Рыжий угол

                Рекомендуемое снаряжение
               
                - Веревка 50-60 м,
                - закладки,
                - френды* (большие номера обязательно),
                - лесенки,
                - 14-16 оттяжек,
                - молоток,
                - крючья.

                ВЕРЕВКА ПЕРВАЯ
                Опасная в лазании из-за разрушенной породы.
                Страховка осуществляется условно. Станция на
                микрополочке в углу на новом шлямбуре.

       Пять утра. Савелий сбрасывает с плеча веревку, садится на нее и лезет за сигаретами. Я оглядываюсь и, не найдя лучшего, пристраиваюсь на нижней ветке реликтовой  сосны, лихо закрученной крымским солнцеворотом самым замысловатым  винтом. Напротив меня три нержавеющих таблички, прибитых к скале. Смотреть на них неприятно, но я смотрю.
      - Двадцать один, восемнадцать и двадцать пять, — шевелю я губами.
     Двое ребят и девчонка. В табличках отражается море. Поворачиваюсь к оригиналу, расписанному ветровым муаром до самого горизонта. Слева  силуэт итальянской крепости на фоне золотистой утренней дымки. За дымкой притаился Судак. Справа в темном провале долины вчера был Новый Свет.

         Для меня эти места обетованные раз и навсегда с тех самых пор, как мальчишкой привезли меня сюда родители на сереньком, в то время совсем новом и престижном 403-м Москвиче. «Новый Москвич» - так  его  тогда все уважительно называли. Мы стояли дикарями примерно там, где впоследствии снимались «3+2». А тем летом в Новом Свете снимали «Алые паруса» и в заливе напротив винзавода стоял на рейде трехмачтовый галиот «Секрет», а на ближайшем холме прилепилась хижина Лонгрэна и трактир подлеца Меннерса. Всё это плюс причудливые скалы и заливы взорвали  моё детское воображение, а  результат  осел в организме в виде доброй сказки, в которую всегда при желании  можно вернуться.

       Перекур закончен. Начинается неспешное заамуничивание. Я, как всегда, путаюсь в системе и надеваю ее задом наперед. Пока я удивленно рассматриваю ремни, Савелий уже навесил на себя все железо и, болезненно морщась, натягивает скальные туфли. Наконец готов и я.
       - Выдавай полегче, - бросает Савелий и запускает руки за спину в мешочек с магнезией.

       С основной веревкой я познакомился на первом курсе института, угодив в совершенно уморительный крымский поход. Смешное началось уже в поезде, когда выяснилось, что из сорока участников билеты есть только у десяти. Остальные, в том числе и я, носились по всему составу как стадо макак, увёртывались от контролеров, прыгали по третьим полкам, прятались под сиденья и забивались в туалеты по пять приматов за раз. Веселье продолжалось минут тридцать, потом контролерам надоело и они остановили поезд. С нами долго разбирались и, наконец, нашли какой-то консенсус. Как  выглядел этот орган, я так и не узнал, хотя и и сидел  всё это время сидел с тремя девочками в туалете вагона СВ. Виновником этого безобразия был наш командор - матерый человечище по фамилии Монастырский. Особые приметы: гигантская борода и алюминиевая миска, сплющенная камнепадом до состояния блина. Последней Монастырский невероятно гордился. Каша на ней еще кое-как держалась, но вот с супом постоянно возникали проблемы. Из прочего мне запомнился ночной взрыв примуса «Шмель» в гроте на Чуфут-Кале и примитивное лазание по веревке на несложных скалах.

        Потирая руки, Савелий подошел к стене, деловито ее осмотрел, взялся рукой за что-то невидимое и вдруг по-кошачьи пошел руками и ногами вверх и влево. Я привычно залюбовался его звериной грацией. Савелий буквально добежал на первого крюка, снял с себя оттяжку, пристегнулся, вытянул и пропустил веревку через карабин и откинулся назад, разминая руки. Всё это он проделал быстро, четко, заученными до автоматизма движениями. С этого момента моя нижняя страховка обрела смысл.

