Дневн. I-19 Валя Берестов, его отец. Б. Талесник

Дневники I-19 В.Берестов, его отец. Б. Талесник. Люба

    В литературе самое интересное — дневники.  Остальное — чепуха.

                И. А. Бунин

Мне хочется положить свою душу в руки Бога и отдохнуть.

Глаза Любы стали теплей и чище, иногда детское мелькает в ней. Иногда очень интеллигентное. Люба говорит: “Напиши про меня вот сейчас, потому что ты меня сейчас видишь”.

Пишу о Любе: "Усталая, тихая, задумчивая, у неё тяжесть на душе, подавленность. Во внешнем облике что-то французское в лице: принц или французский печальный король, чёлка, длинные волосы. Лицо неподвижное. Утрами встаёт рано и едет в храм. Пишет милые записки в ответ на мои. Чинит и переделывает мои одежды.  Покупает продукты, варит суп. Просит: “Почитай мне стихи и прозу”. Очень редко улыбается. Голос низкий от усталости."
 
Свидание с папой. Он собирает интересные статьи, мысли чужие и свои записывает. Его семейная жизнь лишена счастья. Мне очень горько за него. Гуляли с ним по вьюжным улицам. Как я мало знаю его, а он человек интересный, глубокий, разумно живущий, насколько это возможно без веры. Впрочем, в стихах он проговаривается, пишет о Христе в пустыне, о звоне колокольном.

Опять видела бесноватую женщину в храме. Я, конечно, не понимаю этого явления. Но слышала её дикие крики, лай, рычание, хрюканье, я подумала, что мне жалко беса, который тоже живёт на свете и вместо любви полон ненависти ко всему, изощрённой жестокости. Ведь люди, движимые тёмными мыслями, дикие вещи придумывают, чтобы мучить себе подобных.

Я очень многое хочу сделать.

5/XII. День рождения Натальи Львовны. Я спросила Любу, если кто её обидел, говорит ли она: “Ты меня обидел”? Люба ответила: “Не всегда”. А нужно ли говорить? Что-то тяжёлое произошло с ней в Михайловском.

Одному человеку показали будущее во сне: он видел людей, они были безобразны, он мог подойти к ним, заговорить с ними, но он не захотел, ему было неприятно.

Человек верующий может преодолеть в себе наследственные, дурные пороки до преображения.

Один подвижник был некрасив, на него не хотелось смотреть, прошли годы, лицо его стало светлым и привлекательным.

Я немного стала веселее, нет прежнего уныния. Но я не обладаю совершенной любовью.

Люба спросила: “Ты хочешь знать своё будущее?” Я подумала и ответила: “Нет,
это не интересно. Неинтересно будет жить”. Любе плохо, она очень тихо плачет. Молюсь о ней.

Тоскую об утраченной любви. Хожу и шепчу стихи Пушкина.

Тянет меня в дом Наташеньки. Там тепло. А я так истосковалась по человеческому теплу.

Я шла звонить, падал снег, глубокая нежность охватила меня, мне хотелось встать на колени в снег и плакать от любви к Иисусу.
 
Люба сказала: “Помолись обо мне”. “Как?”, - спросила я. Она ответила: “Чтобы были даны мне терпение и силы. Чтобы вынести всё, что назначено судьбой. Мне тяжело сейчас, очень тяжело”.

Я говорю: “Люба, мне представилось, что на свете никого кроме нас с тобой нет. Вот мы перечитаем с тобой все книги, а дальше что?” Люба отвечает: “А мы с тобой можем бесконечно читать Евангелие”. Люба гениально читала мне “Кроткую” Достоевского. Она так тонко передавала душевные движения героев, так талантливо. Я была потрясена.

Ты хочешь покоя, отдыха, но Бог даёт тебе жизнь, смотри на неё, как на исполнение воли Его. Разве можно, нося в себе адские страдания, воспитывать детей, любить мужа? Как медленно меняется душа. Годы нужны, чтобы отучить её от злых привычек, смирить, научить правде и добру.

Музыка – объятья Бога. Я плачу о сыне своем Фёдоре. Что значат эти слёзы?

Вера Александровна Рещикова (друг Владыки Антония Блума) видела старцев, живущих в Грузии. Она не может определить словами, что написано на их лицах, она говорит, что их молитвами держится мир.

