Глава 3. Night Life

«Игра снова возобновилась. Счастье в чистом виде. Грубое, природное, вулканическое. Это было лучше всего. Лучше наркотиков, лучше героина. Лучше, чем допинг, кокс, крэк, дурь, гашиш, конопля, марихуана, ЛСД, кислота и экстази. Лучше, чем секс, фелляция, группавуха, мастурбация, тантризм, камасутра, «тайская тележка».  Лучше, чем арахисовое масло, бананово-молочный коктейль. ... Лучше, чем свобода. Лучше, чем жизнь!»
к/ф.: «Влюбись в меня, если сможешь»


После взрыва  183 дня. 13 декабря 2009 года, воскресенье.

Все те, кого я знаю в клубе по воскресеньям, все они клянутся в вечной верности своим принципам. Катрин из 10ого, Леа из 11ого, Сяде из моего, Мужик, Колин, Фред. Все они утверждают, что нравятся себе.

Я ненавижу себя.
Они меня любят.

В этом клубе по воскресеньям ты чувствуешь себя другим человеком. Там ты уже не то слабое существо, жаждущее любви, тепла и ласки. Ты - не часть общества. Ты - отколовшийся кусочек, не представляющий из себя ничего. Несуществующий комок мертвых нервов. Ты не чувствуешь, не любишь, не плачешь, не смеешься по-настоящему. Единственный верный способ спастись - убить себя. Но ты так не думаешь. Не думаешь по-настоящему, когда какой-нибудь мускулистый парень облизывает пальцы на руках Леа. Еще в пятницу она смущенно держалась за свою косичку, беседуя с одноклассницей. Теперь ты слышишь ее похотливые стоны, как будто ей нравится, как этот мускулистый мужик вылизывает у нее между ног в туалете. В клубе даже туалет для мужчин и женщин общий, чтобы ты не волновался, если решишь сделать кому-нибудь миньет. И Леа будет повизгивать, стонать и тяжело дышать до последнего, просто потому что у ее мамы скоро день рождения.

И Катрин из 10ого, и Леа из 11ого, и Сяде из моего, все они клянутся в вечной верности своим принципам, пока старые дряблые мужики трахают их на общественных раковинах.

Я захожу в туалет, чтобы отлить тонны алкоголя, переполняющие мой мочевой пузырь, и натыкаюсь на Фреда. Я всегда где-нибудь натыкаюсь на него. Огромный кучерявый блондин стоит передо мной, блаженно прикрыв глаза. Он держится за край столешницы, так что костяшки пальцев белеют. Кажется, он не совсем понимает, где находится. На секунду он поднимает на меня свой мутный взгляд, улыбается мне. Но я не знаю, кто это такой. Я знаю только Фреда, который стоит перед ним на коленях и четко выполняет свою работу. Здесь, в клубе по воскресеньям, никто никого не смущается. У Фреда новенькие джинсы, мы купили их в пятницу после уроков. Они темно-синие, узкие, с рваными коленками. Фред отвалил за них кучу денег, а теперь ползает на коленях в общественном туалете. На левом кармане джинс у него вышита марка фирмы. *** знает что, но это клевые джинсы! У него в кармане я вижу сегодняшнюю зарплату. Я говорю:

-У тебя завтра контрольная по математике.

Я треплю его по голове. Он продолжает делать свою работу, а блондинистый говнюк не отпускает столешницу.

-Тебе нельзя пропускать, - говорю я.

Фред не отвлекается.

-Ну, типа удачи, - говорю я и ухожу отлить.

Я вспоминаю этого блондинистого извращенца. Дружок Андрея, постоянно тут. И постоянно с новой порцией эфедрона, перветина, фенамина. Сексуальное рабство от всех этих метамфетаминов. Я не разбираюсь в этом, но Фред говорит, блондинистому ублюдку всегда мало, и дело вовсе не в психостимуляторах. Фред знает, что к чему. Он хочет стать врачом. Врачом- проституткой.

Я выхожу из сортира и направляюсь к стойке, чтобы залить в себя очередную порцию алкоголя. Повсюду звучит что-то танцевальное, мой пьяный слух улавливает голос Аффи (Uffie), это - противная девчонка с противным голосом. Ритмы отдают в голове и разливаются по всему телу до кончиков пальцев, прямо как первитин. Его употребляют внутривенно, я знаю это, потому что в клубе по воскресеньям каждый четвертый употребляет эту дрянь. Я пока что чист. Не страдаю алкоголизмом, не курю, не принимаю антидепрессантов и не пью снотворное перед сном. Я, правда, чист. Фред тоже не принимает эту дурь. Он говорит, что врач с трясущимися руками не врач. По крайней мере, он свободен. Ему не приходится заморачиваться такими проблемами, типа, где достать денег, что запихать себе в зад и что рассказывать детям в старости. Он убежден, что у него не будет детей. Если только человечество не прогрессирует, и мужчины не начнут рожать детей. Фред говорит, он бы тогда с удовольствием походил беременным. В своих розовых шмотках всяких дорогих фирм.

Я медленно двигаюсь по залу. Время - 1,00. Когда ко мне пристают какие-нибудь мальчики, я говорю, что я - сосед Фреда. Это, в основном, новички. Или те, кто очень сильно надрался и ничего не помнит. Да тут почти никто и не знает меня. Зато все знают соседа Фреда. Это как кодовое слово, правда, когда я слишком надираюсь сам, оно может не сработать. Один раз я чуть не оказался с чьим-то членом во рту. Слава богу, Настя во время вспомнила, что я не интересуюсь такими вещами. Я же сосед Фреда, малолетки-проститутки.

Сосед Фреда - это такой мерзкий тип, прямо гомофоб до мозга костей. Он просто трястись начинает, если видит возле себя гея. Или лесбиянку. Не важно, кого, одного из этих, последователей однополой любви. Вот он какой, сосед Фреда. Он так ненавидит педиков, что его тошнит при малейшем упоминании о них. В смысле, он правда начинает блевать. Говорят, даже Фред его побаивается. Я не знаком с этим парнем. Но меня никто не спрашивает, почему же при такой ненависти к гомосексуалистам этот парень живет с другим парнем-проституткой.

Сосед Фреда появился примерно год назад, когда один мой тогдашний друг сказал, что я ему нравлюсь. Пока не началась вся эта история.

И вот теперь я вижу этого моего бывшего друга в клубе. Нет, серьезно. Я вижу его тут впервые, и вижу его вообще впервые за долгое время. Я ненавижу его так сильно, что меня и правда начинает тошнить. Клубничный дайкири просит свободы. Он сейчас окажется на чьей-нибудь дорогой кофточке, в смысле, мой дайкири. Я, конечно, делаю вид, что не замечаю своего бывшего дружка. Ну ладно, такое иногда случается. В смысле, все же иногда врут, и Сяде тут как тут, хватает меня под руку и тащит на улицу. Я пытаюсь протестовать, но мой протест задавлен спиртным. Мы договариваемся остаться на диванчике. Мой бывший дружок так и лезет мне в глаза.

-Сяде, - еле выговариваю я, - С-Я-Д-Е, - это моя попытка привлечь внимание, я улавливаю рыжую голову Фреда. Он тоже почему-то крутится возле меня. Сейчас заправить бы какой-нибудь девице, но у меня просто не встанет.

Я впадаю в панику.

Я тут вспомнил случайно, пока Сяде вытирает мою блевотину и отпаивает холодной водой. Мой мочевой пузырь переполнен. Опять. Но я вдруг ощущаю вселенскую усталость, и мне хочется разрыдаться на теплой груди. На славной женской теплой груди.

Вместо этого я проваливаюсь в вязкую, липкую пустоту, окутывающую меня всего, имеющую вкус спермы курильщика. Я знаю, что говорю. Мне вдруг кажется, что единственный выход из этого самопогрибения - убить себя. Единственный путь к спасению - самоуибйство. Но я не буду этим заниматься. Я - несуществующий комок мертвых нервов. Я не чувствую, не люблю, не плачу, не смеюсь по-настоящему. Я здесь совсем другой человек.

Я лежу на диванчике в самой жалкой позе, прикрывая глаза, но даже так через тонкую пленку век я вижу цветные пятна реальности. У меня проблемы. И надо признать это. По-настоящему. У меня в ушах такой хаос, что мертвый бы ожил от страха. Я лежу на диванчике в самой жалкой позе и жду, покуда мир перестанет вращаться и остановится. Но мне не дождаться этого, пока я жив. Я лежу на диванчике в самой жалкой позе и чувствую, как чьи-то заботливые руки гладят меня по голове. Я слышу чей-то голос помимо голоса Аффи. Я слышу чей-то запах помимо запаха собственной блевотины.

Это не Катрин из 10ого, не Леа из 11ого, не Сяде из моего, не Мужик, не Колин и не Фред. Я тут вспомнил случайно, кто это. И мне совсем не хочется, чтобы я был прав. По-настоящему. Чьи-то заботливые руки гладят меня по голове.

Я хочу ошибаться.
Я ненавижу себя.
Они меня любят.
Меня. Меня. Меня.
Они меня любят.
Я тоже люблю эти руки.

-Обними меня, - говорит мое тело. Оно не слушается меня. Слабое существо, жаждущее любви, тепла и ласки. Я слышу чей-то запах помимо запаха собственной блевотины.
-Я люблю тебя, - шепчет чей-то голос.

И я начинаю плакать. Это мой бывший дружок. Или подружка. Я не знаю, кто это по-настоящему. Я проваливаюсь в вязкую, липкую пустоту, окутывающую меня всего, имеющую вкус спермы курильщика. Я знаю, что говорю. Я начинаю плакать. Мне страшно.

-Потерпи, - обещает мне чей-то голос, - скоро всё будет хорошо.
-Я здесь, - обещает мне чей-то голос, - чтобы забрать тебя.
-Я люблю тебя, - обещает мне чей-то голос, - я заберу тебя с собой.

И я плачу. Я всё плачу и плачу, сжимая чью-то руку, чувствую горячие пальцы и собственное сердцебиение. Музыка, чей-то голос, стук сердца, цветные пятна жизни, - всё смешивается в сплошную какофонию.

Фред поглядывает со стороны, он сердится и хочет врезать моему бывшему дружку или подружке, я не знаю по-настоящему. Сяде кусает губы, она волнуется, что же будет через пару часов в школе у Фреда на математике, во время контрольной. Я лежу на диванчике в самой жалкой позе и плачу. Захлебываюсь собственными слезами и слушаю, как булькает во мне алкоголь. Клубничный дайкири, вишневый дайкири, малиновый дайкири, дайкири лайм, прямо фруктовый микс.

-Не избегай меня больше, - просит чей-то голос, и теплые пальцы прикасаются к моей щеке, - ты мне нужен.

Я продолжаю реветь. Мне страшно в вязкой, липкой пустоте, окутывающей меня всего, имеющей вкус спермы курильщика. Я - несуществующий комок мертвых нервов. Я не чувствую, не люблю, не плачу, не смеюсь по-настоящему. Здесь, в клубе по воскресеньям. Чей-то голос, он говорит:

-Если ты опять будешь меня избегать, я убью тебя.


До взрыва 174 дня. 20 декабря 2008 года, суббота.