        Потом была поездка на Куш-каю, где я сходил в свою первую единичку.
        - «Бе» это вам не «а», - стращали нас инструктора и делали глазами.
        От этого восхождения запомнился только Витя Волков, который, принимая меня наверху, просто наматывал веревку на руку. Его потом непропорционально долго ругали наши пропорциональные девочки-комсомолки.
        Потом стало интересней. Все четыре наших инструктора отправились покорять четверку, но забурились на непробитую пятерку и, не уложившись по времени, заночевали на стене. Мы, беспризорные новички, устроили в лагере сущий переполох. Ночной лес галдел как растревоженный курятник и мельтешил фонарями. Для начала мы хором скандировали спасательную речёвку, пытаясь установить с командирами вербальную связь.
       - По-мощь нуж-на? – орали мы под управлением местного дирижера. Маэстро морщился, маэстро был недоволен. Причина в том, что хору мальчиков никак не удавалась вопросительная интонация. Со стороны казалось, что именно мы взываем о помощи.
      - А-а-а-а, - наконец донесся сверху чей-то неясный голос.
      - Да! - однозначно поняли мы, дружно испугались и принялись нервно собираться.
      В полночь спасательная экспедиция уже тянулась через лес. В результате ночных блужданий только к четырем утра мы добрались до вершины Куш-каи с ее пологой обратной стороны и сгрудились на обрыве. Небо только начало сереть, с моря задувал сильный холодный ветер, было неуютно, тревожно, и почему-то радостно. Когда стали выбирать кандидата на спуск, я заорал громче всех:
     - Меня!! Я самый легкий!!
     Витя был еще легче, но он провинился. Быстро связали три веревки, меня пристегнули, и я попятился к обрыву. Сначала я шел ногами, дилетантски держась за узел на груди, потом переступил карниз и повис на пятисотметровой высоте, как паучок на паутинке. Такого ужаса я не ожидал и мысленно ахнул. Голоса товарищей остались за карнизом, ветер  стих, и я остался один на один с мрачными скалами, которые здесь напоминали гигантские органные трубы, утекающие вертикально вниз. Следует сказать, что я весьма смутно представлял себе свою спасательную миссию, поскольку в спешке мне ее так и не объяснили. В гулкой тишине я опускался короткими рывками, одновременно  медленно вращаясь по часовой стрелке. Ничего живого на скалах не наблюдалось. «Ошиблись местом», -  обрадовался я, но тут застучал молоток и метрах в ста правее и ниже обнаружились четыре маленькие кукольные фигурки, прилепившиеся к  гладкой стене. Алик стоял на лесенке, вытянувшись в струнку, и забивал над головой шлямбурный крюк.
     - Эй, - закричал я, - помощь пришла!
     - Какая помощь и зачем? – вежливо поинтересовался Алик.
     - То есть как это, как это? – закудахтал я.
     - Нам помощь нужна? – обратился Алик  к нижевисящим тем насмешливым тоном, который заранее предполагает оскорбительный отказ.
     - Нет. Всё нормально. Сами долезем, - нестройно отвечали нижевисящие.

     Я перехватил веревку покрепче, одновременно готовясь выдавать ее, как  и заказал Савелий, полегче. Крепче, но полегче, – согласитесь, есть тут некое э-э…противоречие. Впрочем, если приноровиться ...
     Почему – полегче, знаю по себе. Тащить наверх основную веревку, которая и сама весит немало, да еще трётся о скалы, не пряник, а если ее еще придерживает страхующий снизу осел,  а если у тебя еще и место проблемное, то просто хочется материться. И народ матерится. А ведь бывает, что страхующий страхуемого  сдергивает на … Но это больше из легенд.

     Почему – покрепче, тоже знаю по себе. Виной тому случай.
     Тогда долина «Чистилище», она же «Ад» на Караул-Оба (или всё-таки  Обе?), чуть не стала для меня чистилищем настоящим. Случилось это через год после Куш-каи, а потому я уже считал себя Скалолазом, да не простым, а насквозь прожженным. А прожженные насквозь скалолазы в моем представлении к страховке относятся свысока. Этому представлению способствовали и  допотопные шуточки типа:
     - Как не стыдно при девочках говорить - «страхуй».
     - А как сказать, если ЭТО надо делать при девочках?
     - Говори  «страхерь».
     Итак, солнечный майский денек, «Чистилище». Я лежу на камушках и страхую (пардон) Ивана. Иван, поджарый загорелый блондин, лезет в одних плавках. Техника на троечку, но силища в руках немереная, а потому лезет по 6с*. Медленно, нудно, некрасиво, но лезет. Солнышко пригревает, птички поют. Вокруг наши все лежат живописно, загорают. На Ивана никто  не смотрит – надоело. А я не то чтобы вздремнул, нет, но как-то, в общем, расслабился.
     Вдруг, дёрг - веревочка из рук упорхнула легонько так и побежала, побежала  наверх подсвистывая, быстрей и быстрей. Смотрю - Иван летит, причем летит молча. Дальше, как в кошмаре, хочу двинуться - не могу. Будто гири на руках висят. Я к веревке тянусь через силу, а она от меня, от меня. Тоска смертная накатила. Потом вижу, Витя летит в прыжке, падает на веревку, хватает ее голыми руками, подвывая от боли. Тут мной как из рогатки выстрелили. Бросаюсь, хватаю, торможу рукавицами что есть силы. Потом еще кто-то набежал. Уф-ф! Поймали Ивана. Слава Богу, высоко он был. Ободрался, конечно, маленько. А нечего в плавках  лазить! Ишь ты! Не выпендривайся перед девчонками! Короче, сам виноват.

     В той же кошачьей манере Савелий ушел выше, скрылся за перегибом и спустил небольшой камешек. Я прижался к скале и  покрепче нахлобучил каску. Правду говорили, маршрут гнилой. 
     - Веревки три метра, - выкрикиваю  стандартное предупреждение.
     В благодарность прилетел камушек побольше.
     - На самостраховке, - слышится сверху.
     Потом через паузу,
     - Принимаю.
     Веревка рывками поползла наверх, приглашающе натянулась и подтащила к стене. «А стеночка то у нас  отрицательная» - я попытался, как Савелий, оглядеть ее по-хозяйски. «Блин. За что он тут брался?» Ничего похожего на «ручку» не наблюдалось, а для ног вообще ноль. Правда, выше головы был какой-то незначительный выступ, припорошенный магнезией. Но это же несерьезно. Кстати, о магнезии. Я лезу за спину и шебуршусь в мешочке. «Ну, с Богом».
     Кладу пальцы на секретный выступ. Гладкий такой выступ, неухватистый, но в центре дырочка для одного пальца. «Ни фига себе! Где это видано, чтоб на одном пальце висеть? Где администрация? Требую возврата денег». Запускаю средний палец в дырочку и рывком

* Примечание: 6с – категория сложности скального маршрута.

