Всем дерзновенным в
будущем и прошлом
ПОСВЯЩАЮ
Родиться — это вообще большое несчастье, но родиться в
подворотне — несчастье вдвойне, если не больше. Именно там, в
подворотне, иначе говоря, в крохотной полуподвальной конуре, то
ли бывшей дворницкой, то ли привратницкой, что находилась справа
от широких барских ворот, 18 ноября 1980 года появился на свет
мальчик.
Об этой беде он известил громким криком не только прилегаю-
щим дворам, но в первую очередь собственному, т.е. седьмому в
переулке Весёлом на окраине большого крымского города С.
Тогда этому крику никто не придал значения, как предвестнику
будущих страданий, только удивлялись, почему он так долго и гром-
ко плачет? Может, болен? Может, повреждён при родах? И только
один человек из всего двора — Николай Петрович Билибин, — ус-
лыхав этот надрывный крик, понял его значение, схватился за голо-
ву и убежал в западный угол двора. Там он прижался грудью к сво-
ему старому другу платану, как всегда это делал при нестерпимой
душевной боли.
Мальчик постепенно успокоился возле материнской груди. Крик
прекратился. И тогда Николай Петрович, крадучись, направился к
подворотне. Оказавшись напротив открытой двери, он сел на чет-
вёртую от верху ступеньку и посмотрел на счастливую мать.
Она лежала на узкой дощатой лежанке ногами к выходу и смот-
рела на него. Глаза Арины сияли, хотя отсвет минувших страданий
ещё ясно читался на её лице. Спутавшиеся волосы покрывали лоб.
На верхней губе сверкали бисеринки пота. Ребёнок оказался круп-
ным для её комплекции, и ей пришлось нелегко. И вот он лежит на
её левой руке и спит.
Бабка-повитуха, а они снова входили в моду из-за большой сто-
имости услуг в роддомах, о чём-то пошепталась с Ариной и, потес-
нив Николая Петровича к стенке, выбралась наверх.
Николай Петрович улыбался и не вытирал слёз, катившихся из
его глаз, а губы у него прыгали, и он никак не мог их усмирить.
Глядя на него, заплакала и Арина, но он сделал ей строгий знак
прямым и острым, как шило, указательным пальцем, чтобы успо-
коилась, и подолом рубахи, как это делают бабы, вытер своё лицо.
Теперь он смотрел на Арину добрыми, спокойными глазами.
— Он будет гениальным человеком, — негромко сказал Нико-
лай Петрович. — Вот увидите. Но судьба у него будет очень труд-
ной. Я понял это по крику. Он как бы заранее сожалел о своём рож-
дении. «Счастливые люди в мир так не входят», — хотел добавить
он, да воздержался.
— Если он будет умницей, Бог не даст его в обиду, — сказала
Арина и скосила глаза на мальчика. Потом снова посмотрела на
Николая Петровича.
Они замолчали минут на пятнадцать. И это их нисколько не
угнетало. Так бывало и раньше, когда они сиживали под звёздами в
парке. Или здесь во дворе на скамейке. Так же молча они лежали
на этих досках. И только улыбались друг другу. В этих улыбках
было столько любви, что подсмотри их кто-нибудь нечаянно, на-
верняка бы сказал — так вот почему существует наш мир!
Этого странного человека в широкой холщовой рубахе без под-
пояски, имевшего привычку часами сидеть на земле под старым
платаном, в том общем дворе на 12 семей называли не иначе, как
«Сдвиг по фазе». Был он безобидным и всегда чем-то озабочен-
ным. Сидел, как правило молча, что-то чертя палочкой в левом
квадрате, а в правом выводил замысловатые формулы.
Над нарисованными геометрическими фигурами долго размыш-
лял, а потом, после тяжкого вздоха, обескураженно почмокав тол-
стыми губами, ладонью заглаживал всё написанное и нарисованное
и устремлял свой детский взгляд вверх по стволу невозмутимого
великана к раскидистой кроне, что было легко объяснимо — расти
привольно ему никто не мешал.
Он вырос в одиночестве, возмужал в одиночестве и сейчас мед-
ленно умирал тоже в одиночестве. И если прежние одиночества
были полны юношеского томления и тоски по спутнику жизни, то
нынешнее одиночество было гордым. Никто не нужен был ему на
склоне лет, тогда как человеку, сидящему под ним, нужен был друг.
Это разное восприятие жизни их сближало. Нет, роднило. Ему было
скучно без человека, но и человеку без платана было невесело.
Платан это заметил, когда человек вдруг остался один, прово-
див жену до троллейбусной остановки и подав ей на заднюю пло-
щадку два не очень больших чемодана. Вот тогда человек впер-
вые пришёл сюда и выплакал ему своё горе.
Платан сочувствовал ему, плакал вместе с ним и грустно рас-
качивал толстыми ветвями. Так они подружились. В сырую, холод-
ную погоду человек обнимал друга своими длинными слабыми ру-
ками и говорил что-то утешающее, согревающее. Платан, в свою
очередь, окутывал его той теплотой, ощутить которую может лишь
родственная душа. Так они и жили, старея, дряхлея, и с каждым
прожитым годом всё больше понимая друг друга. Финал жизни ка-
зался им близким и одинаковым — небытие. Одному — на дрова,
другому — в могилу.
Но тут произошло событие, которое они восприняли очень ра-
достно. В каморке у ворот родился мальчик, появление которого
вернуло их в молодость, заставило встрепенуться и отодвинуть
мрачный финал на целых двадцать лет.
Но вернёмся в день родин, к Николаю Петровичу, сидящему на
ступеньках полуподвала.
— Ты сходил к нему? — спросила Арина.
Что она имела ввиду, Николай Петрович понял сразу же. О его
дружбе с платаном она знала, как и то, что не будь её, этой дружбы,
его давно бы не было на свете. Он несколько раз ей молча кивнул,
не отводя своего взгляда от её счастливых глаз.
— И как он? — спросила она.
— Он очень рад, — сказал Николай Петрович.
6
— А ты рад? Ведь это не только моё, но и твоё дитя.
Его спокойный взгляд стал вдруг беспокойным, испуганным. Он
передвинулся задом на одну ступеньку вверх, отчего притолока
двери скрыла его лицо. Перед Ариной остались его руки, суетливо
дёргавшие подол рубахи на острых коленках. А когда вновь показа-
лось его испуганное, виноватое и даже скорбное лицо, она не поща-
дила его, жёстко сказав:
— Уходи и никогда больше не приходи.
От этих слов он вскочил. Его босые ноги мелькнули на чёрных
ступеньках и пропали. Вместо них в проёме показались широкие
ступни в жёлтых тапочках. Это пришла соседка с миской гречне-
вой каши и стаканом компота.
Арина поднялась на третий день, а на пятый вынесла малыша
на воздух. Николай Петрович из-за платана украдкой наблюдал за
молодой мамой. Она сидела на скамейке, перекладывая малыша с
руки на руку и, как видно нарушала сон мальчика. Он ворочался,
плакал. Коляски у Арины не было. И тут Николая Петровича осе-
нило. Он стремительно, будто молодой, умчался к себе за дом, а
вернулся оттуда с большой плетёной корзиной, которую нёс не за
ручку, а перед собой и сиял счастливой, радостной улыбкой. Арина
тоже улыбнулась ему, сразу поняв его намерение. Отдав младенца
худющей соседке, той, что приносила гречневую кашу и компот,
она спустилась в каморку, вынесла оттуда какие-то толстые тряп-
ки и постелила их на дно корзины.
Однако, и в просторной, и удобной люльке мальчик плакал и
никак не хотел успокаиваться ни от покачиваний, ни от материнской
песенки. Лицо Николая Петровича приняло обиженное выражение,
и он боком-боком удалился под платан.
Плач мальчика повторился и на следующий день, и на третий, и
на пятый. Арина носила его на руках, но ни в одном уголке двора он
не знал покоя, и своим постоянным криком начал всем надоедать.
Арина стала нервничать. Уходила с ним в переулок, но и там ма-
лыш плакал. Его крик доносился во двор издали.
— Порченый, что ли? — ворчала Худосочная. — Никакого по-
коя. Вот уж счастье привалило.
К тому же ребёнок мочился через каждые 15-20 минут. Чаще,
чем положено, следовали и другие досадные неприятности. Пеле-
ная малыша в сухое и чистое, Арина шлёпала его в раздражении.
Николай Петрович был огорчён этой ситуацией, пожалуй, больше
самой Арины и настойчиво искал причину столь странного поведе-
ния младенца. Однако, ответ не находился. И вдруг нашёлся сам
собою. Это была, конечно же, подсказка свыше. А вышло это так.
Однажды, на двадцатый день от рождения, когда Арина спус-
тилась в каморку за соской, он быстренько, по-воровски отнёс кор-
зину с малышом под платан, где изведённый криком мальчик, в ту
же минуту успокоился и закрыл глазки. Довольный собою Николай
Петрович выглянул из-за толстого ствола. Его простое лицо про-
казливо сияло. Он тут же испуганно отпрянул прочь. К нему с из-
менившимися лицами бежали Арина и Худосочная.
— Что ты с ним сделал, ненормальный? — кричала Худосочная.
— Убил? Задушил? — И только увидев малыша целым и невреди-
мым они успокоились. Худосочная плюнула в его сторону и ушла в
свою вонючую кухню, где ежедневно бурлило дешёвое варево из сви-
ных почек. Николай Петрович с нежностью смотрел на Арину издали.
— Идите, отдохните, — мягко сказал он.
Изнурившие друг друга сынок и мать спали в этот день от обе-
да до позднего вечера. Так было найдено место для малыша, и
платан, и человек стали ему няньками. Их полезное и доброе влия-
ние вскоре уяснила и мама. Малыш смотрел на неё умными глазка-
ми, следил за нею, поворачивал головку. Через месяц уже беззвуч-
но смеялся, широко открывал большой, губастый ротик.
— Вот видите, Арсений необычный мальчик, — сказал вос-
торженно Николай Петрович.
— Какой ещё Арсений? — ощетинилась Арина.
Николай Петрович, как и всегда при грубости, стушевался,
всплеснул руками, покраснел.
— Я так. Я только сказал, — залепетал он. — Вам решать.
— Арсений, так Арсений, — неожиданно согласилась Арина.
— А что это значит? Не срамное?
— Что вы! Что вы! — радостно закудахтал Николай Петро-
вич. — Это значит мужественный.
— Вот и окрестили, — засмеялась Арина.
Николай Петрович вскидывал руки вверх и тоже радостно сме-
ялся.
8
— Но в церковь мы его всё-таки сносим, — сказала Арина.
Николай Петрович не спорил. Он даже хотел этого.
Несмотря на примирение, молодая мама по-прежнему остере-
галась оставлять малыша с Николаем Петровичем. Тут уж соседи
постарались наговорить — ненормальный и прочее.
— А вдруг схватит и задушит? Ну и что, что отец? Он хоть
понимает это? Ведь он… Смотри, Арина. Не остаться бы одной… Я
свою Танечку никогда такому не доверю, — говорила Худосочная.
Короче говоря, набросали в её душу много чёрного, из-за чего
она и не спускала глаз с необычной люльки. Но безобидность в
глазах Николая Петровича, какая бывает лишь у святых, постепен-
но оттеснила опасения, и она уже через неделю смело оставляла
Арсюшу под его приглядом, убегая в магазин или в поликлинику.
Мало того, и другие мамаши начали оставлять своих драго-
ценных чад на попечение Николая Петровича. Их было три. Одна с
девочкой Светочкой, а две с мальчиками — Коленькой и Серёжей.
Эти были на три месяца старше Арсения. Им предстояло расти
вместе. Суждено было стать друзьями.
Но всему свой час. А пока о них — Арине и Николае Петровиче.
Их союз был настолько же естественным, насколько и стран-
ным. Он — человек явно больной — привлёк её к себе светлыми
минутами в своём сознании. Добротой, умом, оригинальными за-
думками в быту и технике вообще. Она заслушивалась его расска-
зами об изобретениях и изобретателях. Об их почему-то, как пра-
вило, трагической судьбе. Это было интересно и в то же время
страшно. Почему люди платят чёрной неблагодарностью умным,
бескорыстным создателям приборов, машин, лекарств?
Арина удивлялась этим далёким книжным историям, совсем
не подозревая, что не менее захватывающая судьба у человека,
сидящего рядом. Оригинал, мечтатель, фантазёр, которого на заво-
де называли не иначе, как «Наш Кулибин».
Она — проводница спального вагона в фирменном поезде «Сим-
ферополь — Москва». Женщина крепкая, здравая, расчётливая и
добрая. Копейку берегла, но рубль могла отдать первому нищему и
занять кому-то червонец без надежды на возврат.
Русоволосая, с открытым, и от этого таким привлекательным
лицом, так как нынешние лица — это смесь хитрости и хваткости.
