Сом

СОМ

Однажды летом, когда в школе объявили летние каникулы, Анатолий, мой младший брат предложил мне сходить на Барыш искупаться, отдохнуть, поудить рыбку и если он выпросит бредешок у Лешки Алатырского, то хорошо было бы забрести пару раз и к вечеру сварить ушицу дома в саду. План был тем хорош, что через день или два наш колхоз начинал сенокос и тогда время свободно поваляться на береговом песочке вряд ли будет. Отец обязательно, во всяком случае, меня как старшего, поставит к косе вместе с мужиками на прокос.
- Куда рванём? - деловито спросил я "младшого". Я тогда уже второй год учился в Вальдиватской школе и немного поотстал от мест развлечений Большекандаратских мальчишек.
- Конечно, на переезд. И дорога прямая, накатанная. Сел на велик, скатился с горки, переехал луга и вот она - переправа через Барыш, короче - переезд.
 Всё получилось так, как мы задумали. Ещё с утра отец пробивал и пробовал косы. Примеряя их к нашим рукам, скудно проговорил:
- Всё отбегались. Последний день, Володька. Завтра поедем на сенокос к Кивати.- на младшего, Анатолия, он, взглянув, промолчал.
Итак, мы получили последний день отдыха. Перечить отцу никто не смел, и мама молча собрала нам котомку со снедью: молоко, пару варёных вкрутую яичек, коробку из-под спичек соли, круглую горбушку ржаного хлеба. И погладив брательника по затылку, он у неё был младшеньким и любимцем, завернула в чистую  тряпицу хороший шмат баранины, от недавно зарезанного специально к сенокосу барана. Толенька увернулся, стесняясь от ласки, но мясо прихватил и торжественно уложил в противогазную сумку. Уже далеко не зелёную, с которой я ещё ходил в школу, считай до шестого класса и переданною мной боевому наследнику на вечные времена. Я уже думал, что её, принесённой отцом с войны, давно нет. А она вот; чисто постиранная, белесая с регулируемой лямкой через плечо, отсеками внутри и нашитыми карманами снаружи - ветеран войны и труда.
Мы сели на велосипеды и через четверть часа очутились на обрывистом берегу, сверху по реке, за поворотом, свыше переезда. С нашей стороны здесь находится яр - крутой обрывистый чистый берег с многочисленными стрижиными норами-гнёздами поверх воды и норами - гнёздами раков ниже межени. Барыш у поворота замедляет течение и расширяется перед перекатом. Ближе к нашей, левой стороне, громадный и глубокий закоряженный омут, родное подворье разнообразной речной живности. Разок нырнув в него вертикально с обрыва и зацепив осклизлые ветви коряги волосами, я чуть вырвался из омута, потеряв приличный клок волос. Не прыгай и не ныряй с берега, не разведав дна водоёма. Вот здесь-то мы и остановились. Место тем более было замечательное тем, что пользовалось плохой славой для купальщиков и обычно оставалось безлюдным даже, как и сейчас, в сенокосную пору.

На противоположном восточном берегу находилась обширная песчаная коса с чистым  пляжем, круто уходящим в воду. За пляжем громадные предлуговые заросли мать-мачехи. Гигантские листья поднимаются в рост человека и если присесть даже под один лист - человека не заметишь в паре шагов. Позади них росли заросли лозняка ивы, боярышника, ветлы, черёмухи, смородины и ежевики. За зарослями между основным руслом Барыша и Старицей скрывались удивительной красоты разнотравные заливные луга. Где цветы и травы в иных местах были в рост человека. Луга эти принадлежали колхозу им. Будённого, что в селе соответствовало территории занимаемой верхним и нижним Концам, расположенным от Кабацкой улицы, по Кандаратскому взгорью, строго  на восток.
Луга были ещё тем знамениты, что излукой Старица касалась деревни Раздолье, где под старинным вековым тополем находился колодец с самой замечательной холоднейшей и чистейшей самой "сладкой" водой в округе. Воду эту летом сенокосчики увозили к себе домой для приготовления чая. В дальнем углу лугов ближе к Усть-Урени, где-то почти над устьем Маяшевской канавы и речки Кандаратки, когда-то мужики всех ближних сёл, "обчеством" устраивали Барышскую запруду, для затопления в водополье всей площади лугов. Ибо заливные воды пропитывали землю настолько, что луга могли питать влагой сенокосы без дождей, в любую засуху - всё лето. Вот и вся мелиорация.