подтягиваюсь, упираясь ногами в скалу. Быстро шарю левой рукой над головой, понимая, что долго так не провишу. «Ура! Вот она щелочка, нашлась родимая». Запускаю туда пальцы и переношу вес на левую руку. Края у щелочки острые, но надо терпеть. Теперь правую ногу - туда, где правая рука, и при этом желательно ее, руку, не отдавить. Хорошо Савелию с его ростом. Ногу-то я кое-как забросил, но встать на ней выше моих сил. Боль в пальцах левой руки стала невыносимой.
     - Сава, подтяни! - ору отчаянно.
     Неспортивно - да, против правил - да, но Бог простит.
     Веревка натягивается, и мне удается отжаться на трясущейся ноге. Стою, приходя в себя. Пот  ручьями. «Ничего себе начало. Придется жаловаться в ООН. Они еще пожалеют, что со мной связались».
      Стоять на одной ноге надоело. «Итак, что мы имеем выше? Во-первых, положе, и это  хорошо. Во-вторых, мелкая ребристость, и это прекрасно. В третьих, … вот собственно и всё. Где зацепки? Это я ВАС спрашиваю! Не увиливайте. Нет у вас зацепок, и вы мне за это ответите. Придется идти на трении. По трению у нас кто? Магнезия. Лезу в мешочек. «Вот бы туда ноги засунуть. На трении – я не люблю. Вот не люблю я на трении, и всё тут. Могу я чего-нибудь не любить?».
      Нога устала, надо двигаться. «Улечу - так улечу, Сава поймает». Поставил левую ногу на ребристость, отжался. Надо же - держит. Поставил правую, отжался. Держит! Левую. Держит!! Правую. Держит!!! А вот и первый крюк, оттяжечка синенькая с беленькой полосочкой. Я ее хвать. Тоже неспортивно. Ну и хрен с ним. Теперь на самострах и отдыхать. Блаженно откидываюсь. «Не всё так плохо, господа».

      За что я люблю скалолазание? А за что его, собственно, любить? Род у него неопределенный, пальцы от него болят, майка потом потная. Лезешь, бывалочи, с нижней, равновесие теряешь – ужас животный, но вот зацепку поймал хорошую – блаженство по всему телу. К скале подошел – ужас, залез – «Баунти». Колебания широчайшие – плюс, минус, амплитуда зашкаливает. А внутри амплитуды все наши эмоции, полуэмоции, рефлексии, любовь, нелюбовь, зависть, жадность, гордость, сомнения. Мозги прочищает, дурь выбивает, ценности истинные по полочкам раскладывает. Впрочем, может я и загибаю.
     Вот народ в этом деле мне точно нравится. Правильный тут народ тусуется, веселый, с фантазией. А зануды всякие сюда  не добираются, поскольку застревают еще на подступах в кабаках. А названия маршрутов - это же прелесть что такое, это же можно на музыку класть: «Любовные игры», «Нуф-Нуф», «Машин поцелуй», «Обезьянник», «Сандурлай», «Эх, ма», «Целюлит», «Товарищ нос», «Танец на цыпочках», «Мондраж», «Оба-на», «Вкус мёда», «Телекинез», «Философ», «Карапуз», «Линия бедра», «Лягушоид», «Нюня»,  «Дояр Федор Мощнорукий», «Пейзаж, нарисованный чаем» и прочие,  и в том же духе.
     А разговорчики, что у костра журчат. Без бутылки не поймешь,  с бутылкой  тем паче:
     - Я джамп пробовал. Долез до джампа инсайт* и прыгнул не туда, потом очковал на скользком щипке.
     - Это ладно, я полтергейст три дня бодал, не дободал.
     - Братуха, ты сам выбирай: или семь а лезть, или семь цэ насасывать.

     Вот так, под мысленные причитания и внутренние препирательства  добрался я до Савелия, собрав по пути небольшую коллекцию разноцветных оттяжек.
     Станция  никакая. Обещанной микрополочкой оказался уступ для одной ноги, на которой добрым аистом  уже стоял Савелий, причем,  как и все птицы, босиком. Его скальные туфли аккуратно сушились рядышком на крюке, а выше нависал тот самый рыжий угол – действительно рыжий, выдвинутый метра на три карниз, уходящий круто вверх и влево.
     Наконец-то можно оглядеться. Солнце выползало из-за горы, и задумчивые сезанистые полутона плавно уступали место яркому, но дешевому деревенскому лубку. Пейзаж, как свежая дуля, наливался сочными дневными красками. По петлистой дороге у подножья уже побежали игрушечные машинки и поползли разноцветные муравьи.



