Глава 4. Амок - зАмок

«Хлопнула дверь... но я стоял, не двигаясь с места... Я был словно загипнотизирован ее приказом... я слышал, как она спускалась по лестнице, как закрылась входная дверь... я слышал всё и всем существом рвался к ней... чтобы ее... я не знаю, что... чтобы вернуть ее, или ударить, или задушить... но только бежать за ней... за ней... Но я не мог это сделать, не мог шевельнуться, словно меня парализовало электрическим током... я был поражен; поражен... в самое сердце убийственной молнией ее взора... Я знаю, что этого не объяснить и не рассказать... Это может показаться смешным, но я всё стоял и стоял... Прошло несколько минут, может быть, пять, может быть, десять, прежде чем я смог оторвать ногу от земли...»
                Стефан Цвейг – «Амок»


До взрыва 150 дней. 13 января 2009 года, вторник.


Вчера, когда мы вернулись домой с прогулки, Фреда уже не было. Ключи он оставил под резиновым ковриком возле двери, что мне показалось весьма рискованным, поскольку консьержки уже давно не было на посту. Пустая комната, встретившая нас своей неприветливой, удручающей тишиной, поглотившая абсолютно всё в свой непроглядный мрак, удалила весь домашний уют без остатка. Стоило оставить ее на пару часов, как она тут же стала казаться дикой, не жилой, ледяной и мрачной. Мне вдруг сделалось одиноко, я разозлился, когда Настя полезла в мой кухонный шкаф за моим чаем. Я разделся и молча лег спать, раньше, чем зашумел чайник. Когда девушка вошла в комнату, я притворился, что уже уснул, она быстро покончила с чаем и тоже легла.

Сперва мне казалось, что я иду по длинной, нескончаемой галерее, по этакому узкому коридору, на стенах которого, почти соприкасаясь, были развешаны портреты в золоченых резных рамах, отдаленно напоминавших эпоху барокко в учебниках истории. Миллионы завитков, листиков, блесток, драгоценных металлов и камней. Люди, изображенные на картинах, были мне не знакомы, но всех их объединяла одна манера исполнения: темные тона, одежды Викторианской эпохи, широко распахнутые глаза и мертвенно-бледная кожа. И мужчины, и женщины, даже маленькие дети, - все они были увенчаны золотыми диадемами на высоких, сложных прическах. Волосы их были черными, с едва заметным вишневым оттенком, брови, тонкие словно нитки, сдвинуты к переносице, взгляд, направленный на зрителя, ничего не выражающий, и губы, у всех алые как на фотографиях в журналах. Художник запечатлел людей за всевозможными занятиями - чтением книг, любованием луной, занятием туалетом, трапезой, от которых их бесцеремонно отвлекли. На одной из картин маленькая девочка, прическа которой придавала ей вид головастика, присев на корточки в своем помпезном темно-лиловом платьице, повернулась к зрителю спиной, но  голова ее была настолько повернута в бок, что я видел оба ее глаза. Девочка пристально следила за мной, как Джоконда за посетителями Лувра.

Я шел бесконечно долго, а коридор все не кончался и не кончался, вокруг меня царил мрак, не было слышно ни звука, но я всё-таки мог видеть картины. Люди на них следили за каждым моим движением, жадно цепляясь за меня взглядом. Я начал улавливать их ухмылки, но стоило мне обернуться, как губы их тут же вытягивались, как и прежде, в тонкую полоску. Я различал мужчин и женщин, мальчиков и девочек лишь по одежде: женщины носили многослойные юбки, рукава фонариком, платья их были украшены рюшами, лентами, цветами, расшиты камнями и расписаны золотыми красками, длинный подол касался пола, скрывая туфли. Мужчины были обличены в костюмы попроще - бархатные пиджаки (как точно художнику удалось передать особенности тканей), длинные брюки, рубашки молочного цвета и черные туфли с золотыми пряжками. Пуговицы, запонки и броши так же были покрыты золотом и украшены камнями. Каждый из мужчин был гладко выбрит.

Все эти странные люди, не то родственники, не то чьи-то неудачные копии, они следили за мной, пока я не вышел, наконец, на открытую поляну. Узкий коридор внезапно исчез, вместе с ним исчезли картины, но чувство, будто за мной продолжают следить, осталось. Я направился прямо, тропинки не было видно, пустота окутывала с ног до головы, каждый шаг постепенно давался всё тяжелее и тяжелее, с трудом я мог уже пошевелить рукой или даже моргнуть. Где-то вдалеке виднелась черная стена леса, но, сколько бы я не шел, дорога, казалось, только увеличивалась и увеличивалась.

Постепенно я начал чувствовать усталость. Не в силах больше сделать и шага, присел отдохнуть. Трава была шелковистой, сочных изумрудных цветов, влажная то ли от утренней, то ли от вечерней росы. Я собирался прикрыть глаза, чтобы вздремнуть, но тут же передо мной неизвестно откуда появилась девушка точь-в-точь как с одной из тех картин, разве что ее волосы были коротко острижены, и не было диадемы. Она не произносила ни слова, даже не пошевелила губами, глаза ее пристально глядели на меня, кожа бледная, как первый снег. Она будто бы и светилась, но на небе не было ни звездочки, да и было ли небо темным, или светлым, я точно не мог определить.

Я поднялся, и мы двинулись в обратную сторону туда, где, очевидно, заканчивался коридор. Она по-прежнему не сказала ни слова, но я понял, что необходимо идти за ней, будто бы читал ее мысли, но и мыслей я тоже никаких не слышал.

-Тебе никуда отсюда не уйти, - обратилась ко мне моя спутница, по-прежнему не шевеля губами. От нее пахло чем-то приторно-сладким, так обычно пахли мамины подружки, особенно Ииви.
-Что же мне делать? - спросил я, точно открывая рот, но и своего собственного голоса тоже не услышал.
-Смириться, - просто ответила она. Мы всё так и шагали вперед, идти теперь было легко, не будь всё без меня так мертвенно и беззвучно, я бы даже принялся насвистывать какую-нибудь Любину песенку, но даже шаги наши не слышались, будто кто-то просто-напросто выключил звук. Как колонки от компьютера.
-Куда мы идем?
-В замок, тебе необходимо переодеться.
-Погоди, мы так не договаривались...
-А на что ты надеялся?

Хотелось бы услышать звуки.

-Тебе нельзя шуметь, - девушка словно читала несуществующие мысли. Может попытаться кричать? - Кричи, - тут же предложила она.

Я закричал. Безрезультатно. Может попробовать убежать?

-Беги.

Я оттолкнулся от земли левой ногой, чтобы в момент сорваться с места и побежать. Но так и остался стоять на месте. Я поднял ногу, передвинул ее вперед, опустил на землю, а оказалось, что остался стоять на том же месте. Я попытался шагнуть назад - тот же результат.

-Пошли, - скомандовала спутница, и мои ноги тот час же сами повели меня вперед.
-Что же мне делать? - спросил я.
-Это зависит от того, что ты хочешь.
-Хочу домой, - незамедлительно ответил я.

Мне только стоило подумать об этом, как мы - я и моя спутница - мигом очутились в моей однокомнатной квартире... На диване спала Настя, точно в такой позе, как когда легла - на правом боку, отвернувшись к спинке дивана, накрывшись одеялом с головой. Часы на столике как обычно шли вперед - в темноте стрелки светились, но я по-прежнему не слышал звуков. Меня это стало тревожить.

Спутница протянула мне руку в перчатке из черных тонких кружев, будто просила ее поцеловать.

-Я не сюда хотел, - попытался обмануть ее я.

Она отдернула руку.

На самом деле, я и вправду не знал, куда хочу. Пытаясь определиться, я еще раз посмотрел на Настю. Она всё так же спала... а рядом на полу спал я, точно так же, как когда засыпал - отвернувшись от Насти, сложив руки под голову. И я только успел подумать, о чем бы я еще мог подумать, как мы оказались в незнакомом месте. Точнее сказать, мы оказались нигде. Всё вокруг было залито ослепительным белым светом, так что ничего не возможно было разглядеть, и слезились глаза. Я был абсолютно голый, поскольку не ощущал на себе ничего, и ничего не видел. Даже мои плечи были поглощены этим внезапным светом. И опять ни звука, ничего. Только чувство, что меня кто-то держит за руку. Это была моя спутница, не иначе. Я не видел этого, но почему-то твердо знал. Рука ее была без перчатки. Я видел ее лицо напротив своего, ее обнаженные плечи, ступни, колени, живот. Что было весьма странно, ведь себя я не видел вообще.

-Мы в Раю? - спросил я первое, что пришло в голову.
-Нет. Но мы голые, - заметила она.
-Почему?
-Я не знаю.
-Часто такое случается?
-Впервые.
-Это потому что я не знал, где хочу быть?
-Я ведь спросил, а ты ответил.
-У меня же два дома...

Всё вокруг оставалось без изменений: тепло, светло, тихо. Может и правда Рай?

