Гертруда

Жил у моего товарища хомяк. Хомяк, как хомяк, в меру лохматый, в меру щекатый. Вонючий тоже в меру. В общем среднестатистический внутриклеточный житель.
 
Характер имел сильно нордический, что в переводе на русский - был похуистом.
 
Даже когда мы в целях эксперимента пытались определить вместимость его щек, насыпав огромную кучу семечек, хомяк со спокойствием Штирлица, не суетясь и не дергаясь, всю эту кучу методично перекачал в свой закуток в клетке.
 
Звали хомяка – Гертруда. Кто сделал такую подляну мужику-хомяку, история молчит, но сдается мне, что крестным был сам Вадик, мой кореш.
 
Иногда, когда у Вадика было хорошее настроение в нем просыпался Гринпис, который настойчиво советовал выгулять Гертруду вне клетки.
 
В такие моменты Гертруда наивно веря в свободу и равноправие стремительно несся под сервант и там что то начинал жрать.
 
В такие моменты аристократическое «Гертруда» временно замещалось на «Пиzдюк махерчатый» и не переименовывалось обратно до тех пор, пока волосатое существо со скорбным взглядом не доставалось из под мебели и не водружалось обратно в клетку.
 
Тут он становился опять Гертрудой и принимался меланхолично вкладывать в щеки какой нить хавчик, мечтательно глядя на щель под сервантом.
 
Так и протекала его насыщенная хомячья жизнь: - клетка-под сервант- замена фамилии-клетка-возврат фамилии. У других знакомых хомяков и того не было.
 
Но все таки нам с Вадиком, глядя на вечно жующее создание, иногда становилось его жалко. И иногда даже хотелось сделать ему что нить приятное, но что, мы не могли придумать.
 
До того субботнего, летнего дня.
 
В этот выходной день у меня сломалась любимая игрушка. Вспоминайте, была такая – пластмассовый парашютист выстреливался вверх из специальной рогатки, в воздухе расправлялся белый парашют и он плавно опускался на землю.
 
И вот он сломался. Точнее даже не сломался, а во время выстрела просто отвязался от строп и затерялся где то. В руках остался один парашют и рогатка.
 
Но поскольку нам с Вадиком родители одновременно покупали воздушных героев, то шел я к нему с надеждой одолжиться на время пластмассовым человечком.
 
Ясный перец получил я фигу а не парашютиста, но… В этот момент, видимо повинуясь какому то знаку судьбы, из клетки звонко захрустел Гертруда.
 
Мы одновременно внимательно посмотрели на него. Перевели взгляд на парашют в моей руке.
 
… Первый эксперимент показал, что купол парашюта сильно маленький. И если легкая пластмассовая фигурка опускалась под куполом плавно, то обожравшийся Гертруда стремился вниз, конечно не 2,8м/с2, но и конкретно с некомфортной скоростью.
 
Через минуту Владик притащил свой парашют и безжалостно оторвал человечка. Теперь у нас имелась серьезная заявка на удачное завершение эксперимента.
 
Сдублировав парашюты, комиссия единогласно отметила намного  улучшуюся плавность спуска, но небольшая высота квартиры не позволяла принять эксперимент с положительной формулировкой.
 
Решение пришло сразу и в обе головы. Я пошел на улицу, Вадик остался в квартире. Второй этаж.
 
… Стремительно вылетев из окна и повиснув на стропах под белоснежным куполом, меланхоличный до этого хомяк стремительно завращал в воздухе лапками и как то даже по человечески, басом закричал – А-А-А-А-А-АААААА!!! Причем вся хрень, которую он затолкал за щеки но так и не донес до своей нычки, пулеметными сериями выстреливалась из широко открытой и сейчас  напоминающей зев тигра, пасти.
 
То, что маленький Гертруда способен так басить и так разевать пасть, никто и не предполагал. Глядя на развернутую хомячинную  варежку, казалось, что хомяк самостоятельно отправился в полет с целью поохотится своим ртом на какую нить летающую дичь.
 
Весело, задрав голову и восхищаясь самообладанием  летящего по ветру Гертруды, скакал я. Гертруда, плавно уносимый ветров смотрел на меня глазами преданного партизана и презрительно плевался едой. Между плевками он кричал в мою сторону какую то нецензурщину, но из за быстрого бега слова я разобрать не мог.
 
…Полет окончился без травм, если не считать того, что Гертруда, пока выкрикивал похабные слова, наверное вывихнул себе челюсть, потому, что еще несколько дней он встречал меня с широко распахнутой пастью из которой сурово желтели острые зубы.