                ВЕРЕВКА ВТОРАЯ
                Нависающая, трудная в психологическом плане.
                Выхолащивает физически. Страховка, спиты*, крючья +
                большие френды. Внимание!!! В верхней части живые камни.
                Станция на полке - два спита  + шлямбур.


     -  Ну, я пошел, - сказал Савелий и  пошел.
             
     Как я пошел, то есть пришел в промышленный альпинизм? Сейчас мне уже кажется, что получилось это само. Просто в какой-то момент перестало хватать денег. То есть до этого почему-то хватало, а тут вдруг р-р-раз и перестало. Нет, конечно, семья, сын - это понятно. Но, с другой стороны, вроде бы защитился, ДВАДЦАРИК набросили. Куда деньги деЮтся?
     А что я могу? Могу рассчитать внутреннею баллистику. Но за это мне уже платят.  Могу землю копать. Могу, но не люблю. Могу лазить, и даже сам за это деньги приплачиваю. Красить могу, и даже без отвращения. Пейзажик там набросать, или наоборот - портретик. Друзья скалолазы вокруг бродят - тоже  голодные. Все пазлы налицо. И сложились они почти самостоятельно в первую бригаду высотников: Саша, Женька, Петька и я. Бригада «Ух», работаем до двух. Женьку вы знаете, я вам про него  все уши прожужжал. Петьку тоже должны вспомнить – двухметровый альпинойд с Тю-тю. Да и Саша нам не чужой - это же младший из тех упрямцев, которых я «спасал» на Куш-кае. Короче, все свои.

     - Камень! – крикнул сверху Савелий, и небольшой «чемоданчик» прошелестел мимо.
     - Тук, тук, к-х-х! – сказал камень, разлетаясь вдребезги.
     - Эй, Сава, ты там …
     - Камень!
     И неправильная пластина, кувыркаясь и фыркая, ушла вниз.
     - Тук, тук, крах-х, - констатировала пластина общее состояние дел в  экономике,  и  хотя надо мной рыжий угол, я плотно прижимаюсь к скале.
     Береженого, как известно ... Всяко бывало. Бывало, что камни веревку перешибали, как   Хергиани на Суальто. Я запрокинул голову. Савины подошвы маячили метрах в двадцати выше.
     - Живой?
     - Живой.

     Первая наша четырнадцатиэтажка. Мы ходим по крыше, привыкаем. Бабье лето, тепло, легко, ветерок. По левую руку у нас лес в осенней палитре с птичьего полета, по правую – Москва-река с её непременными огородами. Высоко и широко. Петька вспрыгнул на бордюр, идущий по  краю крыши,  и заглянул вниз.
     - Метров пятьдесят будет, веревки может не хватить.             
     У меня екнуло сердце.
     - Эй, Петь, ты бы того. Неровён час …
     - А, ерунда, - отмахнулся Петька, и прошелся по бордюру чечёткой. Потом остановился, подмигнул мне, помахал рукой, развернулся и прыгнул вниз. Я тупо смотрел на место, где только что стоял Петр.
     - Ы-ы-ы-ы, -   замычал я и принялся я тыкать туда пальцем, пытаясь привлечь внимание остальных.
     Я и раньше заикался, а тут …
     - Ты чего, старичок, - подошел ко мне Женя и участливо
     приобнял, - ты уж так сильно не переживай, и вообще не бери в голову.
     - Ы!- печально икнул я.
     Женя скорбно помолчал,  потом  вздохнул и изрек:
     - Вообще-то там технический балкон.
     - Идиоты!!! – заорал я бессильно.

     - Принимаю, - донеслось сверху, и веревка натянулась.
     Снимаюсь с насиженной микрополочки. Метра три иду по «следам» Савы, дальше импровизация. «Основная нагрузка на ноги, руками только придерживаться, это же азы скалолазания. Почему у меня наоборот? Руки устают, а ноги нет. Техника, где ты? Ау! Второй вопрос - если стена отталкивает, а она отталкивает, значит,  у меня не та стойка. А какая та?» Прижимаюсь ближе. «Ага,  уже легче. Теперь не останавливаться». Рука, нога, рука, нога, рука, нога, рука … Крак! Острый выступ, за который я взялся, треснул и откололся в виде пластины. Пластина осталась в руке. Я удивленно на нее смотрю и … теряю равновесие. СРЫВ! (Момент срыва страшен всегда, какая бы страховка не была, и мозги тут не причем, это от обезьян.)
     - Держи!!!
     Секунду борюсь за равновесие. Кода. Точка возврата пройдена. Бросаю зажатый в руке камень и заваливаюсь на спину, инстинктивно хватаясь за веревку. У-у-у-у-х. Удар по коленям,  рывок,  Сава надежен. Я провалился метра на полтора, не больше.
     - Ты как? – беспокоится Савелий.
     - Нормально, только коленки.
      Да, коленки - того. В штанах дыры,  в дырах царапины, царапины дерут. Пустяки. Пара вёдер зеленки ….