За нею ухаживали мужчины. С некоторыми из них случались рома-
ны. Но никого из них она не любила, т.е. не хотела иметь от них
ребёнка. «Если хочешь иметь от мужчины ребёнка, вот тогда лю-
бовь», — отвечала она своим подружкам на вопрос, почему отка-
зала этому кавказцу-мандаринщику.
У Николая Петровича была жена Клава. Арина знала её, дру-
жила даже с нею, так как жили они в этом дворе, да вот как-то вдруг
его разлюбила. А ведь какая у них была любовь! Весь двор завидо-
вал их неразлучности. Утром они шли на работу вместе. С работы
— тоже вместе. Да под ручку, да с улыбочкой в своё гнёздышко с
высокими венецианскими окнами — бывшую барскую опочиваль-
ню. У них, надо полагать, всё было в норме — широкая двуспальная
кровать, кое-какая мебель, торшер в углу, а в пространстве, отгоро-
женном от прихожей, стояли высокие стеллажи с книгами.
И вдруг Клава резко заявила, что не хочет больше жить с «ин-
валидом по извилинам». Сглазили, не иначе. Но сглаз был не при-
чём. Виной тому была чрезмерная щедрость Николая Петровича.
Свои оригинальные придумки он дарил на заводе всем, кому и
не надо. Ловкачи на его придумках выдвинулись в изобретатели,
стали людьми заметными, защитили патенты, получили учёные зва-
ния, открыли свои лаборатории и вместо застиранных техотдельс-
ких халатов надели пиджаки с галстуками и белой сорочкой. Узнав
об этом, Клава бросила простака и ушла к другому. Цепкому и на-
храпистому экспедитору.
Николай Петрович добровольно отдал жене любимую комнат-
ку, а сам перебрался в кирпичный сарай-прилепку у восточной сто-
роны дома. Надеялся соорудить здесь добротное жильё. Да вот не
получилось.
К появлению нового хозяина комнаты — молодого, симпатич-
ного, крепкого мужичка по фамилии Верченко отнёсся спокойно.
«Он-то причём во всей этой истории?» — рассудил он. К тому по-
явился тот на чихающем мотоциклетике, вежливый, но с глазами
беспокойными и губами поджатыми. Такие люди, как правило, ко-
варны и себе на уме. Огорчилась только Арина. Она имела виды на
ту комнату и мечтала перебраться туда из подворотни «на закон-
ном основании». Все во дворе догадывались, какой смысл она вкла-
10
дывала в эти слова, и за её спиной посмеивались. Новый жилец
получил кличку, естественно, Мотоциклист.
Хоть и крепился Николай Петрович, а может, от того, что кре-
пился, переживая измену жены, рассудок у него пошатнулся, что
как-то сразу же бросилось в глаза. Сделался он скрытным, насто-
роженным. Из сарая выходил только по ночам. С работы уволился,
или уволили, кто знает, но на завод ходить перестал.
Одевался он неряшливо, но чистоту тела соблюдал. Еженедельно
мылся в дворовой прачечной, и только ночью глубокой, чтобы нико-
му не мешать. А потом подолгу пил чай в одиночестве, зажигая
для этого высокую церковную свечу.
Из двора он почти не отлучался, разве что скоренько в магазин
за хлебом. В основном, провизию ему доставляли женщины-соседки
и их мужья одновременно со своими покупками. Пенсии по инвалид-
ности ему хватало, да и заводчане не забывали его — подбрасывали
кое-что. Особенно осенью, после поездок в село за урожаем.
Арина обстирывала его. Если она просила для стирки трусы, он
так краснел, что становился пунцовым. Трусы он скрытно стирал
сам и так же скрытно сушил под своим боком. Она же готовила
ему, когда была дома, а не в поездке. В дни жестоких депрессий
приглашала к нему участкового врача. Игл и шприцов он не боялся
и даже не вздрагивал от прокола кожи, словно не ощущал боли. Спал
всегда с открытой дверью.
Иногда Арина заговаривала с ним о житейских делах, но почти
сразу же замолкала, так как он, отрешённый от этого мира, сразу
упирался взглядом в чертёж и начинал нести такую околесицу, что
у неё появлялись боли в затылке, и она боялась «сдвинуться», как и
Николай Петрович. А он говорил вдохновенно:
— Вы только послушайте! Всё очень просто. Плазменное стро-
ение материи — великое изобретение Бога. Что можно предложить
вместо этого гениального решения? Космические скорости, грави-
тацию, электронные оболочки, энергию атомных ядер? Но именно
плазма заменяет всё это, отбрасывая эти условия мироздания каж-
дое на своё место. Как хорошо, должно быть, будет на Земле, когда
прирученная плазма войдёт в каждый дом! Я даже затрудняюсь
сказать, что останется делать человеку? Умирать? Да, умирать от
безделья. Дряхлеть и превращаться в труху, в тлен. Вот почему я
боюсь этого благодатного, но губительного времени, — говорил он,
поднимая глаза на Арину.
Она вымученно улыбалась в ответ, так как ничего не понимала
из сказанного.
— И потому я никогда и никому не расскажу о своём открытии,
— добавлял он со злобой и яростно стирал всё написанное на пес-
ке, тогда как его кумир Архимед, напротив, защищал от римского
воина свои формулы, но не себя.
В минуты подобных излияний вокруг Николая Петровича, слы-
ша его громкий и уверенный голос, непременно собирались несколько
человек для хихиканья, подначек, а главное для того, чтобы повер-
теть пальцем у виска и тихо прошептать:
— Что поделаешь? Начался сдвиг по фазе.
— Продолжается, — следовала решительная поправка.
Да, необычность всегда пугающа, а порой даже отталкивающа.
Двор и оглянуться не успел, как малыши покинули свои уютные
коляски и перебрались в песочницу. Все они очаровательны в сво-
ём детском лепете и вызывают восторг у своих мам и пап, прина-
ряженных по случаю какого-то праздника. Слово «чудо» мелькает
чаще других, и никто из них никогда не согласится, что из этого
«чуда», возможно, вырастит чудовище, как и они сами. Но так уж
издревле повелось. Это потом с них спросится по иному счёту, а
пока пусть лепечут гениальные банальности.
А следующим моментом стали трёхколёсные велосипеды. Они
гоняют на них по асфальтированной дорожке от ворот до каморки
Николая Петровича у дальней каменной стены. Но для этого надо
повилять по двору под бельевыми верёвками, проехать мимо ска-
мейки, не упасть между двумя чахлыми газонами. Затем следовал
поворот на тыльную сторону дома с многочисленными построй-
ками-кладовками, нужда в которых действительно была острая,
так как в барском доме, ныне ставшим коммунальным с двенад-
цатью комнатами-квартирами, никаких подсобных помещений не
было. Они находились вне его стен. Кое-что хозяева выгоражива-
ли внутри — кухоньки, закутки для гигиены, но по «большому счё-
ту», как и сто лет ходили за зелёные двери с красноречивыми зна-
ками «М» и «Ж».
12
В одной из таких прилепок и разместился Николай Петрович.
И хотя она, как и все остальные, была четыре квадратных метра,
т.е. 2х2, однако, из-за обилия книг казалась очень маленькой внут-
ри, отчего в каморке едва выкроилось место для крошечного сто-
лика в две тарелки и узкой кроватью с панцирной сеткой. Книги
были вокруг по стенам и даже под потолком на особых полках. Так
как каморка была невысокой, то Николай Петрович свободно дос-
тавал их, сидя на кровати или табурете.
Читал он много, но не запойно. Интересную книгу перечитывал
несколько раз, доставая её из-под подушки, и всегда при этом лас-
ково гладил обложку. Большинство книг были техническими, а ху-
дожественный раздел, стоявший уважительно на полированной пол-
ке, составляла классика. Здесь же висели портреты-открытки Льва
Толстого, Фёдора Достоевского, Александра Пушкина, Николая
Некрасова, Александра Куприна, Ивана Бунина, Антона Чехова,
Алексея Чапыгина, Максима Горького, Алексея Толстого и другие.
Жизненным кумиром у него был Бетховен. А любимой мело-
дией «Аппассионата». Его портрет висел напротив небольшого окон-
ца всегда освещённым. До него Николай Петрович дотрагивался
пальцами и тяжко вздыхал.
К визитам детей он относился терпимо. Помогал им вырули-
вать на простор, мирил, иногда строго грозил пальцем, ремонтиро-
вал велосипедные звонки, которые дети часто ломали, звоня бес-
престанно, отчего двор выглядел живым и весёлым.
Центром двора №7 был большой, двухэтажный дом с мансар-
дой. Когда-то он имел всего два выхода — парадный и чёрный.
Теперь же по периметру первого этажа было шесть дверей. Все
жильцы хотели иметь отдельный вход с крошечным кусочком земли
при нём. Тут непременно висел умывальник и торчал кран с водой.
Иногда тут же росли какие-нибудь цветочки. Некоторые комнаты
первого этажа (никто не осмеливался называть их квартирами)
имели «второй свет» через остеклённый тамбур или мини-веран-
дочку. Для жильцов второго этажа вход был общий — через пара-
дное с широкой и гулкой деревянной лестницей наверх.
Николай Петрович часто оглядывал с укоризной этот нынеш-
ний дом и видел его без прилепок — стройным, красивым, нотным,
как он выражался, так как чувствовал в нём музыкальный ритм,
гармонию и устремлённость к небу, восхищался культурой и мас-
терством безвестного архитектора. Страстно хотел с ним познако-
миться, о чём не раз говорил обитателям, будто забыв, что того
творца уже давным-давно нет в живых, ведь дому по реестру зда-
ний шёл сто пятьдесят шестой год.
Рядом с каморкой Николая Петровича (справа) располагалась
комната №5. Здесь, ютясь на восьми квадратных метрах бывшей
кладовки, жили молодые школьные преподаватели Орловы — Нина
Егоровна и её муж Владимир Натанович с мальчиком Коленькой.
Люди учтивые, умные, культурные. Николай Петрович говорил про
них — двести лет жил бы с такими.
Видимо, дворовая, глупая жизнь их угнетала, и они каждый сво-
бодный час проводили на берегу водохранилища с удочками в ру-
ках, за что и получили прозвище удильщики. Они угощали Николая
Петровича мелкой рыбкой на выбор. Он вылавливал из миски пес-
карей и гольянов. Жарил их, обваляв в муке, и угощал рыбаков хру-
стящими, янтарными рыбёшками. Но чаще варил уху из карасиков,
о чём тут же узнавал весь двор по удивительному аромату.
А вот слева от Николая Петровича, в комнате №6, жили люди
совсем другого склада. Хитрые, жадные, оба от злобы худосоч-
ные, за что и получили такую кличку, скандальные. Особенно их
раздражал запах ухи и гости Николая Петровича, свои же дворовс-
кие, т.е. соседи. Тогда Худосочные оба вываливались по пояс из
окна и кричали всякие грубые слова. К ним присоединялась их доч-
ка Танечка и пищала тоненьким голоском:
— Дысать нецем!
Соседи поспешно уходили (никто не хотел связываться со злю-
ками), а Николай Петрович запирался в каморке, надевал техни-
ческие звукозащитные наушники и открывал книгу. К нему Худо-
сочная особенно часто цеплялась.
— Почему не здороваешься, умник? — говорила она, тряся
своей жёлтой головой. — Ишь какой!
Для того, чтобы не попасть под град насмешек, он как-то по-
здоровался с чем-то жёлтым, видневшимся над ограждением ве-
ранды. Оказалось — с веником.
— Вот уж умник, так умник! Да разве я и веник одно и тоже!
— кричала ему вслед Худосочная.
14
У комнаты №4, которая располагалась на втором этаже, был
какой-то особый статус — туда молодые люди входили по вече-
рам, а выходили рано утром. Там, говорят, комната была поделена
ширмами на четыре клетушки с полуторными кроватями в каждой
и тазиками по углам.
Николай Петрович стыдился как хозяйки — молодой, тучной,
накрашенной — так и её фамилии Батенька. Припоминая, что это
было любимое словцо великого человека. Ночи Батенька проводи-
ла в ободранном кресле при входе в подъезд, как на васаре, или
даже на улице при хорошей погоде.
Следующая квартира №7, (я не оговорился, именно квартира)
состояла из двух комнат и прихожей с настоящим туалетом и кух-
ней. Здесь когда-то жила экономка той барской семьи, а теперь её
внучка Оксана Ивановна, унаследовав прекрасное жильё с двумя
не очень большими окнами на юг.
Впрочем, вот уже два года как Оксана Ивановна была не одна,
а с мужем и носила фамилию Верченко. Да, того, с мотоциклети-
ком. Полюбили они друг друга и объединились, соблюдя все фор-
мальности. Двор быстро раскусил муженька Оксаны и говорил, что
мимо его рук даже г… не проплывёт. Где уж он работал, никто не
знал. Тем более, сколько получал. Но ежемесячно они везли к себе
что-нибудь крупное — диван, стенку, кресла.