Чуть больше, чем через 5 месяцев закончится моя школьная жизнь. Я перестану быть 11-классником, президентом УСУ и полным неудачником, постоянно подводящим Сяде. С недавних пор Сяде стала моей подругой, такой единственной и неповторимой во всей школе, кроме Фреда. Фред тоже единственный и неповторимый, но он же мальчик. Я по-прежнему мучаюсь кошмарами, но теперь не уезжаю к родителям с первым автобусом. Лучше всего в такие дни заночевать у Насти.

Когда я в последний раз приезжал к родителям, я был взвинчен до предела, мама всё видела сквозь свои инфракрасные очки, но ничего не говорила. А говорить было и нечего. Ни я, ни мама не знали, что со мной происходит. В тот день мы всей семьей: я, мама, папа, Сандра и Ирочка пошли в кино на 3-D мультик. Это всё Сандра, сумевшая уговорить отчима потратить немного денег из его неприкосновенного запаса накопившейся за многие годы зарплаты.

Сандре повезло больше, для нее мой отчим был настоящим отцом. Когда она родилась, мама попросила меня звать ее нового мужа папой. Он появился в нашей семье, когда мне было 3 года, а через 10 лет мне вдруг было веленно звать его папой. Но я не стал спорить, чтобы ничего не усложнять. Своего настоящего отца я не помню. Кажется, у меня был где-то записан его адрес электронной почты, но я не помню пароля от своей, так что не пользуюсь ею. Не интересуюсь, как дела у моего биологического папы. Мне, если честно, всё равно. Новый муж моей матери оказался слабым, безвольным мужчиной, не ждущим ровным счетом ничего кроме футбола по воскресеньям. Он никогда не придирался ко мне, не интересовался моими делами, мы не ссорились, не отмечали дни рожденья, не желали друг другу приятных снов и поздравляли друг друга только в праздничных открытках, купленных мамой по пути домой.

Сандра же, напротив, любила его больше всех на свете. Она никому не уделяла так
много своего внимания, как ему. Говорят, что детской любви удостаиваются только лучшие из лучших. Мой отчим, ландрин отец, мамин муж, этот мужчина - худшее тому доказательство. Можно было обозвать его, как хочешь, толкнуть его, ударить, унизить, накричать, - он остался бы смирно сидеть, не отрываясь от газеты. Газеты у него были всегда самого свежего выпуска. Он реагировал только на звонок телефона. Думаю, его активность могла бы включиться еще и при пожарной тревоге, но мы с Сандрой не проверяли. Поверните направо-налево, не думайте ни о чем кроме работы.

Так вот, когда мы - одно сплошное семейное месиво - вышли из кинотеатра и родственники любезно отправились провожать меня на автобус, я рассказал маме о своих планах на месяц касательно работы УСУ, я рассказал множество коротеньких историй про Андрея и Любу, я сказал, что Фред хорошо поживает, и что м-р. Оун передает маме привет. Я сказал, что родители Фреда еще не помирились, но привет м-р. Оуна не значил ничего кроме привета, мама меня не слушала. Тем лучше. В кино я умудрился заснуть, мне не явилось никаких сновидений. Теперь я чувствовал себя как 1000 самых здоровых мужчин. Я рассказал маме, что Сяде поступила на курсы вождения, я рассказал, что цены в столовой поднялись, что Настю опять грозятся выгнать из школы, а потом сказал, что бросил дизайн. Теперь уже окончательно. Я рассказал, что мы с Любой вместе его бросили, чтобы сделать кое-что более гениальное, чем наша дизайнерская школа. Но мама меня по-прежнему не слушала. Хотелось пить, но автобус вот-вот должен был отойти от остановки. Мама чмокнула меня на прощание в лоб и пожелала удачи, а я сказал, что всё серьезно. Что это не шутки, и я действительно больше не занимаюсь дизайном.

-Эдвард, когда приедешь - позвони! Только не забудь!
-Хорошо, мам.
-Я люблю тебя! Будь осторожен и обязательно позвони!
-Пока, мам.
-Передавай привет Фреду!
-Я тоже тебя люблю.

***

Ночной город размазывался по стеклу моего автобуса. Я ехал с какой-то парочкой и старым дедом, они сели впереди, а я забрался в самый конец. 2 часа одиночества прошли незаметно, мне очень захотелось тут же оказаться у Любы на работе, вдохнуть какое-нибудь ароматное блюдо, выслушать миллион историй о том, как они с Андреем проводили выходные. Мне хотелось не думать о парочке спереди, о школе, обо всех проблемах, навалившихся на мои президентские плечи. Это какой-то кошмарный муравейник, в котором всё повторяется снова и снова.

Я добрался до квартиры в начале 9ого, на улице уже давно было темно. Консьержка собиралась домой. Она поприветствовала меня обычной улыбкой обычного человека, и я опять вспомнил все свои обязанности и невыполненные домашние задания. Ну, их к черту!

-М-р. Тор, днем к вам приходил человек, он просил быть вас завтра дома с 4ех вечера.   

Завтра воскресенье, мы собирались с Любой пройтись по магазинам. Нет, это назначено на 5, в час я должен встретиться с Лизой до ее танцев. Нам не удалось увидеться во вторник, и мы никак не хотели нарушать традицию еженедельного похода в Макдоналдс.

-Не знаете, кто приходил?
-Увы, но точно не ваш рыжий друг. Его бы я сразу узнала.
-Был парень?

Консьержка замешкалась, застегивая свою старую сумочку из потрескавшейся кожи. Шуршание ее накинутого на плечи шерстяного платка наводило тоску. От консьержки в подъезде всегда пахло нафталином.

-Не поймите меня неправильно, - начала она самым вежливым тоном, на который была способна, - но нынешняя молодежь порой бывает такой странной и загадочной! - создавалось впечатление, что у людей ее возраста одинаковая манера речи. Учителя, продавцы, все они говорили одинаково. Сплошной набор вежливых фраз, отшлифованных до блеска.
-Это был Колин? - консьержка поправила очки на носу в знак полнейшего непонимания. - Такой смуглый, с пухлыми розовыми губами и большим носом? Обычно носит мешковатую белую куртку с мехом на капюшоне. У него еще в ушах большие блестящие камушки, в смысле, не в ушах, а в серьгах. И он высокий, на много выше меня.

Консьержка задумалась.

-Нет, - сдалась она, - точно не он.

Тогда ко мне никто не мог придти.

-Вы уверены? - старушка закивала головой.
-Да, потому что кожа была очень светлой. Как у мертвецов. Я видела таких в кино. И пальто черное. Но, м-р. Тор, я не поняла, кто это был.

Пришла моя очередь удивляться.

-Что вы имеете ввиду?
-Было не понятно, мальчик это или девочка. Неужели это сейчас так модно? Мужчины растеряли свою муже..
-Тогда это была девушка, - успокоил ее я. Консьержка тем временем справилась с пуговицами на куртке.
-Да, на девочку больше похожа, - согласилась она.
-А волосы какого цвета?
-Не запомнила, - извиняясь, ответила она, - кажется, темные.

Потом она ушла. Нет, серьезно. Я не помню, как ее зовут.

Была одна загвоздка. Хоть я и являлся президентом УСУ, не слишком удачным и теряющим доверие, но я не был знаменитостью, и каждый второй не знал моего адреса. Людей, бывавших у меня в гостях, можно было пересчитать по пальцам. А тех, у кого адрес мой был записан куда-нибудь "на всякий случай" - и того меньше. Даже Колин, часто провожавший Фреда до моего подъезда, ни разу не бывал у меня в квартире. Мы же с Колином почти не общались ввиду наших пристрастий в музыке, один сей факт отдалял нас на тысячи километров друг от друга. Мы почти никогда не разговаривали, но если всё же перекидывались парой дежурных фраз, выглядело это словно беседа двух старинных друзей.

Мы познакомились с Колином на дне рождения Фреда, в прошлом году. Когда Фреду исполнилось 15, он - почти большой, но уже крайне сексуально озабоченный мальчик, потащился в клуб, взяв меня как приставную охрану. Фред тогда еще не знал, что клубная музыка для него окажется настоящей пыткой. Он весь вечер с недовольным лицом просидел в углу, зато я повеселился на славу. Так случилось, что мы встретили в тот вечер Лил и отправились зажигать на танцполе. Лиза красивая девушка: тонкие губы, высокий лоб, почти идеальная модель, не считая маленького роста. Даже Фред оказался выше, но это не мешало мне рисовать Лизины портреты пачками. Я очень любил вырисовывать плавную линию носа, повторят контур губ. Это приносило мне настоящее удовольствие, почти как огромная плитка молочного шоколада с лесными орехами.  Лиза занималась танцами, поэтому, двигаясь в свете зеленых прожекторов, она не могла остаться незамеченной. К нам подвалил какой-то темнокожий тип, не то, чтобы он был прямо мулат, немного темнее, но и не африканец цвета сгоревшего хлеба. Может негр на 75% или мулат на 125%, кто знает? Цвет его кожи можно было определить как кофе с молоком, где молока было всего три капли, потому что оно внезапно кончилось.

Так или иначе, Колин был настоящим поклонником хип-хопа со всеми вытекающими отсюда последствиями. Сексуальные девушки в бикини, широкие штаны, безразмерные толстовки и блестящие камешки во всех возможных местах. На шее у него поблескивала тяжелая золотая цепь (может и не из настоящего золота), а концы брюк заправлены в белоснежные носки. Я хихикнул, оглядев его, а он просто взорвался от смеха.

Колин в тот вечер оказался накуренным настолько, что смеялся безостановочно. Но, в целом, оказался неплохим парнем. Кроме травки и пристрастию к порно-журналам (так он сам говорил), за ним не тянулось ни одного грешка. Он пил апельсиновый сок со льдом, почти не ругался матом.

Лизе открылся новый мир. Она влюбилась.

Они потанцевали еще пару дней, но почему-то так у них ничего и не вышло. Фред потом сказал, в чем причина, но мы сохранили это от Лизы в тайне, чтобы не расстраивать. Фред теперь начинал фыркать, краснел и обижался, стоило мне припомнить его 15ый день рождения; тема танцевальных клубов была строго настрого закрыта, а любое, даже случайное упоминание про Колина вызывало в нем злость. Фред вел себя как полный дурак, Лиза расстраивалась, я же прикидывался идиотом.

Ночью мне ничего не приснилось. Я посмотрел бредовую телевикторину и уснул, не раздеваясь. На ужин (а с дороги всё-таки хотелось есть) была холодная пицца с искусственными грибами и оливками иссиня-черного цвета.

Голова в этот вечер была настолько чистой от всех мыслей, как будто там кто-то навел порядок. Может быть, Андрей? Он оказался педантичным до крайности. Люба, обожавшая бардаки и суматоху, как мы с Настей, постоянно ссорилась с ним. Я заходил в Старбакс еще раза 3-4, и каждый раз Андрей спрашивал меня, как я умудряюсь выдерживать такой скоростной поток ее информации. Я только пожимал плечами, никогда об этом не задумывался серьезно.