Мне снились мучительные отношения с бабушкой Ниной Владимировной, я плакала, была измучена, наяву брат Герман спросил: “Галя, что ты плачешь?” Я говорю: “Герман, никогда не живи с людьми, которые не любят тебя”.

Мы гуляли с мамой в лесу, заговорили о вере. Тон некоторых маминых вопросов вывел меня из себя, я закричала: “Не тронь меня, не мучь”. Я боялась кощунства с её стороны. Потом я заплакала, и до сих пор мне тяжело. Любви к себе со стороны матери я не знала никогда. Я не знаю, что такое мать. Этот срыв испугал меня.
 
Была у Риммы и Андрея Былинских. Римма родная мне. Говорили о кастовости между людьми, о том, что люди разных кругов не будут счастливы вместе. Римма говорила, что женщина должна выбирать мужчину, а не он её, она должна интуитивно чувствовать заранее ту семейную атмосферу, которая будет. Молящими глазами я смотрю на Римму, я ищу в ней мать свою.

Мы с Верой Александровной Рещиковой работаем, она переводит с французского Николая Лосского, а я помогаю ей шлифовать стиль.  Она говорит, что у меня строгое лицо.

Мама была со мной в консерватории, плакала от музыки. Я рада этим её слезам.

Встретила Витю Мамонова у м. Новослободская. Он не живёт с Асей, он одинок опять. Мы с Витей М. прошли по улицам, вспоминали Наталью Львовну, говорили о том, что смерть её – разлука временная. Витя уверен, что после смерти мы будем с ней. Он сказал, что смерть Н.Л. подытожила его жизнь, он порвал с тем, что ему не нужно, что связывало его с прошлым.

Бетховен – бог. В его сонатах огненная музыка. А что ты хочешь, Бетховен?

Возможности музыки ещё не использованы ни в смысле сочинительства, ни в смысле воздействия на душу человеческую. Клокочущий вулканический темперамент носил в себе Бетховен. “Жажда совершенства движет жизнь...” (откуда это? ) Музыка – царица моя.

Приехал Владыка Антоний Блум, он служил в селе Ивановском. Я просила его помолиться о болящем Владимире Самородском. Я заплакала, когда Антоний рассказал, что один священник, находясь в тоске и унынии, должен был служить Литургию. Он служит и чувствует, что не может продолжать. Тогда он обратился к Богу, к Иисусу Христу, чтобы Он пришёл и Сам служил Литургию. Он почувствовал,  как между ним и алтарём встал Христос, Он и служил Литургию, а священник только повторял молитвы.

Митрополит Антоний Блум рассказал о священнике, который пришёл в ужас от грехов людей и сказал: “Господи, накажи их”. Господь явился ему и сказал: “Не проси о наказании. За любого из них Я готов снова воплотиться и пережить Голгофу”.

Снилась Наталья Львовна, мы с ней стирали белье. Я слышала её голос милый,  родной.

Спрашиваю сестру: “Ты часто бываешь серьёзной?”  Она: “Да”. Я: “Когда?” Она: “Да я всегда, всегда. Только с людьми я весела”. Я: “А на людях ты бываешь тихая?”  Она: “Только с теми, кто меня понимает, с теми, кто мне близок, с родными людьми короче”.

В метро меня окликнул Валя Берестов. Мы разговаривали с ним часа два. Он сообщил мне: “Я обдумывал одно хорошее дело. Какое у меня было лицо, когда мы встретились?” Он помолодел, у него изменился голос. Он много рассказывал о себе, я много вопросов ему задавала. “Я убежденный атеист”, - сказал он. Однако, он любит читать Евангелие, он любит Христа.

В своём мышлении, в своих рассуждениях он близок к вере. Фарисеев и книжников он называет неверующими, “богатыми”, а не “нищими духом”. Он сам себе интересен. От музыки он испытывает наслаждение. Плачет от неё только тогда, когда она рождает в нём образы, а образы ассоциируются с действительностью или пробуждают воспоминания, которых нет, только хроника событий, музыка вызывает слёзы. В его ранних дневниках переживания... (не напечатано)

Маршак говорил, что внутренний возраст Вали Берестова 12 лет. Занимаясь детской литературой, он дошёл до 7 лет, а теперь внутренне хочет стать юношей. Мы поговорили с Валей о книге Гёте “Родственные натуры”.