      Знаете ли вы, что такое двухкомпонентная мастика АМ? Нет, вы не знаете, что такое двухкомпонентная мастика АМ. Поезжайте в Дзержинку. Нет, вы поезжайте и спросите меня. И я таки вам скажу, что это такое. Это кошмар. Особенно, когда этой мастикой покрыты: ботинки, штаны, куртка, лицо и веревка. А когда мастикой покрыт еще и жумар*, то он же тогда не жумарит ни хрена. Где страховка? Где ТБ? Всех заложу. Правда, когда мастикой с ног до головы покрыты мои друзья, тогда совсем другое дело, тогда конечно смешно.
      К вечеру второго дня мы уже ходим как космонавты, переваливаясь в негнущихся штанах и робах. Бр-р-р-р. Самый чистый из нас, естественно, Женя. Самый грязный из нас, естественно, я. Просто вурдалак от Хичкока. Входишь, бывало, в лифт с культурной дамочкой. Просишь нажать на 14-й, чтоб кнопочку, значит,  не запачкать, так она ж от тебя еще и шарахается,  к стенке жмется. Ей, видите ли, противно рядом стоять. «А для кого мы, блин, надрываемся, швы мажем?» - кипит во мне справедливый пролетарский гнев.
      А еще интересно при спуске в окна заглядывать. Правда смотреть особенно не на что – восьмидесятые, и у всех всё стандартно - стенка, диван, ковер, телевизор. Но иногда (редко) телевизор смотрят девушки. Можно потрепаться. Чаще, конечно, на диванах тетки толстые сидят, но и это неплохо – пирожками угощают или компот нальют. Жалеют. А бывает,  мужик пьяный за стеклом маячит, глазам своим не верит: «Это я так напился или правда за окном кто-то висит? Да это ж, наверно, грабитель. А вот я ему сейчас веревочку  ножничками  чик, чик...»
      Повисел немного, приходя в себя. Мои срывы почти всегда кончаются крупными или мелкими неприятностями: то обдерусь, как сейчас, то палец выбью, то ноготь сломаю. Потому что держусь по дилетантски до последнего. Падать надо уметь. Весело надо падать и задорно. Глянуть вниз, чтобы веревка ноги не подсекла, оттолкнуться, растопыриться и прыг-скок.
     Лезу дальше. Две оттяжки снял и один френд. Еле выдернул. До чего же  веревка  гадкая. Я всё жаловался, что руки устают, а ноги нет. Допросился. Теперь  и ноги трясутся, и руки дрожат, кожа на пальцах кончается и коленки болят. Люди, снимите меня отсюда. Не снимаете. Эх, вы, люди.

     Потом был второй дом, третий, четвертый. Опыта прибавлялось, но каждый раз, сползая с крыши на животе и нагружая веревку, мне было не по себе. Не страшно, нет, скорее тревожно. Казалось бы, страховка проверена, узлы надежные, чего тебе ещё? Ну, а когда повис и веревку нагрузил, тут сразу всё проходит, висишь себе спокойно, работаешь. А ведь это, наверно, было что-то вроде предчувствия.
     Шестиэтажная больница, на которой мы мазали швы, крепко впечаталась в мою память. На крыше там крепиться не за что и мы перебрасывали через нее на другую сторону стометровые веревки. А с другой стороны на земле лежали лифтовые грузы,  за  них мы и вязались. Была в этом некоторая уязвимость. Теоретически любой идиот мог подойти и развязать наши узлы или перерезать веревку. Больничка правда у нас не психиатрическая, но …А еще мы там всё время куда-то спешили. То ли сроки поджимали, то ли еще что. Восемь ходок в день, десять ходок в день. Голова кругом - вниз, вверх, мастика, ведра, давай, давай, чего встал.
     И вот, сползаю я тридесятый раз с крыши на животе, ведро рукой придерживаю. И пора бы уже веревке натянуться, а она все ползет на меня и ползет. И ползет, и скользит, и я уже падаю, и пошли мимо меня окна и побежали быстрей и быстрей. А я уже всё понимаю, но страха нет, а есть только недоумение и детская обида - ПОЧЕМУ Я? Задеваю подоконник, ведро с грохотом опрокидывается, мастика выливается. Потом рывок и я повисаю на уровне третьего этажа. Зубы стучат, оказывается, я всё-таки испугался. И никакая жизнь передо мной так и не промелькнула. Враки это все. Для красоты придумали. Потом Саша ко мне по веревке съехал, помог спуститься. Я час сидел, в себя приходил. Стали разбираться, что да как. Долго идиотов искать не пришлось, идиотом оказался я. На моей веревке слабина оказалась метров двадцать, а вот почему – мы так и не поняли. Ну, хватит о грустном.

     Как я добрался до Савелия, не помню — был в обмороке. Сава на меня посмотрел внимательно и давай ободрять:
     - Молодец, Валентин. Уже две веревки пролез, а нам еще четыре лезть.
     - М-м-м-м-м…
     - А правда тебе нравится? Ведь, правда, хорошо?
     - М-м-м-м-м…
     - Смотри, как красиво. Нет, ты погляди.
     Смотрю: и, правда, красиво. Дымка рассеялась, по морю кораблики плавают. Новый Свет открылся. Народ на пляже горохом рассыпан, музычка оттуда волнами пробивается - то громче, то тише – кажется «Арлекино». Савелий достает из рюкзачка бутылочку с водой и протягивает мне. Сейчас для меня это царский дар. Начинаю приходить в себя.

