Поц. П. Глава 28. Чудесные похождения хроно-номада

"Ещё одной догмой гностиков являлось утверждение мира как ошибки в Абсолюте. По их мнению, рождение материального мира произошло в результате вторжения войска хаоса в мир света. Бог-отец может проявить себя только в особых сущностях — эонах, которые нередко составляют пары. Именно законченность эонов способна создать Божественную полноту — плерому, создающую идеальный Абсолют. Начало космогенезиса, вследствие которого образуется материальный мир, возможно лишь после возникновения гордыни у одного из эонов. "
«Тайные общества, или кто правит миром», Лариса Бурлацкая


 Когда однажды Анна Кондакова появилась на экране в новостийном выпуске рядом с Петрушей Елгиным, стало ясно, что, перешагнув ипостась великой княгини, она сразу доросла до степени императрицы. Дело в том, что Петя Елгин был двойником Николая Второго (это стало окончательно очевидным после того, как он снялся в клипе, рекламирующем пиво «Николаевское»), а в запечатлённой рядом с ним Ане узнавалась Аликс. Мало того: как-то, взявшись поливать кактусы рядом с компьютером Ани Кондаковой, я увидел на подоконнике нарисованных шариковой авторучкой паучков крошечных свастик с кончиками, направленными посолонь. Бывало, звоня по телефону, Княгиня отворачивалась к окну и, шепча в трубку, что-то бессознательно чертила на подоконнике. И этим «что-то» оказались символы реинкарнации.
Выстреливая воплощениями и подобиями, подземка произвела на свет парочку Анна Кондакова — Петруша Елгин. Эта диада, несомненно, была отпочкованием Орбитальной Линзы, фокусировка которой, в зависимости от происходящего на Земле, выдавала такие спецэффекты. Двойники Аликс и Ники впервые появились в звавшемся прежде Новониколаевском Центросибирске из шаровидного плазмоида, вытекшего из зева метро. С закопанным под городом соленоидом происходило в последнее время что-то невероятное. Входя в этот синхрофазотрон воплощений, можно было наткнуться и на лысого Котовского в джинсах и турецкой курточке, и на остробородого Ильича, просящего подаяния в кепку, и на благородного Колчака, торгующего газетами вразнос.

 Мне было известно, что Пётр Елгин принадлежал к славному племени хроно-номадов, был светолептом и Наблюдателем. В соответствии с Кодексом Наблюдателей мы не должны были встречаться друг с другом. Это было строго воспрещено из соображений конспирации. Кодекс Наблюдателей был принят в 1313 году после казни магистра тамплиеров Жака де Мале в Париже, и нарушение его было чревато даже большими неприятностями, чем столкновение с инквизицией в средние века. Всё элементарно: ты увлёкся своими делами, утратил всякую бдительность, а тут появляется Наблюдатель-фискал со своим пультиком, нажимает на кнопочку — и ты уже просто сгусток лучевой энергии, отправленный на околоземную орбиту, а то и куда подальше.
И всё-таки в наших пролётах по временным коридорам мы с Елгиным часто пересекались. То мы с ним встречались на средневековой площади (был ли это Париж, Милан или Майсен — не имеет значения), где возводился готический храм, плавили цветное стекло и свинец для витражей, а он выполнял роль чопорного распорядителя работ, производимых вольными каменщиками. То я натыкался на него в тишине библиотеки Сорбонны, уставленной шкафами из потемневшего ливанского кедра с хранящими мудрость веков фолиантами и манускриптами на полках. Узнав меня, он хмурил лоб и отходил в сторону: было время, когда Скиталец (так хроно-номады звали его между собой) не любил нарушать КН. Однажды, воплотившись во флорентийского негоцианта, я заказал портрет для своей молодой жены у Леонардо да Винчи и, явившись выкупать картину, застал Скитальца среди художников-учеников мастера. Во времена крестовых походов я видел моего спутника по блужданиям во времени спасающим старинные свитки из огня пылающей Константинопольской библиотеки. В другой раз (это было в Альгамбре, на том месте, где позже поставили ажурный дворец с анфиладами стройных колонн) он закутал в плащ плачущего ребенка и спас его от сарацинов, перенесясь вместе с младенцем в другое время. Этого ребёнка,  наречённого в том другом времени именем Агнец , он подбросил в один из роддомов, где произошло несчастье: младенца нашли в его кроватке мёртвым, якобы ещё во время родов  удавившегося на собственной пуповине.Хотя дежурная медсестра вроде как видела ночью какую-то кравшуюся по коридору тень, слышала писк и торжествующий хохот.Так родилось предположение, что ребёночек стал жертвой ритуального убийства.Его просто таскали туда-сюда по временным коридорам, швыряя на алтари Карфагена, толкая в раскалённое чрево рогатого Ваала, где он превращался в пепел, резали перед филистимлянским Дагоном, чтобы обмазать губы идола кровью невинной жертвы, потрошили ножом из вулканического стекла, ублажая ацтекского Кетцалькоатля.