-Есть тут еще кто-нибудь? - я сжал ее пальцы покрепче, на всякий случай.
-Не уверен, - безмолвно ответила мне спутница.
-Почему ты говоришь о себе в мужском роде?
-Потому что я мальчик, - смутилась незнакомка.

Я услышал какой-то писк, и в голове завертелись мысли.

-Мальчик?!
-Неужели ты меня не узнал?
-Где мы?
-У меня дома.

Кто-то гаркнул мне в ухо мое же имя.

-Где это? Почему ничего не видно?
-Ты не знаешь адреса, не помнишь, как всё выглядит.
-Почему? - разве я уже был у него дома?
-Потому что тебе это совершенно не интересно, ты приходил всегда только за одним, - спутница (спутник) наконец улыбнулась.

"Эдвард, черт бы тебя побрал!" раздалось повсюду. Это был Настин голос, взволнованный, срывающийся на крик.

-Как мне тебя найти? - заволновался я, всё еще не отпуская его руки. Свет вокруг начал меркнуть.
-Не надо меня искать, глупый, мы и так каждый день видимся.
-Где ты живешь?
-Спроси у меня ТАМ.
-Ты придешь еще?

"Раз, два, три... - крикнул грубый мужской голос в самое ухо". Остатки света разъедали незнакомца. Я уже мог различить только верхнюю часть туловища.

-Позови меня.
-Я ведь вернусь домой, да?
-Не надолго, - с этими словами мальчик рассеялся.

"Разряд! - завопил тот же мужской голос". По телу побежал электрический ток. Я почувствовал собственные пальцы, затем услышал биение сердца, Настину ругань, возню, услышал резкий запах нашатыря, почувствовал холод. Затем новый разряд тока. Свет исчез, и кто-то раздвинул мои веки.

-Очнулся, - объявил мужчина в белом халате. Я заморгал, пытаясь привыкнуть к окружающей обстановке.
-Ну ты и ублюдок! - надо мной появилось Настино взволнованное лицо.
-С возвращением, голубчик, - обратился ко мне мужчина.

Несколько незнакомых людей в халатах и Настя расплылись в улыбках.


После взрыва 144 дня. 4 ноября 2009 года, среда.

Среда - день никого. Я представлен себе на следующие 24 часа. Сейчас четыре утра, и по телку, в пять раз меньше чем мой зад, да к тому же черно-белому, показывают чемпионат по футболку, хрен знает какого года. Guests vs. Home. Через пол часа придет Майло - так его зовут, хотя на самом деле, только родная мать знает, как его зовут на самом деле. Он разносит почту. Славный мужик, по крайней мере, у него есть жена и ребенок. Потом явится Тони в 7,28, он всегда приходит на две минуты раньше, в надежде поймать меня спящим. Но *** ему! На этой неделе мне совсем не спится.

В 8,10 начинаются гребаные уроки, и все 45 минут мои гребаные любимые одноклассники пялятся на меня, будто я - исчадие ада. А я - всего лишь бывший президент УСУ. Я делаю звук в плеере максимально громко и грызу облупливающийся лак с ногтей. Сяде берет один наушник, и мы вместе наслаждаемся Билли Корганом  (* солист The Smashing Pumpkins), Яном Маккеем в его пятой по счету группе (* лидер Fugazi), Полом ди Анно, Брюсом Диккинсоном, Блейзом Бейли (*солисты  Iron Maiden в их последовательности), Чино Марено (* солист Deftones) и Лемми Килмистером (* солист Motorhead). С недавних пор Сяде обходят стороной, когда дело касается обсуждения очередного мальчика-зайчика со сцены с выключенным микрофоном. Она не будет слушать, чтобы смотреть. Она говорит:

-А можно погромче?

Она говорит это, когда Чино Марено поет свою "Back to school".

-Увы, - говорю я, - больше нельзя.

Мы устраиваемся на последнем ряду на уроке биологии и знаем, что молоденькая девочка, у которой еще грудь не сформировалась, но которая уже успела окончить педагогический институт, ненавидит нас. Она ненавидит нас, потому что боится, и мы устраиваемся поудобнее на последнем ряду на уроке биологии. Близнецы - единственные, кто не пялится на нас. Я вижу, как Лекси отстукивает ритм ногой и беззвучно произносит слова. Я любуюсь ею - она красивая. Я почти влюблен в нее, потому что она-то уж точно покрасивее Фреда будет. Беззвучные тексты песен. Никаких признаков жизни.

-Глянь, - тянет меня за рукав Сяде, - на наших близнецов. Им вообще ничего не интересно. Ходячие самоубийцы.

Билли Корган затягивает свою "Try, try, try". Я молчу. Билли в наушниках орет так громко, что каждый ублюдок слышит, какая песня играет у нас с Сяде в душе. Потому что у нас она тоже есть, эта пресловутая душа в жалком теле начинающих асоциалов.

Фред покупает мне ванильный кекс с киви, апельсином, клубничным желе в кокосовой
стружке. Не слабое сочетание. И это - единственная еда на весь день, потому что в этом месяце 5 воскресений и мне приходится экономить свои деньги. В этом месяце меня содержит Фред, рыжая малолетка-проститутка. Сяде предлагает зайти к ней на ужин, но я отказываюсь, потому что побаиваюсь ее родителей.

Ее мама - судья, занимается правонарушениями малолеток. Ее папа - инспектор по делам несовершеннолетних. Сяде уговаривает меня и обещает, что ничего страшного не произойдет. Она говорит:

-Тебе нечего боятся, Эдд!

Она говорит:

-Ты же уже взрослый.

Она говорит:

-Пошли, родители не будут против.

В моей душе по-прежнему играет музыка. Оливер Сайкс (* вокалист Bring Me The Horizon) изливает мне своё горе, этот татуированный мальчик. Он-то уж точно покрасивее Фреда будет. Оливеру Сайксу нечего боятся, он - совершеннолетний, он - звезда, и он чертовски привлекателен. И я говорю:

-Я уже взрослый, но ты расскажи своему отцу, что эта рыжая малолетка-проститутка обязательно умрет, если не запихает чей-нибудь член себе в рот, и если вдруг твой отец поверит, то я обязательно приду к вам на ужин.

И Сяде больше никогда не приглашает меня к себе кроме понедельников, когда ее родители до вечера задерживаются на курсах.

Я прихожу на работу сразу после школы, до моей смены еще вагон времени. Сегодня на кассе Тони. Тони ничем не приметный паренек. Если вы увидите его на улице, то просто пройдете мимо. Вы не заметите Тони. Потому что его просто нет. То, что сидит сейчас за кассой с бейджиком "Энтони" на самом деле лишь его пустая оболочка. Ходячий мешок с костями. Плоть без души, тело без головы. Как хотите. Тони желает мне доброго вечера и жует одну из пяти видов жвачки. Это большой секрет, но он ее ворует. Он всегда ворует упаковки жвачки на собственной работе. Мы с Эльзой никому об этом не рассказываем, но кто-то каждый месяц сдает беднягу, и ему приходится возвращать деньги.

-Эти камеры, они повсюду! Они следят за нами, - шепчет Тони, прежде чем наполнить рот жвачкой. И он прав. Тут камеры. Для того чтобы никто не воровал бензин. И еще для того, чтобы мы не продавали спиртное малолеткам. Вот такие дела.

Этот парень, он года на три старше меня. Он говорит, что раньше он мог стать кем угодно: хоть ветеринаром, хоть космонавтом. Он говорит:

-Мне всегда хотелось быть писателем, понимаешь, Эдд?

И я киваю. Я всегда киваю, а он всегда спрашивает, понимаю ли я.

-У моих родителей была сеть отелей, понимаешь? Миллион отелей по всему миру, так что мог стать хоть актером, хоть продавцом, понимаешь? Я мог вообще не работать.

И он говорит, что у него было еще трое братьев и сестер: Аманда, Энди, Кэралайн. И Тони, он говорит, что Аманда родилась позже всех. В тот особенный год ей было еще только пять, но она была избалована уже на всю оставшуюся жизнь. Она постоянно плакала. Тони говорит, он не помнит ни дня, когда бы она не плакала. Зато Энди всегда молчал. Абсолютно всегда. Ему было уже десять, но он не произнес ни единого звука за всю жизнь. Даже когда он плакал, он всё равно молчал. И еще, Энди, он постоянно болел. Постоянно лежал в постели и пил лекарства. У него была гемофилия, язва желудка от постоянных таблеток и врожденная немота. И еще порок сердца. Так что если его сильно напугать, он мог умереть. Поэтому он всегда находился в окружении нянек. Чтобы не умереть.

Как-то раз кто-то из одноклассников ляпнул, что только у наркоманов рождаются очень больные дети. Но он мог поклясться собственной рукой, что его родители - самые благочестивые люди в мире. Были.

В тот памятный год его второй сестре, Кэралайн, ей было уже 14. Она была самой здоровой в семье. Самой доброй. Она всегда обо всех заботилась, в свои 14. И еще, Кэралайн, она была самой красивой и самой умной, она была самой-самой. И она согласилась помочь старшему брату, потому что она всегда всем помогала.