Особенно всех поразил большой, если не сказать огромный
обеденный стол на двенадцать персон. Грузчики, молодые шало-
паи, поставили стол посреди двора и пригласили к нему всех жела-
ющих. Шутку приняли, как дети, так и взрослые. Смеясь расселись
на тяжёлых стульях, гладили полировку стола. Да только смех этот
оказался похмельем на чужом пиру. Появились хозяева (они с тру-
дом открыли свои мудрёные замки, отчего и произошла задержка)
и в лице изменились от плебейской наглости. Так, плебеями они
называли всех, живущих во дворе. Николай Петрович иногда это
слышал, и устроили грузчикам разнос «за порчу имущества». Даже
отпечатки детских ладошек на полировке они засчитали в свой
ущерб. Ребята-шутники едва не вылетели с работы после их жало-
бы в фирму. Приехали и униженно извинялись.
Так жильцы двора поняли, что время круто изменилось, что
вновь возвратились паны, и притихли.
Жила здесь, только с другой стороны дома, в комнате №8 ми-
лая женщина, мама-одиночка Леночка, художница детского изда-
тельства. Книжки с её иллюстрациями Николай Петрович ждал с
нетерпением и всегда брал их в руки с великим трепетом.
— Книжка для детей, — говорил он строго, — это квинтэссен-
ция культуры, любви, мастерства и души!
Не все понимали, что такое квинт (видимо, другая какая-то
эссенция), но книжки читали, а главное разглядывали рисунки с ин-
тересом. Они нравились и детям, и взрослым. Николай Петрович,
если был в хорошем самочувствии, говорил по этому поводу со-
всем уж странное:
— Если детская книжка нравится только детям, это не книжка.
Но если она нравится и взрослым, вот тогда это настоящая книжка.
О Леночкиной милой дочурке Светочке я ещё не говорил. Оча-
ровательное создание от пелёнок с музыкальными задатками. Она
гулила, лёжа в просторной колясочке, и прислушивалась к каждому
сотворённому звуку. И могла воспроизвести его не один десяток
раз сама для себя.
Николай Петрович необыкновенным чутьём угадал в ней бу-
дущую певицу. Так и называл её — наша певунья. Это было до
годика, а теперь она вместе со сверстниками играла в песочнице,
принося туда все свои игрушки и щедро делилась ими со всеми
детьми. Худосочная Таня забирала их все в свой угол со словами
МОЁ, МОИ и со злым блеском глаз.
Светочка смотрела на Танечку своими удивлёнными карими
глазками и отдавала последнее — какой-нибудь совочек или ситеч-
ко. Когда Танечка уходила домой, Худосочная мама возвращала их
Леночке, но, правда, не все.
Вообще, две эти девочки были наглядным примером противо-
положностей. Светочка в три года уже хорошо читала и пела в дет-
ском хоре, а Таня в шесть лет не все буквы знала. А если уж начи-
нала «петь», подражая Светочке (а я чем хуже?), то все затыкали
уши от её воплей. И в первую очередь зажимал свои музыкальные
уши жилец комнаты №2. Певец без голоса, бывший солист респуб-
ликанской филармонии, с треском захлопывал окно на втором эта-
же. Этот этаж городские власти дали ему как человеку творческо-
му. Иногда, правда, он пел и довольно прилично, да вот жаль, что
16
всего лишь один-два куплета. На большее не хватало лёгких, и «сры-
вал» бурные аплодисменты всё у той же Танечки. После чего низко
кланялся ей со своей верхотуры. А вот «Санта Лючия» со Светоч-
кой у них получалась изумительно. Опять-таки жаль, что не вся.
Надо сказать, что кроме Мотоциклиста-Верченко, кроме Пев-
ца без голоса, кроме Батеньки на втором этаже жил ещё один твор-
ческий человек, тоже свой человек для начальства — лектор гор-
кома партии Валерий Кузьмич Власов. Он занимал комнату №3.Лек-
тор и Певец были холостыми и нытиками. Однако, с амбициями на
какую-то величавость и значимость. Говорили оба складно, осо-
бенно при высказывании своих претензий к государству и судьбе.
Всем они во дворе надоели, и поэтому демонстрировали своё крас-
норечие в пивных за кружкой милостиво поднесённого напитка.
Лектора украдкой называли оловянным солдатиком за то, что
он держал всегда руки по швам. «Профессионально», как он выра-
жался. Певец же, напротив, всегда руками размахивал. Выражался
он изысканно — магазин, минуз, плюз, абрикоз, а когда глядел на
толстый зад, говорил восторженно, вот это пежо! И, вероятно, для
юмора добавлял, нам нужны грамотные инженера, на что Влади-
мир Натанович ворчал:
— Чтоб ты скис — инженеры.
Появление этой пары вызывало улыбку, а то и смех. Певец имел
роскошную седую шевелюру, а Лектор был совершенно лыс и хо-
дил какой-то осторожной, щупающей походкой.
Впрочем, ходили они всегда втроём. С котом Васькой под мыш-
кой у Певца. С ним он играл в карты по вечерам и вежливо напоми-
нал ему:
— Ваш ход, Василий Леопольдович.
Вместе они выглядывали из окна и обсуждали увиденное, в
особенности женщин. Возможно, Васька был не чета булгаковско-
му Бегемоту, но ничуть не глупее своего хозяина.
К ним иногда заглядывали то ли бывшие актрисы, то ли пре-
старелые жрицы любви, и тогда второй этаж гудел от неестествен-
но громкого смеха и звона стаканов. Впрочем, если это грустное
веселье затягивалось дольше одиннадцати, его грубо прерывал ми-
лиционер Никитич из соседнего, девятого двора. Он жил тоже на
втором этаже. Окна его квартиры смотрели в окна гуляк.
За Леночкой, если идти вокруг дома по часовой стрелке, сни-
мали жильё, комнату №9, молодые Кругловы — рыночные торгов-
цы известью, цементом, шпаклёвкой и другими строительно-ремон-
тными товарами. Вячеслав и Люда спокойные, интеллигентные, че-
стные. Уникальные в нынешнем бизнесе. От них покупатели гораз-
до чаще слышали «спасибо», «желаем удачи», «приходите ещё»,
чем от всего рынка в целом. Кстати сказать, недавние коллеги
педагогов Орловых, выпускники того же вуза.
Их не бывало во дворе по целым суткам. Они работали, как
каторжные, чтобы заиметь настоящий магазин и уйти из тряпичной
палатки. С их сыном Серёжей водилась Людмилина мама, женщи-
на жёсткая, даже грубая, знавшая много-много слов, кроме «спа-
сибо» и «пожалуйста».
— Вся измаёкалась, дура набитая, — говорила она о Танечке,
а та не воспринимала её слов и сообщала с гордостью:
— Меня соседка любит. Она шьёт мне юбочку. Филетовую.
Были во дворе ещё две квартиры, но располагались они вне
дома, за зелёной шпалерой дикорослого кустарника. Задами они
примыкали к ракушечной круговой стене и занимали просторные
помещения бывшей конюшни и каретной. Имели номера 11 и 12.
Этим хозпостройкам повезло в том плане, что они достались лю-
дям трудолюбивым. Строителям. Мужья в этих двух семьях были
каменщиками, а жёны — штукатурами. Многолетним трудом они
превратили невзрачные сараи в отличное жильё со всем набором
удобств, которым открыто завидовал весь двор.
Жили эти семьи несколько уединённо. Не ввязывались в ссоры
и склоки, но охотно принимали участие в каких-то общедворовых
работах, будь то вывозка мусора, обкапывание кустарников, пере-
копка земли на газонах, побелка стен и туалета. Они же соорудили
песочницу и привезли в неё машину жёлтого песка. Кое-чем помо-
гали и соседям в ремонте квартир. Одним словом, были нормаль-
ными людьми.
По общей договорённости собак во дворе не держали, и поэто-
му здесь было всегда тихо и чисто.
У Толика и Нади Андреевых из одиннадцатой квартиры рос
мальчик Кирюша. Сызмальства он имел трудовые мозоли на ру-
ках. Вот и сейчас он помогал маме на стройке выполнять норму,
18
так как она перенесла тяжёлую операцию и работать в полную силу
не могла.
Кирюша рос сообразительным и добрым. С пяти лет он поче-
му-то привязался к Арсению и переложил его из корзины в свою
коляску, отыскав её в огромной кладовке и подобрав к ней колёса,
вместо снятых когда-то. Колёса нашлись разного диаметра, от-
чего коляска кособочилась, но кузовок имела надёжный. Кирюша
катал Арсения по всему двору. Да и Арина тоже. Был он отлични-
ком в школе.
Жильцы квартиры №12 Смирновы Аким и Тамара детей не
имели. Молодые, крепкие, они всё свободное время проводили на
пляжах, а зимой на лыжных прогулках вблизи Ангарского перевала,
на турбазах. Короче говоря, жили в своё удовольствие, получая за
это тихий ропот в спину.
Но праздная жизнь, как известно, к добру не приводит. Вот и у
Смирновых в отношениях появились микротрещины, а потом и на-
стоящие трещины, потому что всё чаще стал греметь Тамарин го-
лос по поводу выпивок муженька, по поводу приносимых бутылок и
бесцеремонности собутыльников.
И вдруг… она появилась во дворе с острым животом, что бе-
зусловно к мальчику. Так и вышло. А через три года, когда опреде-
ляется чётко, на кого похож потомок, стало ясно, что он ни в мать,
ни в отца, а в прохожего молодца. Не только личиком, но и характе-
ром тихим, неприметным. Он и вырос незаметно с не мальчиковым
именем Калина. Кажется, никто ни разу не слыхал его голоса.
А папой был у него, если открыть секрет, молодой, златокуд-
рый юноша-электрик, член девичьей бригады Калина Осипчук, ко-
торого там за девчонку и считали. Тамара открыла его тайну для
себя одной.
Ах, какая у них была любовь! Ничего подобного вы не найдёте
ни в одном сердечном романе.
Вот, пожалуй, и всё о жильцах. Но внимательный читатель бу-
дет прав, если скажет мне, а где же, дорогой ты наш, рассказ о
жильцах комнаты №10? Почему о них утаил? Или большой они сек-
рет составляют? Или, наоборот, никакого? Ни то, и не другое. Всяк
человек сам по себе безгранично интересен. Но бывает и страшен.
А потому не хочется портить вам настроение с самого начала. О
Серовых потом. Всему свой час. Потерпите. Но и заглянуть впе-
рёд не могу запретить. Воля ваша.
Известно, что любой замок имеет свою тайну, так и двор №7
имел свою. Этой тайной была сухонькая тётя Маша, по её словам
столбовая дворянка, родственница князей Юхновских, владельцев
этого дома.
Занимала она узкую и длинную мастерскую шорника на каких-то
размытых законных основаниях и попадала в неё через кухню Андре-
евых, и они так свыклись с нею, что доверили ей крещение сына Ки-
рюши. Сами — атеисты-коммунисты — идти в церковь не то постес-
нялись, не то побоялись. Одним словом, была ему крёстной, да не
только ему, но и Серёже с Коленькой, а также Светочке. Эти дети в
своём духовном развитии были обязаны ей во многом. А вот Худосоч-
ные над нею насмехались. Плясали перед нею и неистово крестились.
Арсения она почему-то сторонилась. Отношения у них были
примитивные.
— Здравствуйте, тётя Маша.
— Здравствуй, Арсюша. — И всё. Ей он казался каким-то твёр-
дым, холодным.
Жизнь этого двора, населённого людьми неприметными, незна-
чительными, тем не менее, была жизнью насыщенной хорошим и
плохим в полной мере. Светлым пятнышком этого сообщества яв-
лялись дети. Этот, зачастую раздорный элемент, здесь объединил
всех, так как из него росло что-то новое, привлекательное, но по-
рою мерзкое, заставлявшее судачить, сравнивать, строить прогно-
зы, т.е. жить. А это, как ни говори, интересно. Во всей этой кутерь-
ме и время летит незаметно.
Показателем этому стало то, что детки с трёхколёсных вело-
сипедиков пересели на двухколёсный велик выброшенный кем-то,
но восстановленный Николаем Петровичем. Особенно эту машину
полюбил Арсюша, по метрикам Арсений, а для всего двора и школь-
ных друзей просто Арс.
Да, для школьных друзей! Так пролетели ещё три года и все
Арсюшины ровесники пошли в школу. Это был праздник для всего
переулка Весёлого. А для Николая Петровича в особенности. Он
долго махал рукой вслед Арсению.
20
На правах старшего всю дворовскую мелкоту вёл Кирюша,
Кирилл-пятиклассник. Отличник, удалой мальчишка и спортсмен.
