Москвич или семьдесят лошадиных сил

          
     Целый день безостановочно сыпал с неба снег. Я стояла у окна и заворожено смотрела на кружение снежинок от лёгкого ветерка. Дворы и деревья, заваленные снегом, были не узнаваемо праздничны. Вон домик с низкой крышей бабки Матрёны, будто из сказки домик зайки. Одним словом, не деревня Лаптево, а снежная страна из сказки  детской книжки.
- Верк, а Верк, иди сюда, - доносился хриплый голос мужа.
Нехотя отрывая взгляд от белоснежного танца, кутаясь в тёплую шаль, пошла на кухню.
- Садись, чайку попей. Дед Матвей медку прислал, липовый.
Муж после очередной попойки всегда был добрым, вежливым, услужливым. Я, молча села пить чай.
- Верк, а Верк, не дуйся ты так. Чай, щёки твои - не самовар. Подумаешь, немного выпил вчера с мужиками, каюсь. Но, ты знаешь, от первача бабы Дуняши грех было отказаться.
- С чего бы это баба Дуняша вам своего первача наливала? – удивилась я, - придумал бы чего другого. Баба Дуняша, та ещё. Просто так не нальёт, - засмеялась я впервые за всё утро. По всей деревне баба Дуня славилась своей жадностью. Даже ходили легенды, что зимой у неё снега не выпросишь.
- Верк, ты прям, как с луны свалилась.  Красного "Москвича" у ворот бабы Дуняши видела?
- Ну, видела, - добавляя в чай медку, проговорила я, - и что?
- Как что? Сашка приехал с города, купил машину и вот обмывал. Созывал мужиков. Как от такого то отказаться, грех прямо.
- Ладно тебе, про грех вспоминать.
- Давай ещё чайку долью.
- Хватит чаю, напилась, - глядела я на Генку, а сама про себя думала, - Господи, и за что я его люблю окаянного?..
- Вот бы мне такого "Москвича", представляешь, семьдесят лошадей заменяет!.. Вон, какая силища, железная.
- Ладно тебе Генка, пора спать, - позёвывая, встала из-за стола, - тебе завтра на работу. И не забудь лошадке своей, хоть и одной лошадиной силе, но живой, сена подкинуть.
     Убрав со стола, пошла спать. Генка вышел на крыльцо покурить, наверное, мечтая о семидесяти лошадиных сил.


     Утром, чуть свет, пошла, подоила Зорьку. Замесила тесто, к обеду решив пожарить пирожков.
- Генка, просыпайся, пора на работу.
Генка лениво потягивался, прищуривая левый глаз, в тот момент был похож на соседского кота Матвея.
- Который час?
- Петухи соседские давно пропели. Молоко на столе. Генк, я вот подумала, на чердаке надобно прибраться. Со времён ещё живых родителей, никто туда и не залазил. Хочу повывести  хлам, мож чего сжечь давно пора.
- Хорошо, Верунчик, я тебе подсоблю только к вечеру. Будешь по лестнице подниматься, осторожно, третья ступенька на лестнице хворая.
- Да, ладно, чего уж там, чем предупреждать, давно бы починил, - накинув пуховый платок, вышла на улицу.
     На улице красота. Солнце вышло, сугробы искрились, будто миллионы драгоценных камней сверкали под яркими лучами. Снег под ногами похрустывал: "Хрум-хрум, хрум-хрум", - словно бренчанье на балалайке. Мороз крепчал.
    Еле как, вскарабкавшись по лестнице, взобралась на чердак, тут же наступив на что-то небольшое – Чёрт!.. – выругалась в сердцах, упав на левое колено. Зажгла фонарь, летучую мышь, ещё доставшуюся от родителей, начала осматриваться.