В тот памятный год Тони было 15, он пришел к своей сестре и сказал, что хочет познать себя, свою природу. Он сказал, что для этого ему нужна помощь Кэралайн. Что без нее никак. Он сказал, что хочет заняться с ней чем-то важным, чем занимаются взрослые. Он сказал:

-Кэралайн, не бойся. Мы с тобой тоже уже взрослые.

И Кэралайн, она согласилась.

А потом... потом внезапно вернулись родители - самые благочестивые люди в мире. Они зашли в детскую комнату и увидели, как их старший сын во всю наяривает их старшую дочь. Вот такие дела. И мама, она сказала в тот памятный вечер на Кэралайн: "Шлюха!" И тут до Тони дошло. Если их папа не наркоман, и их мама не наркоманка, но Энди каждый день получает новый букет болезней, то значит их папа - не папа Энди. Какой-то наркоман - папа Энди. Это значит, что их мама шлюха. Она трахалась с другими мужиками. Вот что дошло до Тони в тот памятный вечер, когда ему было всего 15.

И Тони, когда все улеглись спать, он схватил кухонный нож, тихонько вошел в родительскую комнату и убил свою маму. Свою любимую маму, которая трахалась с другими мужиками. Вот такие дела.

Мальчика отправили на принудительное лечение. Ему было всего 15, когда он оставил всю семью разом без материнской заботы. Энтони, он так и не осознал своей вины. За то, что лишил семью матери, за то, что лишил сестру девственности. И этот парень, что сейчас сидит передо мной за кассой, он так и не узнает, что его отец до сих пор трахается с уличными проститутками, что это от них он подцепил какую-то заразу, что он умрет через пару лет.

А еще Энтони никогда не узнает, что от этой самой заразы у женщин рождаются больные дети.

Вот такие дела.

Это рассказывала мне Сяде, ведь ее мама - судья, занимается правонарушениями малолеток, а ее папа - инспектор по делам несовершеннолетних. 


До взрыва 130 дней. 2 февраля 2009 года, понедельник.

После этой истории меня погрузили в машину и увезли в больницу, где мне пришлось провести больше двух недель. Стоило мне открыть глаза, как все тут же засуетились, только когда меня, наконец, привезли и уложили в койку, а затем подключили всевозможные датчики, я смог перевести дыхание, оставшись наедине. Больничные часы показывали послеобеденное время, палата пустела, хотя была рассчитана на трех пациентов. Датчики ловили прекрасную работу сердца.

Какой же я идиот! В тот день был важный тест по географии, а я его пропустил. От обиды я стонал, как будто меня резали на части. На этом мои волнения, связанные со школой, на удивление кончились. В первый же день ко мне пришла Настя, на ней был белый халат, это был первый раз, когда я увидел ее в такой чистой одежде. И я невольно улыбнулся.

-Ну, ты как? - тихонько поинтересовалась Настя, будто я был смертельно болен.
-Всё как всегда, ничего необычного.
-Говорят, у тебя был короткий летаргический сон.

Я пожал плечами, странно, что Настя вообще знает такие слова.

-Что ты видел? - голос ее приобретал привычные нотки кошачьей лени.
-То же, что и все, сон.

Аппарат уловил участившийся пульс.

-Такой необычный сон? - скептически заметила она. - Ну, может хоть что-то необычное?
-Почему тебя это интересует?
-Говорят, что когда люди падают в обморок или умирают, они видят одно и то же. Интересно же.
-Я не падал в обморок.
-Почти то же самое. Ты видел свет в конце тоннеля или тебя сразу в Ад направили?
-Ада и Рая не существует, - влез неизвестно откуда взявшийся Фред.

Я посмотрел на Настю. Настя - на Фреда. Фред смотрел на меня.

-Почему он здесь?
-Я тоже рад тебя видеть, Эдд, - он притащил целый мешок  вещей. Мне даже страшно представить, что он мог накупить. Возвращаясь к разговору, Настя не хотела уступать Фреду.
-Тогда откуда берется этот свет и всё такое? - настаивала она.
-Всё - болтовня, - отрезал Фред, - когда ты падаешь в обморок, ты теряешь сознание, следовательно, ты не в состоянии реагировать на окружающие факторы раздражения. И не можешь ничего запомнить.

Эти двое никогда недолюбливали друг друга. Особенно, если речь хотя бы частично касалась меня.

-Но люди-то говорят.
-Меньше слушай. Ты хоть раз падала в обморок?

Отлично. Они забыли меня! Это позволило погрузиться в свои собственные мысли.

-Нет, - Настя признала свое поражение.
-А я падал. Темнота. И больше ничего.

Если верить Фреду, то всё, что я видел во сне - это плод воображения уже после того, как я очнулся.

-Спроси у него, что он там видел! - нет, Настя не сдалась еще.

Но и сон мой не был таким обычным сном других людей.

-Что тебе снилось? - настаивала Настя.

Я видел себя во сне, будто наблюдал кино про себя. Ерунда.

-Ничего. Ничего не видел во сне. Пустота.

Фред возликовал.

-Между прочим, Эдди, учеными так и не установлена причина, по которой люди впадают в
летаргический сон. Считается, что человек даже не понимает, когда наступает этот момент. Нам повезло...
-Это точно! - оборвала его девушка. - Вдруг бы ты спал еще 20 лет. Вот ужас!
-Такое возможно? - испугался я. Фред утвердительно закивал.
-Я проснулась к двенадцати, попыталась тебя разбудить, а ты никак не реагировал. Врачи около часа тебя трясли, прежде чем ты очнулся.
-А его это даже не волнует!? - рассердился Фред.
-Ни капли! - Настя встала на его сторону.
-Эдвард! - взвизгнул Фред, - ты полный идиот!!! Покажи мне подростка, который впадает в летаргический сон всего на пару часов, а потом у него останавливается сердце.
-Электрический разряд привел его в чувство. Вы практикуете электрошок? - съязвила Настя.

Фред покраснел. Что за намеки?!

-Мы... не... ни разу... вообще это... никак не делали, - смутился он.

Настя придвинулась к моей постели ближе. Мешок Фреда оставался без внимания. Интересно, что же он всё-таки притащил?

-Почему ты не в школе? - наконец вспомнил я. В последнее время из-за своей работы Фред стал часто просыпать первые уроки. Учителя просили вразумить его. Каждый раз, когда они закатывали глаза и риторически вопрошали, чем же таким важным может заниматься девятиклассник по ночам, мне приходилось тут же обращать их внимание на проблемы с оценками у каких-нибудь первоклашек, потому что я не представляю, чтобы случилось, узнай кто, чем Фред занимается. Хаос настал бы. А Фред бы прославился. Нет, я знаю его родителей. Мама говорит, она вообще в шоке, как Фреду удается "ночевать у друзей".

Такая педантичная семейка скоро сведет ее с ума. Мою-то маму! Фред захлопнул рот и промолчал. Ясное дело, он, как обычно, прогуливал. Нет, он добегается на своей работе! Его выгонят из школы и всё. Так же, как Настю выгнали.

-Фред, подумай о будущем. Тебя, черт возьми, выставят из школы и не пожалеют.
-Пожалеют, мы платим им кучу денег, - надулся он. Так же дуется Сандра, когда я говорю, что она смотрит дурацкие мультики.
-Бросай свои ночные похождения! Подумай... ну хотя бы о венерических заболеваниях! - сердцебиение ускорялось от раздражения.
-У тебя кипридофобия (* боязнь заразиться венерическими заболеваниями). Со мной все ОК!

Ну, это ведь ничего, что Фред иногда пользуется такими словечками, которые ни я, ни Настя никогда прежде не слышали. И его не так уж легко пробить на слезу. Зато он злиться начинает быстро. Его веснушки зарделись, так всегда случается, когда он возбужден. Настя даже отошла к окну, чтобы не попасть под его горячую руку.

-Школа - это всё, о чем ты думаешь?

Я за тебя переживаю, дурачок. Трахаешься с кем попало, тебе всего 16, твои родители на грани развода.

-Я волнуюсь, как бы тебя не выгнали, - мое сердце то сильно стучало, то замирало.
-Ублюдок! - в конец рассердился Фред и выбежал из палаты.
-Ты грубый и холодный, - заступилась за него Настя. - Ума не приложу, как я тебя вообще рядом с собой уложить смогла...

Я хотел было заикнуться, что из-за этого мне не уснуть потом бывает, но промолчал. Теперь то, что случилось в моей жизни еще в начале осени, казалось далеким прошлым. Вечером приехала вся семья. Сандра радовалась встрече, мама же взволновалась больше врачей. Так и просидела всё время с историей болезни. Отчим, как водилось, не выражал никаких эмоций.

-О, милый, кто оставил эти вещи?
-Фред занес их.
-Что за Фред?
-Оун.

