей ведущее место в Вашей жизни, - проговорил доктор, - уж поверьте, я в этом деле собаку съел…
-И хвостом не подавились?.. Странно это. Я не знаю, как она воспримет второго меня, для любого человека очень болезненно видеть совершенную противоположность любимого. То же самое происходит, когда открываешь новогодний подарок. Он так красиво упакован, что ребенок представляет себе, что внутри… А что может быть внутри? Да, хоть что! Любое его желание Деду Морозу: машинка на радиоуправлении, настоящий заводной вертолет, игровая приставка. Все может быть заключено в этом маленькой квадратной коробочке, которая упакована в такую блестящую оберточную бумагу. Но разве Вы, доктор, когда были маленьким, никогда не испытывали некое чувство разочарования, открывая новогодний подарок в красивой обертке?
-Испытывал, я часто мог вообразить в своей детской голове, что внутри лежит что-то чудесное и волшебное. А, открывая, находил там очередную плюшевую игрушку, которую заказывал своим родителям. Я, конечно, понимал, что мои надежды – это пустой звук, просто первое впечатление, но как мне хотелось увидеть внутри что-то… необычное, - ответил психолог, выкладывая все как на духу перед этим молодым человеком совсем не преклонного возраста. Он внушал огромное доверие, потому что говорил очень уверенно, но вся двойственность его натуры приводила в замешательство.
-Так и происходит с людьми. Красивая оболочка, а внутри – гнилой зверь. Но, знаете, я все-таки рассказал своей девушке о себе всю правду: и про зверя внутри, и про фосфорную маску на лице, и про свою особенность идти по головам. Но я сейчас хочу продолжить тему и не заострять внимание на этом. Потом как-нибудь я обязательно упомяну об этом и расскажу, как она отреагировала и каковы были её действия. Но пока, думаю, нужно продолжить рассказывать Вам о тех днях, которые изменили всю мою жизнь чуть больше.
Лицо Максима изменилось, и доктор нутром почувствовал, что тот зверь, который говорил с ним в самый первый прием снова пришел – ему, видимо, надоело дремать на окраине человеческой души Холодова, и он явился снова, чтобы поговорить начистоту на своем, резком зверином языке. Тот самый огонек, который часто казался психологу, теперь очень явно вспыхнул в его глазах и моментально превратился в огромный костер, пылающий в глазах Максима. На арену вступил зверь:
-Опять Вы, опять Вы… Кажется, что Вас уже пора прогнать отсюда, сколько можно меня расспрашивать! И опять этот обычный день, ничем не примечательный, как и все дни, как и неделя, как и месяц, как и все шестнадцать лет, черт возьми! О, Вы хотите услышать откровение зверя и оголодавшего волка, доктор?! Так услышьте его, прочистите свои уши и послушайте меня внимательно, я расскажу о том, как здесь живется зверю… В этой безвкусной и довольно износившейся шкуре, которая еще почему-то ходит по земле. Краем уха я слышал, что этот обходительный человек говорил о последней сцене несуществующего фильма. Сам не знаю, почему он еще не прыгнул, не повесился и не застрелился. Я его всеми силами к этому склонял, так уж мне стало скучно рядом с ним! Он прячет меня, доктор, прячет от всех. Но от Вас… Нет, Вы для него стоите больше, и он рассказывает Вам всю подноготную про нас обоих, чтобы Вы ему помогли. Не поможете, я прорычу это еще раз, не поможете Вы нам, мы уже покинуты и обречены. Позвольте же мне рассказать все, доктор, позвольте! Уступите это место бедному покалеченному зверю в обличие человека.
Доктор обливался холодным потом, когда слушал этот маленький монолог, который Максим говорил сквозь зубы, словно пытаясь себя сдержать от нападения на него. В своем блокнотике он лишь сделал маленькую пометку: «налицо раздвоение личности». Холодов, извиваясь как змея, быстро заглянул в блокнот и приметил слово «раздвоение» и довольно рассмеялся, точнее будет сказать протяжно завыл нечеловеческим голосом, пародируя лесного волка.
-Раздвоение личности? Вы правы, как Вы правы. Лечить нас будете? Ну, лечите, только помните – если начнете лечить, то убьете этого милого юношу, который пытается отчаянно со мной бороться. Вам, наверное, известно, что выживает сильнейший, так ведь? Я просто выкурю его и останусь в этом теле один, тогда я проявлю себя. Вы не знаете, какой я жестокий! Я могу разорвать любого человека, я жажду мести. О, этого дурачка с его ранимой душой предали друзья, и он теперь Вам жалуется, что его «шагание по головам» теперь обратилось против него, что он получил за все по заслугам. Не сказал еще? Значит, я рано вступил в игру, но да мы не об этом, доктор, правда? Но скажет, он обязательно это скажет. Я же собираюсь Вам рассказать о том, о чем не расскажет этот маленький мальчик. Обо всех его конфликтах, которые происходили с ним, о драках, в которых этот хлюпик одержал победу только благодарю зверю внутри, который вовремя проснулся.
Доктор сглотнул и не без опаски произнес:
-Хорошо, Максим, я Вас слушаю. Слушаю зверя, который сейчас собирается мне вещать обо всех конфликтах.
-Супер, мне начинает это нравиться. Вы меня хотя бы слушаете, а этот мальчишка шестнадцатилетний даже не уделяет внимания, боится меня и бежит от меня, как будто это его спасет. Но он так умно говорит, разглагольствует об основах бытия и мысли, словоблудничает о предательстве и счастье, но не понимает одного, самого главного аспекта зверя. Он не понимает, что я – это он. Я – оборотная сторона его медали, второе лицо двуликого Януса. И бежать от меня бессмысленно, потому что куда бы он ни скрылся, куда бы ни ушел, я всегда буду рядом, я буду его второй сущностью, которая думает о мести. Говорят, что в человеке часто могут встречаться святость и непристойность, пощада и месть, гений и злодейство. Так вот, кто-то задумывается, доктор, а почему так? Этот мальчик задумался и набрел на меня, на вторую сущность. Все потому, что каждый человек – это не единичный духовный морок внутри тела, каждый человек – это сборище маленьких отрывков душ, маленьких записей судьбы, которые собираются воедино и вселяются в какое-то тело. Так и с ним, я всего лишь один из его пороков, некая противоположность, дремлющая в глубине океана. Так что Вы ему потом сообщите, что бежать и искать от меня спасения в глубинах любви – бесполезно, скажите ему эти слова как приговор. Чтобы он не очень и радовался тому, что я засыпаю… Я его не оставлю, вытесню и займу его место. Так и закончится его раздвоение личности – было и нет!
-Вы должны были рассказать что-то о конфликтах, которые у Вас были…
-Ах да. Но забудьте о конфликтах, забудьте… Они не важны, происходят с каждым постоянно, забудьте о конфликтах, слышите! Этот обычный день… Никакого развития событий, полная нелепица и отторжение мира вокруг, балаган и ад в одном флаконе, райский уголок в недосягаемом для человека месте… Хватит, хватит. Я, кажется, захворал и отойду отдохнуть, общайтесь со своим обходительным мальчиком Максимом, только отстаньте от меня, пожалуйста, отстаньте!..
Крик зверя пронесся по всему кабинету, утопая в звуконепроницаемых стенах, как пуля застревает в теле человека, принося ему невероятные мучения. Максим утомленно закрыл глаза и упал на пол, лишаясь последних сил. Кажется, что Холодов резко свалился в обморок, но через пару секунд Максим, потирая виски, поднялся и посмотрел ясным взглядом, молча задавая вопрос о звере. Психолог мрачно кивнул головой.
-Сейчас я расскажу, доктор, что было со мной пару дней назад, и почему я пришел к Вам снова… 

Глава 3

-Максим, вот ты… Не против, что я так сразу на «ты»? – испуганно спросил психолог, заглядывая с глубокие и усталые глаза подростка. Круги под его глазами указывали на недосып, сам он еле держался на ногах и, обессилев, упал в кресло, тихо выдохнув воздух, который бродил по его легким. Доктор заварил ему кофе, подождал, пока Холодов осушит всю двухсотмиллилитровую чашку и поставит её на стеклянный стол.
Через пять минут в кабинете послышался характерный для такого действия звук. Что-то не очень тяжелое коснулось миниатюрного стеклянного столика, отзвуком пролетая по стенам кабинета, рикошетя от упругих стен и ударяя по ушам двух мужчин.
-Да, спасибо огромное. Ничего, что на «ты», я привык. Меня все называют Максимом, Холодовым, а Максим Борисович… Что-то новое. Так что я только «за», тем более что привычка выработана и снова прививать себе что-то не нужно. А Вы знаете, как я этому рад?
Холодов взглянул в глаза психолога, и доктор увидел в них бездну страха и горя, которые гложили его на протяжении нескольких дней. Прошло три дня с их последней встречи, а он так сильно изменился. В прошлый раз перед ним сидел чуть обезумевший подросток, сейчас же он видит перед собой измотанного и уставшего молодого человека, обросшего трехдневной щетиной, который еле-еле ворочает языком, которому каждое слово непросто дается. Но Максим говорил и говорил… Очень долго.
-Мои одноклассники часто сквозь зубы шипели одну и ту же фразу. Честно говоря, эту фразу я слышал практически ежедневно, когда после очередного урока вся наша недружная компания собиралась в коридоре около какого-нибудь кабинета и начинала со скоростью света вываливать все грязное свое грязное белье на других, расписывая все трудности их жизни. Так происходило всегда, так было у нас заведено – никогда ни одна перемена не обходилась без этого. Не далее, как вчера с унылым и понурым видом в наш класс зашел Серый, склонив голову и уставившись на узор клетчатого линолеума. А через сорок пять минут после того, как прозвенел первый звонок, он очень быстро и эмоционально высказывал нам всю подноготную его жизни. Там и промелькнула уже обыкновенная и привычная, даже порядком надоевшая нам всем фраза, которая, однако, не теряла своей актуальности на протяжении нескольких лет.