Мне нравилась Люба чуть больше, чем просто девушка с огромной грудью. С одной стороны она никогда не стремилась быть своим парнем в компании, с другой - я ни разу не устал от ее рассказов о всяких девчоначьих заколках-кремах-проблемах. Андрей ее терпел. Куда теперь девалась его гордость, и почему он не остался верен своему убеждению, что с девушками скучно, он не объяснял. Любина грудь действовала на всех одинаково гипнотизирующе. Андрей каждый раз терпеливо ждал окончания ее работы в ресторане, где она работала, а потом они вместе на долго пропадали в окрестностях города, где-то на узеньких улочках недалеко от Марципанового музея, растворяясь в толпах туристов. Все они повалили из своих далеких стран посмотреть на заснеженные крыши, как будто там, откуда они приехали, не было точно таких же.

Я перестал ревновать к Андрею. Наскоро Люба перестала рассказывать про его очаровательную улыбку и крашеные волосы, освободив меня от надобности выслушать истории "о самом прекрасном парне в мире". Риторический вопрос "Люба, а как же я?" тоже умер сам собой. Красивые парни - это удел Фреда, пусть он этим забавляется. Андрей нашел себе хорошего друга, а Люба - подругу. Быть может, это было самой важной причиной, почему я не ревновал.

Зазвонил телефон. Я очнулся от полудремы.

-Спасай меня, я в полной жопе, - голос еще одной девушки.
-Тебе тоже привет, - такой звонок меня не удивил.
-Ты спал что ли?
-Как бы да.
-Ну, я всё равно в полной жопе! - трубка дышала в ухо самым непристойным образом.
-А где это? - я зевнул.
-Где-то между небом и землей, - клянусь. Я даже почувствовал кислый запах алкогольных паров.
-Ты на сходке опять что ли?
-Именно, и мне нужна твоя помощь.
-Я не приду, и не проси, завтра в школу.
-Мне и не нужно твое присутствие, - обиделась трубка. - Все уже расходятся.
-Что тогда? - я опять зевнул.
-Я тут подрочить собираюсь, расскажи что-нибудь приятное.
-Позвони в секс по телефону.
-Я серьезно! Почему ты никогда не хочешь со мной трахнуться?!

Еще как хочу.

-Наверно, потому что я очень хочу спать.
-Так всегда...
-Не сердись, в следующий раз, ОК?
-Нет, больше не хочу тебя видеть, - трубка разозлилась.
-То есть?! - я зевнул в третий раз.
-Никаких ночевок во время твоих кошмаров, вот что я пытаюсь тебе объяснить. - Я поморщил нос от неприятного запаха перегара, как будто чувствовал его по-настоящему. Трубка продолжала: - Ты самый отвратительный ублюдок из всех, кого я знаю.
-Чего тебе так приспичило?
-Потому что, - трубка выдохнула. Так обычно выдыхают сигаретный дым.
-Ну, ты, главное, не печалься, мы завтра что-нибудь обязательно придумаем.
-Ты дурак, и dixi.
-Дикси? Кто это?
-Не кто, а что. Спокойной ночи.

Прощальные короткие гудки раздавались в голове как сигнал перед чем-то очень плохим. Мне стоило тогда закрыть глаза и забыть обо всём, но я еще часа два пролежал в раздумьях, что же такого случилось, и что я проспал. Дикси, дикси, дикси... Это с латыни, точно! Фред любил разбрасываться такими словечками ввиду своей будущей профессии. Честно, я не представлял его в роли какого-нибудь дантиста или педиатра. Но Фред в минуты своего вселенского счастья мечтал, как сделается врачом, устраивающим осмотры в армии. Его мотивы были очень эгоистичными, но если бы он вдруг исполнил бы свою мечту, он сказал, что был бы тогда самым счастливым человеком в мире. Пошлый, озабоченный мальчик, которому для счастья всего-то и надо, что пара сотен голых мужских задниц.

Дикси, дикси, дикси... Так говорят в конце беседы, используют в смысле «я сказал всё, что нужно было сказать, и я уверен в своих аргументах». Следовательно, Настя действительно разозлилась, может она, и правда, собиралась заняться мастурбацией?! Вот ужас!!!

От этих мыслей я подскочил на диване. Комната, окутанная непроглядным мраком, угрюмо молчала. Будто и она тоже объявила мне бойкот. Я сходил в туалет, залез в холодильник, но не обнаружил ничего кроме прокисшего яблочно-морковного сока. Сгреб какие-то книжки, что нашел в письменном столе, в сумку. Подумал, что сумка вышла слишком тяжелой. Выложил пару учебников, оделся в темно-синий свитер с белым воротом и белые джинсы, которые мы с. Любой купили в последний раз шопинга, закинул сумку через плечо, взял куртку, тоже темно-синюю, но отличавшуюся от свитера оттенком, вышел на улицу, медленно побрел на остановку, опоздал на автобус. Не ощутил никакой тревоги. Будто всё так и должно было быть. Улицы показались мне подозрительно пустынными; я огляделся еще раз и вдруг понял, что сейчас было всего 7,30 самого обычного воскресного утра, и черт знает зачем я иду в школу с какими-то учебниками в сумке, держу куртку в руках, хотя ветер довольно сильный, кеды уже промокли от снега, и вообще стоял обыкновенный декабрьский утренний мороз. 

Эдвард, что это?

Я вернулся домой, максимально тихо, чтобы не шуметь в подъезде, консьержки еще не было, значит, никто не увидит моего позора. Бесшумно открыл входную дверь, быстро снял промокшую обувь, поставил на батарею в кухне и забрался под одеяло, которое не убрал, и долго так лежал, пока не пришло время действительно ехать в центр, встречаться с Лизой. Желудок яростно просил еды, Лиза тоже.


После взрыва 174 дня. 4 декабря 2009 года, пятница.

Уроки кончаются очень быстро. Меня немного знобит, и довольно сильно болит голова. Я хожу взад-вперед возле кабинета, где будет следующий урок. Те, кто когда-то считал меня лучшим президентом УСУ, обходят стороной, задрав носы. Я делаю звук в плеере максимально громким. Я не расстаюсь с этой игрушкой, потому что плеер Фреда - единственная штуковина, которая хочет со мной разговаривать. Ну, кроме Катрин из 10ого, Леа из 11ого, Сяде из моего, Мужика, Колина, Фреда. Кроме Лизы, Любы и Андрея. Каждая трахнутая на голову баба в моем классе пялится на меня так, будто это я виноват, что у ее парня плохо пахнет изо рта, будто это я виноват, что, когда они трахаются, он кончает быстрее, чем она успевает досчитать до трех. Нет, серьезно. Можете обвинять меня в этом сколько угодно. Мне всё равно.

Я хожу взад-вперед возле кабинета, где будет следующий урок, и грызу облупливающийся лак на ногтях. Сегодня, если я ничего не путаю, день Фреда. Я бы мог помыться, не реши Фред покончить жизнь самоубийством. На мне какие-то шмотки, я понятия не имею, откуда они. Сяде говорит, я такой худющий стал, что они висят на меня мешком. В смысле, шмотки. Классная подходит ко мне и интересуется, всё ли у меня в порядке. Она говорит, что синяки у меня под глазами уж больно большие. Она предлагает, наконец, заняться уроками и перестать думать о гулянках. Она говорит это и пялится на мои обкусанные ногти. Старая очкастая сука с таким же запахом изо рта, как у каждого парня моих трахнутых на голову одноклассниц. Клянусь, я тут не при чем.

Я говорю:

-Хорошо.

Я говорю:

-Я обязательно подумаю над своим поведением.

И она отходит. Эта очкастая старая сука.

Я делаю звук в плеере максимально громким, чтобы не слышать, как мои одноклассники зовут меня педиком. Они и Фреда так называют, но каждую ночь тащатся с ним куда-нибудь и просят сделать им первоклассный миньет. Эгоистичные ублюдки. Никто никогда не спросит, чего хочется Фреду. Они уверены, что всё, что они делают, Фреду обязательно понравится. Ведь они же заплатили свои грёбаные деньги. Ведь они же не продают себя в отличие от Фреда. Он вообще странный тип, мой Фред. Он приходит ко мне на работу каждую ночь кроме выходных и праздников, жалуется, а потом покупает фруктовую резинку, в смысле, жевательную, идет на работу, возвращается домой.

Уроки кончаются очень быстро. Меня немного знобит, и довольно сильно болит голова, и после школы мы идем с Фредом покупать ему джинсы. Такие клевые, что Фред становится самым счастливым ребенком на земле. И я улыбаюсь, потому что люблю своего Фреда. Его вообще не возможно не любить. Джинсы темно-синие, узкие, с рваными коленками. Фред отвалил за них кучу денег. На левом кармане джинс у него вышита марка фирмы. *** знает что, но это клёвые джинсы! Потом Фред провожает меня на работу, сидит еще какое-то время со мной, затем уходит, забрав мою сумку с учебниками. Он говорит, что навестит меня еще ночью, если я не буду спать, и если у него не будет никаких особых дел на работе.

На самом деле я не считаю его работу настоящей работой, но он получает куда больше, чем моя обожаемая мамочка! Я никогда не встречался с начальством Фреда, а он никогда об этом не говорил. К полуночи на заправку прибегают дети, им лет 12-13, они просят пива. Я смотрю на них, меня немного знобит.

-Идите домой, - говорю я.
-Слышь, ты, - говорит мне девочка с выжженными белыми волосенками, - ты охуел, что ли, командовать?! Давай пивасик и не разводи базар.

Девочка смотрит на меня дикими глазенками. На ней весенняя курточка из цветных лоскутков плащёвки. Меня немного знобит, и довольно сильно болит голова. Я отдаю детям пиво. Они уходят.

Во втором часу ночи заходит Колин. По пятницам у нас обычный завоз журналов - пополнение голых глянцевых женских задниц. Я даже не слышу, как он заходит, потому что сижу, отвернувшись от двери, так что ему приходится нагнуться через прилавок и похлопать меня по плечу. Я оборачиваюсь и вытаскиваю наушники из ушей.

-Здорова, брат! - орет мне в ухо Колин. - Как там наши подружки? - Колин знает, чего он хочет. Я люблю таких клиентов.
-Все приехали, - говорю я и потираю глаза, чтобы прогнать сон.
-Ты милый, - неожиданно выдает мне Колин.

Я  лезу под прилавок, чтобы выложить всех девочек, которых не распаковали еще с обеда. Я роюсь в коробке под столом, и, вдруг, самая дикая мысль меня посещает. Она приходит так же быстро, как смерть, пугающе и неожиданно. Меня немного знобит, и довольно сильно болит голова. Я роюсь в коробке, а эта дурная мысль посещает меня. Я стою на коленках, в, черт знает откуда, взявшихся джинсах, и пытаюсь вытащить на свет божий всех девочек, которых не распаковали еще с обеда. Колин терпеливо ждет, я чувствую его взгляд на своей заднице. Наверно, это потому что из-под прилавка ничего и не видно кроме моей задницы, успокаиваю я себя, когда самая дикая мысль появляется в моей голове. Плеер падает из кармана, но из наушников все равно слышно, какая песня играет у меня в душе. Я тянусь к коробке с девочками в розовых бикини и думаю, что меня от члена Колина сейчас отделяет только тонкая фанерная стенка прилавка. И я давлюсь смешком. У Колина нет того противного запаха изо рта, а когда он трахается, не кончает раньше, чем кто-то успевает досчитать до трех. Я знаю, что говорю.

-Эй, Эдвард, лапочка, - шепчет Колин своим басом так, что я всё прекрасно слышу из-под прилавка.

Я роюсь в коробке, и голова болит довольно сильно.