Когда при императоре Марке Аврелии мне из-за моих чернилки, пергамента и гусиного пера довелось провести не лучшие часы в клетке рядом с рыкающими львами, он воплотился в сердобольного римлянина, принесшего мне в складках туники козий сыр и вино в глиняном кувшине. На берегу Непрядвы верхом на борзых скакунах мы с ним, облачённые в кольчуги, бились харалужными мечами с батыевыми темниками и псами-рыцарями из наёмников. И пока я видел, как посвечивает в свалке битвы его островерхий шлем с бунчуком на навершии, я был спокоен. Археологи напрасно ломали головы, зачем эти нефункциональные навершия-антенны? Ответ прост. Через них обеспечивалась постоянная связь с Орбитальной Линзой. Филологи тщетно ломали голову над теми местами «Слова о полку Игореве», где его герои рыщут по полю волками и летят соколами под облакы: посылаемые орбитальным облаком-плазмоидом сущности могли обретать самые разнообразные формы. Они без труда перетекали из клубящегося в грозовых тучах Перуна в птиц, рыб, животных, а из них — в людей. Эта способность перевоплощений была дарована от века, и русичи обладали ею ещё до пришествия наделённых тем же даром варягов. И только тогда, когда от Мадрида до Новогорода запылали костры и развернулась нешуточная борьба с угрожающими власти хроно-номадами, это племя стало понемногу исчезать, корчась в пламени инквизиторских костров и исходя воплями в пыточных. До того, как встретиться вновь, мы последний раз виделись с ним на выступающем в Сену полуострове в зловещих отблесках пламени кострища, на котором догорал обугленный труп Жака де Мале и наблюдали, как сверкающий эон великого магистра тамплиеров отлетает и втягивается Линзой.

 Многим из светолептов пришлось вернуться в Линзу, иные были возвращены на Гелению. Но пришел благодатный XVII, а за ним и XVIII век. Туманный Альбион, женственный Париж, филистерский Берлин, призрачный, как холодный туман Финского залива, город Петра на Неве и гулливо-хлебосольная Москва стали настоящими караванными путями братьев-вольных каменщиков, а значит, и хроно-номадов. Розенкрейцеры, иониты, франкмасоны, мартинисты влекли в ложи всех, кто обладал тугим кошельком, магистрами были накоплены необходимые древние рукописи и магические приборы, с помощью которых можно было совершать путешествия во времени. В драпированных тяжёлыми шторами меблированных комнатах совершались магические ритуалы. Оттуда, собственно, как с вокзала, сев на электричку до станции Издревой, можно было запросто отправиться в прошлое или в будущее. То я заставал моего хроно-номада в компании с язвительным Вольтером, обсуждающим письмо русской императрицы, то мы с ним корпели над шрифтами набора магических книг в типографии Новикова. То, встретившись и нарушая КН, назначали следующую явку в час парада планет, чтобы поэкспериментировать в его лаборатории. В ту пору он появился при екатерининском дворе в обличии графа Елгина. Тогда-то и начались перипетии, в результате которых мы оказались в Сибири. Вначале я, а потом — путём, коим двигались в Берёзов и Пелым опальные Меншиков и Миних — и он. Только нам было определено поселение ещё далее Берёзова, где Алексашку закидали камнями, и Пелыма, который зимами белым полымем накрывала пурга. Пытался же я убеждать Елгина в том, что не нужно трогать младенца Иоанна Антоновича в его колыбельке! Пробовал втолковать ему, что, помогая Екатерине свергнуть Петра III, мы вызовем целую цепь появления его двойников! Всё тщетно! Он встал на путь нарушения Кодекса. Я не мог не помогать ему ни тогда, когда перемещаясь в будущее, он появлялся то на Башне Иванова, где проводились мистерии влияния с попытками изменить течение фатума, то на баррикадах у Белого Дома, чтобы всунуть арматурину в гусеницу танка. После того же, как мы плечом к плечу стояли в каре на Сенатской, мы оказались в таком медвежьем углу, как Томская губерния, а затем и Алтайские горы, куда мы бежали — он, улизнув из острога в обличии почившего старца, я — под видом его слуги-гувернёра Ганса Шребера.