-Стоп, о чем ты сейчас говоришь? – остановил его доктор, чиркая что-то в своем привычном ежедневнике. Да, на этот раз он зарекся брать маленькие блокнотики и перешел на нечто большее, а именно на свой кожаный ежедневник для особо важных и непонятных, интересных и пугающих случаев.
-Я рассказываю о том, что меня тревожит. Ну как, тревожит. Оно мне спать не дает, зверь бодрствует, а я уже не могу так же, как он отойти в сторонку и, облизываясь, смотреть на его вирши. Так вот, вернемся к моей истории. Знаете, доктор, что он, Сергей, тогда сказал? «Меня не понимают родители, вот что за чушь», - кричал он на весь коридор, а все лишь довольно кивали с лицами уже бывалых знатоков, которые сами побывали в таких ситуациях, а теперь лишь удрученно сетуют на это. Я тоже кивал. Говорил, что знаю, что это такое – непонимание родителей. Но на самом деле не знал, не ведал – как это нужно чувствовать себя, когда тебя не понимают родители? Мои меня всегда понимали. Наверное, потому что я был примерным мальчиком, приходившим из школы без опозданий и не прячущимся за гаражами, судорожно доставая из с трудом добытой пачки сигарет очередной тошнотворный, но притягательный цилиндр. Я не дымил за пределами школы, не бухал, шатаясь по квартирам одноклассников, и даже не нюхал табак, на который подсела большая часть класса. Но я часто ссорился с родителями – не по причине того, что эти взрослые люди меня не понимали, нет! Просто у нас была врожденная непереносимость. Без них очень плохо, поверьте, доктор! Но с ними еще хуже. А в классе меня все принимали таким, какой я есть, хоть я и часто попадал в склоки и драки. Не пью – значит, не пью. Не курю – значит, не курю. Все очень просто. Но постоянно я страдал.
-Страдал от чего? – качая головой, спросил психолог, сочувствуя этому еще ребенку, который слишком рано начал разбираться в жизни. Нет бы, ему спокойно проводить время на улице, гоняя по школьной площадке мяч, сидеть и играть в компьютерные игры, читать какую-нибудь детскую литературу и просто радоваться жизни. Нет, этого мало. Он слишком рано остался один и начал искать занятия. И нашел себя в том, что принялся переосмыслять жизнь и думать о том, как и почему живут.
Максим собрался с силами, которые только у него остались (благо, кофий немного привел его в мысли в порядок, разложил их по полочкам) и сдавленным голосом продолжил свой рассказ.
-Страдал от одиночества. Потому что все мои «друзья» собирались тоскливыми и дождливыми осенними вечерами, пряча под своими куртками бутылки и внимательно озираясь по сторонам, отправлялись к кому-нибудь на квартиру, где сближались. Они болтали о чем-то своем, веселились и так далее. А я сидел дома, водя ручкой по бумаге, и думал, что снова остался один. Но вскоре я научился заменять все это одиночество. Я нашел себе того самого неизвестного друга, который, в конце концов, меня предал, бросил вниз по наклонной, наблюдая и насмехаясь над тем, как низко я падаю. Потому что страдаю один. Но тогда я даже и не думал о страдании, тем более слова так сильно подействовали на меня, и я осознал, что не одинок, я просто одиночка-волк. Который нашел себе товарища по стае. Неожиданно, но обрел товарища и спутника. Теперь, доктор, я думаю, что Вы прекрасно понимаете, как беззаботно я себя чувствовал. Я понял, что есть в этом мире второй такой, как я. Такой же по настрою и мыслям. Я просто не мог остаться один.
-Но… Максим, ты все же остался один. Так ведь? – как можно аккуратнее и мягче произнес психолог, чтобы не задеть чувства Холодова.
А тот как будто и не слышал, он только воспринимал слова, как звуки, выходящие изо рта человека, но не оценивал их значения. Так уж получилось в этот раз, что он надолго замолкал, размышляя о чем-то своем, а потом рассказывал дальше. Сейчас же он, встряхнув своей головой, поднял глаза на доктора и, улыбнувшись в первый раз за этот прием, заявил:
-Помните, я говорил про маленькие рассказики, которые часто сочиняю у себя в голове от безысходности, потому что не знаю, куда девать весь тот негатив, что иногда накопляется внутри? А я вчера после всего самого плохого, точнее, как вчера – то, о чем я Вам уже рассказываю, как три приема подряд, произошло неделю назад. Но я написал маленький рассказик только вчера, хотите я его Вам прочитаю? Но это только, если Вам это интересно. Сами понимаете, я не обязан грузить Вас своими проблемами, хоть и пришел ради этого…
Максим запнулся, но психолог быстро пришел на помощь:
-Конечно, читайте. Он, этот рассказ, у Вас с собой? Так принимайтесь за чтение, я весь во внимании. Только, пожалуйста, читай медленнее, я хочу записать то, что ты мне расскажешь. Все же буду обращаться на «Вы», Максим, это как-то лучше…
Холодов достал из кармана смятый листок альбомного формата и, развернув, начал читать первое свое творение, начертанное на обычной бумаге. Он долго готовился, хрипел от волнения, но, в конце концов, его голос разрезал напряженную тишину кабинета, и психолог, успокоившись, принял конспектировать каждое его слово.
-Последнее время эти два слова «Спокойной ночи» стали для меня олицетворением небывалого, неземного спокойствия и безмятежности. Вся эта неделя, а точнее последние пять дней, представлялись мне, как какая-то злостная шутка, глумление над моей обыденной жизнью. Я настолько не привык к такому стремительному развитию событий, что даже и не мог предполагать, насколько эти тянущиеся, как жвачка дни станут для меня болезненными и шаткими. Они словно мост в непонятную даль, который держится на порванном тросе и грозится рассыпаться на мелкие части, погребить меня под своими тяжелыми досками. И с каждый днем, с каждой секундой я иду, чувствуя, как что-то подо мной расшатывается, пугая своим загробным скрипом. Но мне приходится продвигаться дальше, потому что я понимаю, что промедление на этом мосту подобно смерти, стоит мне только остановиться, как он обрушится вниз, в водопад событий, и все это завалит меня по горло, и мне останется лишь беспомощно глотать воздух, не имея возможности пошевелиться. Промедление подобно смерти – эта фраза всегда была верна. Мы не можем вернуться назад и что-то изменить. Порой мы живем в иллюзиях, представляем себе идеального партнера, идеальных друзей, которые с радостью тебе помогут и спасут в каких-либо ситуациях, потому что люди любят строить замки из песка, а потом со слезами смотреть на то, как чья-то нога разрушает огромный дворец мечты, в который ты верил и на который надеялся. Так и получилось, что мне самому пришлось жить в дремучем лесу иллюзий. А этот мост стал олицетворением перехода и отказа от этого самого обмана зрения, снова и снова причиняющего мне необыкновенную боль, которая ударяет меня прямо в сердце и выбивает из колеи событий сего месяца. Именно поэтому мне так страшно идти по нему – мы негодуем и боимся, когда наши планы рушатся, когда что-то идет не так, как мы хотим. И, отступив от первоначальной идеи, очень сложно уйти в другой мир – в мир реальности, который жесток своими мыслями, своими поступками. Но который правдив и человечен – каждый в этом мире борется за самого себя, выгрызает свою победу и знает, что такое дружба, что такое преданность, что такое верность и честность. Этот мир воспитывает в нас ту самую необыкновенную свободу и совесть, которая хладнокровно диктует нам правила, по которым следует жить. И только в таком мире ты учишься различать ложь и лесть среди обломков слащавых и притворных чувств, среди манипуляций твоим сознанием – только здесь ты начинаешь осознавать, что все твои иллюзии – это крах твоего положения. То, что ты себе настроил в своей голове – смех сквозь слезы. Все в этом мире держат тебя за руку не для того, чтобы помочь, а для того, чтобы заставить тебя остановиться, заставить промедлить, а потом самим вырваться вперед. Но твой иллюзорный мир говорит, что это – это просьба о помощи и сострадания, сочувствия к ближнему. Твое сознание отказывается принимать жестокую реальность, и лишь когда ты получаешь по голове обломком арматуры, начинаешь понимать, что не все так просто.
Максим снова остановился и откашлялся. По его лицу было заметно, что каждое слово причиняет ему невыносимую боль, словно все это он переживает еще раз, и еще раз, раз за разом, снова, опять. И это было самым страшным, что он только мог пережить. Но он, вдохнув и выдохнув пару раз, чтобы успокоиться, решил продолжить свой рассказ.
-Жаль, что мы получаем по голове слишком поздно. Я жил в каком-то непонятном мире, где мои друзья были мне преданы, точнее, это был всего лишь один друг, но мне он заменял десятки людей, он мог помочь мне и вытащить меня из любой проблемы. Но мной просто пользовались. Я вроде бы сделал все самое важное, организовал и разложил все полочкам, а сам оказался не у дел. Надо мной издевались, говорили какие-то смешные вещи в мой адрес… И самое страшное, что это говорил тот самый друг, ради которого я жил. Я и смысл нашел в своей жизни! Друга нашел! Господи, почему именно так? Хотя, да, согласен – мир иллюзий должен был разрушиться рано или поздно, и он разрушился – жаль, что именно таким образом… Но нужно уметь уходить от самолюбивых людей, которые лишь используют тебя для удовлетворения своих амбиций. Этим людям не нужно ничего – они лишь будут искать способ самоутвердиться за твой счет: будут пользоваться твоими связями и возможностями, твоей поддержкой и чисто дружеской помощью. А сами будут якшаться с людьми, которые младше и не сведущи в поиске друзей – их авторитет резко возрастет среди младшего поколения, они встанут на ступень выше, поднимут руки к небу и будут упиваться тем, как другие ласкают их больное самолюбие. Будут упиваться тем, что тщеславие их расправило свои крылья и взмыло до небес, где было отвергнуто и брошено вниз, на землю – переучиваться и задуматься. Но это не те люди, которые что-то изменят в себе – они начнут менять окружение, как только заметят что-то неладное рядом с собой, так было и будет всегда.