Так вот там, в изголовье Барыша и Старицы и огороженный со всех сторон водой, стоял Хутор. (Название я сейчас не упомню. Помню, что он назывался по чьей-то фамилии - первого поселенца. Вроде - Маляров пчельник.). В мою бытность домов там уже не было, оставались заросли яблонь, сливы, вишни, груш и других плодовых деревьев и кустарников, ежегодно дающих пребогатейший фруктово-ягодный урожай. Если ещё сказать, что в старице и в усыхающих луговых озерцах было столько разнообразной рыбы, что "хоть пешком ходи" (сам свидетель; наблюдал, ловил, знаю). А аромат цветов, ягод, фруктов настолько силён, что кружилась голова с непривычки. Пенье птиц и их разнообразие вкупе с неисчислимым зверьём приносили не только услаждение чувствам, но и многочисленную добычу делали райским этот заповедный уголок Руси. Это был настоящий рай на Кандаратской земле. 
Место это между колхозами не делилось, а оставалось общим, куда на лето со всех шести колхозов сюда вывозились пасеки. Там, начиная с переезда, от первых забарышских лугов, отделённые друг от друга озерцами и кустами находились три довольно обширные поляны. Две из них, перед пасеками, были отведены под семенники костра и разнотравья, которые ревниво охранялись стариками.

Ну, я немного ушёл в сторону от своего рассказа. Чем, признаюсь - страдаю. Надеюсь, не в ущерб данной повести. Кто ещё расскажет потомкам об этом?!
Однако! Составили мы велосипеды в "козлы". Спрятали под обрывом еду. Разложили, починили и насадили бредень и только бы идти вверх до существовавшего тогда на речке острова, где мы вылавливали на блесну и рыбью насадку щук, как услышали оттуда с верховья такой шум и гам, что отложили начало заброда. Немного погодя, мы увидели толпу мужиков, которые, если можно так сказать, тоже рыбачили. Толпа валила по берегу и, дурачась, подначивала тех, кто находился в воде. В воде не меньшая толпа плыла за бреднем, около бредня, плескаясь и, дурачась не меньше тех, что шли по берегу. Шум,  поднятый купальщиками, стоял невероятный. Считай, рыбы поблизости на сотни метров не было. Но тут, перебивая шум, с противоположного берега, из-за кустов, донеслись мерные металлические звуки. Мы поняли, что это занятых на сенокосе людей повара собирают к котлу на общий обед. Толпа с гиканьем и выкриками стремительно исчезла по направлению к чахлым сизым дымам, еле проступающим над зелёными зарослями лугов. Конкуренты исчезли, испарились. Невероятный гвалт и шум тоже незаметно утух. Над речкой опять заносились стрижи и ласточки. В воздухе явственно загудела насекомая живность. Неподалёку плеснула явственно крупная рыба, пуская по успокоившейся глади неравнобокие круги. По желтому песку и вдоль обрыва забегали трясогузки, выискивая и вытаскивая одни только им известные лакомства. Над склонившимися к воде ивами и камышами, над омутом, на повороте залетали опять разноцветные стрелы стрекоз, и загудел бомбовозный шмелиный гул.
Мы не торопясь, поднялись и, отойдя метров на десять вверх нашего становища, решили пересечь реку с тем прицелом, чтоб с течением воды нам выйти на противоположную песчаную косу. Мы приготовились плыть, но межень и слой ила позволили, хотя и с трудом перейти речку вброд. Недалеко от косы нас настигли муть и сор, поднятые предыдущими купальщиками, из-под кустов противоположного берега.
Нам круто повезло, по-видимому, вместе с сором рыбаки выпугали из-под кустов большой косяк язей и голавлей, край которого мы и задели. Выброд на песчаную отмель с глубины стрежня прошёл стремительно и быстро. Мы буквально расталкивали рыбу своими телами. Вода кипела и серебристо горела от напуганной стаи. И когда наша снасть очутилась на берегу, мы поняли, что рыбалка наша в один момент успешно закончилась богатым уловом. Большей и лучшей добычи нам не надо. Свёрнутый бредень кипел набитый рыбой и раками. Рыба была совершенно одинакова, односортна, как  бы специально отобрана и необычайно красива. Живая плещущаяся россыпь серебра с красным на золоте бархана. Видеть такую естественную красоту случается один раз в жизни. Мы присели на верхушку песчаного бархана и с минуту молча любовались природой и покоем голубой серебристой реки.
Разрушил наше созерцание громадный круг, расходившийся из центральной воронки, с самой глубины омута. Сначала был круг а потом донесся и гул. Было такое ощущение: как будто с пронёсшегося в небесной глубине аппарата на середину реки сбросили громадную болванку. Волны со звуком удара достигли берегов, вызвав шелестящий прибой и оставив отпечаток громадной волны на песке явно почти на полметра выше нижнего уреза воды. Всё стихло. "Что это?",- переглянувшись, подумали мы. Озноб прошёл по коже, и тёмная медленно текущая бесшумно вода показалась враждебной и коварной. Было такой ощущение, что из-под слоя воды за нами наблюдает неизвестный и таинственно-опасный враг.