 Женские эоны начали беспорядочно блуждать по хроно-коридорам только со времён появления в Северной Пальмире Калиостро, когда, учредив ложу Египетского канона, Великий Копт ввёл в масонский обиход оргии с дамами. Скорее всего, тогда и претерпел обычное при неточной фокусировке магических приборов и неправильном чтении заклинаний расщепление эон Княгини (её истинное первоначальное имя сейчас установить невозможно — можно лишь предполагать, что этот эон принадлежал когда-либо какой-нибудь из жриц храма Весты или египетских цариц) — и она могла распасться на несколько сущностей. Я убеждён в том, что мне приходилось встречать её и в облике натурщицы в мастерской великого Леонардо, и в ипостаси шартрской ведьмы, которую мы со Странником, будучи бродячими вагантами и собутыльниками Франсуа Вийона, не смогли вырвать из рук ретивых доминиканцев.
Что касается новых и новейших времён, то в эту пору с воплощениями Елгина (возможно, по той же причине расщепления первичного эона) стало твориться что-то невероятное. Мало того, что он то и дело нарушал КН и я оказывался то под дулом его пистолета во время дуэли на заснеженной среднерусской равнине, то рисковал свалиться от его сабельного удара со скалы над стремниной Терека, то в присутствии почтенного офицерского собрания отступающей белой армии он предлагал мне игру в русскую рулетку — и нельзя было отказаться. Признаться, холодок дула на виске — не самое приятное ощущение, даже если знаешь, что твой падающий труп только видимость смерти, а ты, загодя прочитав мантру, уже переселился в другое тело в другом времени!

 Последнее время я всё меньше узнавал моего благородного люциферианца. И не мудрено. После того, как из-за ошибки при проведении спиритического сеанса его сущности пришлось испытать на себе колоссальное воздействие стихальной катастрофы в подвале Ипатьевского дома и при очередных воплощениях он стал обретать черты Николая Второго, я то и дело ощущал себя страдающим несвёртыванием крови цесаревичем Алёшенькой, обхватившим его шею в тот самый момент, когда загремели выстрелы, подвал наполнился пороховым дымом, и пули роем свинцовых пчёл устремились на нас. Всё это мне казалось, как только в очередной раз я зависал у книжных лотков метрополитена, где теперь ещё появился и прилавок с «уценёнкой», и прекрасное историческое эссе стоило меньше, чем бутылка пива «Миллер». На этот раз я открыл книгу о Николае II и сразу обнаружил, что ухмыляющийся Юровский — вылитый Анчоусов, но только с бородой. Врач Боткин — Дунькин. Великая княжна Татьяна смотрела на меня глазками Киски, у Марии были такие же пухленькие щёчки, как у Курочки. Ольга была нежна и хороша собой, как бухгалтерша, а что до много раз воскресавшей Анастасии, то в ней я обнаружил прекрасные черты Галины Синицыной. Этот парад-алле двойников дополняло ужасающее сходство редакционной уборщицы с балериной Кшесинской. Конечно, все эти подобия были едва уловимы и, без сомнения, являлись результатом неожиданно сложившихся стёклышек в Калейдоскопе Мальчика, сгруппировавшись вокруг основного бесспорного сходства — Пётр Елгин был двойником последнего императора, а Анна Кондакова — императрицы. Что за сигнал подавала мне таким образом Линза (а это были её проделки!), не составляло труда догадаться: меня ожидает то же, что случилось в подвале Ипатьевского дома с императорской семьей в ночь с 16 на 17 июля 1920 года. Кал еси, гной еси. Быть расстрелянным, облитым кислотой, сожжённым и сброшенным в шахту даже в ритуально-аллегорическом смысле — дело не очень-то приятное!