Снова тишина. Он не мог сказать все разом, ему требовалось сначала усмирить всю подступающую боль в своем сердце, успокоиться внутренне, и лишь потом продолжать. А тот, кто думает, что сделать это легко – в корне ошибается, потому что пережить пережитое всегда сложнее, чем ступать в новое будущее.
-К сожалению, таких людей очень много – они кажутся тебе лучшими друзьями, товарищами по жизни, а, в конце концов, кидают тебя, потому что получили от тебя все, что только было им нужно. Все, ради чего они помогали строить тебе замок иллюзии, примешивая туда эфир, пьянящий и одурманивающий тебя.  Мне всегда хотелось сказать об этом. Прости меня, мой читатель, что я снова выплескиваю на тебя весь этот груз своих авторских эмоций – я хочу, чтобы об этом знали многие, чтобы ты сам не попался на эту удочку. Слова «Спокойной ночи» вселяют в меня некоторое успокоение и безмятежность. Моя мама гладит меня по голове перед сном, а я лишь отбрыкиваюсь и не переношу таких нежностей. Хотя понимаю, что она одна, кому можно верить.
Максим закончил, складывая листочек пополам, а потом еще пополам. Он кинул его на стол и уставшим обессиленным голосом прошептал:
-Забирайте. Мне он не нужен. Хочу забыть это снова. Не могу пережить заново, потому что нужно забыть. Я стирал старые сны и рассказы, пришло время и для этого. Но если Вы хотите оставить его, доктор, то забирайте. А если не хотите, то сожгите прямо сейчас. Хотя нет… Нет, сожгите его! Да, точно! Прямо сейчас и прямо здесь! У Вас есть зажигалка? Я-то не курю, вот в чем проблема, доктор.
Психолог достал из кармана зажигалку, поставил на стол маленькую вазочку и, чиркая зажигалкой, поднес к ней листок засаленной бумаги. Бумага мигом вспыхнула ярким пламенем и упала в вазу, а Холодов наблюдал, как горит творение его прошлого вечера. Разве только вечера? Нет, в этом маленьком листочке были заключены последние его пять дней, которые он хотел сжечь и забыть.
«Слава Богу», - подумал психолог. Диктофон, как у каждого порядочного врача, у него был всегда включен на приемах пациентов. Доктор, конечно, не успел записать всю историю, но диктофон без сомнения запечатлел все вплоть до колебаний голоса Максима и его длинных пауз. На то он и чудо техники, что может делать абсолютно все, что только не может делать человек.
-А теперь доктор, я буду говорить обычными словами, которыми я всегда говорил. Это было некое лирическое отступление, погружение в мое вчерашнее пятидневное сознание. Вернемся к тому, о чем я Вам давно хотел сказать. Меня, знаете ли, предали. И очень жестоко. Я сделал все, что только было в моих силах – я помогал ему, моему другу.
-У Вашего друга есть имя? – впервые поинтересовался психолог.
-Да, естественно, имя у него есть. Но зачем его говорить? Незачем. Так вот, я сделал все возможное для него, помог ему выкарабкаться из плохой ситуации, словом, - человек, у которого никогда не было друзей, решил зарекомендовать себя с лучшей стороны. Потом я прознал про математические игры, точнее турниры по математике. Сам я неплохо в этом ориентируюсь, мой друг тоже. Мы набрали команду, я вложил в неё все силы, пропадал в школе до самой ночи, крадясь домой за полночь, избегая разных вороватых гопников, которые смело разгуливали по району. А они меня предали. Смеялись надо мной, издевались, а потом и вовсе забыли – перестали здороваться. Знаете, какое объяснение я услышал от своего друга, который остановил меня, чтобы заявить о причинах их решения. Они нашли более умного устроителя, который сделает все быстрее и лучше, чем я! И ладно, что они с ним почти незнакомы, и что он им не друг и даже не приятель со двора! Они променяли какого-то мало знакомого человека  на меня, на своего друга! А вот и начали игнорировать. Это предательство. Сделав все самое лучшее для них, они ушли. А главное, что ушел и этот самый хороший новый друг.
-Но… В этом нет ничего необычного. Им нужен интеллектуальный рост, и они нашли того, кто может им устроить и ускорить этот интеллектуальный рост. Это не предательство. А уже рабочие, так сказать, деловые отношения.
-Да, но он, как близкий друг, даже не сказал мне об этом, просто бросил и отправил в игнор. Вот все.  Это предательство, нож в мою спину. Разве я это заслужил? Только пожелал открыться, обрести себе новую компания, даже первых друзей за шестнадцать лет, а получил такую вот западню ради какого-то дела, вместо обещанной долгой и хорошей дружбы. Я предан. Я это осознал.
-Что же Вы собираетесь делать дальше? – с испугом спросил доктор.
-Я? А я уже сделал. Помните, что говорил про девушку и про то, что я все-таки рассказал ей про свою фосфорную ядовитую маску, про своего второго зверя внутри? Так вот, это произошло в тот же день. Я был весь на взводе. Меня предали, кровь закипала и грозилась вылиться, просто одна артерия бы прорвалась сквозь кожу и заискрила бы живительной жидкостью благородного красного цвета. Как это было бы прекрасно! Но я тогда только думал об этом, ничего такого, естественно, не предпринимал. И я тогда отправился к ней. К девушке. Её имя я могу сказать. Хотя, зачем Вам это нужно? Пусть… Это имя будет Катя. Кодовое имя – Катя. Просто в переводе с греческого это означает «чистая» и «непорочная». А она действительно такая. Такая правильная, как и я. Только я – зверь, а она маленькая бедненькая овечка, почему-то попавшая в мою ловушку.
На слове «ловушка» Максим попытался изобразить что-то вроде огромного капкана, который сжимает человека и ломает его под хруст собственного позвоночника. Надо сказать, что у него это получилось просто отлично – доктор даже задрожал немного, вжимаясь в кресло. А Холодов даже этого не заметил, как и не замечал некоторые слова, отпущенные психологом в его сторону. Он продолжал дальше.
-Я пришел к ней. И снял маску. Рассказал обо всем: о предательстве, о породах людей, о фосфорной маске. И еще рассказал историю про «шагающего по головам». Знаете, что она сказала? Сказала, что мне пора лечиться, представляете? Зверя, значит, не существует, это лишь плод моего воображения, который я сам себе создал в голове и не хочу с ним прощаться, потому что так легче объяснять свои поступки. Понимаете-де, можно легко сказать, что причина всему – врожденные пороки, всеобъемлющая ненависть и тот самый зверь внутри. Назвала меня сумасшедшим и выставила из квартиры. «Отношения закончены», - прокричала она тогда, захлопывая дверь. Вот и все доктор, вот и конец моей истории.
Максим склонил голову вниз и пожал плечами. Рассказав все, он заново это пережил, но теперь почему-то не сожалел о произошедшем. Психологу даже показалось, что Холодов опустил голову специально, чтобы доктор не видел его лица, искаженного гримасой боли или наоборот радости.
Максим поднял голову и улыбнулся. Его глаза сверкали. Но не от набегающих слез.
-Вы что-то придумали! – щелкнул пальцами психолог.
-Да, доктор, я надумал одну очень интересную партийку, которую скоро смогу разыграть. Стоит только немного подготовиться и скрепиться решением. Если Вам так угодно, то можно выразиться более литературнее – мне нужно поразмышлять и взять благословение.
-Благословение? Неужели Вы снова поверили в Бога или это просто метафора? – осведомился доктор, снова принявшийся что-то писать в своем толстом синем ежедневнике.
-Да нет, в церковь за благословением священника я не сунусь. Разучился этому верить. Я же по пари Паскаля живу, так что у меня все уже решено. Это просто метафора. Благословение – метафора. А я его получу легко, стоит лишь немного разыграть свое представление перед несколькими людьми.
Максим удовлетворенно прикусил губу и воскликнул от радости.
-Ну, разве я не гениален! Спасибо Вам, доктор. Ничего говорить Вам не буду, обо всем узнаете позже.
Он встал с кресла, отряхнулся и отправился к двери.
-Узнаю? Но откуда? Вы мне расскажите? – крикнул напоследок доктор, даже не надеясь на то, что Максим ему ответит. Однако Холодов вдруг пришел в себя, даже можно сказать проснулся ото сна и уверенно сказал, повернув голову в сторону психолога.
-О таких вещах, доктор, не молчат. Вы узнаете все даже быстрее, чем от меня, я Вам даже рассказать так подробно не смогу, как они расскажут. Кто такие «они»? Узнаете позже, а мне пора. Прошу извинить, но… Нужно откланяться.
Холодов вышел, хлопнув дверью, оставив психолога в полном недоумении. «Что мог задумать этот зверь внутри него?» - думал доктор, размешивая сахар в чашке кофе. Но вскоре об этом забыл, переключившись на дело другого пациента.
А Максим уверенно шагал дому своей девушки. Бывшей девушки. Он просчитал все до секунды, проговорил в уме то, что будет говорить. Купил в аптеке лезвие и теперь, улыбаясь, шел по улице. Он радовался. Все самое интересное еще не началось. Самое важное – впереди.

Глава 4
Потребовалось всего-то около пяти минут, чтобы подождать, пока входная дверь в подъезд откроется. Максим осторожно протиснулся в маленькую щелочку закрывающейся двери и, как быстрый волк побежал на третий этаж.