Видя это внушительное покровительство, никто ни разу не оби-
дел детей из седьмого двора. Позднее, учась в десятом и
одиннадцатом классах, Кирилл преподал Арсению уроки само-
защиты со словами:
— В жизни это пригодится.
И пригодилось. После отъезда Кирюши на учёбу в Москву
Арсений стал опекуном вместо него. Не зря они кувыркались на
перекладине, «дрались» врукопашную.
Возвращение с «Первого звонка» тоже было праздничным. Шли
то гурьбой, то растягивались. Позади всех, сияя радостной улыб-
кой шла Светочка. Красный шар, как в удивительном фильме Ля-
мориса, только весь в золотых солнечных лучах, парил над нею.
Сначала на широкой улице, потом в переулке Весёлом.
— Смотрите. Он ведёт меня, — кричала Светочка в воротах.
— Он знает, где я живу!
И вдруг, ни с того, ни с сего, посреди двора шар громко лопнул.
Светочка растерянно оглядывалась вокруг.
— Худая примета, — прошептала тётя Надя, Надежда Нико-
лаевна Андреева.
Не многие поверили этому шёпоту, но тень на лица упала.
Арсюша учился играючи, так как пришёл в школу основатель-
но подготовленным Николаем Петровичем. В пять лет он бегло
читал слова, начертанные на земле, а считать начал ещё раньше.
Так что уже в первом классе он знал, что такое простые и десятич-
ные дроби и умел бойко складывать и вычитать их без малейшего
напряжения. Это было для него естественным, как дыхание. Нико-
лай Петрович с восхищением глядел на Арсения. Тут надо сказать,
что он ни разу не назвал его уменьшительным именем. Мальчик
был для него только Арсением. И таким остался до конца жизни.
О десятичных исчислениях Николай Петрович говорил:
— Это язык великих изобретений и открытий. А обычные дро-
би для школяров.
— Не свихнёт он твоего своими дробями? — говорила Тама-
ра-Штукатур, выражая общую тревогу.
— Нет, конечно, — отвечала Арина. — Это же игра.
В семь лет Арсений сам сочинял сказки, и ни одна из прочи-
танных не была для него интересной. После первой странички он
знал середину и конец.
Любимым его местом стало место под платаном, рядом с Ни-
колаем Петровичем, а любимым занятием разбирать и собирать
велосипед, придумывать для него что-то новое, необычное. С дет-
ской сосредоточенностью рядом с ним трудился и Николай Петро-
вич. Так же сопел, так же сердился, так же радовался удаче, когда
звонок, например, звонил не от руки, а от энергии колеса. Когда мог
ехать назад. Когда тормоз становился «мёртвым».
Эти занятия не могли не вызвать насмешек, издёвок, посколь-
ку изобретать велосипед является олицетворением человеческой
недалёкости и даже глупости, бесполезности.
— Старый да малый, — звучало часто.
Слышал ли Николай Петрович эти колкости? Конечно. Да толь-
ко не обращал на них и чуточки внимания, так как считал изобрета-
теля велосипеда великим творцом, давшим в руки вожжи от мно-
гих законов механики — скорости, инерции и земного притяжения.
— Они мыслят убого и считают меня человеком со «сдвину-
той фазой», — говорил он и тонко улыбался. — Бог им судья.
А вот день 18 мая 1990 года едва не сразил Николая Петрови-
ча насмерть. А вышло это так. Арсений пришёл из школы, пере-
оделся и примчался под платан. Они заменили подшипники в пере-
днем колесе и решили отдохнуть перед тем, как поставить его в
вилку. Собственно, отдыхал один Николай Петрович, в то время
как Арсений держал колесо над головой за кончик выступающей
оси левой рукой, а правой разгонял его всё быстрее.
И вот, когда спицы колеса слились в сплошной сверкающий диск,
он задумал опустить его на землю, чтобы оно побежало по дорож-
ке. Но не смог. Колесо стало упрямым, неподатливым. Арсений с
испугом смотрел на Николая Петровича, а тот с улыбкой смотрел
на него, не ведавшего того сам, что нечаянно прикоснулся к осно-
вам мироздания, где движение является основой всего.
Упрямство колеса очень огорчило мальчика. Он остановил его
вращение и перевёл в вертикальное положение. Но замершее коле-
со падало. Однако, мальчик был настойчивым. Он вращал колесо,
прилагая всю свою силу. Вероятно, он думал, если ты (колесо) было
22
упрямым при вращении над головой, то будь таким же упрямым и
сейчас. И вот в какой-то момент колесо перестало падать. Спицы
снова слились в сверкающий диск. Арсений стоял с ним едва ли не
величественно. Он добился своего. Колесо не падало.
Николай Петрович взволнованно встал. Заглянул с другой сторо-
ны колеса и увидел, что оно опирается лишь кончиком выступающей
оси на согнутый указательный палец мальчика и в то же время со-
храняет устойчивое вертикальное положение. Никакого подвоха не
было. Происходило что-то невероятное, противное земным законам.
Николай Петрович сел, а колесо вращалось с прежней скорос-
тью самостоятельно, без подталкиваний вот уже минут пять и не
думало останавливаться. Арсений перенёс его с одного уставшего
пальца на другой и смотрел на сияющий диск не испуганно, а ша-
ловливо, будто постигнутое им что-то неведомое, оказалось таким
обычным, таким весёлым и забавным.
Это было чудо, смотреть на которое сбежался весь двор. А
назавтра, когда Арсений повторил свой «фокус» на прежнем месте,
яблоку негде было упасть. Николай Петрович насупился и удалил-
ся к себе, втянув голову в плечи. Арсений хотел остановить колесо,
но приехало ТВ, и он стоял перед камерой ещё минут пять.
С этого дня, на целых три месяца сверкающий диск стал ново-
стной заставкой городского телевидения. Но вращалось колесо не
в руках реального Арсения, а стилизованного, компьютерного маль-
чика, приторно-красивого, конфетно-шоколадного. Глядя на него,
Николай Петрович что-то бурчал. Но Арина гордилась сыном и
всем говорила в вагоне:
— Видели, колесо крутится? Это мой Арсюша.
Арсений прибежал к Николаю Петровичу и попросил у него
прощения.
— Никогда из великого не делай шутовства, — сказал Николай
Петрович. — Не обижай Бога. Он доверил тебе свою тайну.
Вместе они вернулись под платан, и Николай Петрович поме-
тил мелком на асфальте то место, где стоял Арсений, справедливо
полагая, что за этим кроется что-то интересное, значительное. Ведь
стоило Арсению переместиться с вращающимся колесом на метр
в сторону, и колесо «угасало».
Он кое-что знал о силовых линиях, разделивших поверхность
Земли на квадраты, о «плохих» и «хороших» зонах, но понаслышке,
так как, честно говоря, его больше интересовали реально-осязае-
мые вещи, изобретения, но не что-то эфемерное, мистическое, та-
инственное.
Чтобы получше во всём разобраться, он перерыл всё своё книж-
ное сокровище, но, к великому сожалению, ничего не нашёл по этой
теме и снарядился в библиотеку, где поверг в изумление всех зна-
комых библиотекарей. Здесь, в этих золотых фондах, он получал
своё образование лет двадцать назад, и вновь вернулся сюда.
Предъявив старый читательский билет, он весь день провёл в
читальном зале. Сначала изучил картотеку, а уж потом обложился
горой книг и журналов.
Уходил он в библиотеку украдкой до того, как двор проснулся.
А вот вернулся, когда во дворе было полным-полно народу. Все
жаждали увидеть чудо. Там и сям крутили велосипедные колёса.
Крутили дети, но, как это ни чудно, и взрослые. Молод наш народ,
потому и падок на всякие необычности, как некогда дикари. Так и
мы золото на стекляшку меняем. Арсений от всего этого гама
спрятался в подворотне, чтобы снова не огорчить своего друга.
А Николай Петрович всех так изумил своим необычным ви-
дом, что многие дар речи потеряли и про колесо забыли.
Он ли это — аккуратно причёсанный, с галстуком под белым
воротничком, в кремовых брюках и светло коричневых сандалиях,
остановил знакомого слесаря-водопроводчика своим любимым
обращением:
— Вы только послушайте. Оказывается всё так просто. В
Земле сокрыта такая сила, что её хватит не только на то, чтобы
колесо вращалось, но и огромные турбины. И выплёскивается
она через определённые точки. Одна из таких точек в нашем
дворе.
— Сила-то сокрыта, — резонно заметил слесарь, — а вот ты
мне скажи, где труба зарыта, из которой вот эта вода течёт? — Он
указал куском полудюймовой трубы на тоненький ручеёк невдале-
ке от платана. — Где эта точка? — Слесарь был грамотным чело-
веком и выражался образно и чётко. — А? Не всё так просто, —
24
сказал он и ушёл, а Николай Петрович обошёл толпу по закрайку,
пересёк двор и скрылся у себя.
Назавтра он снова сидел в своём обычном одеянии под плата-
ном и что-то чертил на земле тонким прутиком и «муссолинил»,
т.е. жевал губами в глубокой задумчивости. Но прежде лопатой
раскопал водопроводную трубу у истоков ручейка и поставил тугой
манжет на небольшую дырку. Пришедший заспанный и опухший
слесарь весьма этому удивился.
— Как ты узнал, что свищ именно здесь? — говорил он, присев
над ямкой.
— А я прислушался, — ответил Николай Петрович.
— «Прислушался», — недовольно проворчал слесарь и ушёл,
оставив свой обшарпанный саквояж. — Пойду, пропущу сто один
грамм для тонуса, — сказал он.
А минут через тридцать приехал колёсный экскаватор. Разуха-
бистый, гологрудый парень крикнул Николаю Петровичу:
— Показывай, где копать?
— Уже не надо. Уже всё сделано, — ответил Николай Петрович.
Но парень оказался не тем, кого на мякине проводят. Он вып-
рыгнул из кабины и подступил к Николаю Петровичу.
— Ты мне арапа не заправляй. А кто мне наряд на три куба
земли подпишет?
— Не знаю. — Николай Петрович растерянно защитился ладо-
нями.
— Я тебе дам, «не знаю»! — заорал парень. — Подписывай.
Однако, Николай Петрович так сиганул к дому, что его только и
видели. Слава Богу, что появился слесарь с бутылкой пива в руках
и подписал наряд.
Возвратившегося из школы Арсения, Николай Петрович встре-
тил приятным сообщением:
— Ну, Арсений, докопался я до «эффекта колеса» твоего. Здесь,
— он показал на очерченный квадрат на асфальте, — проходит энер-
гетический разлом Земли. Таких на Земле множество. Но обнару-
жены лишь несколько. Они находятся на пересечении линий Харт-
мана. Может, и это Хартман, а может, что-нибудь другое. Как их
использовать на пользу делу, например, для получения энергии, не
знаю. Хотя кое над чем кумекаю, — сказал он, склоняясь над фор-
мулой на песке. — А вот опыты мы с тобой кое-какие проведём.
Поучаствуешь? Не только днём, но и ночью. Я кое-что придумал.
Придумай и ты. Это наш научный полигон. Вот первый опыт.
Николай Петрович поставил обычную пол-литровую банку с водой
в центр круга, а другую, тоже полную, в метре от неё. Через полчаса они
измерили температуру в обеих банках. Температура в той, что стояла в
круге, оказалась на полтора градуса выше, чем в метре от него.
— Вот здорово! — кричал восторженно Арсений. — Вот это да!
Назавтра он мчался из школы, что называется, на всех пару-
сах, чтобы провести ещё четыре опыта. В том числе и с бумаж-
ным пропеллером, который он держал в руке. Он подбежал к Нико-
лаю Петровичу и выпалил:
— Вот! Уж он-то покажет!
Пропеллер осторожно-осторожно опустили в круг ребром. Он
дрожал, но стоял на месте. И только тогда закрутился, когда его по-
местили горизонтально. Ликованию испытателей не было предела.
Верченко опять что-то привезли тяжёлое на грузовике. Оказа-
лось, кресла и диван.
— У них какой-то план, — сказал Николай Петрович.
— Сказать какой? — дожёвывая пирожок, сказал Арсений.
— Давай подождём, чтоб не ошибиться, — остановил его Ни-
колай Петрович.
— А мой Пушок подойдёт для опыта? — спросила Оленька
Курагина, девочка из девятого двора. Она дружила с детками из
седьмого двора и часто приходила к ним поиграть в песочнице или
в мячик. Была она ласковая, доверчивая, разговорчивая. — Только
вы его не обидите?
— Не обидим. Мы только посмотрим, — как-то неопределённо
ответил Арсений, не ожидая, в общем-то, чего-то необычного. Он
взял Пушка из Олиных рук и медленно опустил его в центр круга.
Но Пушок, едва коснувшись асфальта лапками, с писком выпрыг-
нул назад, будто с горячей сковородки, и помчался домой с подня-
тым хвостом. Олечка бросилась за ним.