 Ох, и мотало же нас с Елгиным по временам! При Сталине нам с ним довелось и на передовой махорку делить в окопе, и жить в едва обогреваемом печуркой лагерном бараке с нарами вдоль бревенчатых стен, и валить лес в одной бригаде, угодив в заключение за то, что наслюнявили самокруток из портрета вождя. Подозреваю, что один из его блуждающих номадо-эонов воплотился и в того самого велосипедиста, которым заинтересовалась моя героическая подельница по диссидентскому подполью. При Брежневе нам довелось быть притороченными смирительными рубашками к койкам в Наблюдательной палате в психушке на Владимировской. В это место мы попадали периодически. Психиатрическая лечебница с её мрачными краснокирпичными стенами и готическими сводами, помнящими времена колчаковщины, была чем-то вроде зала ожидания перед путешествиями. Здесь можно было встретить многих. Когда с меня снимали смирительную рубашку, я, выходя на прогулку в длинный коридор, мог видеть и обритую «под ноль», отсутствующе вперившуюся в недосягаемую даль Княгиню, и что-то наборматывающего, кусающего заусеницы в желании вспомнить что-то Шуру Туркина, и имитирующего составленными в трубу ладонями не то телескоп Коперника, не то детский калейдоскоп Серёгу Таврова. Если вдруг кто-то начинал блажить, биться, пузырить белую пену поверх обмётанных жаром губ, тут как тут появлялись Главврач и дюжие санитары. Завязывались рукава смирительной рубашки. Всаживался укол. И несчастный фиксировался к койко-месту.
Последней нашей возможностью вернуться в благодатное прошлое оставались дни, названные поэтическими пятницами, в подвале бывшего здания крайкома в комнате, смежной с той, где потом была расположена экспозиция пыточных инструментов Средневековья, выставлена для обозрения восковая персона монаха — охотника за хроно-номадами и прочая зловещая бутафория, подаваемая в рекламе, как музей восковых персон и раритетов времён мрачной эпохи охоты на ведьм. На самом деле это было мерами, принятыми Наблюдателями-фискалами против наших пятниц, во время которых вызывались фрагменты эонов Иванова, Брюсова, Волошина, Мережковского и Гиппиус (а то как бы мы ещё могли проникнуть на их мистерийные сборища?) С помощью пригоршни земли с коктебельской могилы Максимилиана совершались ритуальные действия — и коридоры открывались. Для непосвящённых (стоило дать крошечное объявление на последней полосе «Городских слухов», как в каморку подвала бывшего Сибкрайкома набивалось всё войско славных рыцарей пера, до того штурмовавших неприступную крепость Анны Кондаковой) всё выглядело обычным вечером со чтением стихов по кругу. Но мы-то видели, как из стен выходили пять друидов в хламидах с опущенными на глаза капюшонами, как на алтарь возлегала Чистая и Непорочная, как вонзались ножи для того, чтобы по отворяющимся временным проходам мы могли уноситься в другие времена, будто на голову надет шлем виртуальной игры, дающей возможность нестись на вагонетке по туннелю, из стенок которого выскакивают скелеты и чудовища…
Много делов натворили произведённые нами с Петрушей нарушения КН. Покаяться бы, да поздно — уже не вернешь. Одной из бед стало расщепление эона Странника на искусствоведа Петра Елгина и учёного-историка и археолога Константина Эдуардовича Селянина. Да и мы с Петрушей, как выяснилось со временем, представляли собою какой-то двухэонный ион воплощений. Нас многие путали. Мы, собственно, и были двумя вариациями одной сущности. Так проявилось во внешнем мире расщепление. Оно-то и произвело некоторые нежелательные эффекты и хронологические передвижки, породившие феномены, посетившие Столицесибирск в 2000-2005 годах.
Кодекс Наблюдателей не разрешал многое. Но запечатлевать Наблюдателя в изображениях — прежде всего. И всё же искушение оставаться жить вечно на холсте, в камне, бронзе, музыкальном или литературном произведении было столь велико! И Елгин позировал, не считаясь с КН и деньгами, потому как золото шло к нему в руки само. Да он и не ленился добывать его, врываясь ли рыцарем в сарацинскую крепость, откуда его слуги уносили сундуки, битком набитые монетами и каменьями, врубаясь ли с людьми Писарро в перуанскую сельву в поисках Эльдорадо. Но следом появлялся Наблюдатель-фискал и производил зачистку. Так были скуплены и уничтожены пламенем полотно Веласкеса «Наставник инфантов», Рембрандта — «Странствующий во времени», разбита вдребезги скульптура Бенвенуто Челлини «Пятиликий». Стоило только кисти или резцу запечатлеть нарушителя, как появлялся человек в чёрном бархатном камзоле с набитым золотом кошельком и, сторговав великое творение, сжигал его или разбивал молотком. Этот же господин охотился и за рукописями, в которых содержались упоминания о посещениях лож сущностью Странник. В результате проведения поэтических пятниц рассыпавшаяся по временным коридорам бесчисленными блуждающими эонами, эта сущность в разные времена воплощалась в не дрогнувшего под пытками тамплиера Гийома де Казане, а позже — в графа-чернокнижника Елгина и его дальнего отпрыска, искусствоведа Петрушу. Человек в чёрном бархатном одеянии появлялся в антикварных лавках, скупал художественные ценности на аукционах, организовывал ограбления библиотек и музеев. (Пропажи полотна Айвазовского из Центросибирской картинной галереи и Куинджи — из Челябинского художественного музея связаны с тем, что в очертаниях волн, облаков, деревьев, мачты и бушприта выброшенного на мель судна узнавался Странник.) В результате подобных зачисток бесследно исчезли рукописи Густава Майринка «Ангел восточного окна» и «Явленный из кристалла» на немецком, был утрачены Роман Брэма Стокера «Высасывающий время» и поэма Перси Биши Шелли «Врывающийся в ложи» на английском. Этот же человек разъезжал по Центросибирску на святки в 2000 году на чёрном джипе с затемнёнными окнами, появлялся в галерее современного искусства и галерее «Чернофф», где скупал работы с запечатлённым на них Петрушей. Так безвозвратно канули полотно Данилы Меньшикова «Бессмертный идальго», Сергея Мосиенко — «Кентавр Хирон» и Александра Шурица — «Крылатый гондольер».