                ВЕРЕВКА ТРЕТЬЯ
                Напряженное лазание по достаточно разрушенному рельефу.
                Страховка организовывается с проблемой найти достаточно
                надежную щель. Станция на полулежащем дереве на полке.
                Веревка трудно протаскивается.
      
       Когда случился капитализм и появился «Фристайл», ребром встал вопрос, чем   реально зарабатывать, поскольку наша основная  деятельность - горнолыжная трасса  сразу перешла в разряд благотворительности. Фантазии нам не занимать,  в бизнесе  мы ни бум-бум, поэтому началось невообразимое. Мы резали свиней, добывали из пера пух и шили плохие куртки. Мы пытались делать катамараны и ледобуры, организовывать экскурсии, расписывать шкатулки и даже раскапывать подземный ход в рекламных целях. Мы тщились продавать и покупать все подряд: лес-топляк, нержавейку, машины и вертолеты. При этом денег не было ни у кого, все  были посредники. Страна посредников. Все берутся за всё. Переговоры, переговоры.
     - Нужен африканский слон.
     - Когда пригонять?
     - Вы кто?
     - Я посредник.
     - А вы кто?
     - Представитель заказчика.
     - А вы?
     - Я продавец.
     - Тогда давайте цену согласуем.
     - Мне надо посоветоваться.
     Выстраивались немыслимые, заведомо неработающие схемы, и всё это в совокупности напоминало театр капиталистического абсурда. Страна сошла с ума и мы вместе с ней. Но сколько мы не бились, с кем бы мы не бодались,  всё разваливалось по одной простой маленькой, даже малюсенькой, причинке. Мы не знали и так и не узнали, дурни блаженные,  одного заветного слова - золотого ключика, открывающего  дверцу в каморке пресловутого Карлы. И слово это «откат». Те, кто вовремя до него догадался, сделали серьезные лица, молча рванули вперед и ускакали в сторону солнца на белых «меринах» и черных «бумерах». Мы же остались подбирать объедки с барского стола и  сводить концы с концами.  Вот тут-то стоумовенький Саша нас и осенил — высотные работы. И, правда, как же мы забыли? Мазать швы, или еще что-нибудь мазать, неважно чем, но обязательно на высоте. Там, почему-то, свободней — нет той толкучки. Правда, к этому времени мои друзья-скалолазы уже расползлись по коммерциям, расселись по офисам в более или менее белых воротничках и более или менее успешно продавали вредный городской воздух. Лица их стали сравнительно сытыми и относительно довольными. «Ребята, я за вас рад, блин горелый». Не беда. У нас длинные руки и большие уши. И я тряхнул немобильным тогда еще телефоном, и вот она - бригада крымских скалолазов. Орлы.  Поджарые, загорелые, в глазах голодный огонь. Клювами щелк, щелк. На левом фланге самый поджарый и самый загорелый — Игорь Савельев, он же Сава, он же Савелий собственной персоной — будущий чемпион Украины.

     Стою и выдаю Савелию веревку. Кажется, ему тоже нелегко. Что-то долго он скребется на одном месте, осыпая меня мелкими камушками. Я таращусь наверх и пытаюсь увертываться, но один - таки отскочил от моей каски.
     Вообще, крымские скалолазы каски презирают. На головах у них может быть все что угодно, кроме каски, например, мозоли. А в головах … Меня они тоже пытались сбить с толку:
     - Большой камень прилетит,  по любому  убьет,  маленький — по любому отскочит.
     - Вот спасибо, дорогой, вот утешил.

     Первый маршрут, на который я сходил с Савой, назывался «Камин». Красивый полупещерный вариант на Фаросе, пол-пути стоишь в распоре (интересно с девочками лазить). Вот там я и получил первый раз камнем по каске то ли от Савелия, то ли от Кати. Когда звон в голове прошел, я мысленно поднял указательный палец вверх и глубоко, но тоже мысленно, сказал: «О!» И еще несколько раз после этого я глубокомысленно говорил «О!», и с каждым разом «О» делалось все круглее и круглее.

     Оказывается, Савелий возился с нависанием. Я это сообразил,  когда сам до него долез. Нависания, карнизы, потолки - это уже высший пилотаж. Кроме больших физических затрат тут требуется  знание маршрута. Долго висеть на одной руке и шариться  другой могут  немногие. Савелий может. На карнизах и потолках главное руки. Пример тому легендарный Фантик - крымский скалолаз с парализованными ногами. Сам видел, как он лез по потолку грота Шаляпина  на одних руках. Преклоняюсь.  Зато падать с нависания легко и приятно - не трешься о скалу, как морковка о терку, а изящно виснешь на веревочке. Правда, и вернуться обратно на скалу сложнее. Как правило, тебя опускают  куда-нибудь пониже, и начинай с начала. Но в целом нависающие маршруты безопасней «лежачих». Парадокс, но народ гораздо чаще бьётся  на простеньких наклонных троечках, падая на полки.
     Итак, я вишу на оттяжке под нависанием, отдыхаю руки и всматриваюсь в маршрут. Вариантов  два: либо повезет сразу, либо останусь здесь жить. «Ну, предположим, я тут взялся, а ногу – туда. Дальше что?»  Выше видится что-то похожее на «ручку». «Не верю. Слишком просто. Почему тогда Савелий тут так долго возился?  Смотрим дальше, ищем следы магнезии. Да они же тут всюду. Стоп. Давай сначала».
 
