Марьяна, гл. 5, 6

                5
Вилька не спал. В окно заглядывал щербатый месяц, уронив на пол светло-лимонные квадраты  окна. Вилька разглядывал этот рисунок и думал о матери: она лежала на кровати с противоположной от него стороны.
Душная ночь цедила в распахнутое окно еле ощутимую прохладу. Вилька то и дело поглядывал на маму. Он знал, что она не спит, но не хотел ее тревожить.
В который раз задребезжали оконные стекла и тут же задрожала изба.
Марьяна подняла голову.
- Мама, - зашептал Вилька, - не бойся. Это гром. К утру гроза будет.
- Нет, сыночек, это злодеи. Это их работа. Бомбят, окаянные... - Она поправила подушку, вздохнула и снова легла. - Ты спи, Вилен, спи.
- Я, мама, спать не хочу. Да и не уснуть теперь. Где-то там, - он показал рукой на распахнутые окна, - война, гибнут люди. Сейчас, сию минуту... - Он замолчал, затаился, вслушиваясь в тяжелый грохот, доносившийся с запада. - Вот в этот момент кто-то кричит, кто-то стонет, а многие уже мертвые. Какой ужас, мама!
- Сыночек, не надо об этом. Ночь ведь. А злодеев отобьют, прогонят.
- Обязательно, мама. Танков и самолетов у нас много... - и запнулся: он забыл, что не должен был напоминать матери о самолетах, чтобы лишний раз не травмировать ее.
- Разобьют эту нечисть не сегодня так завтра. Красная Армия сильная... Она докажет это... - Марьяна подавляла в себе поднимавшуюся тревогу. - По-другому не может быть.
- И я, мамочка, верю в это, - шелестел в ночи голос Вильки. - Прогонят фрицев непременно. Даже отец об этом говорил, когда прощался со мною. И Клим с Санькой их  лупить будут.
- И-и-и-их!.. - всхлипнула Марьяна и тут же затихла.
Вилька вскочил с кровати, подбежал к матери и обнял ее:
- Не плачь, мама, может, и неправда о Саньке. Он жив или ранен... Дождемся от него письма. Некогда ему писать.
Марьяна отняла от лица натруженные руки, наклонила голову сына к груди и поцеловала  его горячий лоб.
Над верхушками молодых яблонек, посаженных вместо старых после постройки новой просторной избы, по темному небу расплывалось зловещее зарево.
Марьяна поднялась с кровати, подошла к окну.
- Иди, сыночек, сюда. Смотри на это зарево и запомни: это горит наша Родина... Кусочек нашей земли... Такое прощать нельзя! Запомни эти слова.
- А где же наши, мама? Фашисты совсем рядом.
- Еще далеко, сынок... - Марьяна взяла две табуретки, придвинула к окну, присела на одну из них. - Вилечка, садись со мной. Не уснуть ведь нам.
Вилька сел рядом с матерью.
- Силен враг, Вилечка. Гитлер захватил много стран и подчинил себе. На свете нет более великого зла, чем война. С ней надо бороться всем миром.
- И откуда ты все знаешь? Что ни спроси, на все у тебя есть ответ.
Вилька прижался к матери и так ему стало тепло и спокойно, будто на свете не было ни войны, ни беды.
- От папы, конечно. Он же командир Красной Армии и рассказывал о Гитлере и его планах еще до войны.
- Ты так говоришь "еще до войны", словно это было давным-давно. - Вилька поднял голову и посмотрел на мать: - И ты, мама, всегда была на высоте: то в школьном родительском комитете, то в женсовете. Люди вокруг тебя, люди, а в доме - книги, журналы, газеты и ты читаешь, читаешь...
Запели первые петухи, а Марьяна и Вилен, склонившись друг к другу, еще долго беседовали, пытаясь докопаться до многих истин. Так и притихли, склонившись на подоконник. Первым уснул Вилька, положив голову на мамину теплую руку. Марьяна не посмела ее убрать, чтобы не потревожить сына, Какое-то время сидела над ним в дреме, а затем и сама склонила голову рядом и забылась коротким тревожным сном.
А утром, когда солнце только-только взбиралось на небо, обещая снова жару, в Масловку вошли немцы. Шумно трещали по улицам села мотоциклы, но еще шумнее галдели во дворах их хозяева.
Раскатистый гул моторов будил всех: через село шли на восток тяжелые немецкие танки с черными крестами на броне. Дрожали в окнах стекла, а на старых стенах изб трескались и отваливались куски глины.
Гитлеровцы шли на восток  несколько дней и ночей, оставив в Масловке небольшой гарнизон. Во дворах кудахтали куры, а в сараях визжали свиньи: новые хозяева наводили в селе свои порядки.
В подворье нового дома Вильчуков появился мотоцикл с двумя немцами. Они зашли в избу и стали располагаться в большой комнате, как у себя дома. Тут же подошла грузовая машина, и солдаты вносили в избу чемоданы и коробки.
Через некоторое время дверь комнаты распахнулась, и толстый рыжий офицер обратился к Марьяне:
- Матка, давай кушат... Яйка ест? Курка? Давай. Шнель!
Вилька все понял, поднял синие глаза и показал рукой в  открытую дверь во двор:
- Там куры и яйка... Там...
Марьяна замерла, но рыжий немец, ничего не поняв, снова потребовал:
- Дай кушат... Шнель, шнель! Яйки... Млеко...
Дрожа всем телом и жутко боясь непредвиденных действий сына, Марьяна откинула под печкой занавеску, достала полный горшок яиц и поставила на стол.
- О, я-я! - радостно потирал руки  упитанный гитлеровец, усаживаясь на табуретку. - Гут, матка, гут!
А во дворе дико визжала свинья: ее фашисты готовили себе на ужин.
- Я - Кюнге, - ткнув толстым в рыжих волосах пальцем в свою мощную грудь, сказал немец, открыв в улыбке сверкающие золотом крупные зубы.