     Да, чего здесь только нет, даже красный стяг стоял в углу, завёрнутый в целлофан, которым когда-то бабушка накрывала рассаду. Подошла к флагу, погладила, вспоминая деда, как он по праздникам вывешивал красный кумач из проёма чердака. Музыка патефона, доносившаяся из прошлого времени, уносила меня в детские годы. Красивый голос Клавдии Шульженко разносился вместе с ветерком по всей деревенской улице "Синеньким скромным платочком". Во дворах накрывались столы. Деревья стояли в белом цвету, словно принаряженные невесты, в ожидании жениха. Двору к тому времени очищались, грязь соскабливалась, дома выбеливались. Весна стояла в самом расцвете. Соседи ходили кругами, то в один двор, то в другой. Везде веселье и смех. Да, и нам ребятишкам тогда в радость было бегать по дворам, везде угощали сладостью. И, помню свой первый шарик, синего цвета, на ниточке. Папа с утра подарил. Соседский мальчишка Васька, хотел отобрать, потянул за ниточку, шарик сорвался и улетел. Ох, сколько слёз было, пока дедушка не пообещал купить другой, когда поедет в город, но я согласилась только на розовый цвет. Эх, было же время. Ещё раз, погладив красный флаг, решила, пусть стоит в углу, не мешает, да и хлеба не просит.
- Верк, а Верк.
- Чего тебе?
- Ты не помнишь, где я оставил Федькин молоток? В мастерских сейчас понадобится. Трактор-то мой разобрали.
- В сарае посмотри, - сама снимая паутину, пошла дальше по чердаку.
     Игрушки, что-то таких в своём детстве и не припомню, видать ещё и не моего детства. Кукла тряпочная с глазками пуговками, из рваной левой руки пробивалась солома. Старая швейная машина, крутануло колёсико, нет, не работает, а жаль. Деревянное бабушкино веретено, так, веретено пригодится. Вспомнились долгие зимние вечера, в печке трещали дрова, бабушка накручивала из шерсти на веретено уже полученные шерстяные нити. И всегда напевала, как я любила слушать её песни. Или рассказывала сказки, легенды, не забывала рассказать о своём детстве. Мне так нравились такие уютные, домашние вечера. Так было в них тепло. А вязаные носки, рукавички, жакеты. Всегда с затейливыми узорами то северных оленей, то голубых снежинок. От воспоминаний сердце защемило, на глаза невольно навернулись слёзы. Утерев их краешком платка, решила, ненужные вещи собрать на середину чердака, только затем собрать их в мешки. Уже готовые мешки пусть Генка спустит, да и сожжёт. При этом лучше мне не присутствовать, слишком много воспоминаний о далёком прошлом.
      Ближе к обеду, на середине чердака собралась приличная гора ненадобных старых вещей. Среди всего хлама, взгляд упал на узелок. Потянулась к узелку, точно бабушкин платок. Она надевала его дома, туго повязывая узелочком сзади головы. Еле как, развязав, увидела старую бабушкину шкатулку из соснового дерева, покрытую потрескавшимся лаком. Помню, дед ей привёз с города на какой-то юбилей, оказалась тяжёлой, на замочке. Бог мой, как она тут оказалась-то среди ненужной рухляди? Ладно, дома собью замочек, посмотрю. Привстав с коленок, взяв шкатулку с собой, пошла к выходу. На третьей ступеньке, нога соскользнула, хорошо, до земли оставалось недалеко, упала в сугроб, при этом шкатулку крепко держала в руках.
- Вот, Генка! Вот паразит! Приди только домой.
Отряхнувшись от снега, вошла в дом. Шкатулку отнесла в комнату, сама занялась тестом. Пирожки получились пышными.
- Тётя Вера! Тётя Вера, вы дома?
- Маришка, заходи, дома я. Где же мне ещё быть в выходной день.
     С мороза в дом вошла соседская девочка четырнадцати лет Марина. Щёки розовые, коса длинная, чуть сбившиеся пряди волос из пухового платка, слегка покрылись инеем.
- Маришка, ты что запыхалась? Кто за тобой гнался что ли?
- Нет, тёть Вера, я просто спешила. Вы же завтра на работу пойдёте?
- Конечно, как же почтальон и будет дома сидеть.
