Ботинки

                После шестого класса я перешла в новую школу  - мы переехали в другой район, и ходить  в прежнюю школу стало далековато. Конечно, я совершенно не хотела никуда переходить, сопротивлялась изо всех сил. Мама вроде бы соглашалась со мной, обещала подумать насчет перевода и всячески усыпляла мою бдительность, но… наступило первое сентября – а я, оказывается, значусь в списках новой школы!  Я, понятно, закручинилась, внутренне поражаясь вероломству взрослых, но делать-то нечего – в тринадцать лет собой не распоряжаешься. Вздохнула я глубоко, поплакала, да и поплелась в школу, совершенно не представляя, что меня там ждет.

                Мама, кстати сказать, работала здесь же, в школе, и это слегка успокаивало, а с другой стороны, в седьмом классе уже  как-то не хочется присмотра родителей, а он был неизбежен в такой ситуации! В общем, в расстроенных чувствах пришла я в школу, а там…. Ну прямо паноптикум какой-то – так мне показалось. Некоторые ученики смотрелись явными полууголовниками, а несколько девочек выглядели так, будто их пора уже замуж отдавать, причем давно. Класс, по мнению учителей, был «сложный»,  к тому же в этом возрасте подростки как-то особенно злы и беспощадны ко всем, кто хоть как-то от них отличается.
 
                Поначалу школьная жизнь показалась мне терпимой:  да, меня никто не замечал, но и не трогали, этого было достаточно, чтобы привыкнуть к новому обществу. Я изо всех сил старалась увидеть в каждом из одноклассников что-нибудь хорошее, дабы подружиться с кем-нибудь, но меня все упорно отвергали, мотивируя тем, что  моя мама работает в школе, и я тут же пойду наябедничаю, если что. «Если что»  - этого я никак не могла понять. В моей старой школе я всегда была хорошим товарищем…

              Надо сказать, что на фоне зрелых девиц с формами я смотрелась сущим заморышем – тощая маленькая девчонка, популярности это, конечно, не прибавляло. Хорошей учебой,  умом  и воспитанием сей коллектив покорить было невозможно – как-то не котировались здесь такие достоинства. Но чтобы даром они не пропадали, наша классная руководительница решила использовать меня на всю катушку – посадила в компанию крепко курящих и матерящихся пацанов – двоечников, которые списывали у меня все, что было возможно – причем с моими ошибками. Я должна была положительно влиять на оболтусов, но вот как – этого мне никто не сказал. В общем,  школьная жизнь была тяжелой и нудной, и в школу я ходила как на каторгу.

                Уже прошло полгода после переезда нашей семьи в новую квартиру, но обустройство было в самом разгаре – требовался ремонт, предметы обстановки и так далее, кто переезжал, тот знает. Родители мои были люди небогатые, а тут такие постоянные расходы. К тому же они все время нервничали, притираясь к совместной жизни с бабушкой, и я старалась их не нагружать своими проблемами. Но тут подкатила осень со слякотью и холодом, и выяснилось, что мне необходимы осенние сапоги. Это была проблема! Начало восьмидесятых, в магазинах нет ничего. Взрослые сапоги мне были безнадежно велики, а детские…. Все-таки я уже не была ребенком. Положение стало безвыходным, становилось все холоднее, денег, сапог и времени  искать их не было. Я очень жалела родителей, попавших в такой переплет, и однажды в обувном магазине увидела прекрасные черные ботинки для мальчиков – весьма изящные, что было даже странно для изделия советской обувной промышленности. Они продавались совершенно  свободно и очень мне понравились – и видом, и ценой, и доступностью. И я сделала маме предложение, от которого она не смогла отказаться – купить мальчишеские ботинки мне и младшей сестре. Мама посмотрела на меня, пожала плечами – и мы их купили.

                Если бы я знала, какие последствия повлечет за собой покупка этих ботинок! Помнится, в третьем классе на уроке чтения мы читали в «Родной Речи» рассказик про то, как некий чернокожий рабочий пришел в магазин для белых купить своей дочке туфли, а все издевались над ним и кричали  расисткие гадости, когда туфельки девочке не подошли. Хозяин магазина не желал принимать туфли назад, утверждая, что белые люди их теперь не купят. И только белый рабочий – коммунист понял негра как человек человека и купил эти злополучные туфли для своей дочки. Ну, понятно – пропаганда и все такое, но почему-то этот рассказ мне вспомнился, когда на следующий день я пришла в школу. Я ощутила себя сразу и бедным негром,  и его дочкой.  Весь класс тыкал в меня и мои ботинки  пальцами, ржал и свистел. Мне сказали все кто мог, кто я и что у меня на ногах, причем повторялось это каждый день по многу раз. Я не могла себе позволить рыдать на глазах у всех. И не могла снять ботинки, чтобы ходить в чем-нибудь еще – во-первых, мне не в чем было ходить, а во-вторых, я  не собиралась сдаваться. Оправдываться я тоже не  хотела – с какой стати? Но и маме я тоже не могла ничего сказать – ведь эти ботинки были моим выбором, что уж тут скулить….Класс с вожделением ждал, когда же я сдамся и побегу жаловаться хоть кому-нибудь, особенно старались девочки «на выданье». О, у них-то все было в порядке! И внешность, и сапоги, и положение в классе…. Сжав зубы и совершенно заледенев внутренне, я каждый день ходила в школу, выдерживая там атаку на ботинки и свою непохожесть на прочих, и даже слез у меня почему-то не было. Я замечала, что некоторые ребята мне сочувствуют, но свое расположение они выказать не смели, боялись осуждения девиц из классной «элиты». И только моим двоечникам, в окружении которых я сидела, было совершенно наплевать и на меня, и на мои ботинки. И это было лучшее, что они могли сделать.

                Так прошло месяца полтора, наступила зима. Мне купили зимние сапоги, и донимать в классе меня стали гораздо меньше. Я расправила плечи, завела знакомство с самой невыносимой девчонкой в классе, желтоволосой грубиянкой и матершинницей , которая могла отбрить каждого, включая учителей - так, как ей в голову взбредет. На фоне остальных она мне казалась честной и искренней. Одноклассники, конечно, такого никак не ожидали, и меня окончательно оставили в покое. Через два года класс расформировался, и жизнь моя пошла уже совсем по-другому, с иными  радостями и новыми друзьями. С той поры я почти никого не встречала из своих бывших однокашников, да и не особо хочется. Но, как ни странно, я испытываю к ним нечто вроде благодарности – я повзрослела тогда в один миг, научилась разбираться в людях, ценить настоящие чувства, не глядя на внешние атрибуты. Для тринадцати лет это немало. А маме я обо всем этом рассказала потом, нескоро, когда страсти улеглись, и эта история оказалась в прошлом…