“Дара веры у меня нет, и я не хочу верить, но у меня бывает вдохновение. Оно приходит неожиданно, иногда даже тогда, когда я совершаю нехорошие поступки, и вдохновения нет, когда моя жизнь не отягощена ими”. Он делает вывод из этого такой: во втором случае его внимание поглощено тем, как надо жить, чтобы жизнь была хороша нравственно, и поэтому вдохновения нет. Известие о смерти Натальи Львовны не поразило его.

Отца своего он видел после смерти во сне, но не помнит. Отец его потерял веру после того, как во время войны в 1914 году в окопах он услышал “Траурный марш” Шопена, это немцы хоронили своего генерала. Мысли отца Валиного были таковы: если на свете есть эта божественная музыка, а люди убивают друг друга, то Бога нет. И он сорвал с себя крест. Он обладал прекрасным слухом и музыкальностью в детстве, пел в церковном хоре. Он родился в деревне, музыки, подобной музыке Шопена, он не слыхал.

Валя Берестов рассказывал мне, что Валентин Семёнович Непомнящий показывал ему инсценировку “Скупого рыцаря” Пушкина. По мнению Вали Берестова В.С.Непомнящий – прекрасный режиссер. Мне было интересно разговаривать с ним. Он любит говорить о себе, о своих хороших качествах. Я спросила тёплое или холодное у него сердце.  “Температура сердца всегда разная”. Я: “Бывает ли Ваше сердце огненным?” “Да, когда я испытываю любовь к другому человеку”.

Разлуку мою с Володей С. смягчают наши встречи с ним во сне. Мы шли с ним недавно по улице под руку, он пригласил меня в кино. Я ощущаю его тепло. Наяву было такое ощущение, что я действительно видела его.

Люба очень помогает мне, она стала живей, больше ест, а то совсем мало ела.
Значит ей стало легче.
 
Встретила в Консерватории сестру жены Германа Катю Демиденко. Её красота уязвила меня. Мне грустно, что я не красива.

Анюта Шервинская говорит мне: “Теперь, когда я стала старой, понимаю: человека всего изучили, разложили по полочкам, по сексуальным, химическим и прочим. Теперь осталось одно: надо собрать человека, надо сказать – что такое человек”. Анюта рассказывала о своём втором муже. Мать его была истерична, выгоняла из дома. Толя вытерпел много унижений. У него феноменальная музыкальная память. Он очень доверчив и вспыльчив. Они никого не принимают у себя дома.
 
На авторский вечер Шостаковича билеты нам с Асей Мамоновой достал Толя Кузнецов. Он поглощён книгой о Марии Вениаминовне Юдиной. У него бессонница. Он сказал, что будет книгу по частям читать в Скрябинском Музее. “Когда?”, - спросила я. “Когда ты хочешь?”, - ответил он. Я: “В воскресенье”. Он: “В 3 часа тебя устроит?” Я: “Да”. Это странно. Он хорошо ко мне относится?

Я поговорила с Сергеем Васильевичем Шервинским и Анютой о своих стихах,  наконец. Сергей Васильевич соглашался их почитать и сказал, что он комплиментщик.

Федя остался нам в утешение и живую память о Наталии Львовне.

Я не могу уходить из дома Наташеньки, так там тепло. Магнит этого дома влечёт меня. Я тоскую о матери.

Храм обнажает и усиливает мою тоску, в храме я более ощутимо чувствую свою душу связанной с другими душами живых и усопших. Мне кажется, что впереди у меня остались одни страдания.

Разговор с Борей Талесником. До 40 лет он радостно воспринимал жизнь. В 9-11 лет он мучился вечными мировыми вопросами. Его пугала мысль о смерти. Я сказала ему: “Радоваться о себе всегда, даже когда страдаешь – это я понимаю, а радоваться о других, когда они страдают, я не могу”. На это Боря ответил, что и уныние и радость заразительны, нельзя заражать людей унынием.
 
Я спрашиваю себя: “Чего ты хочешь?” Я не нахожу ответа на свой вопрос. Наверное, я хочу жить с любимыми людьми и хочу прижать к сердцу родное существо. Но где же оно?

Говорила по телефону с Эриком Наппельбаум, он прост, с ним легко, он сказал, что теперь холостой.