                6

Пустующий дом бывшего председателя колхоза "Светлый шлях" Павла Ивановича Колоска занял невесть откуда появившийся староста Михайло Михайлович Завальнюк. До войны он жил в соседнем селе безбедно и его с другими зажиточными хозяевами в дни коллективизации выслали на Соловки. За долгие годы тяжелого труда Завальнюк своими руками и трудом многочисленной семьи сколотил кое-какое богатство и не хотел добровольно отдавать его в только что организованный колхоз, за что и был наказан.
Появился он в Масловке всего через несколько дней после того, как вошли в село немцы. Угрюмый и задавленный, обросший густой черной щетиной,  к людям относился не враждебно, словно забыл свое прошлое.
Семья Павла Колоска была эвакуирована из колхоза чуть ли не первой, а сам председатель уехал из родного села последним, вскочив находу в отъезжающую от конторы грузовую машину. Надо было до конца руководить эвакуацией колхозного добра, растерянными людьми, управиться с отправкой многочисленного стада коров и телят.
"Как-то там в пути, на тяжелых дорогах, забитых отступающими войсками и людьми, бросившими свои насиженные гнезда и пустившимися добровольно в неведомый и опасный путь? - думал Колосок, оставляя все дальше и дальше свою родную Масловку - малую родину, где родился, учился и вырос. - Что же будет с людьми?"
А она, его родина, уже находилась в тылу врага: притихли когда-то многолюдные улицы, попрятались по погребам и сараям испуганные люди. Гитлеровцы же, уверенные в себе, здоровые, упитанные, нещадно грабили масловские избы. Из новой школы выбрасывали столы, парты, доски; классные журналы, книги и тетради летели в пыль через окно. Новенький глобус с проломанным боком лежал на высохшей цветочной клумбе.
В доме Вильчуков хозяйничали немцы. Молодой рыжий офицер приказал очистить светлую комнату от всех вещей. Солдаты вытащили на улицу мебель и деревянный сундук с домашним бельем, а занесли две новые кровати, стул, стулья. Такие Марьяна видела в сельской больнице. Это ее, больницу, разграбили, думала она, поглядывая на открытую дверь. Не страшась, собрала все книги, завернула в скатерть и отнесла в комнату. Лишь Сашкину гитару немцы не тронули: она висела на стене за дверью без единой струны.
Второй немецкий офицер, Карл, был пожилой. Небольшого роста, с жидкими волосами, тонкими губами и острым носом, он выглядел больным. Марьяна заметила, что им командует вредный рыжий детина с отвислыми губами.
Изредка, когда не было рядом Кюнге, Карл заглядывал к больной Вильчихе и давал ей то шоколадку, то печенье, то хлеб с маслом. Марьяне казалось, что он - никакой не враг, а простой честный немец. Карл  и Вильку с Дашей  угощал конфетами, печеньем и, хлопая  их то по плечу, то по головке, горестно качал головой и объяснял, что у него дома  трое детей: два сына и маленькая дочь.
Однажды Марьяна увидела, что во дворе соседа Демида Коршуна коптились две свиньи, а сам Демид был одет в черную полицейскую форму с белой повязкой на рукаве. Она не поверила  глазам своим. И лишь тогда, когда Демид прошел мимо и поздоровался сквозь зубы, все поняла и обмерла: предатель! Как есть предатель!
- Мама, а Коршун уже полицай, - с брезгливостью сообщил вечером Вилька.
- Сам видел. Какой гад!
- Может, сынок, его силой заставили надеть эту форму под угрозой расстрела. Нет же мужиков на селе. Остались одни калеки.
- А еще враги! - выпалил Вилька. - Какой Коршун калека? Почему он не на фронте, как  все другие? Предатель!
Ощупью, так как в избе свет не зажигали, Марьяна прошла в комнату и сразу же услышала за плотно прикрытой дверью резкий недружелюбный разговор гитлеровцев.
- Живет ложью, а надеется на волю божью, - вернувшись, тихо промолвила Марьяна, думая о ссоре немцев. - Но не будет так.
- В  энтого Демки нет бога за пазухой, - откликнулась Анна Тимофеевна из своего угла. - Хто от войны прячется, той опосля наплачется. Даст господь.
- Правда, мама. Трус всегда даже собственной тени боится: он не любит жизнь, а страшится лишь ее потерять. - Марьяна подошла к свекрови, приложила руку к ее голове, спросила: - Не болит?
- Ни, доню. Сегодня добре.


                Продолжение: http://www.proza.ru/2010/04/14/556