Арсений и Николай Петрович беззлобно посмеялись над ними.
— А если большой пропеллер, чтобы с генератором, — начал
Арсений, но вдруг громко икнул. — Я есть хочу ужасно. Сил нету
слово сказать. Пойдёмте. Там пирожки с капустой.
26
— Ах! — всплеснул руками Николай Петрович и первым дви-
нулся к подворотне.
Когда чайник засвистел переливчатым дворницким свистом, к
ним присоединились Серёжа, Светочка , Коленька и худая Танечка,
опередив на ступеньках Олечку Курагину.
— Залез мой Пушок на дерево и меня не подпускает, — сказа-
ла она, забираясь на колени к Николаю Петровичу, так как места ей
не досталось. Была она на два года младше других деток. В сущ-
ности, совсем ещё ребёнок.
При появлении Танечки Арсений из общей большой миски по-
ложил перед каждым по два пирожка. Он знал её бесцеремонность
по прошлым чаепитиям, а потому хотел, чтобы всем досталось
поровну.
— Нам с Коленькой по одному. Ведь ты сам за кухарку? —
сказала Светочка и вернула в миску два пирожка. Танечка жад-
ным взглядом проводила их.
— Неужто сам испёк? — спросил Николай Петрович, откусывая
большой кусок от сочного, румяного пирожка. — Мама в поездке?
— Сам, — как о чём-то само собой разумеющемся сказал Ар-
сений.
— Вот бы тебе такого мужа, Светочка. Всё умеет, — сказал
Николай Петрович.
— Нет. Я пойду за Коленьку. Он умный, нежный, добрый. А
ваш Арсений упрямый и даже вредный. Как мама говорит, упёртый
рогами в землю, потому что у него фамилия такая — Рогов. Я та-
ких не люблю, — с детским простосердечием сказала Светочка,
но Арсения это нисколько не задело.
— Нет. Я не такой. А вообще была забота об этом думать, —
сказал Арсений и продолжал. — А если твоих земноводных туда для
опыта посадить? Дашь, Светочка, виноградную лягушку, тритона и
рыбок? Весь аквариум. А также хомячка и трёх японских мышей?
— Чтобы поиздеваться над ними? Чтобы все они умерли? —
Светочка от волнения разрумянилась и встала. — Пошли, Колень-
ка. Спасибо за пирожки. Шёл бы ты, Арсений, в кулинары. Мы бы
с Коленькой к тебе до старости ходили.
— А у тебя кто живёт? — спросил Арсений у Танечки, видимо,
даже не заметив, что Светочка и Коленька ушли.
— У меня никто не живёт. Самим бы прокормиться, — ответи-
ла Таня. — Дай один пирожок для мамы да я пойду, — сказала она.
Арсений выбрал самый большой пирожок и подал ей. Как толь-
ко она поднялась по ступенькам, он повернулся к окну и видел, как
она за обе щёки, уплетает «мамин пирожок», направляясь не до-
мой, а в сторону платана. Олечка перебралась на освободившийся
табурет и слушала разговор, поворачивая своё умное личико то к
одному, то к другому.
— А если биорамку туда поместить? Ленточки бумажные? Фо-
нарик электрический? — предлагал Арсений, забыв про чай и пиро-
жок. — А?
Николай Петрович тоже забыл про угощение и с восторгом
смотрел на Арсения. Сказано, сделано. Они быстро соорудили био-
рамку. С помощью Олечки нарезали бумажные ленты разной дли-
ны, ширины и цвета и втроём побежали наперегонки к платану, на
полигон.
К их общему восторгу рамка неутомимо вращалась в центре
круга, но за белой границей останавливалась. А кончики бумажных
лент всё время поднимались вверх, будто снизу дул лёгкий вете-
рок. Голубые даже взлетали.
И только сейчас они обратили внимание на раскардаш на сво-
ём полигоне. Подушечка кем-то заброшена в кусты, белые линии
хоть и видны, но сильно затёрты мокрой тряпкой, валявшейся тут
же. Песок на квадратах расшвырян, а прутик поломан на три час-
ти. От формул не осталось и следа. Огляделись и увидели Танечку.
Она издали показала им язык. Арсений шагнул в её сторону и по-
грозил кулаком.
— Ага! Ты так? Кулаком? Я вот отцу скажу. Он тебе рёбра
пересчитает! — тут же раздался крик Танечки. — В милицию сдаст.
К сестре подбежал братик-близнец и встал рядом, грозно играя
намёками мускулов. Грех утаить, странноватый был этот мальчик.
— Пошла ты.., — отмахнулся Арсений и побежал за растения-
ми на свой огород. А провокаторам только этого и надо. Они кину-
лись с паническими воплями к дому, откуда уже бежала их мать с
разверстым ртом:
— Опять эти ненормальные? Житья нет детям ни дома, ни во
дворе. Когда уж вы все передохнете?
28
Такие проклятия были не впервой, и Арсений не обратил на них
ни капельки внимания. Приобрёл иммунитет к дворовым сварам.
Выкричав определённое количество гадостей, Худосочная удали-
лась к себе, что-то мурлыча под нос.
Арсений отделил от пучков рассады, за которой специально за-
вернул на рынок, по два-три корешка помидор, капусты, перца и
огурцов и побежал назад. Остальные он положил в тени для посад-
ки на своём «приусадебном» клочке земли.
Распределив растения равномерно по кругу и оставив их под при-
смотром Олечки, Арсений и Николай Петрович вернулись к подво-
ротне и посадили рассаду в землю, хорошо полили. Но не успели они
ещё и рук помыть, как все росточки валялись на грядке. Николай
Петрович и Арсений громко возмутились Танечкиным варварством.
Она попутно оборвала все листочки у чайной красавицы — розы. От
огорчения Светочка заплакала. Она очень любила этот цветок.
Но мама Худосочная похвалила свою доченьку:
— Вот и правильно сделала, — а Николаю Петровичу и Арсе-
нию крикнула:
— Здесь не ботанический сад. Развели тут розы-помидоры.
И всё-таки кое-что удалось спасти. Росточки вновь посадили,
защитив их от солнца картонными щитками. Николай Петрович
высоко оценил придумку Арсения, сказав:
— Это великое изобретение, Арсений.
Мимо ушей Верченко эти слова не пролетели, и утром Арсений
не досчитался одного щитка. В гневе он наскочил на Танечку.
— Опять ты?
— Честно, не брала, — побожилась девочка.
Пришлось Арсению с подсолнечной стороны воткнуть подле
хилого росточка кусок фанеры. В это время пришла молочница и
крикнула своим протяжным голосом:
— Мо-ло-ко!
На голос сразу же появились полупроснувшиеся жильцы с бан-
ками, кувшинами. Поспешил сюда и Николай Петрович с литровой
банкой и услыхал, как молочница хвалила Арсения за щитки.
— Это же твой огородик? И ты их придумал? Вот молодец. А
то ведь половина рассады сгорает, пока примется. Молодец. Свое-
му скажу, чтобы такие сделал, — говорила она, наливая молоко в
кувшин Верченко.
Николай Петрович приложил банку к животу и млел от похва-
лы, будто его хвалили, а не Арсения.
— Молоко. Творожок, — ещё раз крикнула молочница, погля-
дывая на дверь с цифрой шесть. Худосочная регулярно покупала у
неё молоко, но в это утро хозяйка была не в духе, как и хозяин. Оба
дулись. Видать, не угодили ночью друг другу. А может, это было
нормой у них?
— Пускай поорёт, — сказала Худосочная то ли самой себе, то
ли Танечке, взявшей банку со стола. — Так мы и побежали.
— Чтобы червячки завелись? — злорадно полюбопытствова-
ла дочь.
— Вот именно, — буркнула Худосочная. — Ладно, иди.
Танечка выбежала, но через минуту вернулась с пустой банкой.
— Уже нету. Уже всё разобрали, — сказала она огорчённо, так
как привыкла завтракать стаканом молока с куском хлеба.
— Ешьте, ешьте на здоровье. Только не подавитесь! — Это
кричала Худосочная неизвестно кому.
А Танечка сообщала матери радостную новость:
— А у соседки варенье уплыло.
— Так и надо, пускай не зевает, — сказала мать и тут услыха-
ла, как Светочка кричит в комнату Надежды Николаевны:
— Тётя Надя. У вас варенье уплывает. — А соседка кудахчет
в ответ:
— Ой, ой. Спасибо, Светочка. Зачиталась я книжкой.
— Вот сучка. Кто просит? — прошипела Танечка.
— Дура-вездесуйка, — отозвалась мать. — Оно ей надо?
Верченко остановился напротив подворотни, где простодушный
Николай Петрович говорил Арсению:
— Слышал, что человек от земли сказал? А уж она-то знает
толк во всех огородных делах. Вот посмотришь, к нам учёные со
всего света нагрянут. Великое всегда очень просто.
Оксана Ивановна, наконец-то, устроилась за спиной у мужа, и
мотоцикл с рёвом умчался, а во двор никто не «нагрянул». Мир жил
другими проблемами. Экологическими катастрофами, пандемия-
30
ми и богемными скандалами. Об «эффекте колеса» через неделю
уже никто не помнил. Лишь на ТВ оно бесцельно крутилось.
В этот день третьеклассница Танечка вернулась из школы в
слезах — Нина Егоровна поставила ей двойку по русскому.
— И это называется соседка! — возмутилась мать, но тут же
нашла изумительный выход.
— Отнеси-ка ей коробку конфет. Месяц уже берегу. Вот и бу-
дет тебе пятёрка. Пусть подавится нищенка несчастная.
Танечка юркнула в соседнюю дверь. Вернулась она с пустыми
руками.
— Она поцеловала меня в щёчку, — сообщила она матери.
Ночью Николай Петрович разбудил Арсения, и они пошли к
платану. Фонарик в «зоне» светил значительно сильнее. Его вноси-
ли туда по разному — сверху, сбоку, медленно, быстро. Но резуль-
тат был один и тот же — нить накаливания горела ярче, как будто
получала из земли дополнительную подпитку.
Опыты с растениями заняли пять дней и были не настолько
чистыми, как с рамкой, бумажными лентами и пропеллером. Ос-
тавлять их надолго не решались из-за коварства меньшей Худосоч-
ной. Но и те часы, какие они находились под неведомым воздей-
ствием, дали очень много. К сожалению, все культурные растения
погибли на третий день. Зато травы-сорняки и некоторые цветы
обогнали в росте своих одновидцев вне круга.
— Расскажи об этом в школе, — сказал Николай Петрович.
— Им это не интересно. Им колёса подавай. Всё с колёсами
носятся, линии какого-то Халлермана ищут, — сказал Арсений и
весело рассмеялся. Вместе с ним смеялся и Николай Петрович.
Смеялся беззаботно, по-детски.
Николай Петрович периодически где-то лечился. И как-то раз
в его отсутствие Верченко заявились во двор в ковбойской кожаной
одежде да не на утлом мотоциклетике, а на таком громадном двух-
колёсном коне, даже с кличкой, кажется «Мустанг», какого никогда
здесь не видели и сразу же поставили его в каморку Николая Пет-
ровича, как тогда уже стали говорить «прихватизировали».
Но милиция в лице Никитича, а точнее старшего лейтенанта
Антона Никитича Кравчука навела справедливость и вернула ему
сарай. Участковый Никитич хорошо знал Николая Петровича, ува-
жал за образованность и сочувствовал ему в его болезни и несклад-
ной жизни.
Он сбил с дверей каморки верченковский замок. На грохот при-
бежали не только Верченко, но и мальчишки из соседнего девятого
двора, оседлали стену. Это были братья Мышкины. Проверенная
веками истина, чем выше забор, тем лучше сосед, в данном слу-
чае дала осечку. И при двухметровом заборе они постоянно «дос-
тавали» семаков, т.е. жильцов двора №7.
Часто издевались и над Николаем Петровичем, вот так же, как
сейчас, усевшись на забор. Особенно гадким из троих был млад-
ший, восьмилетний. Был он чем-то вроде шута при старших брать-
ях. Они подбадривали его на всякие гадости.
— А ну-ка, Малой, покажи-ка ему класс, — говорили они, и он
«показывал»:
— Привет, придурок, — кричал он. — Ну что, изобрёл перетру-
ниму-мобилу?
Во время драк он падал жертве под ноги сзади. Жертва отсту-
пала от четырёх кулаков и падала. Тут в дело шли ноги. Два брата
Мышкины — Старший и Средний были погодками. Старший спе-
циально задержался в третьем классе, чтобы дальше учиться вме-
сте со Средним и держать в страхе всю округу. Им это удалось
вполне, когда на подмогу подрос Малой.
Вот и сейчас они решили позабавиться, даже не стесняясь
Никитича. Позабавиться, над кем получится. Но лучше над но-
веньким, т.е. над Верченко, чтобы знал, куда приехал.