- Я хотела попросить, возьмите с собой моё письмо, - протягивая голубой конверт, - хотелось бы, чтобы пораньше оно ушло. А у меня с утра урок биологии, нельзя опаздывать, Марья Ивановна строгая.
- Хорошо, Мариша, положи на тумбочку. Давай раздевайся, вешай тулупчик, будем пить чай, пирожки как раз подоспели, кстати, есть твои любимые с яблочным повидлом. Да, и медку нам липового дед Матвей прислал.
Попив чаю, пощебетав воробышком, Маришка побежала до подруги Тани, прихватив с собой в дорогу пирожков.
     Я же вспомнив про шкатулку, пошла в комнату. Присела на стул, ещё раз погладив шероховатую поверхность, думала, чем же снести замочек. Нет, здесь надо по-другому. Вытащила шпильку из волос, и стала крутить в замочной скважине, щёлк и открылась.
    Боже мой, откуда это у моей бабушки? Не должно было быть, мы всегда жили не в таком большом достатке, чтобы дед позволял бабушке такие золотые украшения. Да, и не носила она всего того, что сейчас предстало перед глазами. Там и часы, и кулоны, перстни, цепочки и броши. Старинные изделия, золото отливает по-иному, не как сейчас, что продаются в городском магазине. Помню бабушку, на ушах простенькие серёжки, и то не золотые, колец не носила вовсе, потому что постоянно управлялась по двору, из цепочек только серебряная, на ней висел нательный крестик. И тут память резко унесла меня в далёкое детство.
     Ворота открылись, и на двуколке не въехал, влетел дед. Меня бабушка положила спать, но мне в ту ночь не спалось.
- Зинаида, Верка спит?
- Тише ты, спит. Несёшься, словно черти по пятам бегут. Перебудишь весь дом.
- Зинаида, ты не представляешь!..
- Да, тише ты! Веру разбудишь, - зашептала бабушка.
- Зинаидушка, - уже тише начал говорить дед, - ставь пока еду на стол. Воды поставь погреть, обмыться надо. Литровуху мою не забудь. Сто грамм на душу, мне сейчас  не помешают.
- Да, что случилось, Степан?
- Потом Зинаидушка, потом. Разбогатели мы с тобой, разбогатели! Другую избу поставим, телят разведём. В шелках будешь ходить, милая.
     Мне тоже стало интересно, как дед умудрился за один вечер разбогатеть. Если хочет поставить новую избу, надобно заказать сафьяновые сапожки, как у Настьки с соседней улицы. Ей отец привёз из другого города. Я напрягла весь детский слух и вслушивалась в их шёпот. Слышно было, как дед наливал в стакан и залпом выпил, дополняя звуки хрустом огурца.
- Понимаешь, Зинаида, дороги-то наши размыты после вчерашнего дождя. Впереди меня из цыганского табора арба застряла. Лошадь у них худющая, не вытащит. Я-то возвращался, управившись со всеми делами, спешить некуда. Конечно, мог бы их обогнуть, да и поехать дальше. Но в арбе старая женщина, да четверо ребятишек. Старшему мальцу лет двенадцать. Сегодня утром от Захара, слышал, что за Косыми балками, встал цыганский табор. "Отставшие от табора", -  подумал про себя, подсобил им, они уехали. Кляча-то их, лихо бег взяла. Когда возвращался к двуколке, вижу, узелок лежит, открыл, а там вот, посмотри.
- Батюшки святы, - услышала я голос бабушки, - так, то целый клад получается.
- Вот о чём тебе и толкую, заживём теперь.
- Степан, а мож отдадим, цыганское добро всё-таки, страшно.
- Да, не бойся ты, схороним до лучших времён, а там и потратим.
Тут я выкатилась в одной рубахе с печи, то ли слишком вытягивая голову вперёд, то ли ещё что, но факт был таков.
- Батюшки, Вера, ты почему не спишь? – встревожено вскричала бабушка, а дед что-то сгрёб со стола обеими руками, глаза навыкате, во рту торчал не откусанный до конца огурец.