     Предчувствиям надо верить, снам тоже. Лично у меня счет странных совпадений  пошел уже на десятки,  и как специалист по статистике, я не могу это игнорировать.  Появилось стойкое ощущение, что меня ведут, корректируя жизнь точечными информационными посылами. Я верю в Добрую Руку. Верить в злую не хочется.
     Вот вам пример. Собрались мы как-то с Савой на «Ромб» 6а. Стояли мы тогда под Форосом, в лесу, недалеко от храма Воскресения Христова, что на обрыве. Храм этот особый — там скалолазы свечки ставят.
      «Крым, Фарос, начало мая. Мы ночуем между скал». Если честно, лезть мне не особо хотелось. На шестерки я еще не ходил и малость побаивался. Но опасения, как известно,  не повод отменять мероприятие. Тем более, что привычка преодолевать нехотения у меня, к сожалению, стойкая.
      Вставать рано, и я лезу в палатку спать, а Сава с Гаденышем у костра остались. Не подумайте плохого - Гаденыш вовсе не гад какой-нибудь богомерзкий, а совершенно прелестный и тихий Виталик. Вот с кличкой ему, правда, не повезло. Но не всем же с кличками везет.
       Итак, я в палатке засыпаю, а у костра: «бу-бу-бу, вяк-вяк-вяк». О чем говорят скалолазы ночью? О том же, о чем  днем, утром и вечером: «Кто-то куда-то залез, но не так и не туда, а стоило ли вообще туда лезть, а я вот там пролез, а он нет, или наоборот, он пролез, а я нет». И всё это пересыпано забавными погонялами и не менее забавными названиями маршрутов. Говорить могут часами.
       Засыпаю под монотонное бухтение, и снится мне сон. Будто сижу я на работе и работу работаю. Вдруг дверь нараспашку, а за ней народ мрачный. Потом суета в дверях: «Заноси, заноси». И вносят, представьте, гроб открытый с покойничком. И вид у него, прямо скажем, нэ… нэ первой свежести. Народ в комнату набился, пройти негде. Тут я, наконец, возмутился:
     - Что за дела? Это что вы тут такое  принесли?
     - Да вы, наверно, забыли, – отвечают. -  Это же ваш новый сотрудник. Сами же просили.
     Я давай с ними спорить, мол, не заказывал я таких работничков. И, вообще, много  такой не наработает. А они упираются - принимай сотрудника и шабаш. Тут я проснулся. Лежу, переживаю. Потом думаю: «Так. Кто у меня здесь из сотрудников? Один Сава (он тогда у меня работал). С кем я утром лезу? С ним».
А Сава с Гаденышем по-прежнему  у костра, и по-прежнему бубнят про то, кто, куда и как залез.
                Крым, Форос, начало мая.
                Мы ночуем между скал.
                На палатке тень чудная,
                как насмешливый оскал.
                У костра сидит Савелий
                и Гаденыш рядом с ним.
                Разговор закоренелый
                для чужих необъясним.
                Засыпаю под бурчанье
                однотонных голосов.
                Снится  странное прощанье
                над покойником - без слов.
                Просыпаюсь – те же тени
                По палатке чередят.
                Слышу - те же джентльмены
                То же самое бубнят.
                Выхожу, как привиденье,
                и встреваю в разговор -
                так и так, имел виденье,
                ну,почти как приговор.
                «Вы, ребята, как хотите,
                Только это не брехня.
                Так что утром, извините,
                вы пойдете без меня».
                Я, конечно, был осмеян,
                заклеймен со всех сторон,
                послан в Африку к пигмеям
                за такой дурацкий сон.
                Утро только засерело,
                потянул с костра дымок
                и железо зазвенело –
                колебаньям вышел срок.
                Мы идем втроем под стену
                через лес, да по камням.
                Я нашел себе замену,
                а Савелий - он упрям.
                Вышли двое, я остался,
                под стеной один сижу.
                Я терпения набрался,
                на друзей своих гляжу.
                Вот уж пятая веревка.
                Солнце врезалось в зенит.
                Заплутавшая полевка
                между ног моих сидит.
                Чья-то «мать» взлетела эхом,
                заметалась между скал.
                Вижу я под самым верхом
                бедный Савушка упал.
                Пролетел пятнадцать метров,
                вырвал два крюка подряд,
                посрамивши маловеров,
                что над старшими острят.
                Жив Савелий, блин ядрёный,
                Ободрался, как овца.
                Удержал его Гаденыш
                не без помощи Творца.
                Я, вообще-то, снам не верю,
                много всякой в них муры.
                Нет, ребята, лицемерю -
                все же прадеды мудры.

      Причину падения Сава объяснил тем, что наступил на крюк, точнее, на ушко, вдетое в крюк. Ушко провернулось, ну и … Рывок был страшный, но Виталик (язык не поворачивается назвать его Гаденышем (хотя он и Гаденыш)) удержал Савелия. Удержал бы его я – НЕ ЗНАЮ.