— Верченко? — спросил у дядьки Никитич, соблюдая порядок
разбирательства.
— Да. А в чём, собственно, дело? Мы заняли это строение на
законном основании. По всем документам оно принадлежит нам.
Но Никитич так глянул на захватчиков, что рты захлопнулись.
И тут, как говорится, на сцену выступили братья Мышкины.
— Ну, ты, хохол восточный! — крикнул Малой. — Посмотри,
кому дерзишь.
— А ты кто?
32
— Я? Западенський. Щирий. Свідомий. Рідну мову розумію, —
крикнул Малой. Старший Мышкин во время перепалки подмигивал
привлекательной Оксане Ивановне.
— Оно и видно, — бурчал Верченко, выкатывая из каморки
тяжёлую громадину, сверкающую никелем и лаком. Бурчал по инер-
ции, как бы оставляя последнее слово за собой. — Всего-то три
слова, да и то неправильно.
— Заткнись! — вмешался старший Мышкин.
— А то гореть будешь синим пламенем, — пообещал Средний.
— Я? — Потревоженным медведем взревел Верченко. Он был
мужиком не трусливым, жизнью верченым. — Мне гореть? Да я
вам всем пасть порву! — Он ринулся к забору. Мышкины сыпанули
на ту сторону стены. Что-то там бурчали, грозя новому жильцу.
— Всё! — зычно крикнул Никитич. — А то без вас не разбе-
рутся. Заходи, Николай Петрович, и располагайся. Это твоё за-
конное жилище, — сказал он, выразительно глядя на самовольщи-
ков. Был он в новенькой милицейской форме. Строгий, высокий,
массивный. Всей округой уважаемый. Пойти против его воли аг-
рессоры не посмели. С большим трудом они затащили мотоцикл к
себе. Оттопырив пышный зад Оксана Ивановна толкала махину
сзади. А через три дня весь дом содрогнулся от страшного грохо-
та. Из темноты парадного, как из преисподней вырвался ревущий
мотоцикл. Восседал на нём, естественно, сам Верченко. Развер-
нулся вокруг платана и ринулся наверх по широкому швеллеру. Так
вот для чего двое работяг под его приглядом устанавливали вче-
ра эту железяку!
«Мустанг» влетел на второй этаж и заскрипел тормозами как
раз напротив двери Лектора. Тот подумал, что нагрянули бандиты,
и подпёр её шкафом.
Грохот стал ежедневным, и каждый раз Худосочная кратко ком-
ментировала: — Вот идиот!
— Вот идиёт! — повторяла вслед за нею дочка Танечка.
А на пятый день жильцы встретили Верченко категорическим
вопросом:
— Сколько это будет продолжаться? Ни сна, ни покоя!
— Всю жизнь, — был ответ с улыбкой.
— А как же постановление горкома партии о соблюдении ти-
шины в местах массового проживания трудящихся? — задал свой
вопрос Лектор из окна второго этажа.
На него все воззрились, как на живого динозавра. А кот Васька
сказал протяжное — Мяу!
— Вот видите! Скотина и та понимает, — резюмировал с ши-
рокой улыбкой Верченко и пулей влетел к собственной двери, по
пути пнув Лекторскую, и если б её не подпирал шкаф, она упала бы
и вполне может быть, убила бы ископаемое.
Но собрание всё-таки принесло крошечную пользу — Верчен-
ко стал бесшумно скатываться вниз, но своим внезапным появле-
нием он пугал людей сильнее, чем рёвом двигателя. К тому же он
уже назавтра после собрания привёз огромную собаку, от лая кото-
рой дрожали окна и стены, а бедный Лектор едва не терял сознание
от страха и уходил спать к Певцу. Ведь Московская сторожевая
лаяла у него за тонюсенькой перегородкой.
Одним словом, Верченко дал понять всем аборигенам двора
№7, что считаться ни с кем не желает, и жизнь в райском уголке
очень скоро превратится в ад. Но человек ко всему привыкает.
Привыкли постепенно и к мотоциклу, и к лаю собаки, и к её кучам
по всему двору, а после пышной свадьбы Станислава и Оксаны
Ивановны, после сытного угощения и неограниченной выпивки даже
возлюбили его, как достопримечательность именно их двора, а ни
какого-то другого.
После курса лечения у Николая Петровича всегда заметно улуч-
шалось самочувствие, и к нему в это время любил заглядывать
Никитич, чтобы потолковать о том, о сём, пожаловаться на ухуд-
шение криминогенной обстановки в городе, о фактическом безвла-
стии, о своих болячках и нетерпении поскорее уйти на пенсию. И
каждый раз он заговаривал о своих соседях по двору Мышкиных.
Взрослых и молодых, т.е. подростках, совсем отбившихся от рук.
— Сейчас им от девяти до пятнадцати лет. Самый отъявлен-
ный возраст. За ними столько грешков, что можно хоть сейчас их
брать и прятать за решётку. Но попробуй взять. У них всюду «рука»
и огромные деньги. Муж-молчун тайной охранной фирмой коман-
дует. Бывший милицейский полковник. Когда-то честнейший чело-
34
век. Глядя на него, я и пошёл в милицию. Жена спирто-водочный
склад содержит. Мне угрожают, если их деток не оставлю в покое.
Не занимались они детьми, вот и превратилась неухоженная
роза в дикий шиповник. А ведь такие безобразия творят. Тебя то
и дело обижают. Камни через забор кидают, обзывают всяко. Не
кончится это добром. Не кончится. Думают, этот бедлам будет
вечным. Но ничего навсегда не бывает. Призовут их к закону. И
родителей, и деток, — говорил Никитич и тяжко, по-стариковски
вздыхал. — Что почитать посоветуешь? Может, о чуде в вашем
дворе?
— О, с удовольствием. Это чудо из чудес открыл Арсений.
Нате, читайте. Я копии сделал с умных статей.
— Спасибо. — Никитич оживился. Но тут же снова погруст-
нел. — С Коленькой-то что сотворили, изверги. (Это он снова о
Мышкиных). Но опять всё с рук сойдёт. (И не ошибся). Как и с
Олечкой.
Да, эта история была на весь город. Трое шалопаев изнасило-
вали десятилетнюю девочку. Но история быстро потухла, как зали-
тый водой костёр. Никитич знал её во всех подробностях, потому
что «разбирался» по должности и присутствовал при её финале, когда
перепуганная девочка писала под диктовку тёти Мышкиной:
— Я сама пришла к мальчикам, никто меня силком в сарай не
затаскивал и рот мой тряпкой не затыкал, так как захотела изощ-
рённого секса…
— А что это такое? — спросила Олечка.
— Много будешь знать, быстро состаришься, — одёрнула де-
вочку тётя. — Пиши. И никаких претензий к мальчикам не имею,
— диктовала мамаша. — Распишись. Поставь число. А теперь ты,
Галочка, сделай свою приписку, — обратилась она к Олечкиной
матери. — Я тоже к мальчикам Мышкиным претензий не имею. И
тоже подпись. И тоже число. Вот так-то будет лучше, — сказала
она, отдавая контрзаявление Никитичу.
— Теперь не исправишь, — сказала Олечкина мама-уборщица
и взяла три зелёных откупных.
Ушёл Никитич, бережно держа толстую папку под локтем, а
Николай Петрович остался сидеть возле столика и долго катал за-
точенный карандаш по чистому листу бумаги, глядя отсутствую-
щим взглядом перед собою, а потому не сразу заметил, заглянув-
шего к нему Арсения. Ему уже двенадцать лет.
— Заходи, — пригласил Николай Петрович, пересаживаясь на
кровать, а табурет освобождая для мальчика. — Как дела?
— Нормально, — ответил Арсений и хотел что-то черкнуть на лис-
тке, но его поспешно и необычно резко остановил Николай Петрович:
— Нет, нет. И карандаш, и бумагу не трогай. Я приготовил их
на всякий случай. Вдруг озарение посетит. Ведь оно быстрое, как
ангел. Чтобы успеть записать. Ты был у Коленьки?
— Был. Поправляется. И с этими бандитами побеседовал. По-
мнить будут, — сказал Арсений. Ударил кулаком по столу и при-
помнил утреннюю беседу с Мышкиными…
По гоготу в проулке определил — идут и вышел из своих ворот.
Они увидели его и заухмылялись, предчувствуя «задушевный раз-
говор».
— Пр-и-в-в-ет! — прокричали слаженно ещё издали.
— Привет, — ответил Арсений, когда они приблизились. — За
что вы обидели Коленьку? — спросил миролюбиво.
(Тогда он ещё не знал, что они искалечили мальчишку. Что че-
рез месяц он вернётся с десятью процентами слуха).
— Заступничек, значит? — Малой подпрыгивал перед Арсени-
ем мячиком.
— Просто это не по-соседски, не по-божески, — сказал Арсе-
ний. — Непорядочно даже. Трое на одного.
— Обидел ты нас, ой, как обидел, — по-блатному растягивая
слова, заговорил Старший. — Оскорбил, можно сказать. Чем ты
свою вину загладишь перед нами?
— И в чём моя вина? — усмехнулся Арсений.
— А в том, что суёшь свой длинный нос, куда не просят, —
ответил Средний.
— Не смейте никого обижать, — сказал Арсений и хотел вер-
нуться во двор, но Малой прыжком загородил ему дорогу.
— Извинись, — потребовал Средний. — Нам никто никогда не
приказывал. Иначе всю жизнь будешь ходить с фонарями.
Но «фонарей» не получилось. Арсений успел отклониться впра-
во. Кулак Среднего врезался в стену. Он заскулил.
36
Старший расправил плечи. Так он всегда делал для «психичес-
кого воздействия». Но на этот раз из этого глупого приёма ничего
не вышло. Арсений не испугался пятнадцатилетнего оболтуса и
тычком кулака пустил ему кровь из носа.
Малой по-обезьяньи прыгал перед Арсением. Противно было,
что этот сопляк тянется своей грязной пятернёй к лицу, злорадно
скалясь. И тут Арсений взорвался.
— Фонари, так фонари! — закричал он.
Это было похоже на боевой клич. Он поймал окровавленный
кулак Старшего и ломанул ему руку, крутанувшись с нею на все
триста шестьдесят, а Среднему успел врезать меж глаз, послав его
в нокдаун. Трёх секунд было достаточно, чтобы ещё раз «прило-
житься» к Старшему. Со всей силушки ударил его «под дых». А
когда тот скорчился, достал снизу ему по сусалам.
Пока он очухивался, Арсений оседлал Среднего и молотил Ку-
лаками по его большой бритой голове до тех пор, пока он не упал.
Старший убегал к своему двору. Арсений остановил его ударом
ноги по лодыжкам. А Малому закатил такой поджопник, что он бух-
нулся на карачки рядом со Старшим, но тут же вскочил и заорал на
весь переулок:
— Мама! Папа! Никитич! Спасите! Убивают!
Старший прикрывал отступление, выставив вперёд кулаки…
Заявление от Мышкиных поступило к Никитичу с резолюцией
«разобраться!» А мать Мышкиных сказала ему категорично:
— Огради мальчиков, Никитич. Этот бандит из подворотни им
прохода не даёт.
И она была недалека от истины. Даже втроём Мышкины те-
перь боялись проходить мимо двора №7, а уж по одиночке, тем
более проскальзывали, будто мышки. И всё-таки Арсений подка-
рауливал их, как говорят, ради спортивного интереса. Ему нрави-
лось, как они заполошно орали:
— Мама! — и мчались домой.
— Был бы здесь Кирюша, они бы не вели себя так нагло, —
сказал Николай Петрович, выслушав рассказ Арсения.
Но Кирилл учился в Москве. О местных технических вузах он
сказал, сплошная халтура.
Никитич «разобрался» и, пожав руку Арсению, негромко сказал:
— Побольше бы таких боевых, как ты и Кирилл, и на улицах
был бы порядок…
Арсению было радостно, что Николай Петрович стал «нормаль-
ным», как говорили во дворе. Он ни от кого не прятался, не шмыгал
по двору только ночью, реже обнимался с платаном и не ходил в
холщовой рубахе и штанах на широкой помочи. Одевался вполне
прилично. А вот прежняя безобидность в глазах, какая бывает лишь
у святых, осталась. Арина снова притулилась к нему. Он поднял
потолок в её каморке, срыл земляной выступ внутри, куда постави-
ли небольшой столик с электроплиткой. Изготовил форточку. В от-
сутствие Арсения они уединялись. За это Арину осуждали, любо-
пытствовали, недоумевали:
— Неужто ещё одного от него хочет?
— Родить — пустяк. А вот как вырастить по нынешним вре-
менам?
Но что поделаешь, любовь зла.
Остаться безучастным к беде Коленьки Арсений не мог и со-
орудил ему улавливатели звука не электронные, а природные, взяв
за основу ушные раковины летучих мышей. Но прежде хорошо изу-
чил их строение и локационные свойства.