- Деда, деда, купи мне сафьяновые сапожки, как у Настьки, - не слыша бабушку, добежала босиком до деда, обняв его за шею.
- Куплю, внученька, обязательно, как у Настьки, - наконец-то выплюнув огурец на стол, произнёс дед, - кхм, кхм, только, как у какой Настьки, их же на деревне две – Фёдоровой или Шелест?
- Деда, как у Настьки Шелест, - довольная таким ответом, улыбалась я.
- Куплю, внученька, а сейчас быстрей беги спать.
- Деда, спасибо. Мы теперь "богатые"?
Дед видимо растерялся. Бабушка взяла меня за руку и повела к постели на печи.
- Вера, спи и не выдумывай ничего. Какие "богатые"? "Богатые" только в сказках. Спи.
     На другой день, в наши ворота стучали. Из цыганского табора подъехало несколько человек. Они вошли во двор. Бабушка хлопотала во дворе, ей помогал дед. Я же из любопытства выглядывала в окно через штору, форточка была приоткрыта.
- Здорово, хозяин, - вперёд к деду пошёл бородатый пожилой цыган, остальные стояли у ворот.
- Здорово, - услышала голос деда.
- Ты вчера помог старой Калье вытащить подводу из колеи?
- Да, я.
- Ничего там не приметил?
- Нет, - ответил дед, а бабушка вся напряглась, - что случилось?
- Старая Калья потеряла узелок, думали, может ты видал?
- Нет, ни какого узелка не видывал. Вот те крест, - дед лихо перекрестился.
- Извини, тогда милый человек. Просто то, что лежало в узелке, проклято, хотели тебя за доброту твою оберечь от напастей и хвори, - повернулся к цыганам, ожидающим его и со словами, - джан, джан, - ушли.
     Бабушка заплакала и села рядом с дедом.
- Прекрати плакать, давай работать, - сказал дед бабушке, бабушка привстала и взялась вновь за грабли.

     Что было дальше, не помню за давностью лет. Жили, как и прежде. Избу дед новую так и не поставил, но сафьяновые сапожки, как у Настьки Шелест с соседней улицы, купил. Вот значит они богатства, цыганская утеря, дедова находка. Не пригодилась она им, не пригодилась. До последнего дня работали, не видя достатка. Слёзы вновь навернулись на глаза. Жалко стало и дедушку, который не знал и дня отдыха, и бабушку, вечно суетящуюся, вечно чем-то занятую. За всю жизнь, что такое отдых даже и не познали. Через два года, они умерли один за другим, разница между смертью деда и бабушки, была полгода. Отчего так доктора' и не поняли, написали сердечный приступ. Слёзы лились, лились и лились. А вот она их смерть – проклятое цыганское золото!..
     Наспех одевшись, Вера собрала всё золото обратно в шкатулку и выбежала на улицу. На краю деревни стояла заброшенная церковь, окна прибиты крест-накрест. Хоть церковь и заброшенная, но купола золотились. Вера бежала со всех ног к заброшенной церкви.
- Унести!.. Подальше от дома!..
Наспех забежав в церковь, дверь там была всегда открыта, Вера упала на колени перед нарисованным на стене ликом Иисуса Христа.
- Боженька, забери от нас чужое проклятье. Прости душу моего деда Степана Никаноровича, он не вор, он честный человек. Всю жизнь провёл в трудах, видимо, бес его тогда попутал, не отдал найденного, хотя за ним приходили. Боженька, умилостивись над твоей рабой божьей Верой, ниспошли нам с Геной малыша… Прошу тебя, спаси и прости! Помилуй и даруй!.. Аминь, - Вера встала с колен только тогда, когда почувствовала, что продрогла. Оставив шкатулку, рядом с зажженной свечой, вышла с церкви.
     На душе было легко и светло. Снег всё валил. Собаки лаяли во дворах, слышны были мычанья ещё не надоенных коров. Хрум-хрум, хрум-хрум – благодатной музыкой поскрипывал снег под подошвами сапожек. Придя домой, не включая света, Вера легла на кровать и уснула.