     Я не придумал ничего лучшего, как попытаться ухватить ту самую заманчивую «ручку». Ну, а если  что другое увижу, как-нибудь перехвачусь.
      - Подтяни, - кричу Саве.
      Делаю р-р-раз. Встал на полметра выше. «Ручка» исчезла (как и предполагалось, это была обманка, наваждение), зато выше - сантиметров на тридцать скалу прорезала четкая горизонтальная щель, невидимая снизу, но я ее не достаю. А если в прыжке? Думать некогда.
      - Сава, держи!
      Прыг- скок. Ура! Зацепился, перебираю ногами, подтягиваюсь. Уф-ф. Дальше - легче. Совсем легко. А вот и Савелий сидит на корявой сосенке, ножки свесил и улыбается своей фирменной крокодильской улыбкой.


                ВЕРЕВКА ЧЕТВЕРТАЯ
                Простой переход по полке в сторону «Галочки». Станция на
                дереве. Далее через «Галочку» или овраг R6 «Гребневой двойки».

      
       Все веревки, поросшие какой-либо растительностью, скалолазы ласково называют «огородами». Вот и сейчас нам предстоит типичный «огород», да еще в виде горизонтальной полки. Всего дел - пройти и не упасть. Фактически маршрут пройден, поскольку после этого до вершины останутся две веревки  простенькой «Галочки» 2б, и это располагает к расслабленности и наводит на  размышления.

        Пришлось мне как-то провести несколько июльских дней на Селигере, на острове  Хачин в компании с Эдуардом Мысловским - тем самым прославленным альпинистом, первым советским восходителем на Эверест. То лето отличилось ненормальным количеством белых грибов. Ни до, ни после я ничего подобного не видел. По всему острову белые росли в шахматном порядке с шагом в три метра. Из эстетических соображений мы сохранили на нашей стоянке несколько коренастых красавцев, обнеся их (дабы не наступить) фигурными загородочками из сухих сосновых веточек. Было любопытно наблюдать, как день ото дня наши домашние грибочки подрастают и превращаются во вполне солидные боровики.
       Мысловский был после инфаркта и, наверно, поэтому в его движениях наблюдалась некоторая осторожная замедленность. Днем мы бродили по острову, варили грибы в прокопченных канах, а вечером жгли костер из соснового сушняка и слушали Эдуарда. Размеренным, бесцветным голосом  рассказывал он о своих восхождениях. Мелькали знакомые и незнакомые фамилии, названия высочайших вершин и горных районов. Нить повествования то рвалась, то заплеталась прихотливыми мережками, но практически каждый рассказ включал скорбный мартиролог его погибших друзей. Я насчитывал от десяти до пятнадцати трупов за вечер. В альпинизме я дилетант. Так, десятка полтора несложных любительских вылазок, но и у меня, к сожалению, есть свой небольшой, но печальный список. «Боже мой», – думалось мне тогда. – «Что происходит? Что нас толкает в эти проклятые горы?»      
      Бессмысленность восхождений очевидна. Лично я риск не люблю и стараюсь его минимизировать. В горы  лезу уж точно не за адреналином. Кстати,  адреналина здесь не так много. То есть, он, конечно, присутствует, но доминирующее чувство - усталость.  И усталость забивает страх.
      Так зачем же я иду в горы? Может для самоутверждения? Действительно, есть такой компонент. Пролез сложное место и немедленно стал лучше к себе относиться, но  завтра сорвался на простом  и мгновенно упал  в собственных глазах,  ровно туда, откуда вчера воспарил. Плюс на минус, всё как на равнине.
      Конечно, ощущение жизни в горах другое - контрастнее, острее, проще. Наши городские страсти отсюда кажутся мелкими и смешными. Другая система измерений. Все братья. Сидишь в палатке у черта на рогах и боишься ложку лишнюю из котелка зачерпнуть. Сегодня ты его страхуешь,  завтра он тебя, и твоя жизнь в его немытых руках.
      Красота? Да, конечно. Здесь, как правило, красиво. «Вздыбленная земля – руки воздетые к небу» и всё такое. Но красиво только в хорошую погоду. А если дождь, туман или снег метёт? Да сколько угодно.
      Есть в этом деле то, что неоспоримо, что признается всеми: это ощущение покоренной вершины - эйфория победы. И за это можно многое перетерпеть. Но и тут бывают казусы. Помню, лезли мы в Крыму, не помню куда, промучились целый день. Наконец уже под вечер долезли. Выползаем за край обрыва на трясущихся лапках и что, представьте, видим: пошлая пастораль –  лужок зелененький,  а на нем коровка стоит пегая, травку жует, на нас смотрит и … УЛЫБАЕТСЯ. У-у, зараза!
      Эйфория - это хорошо, красота – прелестно, братство - замечательно, но главное в горах, на мой взгляд,  другое. Не могу объяснить точно, но ощущение, что здесь как будто к истине какой-то прикасаешься, а  в чем она - не понимаешь. Тут  что-то иррациональное, может быть даже - от религии. Кстати, связки крючьев, френдов и оттяжек лично мне напоминают вериги для истязания плоти. И здесь её (плоть) исправно истязают: тяжелейшей работой, травмами, холодом и скудным питанием. А горы? Разве не похожи они на храмы? Или, наоборот, храмы строили похожими на горы? И, вообще, у людей  почему-то принято: вверх - это хорошо,  вниз – плохо. С чего бы это?