-Да ладно тебе на этих девочек, может, будешь вместо них? - говорит мне Колин, и, вдруг, самая дикая мысль меня посещает. Я тут же выползаю из-под прилавка и оттряхиваю коленки. Я больше не чувствую его взгляд на своей заднице.

Матерь божья! Эдвард, что же это такое?

Я говорю, что это невозможно.

-Я покупаю тебя, - клянется Колин и лезет в кошелек за деньгами.

Меня немного знобит, и довольно сильно болит голова. Я оттряхиваю коленки и
говорю, что это невозможно. Я говорю:

-Не то, чтобы я не продавался.

Я говорю:

-Просто меня нет. Не возможно купить то, чего нет.

И Колин ждет еще немного, чтобы взять 3 журнала. А потом тоже уходит.

Я делаю звук в плеере максимально громким и пытаюсь снова уснуть. Мне тоже хочется, чтобы деньги платили, пока я сплю. Фред является через ***-знает-сколько времени, потому что мне надоело пялиться на часы. Он приносит мне телефонную карточку, с которой я могу пополнить счет, чтобы нудная тетка не повторяла мне в ухо изо дня в день, что у меня недостаточно кредита. Спасибо, это так заботливо с ее стороны, а то, вдруг, нас рассоединят в самый ответственный момент, когда Настя будет возбужденно дышать в трубку, как будто она только что пробежала стометровку.

Он заходит за прилавок, гладит меня по плечу, я продолжаю спать, а музыка так и орет из наушников, чтобы каждый ублюдок знал, что играет у меня в душе. В моих наушниках. В плеере Фреда, это его подарок. Он гладит меня по плечу, потом прикасается своим холодным носом к моей теплой щеке, потому что он только что с улицы, а я уже ***-знает-сколько времени торчу в магазине.

Фред вытаскивает у меня из уха правый наушник и целует меня. Его наглый язык облизывает остатки моей мочки. У меня там такие дырки, что еще чуть-чуть и можно с легкостью запихать туда член. Можно трахнуть меня в дырку в мочке. Именно об этом думает Фред, когда прикасается своим холодным носом к моей теплой щеке. Я всё еще делаю вид, что сплю, но потихоньку вытаскиваю второй наушник, чтобы полностью насладиться его сбивчивым дыханием. Фред, эта рыжая малолетка-проститутка, он вроде как мой парень, так все говорят, но это вранье. Я - его сосед, такой мерзкий тип, прямо гомофоб до мозга костей. Я просто трястись начинаю, если вижу возле себя гея. Но язык Фреда щекочет мое ухо, так что я всё-таки покрываюсь мурашками и открываю глаза.

Я больше не притворяюсь, что сплю.

У меня в наушниках обдолбанный наркоман с татуировкой в виде кленового листа на правом локте орет о смерти, о девушках-проститутках и о гейшах-убицах. Орет о том, как разбиваются стекла. Голова больше не болит, только в ухе влажно от языка Фреда.

-Привет, - говорит он, как ни в чем не бывало.

Жалкая проститутка. Вроде как мой парень. Он приносит мне телефонную карточку, чтобы я мог ему позвонить, если вдруг соскучусь. Жалкая проститутка. Так все говорят, но каждую ночь тащатся с ним куда-нибудь и просят сделать им первоклассный миньет.

-Привет, - говорит он и прикасается своим холодным носом к моей теплой щеке, я покрываюсь мурашками.
-У меня нет денег, - говорю я.
-Это не беда, - Фред прижимается ко мне всем своим тощим тельцем, так что я проваливаюсь в неудобном кресле. Фред гладит меня по плечу, он говорит:
-Эта карточка - сущий пустяк.

Он говорит, считай, что я купил твой голос по телефону. Можно трахнуть меня в дырку в мочке уха, а затем в другую. Именно об этом думает Фред, пока обходит кресло и оказывается передо мной лицом к лицу. Он прикасается своей ладошкой к моему голому животу. Его ладошка такая же ледяная, как осколок стекла. Его губы покраснели так, будто помадой накрасился. У меня в наушниках обдолбанный наркоман орет про парня, который привык рукой. Никакой. Pull Ya Let It Dooll Go.

-У меня нет денег, - говорю я, - на то, чтобы купить тебя.

Так что слезай с меня.
Ты мне не по карману.
Твой любовник еще не заплатил за витрины.

Фред обижается и правда слезает. Его холодная ладошка больше не гладит мой голый живот. И мурашки проходят. Он вроде как мой парень, так все говорят, и иногда такое случается. Я имею в виду, что мурашки внезапно проходят, когда проститутка перестает тебя любить. Я больше не притворяюсь, что мне все равно.

Ну ладно, мы все иногда врем.
Такое иногда случается.

Я имею в виду, что мне нравится, когда Фред целует мои веки, если я вдруг притворюсь, что сплю, и думает, как бы меня трахнуть в обе дырки в моих ушах. Такое иногда случается, когда кто-то устраивает сцену признаний в любви, а в этот момент тебе звонит твоя бывшая любовь. Фред моментально заинтересовывается ассортиментом жвачки. При этом краснеет, и становится цвета его новеньких конверсов. Я говорю по телефону. Фред берет одну упаковку, желтую, с серебряными полосочками и белыми буквами, ширина каждой буквы - 4 миллиметра. Я знаю это, потому что люблю разглядывать упаковки. Фред распаковывает жвачку и кладет себе в рот сразу 5 подушечек, при этом он совершенно не смотрит на меня.

Зато я смотрю на него.

Трубка говорит:

-Давай прогуляемся в воскресенье?

В это воскресенье я буду в клубе.

Фред берет еще одну упаковку, на этот раз белую, с темно-синими буквами толщиной 4 миллиметра, я знаю это, потому что измерял каждую буковку линейкой. Фред распаковывает жвачку и роняет на пол все подушечки разом. Трубка говорит:

- Я так по тебе скучаю, почему ты избегаешь меня? Я-ВЕДЬ-ПО-ТЕБЕ-СКУЧАЮ.

В это воскресенье я непременно должен быть в клубе.

Фред берет упаковки одну за другой, раскрывает их и выбрасывает содержимое на пол. При этом он всё еще жует жвачку из упаковки желтого цвета с серебряными полосочками и белыми буквами, шириной по 4 миллиметра, я знаю это, потому что кто-то когда-то так сказал. Трубка говорит:

-Ты постоянно занят, а мне каждую ночь хочется прикасаться к твоей коже. Возвращайся.

Фред, красный, как его новенькие конверсы, стоит в куче разорванных упаковок, повсюду белые подушечки жвачки всех видов, которые у нас есть. Я грызу облупливающийся лак на ногтях. Новые подушечки летят на пол. Новенькие конверсы Фреда такие же красные, как его лицо. Жалкая проститутка. Трубка говорит:

-Тогда давай встретимся в воскресенье через неделю, ладно?

Я по воскресеньям всегда в клубе. Трубка обещает придти туда.

Фред хватает стойку с коробочками, где лежат уцелевшие упаковки жвачки, и в один миг все оказывается на полу. На грязном холодном полу, потому что я ленюсь и не мою его. Крошки облупливающегося лака летят на пол и прилипают к белым подушечкам. Раздается грохот. Трубка говорит:

-В воскресенье через неделю мы обязательно встретимся.

Я и мой бывший дружок. Или подружка. Я не знаю наверняка. Мне хочется всё уточнить, но я пытаюсь зубами подцепить краешек тонкой лаковой пленки на ногте. Фред выхватывает сотовый у меня из рук и отправляет его в стену. Он швыряет его с такой силой, что экран отлетает в одну сторону, батарея и задняя крышка приземляются в другой. Выглядит так, будто телефон подвергся жестокой пытке. Трубка больше ничего не говорит.

Такое иногда случается, когда кто-то устраивает сцену признаний в любви, а в этот момент тебе звонит твоя бывшая любовь. Так что все иногда врут. Голова снова болит. Подушечки жвачки лежат на полу. Фред тоже уходит.


До взрыва 173 дня. 21 декабря 2008 года, воскресенье.

Я подумал недавно, что, будучи ребенком, считал свою маму главным и единственным кумиром. Мне хотелось во всём ей подрожать: я точно знал, что буду психологом, буду варить суп и смотреть телевизор одновременно, буду дружить со всеми стариками в округе и воспитывать двух детишек.

Мои одноклассники уже ездили на школьном автобусе, после школы ходили в гости друг к другу, а я всё так же разъезжал на маминой машине, пристегнутый двумя ремнями безопасности. Так, на всякий случай.

  Теперь многие мои одноклассники имеют собственные автомобили, а мама всё еще пытается покрепче пристегнуть этот чертов ремень, когда мы выбираемся до ближайшего магазина. Если бы у меня были дети, я бы ни за что на свете не хотел быть им образцом для подрожания. Как будто это так важно - иметь несколько своих крошечных копий. Нет, серьезно. Хочу воспитать детей лучше, чем воспитали меня. Лучше, чем воспитался я сам.

В Макдоналдсе новая акция: заказывая любой большой набор, получаешь фирменный стаканчик Кока-колы бесплатно. Сегодня неделя синих стаканов, темно-синих, каким бывает море в солнечные дни, а на картинке у них цвет, как в стандартной цветовой схеме оформления Виндоуса. Мы заказываем два набора с бигмаками, я, потому что чувствую неуправляемый голод, Лиза, потому что любит собирать всякое барахло из Макдонолдса. У нее уже есть все игрушки месяца из детских наборов. Сезон домашних питомцев Pets. Пять различных друзей человека на батарейках. Электронные штучки с четырьмя основными функциями: покормить, поиграть, причесать, уложить спать. Когда проходит большое количество времени, все игрушку из Лизиной квартиры чудом исчезают. Серьезно, я ни разу не видел у нее что-нибудь прошлогоднее.

Нам подали стаканчики в бумажных пакетах. Я расстроился из-за несоответствия цветов, а Лил обрадовалась, что ее бигмак наконец-то не размазался по коробке. У нее вечно попадаются бракованные гамбургеры - пикули, приклеенные к крышке коробки, салат, вывалившийся наружу, осыпавшийся кунжут, сыр, вытекший вслед за салатом.

Дорогая, всемирно популярная трава заполнила наши желудки. Если быть честным, я
бы хотел стать картошкой фри. Меня бы тогда все знали и любили. Мною бы фанатели, за меня бы платили деньги. Лиза всю дорогу болтала о танцах и о мальчиках с танцев. Мы зашли в магазин, она прихватила чипсов со сметаной, а я - виноградный чупа-чупс. Потом я проводил Лил до ее танцевальной школы и направился в музыкальный. До встречи с Любой оставалось еще 1,5 часа, и Люба никогда не отличалась пунктуальностью. Музыкальный, я не был в нем месяцев 5-6, закрылся и переехал. Черные голодные окна заглатывали мое отражение в свою пустоту. В них появился парень с вырезанными глазами, в темно-синей куртке. И я зашел к Андрею, тот как всегда улыбался каждому посетителю кофейни, светился от счастья и был безупречно укомплектован - лучший работник месяца. Сладкий запах кофе и шоколадных пирожных окутал меня с ног до головы, желудок жалобно заныл. Он требовал конфет на десерт, хотя я прекрасно чувствовал: даже лишний глоток воздуха разорвет мое перенасыщенное тело на части. Каникулы проходят, а я только и делаю, что ем.