Врачи запретили мне шевелиться. Ничего, кроме переключения телевизионных каналов. Нельзя было вставать без надобности, ходить по коридору. К тому же, с меня не снимали всех датчиков, и я лежал, окутанный проводами. Ощущал себя консервированной частью капитана Николса. (* в рассказе И. Макьюэна "Стереометрия" главный герой имел колбу с законсервированным членом некоего капитана Николса) Врачи неуклонно верили в повтор сердечного приступа. Никто, слава Богу, не спрашивал, что же я видел там, на "том свете". Два раза ко мне в палату заглядывал человек, переодетый в клоуна. Он делал зверюшек из надувных шариков, раздавал маленькие шоколадки и рассказывал, как надо следить за своим здоровьем. Ко мне никого не заселяли, я жил в трехместной палате один, но, находясь в неподвижном состоянии, я бы лучше предпочел шумную компанию.

Обрывки сна постепенно таяли, образы стирались. Я с трудом мог вспомнить темный, нескончаемый коридор. Настя приходила каждый день, во время ее визитов мы звонили моей маме, которая приезжала каждый день с пятницы по воскресенье. Всё время, проведенное в больнице, я потратил впустую. Никто не водил меня на обследования, не интересовался здоровьем. Меня только кормили и время от времени улыбались мне такой жалостливой улыбкой, как будто дни мои были сочтены.

Фред не появлялся. Я всё хотел сказать ему спасибо за вещи, которые он принес, но он отказывался со мной разговаривать. Два раза даже приходила Люба. В первый раз она пришла со стаканчиком карамельного чая, а во второй раз  - с Андреем. Который к тому времени успел перекрасится в брюнета. Они заходили всего на 10 минут, и в спешке Люба успела мне шепнуть, что так оно ему лучше, а Андрей, отправив Любу в автомат за конфетами, попытался меня изнасиловать. Это всё Фред был виноват! Почему-то многие думают, что я и его дурацкая работа как-то связанны. К счастью, Любаша вернулась быстро.

В том пакете Фред оставил мне книги, те, что нужны на урок литературы, учебники по экономике, математике и английскому (у меня с этими предметами были особенные проблемы), но даже не в этом дело... в том пакете он принес мне альбом для рисования и карандаши; я помню, он однажды попросился пойти со мной в магазин, это было еще до того, как мы благополучно покинули с Любой художественную школу, и я показал ему карандаши и сказал тогда, что с такими любой смог бы рисовать. Это была обычная коробка из 12 цветных карандашей, которыми я рисовал с самого детства, а он тогда рассмеялся и сказал, что будь я него хоть 10 рук, он бы рисовать никогда не научился.

Фред часто вел себя не так, как все его сверстники. Ладно уж, отбросим его работу. Это странное сочетание: утром - ребенок со справочником медицинских терминов, который то и дело выдает словечки, о которых даже учителя не всегда догадываются, а вечером - проститутка, которую все знают. Почти легенда на нашей улице. Не бывает умных проституток, в этом я уверен. И это меня бесит больше всего. Я имею ввиду то, что он трахается со всеми подряд. И дело тут вовсе не в кипридофобии, черт возьми. На кануне выписки из больницы я позвонил ему, это было около 12ти дня понедельника.

-Я вообще-то на работе, и ты меня отвлекаешь, - первое, что я услышал от него.
-Какая работа?! Почему ты не в школе?
-Тебя это не касается, - отрезал он. На заднем плане послышалось недовольное ворчание.
-Я же в УСУ и...

"Кто там? - захрипел в трубку чей-то голос. - Мой бывший звонит, - послышался приглушенный голос Фреда." Затем его быстрое "пока" и короткие гудки. Я - бывший?! Я и Фред?!!! Что вообще творится? Лично у меня было только одно объяснение - Фред так быстро бросил трубку, что я не успел расслышать слова "друг". Но если так он теперь меня называет, то я запутался еще больше. Переспросив у Насти несколько раз, что же произошло, я так и не добился от нее ответа. Она только покачала головой и повторяла: "все вопросы к Фреду, я тут не при чем. Ничего не знаю". Может, она и правда была не при чем, но уж точно знала, в чем тут дело. Все сговорились против меня, черт бы их побрал! Во вторник, когда меня официально выписали, приехала мама. На удивление она не стала требовать срочного переезда к ним в дом, но настаивала на том, чтобы я пригласил к себе кого-нибудь пожить. Но со мной же уже живет Настя, и она об этом должна была помнить.

-Сыночек, у тебя очень взволнованный вид. Хочешь, я с тобой поживу?

Еще бы я не волновался. Фред выпендривается, а я чувствую перед ним необъяснимую вину.

-Мам, я ведь живу с Настей!
-Она две недели назад вернулась домой.

Домой?

-Почему она вернулась? - испугался я.
-Не знаю, она не сказала. Но я настаиваю на ком-то, если не хочешь, чтобы я с тобой была рядом. Хотя знаешь, лучше, конечно же, было бы, чтобы мы с то...
-Мам, я хочу, чтобы ты была рядом. Не прибедняйся. Я ведь тоже за тебя волнуюсь, твоя работа далеко, и будет неудобно ездить.
-Ты у меня такой заботливый, - она потрепала меня по голове. Уж что-что, а эта ее привычка меня раздражала до скрежета зубов. - Но завтра же скажи  мне, кого ты пригласишь к себе. Обещаешь?
-Ладно. Боишься, что я снова забуду, как зовут нашего кота?
-Какого кота? - мама недоуменно посмотрела на меня.
-Отто.
-Кто это?
-Наш кот.
-Эдвард, ну и шуточки у тебя! - она рассмеялась. - Нет у нас никакого кота, ты же знаешь.

Нет кота? Давно? Что с ним случилось? Он умер? Я засмеялся в ответ.

-Да уж, дурацкая шутка. Я имел в виду, Сандрину игрушку. Она показывала мне его, когда я в последний раз ночевал у вас.
-Вспомнил тоже, - резко посуровела мать, - то было неизвестно когда.
-Всего два месяца назад, в начале декабря, - смутился я.
-Не дури, мы уже месяца четыре делаем ремонт и спим все в одной комнате. Забыл что ли?

Ремонт?! Я точно помню, что 4 декабря спал у родителей дома!

-Почему вы его делаете?
-Какая у тебя голова дырявая!!! Трубу в кухне прорвало, мы вызвали сантехников, потом пришлось плитку новую класть, так затянули в капитальный ремонт. Так что я бы с удовольствием у тебя пожила.
-Не, ма. Спасибо за помощь, я лучше Фреда позову. Нам и в школу будет удобнее ходить.
-Хорошая идея, а то его родители сильно ругаются в последние дни... - мечтательно произнесла мама.


После взрыва 137 дней. 26 октября 2009 года, понедельник.

Сегодня 26 октября 2009 года, понедельник. Я точно знаю этот день. Сегодня день Сяде, хотя скоро она должна перестать пускать меня к себе. День Сяде означает отличный обед заботливых родителей перед гребаной работой на заправке. Хотя Сяде тоже неплохо готовит, у нее не хватает на это времени. Она хочет хорошо окончить школу, эта Сяде.

Школа - последнее место, где я сейчас хочу быть.

Это мерзко, но я с самого утра чувствую, что сегодня непростой понедельник 26
октября. Я спрашиваю у Сяде, с чего бы вдруг взяться такому чувству. Сяде, она наслаждается Саймоном Джоном Ричи-Беверли (* Настоящее имя Сида Вишеса) прежде чем ответить, а потом говорит, что, хотя это мало вероятно, сегодня ограбят заправку. Я говорю, что это был бы самый счастливый день в моей жизни, если бы какой-нибудь придурок ограбил бы заправку.

Сяде наслаждается Саймоном Джоном Ричи-Беверли, он со своей компанией рождает анархию в ее голове. Ей хочется разбить все стекла в классе, и она признается, что занялась бы любовью с одной девчонкой на год младше. Она говорит, что я ее знаю. Она говорит, эта девчонка теперь в нашем бывшем УСУ.

Сяде тоже оттуда выгнали. Цитирую:

"За аморальное поведение, не достойное представителя Ученического Самоуправления, и за общение с подозрительными личностями, нарушающими право учащихся на спокойное, безопасное обучение, не следующими общему школьному уставу и подрывающими репутацию школы в частности. Согласовано с указом директора".

Подозрительная личность, это, конечно же, я. И еще Фред. И Леа из 11, она тоже подозрительная личность. Но я всех подозрительнее. Сяде смеется. Она говорит, что, быть может, от того и утро у меня подозрительное.

Может быть. Я не знаю. Не могу угадать. Я вижу близнецов: Сашу и Сашу. Оба с черными волосами, смотрят в мою сторону. Он - почти любовно, она почти убила своим взглядом. Появляется классная - начинается урок. Мы с Сяде играем в ассоциации под AC/DC, когда в классе становится неожиданно тихо. Мы просто прослушали, как открылась дверь. Каждый ублюдок в классе, кроме близнецов, которые, как всегда, почти неподвижно сидят за партами, не может определиться, в какую сторону ему лучше смотреть - на открывшуюся дверь, или на меня, грызущего облупливающийся лак на ногтях и играющего в ассоциации с Сяде под AC/DC, остановившегося на слове "барбекю".