«Катя» жила в квартире тридцать шесть. Через сорок секунд он уже был наверху. Еще у психолога Холодов продумал точнейший план действий, которому никто не должен был помешать. И не помешает, потому что Максим сейчас сам разыграет свою драму, свою трагедию на лестничной клетке одного из подъездов в Железнодорожном районе города Новосибирска.
Требовалось всего лишь немного смелости, чтобы позвонить в дверь своей бывшей девушки. Холодов с минуту стоял, раздумывая, что все можно изменить, но нужно ли что-то менять? Кому он теперь нужен, разве что только не себе? Но зачем жить только для одного себя, чтобы просто получать удовольствие? Проматывать жизнь впустую?
Нет, каждому человеку на Земле нужен второй такой, ради которого можно было бы радостно вставать по утрам, прибегать в школу или на работу, с трудом проводя многочасовой день в душном кабинете, чтобы вечером соединить свои пути с тем, ради которого ты живешь.
Но у Холодова такого человека не было. Уже пять дней назад он потерял двоих. Друга и девушку. Теперь пришла пора расплатиться за все. Жить незачем. Но нельзя просто так решить, что жить-то уже не нужно. Грех не оставить какой-нибудь рассказик или монолог. Предсмертную записку потомкам и друзьям.
«Будь, что будет!» - подумал Максим и со всей решительностью нажал на звонок, находившийся около железной двери в квартиру. За дверью послышался женский крик «Иду!», кто-то зашуршал халатом, а потом неслышно прильнул к дверному глазку, пытаясь узнать того, кто стоял по ту сторону двери.
-Максим… Это…. Ты? – удивился женский голос, не решаясь сразу открыть дверь.
-Да, это я! Слушай, может, впустишь? – спросил он, все же еще надеясь, что его плану не дано сбыться.
Но голос за дверью со всей твердостью и крепостью заявил:
-Все кончено, Холодов, все кончено. Хватит. Ты сошел с ума. Тебе лечиться надо!
-Я так и знал… Послушай меня, не отходи далеко. Я хочу с тобой поговорить, пусть и я больше не увижу тебя…
-О чем ты говоришь? Больше не увидишь меня?
-Ага, именно так. Заткнись и слушай. Мое последнее желание. Я всегда был одинок и потерян. Но тут совершенно случайно я встретил тебя. Ты знаешь, это было нечто. Я никогда не влюблялся – не в кого. Все такие позерные, красивенькие, со своими замашками на гениальность и господство над миром. Это лишь показуха, все это трата время впустую, чтобы казаться кем-то более значимым и высоким по статусу. Но бывает, что слушая таких людей: их нелепые разговоры о быстротечности жизни, обсуждение глянцевых журналов – осознаешь, что это все неправда. Они вроде везде есть, эти люди, из неоткуда возникают перед глазами в любой ситуации. Но тут ты понимаешь, что все их слова – это лишь личина, прикрытие для своих слабостей. А что за этими заумными фразочками и предложениями? Пустота, ничего! Ковырнешь чуть глубже, а сам вместо сундуков познаний и мудрости вытираешь пальцем многовековую пыль. И понимаешь, что король-то голый! Что нет ничего умного в их словах, нет пережитого опыта, есть лишь отрывки знаний, вычитанные из модных обозревателей и подсмотренные из пластмассового ящика. Ничего. Пустота. Абсолютный ноль.
-И… что? Что ты хочешь этим сказать? – проговорила девушка сквозь дверь.
Холодов улыбнулся и подумал, что эту улыбку она через глазок не увидит. А жаль, что не увидит. Но план его шел четко и ясно, как Максим и задумал. Помедлив, чтобы разжечь подступающий интерес, он продолжил свой монолог.
-А то, что ты-то сама не такая. Не гонишься ты за стандартами общества, ты сама по себе. И царь, и раб, и дьявол, и Бог – все в одном лице! Вот, что мне очень в тебе понравилось. Но… Ты меня-то сумасшедшим считаешь. Наверное, безразличным и равнодушным ко всему, что мне говорят. Хоть жалуйся, хоть плачься в жилетку, а я не среагирую, так и останусь стоять истуканом около человека, даже не обняв его по-дружески. Холодный я, черствый! Как бы ни так! Ошибочка вышла. Я не такой, каким кажусь. Я тоже человек, только вот вы все этого не понимаете. Я зрю в корень, рассматриваю самую суть вещей, их настоящее обличие, а не маску на лице, а вы… И ты тоже! Ты смотришь на то, как я выгляжу и что я говорю, но посмотреть вглубь, осознать то, что я сам запутался и нуждаюсь в помощи… Этого ты не можешь сделать. И поэтому считаешь, что я сумасшедший!
-А разве ты не сумасшедший? Ты говорил мне про какого-то зверя, про прыжок из окна… Разве нормальный и вменяемый человек такое сделает? – ужаснулась девушка, пытаясь оправдаться перед Холодовым. Её голос дрожал, она судорожно набирала номер Миши, того самого друга Максима, а когда тот взял трубку, еле слышно прошептала, чтобы он приезжал к ней быстрее, вкратце разъяснив ситуацию.
-Мы все ненормальные! Только подумай, что в этом мире нет совершенно нормального человека! Кто такой нормальный и что такое нормальность в общем?! Неизвестно! Может быть, те люди, которые сидят в обшарпанных комнатах и представляются Наполеонами и Петрами Первыми и есть нормальные? Вдруг те самые психи на самом деле нормальные, а мы – съехавшие с катушек идиоты, которые своим количеством давят на людей вменяемых! Откуда тебе известна правда? Да её никто не знает!
-Но… Ты вообще понимаешь, что ты сейчас говоришь?.. Нормальные, ненормальные… Это общность, случай общий, но никак не про тебя! Ты же у нас особенный, со своим ручным зверьком внутри! – прокричала девушка, которой уже надоело выслушивать, как он жалуется на свои сдвиги.
-Не ручным зверьком… Зверь. Постоянный недремлющий зверь, который становится частью меня. Он прорывает плоть и забирается внутрь. Кажется, что он уже выигрывает. Ни спать, ни есть… Ничего. Не могу. Зверь рядом. Дышит мне в затылок и соблазняет. На самоубийство. Коварный змий. Не бывать этому, не бывать. А может все-таки?  Нет, не бывать. Совладать. Со зверем нужно совладать. Сдержать его и победить. А смогу ли я, а? Смогу ли? Зверь… Нет, все это довольно-таки странно, ты не находишь? Я вот нахожу, и мне становится неимоверно страшно. Как будто кто-то вырывается из тебя, высовывается на свет, но щурится от неожиданного солнечного сияния и убегает снова внутрь. Но все больше привыкает к свету и все больше времени проводит на поверхности.
-Слушай, ты что действительно думаешь, что все твое раздвоение личности и сумасшествие, а ты и вправду ненормальный, это безумная романтика? Вот, смотрите, я такой! Что может быть лучше такого схождения с ума? Да это все страшно! Страшно, Максим, страшно! Никакая это не романтика. Тебе, наверное, представляются мягкие стены в палатах для особо буйных, добрые медсестры и врачи? Значит, ты пересмотрел зарубежного кино. Это у них там все обустроено, все прекрасно… А как здесь? Стены с потрескавшейся штукатуркой, покрашенные в грязно-зеленый цвет, да еще и неровно, потолки с разводами и огромными трещинами, такими, что, кажется, он сейчас обрушится, и ты окажешься погребенным под грудой камней… Вот она суровая действительность! А ты себе представил невесть что! Привыкай!
-Ты меня рассмешила, правда… Нет, я ничего себе не представлял. Но я точно знаю, что во мне зверь. Хочешь, я тебе это докажу?
Максим прохрипел эти слова, выжимая из себя всю злость, которую только в себе нашел. И у него неплохо получилось, грозный рык пронесся по лестничной площадке и прошел сквозь дверь Катиной квартиры.
Девушка невольно вздрогнула, но понимая, что Холодов не в себе не обратила на это должного внимания.
-Да делай ты, что хочешь! Только я мнения своего не изменю.
-Катя, если бы ты любила меня…Ты бы меня приняла таким, какой я есть на самом деле. С моими замашками, привычками и сумасшедшими мыслями. Я думал, что ты меня примешь, и мы будем вместе. Но что я получил? Ничего. Я расскажу тебе маленькую историю про борьбу. Можно начать?
Максим выждал тридцать секунд и, убедившись, что она не возражает, начал свой новый рассказ. Это был один из тех рассказиков, которые он складывал в своей голове. Катя была вторым человеком после психолога, который услышал все его мысли.
-«Тьма опустилась на ненавидимый прокуратором Ершалаим» - именно так можно было озаглавить вчерашнюю погоду. С двух часов дня небо затянуло огромной пеленой черных, беспроглядно – темных туч, которые закрывали Новосибирск от лучей золотого солнца, что светило жителям с восьми утра. Резко пошел дождь, обдавая засохшую от жары землю благодатной влагой. Влажность воздуха превышала восемьдесят процентов – дышать невозможно, на улице двадцать с плюсом, а дождь был теплый и совсем не охлаждал уставших горожан, а лишь нагревал их и так горящие мысли, закипал каплями в их головах. Я пришел домой и своим ключом открыл дверь. Со всей растительности на моем лице стекала вода: мои усы можно было отжимать, волосы прилипли к голове. Мой рот искривился в презрительной ухмылке, а глаза удивлено воззрились на отражение неизвестного мужчины в зеркале. Передо мной стоял взъерошенный парень лет тридцати в промокшем насквозь коричневом пальто, с которого текла вода. И этот человек смотрел на меня из зеркала, он был мучительно похож на меня, но что-то в нем отталкивало – излишне думающее выражение лица, которое висело уже пару дней. Все эти дни я задумывался о власти. Да, да, об этой продажной власти.