С недавних пор у меня развилась булимия. Мама говорит, что это никакая не булимия, а нормальная потребность растущего организма. Она сказала, что для развития кинорексии нужны какие-нибудь сильные душевные потрясения. Но я теперь стараюсь не наполнять холодильник едой, прокисший яблочно-морковный сок - лучшая домашняя диета.

Зато начал объедать школьный буфет, Макдоналдс, Любино кафе и Старбакс. Я ем в автобусе, в магазине, в кино. Жую печенье, ириски, желатиновых мишек. Покупаю салатики, пиццу, булочки с вареньем. Ем и ем горы сладостей, фруктовое желе, торты-мороженое с миндалем, корзиночки с ромовым кремом, но никак не поправляюсь. А на днях обнаружилось, что я похудел на 1,5 килограмма. Притом, что всё свободное время я либо жую еду из фритюра, либо просиживаю возле телевизора. Люба сказала, что завидует мне. Ей хочется сесть на диету, но она боится, что ее грудь тоже похудеет и обвиснет.

-Что-нибудь будешь? - обратился ко мне Андрюша сладеньким, как яблочное пюре в шоколаде, голоском.
-Чтобы ты посоветовал?
-Черный кофе с корицей и ванилью.
-Думаешь?
-Это напиток месяца.

Работник месяца предлагает мне напиток месяца. В половину шестого мы встретились с Любочкой в назначенном месте. Люба потащила меня в кино, и два часа мы наблюдали трогательную историю Эварда и Бэллы, снятую по книге С. Майер "Сумерки". Бэлла там получилась просто душечка! Я моментально влюбился в актрису. Эдварда же чересчур напудрили, но он был всё-таки намного лучше меня.

Прохладный воздух выветрил из нас запах поп корна, пленки и красных кресел, но взамен мы пропахли ночным городом - смесью пьяных людей, черных авто и закрытых магазинов.

-Завтра в школу, - как-то не в тему заметила Люба, нарушая девственную тишину замерзших улочек старого города. По вымощенной дорожке прошлась кошка, подгоняемая холодным ветром, хрупкая и грациозная. Я вообще в этот вечер был чрезмерно романтичным. В свете тусклых фонарей я почти не различал цветов - лишь оттенки синего, темно-коричневого, черного, серого и оранжевого. Мне казалось, что я забыл цвет Любиных глаз. Я молчал.
-Эй, Эдд, - заговорила девушка во второй раз, - думаешь, это нормально, что у нас с Андреем так?

По уговору я должен был прикинуться дураком. Она взяла меня за руку. Холодные пальцы Любы сплелись с моими, не менее холодными.

-Как так? - выдохнул я серебристое облачко пара.
-Да ладно, забей, - мигом отозвалась она и поцеловала меня.

Я переступил порог подъезда в начале 11ого, консьержки давно не было на посту. Аккуратно поднялся по ступенькам - на первом этаже жила пара с грудным ребенком, а на втором - чудная бабушка с чутким слухом. Почти не дыша доставал ключи. Даже куртка перестала шуршать.

Мне представлялась Люба, ее горячие губы, холодные пальцы, запах кофе в волосах и всё такое прочее. Я улыбался как кот, только что нашедший банку сгущенки, открытую и ничейную, и еще наполненную до краев...

Прислонившись к двери, прямо так, на грязном резиновом коврике сидела Настя в свитере, который, кажется, она носила еще в седьмом классе. Судя по всему, она дремала. Я потрепал ее по плечу. Она не шевельнулась. Рукава старенького свитера едва прикрывали запястья, коротенькая юбочка из черного джинса и промокшие кеды тоже не подходили под зимний наряд.

-Эй, - тихонько позвал я ее, чтобы не разбудить соседей, - с тобой все в порядке?

Настя проснулась. Её печальный, жалкий и разбитый вид напугал меня до полусмерти. Если сама жизнь вдруг начнет сдавать позиции, я удивлюсь не так сильно, как был удивлен в данную минуту. Пару секунд ей понадобилось на то, чтобы понять, что происходит. Она поднялась, мы молча вошли в квартиру. Запах скисшего сока уже успел распространиться во все комнаты. В гостиной, на кухне, в ванной, в прихожей, - везде пахло тухлыми яблоками и морковкой. Настя, мрачнее любого маминого клиента, безвозвратно разочарованного в жизни, попросилась в душ. Холодильник пустовал, так что мне пришлось искать визитку еды с доставкой на дом и заказывать ужин, если его так можно было назвать. Курьер не заставил себя ждать, вскоре он привез рис с курицей, овощами, карри и соевым соусом. К одноразовым тарелочкам предлагались одноразовые палочки.

Мы уселись вокруг журнального столика, Настя - на диване, я - в кресле. Разговор не клеился. За нас говорил телевизор, какой-то ведущий в сером свитере рассказывал про фильмы, что крутили сейчас в кинотеатрах, "Сумерки" тоже упомянули.

Настя вышла на балкон покурить. Возвращаясь, она задержалась у окна. Я никогда прежде не видел ее в таком неподвижном состоянии, и потому не знал, что делать и как реагировать. Ее настроение было мне в новинку. Свет фонаря возле дома чуть промахнулся, и в окно не попадало ровным счетом ничего. Источником освещения служил только мерцающий экран. Порыв ночного ветра принес в комнату запах сигарет, смешивающихся с запахом риса и чая. Мне сделалось жарко, я повернулся к девушке, собираясь что-то спросить, но так и замер в неудобной позе, поджав ноги под себя. Она по-прежнему стояла возле окна и что-то разглядывала в доме напротив. Почти ни в одном окошке уже не горел свет. Ее мокрые волосы, вьющиеся от воды во все стороны, почти черного цвета, едва касались шеи. В моих спортивных штанах и футболке, скрывающей и без того неясную девичью фигурку, она походила на одного из этих "не то мальчик, не то девочка". Настя бесшумно вернулась на диван.

-Это ты ко мне вчера приходила? - решился я нарушить молчание. Девушка ответила не сразу.
-Нет, - очень серьезно произнесла она, - не я. Немного подумав, добавила: - У меня вчера случился секс с мужчиной.

А потом разрыдалась.


После взрыва 164 дня. 24 ноября 2009 года, вторник.

Сегодня вторник, и сегодня я нигде не ночую, потому что прошлой ночью какой-то фанат Фреда пришел в ярость, пришел ко мне на работу и разбил все окна на заправке. В утреннюю смену Тони и Эльза помогли мне всё убрать, но новые стекла привезут только завтра. И у меня выдался первый выходной вне графика!

Первый гребаный выходной, а мне даже негде переночевать.

По ночам на улице холодно. Вчера, когда этот говнюк разбил окна, начался сквозняк и я проснулся. Я даже не сразу понял, что происходит, потому что местный паренек, у которого при каждом вдохе кровь из носа хлещет, требовал продать ему еще супер-клея. Нет, серьезно, я помню, что в тот вечер я уже успел продать ему клей. Он говорит, что хочет склеить картонный домик для кукол сестры, изо дня в день, из месяца в месяц он приходит сюда и говорит одно и то же, потому что не способен придумать ничего нового потому что это мозги у него уже склеились, и кровь из носа хлещет фонтаном при каждом вздохе.

Камера, поставленная для того, чтобы никто не воровал бензин, засняла выродка, что разбил витрины, устроил сквозняк и разбудил меня. Один из многочисленных поклонников Фреда. Они все бесятся, когда он говорит, что любит своего парня и еще демонстрирует колечко на мизинце. Нет, у меня нет никаких колец, и никто не уговорит меня их носить.

И я звоню в тот вечер, вчера, в вечер понедельника, боссу и спрашиваю, что делать. Босс говорит, чтобы я вызывал полицию и не смел ничего воровать, потому что в магазине тоже есть камера, и обмануть ее мне не удастся. Как будто мне нужны эти обдроченые журналы. Нет, серьезно.

Я вызываю полицию, они приезжают часа через три, к тому времени я уже успеваю окончательно замерзнуть и получить воспаление горла. Шея начинает болеть, и пальцы ног медленно умирают в резиновых кедах.

Я беру один из осколков, он такой же холодный, как все мои внутренние органы. Стекло толстое, но слой пыли на нем толще. Я вижу фрагменты творчества Фреда - тот часто рисует всякие гадости на стеклах.

Я беру один из осколков посреди ночи, а какой-то местный паренек всё так и стоит у прилавка в поисках клея. Ночной ветер теребит этикетки. Парень ежится в своей кофте, заляпанной кровью. На улице, в магазине, у меня в животе, - везде зима, и кровавые сосульки под носом парня напоминают вишневый замороженный сок.

Тусклый свет одной единственной лампы не проходит через слой пыли на осколке у меня в руке. Пальцы ног медленно умирают в резиновых кедах. Рекламные вывески резвятся на ветру. Парень рассказывает про картонный домик для кукол сестры, карманы его кофты наполнены тюбиками высохшего супер-клея. Он сам весь пропах этим клеем, глаза его никак не могут рассмотреть меня. И я его тоже не вижу сквозь слой пыли на осколке у меня в руке.

Я выставляю вперед левую ладонь - уже синюю от холода, я пытаюсь разглядеть на ней линию своей долгой счастливой жизни, но ничего не вижу. Ее нет, этой чертовой линии. Хотя, быть может, я просто не знаю, где ее искать.

Пальцы ног медленно умирают в резиновых кедах. Стекло с толстым слоем пыли и остатками творчества Фреда врезается в мою ладонь. Я рисую свою линию долгой счастливой жизни. Я рисую ее такой длинной, чтобы успеть переделать все запланированные дела: побывать в Диснейленде, посмотреть 4D кино, посетить могилу Элвиса Аарона Пресли, попробовать суп из лягушачьих лапок.

И мне так нравятся мои планы на долгое счастливое будущее, что я режу и режу свою ладонь, кровь скапливается на полу, на других осколках и никак не хочет превращаться в замороженный вишневый сок, наподобие тех сосулек под носом у парня с клеем. Он требует свой клей. Он говорит, что картонный домик для кукол сестры развалится с минуты на минуту, если я не продам ему клей.

Я продолжаю стоять возле холодильника с пивом и рисовать линии долгой счастливой жизни на другой руке. Кровь из правой ладони смешивается с кровью из левой. Пальцы ног медленно умирают в резиновых кедах.

Через 3 часа приезжает полиция, а следом за ней - машина скорой помощи. Со мной всё хорошо, я еще не сфотографировался с гигантским Дональдом Даком, так что я пока не собираюсь умирать. Санитары кладут на носилки парня с вишневым замороженным соком под носом и тюбиками высохшего супер-клея в карманах. Вот ему действительно плохо. Полицейские осматриваю магазин, врачи осматривают меня.

-Что случилось? - спрашивают они одновременно.

Какой-то фанат Фреда пришел в ярость, пришел ко мне на работу и разбил все окна на заправке.  Они все бесятся, когда он говорит, что любит своего парня и еще демонстрирует колечко на мизинце.

-Кто-то разбил витрину, - говорю я лысому полицейскому с пышными усами.
-Вы знаете этого человека?