-Розовенькое филе, - продолжает Сяде ассоциативный ряд.
-Хирургические ножницы, - не отстаю я.
-Иглы, - говорит Сяде.
-The Smashing Pumpkins, - говорю я, имея ввиду их клип "Try, try, try".
-Пятница, 13ое, - говорит Сяде, имея в виду "Пятницу" Джейсона. (* Фильмец)
-Перис Хилтон, - вспоминаю я ее историческое убийство в новом "Доме восковых фигур".
-Розовенькое филе, - возвращается Сяде.
-Эдвард, - подключается Фред.

Я не знаю, откуда он взялся. И он продолжил неудачно. Сяде говорит, я ни в коем случае не похож на филе. Кто-то из близнецов пытается убить Фреда взглядом. Мальчик, девочка, я не знаю, кто. Классная отсчитывает 100 раз слово "****ь", чтобы выставить Фреда за дверь с чистой совестью. Кто-то из девушек просто удивлен, потому что еще не знает, что их парни трахаются с Фредом. Наконец и я решаюсь на него посмотреть. Сегодня 26 октября 2009 года, понедельник. Сегодня день Сяде, день отличного обеда заботливых родителей перед гребаной работой на заправке.

Школа - последнее место, где я сейчас хочу быть.

Непростой понедельник. Второй урок сорван малолеткой-проституткой.

Фред сегодня очень красивый. Фред сегодня в таком длинном свитере, что кажется, будто он надел платье. Фред улыбается, возвышается надо мной, высокий и худющий. Бодрый, счастливый, руки держит за спиной. Проститутка-малолетка. Я с самого утра чувствую, что сегодня необычный понедельник, и сейчас мои чувства на пределе. Я лихорадочно придумываю к себе ассоциативное слово. Фред протягивает мне огроменный букет роз и объявляет во всеуслышание, что мы ровно год вместе.

Школа - последнее место, где я сейчас хочу быть.

Фред уже мертв под взглядом одного из близнецов. Все молчат. Сяде, Фред, близнецы, наши любимые одноклассники, учительница. Словом, все, кроме Билли Джо Армстронга. (* Green Day) Он исполняет гимн извращенцев (* их песня Blood, Sex and Booze) и не подозревает, какой сегодня особенный день. У нас свободная страна. Все делают что хотят. Почти все спят с этой рыжей малолеткой. Букет роз зависает в воздухе у меня перед носом. Все смотрят в нашу сторону, потому что у нас это разрешено.

-А вот это, - произносит Сяде, глядя на букет у меня перед носом, - вот это напоминает розовенькое филе.
-Бери уже, - шипит на меня Фред.

Я не двигаюсь.

-Не делай вид, что забыл, какой сегодня день, - шипит на меня Фред.

Нет, конечно, я помню, что сегодня понедельник. День Сяде. День отличного обеда заботливых родителей перед гребаной работой на заправке. Я грызу лаг на ногтях, Фред тыкает в меня букетом, Сяде требует следующего ассоциативного слова, класс замер в ожидании и слушает, как Билли Джой Армстронг клянется в верности своей госпоже.

-Ну, - говорю я, - милое платье.

А потом вскакиваю, хватаю Фреда в охапку и выхожу из класса раньше, чем он успевает что-либо ответить. Мы уходим в закуток возле окна, в то самое место, где я когда-то, очень давно, застал целующихся близнецов. В коридоре тоже гробовая тишина. Билли остался с Сяде. Фред шуршит букетом роз, они пахнут так же розово, как и выглядят.  Фред почти плачет. Быть может ему обидно, что я забыл, какой сегодня день.

-Малыш, - говорю я, подразумевая его возраст и рост, - не сердись.

Я хочу сказать ему что-нибудь, чтобы замять ситуацию, но он набрасывается на меня со страстными поцелуями. В этом деле он уж точно получше меня будет. У меня в кармане джинс серебряное колечко, и Фред знает, что я полностью от него завишу. В любой день недели, всегда везде, постоянно. На веки вечные. Он меня купил. Нашу возню прерывают шаги одного из близнецов. Теперь, когда они с оба с черными волосами, я вообще не различаю их. Я давно не хожу на уроки физкультуры, я не знаю, в какие раздевалки кто из них заходит. Фред предпочитает не отвлекаться и целует меня в шею, и в мочки. Он, конечно же, трахнул бы меня в мои большие дырки в ушах, но боится разорвать кожу. Его рыжие ресницы сливаются с рыжими веснушками, мои пальцы тонут в его рыжих кудрях. Кажется, мне уже не отделаться одними поцелуями. Фред слюнявит мою шею.  А рядом стоит один из близнецов, молча наблюдает за нами. Я наблюдаю за ним, иди за ней, я не знаю. Саша стоит и смотрит. Уже сейчас Фред в который раз умрет под этим взглядом. Так убивает только Саша, сестра Саши.

К слову, сегодня близнецы все в черном: черные волосы, черные шмотки, черные мысли. Фред сегодня очень красивый. Красивее Оливера Сайкса. Фред сегодня в таком длинном свитере, что кажется, будто он надел платье. Фред целует мои веки. Я обнимаю его на зло Саше. Вообще-то, мне бы не хотелось, чтобы Фред сейчас умер. Поэтому я, наконец, спрашиваю, чего же она хочет. Фред, наконец, открывает глаза и останавливается. Он прижимается ко мне так сильно, что я чувствую боль, когда его острые плечики давят мне в грудь. Он обхватывает меня руками, так что я не могу пошевелиться. Я не могу удерживать равновесие. Я вот-вот упаду, а кто-то из близнецов продолжает молча смотреть на нас, как будто это - новость. В смысле, что мы встречаемся.

-Дешевый веник, - комментирует, наконец, Саша. И по голосу ясно, что это мальчик.
-Дешевый педик, - огрызается Фред.

Как-никак, он - мой парень. Я принадлежу ему, поэтому тоже обижаюсь. Как-никак, это мой букет. Это - мой дешевый веник. Саша говорит, что он вообще-то не продается, как некоторые. Саша говорит, что по себе не судят, так что если Фред дешевый, то это не значит, что все вокруг такие же. Фреда трясти начинает. Саша уходит. Он почему-то не спорит с тем, что он педик.  Но в этот момент я не особо обращаю на это внимание, а думаю, как успокоить Фреда. Я знаю 100 хороших способов:
его можно поцеловать;
можно позвать на свидание;
можно трахнуть его;
можно позволить трахнуть себя;
можно позволить подрочить в мою дырку в мочке;
можно дать послушать хорошую песню;
сделать его домашние задания по математике;
можно признаться ему в любви;
обнять или подержать за руку;
можно сводить его в магазин;
позвать Сяде;
спросить, что такое эфебофилия; (* влечение к подросткам в пубертате — 14-18 лет)
можно помирить его родителей;
попросить его назвать все виды сексуальных расстройств;
можно купить ему что-нибудь сладкое.

И я решаюсь на последний вариант, а Фред выбирает четвертый. Он выбирает фелляцию. Он выбирает пенилинкцию, он выбирает фаллаторизм. Он предлагает себя. (* Всё = миньет)

Мы идем в столовую и покупаем шоколадный торт за его же деньги. Вместо оставшегося второго урока мы сидим в столовой и едим торт, пока все думают, будто мы трахаемся в туалете. Я люблю Фреда, потому что его невозможно не любить. И Фред, он, словно читая мои мысли, говорит:

-Я люблю тебя.

Он говорит:

-Я так счастлив, что у нас с тобой уже год!

Я не помню, что было год назад. Нет, серьезно. Я помню только свою гребаную работу каждый день кроме выходных и праздников и всех тех, кто бывает в клубе по воскресеньям. Еще я помню Любу, потому что иногда встречаю ее Андрея. Он тоже меня еще помнит. Начинается третий урок. Цветы потихоньку вянут. Потом кончаются все уроки, но я не иду к Сяде есть обед, приготовленный ее заботливыми родителями. Вместо этого мы до вечера таскаемся с Фредом по городу. Ладно, такое иногда случается. Я имею в виду, все иногда врут. Мы гуляем по самым пустынным закоулкам нашей страны, дабы какой-нибудь отморозок нас не заметил. Мы идем, держась за руки, как то полагается возлюбленным, но это не значит, что я люблю Фреда. По-настоящему. Меня не интересуют парни, ни капли. Просто так получилось, что пару дней в неделю я ночую в его квартире и сплю с ним под одним одеялом. Да ладно, все же знают, что я - сосед Фреда, прямо гомофоб до мозга костей.

Мы идем по пустынным закоулкам, и, кажется, будто весь город вымер разом. Но это не так. Где-то на другой стороне улицы, в точно таком же переулочке, идет какой-нибудь тайный поклонник Фреда, идет и не думает ни о чем. Кто-нибудь, кто любит Фред больше, чем я. Кто-то, кто любит его по-настоящему, в отличие от меня, кто-то, кто тратит все свои деньги на то, чтобы сделать миньет рыжей проститутке-малолетке. Кто-то там идет, а я говорю:

-Тебе не кажется, что у тебя с клиентами будут проблемы, если кто увидит нас вместе?