 Петруша продолжал нарушать КН — и я знал: добром это не кончится. Для зачисток его изображений в телеэфире и на полосах газет уже не хватало усилий одного Наблюдателя-фискала, к тому же в любой момент он мог получить указание из Линзы (а то и с самой Гилении) нажать на кнопочку пульта. Мысли об этом стали появляться тогда, когда зачастил в Центросибирск из Москвы видный эзотерик — реинкарнация тобольского чудотворца с примесью сущности Сен-Жермена С.К. К тому же во время одного из подвальных бдений под видом стихотворения Игоря Плющилова было зачитано такое заклинание, что в восковых персон инквизиторского паноптикума за стеною стали воплощаться члены учёного совета музея, активизировались духи Эйхе и других пламенных сибкрайкомовцев, и Петруша был усажен на усеянный острыми шипами пыточный стул, во всем аналогичный нашему редакционному «электрическому стулу».
После того, как, отправляя меня в иные воплощения, неисправимый бретёр маркиз Гийом де Казане протыкал меня шпагой или всаживал в меня пулю из дуэльного пистолета системы Кохенрайтер, а особенно — после того, как он отверг художества Андрюхи Копейкина, я, бывало, подумывал: а может быть, пора уже слиться ему с плазмоидно-астральными массами, но, сообразив, сколь одинокими станут мои блуждания по хроно-лабиринтам без моего номада, я прощал ему все его благоглупости. Куда больше хвоста из Наблюдателей-фискалов меня волновало то, что и в пресс-кафе Галины Синицыной тоже то и дело устраивались вернисажи, и Петруша Елгин появлялся и там, чтобы засветиться в огнях софитов и блицев. Петрушу и Галину запечатлевали кино- и фотокамеры. И я тревожился, что в момент нажатия на кнопочку производящий зачистку Наблюдатель-фискал, подчищающий нежелательные воплощения Петруши, ненароком сотрёт и Галину. К тому же и Дима Шустров во время наших проходок по хроно-туннелям то и дело прятал под рясой келаря фотоаппарат (что было категорически запрещено, как и провоз диктофона, который я прихватывал, чтобы легче справляться с нагрузкой писаки, работающего сразу на нескольких хозяев). Дима устраивал свои, привлекавшие внимание бомонда, фотовернисажи в пресс-кафе. Произведя однажды фурор, эти фотовыставки привлекли внимание мистически настроенной общественности. Никто не мог понять, каким образом специализирующемуся на расчленёнке и трупах, заказанных на первой полосе, Диме Шустрову удаётся создавать эти фотоэтюды: прелат подносил крест для последнего целования стоящему на охапке хвороста еретику, русский витязь вонзал копьё в крестоносца, монах-иезуит вёл допрос чернокнижника. Всё бы ничего. Но самым потрясающим было то, что у всех этих персонажей были узнаваемые лица «випов» Центросибирска. Коллеги-фотографы поговаривали, что Шустров каким-то образом использует Интернет, фильмотеку, компьютерную графику, искусно монтируя всё это со снимками, сделанными на натуре. И только отец Святополк твердил: «Бесовские дела!»