Скрывая ото всех суть своего занятия, что-то чертил, выкраи-
вал, клеил и примерял к голове. И когда Танечка увидала его с боль-
шими зелёными ушами, то закричала, как оглашенная и умчалась
домой, испугав до полусмерти свою маму.
— Там сатана!
Ну, а та, естественно, прибежала «разбираться». Однако, ника-
кого сатаны в подворотне не было. Арсений сидел и готовил уроки.
Через минуту доченька схлопотала от матери по шее. Зато Арсе-
ний во время Танечкиного крика убедился в действенности «Слу-
хачей» — звук был таким сильным, будто кричали ему в ухо, а не с
улицы.
Коленька надел на себя новинку и слышал нормальный голос
Арсения. Он так обрадовался этому, что тут же побежал к себе
слушать лекцию профессора Преображенской по живописному ис-
38
кусству. Тут уж настал черёд креститься самой Худосочной и пря-
таться за дверью, в то время, как Оксана Ивановна испуганно за-
дёрнула штору. А Нина Егоровна, увидев сидящее перед телевизо-
ром зелёноухое чудовище, попятилась за порог.
Это было первое серьёзное изобретение Арсения, и Николай
Петрович целую неделю пребывал в восторге:
— Всякое изобретение должно быть гуманным! Только на
пользу людям. Только на пользу!
А время летело сказочной тройкой. Но мелькали не верстовые
столбы, а годы. Годы! Суть невозвратная. Никем в мире по-насто-
ящему неоценённая. Спохватная. Ох, я уже старик-старуха! И ямка
на горке маячит.
Вот уже выпускниками стали, казалось, вчерашние первоклаш-
ки. Они возвращаются весёлой гурьбой, и узкий, щербатый пере-
улок вмиг преображается. Становится действительно, а не по на-
званию весёлым, радостным от обилия цветов, улыбок, смеха. Даже
старый, ничем невозмутимый платан сегодня ожил. И никому не
кажется странным, что его листья трепещут и сверкают бледной
изнанкой при полном безветрии. Он помнит, как они уходили ма-
лышами, а возвращаются взрослыми людьми. Он провожал их, он
и встречает.
Выпускников, как почётный эскорт сопровождает нарядная дет-
ская поросль со всего переулка. Этим детям предстоит дожидать-
ся своего праздника кому девять лет, а кому лишь годик-два. Но
праздник придёт. Обязательно придёт. Он так же неотвратим, как и
горе. Уж так устроена жизнь. Недаром её сравнивают с полосатой
зеброй. Полоса светлая, полоса тёмная. Это понимают все. И люди,
и, так называемая неодушевлённая природа. Куда мы высокомерно
записали весь растительный мир. Да вот и зря. Не напрасно сказал
один мудрый человек — без души трава — это сено, дерево без
души — дрова, а человек — это труп.
Возвращаются дети, и двор №7 среди всех самый представи-
тельный. Здесь и красавица-Светочка, и повеселевший Коленька, и
Серёжа, с улыбкой разлитой по всему широкому, беззаботному лицу.
Это потому, что он избрал свой путь давно и твёрдо. Первые лите-
ратурные опыты, которые, как он, так и другие восприняли, как та-
лант, принесли ему не только известность, но и маленькую славу.
Пока общегородского масштаба, но славу. Его душа распахнута
широко, хотя одной лишь створкой — только к хорошему, романти-
ческому, лирическому, светлому. Не только тёмного, но и серого он
чурается. Предназначение искусства он видит в воспевании красо-
ты, утренней свежести и алого заката. Пока он витает восторженно
в облаках, да вот опустится ли на землю? За это Николай Петрович
к нему не благоволит, а его стихотворную книжку «А я играю на
гармошке» называет фальшивой. Наверно, он прав. Но кто из нас
не заблуждается?
У Светочки путь тоже ясно обозначился. Она — фотомодель.
Кроме того, она прекрасно поёт. Её то и дело приглашают в город-
скую филармонию для исполнения русских народных песен. С её
глубоким, приятным голосом, добрым лицом и длинной русой косой
это очень подходит.
А рядом с нею Коля, прислушивающийся к чему-то тайному в
себе. А может потому, что от нынешнего веселья он отгорожен
глухою стеной? Не потому ли по его лицу пробегает зависть к сме-
ющимся братьям Мышкиным, по чьей вине он инвалид по слуху в
свои семнадцать лет?
Пока никто не знает о его пути, да и наметился ли он? На уро-
ках он отвечал только письменно, категорически отказавшись ухо-
дить в спецшколу. Так и закончил школу на «отлично». Со своими
обидчиками держится спокойно. Вот это спокойствие и тревожит
их больше всего. Они боятся мести и потому суют ему в руки при-
мирительную бутылку шампанского. Её он взял и тут же под шум и
крики восторга выстрелил пробкой в крону платана, а шипучим со-
держимым угостил великана, обойдя вокруг его ствола. И хотя обид-
чики смеялись вместе со всеми, но по его мимолётным взглядам
понимали, не будет мира в переулке Весёлом. А он определённо
знал — отомстит им по высшей мерке.
Худосочные тоже здесь. Всё такие же худые. То ли конститу-
ция у них такая, то ли от злобы. Они обнимают родителей, вышед-
ших из ворот навстречу. Но всё это показное. Всего лишь вчера, во
время очередной драки мать Худосочная закричала в лицо сыну:
— Ну почему ты такой жестокий?
40
— Потому, что ты не купила мне добрую книжку. Помнишь, когда
писатель к нам во двор завернул? Ту книжку Коленьке купили, а ты не
купила. А ведь я плакал, просил. Но ты мне рот чипсами заткнула.
— Прости меня, Костик. Но ты же был маленький.
— А Коленька? Да что об этом! Теперь я такой, какой есть. И
другим никогда не стану. Ты затоптала добрый росточек, но взрас-
тила сорняк, бурьян, дурман, нечисть, мусор, отбросы, — кричал
он в сильном подпитии, всё больше распаляясь и колотя себя по
коленкам. Только под «градусом» он становился логичным, разго-
ворчивым, образным. Ему бы, а не Сергею книжки писать.
— Ставь ещё бутылку, а то убью, — наступал он на мать со
сжатыми кулаками.
Однако, жизнь штука непредсказуемая… Стоп, стоп. Я опять
вперёд лошади, т.е. своего рассказа, забегаю. Всему свой час…
А сейчас они целуются, и, дай Бог, чтобы не в последний раз.
Были в той весёлой гурьбе ещё дети, но для нашего рассказа они
не очень важны, потому что бледны делами и обликом своим неин-
тересны. К сожалению, это наше большинство. И мы с вами тоже в
числе людей неприметных, ничем, кроме плохого не одарённых.
И тем не менее, назову ещё одного — сына Тамары Смирно-
вой (Аким, как помните, здесь не причём), хлипкого мальчика, но с
грозным именем Штангист. Это за то, что он с шестого класса
каждое лето работал в троллейбусном парке, а конкретнее — ре-
монтировал токосъёмные штанги. Он всегда держался поближе к
Арсению, так как боялся братьев Мышкиных.
Дети идут с последнего звонка. Чуть приотстав в разговорах,
за ними идут взрослые. И почти у каждого двора, весёлую процес-
сию, постепенно таящую, встречают те, кто не смог пойти на школь-
ную площадку. Среди таких и Николай Петрович. Правда, он нахо-
дится во дворе. Невдалеке от своего платана. По случаю праздни-
ка он причёсан. Одет в белую сорочку и кремовые брюки. Санда-
лии на ногах не застёгнуты. Как на зло сегодня ему плохо — боль
разрывает виски и затылок.
В его облике сквозь принаряженность сегодня особенно замет-
но увядание. И особенно — по лицу. Бледному, чуть живому, и с
глазами не яркими, как затухающий костёр.
Может потому, что его облик так не вяжется с весной и торже-
ством, дети не смотрят на него, обходят его сторонкой, сидящего
не на земле, с которой ему стало трудно подниматься, а на про-
стом, не струганном табурете, что тоже никак не вяжется с приро-
дой. Это, как стол посреди поля на пикнике. Как на барже труба от
океанского лайнера. Николай Петрович понимает это, и потому с
виноватой улыбкой смотрит на ликующую толпу, не обижаясь на её
жестокость.
Тревожный и сочувствующий взгляд Арсения он замечает ещё
издали. Может, лишь ему одному и улыбается? Его глаза затума-
нились слезами. Но сквозь сверкающую пелену он видит рядом с
Арсением Кирюшу. Да не юношу, а молодого красивого человека.
Что за путаница? Почему он с ними? Но тут же вспомнил, что он
обещал телеграммой всему двору быть именно сегодня дома, что
бы помочь ребятам Весёлого переулка хорошо сдать экзамены. И
вот слово сдержал, приехал.
— А вот мой Кирюша, — говорит счастливая Надежда Нико-
лаевна по поводу и без повода.
Празднично одетого сына-отрока с широкой лентой через пле-
чо и надписью на ней «До свидания, школа!» Николай Петрович
встретил дружеским рукопожатием. От Кирюшиных объятий не ук-
лонился.
— Уже можно поздравить? — спросил.
— Да. Перед вами специалист по организации производства в
стройиндустрии, — ответил Кирюша пространно, а мог бы короче
— специалист по менеджменту, и Николай Петрович понял бы.
А потом наступили будни. Кирюша помог всем выпускникам
Весёлого хорошо подготовиться и сдать экзамены, собирая их то в
одном, то в другом дворе. Тратил массу времени, сил, нервов на
тупиц, но сам ни за кого не решал. «Меня там не будет, — говорил.
— Так что потей сам». На радость учителям «Весёлые» сдали
экзамены лучше других переулков Старого города и даже улиц.
Кирюша, как и прежде тянулся к Арсению. Заметил его изобре-
тательские способности и восхищался простотой резака для яблок,
картофеля, моркови, слухачом для Коленьки, колпаком для кастрюль.
С этим изобретением вообще вышла грустно-забавная исто-
рия. Из-за того, что Роговы стали платить вдвое меньше, чем преж-
42
де, к ним внезапно нагрянула комиссия из какого-то надзора. Хоро-
шо, что не было мамы, иначе не миновать бы скандала. Тогда как
Арсений вёл себя достойно и объяснил принцип работы колпака так
просто и доходчиво, что два дяди и тётя перестали заглядывать
под плитку, за счётчик, тыкать щупы в розетки. Этого мама не
вынесла бы точно! Гости ушли, удивляясь гениальности мальчика.
Один из них так и сказал:
— Какой гениальный мальчишка.
Зато Худосочные ликовали.
— Комиссия зря не приходит! Их взяли на карандаш! Не пой-
мали сейчас, поймают потом. Ворюгам не место в нашем честном
дворе. И вообще в стране, — кричала Худосочная.
В то первое экзаменационное утро Николай Петрович ждал
Арсения с нетерпением. Пришёл под платан намного раньше обыч-
ного, посыпал жёлтым песочком квадрат земли и чертил на нём
что-то бездумно, так как все мысли были об Арсении. Экзамены
— веха в жизни. Он часто поглядывал на проём ворот, чутко при-
слушивался к голосам в проулке. Но постепенно работа увлекла
его, так как наметилось что-то необычное, интересное, и он за-
был обо всём на свете. А когда поднял голову, то увидел перед
собой улыбающегося Арсения. И поспешно, как провинившийся,
спросил:
— Как успехи?
— Нормально. По физике высший балл.
— Я не сомневался, — сказал Николай Петрович и тут же схва-
тился за голову. — Ох!
— А зачем же волновались? — спрашивает Арсений. Он зна-
ет, такие внезапные головные боли у Николая Петровича от силь-
ного нервного напряжения, и грустнеет. Всё-таки праздник! Нелов-
ко чувствует себя и Николай Петрович.
— Это от нашей беспокойной природы, — сказал он и обратил
свой взгляд на квадрат земли, испещрённый цифрами, которые сер-
пантином сбегали сверху вниз.
Арсений тоже склонился над ними и внимательно изучил урав-
нение, заканчивавшееся единицей с шестью нулями. А начиналось
оно невероятными цифрами, где присутствовала масса Земли, ско-
рость её движения в Космосе, температура в градусах по Цельсию
и ускорение. Рядом с этим квадратом на развёрнутой газете лежал
справочник по высшей математике.
— Один миллиард киловатт-часов! — выкрикнул Арсений. —
Как жаль, что это лишь фантазии, поскольку земной шарик в тур-
бину никогда не превратится. Скорее, ваш квантотрон, чем это, —
сказал Арсений.