Фред улыбается и только сильнее сжимает мою руку Он еще слишком мал, чтобы понять, в какое дерьмо он вляпался. На всю оставшуюся жизнь. Я волнуюсь очень. За себя. Мало ли что может взбрести в голову взбешенному поклоннику. Но я молчу. В конце концов, единственная по-настоящему ужасная вещь уже успела со мной случиться. Остальное не важно. Так что мы продолжаем гулять, взявшись за руки, пока не наступает время моей работы. У Фреда же сегодня выходной, всю ночь он развлекает меня своими глупыми рассказами. Ну ладно, может они и не глупые, но и не интересные. А он рассказывает мне про всяких поклонников и в перерывах клянется в вечной любви.

Нет, серьезно. Я иногда чувствую себя такой свиньей.


До взрыва 130 дней. 2 февраля 2009 года, понедельник.

Меня выписали ранним утром, встречать с больницы мама приехала одна. До дома добирались общественным транспортом, кое-как довезли два огромных чемодана накопившихся за две с половиной недели вещей.

Консьержка встретила меня улыбкой, почтовый ящик - пачкой рекламы. Наконец-то я дома! Милая родная квартирка с затхлым запахом нежилых помещений! Как же я соскучился по тебе! За время моего отсутствия всё успело покрыться толстым слоем пыли: и столы, и зеркала, и листья финиковой пальмы, одиноко росшей на подоконнике в кухне. Мама с порога пустилась в обрядовые танцы с тряпкой для пыли и пылесосом. Она хотела, во что бы то ни стало, навести идеальный порядок. Только ближе к вечеру маму удалось спровадить. Ее бесконечное сопение на протяжении нескольких часов, в конечном счете, взбесило меня на столько, что мы поругались. Я сказал ей, что лучше бы она катила домой делать свой ремонт, она, конечно же, обиделась и уехала.

Быть может, от всей этой работы с нервными пациентами, которых мать всё-таки предпочитала называть клиентами, у нее у самой случилось помутнение рассудка? Я точно помню, что два месяца назад я ночевал у родителей, а мама повсюду клеила записки с напоминаниями. Я забывал имя кота, забывал его покормить, но это же не означает, что его вообще не существует!

Но ведь мать сказала, что в доме ремонт. Может, она напутала, и они начали его только в прошлом месяце? А что с Отто? Неужели, Отто всего лишь детская игрушка? Мне же не могло всё присниться?

Я спустился вниз, консьержка сидела на своем месте за массивным столом. Могу поклясться, и два дня назад, и месяц назад она должна была быть тут, отмечать в своей тетрадочке, кто когда пришел, и кто во что был одет. Из-за того, что стул явно не был рассчитан для такого большого стола, да и сама консьержка не могла похвастаться ростом, из-за стола возвышалась лишь ее темно-русая, стриженная под ежика голова.

-Здравствуйте еще раз, - поприветствовал ее я.

Она заулыбалась. Такая добрая улыбка старого человека навела меня на мысль, что консьержку звали Розой. Но я не рискнул спросить имени. Укутанная в старый выцветший, некогда черный, платок с новой яркой золотистой бахромой по краям, она читала какую-то потрепанную книжонку в мягком переплете. Ее тетрадь с наблюдениями лежала рядом на столе. Ее очки с пластиковым шнурком ярко-малинового цвета покоились на кончике носа. Когда я обратился к ней, она отложила книгу, загнув уголок страницы, и придвинула очки к переносице.

-С возвращением, наконец! - бодро произнесла консьержка.
-Я соскучился по вас!
-Ох, да ладно, - она осталась довольна.
-Роза... - всё-таки решившись, тихонько произнес я.
-Маргарита, - незамедлительно поправила она.
-Да, Маргарита...

Черт, Эдвард! Просто спроси у этой старухи напрямую и всё.

-Никто не заходил ко мне, пока меня не было?
-Ох, - спохватилась консьержка, - голова дырявая совсем! Конечно, милый, - на этом слове меня передернуло, - снова заходил твой друг, не то девочка, не то мальчик.
-Девочка, мы же договорились в прошлый раз.
-Точно, припоминаю, - она покачала указательным пальцем.
-А Фред был?
-Нет, милый, его не было.

Это и логично! Ведь он знал, что меня положили в больницу.

-Еще мама твоя приходила несколько раз...
-Да, забирала кое-какие вещи.
-Тяжело наверно в больнице было столько времени лежать?
-Ну... Как сказать, - разговор отклонился явно не в ту сторону, - меня навещали часто. - сказал как отрезал, не собирался я разводить с ней беседы до ночи.
-Вот еще! - спохватилась консьержка, - Чего подруга-то твоя переехала. Поругались? - она даже подмигнула мне.
-Можно и так сказать.
-Ничего, - заворковала она с манерой, свойственной всем старым людям, - еще помиритесь. До свадьбы всё забудется.
-Да-да, непременно.

Мы немного помолчали. Я поглядел на обложку книги - она была грязной и помятой. Так себе, какой-то третьесортный дедективчик с незапоминающимся названием. Никогда не понимал людей, читающих такой мусор. Маргарита поулыбалась мне, не зная, что еще сказать. Потом, подумав немного, спросила:

-Скучно тебе будет одному-то жить? Месяц вместе жили, да и сам говоришь, в больнице тоже скучать не пришлось.
-Вообще-то мы два месяца вместе жили.
-Один, дорогой, один. У меня тут, - она похлопала по тетрадке, - всё записано!
-Ну, может и один, - я решил не вступать с ней в спор, пусть, старая, радуется, - дни сбиваются.
-Это точно, - согласилась она.

Разговор был исчерпан. Я поднялся к себе.

Хорошо, Эдвард. Только не паникуй! Дыши глубже. Ничего страшного. Взгляни на нее: надо быть полным идиотом, чтобы носить эти глупые розовые шнурки на очках, она явно не в себе! Досиживает за своим столом последние денечки. Она старая и сумасшедшая.  А твоя мать сошла с ума от постоянной череды психопатов, которые являются к ней на работу. Так что, главное не волнуйся! Они всё напутали. То, что с тобой было, то и было. И только ты один знаешь всё точно.

Я подумал, что было бы неплохо выкрасть Ритину тетрадь с записями и проверить, что она там наотмечала, но вскоре этот план показался мне еще безумнее самой консьержки. Так что я решил, что проще будет не придавать особого значения славам других людей.

Комната без матраса и Настиных личных вещей казалось мне неимоверно пустой. По наставлению матери, я загрузил в стиральную машинку все занавески и покрывало. По ночам еще стояли морозы, поэтому домоуправление особо не скупилось на отопление, и в комнате без проветривания стояла неимоверная духота. Я тут же вспотел и решил принять душ. Кроме того, больничный запах все еще сохранился где-то в волосах, и под ногтями, и чем бы я не занимался, я всё равно его ощущал. Поэтому мне пришлось простоять под душем с час, чтобы горячие струи воды уничтожили больничный запах без остатка. Где-то к полуночи последние одеяла и одежда были постираны, я вывесил всё на балкон и лег на неожиданно мягкий диван. Он показался мне самым мягким диваном в мире после жесткой больничной койки. Запах свежевыстиранного постельного белья, почти хрустящая наволочка и простыня не давали уснуть. Я лежал, глядя в потолок. Мне просто необходимо было расслабиться и уснуть, но сон не шел.

Мозг активно работал. Одна часть меня отчаянно боялась вновь оказаться в том узком коридоре, другая лихорадочно пыталась разобраться, кто же всё-таки прав: я сам, как никто другой знавший, что со мной происходило два, и даже три месяца назад, или мать с консьержкой, твердивших в унисон одно и то же, независимо друг от друга. Может, это я схожу с ума? Маргарита не сделала мне ничего плохого, а меня на изнанку выворачивало от ее малинового шнурка для очков. Что же это такое?

Доктор просила не принимать никаких успокаивающих, мама приказала не пить
снотворных, поэтому мне только и оставалось, что лежать на диване и слушать, как две половинки меня работают независимо друг от друга, независимо от меня самого.

Может и правда, я сумасшедший? В художественной школе нам часто рассказывали про великих людей, каждый из которых был в той или иной степени в разладе с собственным умом. Даже преподаватели, работавшие там, были сумасшедшими! Психи, повернутые на своих предметах: история искусств, живопись, графика, перспектива, композиция цвета... Однажды Люба сказала: "Было бы неплохо подсесть на что-нибудь психотропное, чтобы потом видеть как Рене Магритт (* бельгийский художник-сюрреалист ХХ века), делать как Альберто Джакометти (швейцарский скульптор, живописец и график XX века, сюрреалист), чтобы говорить устами Андре Бретона (* французский писатель и поэт ХХ века, основоположник сюрреализма). Чтобы создать свой Золотой Треугольник". Но, в конечном счете, всё потеряло смысл. Люба устроилась на работу, перестала носить мне напитки из Старбакса, не считая того раза в больнице, влюбила в себя парня-гея, а я принялся бесцельно проживать родительские деньги. Время от времени появлялся в УСУ, всё чаще сваливал всю работу на Сяде, которая, в свою очередь, всё сваливала на кого-нибудь еще.