Максим засмеялся, словно хотел разрядить обстановку.
-Мои старшие коллеги шутливо выгоняли меня из кабинета, когда обсуждали очередной пассаж про наше руководство. Сами они было решительно против него и не хотели вовлекать меня, младшего сотрудника, пришедшего в компанию, во взрослые политические игрища. Администрация требовала хлеба и зрелищ – они же бунтовали и были в оппозиции, высказывая им все, что только думали. Их поддерживали, но скрывали это стремление – боялись власти непомерно. Я настолько привык к своим коллегам, к своим учителям, что сам со своими друзьями пытался противостоять махине власти, хотя получалось это у меня плохо. Руководители постоянно уходили от ответа, тешили меня высокими должностями и премиями, помогали мне, что я бездумно закрывал глаза на то, против чего собирался бороться. Власть была глупа – они хотели объять необъятное, забрать неотдаваемое – они мечтали достичь высоты, и на этом пути их встречала оппозиция, которая рушила их планы. Постепенно к опозиционнерам присоединялась и молодая элита компании – люди, которые сами не желали мириться с сегодняшними порядками. Борьба – это такое слово, которое ворошит в моем сердце страницы силы. Мы шутливо называли своих любимых менеджеров - Юрия Игоревича и  Ореста Витальевича – Мининым и Пожарским, нас – народным ополчением, а нашу власть – польской интервенцией. И прокатывало, как-то разряжало и так слишком заряженную обстановку, царившую на нашем предприятии уже как год. Борьба была моей первоочередной целью – когда я приходил на работу, я постоянно натыкался глазами на руководство – оно подходило к молодым, еще не сведущим, сотрудникам и помогало, интересовалось положением дел, даже хвалило за успешную и результативную работу, а за гримасой радости было истинное лицо. И мы продолжали бороться. Наши наставники выходили выжатыми и полными невысказанных мыслей их кабинета директора компании, собирались в чьем-нибудь кабинете, выгоняли нас «покурить», пока обсуждали очередное положение дел. А мы, молодое поколение, в курилке обсуждали, что делать со сложившейся ситуацией. И боролись, боролись за место для каждого… «Тьма опустилась на ненавидимый прокуратором Ершалаим» - именно так можно было озаглавить вчерашнюю погоду. Резко пошел дождь, обдавая засохшую от жары землю благодатной влагой. Мой рот искривился в презрительной ухмылке, а глаза удивлено воззрились на отражение неизвестного мужчины в зеркале. Передо мной стоял взъерошенный парень лет тридцати в промокшем насквозь коричневом пальто, с которого текла вода. И этот человек смотрел на меня из зеркала, он был мучительно похож на меня, но что-то в нем привлекало меня. Да, выражение лица. Улыбнувшись, оно словно говорило мне – ты прав, бороться мы не устанем никогда…
Холодов, кашляя, закончил свой рассказ. В его кармане лежало лезвие, уже открытое лезвие, которое всего лишь нужно было достать.
-Это… ты написал? – поинтересовалась Катя с ужасом.
-Ага, я.  А что, интересно, что ли? Не обращай внимания на мысли и бредни сумасшедшего! Я обещал тебе кое-что доказать. Я сильный, веришь?
-Сильный?.. А что, верю.
Максим залился звонким смехом.
-По голосу слышу, что не веришь. А я возьму и докажу.
Он достал из своего кармана лезвие и приставил к вене на запястье. Всего лишь провести по руке, будет совсем не больно. Наверное… Но один миг ничего не изменит. Катя прекрасно видела, какая картина разыгрывается перед её дверью. Холодов уже занес руку с лезвием, как вдруг открылся лифт и из него вывалился Миша. Заметив лезвие, он со всей силы ударил Максима по лицу. То  замертво свалился, разжав руку. Металлический звон пронесся по всему этажу.
Через минуту залязгали дверные замки, и из квартиры выбежала Катя. Холодов лежал в полуобморочном состоянии, слыша только некоторые фразы из потока разговора.
-Что он хотел?
-Пришел, начал нести какую-то хрень про меня, про своего непонятного зверя…
-Это на него очень похоже…
-А я его не прогнала, мало ли что он мог натворить потом!
-Надо его щас в больницу, пусть его там осмотрят. Он тут уже на полном серьезе вены себе резать собрался, это непорядок! Я от тебя позвоню, окей?
Послышались шаги, и чей-то силуэт скрылся в дверях. Катя, склонившись на Холодовым, тихо прошептала:
-Может ты и прав, я должна была принимать тебя таким, какой ты есть. Но это сложно осознавать, что твой парень – псих…
Больше он ничего не помнил. Сразу после этого он впал в беспамятство, много бредил, говорил что-то несуразное про свое раздвоение личности. Он очнулся лишь на вторые сутки, а Катя и Миша все время сидели в больнице, ожидая, пока Максим придет в себя.

Глава 5

Очнувшись, Холодов увидел перед собой Катю, которая сидела, прижав свои руки к лицу. Услышав шорох одеяла на его кровати, она вмиг убрала руки от мокрых глаз, и широко ему улыбнулась:
-Привет… Все нормально?
Но у Максима все было ненормально. Зверь постепенно занимал его место, место настоящего Холодова. За эти два дня он настолько ослабел, что больше не мог держаться в узде своего собственного «я». Откашлявшись, он встал с постели и начал собираться.
-Пойдем в кафе. Нам нужно поговорить.
Проскользнув мимо санитаров, они выбежали из корпуса и направились в ближайшее кафе, которое находилось в пяти минутах ходьбы.
Усевшись за столик, Катя начала говорить первой.
-Ты был прав, Максим, бесконечно прав. Вся эта ерунда… Это лишь твои мысли, но я до сих пор люблю тебя. Мы и не расставались с тобой, просто поссорились и разбежались. Давай будем думать так…
Максим устало вздохнул и достал из кармана пачку сигарет. Хотя он и не курил, но всегда пару сигарет носил с собой. Чтобы не выбиваться из коллектива, ведь перекур – это тоже маленькая дружбы. Маленькое сближение с человеком.
-Нам нужно расстаться, - мрачно проговорил Холодов, доставая из новой пачки приятно пахнущую табаком сигарету, и через несколько секунд закурил, вдыхая тошнотворный аромат.
Катя попыталась сохранить невозмутимость, хотя кисти её рук, державшие чашку горячего латте, задрожали, но она, эта гордая девушка, только что признавшаяся ему еще раз в своей любви, неторопливо поднесла чашку к губам и отпила немного обжигающего напитка, щекотавшего её нос своим притягательным запахом. А Максим уже докуривал вторую сигарету и ждал, когда она что-нибудь ему скажет. Холодову вдруг понравилось курить, это было что-то новое.
-Расстаться… Навсегда? – спросила она, ставя кружку на белое блюдце с эмблемой «Старбакс».
-Нет.
-Ты меня разлюбил? - чуть ли не плача сказала она, уставившись на него. Черные зрачки в голубой оправе жалобно смотрели на Холодова и безмолвно вопрошали о произошедшем. Но он был необычайно холоден. Она только что сказала, что любит его и готова его принять таким, какой он есть. С такими же замашками сумасшедшего. Но он теперь не реагировал, а просто смотрел на неё застывшими глазами.
-Нет. Мы расстанемся ровно на год. Только на один год.
-На год? Но… зачем? – недоуменно заметила она.
А, действительно, зачем? Чтобы снова нагуляться вдоволь? Чтобы развеяться и получить свободу, промотать очередной год своей жизни? Ведь ему-то уже шестнадцать, через год будет семнадцать, пора бы уже влюбляться и проводить время с друзьями и хорошими людьми, а не очень большая, но значительная часть жизни улетит в тартарары, исчезнет, оставшись яркими бликами на потухших фотографиях древности.
-Я так хочу, - осмелившись, сказал Максим, кидая сигарету в пепельницу. Она походила на догорающий американский самолет, подбитый японским летчиком, который летит в огромный океан.
-Но… почему ты этого хочешь? – снова пролепетала она, походив своим поведением на ребенка. Холодова это начало раздражать, и я всеми силами пытался себя сдержать от гнева, выплескивающегося изнутри. Зверь брал свое. Этот подросток, который два дня назад страдал от неразделенной любви и грозился перерезать себе вены, теперь был холодным и черствым, словно это не он проговорил ту речь около её квартиры.
-Не знаю. Наверное, я даже этого не хочу. Так хочет он, - тихо, словно рассказывая страшную тайну, проговорил Максим. Или просто потому, что ему просто надоело кричать на всю кофейню о своих личных проблемах.
-Он? Кто он? Твой отец? – спросила она.
А они встречались пять дней. Всего-то пять дней. Но зато каких пять дней. Это было, наверное, любовью. Вроде как любовью. А вообще, вряд ли любовью. Хотя, Максим был в этом совсем не уверен, потому что не знал толком, что такое любовь. Но то, что он к ней чувствовал, на своем языке мог назвать только любовью. Первая любовь. А сейчас… Ничего. Безразличие к ней. Полное игнорирование.
Он никогда не рассказывал ей о своей семье. Не доводилось. А, точнее, не хотелось. Она, наверное, считала, что у него хорошая семья и заботливые родители. Это, конечно, было так, но врожденная непереносимость играла свою не последнюю роль.
-Нет, он – это маленький уродец внутри меня. Он постоянно повелевает мне что-то делать, что-то решать и изменять в своей жизни, переворачивать и смотреть под другим углом. Я точно уверен, что делаю все это не по своему велению, но он приказывает мне. Это тот самый зверь, о котором я тебе говорил. И сейчас именно он говорит с тобой?