Вот программа жизни: всегда любить Бога и служить Ему, очистить сердце, любить всех людей, никого не осуждать, всех простить, дожить до той поры, когда мои родители, братья, сёстры придут к Богу, узнают и полюбят Его, увидеть счастливым и здоровым Володю Самородского.

Вероятно, срыв нервной системы, плачу в метро, молитва не помогает не плакать. Какой-то мальчик смотрит на меня и вот-вот подойдёт, чтобы, может быть, утешить. Я ухожу.

Святой Пафнутий Боровский отслужил Литургию в монастыре, так как не было священника и его позвали. Уходя из храма, он сказал братии: “Даже в случае крайней нужды не зовите меня служить, человек не может такое перенести и остаться жив”.

У Лены, которая приехала к нам с Линой в 6 утра, было знакомство с арабом, он подарил ей туфли и более хотел подарить. “Был момент”, - рассказала она – когда у меня дрогнуло сердце. Жить всю жизнь в нищете, а я так люблю роскошь. У него масса денег”. Потом она стала молится и поняла, как себя вести.

Приезжали в гости  Олег-Володя Иванов и Юля Татарченко. Я пела Баха и Окуджаву.

В одиночестве моём есть мука оттого, что нет ни одного человека, который был бы мне близок душою. Я могла бы попросить Бога избавить меня от любви к Володе, от этой ноши, но разве этого можно желать? Я не хочу лишаться любви.
 
Хочу ни от кого не зависеть материально. Хочу играть Рахманинова, сонаты Шуберта, концерты Моцарта и Бетховена, экспромы Шопена, сонату Бетховена №17.

Переписываю дневник. Во всех мужчинах я искала защиты, покоя, спасения. В Володе я ищу друга, родную душу, помощника. Всё будет так, как хочет Бог, а не как я хочу.

Мама сегодня умно говорила со мной. Наступит ли время, когда я обрету в ней мать?

Люба говорит, что надо кончать жизнь самоубийством, если у человека есть склонность к сумасшествию. Она приводит примеры: Акутагава, Мопассан, С тефан Цвейг, Ван-Гог. Она была в разных храмах и не встретила ни одного священника, в ком была бы вера, она никому не может открыться. Люба рассказывала о взятках, интригах, разврате, подлостях людей. Мне очень грустно узнавать о мире эти вещи, то есть лишний раз вспоминать, думать об этом.

Господи, почему мы так несчастны? Я говорю Любе: “Расскажи Богу всё, что с тобой происходит, попроси у Него помощи, радости”. Она отвечает: “А я не хочу просить”. Вот так-то. И ничего с этим не поделаешь. Человек предпочитает муку и самоубийство, нежели молитву о помощи.
 
Лена спросила Любу, ощущает ли она старость своей души. Люба ответила: “С 3-х лет”. Меня это потрясло. Люба сказала: “Если что-то случится, то это мне принесёт освобождение. Потом оказывается, что нет. Никогда не знаешь – что во благо. Задумаешь что-нибудь. Оно исполнится, а освобождения всё равно нет”.

Люба: “Что ты можешь совершить из того, на что прежде не имел права? Так же, когда сидишь в тюрьме, и освобождение даёт тебе возможность совершать массу поступков, которых раньше не могло быть.  Я не люблю тех учителей, с которыми я училась. Это жестокие учителя, которые ни добром, ни терпением, ни тишиной, ни лаской, а подавлением воли приводят детей к послушанию. Я ушла из школы. Мне было там тяжело. Добра я там приносить не могла. Я попала в очень сложные условия и по молодости своих лет почувствовала, что поддаюсь тем традициям,  которые были в школе: крепкое ядро учителей среднего возраста живут не идеально, а реально, жизнь их ожесточила”.

Инара приехала – живая весть о Володе С. Приветы от него и его мамы.

Я спросила Ларису Карпову, как избавится от комплекса неполноценности. Она ответила: “Надо разобраться в своих возможностях и не предъявлять к себе претензий. Надо хорошо знать и чувствовать своё место”.
 
Вспоминаю Лёню Бабаджаняна. Мы с ним иногда гуляли на бульваре у м. Белорусская, встречи с ним были волшебны. Как многое ушло из памяти и не запечатлелось в дневниках многое интересное. Жаль.