Был час ночи, а я по-прежнему не спал. Я повертелся с одного бока на другой еще немного, нащупал в темноте мобильник и написал смс: "приходи ко мне, ты ведь не работаешь уже?" Часа через полтора он был у меня. Стоял на пороге еще немного сонный, в весенней курточке, и в джинсах таких узких, что едва бы на мою руку налезли. И почти не дышал. Я сгреб его в охапку и потащил в комнату. Боялся разбудить кого-нибудь из соседей. Ведь в доме все такие порядочные! Когда я писал смс, мне очень хотелось, чтобы он был на работе, но вот он стоял передо мной, и я не знал, что делать.

-Ты... поживешь со мной некоторое время? - вопрос получился каким-то тихим и небрежным, будто это было совсем не то, что я собирался спросить.
-Для этого меня позвал? - надменно спросил он.

Мы помолчали. Он ждал, я отвечать не собирался. Может, мне всё это снится сейчас? И нет никого в моей комнате.

-Мог бы спросить завтра в школе, кстати, - заметил он.

Нет, если бы то был мой сон, он бы сказал что-нибудь другое.

-Мне не уснуть... - взмолился я. Решил давить на жалость.
-Ничем не могу помочь, - холодно отвечал он.
-Може...
-Если ты хочешь ЭТО, с тебя двойная плата, у меня сегодня вообще-то выходной, - грубо прервал он.
-Я с тобой ни в коем случае!

Эдвард?! Что ты несешь?!

Фред стоял посреди комнаты, не раздевшись, даже не сняв ботинки. Я сидел перед ним на диване, в трусах, укутавшись одеялом, с таким выражением лица, будто Фред был последний человеком на Земле, которого я хотел бы сейчас видеть. Вообще-то, так оно и было. Его высокомерный тон мне не понравился. Но с другой стороны, я здорово испугался. Таким угрюмым и серьезным я его еще никогда не видел. Мне открылся новый Фред - повзрослевший, и самовлюбленный. Я не знал, что с ним таким делать, и как себя вести. Помню, он был так же сильно зол на меня в далеком детстве, когда я случайно сломал его любимую машинку. Но с тех пор прошло 8 лет, казалось, целая вечность пролетела между нами.

-Почему ты пришел? - наконец спросил я. Соглашусь, вопрос весьма странный.

Фред цокнул языком, шумно вздохнул и, сказав, что всё еще волнуется за меня, направился к выходу. Ну и прекрасно. Пусть убирается!

-Только не хлопай дверью, когда будешь уходить! - нарочито безразлично бросил я.
-Пошел нахер, - обиделся Фред.

Я подскочил с дивана и двумя шагами добрался до прихожей, где Фред уже во всю воевал с дверными замками. Я вот сейчас должен был хорошенько встряхнуть его, что бы эта малолетка со мной больше не разговаривала в таком тоне. Ненависть, злость и тайная обида, давно поджидающие своего часа, но зародившиеся неизвестно из чего, обжигали всё нутро. Сердце бешено заколотились, дыхание участилось, я почувствовал, как кровь приливает к щекам.

-Чем ты недоволен? - я схватил его за руку повыше локтя. Он обернулся и окинул меня презрительным взглядом.
-Ты долбанулся в своей больнице совсем.

Пальцы непроизвольно сжались сильнее.

-Ай! - взвизгнул он, - Придурок. Мне же больно!

Свободной рукой я схватил его за подбородок и так же сильно сжал его. Пальцами чувствовал, как он пытается пошевелить ртом. Он хотел вырваться, но у него ничего не вышло. Трепыхался в моих руках как птичка. Жалкий и ни на что негодный. Оставив бесполезные попытки, он нахмурился и стукнул меня второй рукой, но удар получился слишком девчачьим, так что он попытался отвернуть от меня голову, а когда и это не вышло, заплакал. По моим пальцам потекли его слезы. Я словно очнулся от страшного сна и осознал, что натворил. Тут же разжал руки, Фред принялся потирать плечо, на щеках от моих пальцев у него выступила краснота.

-Самовлюбленная шлюха, - просипел он. - Твой дружок совсем тебе голову затрахал?

Чувство вины подкатило к горлу. Ладони тот час вспотели, от страха даже пересохло во рту и под ложечкой засосало. Я никогда не умел хорошо извиняться. Но мне захотелось этому научиться.

-Ладно, прости меня.

Он всё еще плакал, прожигая меня взглядом. Я не мог на него смотреть.

-Если ты меня настолько ненавидишь, - его голос врезался мне в глотку и царапал ее до крови, - зачем тогда сказал "да"?

Я не знал, что говорить. Стоял и водил ладонями по трусам, пытаясь вытереть пот. И вообще, не совсем понимал, что происходит. Со мной.

-Зачем постоянно зовешь меня? - продолжал он, - а потом только издеваешься? Нравится что
ли?

Конечно, не нравится, о чем ты говоришь?!

-Извини.
-В жопу твои извинения!!! Если ненавидишь меня...
-Я тебя не ненавижу!

Он продолжал, не замечая моих слов:

-Тогда катись к своему дружку и оставь меня в покое!

С этими словами он снова попытался открыть замки, я молча стоял и ждал, как откроется дверь. Дверь открылась. Он ушел, бесшумно захлопнув ее, так же бесшумно спустился по лестнице. Окна моей квартиры не выходили во двор, так что я не мог увидеть, куда он направился. Но, полагаю, к себе домой. От моего подъезда до его было минут 20 пешком.

Я поплелся в ванную, включил холодную воду, прополоскал горло и долго смотрел на свое отражение в зеркале под шум бегущей из крана струи; разболелась голова. Казалось, что пальцы были всё еще мокрыми от его слез. Меня парализовал страх. Что за странные вспышки ненависти и раздражения весь день преследовали меня? Сперва мама, пытающаяся сделать как лучше, затем ни в чем не виноватая консьержка, теперь Фред, перед которым я всегда испытывал чувство долга...

Я никогда не влюблялся по-настоящему. Мне никто никогда не нравился так, как то описывалось в книгах. Я никогда не страдал от неразделенной любви, как страдали герои в кино. Я не знал, что такое любить. Маме я был безгранично благодарен, за сестру ответственен, я не мог сказать, что люблю их так, как это у всех подразумевается. В тех чувствах, что я испытываю к своим родственникам и, даже, друзьям, было что-то иное.

В тот момент я глядел в зеркало и не узнавал себя: лицо, всё еще изуродованное отголосками необъяснимой злости. Я понял одно, никогда, ни при каких обстоятельствах я бы не хотел оказаться на месте Фреда. Ему было всего 16. Мама всегда говорила, что 16 - самый хрупкий возраст подростка. Фред продавал себя, и покупал мне конфеты, я подшучивал над его ростом, он восхищенно улыбался. Мне всегда льстило его внимание. Но я никогда, никогда не хочу влюбляться, если настоящая любовь такая, какой она была у Фреда.


После взрыва 129 дней. 20 октября 2009 года, вторник.

20 октября - день, когда не происходит ничего. Мне с самого утра сегодня хочется сделать что-нибудь особенное. Хочется сделать кому-нибудь что-нибудь приятное. Хочется впервые за чуть больше, чем 4 месяца позвонить маме и попросить прощения. Я не чувствую вины в том, что произошло. Но жить неизвестно где, и не жить дома - сложно, когда тебе всего 19. Мне хочется вернуться домой, потому что работать на гребаной заправке всё-таки тяжело. Чуть больше, чем 4 месяца каждую ночь кроме выходных и праздников я торчу там, смотрю черно-белый футбол по телику меньше, чем моя задница. Это тяжело, когда тебе всего 19.

Но я знаю, что всё это лишь на сегодня, так что я не особо задумываюсь над своими мыслями. Мне холодно, руки чуть-чуть дрожат, и болит голова. Я не улавливаю смысл, который до меня хочет донести Курт Дональд Кобейн, но я бы сейчас с удовольствием родился какой-нибудь Франсис Бин. (* Дочь Курта) Вот я: маленькая, некрасивая, но до смерти знаменитая девочка! Снимайте меня своими фотоаппаратами, я нуждаюсь в вашем внимании.

Сяде прерывает мои мечтания. Но я и ее не понимаю сегодня. У Сяде всё хорошо. Она на днях призналась какой-то девчонке из нашей школы, и та ее отшила. 20 октября - день, когда не происходит ничего, но так хочется, чтобы что-нибудь всё-таки произошло. Я подумываю над тем, чтобы стать рок-звездой, как папочка и мамочка Франсис Бин, но это лишь на сегодня, так что я не особо пытаюсь достичь своей цели. Сяде приходит ко второму уроку. Счастливая и молодая. Ого! Ее в таком настроении обязательно бы выгнали из УСУ, если бы она там еще состояла. В УСУ вообще странные ребята. Они почти никогда не улыбаются.