-Что еще за уродец? С тобой все в порядке? Хотя… Ты мне рассказывал про этого зверя, но все же, – заботливо проговорила она, поглаживая меня по голове.
Максим отбрыкнулся и отпрянул от нее, выуживая из пачки еще одну сигарету. Этому его никто не учил. Учил курить.
-Он – это я. Все самое плохое и скверное, что есть у меня – это такой маленький клочок, маленький уродец, постоянно мне досаждающий и достающий меня. И он говорит, что нужно расстаться.
-И ты его слушаешь? Но это же просто зверь, просто зверь! Ты же говорил, что я должна принять тебя таким, какой ты есть! Я принимаю, Максим, принимаю!
-Он – это я, - терпеливо проговорил Холодов, сжимая сигарету все крепче в зубах, - а я себя слушаю. Не надо меня принимать. Я останусь один.
-Может так и надо, - растерянно сказала она, подзывая официанта, - еще чашечку кофе, пожалуйста.
Ну, вот уже и успокоилась. А несла тут всякий бред и беспокоилась насчет его сознания и помешательства. Уже и кофе заказывает, может так она скоро и вернется в ритм жизни. Нужно, чтобы Максим исчез из её мыслей на этот год. Да, так будет лучше.
-Поверь, так будет лучше, - проговорил Холодов свои мысли вслух, словно убеждая и себя самого, что это и впрямь хороший вариант. Он нежно прикоснулся к её руке, и она вздрогнула от такого выпада с его стороны – Максим не отличался излишней нежностью в обращении с ней, хотя хотел ей тогда понравиться. В первый день их знакомства.
-Ты действительно так думаешь? – переспросила она его, сжимая мою руку все крепче и крепче, будто хотела насильно удержать Максима рядом, только чтобы он никуда не убежал.
«Максим, тебе нужно смириться и отдаться в её руки, будь нежнее и ласковее», - подумал он и коснулся её губ, не пытаясь вырваться из её цепей, которые сейчас сковывали его руки. Она сразу обмякла и утонула в его губах, её кисти ослабли, Холодов освободил руки и прижал её поближе к себе, словно скрепляя этим поцелуем пять дней их любви, ставил на ней печать принадлежности.
Но этого оказалось недостаточно. Максиму пришлось поклясться, что ровно через год они встретятся на этом же месте, он буду ждать её за этим столиком в это же время. Она, наверное, слабо ему поверила, потому что слезы выступили у неё на глазах.
-Я обещаю, обещаю. Ты мне веришь? – твердо спросил Максим.
-Ты всегда держишь свое слово, никогда еще не обманывал меня, - легко улыбнувшись, ответила она, пересиливая внутреннюю боль расставания с ним. – Можешь пообещать еще одну вещь?
-Все, что хочешь, - как можно мягче заметил Холодов, решив, что на сегодня хватит этих нежностей, поцелуя явно было достаточно.
-Обещай, что расскажешь мне все, что произойдет с тобой за этот год, ничего не скрывая, как на духу, - тихо сказала она.
Максим задумался.
Сейчас им владел зверь. Настоящий Холодов просыпался довольно редко за эти минуты разговоры, но так и не успевал ничего сказать. Хотя его сознание, как шестнадцатилетнего подростка, говорило ему, что нужно подождать год, попытаться выкурить этого зверя. Хотя этот зверь начинал ему нравиться своей холодностью и решительностью.
-Ладно, я обещаю, - заявил Максим, кладя руку на сердце, торжественно подкрепляя свои слова жестом честности, - пусть это будет твоим желанием. Но тогда и ты выполни мое напутствие.
-Что ты хочешь? Если твое желание – моя верность, то я готова запереться на этот год в своей комнате, в монастырской келье, только бы соблюсти твое желание! - выпалила она, задыхаясь и хватая ртом воздух.
-Забудь обо мне на год и не пытайся даже найти меня. Пойми, что на этот год я исчезаю из твоей жизни, всего лишь на год, но не хочу, чтобы ты принимала попытки меня вернуть. Запрещаю это делать.  До свидания, встретимся здесь через год, - проговорил он и, нацепив на себя легкую куртку, выбежал из кафе.
Она не успела даже ничего сказать, но он на секунду обернулся и увидел её лицо – она что-то усиленно говорила, кричала Максиму вслед, но Холодов ничего не мог услышать. Или не хотел услышать.
Дело было сделано. Он избавился от той, которую любил. Зверь так хотел.
Пока Максим лежал в больнице, зверь каким-то образом все же проник глубже в его сознание, личность более сильная заняла место более слабого и бездействующего. Она диктовала страшные приговоры – бросить всех, кто только есть. Так было нужно зверю, ведь волк-то… по жизни одиночка. И какая-то небрежная и нелепая стая из друга и девушки ему не нужна.
Он не вернулся в больницу, чтобы поговорить с другом. И так все было решено. Не простит. И друг его не простит, хотя, может быть, очень сильно будет хотеть это сделать, но… Сам Холодов никого не простит. Ни капли жалости. Он изменился теперь.
Этим же днем он пошел к психологу, чтобы рассказать все, что произошло с ним. Тот, очень внимательно слушая, попросил Максима подождать, пока он сходит по важным и неотложным для него делам. Буквально пять минут.
За это время доктор успел дозвониться в Англию до родителей Холодова, вкратце рассказать ситуацию и оформить больничный лист. Несколько обследований. Если все отлично, то он просто встанет на учет в психологической клинике из-за попытки самоубийства. А если результаты будут неутешительными, то ему придется… Нет, лучше не загадывать.
Через два дня мать Максима была уже в Новосибирске. Придя домой, она не узнала своего сына. Это был черствый и равнодушный монстр, который мало что говорил, а если и говорил, то очень жестоко и мстительно, он шипел на всех, кого только встречал.
Она, конечно, подписала все разрешения на обследования. И результаты оказались неутешительными. Максим медленно сходил с ума, он воображал, что внутри него реально проснулся какой-то зверь. И он вел себя подобающе зверю.

Эпилог
За окном стояла преплохая погода. Ветер срывал с обветшалых осенних деревьев последние разноцветные листья, солнце уже не пекло, а лишь жалко одаривало своими нетленными лучами землю, дожди шли часто – усталые горожане всегда носились по Новосибирску с зонтами, последние дни выдались особенно неудачными – дождь не утихал ни на секунду, город чуть не затопило, а все торопились – копошились в череде своих дел, каждый старался успеть туда, куда ему нужно, не замечая других, таких же, как он – беспомощных против самой стихии.
Никто не мог ничего поделать – молния прошибала синее небо насквозь, деля его на две половины, тучи заполняли пустое пространство, и из них, словно по какому-то приказу, начинал литься дождь, каплями падая на головы горожан, проклинавших сегодняшнюю погоду.
Миша медленно прогуливался по спящему Новосибирску в то время, когда природа вымещала всю злость и гнев на жалких и беспомощных людей, но он её не страшился – шел без зонта по городу, промокая насквозь – плащ прилипал к его рукам, и от каждого движения ими становилось зябко и мерзко – холодок пробегал по телу, и Миша нехотя съеживался.
Дождь барабанил ему по голове, а он поднимал её и с жалостью смотрел наверх, на всесильные тучи, которые правили этим осенним парадом, лишь изредка щадя город.
Миша не стремился укрыться от дождя, он наоборот пытался взять от этой погоды все, что только мог – дождь напоминал ему о вечном падении вниз, ветер казался ему шутом, который пытается убедить хозяев в своей непомерно огромной силе, молния представлялась ему посохом, которым Бог ударял по земле, будя спящий городской народ, прячущийся по своим уютным квартиркам.
Он играл в ту игру, которую предложила стихия – играл честно, не скрываясь, а просто шел по городу.
И так бесконечно долго, пока не закончится этот день – он просто шел под дождем, изредка поднимая глаза к небу, чтобы увидеть, что там творится на самом деле. Михаил вышагивал точно и в такт ударам капель дождя о землю. Потом он завернул направо и оказался на магистрали. Он стоял на огромной магистрали и теребил край своего нового плаща.
Позади него, за его плечами виднелся еще спящий город, непробудившийся окончательно ото сна. В церквях уже служили утреннюю службу, кое-где звенели своим благородным звуком колокола, наполняя души людей благодатью и спокойствием.
А он не мог успокоиться. Только потому, что уже год его друг – Максим Холодов находился в психбольнице. С момента последних событий прошло чуть меньше двенадцати месяцев, а тот так и не пришел в себя. Все твердил о каком-то звере.
Миша посещал его каждый день вместе с Катей, он пытался привести его в сознание, заставить думать как раньше. Возродить былые отношения, но ничего не получалось. Максим лишь смотрел в одну точку, а между фразами Миши начинал бормотать что-то неизвестное им.
Так он с Катей и уходил, ничего не добившись от Холодова. Но приходил снова и снова, потому что все же простил его и хотел снова с ним дружить как раньше. Ничего все же не получалось, снова разочарование, утренние прогулки по городу, уроки и вечерние посещения больного.
Он привык жить в таком ритме. Но втайне ему, конечно, хотелось, чтобы однажды Максим вышел из больницы и разбавил эти утренние походы своим присутствием. Миша, правда, сам в это ни капли не верил. Уж очень сильно Холодов сошел с ума, чтобы вернуться в старое время.
Перед тем, как заглянуть в Максиму, когда посещения проводилось в вечернее время, Миша иногда просто ходил по городу в поисках неба. Ну, понимаете, вот он идет по Красному или по Советской, хотя все же отдает предпочтение прогулкам по Вокзальной, рядом с домом, идет и рассматривает небо. На нем как будто кто-то разлил краски, не верите? А попробуйте сами выйти в девять вечера, когда закат только начинает спускаться, когда занавес грядущей ночи смазывает небо красными тонами поднебесного фломастера. Небо местами такое красное-красное, такое ошеломительно приятное, что невольно хочется все это сфотографировать! Вот там стоит НИИ, а за ним прекрасный закат, как будто после ядерного взрыва – полуразрушенный НИИ и красного цвета небо. И он ходит по вечерам, пока тьма окончательно не захватит город, не обнимет его своими темными руками, чтобы поймать кусочек неба, словить эту каплю небесной краски, которую кто-то разлил на синий будничный мольберт.