- Верк, а Верк, ты дома? – кричал с порога Гена. Зажёг свет. Дома тишина, заглянул в комнату, Вера спала. "Чай, не приболела, моя голубушка? – Гена осторожно подержал лоб, - нет, всё нормально. Намаялась, наверное, за целый день, пусть поспит. Боже, как же я её люблю. Чтобы делал на свете, не будь моей любимой?"  - нежно поцеловав Веру в щёчку, Гена тихонько вышел из дома. Пойду до Федьки схожу.

     Утром Вера ни свет, ни заря проснулась. Гена рядом спал. Управившись во дворе, приготовила завтрак. Пошла будить мужа.
- Любимая, я сам проснулся. Знаю молоко на столе, ты бежишь на работу, - улыбался Гена. Вера подошла к Гене поцеловала, улыбаясь:
- Да, молоко на столе, я побежала на работу.
- Кстати, Верк, жди сюрприза. Говорить заранее не буду, потом сама узнаешь. Сегодня мне срочно надо уехать в город, буду поздно вечером.
- Ой, Генк, сюрприз-то хороший?
- Хороший, хороший, беги, а то опоздаешь.
Вера взяла оставленный голубой конверт Маришки и побежала на работу.

    Вечером, сидя у телевизора, услышала у ворот, какая-то машина сигналит. Накинув шаль, вышла во двор, открыла калитку и обомлела. Её Генка сидел за рулём красного "Москвича". "Наверное, у Сашки взял. Да, зачем? Баба Дуняша такая жадная, не дай бог, что сломает, так и отдавать-то нечем", – думала Вера, подходя к машине. Гена открыл дверцу: "Прошу, мадам, прокачу с ветерком!.."
- Генк, зачем у Сашки машину-то взял?
- У какого Сашки, Верк, наша машина! Представляешь, семьдесят лошадиных сил в такой железке, семьдесят!
- Как наша, Генк?
- Наша, любимая ты моя, наша! Разбогатели мы с тобой! Разбогатели! Заживём, потом избу новую поставлю, и баньку каменную отстрою.
- Погоди, Генк, как разбогатели? Откуда?
- Знаешь, Верк, пришёл вчера домой, ты спала. Что делать одному, дай думаю, схожу до Федьки. По пути, не знаю, леший какой-то повёл к заброшенной церкви. Зашёл, там свеча догорала, а возле свечи шкатулка. Думаю, кто-то шутит. Подошёл поближе, оглянулся, никого вокруг. Я к шкатулке, а там старинные золотые украшения. Взял я его.
Вера побледнела, ничего не сказав.
- Знаешь, Верк, - уже серьёзно сказал Гена, - может быть, раз бог нам не дал детей, так вот такой вот подарок нам подбросил. Как тут от божьего подарка отказываться, грех. Вот и есть мой сюрприз, про который тебе утром говорил. Верк, ты, что не рада? Грех от божьего дара отказываться. Да, потом ноги сами понесли к церкви…


    Гена и Вера в тот год поставили новый дом, каменную баньку. Отремонтировали старую церковь. Всё село помогало с ремонтом, благоговейно смотря на золотую купель церкви, даже хромоногий Петро, признался деревенским, что в его сарае лежит, когда-то снятый с церкви колокол. Мужики всем селом поднимали тяжеленный колокол, поставили. Тут же нашёлся звонарь, оглашая божьим звоном всю округу. Хорошо зажили в том селе, а Гена всем, кто ни попросит, вновь и вновь пересказывал о том, как нашёл в церкви шкатулку со старинными золотыми украшениями. На другой год, Вера родила мальчика, через год девочку. Теперь снова – на сносях. А Гена неизменно по селу носился ветром на красном "Москвиче", счастливый и всегда улыбающийся. Любимое изречение Гены: "Шутки вам что ли, в железке – семьдесят лошадиных сил" – не сходило с уст жителей всей деревни Лаптево. 



                09.10.10 г.