Знаю ли я этого человека? Да, это Мартин. Он постоянный клиент Фреда. Вообще-то он предпочитает сверху, но если вдруг день не удастся, не прочь оказаться "нанизанным", так это у них называется. Знаю ли я этого человека? Да, это бывший парень моей одноклассницы. Он ненавидит шпинат и вареную морковь, зато без ума об бусиков для парней. Знаю ли я этого человека? Да, это Мартин - любитель анальных шариков и рыжих малолеток-проституток.

-Нет, я не знаю этого человека, но снаружи есть камера.
-Что-нибудь украли?
-Нет, всё на месте. Разве что тот парень, с сосульками под носом, он, кажется, украл тюбик супер-клея.
-А с вами что? - спрашивает молоденький санитар и хватает меня за руки.

Я гнию в этой помойке каждую ночь кроме выходных и праздников, которых еще не было, и со мной не происходит равно счетом ничего.

-Кто вы? - спрашивает молоденький санитар и хватает меня за руки.

Эдвард Тор - маргинал, наркоман, сексоголик, психически неуравновешенный подросток, расстраивающийся каждый раз, когда не удается помыться. Пальцы ног медленно отмирают в резиновых кедах. Молоденький санитар так и держит меня за руки, его ладони в моей крови.

-Кто вы? - спрашивает он, явно получая удовольствие от сложившейся ситуации. Рекламные вывески резвятся на ветру.

-Я - сосед Фреда, - говорю я.

Санитар мигом отдергивает руки. На его ладонях видны следы моей долгой счастливой жизни.

-Что с вами? - спрашивает он, не скрывая разочарования.
-Я упал и порезался.
-Вам нужна помощь?
-Думаю, да.
-Снимите своё кольцо и промойте руки холодной водой. Мы отвезем вас в больницу и наложим швы, сосед Фреда.

Лысый полицейский с пышными усами уходит, меня увозят в больницу, и до утра я отсиживаю в теплом кабинете с чашечкой кофе, имитируя послешоковое состояние. Мне разрешают поспать в комнате отдыха для санитаров, и по телику показывают какую-то старую комедию с Джулией Робертс.

-Сосед Фреда, - обращается ко мне тот самый молоденький санитар, зашедший на перерыве. В эту ночь у них прямо потом отмороженных бездомных, и у него почти нет свободного времени. Я продолжаю имитировать послешоковое состояние.
-Слушай, -  обращается ко мне тот самый молоденький санитар, - а почему это сосед Фреда живет с Фредом?

Нет, серьезно. Мы так и не придумали ответ на этот вопрос, потому что никто раньше не спрашивал.

-Ну, говорю я, - наверно, потому что он его сосед.

Санитар смеется. Джулия Робертс тоже. Мои руки по ощущениям словно рваные
перчатки. Наверно, так себя чувствую зомби и Сэлли из "Кошмара перед Рождеством". Белые бинты окрасились в зеленый от зеленки цвет. Ладони начали болеть.

-Как твои ладони? - интересуется санитар.

Как будто их прошили на швейной машинке. И парень приносит морфин. Он вкалывает его мне в вену. Я радуюсь, потому что каждый знает, что морфин для наркомана это как бесплатный сахар в Макдоналдсе. Санитар улыбается, прячет шприц и пустую капсулу в карман и садится возле меня на диван. Джулия Робертс всё еще улыбается, но, на самом деле, это из-за ее огромного рта кажется, что она всегда счастлива. Лицо санитара загораживает экран. Он наклоняется к самому моему уху, так что я разглядываю в его ухе каждую сережку. Слева их 9. Продырявленный санитар. Он шепчет, что знает этого типа - соседа Фреда.

Он шепчет, что не такой уж он, этот сосед Фреда, гомофоб.

Он шепчет:

-Я видел этого соседа Фреда в воскресенье в клубе.

Он шепчет:

-И, кажется, ему понравилось то, что с ним делали!

Я понятия не имею, о чем говорит санитар. Я достаю из кармана кольцо, не налезающее на перебинтованные пальцы, и говорю:

-Я - сосед Фреда!

Санитар смеется и встает с дивана. Джулия Роберт тоже всё еще улыбается.

-Нет, - говорит он, оборачиваясь в дверях, - это Фред думает, что ты его, но все-то знают, кому ты принадлежишь на самом деле, - и уходит. Я понятия не умею, о чем говорит санитар, и продолжаю смотреть телевизор.


До взрыва 151 день. 12 января 2009 года, понедельник.

Все прошедшие недели Настя жила у меня, Рождество и Новый год мы отмечали вместе, в доме родителей. В остальное время она почти не выходила из квартиры и сделалась почти моей женой. Готовила обеды, пусть не слишком аппетитные на вид, но всё-таки вкусные. Она спала на диване, в кладовке с первого этажа в куче ржавых велосипедов мы отыскали матрац. Он принадлежал той самой бабушке с чутким слухом, и она любезно одолжила его нам. Пара с ребенком поделилась с нами подушкой и одеялом, а другая соседка двумя этажами сверху подарила старые кастрюли и стаканы, очень и очень старые, еще граненые, сделанные из толстого стекла на веки вечные. До этого я даже не замечал, что у меня практически отсутствует посуда. По объявления в газете мы купили неплохую стиральную машинку, когда-то белая, теперь она стояла под раковиной в кухне, замызганная и пожелтевшая. На выходных заявился Фред и отмыл ее почти до первоначального блеска. Из Настиной квартиры были привезены ее вещи: какая-то одежда, учебники, мелкий хлам. И с ее переездом ко мне снова вернулся здоровый сон.

Я влетел в класс со звонком - явление теперь весьма обычное. Класс уже во всю работал над тестом по зарубежной литературе. Мне выдали листок с вопросами. Знаю, не
знаю, не могу угадать.

Вопрос первый гласил: "Кто стал первой жертвой в романе А.Камю?" Вопрос девятый: "Чем занимался старичок, живший по соседству с Тарру, и как его называл сам Тарру?"

Не знаю. Не могу угадать. Ну, откуда мне знать? Еще два месяца назад я потерял книгу из городской библиотеки и больше туда не хожу. Из школьной я потерял еще в начале года, так что, там я тоже не появляюсь. Мне стыдно, и нет денег, чтобы вернуть долг. Мне стыдно и неоткуда брать книги. Так что откуда я могу знать, "при каком условии Тарру смог счесть старого астматика, пациента Риэ, святым?" Вопрос 12ый. Я толкнул в бок Альфреда (наши парты по странным стечениям обстоятельств были совсем близко друг к другу). Шансы на то, что Альфред читал Камю, равны нулю. Он, кажется, и сам бился в лихорадочной истерике от незнаний. Но попытка не пытка.

-Ты знаешь 12ый? - спросил я его максимально тихо, почти одними губами.
-"Святой, если только святость есть совокупность привычек", - шепнули мне сзади. Никогда не получалось у меня тихо разговаривать.
-А 15ый? - спросил я свою ручку.
-Риэ не мог встретиться со своей женой после эпидемии, потому что она умерла, - ответили мне снова сзади.
-Интересно, в каком городе происходили описываемые события?
-В Оране, французском городке, - ответили за моей спиной.
-Кто был Рамбер по профессии?
-Журналист.
-В каком году написана "Чума"?
-В 1947.

Закончился тест, вместе с ним и урок. Я сдал ответы первым и выбежал из класса. Не то, чтобы я так не хотел получать единицу за непрочитанный текст, там сзади, за моей спиной знали ответы на вопросы обоих вариантов. И Альфред тоже удачно списал. Я направился на площадку между вторым и третьим этажами, где обычно крутился Фред после первого урока. Он был не то еще сонный, не то в плохом настроении. Но мне надо было поговорить о чем-нибудь. Отвлечься от этой проклятой "Чумы". Президент УСУ удачно списал тест. Ты молодец, Эдвард! Ты - молодец. Оказалось, что у Фреда от чрезмерного потребления сладкого просто-напросто разболелся зуб. Он не мог разговаривать и только беспомощно согнулся на скамейке и сидел в такой позе, будто его тошнит. А потом оказалось, что на днях затянутые скобки сдавливали десна, добавляя боли, а какая-то железка царапала щеку до крови.

Фред ездил на подтяжку (так он это называл, как это называли врачи, я не знал) раз в три месяца, и после этого еще дня два-три ходил в подавленном состоянии. Я не знаю, что значила зубная боль. Природа наделила меня идеальной голливудской улыбкой. Бедняга Фред сегодня был белее своей белой рубашки, но никак не хотел уходить домой. Светло-оранжевые резиночки на брекетах должны были вызывать улыбку у окружающих и вызывать симпатию, но страшное, перекошенное от боли, измученное и смертельно-бледное лицо Фреда только отпугивало одноклассников. Мы так и просидели все перемены в загробном молчании. Фред злился, мерз и гипнотизировал свою боль. Я, накинув ему на плечи свою кофту, разглядывал рисунок пола, свои кеды, кеды Фреда, ткань джинс, жевал жвачку и думал об утреннем тесте.

Дело даже не в том, что меня мучили угрызения совести. Они, конечно же, были, но находились на предсмертном одре, тогда как Сяде меня ругала за стопроцентно списанный тест. Она была лучше меня. Меня отругали и на каждом из 6ти последующих уроков за то, что на каждый из них я не принес ничего кроме листика и ручки. Я проспал, потому что вчера мы с Настей ходили на последний сеанс, а потом пол ночи обсуждали виденный фильм. Я не успел собраться в школу, у меня не было времени читать какого-то дурацкого Камю, которые уже сто лет как умер. Кому он вообще нужен? Ну ладно, может и не дурацкого. Фред, единственное, что он произнес за сегодня кроме "привет", сказал, что ему "Чума" очень понравилась. Что это была лучшая книга, которую он когда-либо читал, не считая "Справочника по сексу для чайников". Я даже решил удостовериться, правда ли такой справочник существует, но Фред только приложил ладонь к больной щеке.

Сяде, сидевшая возле Ольги перед нами с Альфредом, на литературе, конечно же всё знала, но ничего не сказала. Когда я выбежал из класса, она еще дописывала ответы. Альберт изображал великую задумчивость, чтобы не вызывать подозрений. Он притворялся, что тест ему кажется слишком сложным. На самом деле он ничего не думал касательно теста. Уж я-то точно знаю. По правую руку от него находилась стена, когда я вошел в класс, Альфред пытался увековечить ручкой на светло-бежевой стене свои лучшие слова. Каким образом он попал в 10ый класс, и как вообще продержался там 1,5 года - большой секрет. Я не знаю, да и, пожалуй, не хочу знать, откуда у моего одноклассника такие познания в нецензурной лексике. Слева от меня сидела Маарья и Енна. Они почти все всегда знали, а чего не знали, то у них было написано на ладонях. Просто это самый удобный и безопасный способ для списывания, хоть и самый мало информационный. Ну, уж эту книгу они прочитали и выучили наизусть, Маарья и Енна - фанатки всего, что мало-мальски связанно с Францией.

Бедняге Фреду хотелось плакать. Мне приходили жалостливые смс на уроке от него, хотелось тот час забрать его из кабинета и пожалеть. Медсестра дала обезболивающее, но оно никак не облегчило боль, а глоток ледяной воды вызвал у бедняги слезы. Наконец я не выдержал, совсем смягчился и потащил его после школы к себе домой, и мы с Настей возились с ним, как с собственным ребенком. Чувство приятное, это точно.