А зимой, только когда Максим заболел, и все же была хрупкая надежда на выздоровление, он также ходил по городу. Иногда идет по снегу, он хрустит под Мишиными ногами, снежинки падают на его пальто, он все больше кутается в теплый шарф, прикрывая свою голову каким-нибудь портфелем, а снег все валит и валит, словно хочет погребить Мишу под своей тяжестью. И лишь огромные, такие до боли знакомые фонари освещают ему дорогу, освещают медленно падающий снег, который блестит и искрится чем-то непонятным, словно какой-то заморский бриллиант, привезенный на выставку! И он идет по слабо протоптанной дорожке, на которую падает тусклый свет фонарей, но двигается вперед и не останавливается, желает дойти домой и согреться, налив себе большую-пребольшую чашку горячего зеленого чая! А снег мешает, он все также беспощадно валит на него – на твои щеки, на твое пальто и руки без перчаток. И он, замерзший путник, идет за маленьким лучиком света в зимней тьме, пытаясь отыскать дорогу домой. Потому что хочет вернуться. Вернуться в тот момент, когда все еще было спокойно. Прокурить ситуацию назад и устаканить все отношения с Холодовым. Но вернуться туда не получается, получается лишь вернуться к себе домой.
Часто он проходит мимо главного вокзала города Новосибирска. В те пять дней дружбы с Холодовым, они бывало проходили мимо него и о чем-нибудь дружески болтали. Вокзал – это не просто место, где поезда стоят на перронах и принимают в свои огромные железные рты пассажиров, захлопывая их ежечасно. На вокзале люди расстаются и встречаются, ругаются и разъезжаются, мирятся и обнимаются, а души ищут друг друга и обретаются. Как всегда волнительно, когда стоишь с кем-то на перроне и прощаешься, а железный женский голос медленно и протяжно, словно раздрабливая кость твоих отношений произносит: «электропоезд сообщением Новосибирск – Новокузнецк прибывает на третий путь. Нумерация вагонов с хвоста электропоезда». И так несколько раз она обрывает все твои связи в городе, отнимает маленького ребенка от его друга. И ты заскакиваешь в огромного железного монстра, видя, что там, за стеклом, стоит твой человек и машешь ему рукой, обещаешь позвонить, показывая рукой трубку около уха, а он что-то кричит тебе. Вы друг друга не слышите, но ловите каждый взгляд,  а потом поезд фыркает и сдвигается с места, унося тебя в другой город, отрывая от приевшегося и любимого Новосибирска.
Здесь с моста над вокзалом виден весь город, как на ладони: ветвистые деревья над домами, сами деревянные дома, каменные монстряги и строящиеся дома на Плановой. Они тогда уже взяли в привычку заходить сюда каждый раз, когда гуляли. Это, знаете, очаровывает. Чувство, что ты стоишь на краю огромной горы и тихо, мурлыкая от удовольствия, смотришь на свой город. Каждый уголок, каждый пролет и уличный поворот, каждое пятно – все это видно отсюда, с этого возвышения. А внизу поезда, которые обрывают линии общения на пару часов. Но они молчат. Безмолвствуют в потоке ночных мыслей. И этот синий мост… С него видно все. Кажется, что даже можно увидеть какого-нибудь знакомого, расхаживающего по своей квартире в огромных пляжных трусах. А, что, вариант.
Миша вспоминал все это с теплом в душе. Но не мог этого вернуть, чтобы… Успокоиться.
У него было еще минут десять, чтобы спокойно погулять по утреннему городу, очарованному осенью, а потом следовало отправить в больницу у Холодову. Сегодня было утреннее посещение. И без разницы, что придется пропустить уроки. Это не важно.
Когда он зашел в палату к Максиму, тот, склонив голову, что-то писал в своей тетрадке, которую в прошлый раз принесла ему Катя. Миша аккуратно подсел рядом и спросил:
-Привет. Ты что делаешь?
Максим удивленно на него посмотрел. Иногда у Холодова бывали проблески в сознании, и он возвращался в человеческий вид.
-Как что делаю? Не видишь, что ли? Пишу! Историю пишу, новый рассказик!
-И про что? – с интересом спросил Миша, снимая плащ.
-Про искупление.
Эти слова Максим произнес на полном серьезе.
-Про искупление? Дашь прочитать? – попросил Миша, протягивая руку.
Максим, улыбнувшись, передал ему тетрадку и тихо забился в угол комнаты, чтобы ему не мешать. Миша начал читать рассказ Максима, удивляясь тому, что тот до сих пор способен здраво мыслить и писать, хотя часто впадал в зверство.
На странице было старательно выведено:
Искупление

-Договор с Дьяволом подписывают кровью, а как Вы думаете, чем же подписывают договор с Богом?
-Видимо, кровью. Я задавался таким вопросом и так не нашел ответ. Но разве есть что-то истиннее и чище крови? Христиане вкушают Плоть и Кровь Христову, ассоциируя вино с Кровью.
-Вы ошибаетесь. Есть кое-что священнее, чем кровь.
-И что же это такое?
-Это человеческая слеза. В давние времена существовал один рыцарь, который был обречен на страдания. Он, как Сизиф по своей работе, должен был наполнить бочку водой, но вода постоянно просачивалась сквозь деревянную бочку. И он никак не мог выполнить свою работу. Но хватило всего лишь одной его слезы, чтобы наполнить всю бочку до краев.
-И я должен заплакать, чтобы подписать договор?
-О, нет. Это чистая формальность – подписание договора. Ваша слеза появится потом, когда Вы увидите свое искупление и спасение. Это будут слезы умиления. Но, Вы, наверное, и плакали раньше?
-Мужчины не плачут.
-Ради всего святого, здесь не место рассказывать сказки. Стоит мне только щелкнуть пальцами, - рассмеялся мой собеседник, - как я сразу увижу всю Вашу жизнь. Как на ладони, пролистну её всю и прочитаю книгу именно Вашей жизни. Так что кривить душой здесь не нужно, здесь главное – это чистота Вашей души в разговоре. И это отправной фактор нашего решения.
-А что я буду должен?
-Я думал, что у Вас самого есть вполне конкретное представление того, что Вы нам должны. Это же совершенно понятно, и, как я считаю, не требует никаких объяснений с моей стороны.
-Душу?
-Нет, Ваша душа и так уже у нас, точнее у Него. И она принадлежала Ему с самого Вашего рождения, ну, почти. Она находилась у Него, как ребенок находится в доме у своего отца. Видишь ту огромную книгу, которая лежит прямо посередине комнаты? В ней есть и ты, ты записан в эту книгу. Значит, что твоя душа пребывает здесь. Оставь продажу души Дьяволу, мы такими делами не занимаемся, из нас выходят плохие бизнесмены, хотя продавать то, что тебе уже принадлежит – это прибыльный бизнес.
-И что же я тогда должен?
-Ты будешь работать на нас. Нам нужны люди, которые могут помочь в обмен на нашу услугу. Но, как ты знаешь, смертный, что искупление и спасение не купишь. Его можно только заработать своими деяниями и помощью, своими качествами.
-И все-таки, что Вы от меня хотите?
-Ты будешь спасать людей. Да-да, спасать людей от зла. Что-то вроде ангела на Земле, ты будешь их смертным ангелом-хранителем. Таким образом, ты сможешь очистить себе дорогу к искуплению и спасению, но мне, кажется, нужно повториться – искупление не покупается, а лишь зарабатывается. И лишь потому, что нам нужен тот, кто может спасать людей – ты здесь. И тебе дан шанс исправиться.
-То есть я буду спасать людей?
-Именно. От сил зла, которые слишком активно действуют на Земле.
Мы поднялись и проследовали дальше по коридору, как вдруг на меня налетел человек с мечом в руках, приставив его мне к горлу.
-Что здесь делает смертный? Разве он здесь не лишний?
-Успокойся, Михаил, он пришел сюда за искуплением.
-Прости меня, человек, чьего имени я не знаю, - проговорил он и вложил меч в ножны.
-Михаил последнюю сотню лет сам не свой. Все это время он провел в битвах, - обратился ко мне собеседник.
-В битвах?
-Ну, да. Ты ведь знаешь, Михаил – воин Божий, настоящий воин Господень, который достаточно силен.
-Даже более чем, - ответил я, потирая шею.
-Мой брат прав – я слишком долго боролся со злом на земле, с людьми, которых околдовал своей силой Дьявол. И сам порой начал замечать, что опасаюсь людей, - сказал он и исчез.
-Куда он подевался?
-Отправился на битву. Здесь не знают, что такое отдых. Здесь все по-другому, не так, как внизу. Это место, где люди помогают друг другу, и мы хотим от тебя того же. Чтобы ты сам стал тем, кто внесет частичку нас на землю.
-А разве Вас там нет?
-Ты про церкви? Мы там есть. Но люди лицемерны. Поверь, все, что ты знал раньше – это просто иллюзии. Это место, - он провел рукой по каменной кладке, - совсем другое. Наша цель – это помощь людям, это прощение, ради которого страдал Иисус. И мы хотим, чтобы ты помогал людям внизу, чтобы они приходили за прощением.
-Вы хотите пополнить свои ряды?
-Для решающей битвы. Да, хотя бы и так. Но Он и Его Сын хотят, чтобы люди перестали блуждать, хотят спасти их. Как же Им обоим везет! Они настолько чисты, что даже и не думают о том, что замышляют люди!