— К сожалению, Арсений, и квантотрон — утопия. Энергия кван-
та очень мизерна, где постоянная Планка равна 6,62 х 10-27. —
Николай Петрович поднял справочник и свернул газету, под кото-
рой на песке тоже темнели цифры. Их было меньше, чем в первом
квадрате, а после знака равняется строем стояли нули с замыкаю-
щей единицей на конце. Николай Петрович вздохнул. — Надо ис-
кать что-то другое. Реальное, эффективное, безопасное. И ни в коем
случае не связанное с разрушением материи. Это — гибель. Я
думаю, ни одна инопланетная цивилизация от этого погибла. По-
гибнем и мы, если не найдём альтернативы нашим топливным стан-
циям, ГЭС, АЭС.
— Прогресс остановить нельзя, — сказал механически Арсе-
ний, всё ещё вглядываясь в цифры.
— Разреши не согласиться, — сказал Николай Петрович. —
Всё, что нужно для нормального существования человека, изобре-
тено и создано пять тысяч лет назад. Всё остальное лишнее. Алч-
ность и корысть правят людьми. Иначе не было бы столько лишних
и злых вещей. Проанализируй как-нибудь на досуге. — Был он за-
думчив. Экологические проблемы не покидали его.
Он занёс было руку, чтобы стереть написанное, но Арсений
остановил его.
— Не стирайте. Я хочу посидеть над ними, — сказал он.
— Посиди. — Николай Петрович снова вздохнул и продолжал
после паузы. — Есть у меня что-то ощутимое, туманное, как дуно-
вение. Оно во мне и в то же время разлито везде. По городам, по
улицам, по небу в виде облаков. В небе, пожалуй, больше всего, и
неуловимо, как солнечный зайчик. Хотя всё время в мозгу, но пой-
мать не могу. Хочу отрешиться, выбросить вон, но и тоже не могу.
Если б ты знал, какое это тяжёлое состояние. Пока не поздно, брось
изобретательство. Я на проколотый мячик похож. Форма есть, а
44
упругости никакой. — Николай Петрович говорил тоном беспре-
дельно усталого человека. — Хочу тебя спросить, ты не боишься
повторения моей судьбы? Ведь в России горе оригинальному уму.
— А где ему легко? В какой стране? Или Хафиса прочитать?
— сказал с усмешкой Арсений.
Николай Петрович замотал головой. Стихи арабского филосо-
фа он знал наизусть.
— А может мои? — продолжал Арсений упрямо. — Умру я в
дальней и чужой стране. Умру внезапно. Не хочу иначе. Отечество
позубоскалит обо мне. Один лишь лучший друг заплачет.
Николай Петрович уловил в голосе Арсения злобинку и ему
стало ещё тяжелее.
— Брось изобретательство, пока не поздно, — снова попросил
он. — Озарение, это — ангел. А его поймать невозможно. Озаре-
ние — мышеловка для простачков.
Арсений, казалось, не слышал его слов. Он попросил ещё раз
не стирать уравнение и пошёл к подворотне.
— Пойду, маму порадую.
— Её нет, — сказал ему в спину Николай Петрович. — Она
ушла… — Он не закончил фразу.
— С гренадёром? — спросил Арсений.
— С высоким мужчиной, — мягко сказал Николай Петрович.
Арсений постоял с минуту в раздумье. Он был огорчён, что не
может сообщить матери приятную новость и расстроен теперь уже
ясно ощутимым поворотом в своей судьбе, который наметился
месяц назад, а сегодня стал почти реальностью.
А суть дела была в следующем. С неделю назад мать верну-
лась из поездки не одна, а с высоким, громадным дядькой — чер-
новолосым, носатым. Арсений подумал, что он кавказец, но оказа-
лось нет, русский. Дмитрий Иванович. Рядом с ним Арина выгля-
дела девушкой. Стройной, изящной. В облегающей форме провод-
ницы она была очень привлекательна. Особенно в пилоточке на русой
головке. Вообще, в последнее время она очень похорошела, даже
помолодела, несмотря на свои сорок два. Никак не вязалось с нею
предсказание — бабий век — сорок лет. Но гораздо ближе было
другое — если бабе сорок пять, баба ягодка опять. Николай Пет-
рович испуганно следил за нею из-за платана.
Дмитрий Иванович спустился в каморку, оказавшуюся ему на-
столько тесной, что он боялся шевельнуться. Презрительная гри-
маса тронула его губы.
— Это мой сын, — сказала Арина. — А это дядя Митя, —
сказала она Арсению. Дмитрий Иванович что-то буркнул и очень
сильно пожал Арсению руку. Это было похоже на внезапное, веро-
ломное нападение. Арсений вспыхнул. Он подал руку, не ожидая
подвоха, и едва не вскрикнул от боли. Щадя мать, не сказал дер-
зость гостю. Его гримаса по отношению к их жилью и эта выходка
сразу оттолкнули Арсения от «дяди Мити». Он насупился. Смотрел
исподлобья. Гость это заметил и общался только с Ариной. Ушёл,
не взглянув на Арсения, не попрощавшись. Чёрная кошка, как вид-
но, сидела за углом и пробежала между ними без промедления, сде-
лав их отношения вполне определёнными в первую же минуту. А
поскольку Арсений не терпел притворства, то от этой ясности об-
легчённо вздохнул и улыбнулся.
Когда мать проводила гостя и вернулась, Арсений рассказал ей
все школьные новости. Лишь потом, перед сном, в темноте, она
рассказала кое-что о новом знакомом. Он — инженер, вдовец. Обес-
печенный. Имеет дом во Фрязино.
Арсений смотрел на белёсое пятно окошка и молчал. И хотя о
своих планах мать ничего не сказала, он почему-то ощутил себя
помехой…
Краешком глаза Арсений глянул на Николая Петровича и по-
плёлся нехотя домой. Пожалуй, впервые за все эти годы нехотя.
Какой бы убогой не была подворотня, её он любил и называл роди-
ной, вовсе не вкладывая в это слово чего-то пошло-патриотическо-
го, только сердечное.
Вернулся он под платан в своей обиходной одежде. Николай
Петрович спал, свесив на грудь седую голову. Арсений поставил с
другой стороны платана чайник со стаканом на носике и кастрюль-
ку под крышкой, а сам склонился над уравнением. Но после воспо-
минаний о «дяде Мите» никак не мог сосредоточиться и опустился
на землю, скрестив ноги по-турецки. Привалился спиной к платану.
Дрожь великана он уловил сразу же, потому что была она какая-то
судорожная, прерывистая. Не такая, как раньше. Мощная, гудящая.
46
Он поднял голову вверх и поразился обилию сухих, голых и полуго-
лых веток в его кроне.
Перевёл взгляд на сидящего Николая Петровича, тоже сильно
постаревшего. С плечами заострившимися и покатым горбом. Не-
выразимая жалость к этим двум живым существам вдруг нахлыну-
ла на Арсения. Они были с ним от рождения, выпестовали его, но,
как видно, скоро покинут его. Он попытался представить двор без
платана, без этого раскидистого зелёного шатра летом, без шумли-
вой кроны осенью, без клейких листочков весной и не смог. Ясно
было, что платан умирал. Так же медленно умирал человек, которо-
го он привык видеть не меняющимся, и вдруг обнаружил, что он уже
старик с морщинистой шеей и дряблой кожей на лице и на руках.
Какое-то неприятное чувство, похожее на озлобление окутало
сердце Арсения. Живите да живите. Так нет, надо сделать непри-
ятное человеку. Только так, как неприятность другим, понимал он
увядание и смерть в силу своего молодого эгоизма.
Ко времени окончания школы, т.е. к восемнадцати годам Арсе-
ний окреп физически и превратился из симпатичного мальчика в
красивого юношу.
Когда Николай Петрович проснулся от сильного своего всхра-
па, Арсений неожиданно для самого спросил его:
— Вы — мой отец?
Вопрос был настолько неожиданным, да ещё после сна, что
Николай Петрович часто-часто заморгал, стараясь не смотреть на
Арсения. Но Арсений уже овладел незнакомой ему раньше дерзкой
решимостью и склонился к Николаю Петровичу.
— Да? Нет? — проговорил он отчётливо. — Не бойтесь. И да,
и нет умрут во мне навеки. Итак…
— Да, — выдавил из себя Николай Петрович. — Прости, так
уж получилось.
— Отлично получилось, — засмеялся Арсений и раскинул пле-
чи, будто тысячетонную гору свалил с плеч. Он не безродный, пусть
и на материнской фамилии. У него есть отец!
Николай Петрович тоже оживился. Тревога ушла с его лица. И
заговорил он с каким-то странным одушевлением, будто противо-
речил кому-то:
— В последнее время я нахожусь в каком-то странном состоя-
нии. Я тебе не говорил. Какая-то мысль, как муха за двойным стек-
лом, бьётся в моём мозгу и не даёт мне покоя даже ночью. Не
заболеть бы. Так хорошо быть здоровым. Это самое великое сча-
стье из существующих, — сказал он, весело блестя глазами. —
Вот, вот! У! Опять. Ну что же ты не даёшься? — застонал он,
морща лоб и крепко зажмуривая глаза.
Муки открытия пока незнакомы Арсению. Он с иронией посмот-
рел на Николая Петровича и сказал поучающе:
— Эмоционально перенапрягаться очень опасно. У нас девоч-
ка от этого умерла в прошлом году. Хотела выйти из школы золотой
медалисткой. А способности были средние. Всё время волнова-
лась, чрезмерно трудилась. Но не пора ли нам устроить пикник на
обочине? — закончил весело Арсений и вынес из-за платана чай-
ник и кастрюльку, с которой артистически поднял крышку. А там!
Увидав пирожки, Николай Петрович даже за сердце схватился.
— Ах! Ну почему у меня страсть именно к ним? Это необъяс-
нимо. — Николай Петрович поднял руки вверх и сглотнул слюнки.
— А если было бы объяснимо, было бы скучно. Я, пожалуй,
тоже такой же, — сказал Арсений, смеясь. — Приятного аппетита.
После чая Арсений молча протянул Николаю Петровичу бе-
лую пластмассовую пластинку, которую вынул из-за спины. Своей
ножкой она была похожа на флажок, однако, Николай Петрович сра-
зу же узнал, что это такое и вскрикнул:
— Твой щиток! В материале! Внедрили! Поздравляю! Ах, как
это здорово! — Восклицания сыпались одно за другим вопреки про-
тестующим жестам Арсения. Он отрицательно мотал головой и дви-
гал указательным пальцем перед своим лицом. А Николай Петрович
тем временем складывал и раскладывал флажок, будто книжку.
— Поздравлять не с чем, — наконец сказал Арсений. — Он
кем-то украден и запущен в производство. Завтра хочу дознаться,
кто этот воришка.
Но дознаться ничего не удалось. В магазине, где шла бойкая
торговля щитками, сказали ему враждебно:
— А в чём, собственно, дело, милый? Или ты что-то к нам
имеешь? Товар мы получаем из Днепра (Днепропетровска). Туда
все вопросы.
48
— Просто, этот щиток изобрёл я, — сказал Арсений. Он даже
предположить не мог такого недружелюбия.
— А, ну тогда в Днепр одна дорога, — сказал Крутоплечий.
— Головою в Днепр, — уточнил другой, глядя остановившимся
взглядом прямо в глаза Арсению. Было что-то змеиное в этом не-
подвижном взгляде.
— Извините, — сказал Арсений, отходя от прилавка.
— Ничего. Заходи ещё.
— Но лучше не надо, — внёс поправку Змееглазый.
Знай Арсений народную мудрость, не ищи вора вдалеке, он все-
гда рядом, как очки на лбу, то обязательно бы заглянул во двор
магазина и увидел бы своего соседа Верченко, считавшего тугие
паки со щитками, которые грузчик подавал из глубины фургона дру-
гому грузчику. На каждом паке красовалась большая, цветная эти-
кетка — «Солнечный рыцарь». Полураскрытый щиток оберегал кро-
шечный зелёный росточек от палящего солнца.
— Всё. Стоп, — остановил Верченко грузчика и сказал появив-
шемуся Крутоплечему. — Восемь тысяч, как заказывали.
Крутоплечий отсчитал деньги и подал их Верченко.
— Сколько тысяч привезти завтра? — спросил Верченко, засо-
вывая во внутренний карман куртки толстую пачку денег.
— Сюда — пять, в тринадцатый — пять, в сорок пятый можно
и восемь.
— Хорошо. — Верченко вынул из кармана наугад голубую ку-
пюру и подал её Крутоплечему со словами:
— Это вашей дочурке на мороженое от дяди Стаси.
Крутоплечий взял купюру и улыбнулся.
Но ничего этого Арсений не увидел. Весело посвистывая, он
шагал домой.
— В Днепр? 3ачем головой в Днепр? — не понимал он ухмы-
лок здоровенных мужичков.
Горькая родина Книга первая ч. 1 Колыбель
© Copyright: Виктор Домбровский, 2010
Свидетельство о публикации №210100900600
Свидетельство о публикации №210100900600
Рецензии