Мы сделали ему настой из высушенных ромашек, насилу заставили прополоскать рот, я сбегал в аптеку, там посоветовали сделать ему компресс с водкой. А еще лучше - дать пару ложек какой-нибудь настойки на спирту. В результате, мы все втроем одурели от водки (в смысле, она оказалась ужасно некачественной и отвратительно воняла, словно чистый борный спирт), напоили Фреда, и хотя мы дали ему совсем чуть-чуть, голодный, ничего не евший целый день, он мигом развеселился. Уложили его спать. От истерического припадка смеха, какой нашел на него сразу после третьей рюмочки, если это только и правда была третья, щеки Фреда приобрели свой обычный оттенок, веснушки вернулись, и мне вдруг показалось, что вся эта его работа лишь выдумка, чья-то больная фантазия, ложь. Такой мальчик, совсем еще ребенок, он просто не мог заниматься столь мерзкими и грязными делами. Это ужасно, я знал, что говорю.

Настя вышла на балкон покурить, вместе с ней вышел и я. Заняться было нечем, в одной единственной комнате спал Фред, и мы решали, куда можно сходить погулять. Это был бы первый долгий выход из квартиры для Насти в новом году.

-Ума не приложу, что он вдруг подался в свой идиотский бизнес, - заныл я, глядя в окно.
-Говоришь, будто ревнуешь, - безразлично ответила Настя, а потом чуть оживилась. - Вообще-то, он такой миленький, что однажды кто-нибудь точно убьет его из ревности. Я обиделся на плохо скрытый намек и, в который раз, заявил, что не увлекаюсь мальчиками. Что я, вообще-то, нормальный и, пока еще, президент УСУ.
-Ой, да брось прикрываться своим президентством. Все видят, как он тебя домогается. Я тебя тоже домогаюсь. Ведешь себя как самая фригидная женщина в мире. Как будто у тебя вечный ПМС.

Я не нашел, что ответить. Мне вспомнился утренний тест, и проснулось запоздалое чувство вины.

-Помоги ему ты, - попытался оправдаться я.
-Не смеши, ему и без меня помогают.
-А тебе он нравится?
-Хороший ребенок. Он добрый и, самое главное, поумнее нас с тобой будет.

Я проворчал что-то нечленораздельное, больше походившее на "его работа явно свидетельствует об обратном". Настя докурила.

-Все мужики - дебилы, ненавижу их! - через несколько секунд она добавила, - Ты еще пока маленький. Тебя я люблю.

Мы договорились на Макдоналдсе. Я оставил Фреду записку и ключи на столике перед диваном. Он даже не пошевелился, пока мы собирались. Королева улиц, так иногда его звали в школе, теперь спала у меня на диване, а я испытывал к нему самые теплые материнские  чувства, и Настя тоже. Когда она говорила, что Фред очень умный, она конечно же имела ввиду его привычку раскидываться словечками на латыни. Мы с Настей знали анатомию человека (мужчины) может не так хорошо, как знают её врачи, но уж точно могли дать фору любому однокласснику. Фред хорошо знает, что такое фелляция (* миньет), анилинкция (* стимуляция ануса языком), а когда кто-нибудь спрашивает, чем он занимается в свободное время, он говорит, что занимается коитусом (*сексом), что это его работа, и делает многозначительное выражение лица. До появления Фреда я даже не догадывался о существовании таких слов.

Мы шли в сторону Макдонолдса, улицы были уже пустынны. И всё пыталось напомнить мне о том поцелуе, быть может, я совру, если скажу, что это был мой первый поцелуй, но мне очень хотелось в это верить.

-Ты сердишься еще? - возвратилась Настя к нашей балконной беседе. Я отрицательно помотал головой, она просто не могла ненавидеть всех мужчин поголовно, стоило вспомнить, как загорались ее глаза при упоминании о Майкле Стампе и Робе Трухийо. (* солист Рэм и барабанщик Металлики)
-Почему ты вдруг разгорелась такой ненавистью?

Ляпнул я первое, что пришло в голову. Меня всё еще мучили мысли о сегодняшнем утре, и надо было как-нибудь отделаться от них. Я ждал, что сейчас Настя скажет, что все мужики никогда не поймут ее тонкую натуру или что-нибудь в этом роде, чтобы побыстрее сменить тему, но она, не замедляя, ответила:

-Ты ведь помнишь, что я сказала тебе в тот вечер, когда ты встретил меня возле двери?

Честно говоря, ничего я уже не помнил, но на всякий случай признаваться не стал, и утвердительно кивнул головой.

-Как оказалось, мой отчим не только меня безгранично ненавидит, но так же безгранично и любит.
-На что ты.. - хотелось спросить "намекаешь", хотелось сказать "да ладно, хватит шутить", хотелось услышать "ха, Эдд, тебя так легко развести", но ничего такого не случилось. Голос ее не дрогнул, он по-прежнему был спокойным и даже чуточку скучающим.
-Но это же не значит, что я феминистка, верно? - быстро отозвалась она.

На этом мы сменили тему. Предметом для обсуждений стали зубные врачи, что непременно привело нас к решению уменьшить ежедневно употребляемые порции сладкого, но всё-таки мы заказали по мороженному с карамелью, еще 2 бигмака и большую колу безо льда, две маленьких фри-картошки с кетчупом здесь, и детский набор с игрушкой в виде желто-розового кексика Хелло Китти с собой.

-Думаешь, Фреду понравится такая игрушка?
-Понравится, он же еще ребенок.

Отец Панлю считал, что чума - наказание грешных, но вскоре и сам умер от нее. Это был ответ на шестой вопрос. Мне подсказали его сзади. И больше не стоило скрывать от самого себя, что сзади нас с Альфредом сидели близнецы. Я узнал этот голос, потому что так вышло, что один из близнецов меня терпит, а другой ненавидит. Сашина сестра даже не смотрела в мою сторону. И я уже привык. 


После взрыва 153 дня. 13 ноября 2009 года, пятница.

«Это мое право и моя грешная задница».

Пятничная программа по телевизору предлагает мне всемирные новости по два раза за вечер по всем каналам, прогнозы погоды в таких же количествах, бесконечность нудных черно-белых фильмов, череда музыкальных клипов без начала и конца. Я щелкаю каналы от 1 до 99 и обратно, почти все каналы повторяются, потому что операторы халявно выполняют свое дело. Фред на работе, на часах 4 вечера, до моей остается еще куча времени, я не знаю, чем себя занять, потому лезу в шкаф с одеждой своего рыжего любовника и разглядываю все его обтягивающие кофточки с глубокими вырезами. Дело в том, что Фред никак не может вырасти. Я говорю это не потому, что он всё еще предпочитает Диснеевские мультики порнухе, я говорю так, потому что он никак не увеличится в росте. Он маленький и тощий, как будто у него нет родителей, или есть, но такие, которые даже не помнят о существовании сына.

Раньше Фред жил, как все дети, с мамой и папой в доме через дорогу от дома моих родителей. Его папа спал на диване в гостиной, а сам он ходил на работу и говорил, что остается с ночевкой у друзей, или до утра задерживается на концертах. Мама и папа позволяли Фреду делать почти всё, чтобы он никогда даже не подумал подумать, почему это его папа спит на диване в гостиной. Его родители очень волнуются за свою репутацию.

Однажды к Фреду на прием пришел паренек по имени Оливер - еще один наркоман с суицидальными наклонностями. Любитель извращенных плотских утех. Фред ввел ему очередную дозу спермы так, что героин показался парню сущим пустяком. У Оливера началась ломка. Он всегда хотел еще и еще. Он узнал номер телефона. Он звонил во время уроков, на переменах и даже тогда, когда мы ели шоколадные торты в столовой. Он звонил всегда - утром, вечером, днем, ночью.

Очередной поклонник Фреда.

Он хотел трахаться так часто, будто думал, что Фред - фабрика по выработке оргазмов. Конвейер на заводе пожизненной эрекции. Оливеру было 25, я говорю, что было, потому что собственными глазами видел его свеженькую могилку. Моему парню на тот момент исполнилось 14 с половиной. Но это уже была ходячая секс-машина. Всё потому, что это ему нравилось. И ничего больше. Никакое плохое воспитание, безответственность родителей, умственные отклонения или гены шлюхи - н-и-ч-е-г-о. Фред  здоровый малый, каждый месяц он ходит проверяться к врачу, как и любая другая жрица любви. Моя личная жрица любви. Этот Фред, он говорит, что ему нравится доставлять удовольствие людям, но сожалеет, что еще очень мал и не знает иного способа радовать людей.

Оливер так подсел на свой новый наркотик в виде рыжей проститутки, что написал самое любовное из всех любовных писем и, вместе с подарком, подложил под дверь дома.

Это был обычный рабочий день, и Фред, как и полагается, с самого утра находился в школе.

Мама Фреда выходит на улицу, дабы забрать свежую почту и видит у себя под ногами толстый конверт. Без адреса туда и обратно. Ну кто же мог знать, что у ходячей секс-машины, помимо такого соблазнительного животика, есть еще и мама с папой?! Оливер уж точно не знал. Ну, или забыл. Фред с самого утра находился в школе, а его мать с самого рождения была любопытной особой.

"Дорогой мой, милый мой Фред!"

Мать начинает гордиться тем, что у ее сына такие влюбленные поклонники.

"Я скучаю по тебе, как скучал бы по героину, отними его у меня, но героин - худшее сравнение. Ты словно кислород, вдыхающий жизнь в мое тело. Мое существование, грешное и недостойное тебя, в твоих прекрасных руках..."

Мать надеется, что про героин - это лишь чье-то неудачное сравнение, но всё еще гордится тем, что у ее сына такие влюбленные поклонники.

"...Милый мой, любимый мой мальчик, может ли законченный наркоман, чья жизнь готова оборваться в любую секунду, может ли он знать хоть что-нибудь о таком чувстве, как любовь?.."

В матери зарождается чувство, схожее с чувством тревоги. Ей волей-неволей кажется, что про героин - это не чье-то неудачное сравнение.

"...Когда это губительное вещество растекается по каждой клеточке моего тела, я вспоминаю твою сладкую кожу, усыпанную веснушками, твои детские пальчики, ловкие и игривые, ласкающие мою анальную розетку и твой упругий язычок, ласкающий мои соски..."

Мать отрывается от письма и переводит дыхание. У нее такое чувство, будто ее застали за просмотром журнала для мужчин, но в доме никого, и можно продолжить чтение. Теперь она сомневается, туда ли попало письмо.

"...Ты так мило улыбаешься, когда мы остаемся наедине. Я прямо с ума схожу от понимания, что твоя улыбка принадлежит только мне. Мне одному, и что нет необходимости делить ее с кем-то другим! Ты так быстро возбуждается, когда я посасываю мочки твоих ушей... А еще ты - ужасная сладкоежка! Даже сперма твоя имеет привкус шоколада. Ты кончаешь мне в рот - и это в тысячи раз лучше героина..."

Мать краснеет. Ей становится мерзко читать данные извращения фанатки-наркоманки, но она всё еще намерена дойти до конца.

"...Я хочу отсосать у тебя. Хочу видеть твое лицо, твои пылающие щеки, твои расширенные глаза и суженные зрачки, хочу чувствовать твою дрожь, когда ты будешь биться в агонии сладостных чувств. Только позволь мне принадлежать тебе... Ничто не влечет меня так, как родинка на внутренней стороне твоего бедра..."