-А что, если я заключу сделку с Дьяволом?
-А что он предложит тебе? Наш падший брат, к сожалению, совершенно не разбирается в людях.
-Ты ошибаешься. Он более чем разбирается в нас, чем кто-либо другой. Он дает нам деньги и славу в обмен на душу, в обмен на то, что для людей почти ничего. Люди богаты и известны, непобедимы в этом мире. А то, что они отдадут душу на вечные муки – это пустяк. Вы сами слишком долго сидите здесь, что даже сами забыли, что ценится внизу.
-Ты прав, но, знаешь ли, ты, смертный, какие муки претерпевает тот, кто продал душу Дьяволу? Знаешь ли ты, что он каждый день взирает наверх и просит его простить? Говорит, что исправится, станет чище и будет посещать церковь по воскресеньям. Знаешь, как они горят там? Так что все Ваши земные богатства – ничто. По сравнению с тем, что Вас ждет.
-Но все познается в сравнении. Всему отец – опыт. А как мы можешь иметь опыт в таких делах?
-Ты указываешь нам на ошибку, смертный?
-О, Боже. Да. Кажется, что Вам почаще нужно опускаться на землю, чтобы самим увидеть, что творится внизу. С того момента, как Сын Бога спустился и был распят… Ничего сильно не изменилось. Фарисеи и до сих пор живут.
-Но мы не имеем права навязывать Вам, людям, что-либо. Все же это Ваш выбор, а Он против насилия.
-Князь Владимир крестил Русь огнем и мечом.
-Запись об этом имеется только в одной летописи, так что не вижу смысла верить единичному источнику. Да и крестил он так только свободолюбивый Новгород. Не забывай, кем был киевский сын рабыни равноапостольный Владимир.
-А когда я смогу с Ним поговорить? Через сколько?
-Здесь не существует времени. Для нас вечность – минута. Но тебе потребуется ждать Петра, у него ключи от Царских Врат, и только он может тебя впустить. Здесь уже я не ручаюсь. Я лишь помог тебе в том, в чем смог. Дальше он будет твоим проводником. А вот и Петр. Тебе пора, смертный!
Мой проводник улыбнулся мне на прощание и ушел, чуть ли не летая над полом.
-Куда идешь, человек? Это Царство душ, потерявших свою плоть, освободившихся от земных оков. Ты же все еще смертный, а, значит, имеешь и тело. Тебе закрыт путь.
-Я ищу искупления. Я только что говорил с твоим братом. Мне нужно с Ним поговорить.
-Не слишком ли ты настойчив в своих желаниях?
-Просите, и дано Вам будет, стучитесь, и отворят Вам, разве это не слова Христа? Может быть, если тебе будет легче, мне стоит постучаться?
-Смертный, я не могу впустить тебя. Тебе нужно говорить с моими братьями, но не с Господом, ибо братья мои помогут тебе. Ты, кажется, только что от моего брата? Проследуй, пожалуйста, в небесную, как там у вас говорят, канцелярию. Там тебе все объяснят: кем ты будешь и с кем ты будешь.
-Я буду не один? Петр, ты что-то знаешь?
-Я знаю многое, что творится здесь. И я знаю многое относительно твоей судьбы, человек. Я тоже когда-то был таким же, как и ты: пытался найти себя, следовал за Учителем, предал Его и вернулся к Нему назад. Но дело не в этом. Лишь Господь ведает всем твоим путем, не я.
-Тем более тебе нужно впустить меня.
-Не могу. Как только я получу приказ, тогда я и впущу тебя. А сейчас тебе нужно идти. Счастливой дороги тебе, странник!
Я развернулся и отправился в так называемую небесную канцелярию, где меня уже встречал мой прежний собеседник, держа что-то в руках.
-Что это такое?
-Мы нашли тебе партнеров и помощников, которые будут с тобой в любой ситуации. Первая – это Энн Уолберг, работа её не имеет значения. Она родилась слепой, но вскоре к ней вернулось зрение, и она смогла связываться с высшими силами, с нами. Она – наш посланник в мир. Второй твой помощник – это Люк. Скажем так, в теле Люка – ангел, который будет тебя оберегать. Это наша защита.
-А настоящее имя?
-Тебе не дано услышать настоящее имя этого ангела, потому что никому из смертных оно не принесет пользы. Люк – бывший ангел-воин, как и Михаил, который провел в военных схватках всю свою жизнь. Теперь ему дано новое задание – помогать тебе внизу.
-Бартер?
-Можно сказать и так. Ты смертен, а Люк нет. Ты слеп, а Энн видит все лучше любого человека. Втроем вы и будете работать на земле, будете спасать людей.
-Я могу идти?
-Нет, подожди. Дай свою руку. Держи, - сказал он и положил в мою руку перстень.
-Что это?
-Это еще не все. Вот и цепочка. Носи их, Виктор, всегда с собой. Это даст тебе бессмертие. Пока ты в них – ты не умрешь. Но стоит тебе их снять, как ты мгновенно погибнешь.
-Отчего же?
-В любой битве ты можешь умереть, потому что ты – человек. Получив несовместимые с жизнью раны, ты мгновенно перестанешь дышать и все. Но ты должен жить. Эти артефакты небес помогут тебе. Они приостанавливают процессы твоего организма, они дают тебе бессмертие. Пока ты в них все твои травмы ничего не значат. Но стоит лишь их снять, как все снова активизируется, и все травмы проявятся.
-А  если я потеряю что-то одно?
-Ты начнешь медленно умирать от ран, которые тебе уже были нанесены. В течение двадцати четырех часов ты должен будешь вернуть составляющую артефакта, иначе ты погибнешь.
-Но я же нужен Вам для спасения.
-Извини, но это судьба. Если ты умрешь, то вернешься сюда. Но уже на суд. И на нем ты не отвертишься от тех дел, которые совершал на земле. От всех злых деяний, которые принесли людям только плохое: только боль, горе и слезы. Ты ответишь здесь за все. Поэтому ты и должен ценить каждую минуту на своем счету. Ты должен спасти людей. Только так ты сам спасешься.
-Ну, а пару слов о напарниках?
-Я уже все сказал, Виктор, я все сказал.
-Двух бессвязных предложений не хватит, чтобы описать их, ты не согласен?
-Энн была когда-то милой девочкой, училась в школе для слепых детей. Её родители были зрячими и не понимали, почему Бог сделал Энн слепой. Она была очень способной ученицей, и мы решили, что пора дать ей то, о чем молились её родители. Она именно та, которая достойна дара видеть. Это для вас, обычных зрячих людей, это пустяки, а для Энн это было подарком с небес. Мы сделали её нашим помощником, мы показываем ей все, что случится. Она – наш провидец.
-Ладно, с девушкой понятно. А что с этим ангелом, чьего имени нельзя произносить?
-О, смертный, не нужно ухмыляться над ангелами! Есть то, чего не дано тебе услышать, иначе погибнешь ты. Голоса ангелов очень высокие, внизу от такой чистоты бьется стекло и лопаются барабанные перепонки. Так что не советую тебе просить Люка поговорить на его родном языке.
-Ближе к делу.
-Люк был настоящим воином, которого на своем огненном коне поверг демон Дьявола. Он очень долго восстанавливался и совсем забыл о битвах. Мы должны были найти ему тело, потому что он должен был теперь помогать внизу людям, вроде как реабилитация от полученной травмы. И нашли. Его звали Люк Моррис.
-А я уж боялся, что Люк Бессон.
-Кто?
-Ничего, забыли. Так что там дальше?
-Моррис был молодым священником, который собирался ехать в новый приход на службу. Он был чистым и праведным, молился каждый день. Именно поэтому, теперь в его теле живет ангел. А его душа здесь, за воротами Петра.
-Да-да, меня туда не впустили.
-Я же сказал, что ни за что не ручаюсь. Но тебе пора, смертный. Твои помощники ждут внизу, они уже готовы. Мы будем сообщать Энн обо всех случаях опасности, а ты и Люк будете помогать людям. Иди с миром.
Мой таинственный собеседник щелкнул пальцами, и я проснулся в холодном поту в своей квартире на Уолл-Стрит. «Кошмарный сон» - подумал я и пошел на кухню варить себе кофе, как вдруг наткнулся рукой на что-то твердое под подушкой. Я приподнял подушку и увидел… золотую цепочку и кольцо, которые лежали в прозрачной шкатулке. Значит, мое путешествие по раю и впрямь было… Значит, я должен спасать людей».
Миша закрыл тетрадь и вздохнул. Теперь он пишет о том, что должен спасать мир. Бедный Максим, он все же не вернется обратно.
Что делать теперь Миша не знал. Знал только то, что Максим очень сильно мучается. Он чувствует в себе зверя и хочет искупить эту свою непонятную вину непонятно перед кем. Считает, что виноват за свое зверство. И думает, что нужно обязательно сделать что-нибудь хорошее, чтобы окончательно искупить все, что он только натворил.
Через три минуты пришла Катя и сменила Мишу. Тот неторопливо вышел в коридор, а потом прошел на улицу. Задрав воротник, он отправился восвояси. Все равно в пять часов вечера он будет вынужден вернуться сюда, чтобы провести еще тридцать минут с другом.
Главное в этой жизни – это чувствовать чье-то плечо, чью-то крепкую руку, которая поддерживала бы тебя на всем промежутке жизни. Того, кто всегда бы был с тобой, вытягивал из трудного положения за шиворот рубашки и наставлял тебя.
Хоть Холодов этого и не понимал, но он все же нашел Мишу и Катю, нашел тех, кто будет постоянно приходить к нему и напоминать о пяти днях, проведенных в дружбе и любви. И это самое главное.
Зверь, который был одинок, обрел стаю.