Постепенно успокоившись, мы выбрали нашу добычу в противогазную сумку. Она была полна. С песчаной отмели нам открылся широкий вид на переезд. Воды в Барыше было мало, так как на перекате переезда ровно посередине появился каменистый остров. Течение делилось на два неравных и совершенно разных потока. Правый, ближайший к нам был больше и гораздо глубже левого. Вода в нём неслась с максимальной скоростью с рёвом и гулом, как по мельничному лотку, с брызгами и пеной, прямостоящим высоким поперёчным гребнем врывалась в нижний приёмок реки. Воду в этом бочаге завихляло против часовой стрелки и крутило с такой силой, что даже нам глядящим издали, явственно был виден перепад высот между центральным кругом-воронкой и наружными краями вдоль берегов. За бочагом вода превращалась в крутую волну, верх которой заворачивало валом против течения.
Левый проток был гораздо шире и мельче. И вода по нему стекала лениво и спокойно. Просвечивало желтоватое от песка дно и далеко, даже нам, прекрасно был виден чёрный массивный осклизлый топляк, обрубок, как нам показалось, сваи. Дерево давно лежало на протоке. Так, как спереди и с боков бревна в светлой воде было заметно, как шевелятся наросшая слизь и водоросли. Постояв и посовещавшись, мы решили спуститься до левого протока, простирнуть бредень для просушки, и заодно обследовать топляк. С тем, чтобы потом убрать его на берег с проезжей части. На просушку для костра или применить для купания.
Но планам нашим не дано было осуществиться: с нашей стороны, из-за кустов появился крепыш - парень. Выше нас на голову и шире в плечах. Генка Манцуров, как сразу же признал я. Он жил в нижнем Конце и приходился нам троюродным братом, по отцу. Наверное, он участвовал в сенокосе и решил вместо обеденного отдыха скупнуться. Быстро сняв рубашку и портки и бросив их на кусты, он смело с более, менее пологого, выровненного бульдозером, съезда зашагал в бурный проток. Недолго, зайдя по пояс, сполоснувшись и заметив в следующем ерике бревно, он без раздумий направился к нему. Выйдя на средину острова, он неожиданно присел на корточки и пристально огляделся. Со стороны съезда из-за кустов послышались еле различимые в грохоте порога голоса. Генка осторожно приподнялся и тихо, тихо, как мы поняли, согнувшись, на цыпочках стал крадиться, как индеец из фильма, к топляку. Немного не дойдя и резко разогнувшись, он внезапно бросился на конец "обрубка сваи". Не знаем, что под ним произошло, но, только нелепо перевернувшись в воздухе, он неведомым образом, отлетел метра на три, на груду щебня острова и немного полежав и приподнявшись на локтях, повернул голову в сторону непонятного, неприятного, дающего отпор "топляка". Тот медленно, медленно, тронувшись с места, поднимая со дна протока песок, стал сплавляться по течению вниз, в грохочущую и изрыгающую пену тёмную бездну.
- Генка!! - закричали, не сговариваясь, мы с Анатолием.- Что случилось, что с тобой!?
Тот приподнялся и кругами стал бегать по острову, крича:
- СОМ ЭТО!!! СОМ! Палку мне! Палку!
"Обрубок…?!" Нет - Сом убыстряясь, плюхнул в воронку. Следующий возглас Генки слился с мощным кликом и визгом явно женщин подошедших к переправе.
- СОМ, СОМ!!! - и общим выдохом, в том числе и нашим, - И-и-их-х!!! СОМИЩЕ!!! ДЕД УСАТЫЙ!! Леший!  Водяной!
Много чего зазвучало на острове переезда. Сразу столько баек, анекдотов, примет и пугал было понарассказано только развешивай уши. Мы же, потихонечку спрятав снасть и добычу в лопухи, растянувшись на горячем песочке, с наслаждением слушали обрывки слов, смех и визг собравшихся, с глубочайшим интересом наблюдали живое кино. Глупо было не смеяться. Мы и смеялись. Вольно. Хорошо. Широко. Запрокинув навзничь, к высокому голубому бескрайнему, с проблесками облаков, небу, свои русоволосые головы.
Было безумно, бездумно легко, тепло и свободно, и вольготно, и радостно. Как  тому патриарху Барыша - СОМУ, что нежился на переправе.