Мать бежит в кухню и капает в стакан миллионы капель успокоительного. Ничто не в силах сейчас ей помочь. Она отказывается верить, что ее крошечный Фредди уже занимается подобными вещами, но она всё еще намерена найти в себе мужество дочитать.

"...Я готов платить любые деньги за то, чтобы видеть тебя, слушать тебя, быть с тобой, чувствовать тебя, любить тебя... Можешь забрать все мои деньги, можешь украсть моё сердце - моя душа принадлежит тебе. Навсегда, на веки вечные. Я у тебя в рабстве и я готов вечность платить за то, чтобы ты был моим прекрасным господином..."

Мать медленно опускается на стул. Слово "деньги" смущает ее больше, чем "анальная розетка".  Она вдруг начинает задумываться, откуда у ее сыночка все эти вещи, которые ему, как он утверждает, отдали друзья за ненадобностью. Она вспоминает дорогой золотой браслет, полученный на День Матери.

"...Только тебе я доверяю, как никому другому. Это чудесное чувство - задыхаться, оказываясь на грани смерти, и снова возвращаться к жизни. Ты убиваешь меня и спасаешь одновременно. Твое сбивчивое дыхание отравляет меня подобно самому опасному яду. Ты как белый олеандр - беззащитный и опасный, ужасный и прекрасный..."

Мать выглядывает в окно, удостовериться, что соседи не подглядывают за ней. Она пытается суммировать поток свежей информации. Это - что-то поистине сногсшибательное! Нечто куда более шокирующее, чем любое предсказание неудачного дня в гороскопе. Ее единственный любимый крошка-сын спит с наркоманкой за деньги, да еще и увлекается мазохизмом.

"...Я обожаю причинять тебе боль, ведь ты же знаешь, что она связывает наши тела, делает наши души ближе друг к другу. Ты позволяешь мне доставлять тебе боль, потому что доверяешь. Ты знаешь, что я не причиню тебе вреда, ведь боль и вред не одно и то же. Только через боль мы можем познать величайшее наслаждение..."

Мать почти в коме. Это особая форма клинической смерти.

"...И пусть моему грешному существу уже 25 недостойных лет, а ты еще так юн и девственно чист..."

Мать перечитывает эти строчки еще раз, чтобы осознать, что фанатка-наркоманка еще и педофилка.

"Но знай, что я умираю от счастья каждый раз, когда твои влажные губы прикасаются к моему члену... Ты каждый раз глотаешь мое семя, и это есть высшая награда господина для своего раба... Люблю тебя, мой прекрасный Ангел. Навеки твой, Оливер. ХХХ"

Мать падает в обморок. Сенсация! Ее сын - педик!

Через две недели Фреда выкидывают из дома, это случается 10 мая на кануне его 15ого дня рождения. И чтобы как-то его поддержать, моя дорогая мамочка в голубых тапочках, не знающая ничего, кроме того, что у Фред, якобы, дома какая-то страшная эпидемия гриппа, отправляет нас в клуб. Это было давно. С тех пор мало что изменилось, мы всё так же почти не общаемся с Колином.

Оливер, он, в конце концов, умер от передозировки. Ходили слухи, я слышал это от тех, кто заходил на заправку что-нибудь купить, что Фред его действительно любил. Я видел его фотографию в куче хлама Фреда. Я не уверен, тот ли это был парень, фотография ли Оливера лежала в первом ящике письменного стола. Рыжая проститутка-малолетка. Фред. Могут ли такие люди, как он, вообще любить? Знают ли дети, что это такое? Оливера больше нет, и Фред продолжает трахаться с какими-то уродами-ублюдками, а на заработанные деньги кормит меня шоколадными тортами в школьной столовой. Оливера больше нет, он умер от передозировки. Об этом ходили слухи, я собственными глазами видел его свеженькую могилку, но не уверен, того ли парня там похоронили.

Я иду на работу пешком, потому что мой проездной закончился недавно. Иду по улице и натыкаюсь на Фреда. Я всегда где-нибудь натыкаюсь на него. Фред интересуется моими делами. Он пока что на перерыве.

-Расскажи мне про Оливера, - говорю я и отвожу взгляд.
-Ты ведь никогда про него не рассказывал, - говорю я, разглядывая прохожих на другой стороне дороги.
-Ты его любил? - спрашиваю я.

Ну да, прямо Фред взял и всё мне рассказал.

-Так ты его, правда, любил? - спрашиваю я.
-Ты скучаешь по нему? - спрашиваю я.
-Если ты его любил, зачем брал деньги? - спрашиваю я.
-Так ты его любил или нет? - спрашиваю я.

Фред собирает все силы, замахивается и проезжает кулаком по носу. Он так много сделал миньетов, отдрочил стольким парням, что сила его удара равна силе удара спортсмена. Кого-то сильнее шахматистов. Глаза начинают слезиться, и нос болит так сильно, будто по нему проехались катком. Фред переводит дыхание, набирает воздуха в грудь и снова замахивается. Он попадает на этот раз в правую щеку, мне кажется, что мои зубы разом вылетели. Я трогаю их языком - все на месте, но десна рассечена, и рот моментально наполняется кровью. Я хватаюсь руками за нос, чтобы заглушить боль, а Фред сжимает кулак посильнее и снова бьет в нос. Ладони, которыми я его зажимаю, смягчают удар. Но мне всё равно так больно, что хочется плакать по-настоящему.

-Хватит, - выплевываю я кровь, - извини меня.

Фред доводит меня до заправки и спешно выгоняет Эльзу. Мы остаемся наедине - я, Фред и камера наблюдения. Кровь идет изо рта и из носа, тупая боль пульсирует на языке, потому что я его прикусил. Мне обидно, и от этого тоже хочется плакать по-настоящему. Фред снимает куртку, а я вытираю нос салфетками. Кровь окрашивает их в свой красный цвет за минуту.

Фред ничего не говорит, потому что всё еще злится. Его веснушки вспыхивают, словно огни на елке, точь-в-точь как всё мое лицо. Я беззащитно смотрю на него, пока он расстегивает свой ремень, снимает с меня джинсы. Мы стоим посреди магазина, капли крови загнали нас в круг. Камера наблюдения следит за нами. Происходящее похоже на ритуал. Я раскаиваюсь. Фред рывком спускает с меня трусы, толкает на холодный грязный пол. Пол грязный, потому что Эльза ленится и не моет его. Я падаю, и кровь заливает рот, она льется в горло, она льется на пол. Пытаюсь найти одежду, но издаю лишь странное бульканье, ползая на четвереньках. Рыжая малолетка-проститутка, он грубо вторгается в мое пространство, без разрешения, без предупреждения, без ничего. Он вставляет свой член мне в задницу до самого конца, и я зареветь хочу от боли у меня в кишках. Кажется, мой анус порвался. Это нихрена не смешно. А Фред долбит меня без разрешения, без предупреждения, без ничего, и от резких толчков у меня болит не только вся задница, но и коленки.

Я стаю на четвереньках, опираясь на локти на грязном холодном полу, захлебываюсь собственной кровью изо рта и из носа,  Фред наяривает меня с такой силой, будто хочет разорвать все мои внутренности вместо девственной плевы у девчонок. Кажется, прошло больше часа.

-Прекрати! - булькает мой рот.
-Мне больно! - кричу я и плачу.

Каждый новый толчок - вечность в аду, нестерпимая боль и вкус крови. Я не интересуюсь мальчиками. Я - сосед Фреда, такой мерзкий тип, прямо гомофоб до мозга костей. Я просто трястись начинаю, если вижу возле себя гея.  Холодно, и коленки саднят. Камера наблюдения следит за нами. Фред наяривает меня где-то там, сзади, очень далеко. Я прошу его остановиться, я умоляю его прекратить, я говорю ему, что хочу к маме. Наконец он прекращает. И так резко выходит из меня, что целый мир обрушивается на мои плечи, мое тело обессилено валится на пол. Зад так болит, что плевать я хотел на кровь из носа. Я сейчас - слабое существо, жаждущее любви, тепла и ласки. Фред грубо переворачивает меня на спину и садится мне на грудь, его неожиданно сильные пальцы разжимают мне рот. У меня нет сил, чтобы сопротивляться, я окончательно унижен, так что хочется выть от обиды. Я успеваю выкрикнуть, что мне больно, успеваю сказать, что он полнейший мудак, прежде чем его член оказывается у меня во рту. Он засовывает свой хрен мне в глотку, по самые гланды. Тошнота тут же поднимается из желудка. Только что его член был у меня в заду, и теперь он уже касается моего языка. И мне приходится отсасывать, слюна, розовая от крови, стекает по губам и щекам. Он пихает свой хрен мне в глотку, пока всё не закончится. То есть он кончает. То есть он только что спустил прямо мне в рот, а я не ощутил ничего кроме адской боли. Рыжая малолетка-проститутка, он такая свинья в этот момент!

Я откашливаюсь, пытаясь выплюнуть его сперму, но он заставляет сглатывать, сжимая руку на моих яйцах. Мне даже не вздохнуть без его разрешения. Кровь, шоколад, сперма, - всё проходит по моему пищеводу, оседая на стенках желудка. Фред наклоняется и целует меня, словно пробует себя на вкус, затем тихонько произносит в самое ухо:

-Вот как это бывало в дни его хорошего настроения.

Я отворачиваюсь, ловлю ртом воздух, чтобы избавиться от привкуса спермы. Тело Фреда сдавливает мне грудь, вздох дается с трудом, я чувствую боль в анусе и унижение, какое никто прежде не испытывал.

-Он избивал меня ногами и трахал раз за разом, всю ночь, - шепчет Фред.

Он улыбается и продолжает:

-Он унижал меня, надевал намордник, заставлял ползать на четвереньках, бил плетью так, что следы на коже начинали кровоточить.
-Он никогда не использовал смазки. Я иногда посрать не мог, так было больно.
-Когда я делал ему миньет, он запихивал свой член так глубоко, что меня не раз вырывало.
-Он любил меня, так он говорил.

Я плачу. Мне противно и больно. Я не хочу это слушать. Камера наблюдения следит за нами. Фред продолжает:

-Как думаешь, любил ли я его?
-Нет, - говорю я, - не любил.
-Но меня-то ты любишь, - говорю я, - все так говорят.

Я мечтаю, чтобы Фред, мой личный фанат, чтобы он сейчас исчез.

-Ты бы не понял, что я чувствовал, - оправдывается Фред. - Но я привык к этой боли. Я почти завишу от нее. Я наркоман.

Фред слезает с меня и говорит:

-Я привык, что ты не увлекаешься мальчиками, я стерплю.

Я мечтаю, чтобы Фред сейчас обнял меня и сказал, что это лишь сон. Он действительно обнимает меня, помогает встать, усаживает на стул, одевает трусы и джинсы. Он вытирает кровь с пола и заваривает чай. Он прижимается ко мне всем своим худеньким тельцем и виновато целует в шею. Он шепчет мне всякие глупости, дыхание щекочет кожу. Он забирается ко мне на колени, обвивает руки вокруг талии, целует синеющий синяк на щеке. Он целует каждый сантиметр моего лица - веки, губы, переносицу, лоб, подбородок. Его язык ласкает мое ухо, теплые ладони гладят живот. Он шепчет извинения.

Камера наблюдения следит за нами. И Фред отсасывает у меня.