20 октября - день, когда Фред покупает мне ванильный маффин вместо трех последующих уроков. Мы не знаем, чем развлечь себя в школе. Сяде вытошнило прямо у доски, ее отправили домой. Она сегодня счастливая и молодая, и еще пьяная. Совсем чуть-чуть, но ее всё-таки вытошнило у доски. Вот поэтому мы с Фредом сидим в столовой и тратим все его деньги.

20 октября - день, когда не происходит ничего. Так мне кажется, когда я начинаю
понимать основные идеи Кобейна. Но тут вдруг появляется один из близнецов. Словно по волшебству, которого никто не ждет. Фред вообще не любит волшебство. Мне, как обычно, не разобрать, мальчик это, или девочка. Саша или Саша, но Фред уже произносит:

-Долбаный говнюк, - и я понимаю, что это Саша - брат Саши.

Это - Саша, брат Саши. А Саша - его сестра. 20 октября, и Фред с особой злостью пихает в меня ванильные кексы. Один за другим, я не успеваю их проглатывать, а он пихает и пихает, его руки почти живут сами по себе, его глаза пристально наблюдают за одним из близнецов. Я давлюсь ванильными кексами, а Фред, наверно, придумывает тысячу и один способ, как убить взглядом. Но Саша пока еще жив. Он хватает меня за руку и вытаскивает из-за столика. Очередной кекс так и зависает в воздухе. И я безумно рад видеть Сашу. Впервые за всё время.

-Ты убьешь его, малыш, - обращается Саша к глазам Фреда, а после выводит меня из столовой.

Мы идем по пустому коридору, что означает, что в школе идут уроки. Я, наконец, проглатываю размякшую ванильную массу, проглатываю с шумом, потому что тесто застревает у меня в горле. А потом кто-то из близнецов, тот, кто всё еще ведет меня по коридору, он резко останавливается, разворачивается, поддается вперед и целует меня. Я знаю, как целуются эти близнецы. Ну, то есть я видел их вместе, когда-то давно, очень давно. И Саша, он говорит:

-Приходи ко мне на выходных, я буду ждать тебя.

Он говорит, глядя мне в глаза:

-Приходи, я буду ждать тебя в нашем условном месте. Только ты и я.

Я не смотрю на него, я вообще никуда не смотрю, но собираюсь ответить что-то типа: "конечно, я обязательно приду", но тут появляется Фред. Словно по волшебству, короче, внезапно. Немая сцена. Она очень немая, потому что в школе идут уроки. Саша смотрит на меня, Фред смотрит на Сашу, я вообще никуда не смотрю. К слову, Фред сегодня похож на Хитклиффа Эндрю Леджера-подростка времен "10 причин моей ненависти", а Саша похож на свою сестру, но он опять меня целует. И Фред, он так злится, что я слышу, как скрепят его зубы. Саша говорит, улыбаясь:

-Ну, мы договорились, - и уходит.

Он уходит, Фред злится, а у меня, кажется, встал.

-Ты ведешь себя как шлюха! - сердится Фред. От него пахнет ванилью.
-Ты и есть шлюха, - говорю я, - но я же не сержусь на тебя.
-У тебя просто гомофобия какая-то, - заявляет мне малыш-Фред.

И всё это - 20 октября, день, когда с самого утра не происходило ничего, разве что Сяде пришла в школу пьяная, оттого, что одна девчонка из нашей школы отшила ее.

-Тогда у тебя калигинефобя! (* боязнь красивых женщин)- говорю я.

Я знаю эти ужасные словечки, потому что Фред хочет стать врачом. Он говорит:

-У тебя гимнофобия. (* боязнь наготы) И еще коитофобия. (* боязнь совершения полового акта)

Я отвечаю, что у него вестифобия. (* боязнь одеваться)
И у меня вдруг появляется кипридофобия. (* боязнь проституток здесь, а так же боязнь венерических заболеваний)
И еще дисабиллофобия.(* Боязнь раздеваться при людях)
И с самого рождения была медортофобия. (* боязнь пениса в эрекции)
И примейзодофобия. (* Боязнь потерять невинность)
Я говорю Фреду, что у него медомалакуфобия. (* боязнь потери эрекции) И эниссофобия. (* боязнь критики)
И у него вдруг появляется дисморфофобия. (* Боязнь непривлекательности своего тела)

Мы говорим друг другу все эти непонятные слова, а учительница биологии, молоденькая девочка, у которой еще грудь не сформировалась, но которая уже успела окончить педагогический институт, она бы сейчас поставила нам "5". До конца наших дней, за все эти словечки.

И Фред, он сдается. Он подходит ближе, от него пахнет ванилью. Он тянет меня к себе и обнимает. Обнимает как самого лучшего друга на свете, так что я тоже его обнимаю. И Фред шепчет мне: -"Kleinos." Он хочет меня заколдовать, я-то точно знаю, потому что это - новенькое словечко. Мы такого еще не проходили. Это - что-то новенькое в обиходе у праститутки-малолетки. Мы обнимаемся в школьном коридоре во время урока, и Фред объясняет мне значение нового слова.

"Kleinos", он говорит, так в древней Греции мужчины называли своих возлюбленных юношей. Он говорит, что дословно "kleinos" значит "прославленный".

Kleinos я. Прославленный я. Святой я. Франсис Бин Кобейн.

20 октября - день, когда мне хочется сделать что-нибудь особенное. Полюбить кого-нибудь, наконец. Навсегда. На веки вечные. И мы обнимаемся с Фредом в школьном коридоре, пока дети наблюдают за нами. Дело в том, что у нас в школе почти прозрачные двери. Точнее большая их часть. Такие высокие окна в дверях. Мы стоим напротив класса музыки, и какие-то маленькие детишки наблюдают за нами. Учительница тоже наблюдает. И мне хочется сделать что-нибудь особенное. Хочется полюбить кого-нибудь. С самого утра.

-Фред, - говорю я, - у меня, кажется, аутофобия. (*боязнь одиночества) Так что не оставляй меня одного, ладно? Никогда. Будь со мной. Всегда. На веки вечные.

И Фред клянется, а потом мы целуемся. На виду у пятиклассников и учительницы по музыке.

Сегодня на заправке в первую смену Эльза. Она пребывает в хорошем расположении духа, когда я прихожу. Эльзе 25, у нее двое детей, и она работает в трех фирмах одновременно. Это только кажется, что она сейчас сидит на этом гребаном стуле в ожидании придурков, которые захотят купить пиво, сигареты, орешки, порно журналы или один из пяти видов жвачки. На самом деле Эльза сейчас проверяет работы по английскому детей дошкольного возраста. Она - репетитор, у которого не хватает денег на то, чтобы закончить университет.

Если я скажу, что ее старшему сыну почти 11, а младшему - 3, вам всё станет ясно. Эльза объясняет мне всё, что я должен знать, чтобы не завалить экзамен по английскому в этом году. Эльза пытается отговорить меня общаться с этим странным типом - рыжей малолеткой.

Это она про Фреда.

Отец Марка, так зовут Эльзиного старшего сына, он удачливый бизнесмен, порядочный семьянин, налогоплательщик, уважаемый член общества и верный друг. Эльза говорит, когда она забеременела, мать ее дружка потребовала помалкивать и всунула девочке пачку денег.

Я думаю о том, что если бы Фред был девушкой, он бы сейчас был матерью Терезой. Такой сексапильной подружкой Барби.

Но тринадцатилетней девочке и ее будущему ребенку надо было много денег, а семья Эльзы состояла из учителя физкультуры и нянечки. Ее бой-френд предпочел не заморачиваться проблемами семнадцатилетнего папаши. Эльза говорит, он просто исчез. Для нее. Из ее жизни. Навсегда. Я молчу, когда ее вдруг пробивает на сентиментальные разговорчики.

Отец Марка, так зовут эльзиного старшего сына, он удачливый бизнесмен, порядочный семьянин, налогоплательщик, уважаемый член общества и верный друг может и исчез, но он всё еще таскается к моей мамаше на приемы и жалуется на свою нелегкую жизнь богатенького ублюдка. Я молчу, потому что вдруг Эльза захочет узнать его телефон и адрес. Меня же совесть замучает, если моя любимая мамочка в голубых тапочках потеряет драгоценного клиента. Минус один уважаемый член. Навсегда. Если вдруг Эльза захочет узнать его телефон и адрес, он просто исчезнет. Для всех.

Я прихожу на заправку ближе к семи вечера, перед этим встретившись с Настей. До моей смены еще остается несколько часов. Сегодня на кассе Эльза. Она говорит:

-Привет.

Она говорит:

-Тут какой-то парень заходил, тебя искал.

Такой рыжий, назойливый и вечно хочет секса?

Эльза смеется. Ее третья работа - уборщица собственного многоэтажного дома. Она хочет, чтобы у Марка и Алика было светлое будущее без дерьма, которое она сейчас убирает.

-Нет, - говорит она и берет очередную работу по английскому ребенка дошкольного возраста. - Худенький, весь в черном, на девочку похож. Пришел, ушел, ничего не передал.

Отец Алика сейчас торчит в тюрьме за убийство своей грудной дочери. Эльза его уже не ждет. Это был их первый совместный ребенок.