Горькая родина книга первая ч. 2 Пути-дороги

Это сверхжаркое лето одной неделей пролетело для малышей
и только для выпускников школ тянулось мучительно долго, переби-
ваемое то слезами огорчения, то слезами радости. Они вступали на
самостоятельный путь и определялись, как только могли. Одни удач-
но и быстро, как Арсений, принятый в технический вуз без экзаме-
нов. Как Сергей, тоже без труда оказавшийся на филфаке универси-
тета, как личность известная, одарённая поэтическим талантом. Как
Танечка Худосочная, избравшая с детства профессию кулинара и
зачисленная по конкурсу аттестатов (сколько Кирюша в неё сил вло-
жил!) в поварскую группу. Как Штангист, сразу же после встречи
рассвета ушедший на работу в троллейбусное депо. Как Костик Ху-
досочный, обосновавшийся на диване с бутылкой пива в правой руке
и пошлым детективом с кровью и сексом в левой. Что ж, тоже путь.
Но к счастью для него, оказавшийся недолгим, благодаря Великому
вмешательству. Короче говоря, в один прекрасный день он исчез.
Двор притворно погоревал, а мать и отец искренне, как и подобает
родителям скорбеть о своём, хоть и непутёвом дитятке.
По-своему устроилась жизнь у Олечки Курагиной. Она предло-
жила себя в жёны Штангисту. Пришла к нему на работу, когда он
сидел на крыше троллейбуса и прилаживал хомут на штангу.
50
— Калина. (Вот как, он, оказывается, Калина!) Возьми меня в
жёны. Ведь я нравлюсь тебе, — сказала она.
Калина повёл бровью и отложил гаечный ключ. Сел на кромку
крыши, свесив ноги в дырявых кроссовках. К неожиданному пред-
ложению отнёсся спокойно, как настоящий работяга, которого чем-
либо удивить очень и очень трудно. Оно и понятно — всемирный
гегемон.
Олечка не только нравилась ему. Она была дамой его сердца,
т. е. он любил её несмотря на ту страшную историю, о которой все
молчали, а она сказала.
— Но ты знаешь, что меня в десять лет изнасиловали братья
Мышкины? Что меня испорченной зовут?
— Назвать можно кем угодно хоть кого, — сказал Толик-Калина.
— Что в заявлении в милицию я написала, что сама пожелала
изощрённого секса? — продолжала Олечка, и для себя, и для Кали-
ны ставя точки над і.
— Бумага всё терпит. Будь моей женой, — сказал Калина.
Это повергло её в смятение, лишило дара речи.
— Ты... это... серьёзно? — пролепетала она сквозь слёзы.
— Основательно, — сказал Калина.
— Я клянусь, никогда тебе не изменю, — сказала Олечка.
— Нормально, — подвёл черту Калина, как и подобает мужчи-
не. В рабочей среде не любят болтать и доверяют слову.
В конце июня они сыграли свадьбу по всем правилам невинно-
сти. На зло трём оболтусам с поцелуем под крики «горько». Мать
Штангиста Тамара приняла невестку, как давно желанную, что и
оказалось лучшим лекарством для её искалеченной души. (На этот
момент они живут в мире и согласии. Растят двух детей).
К осени лишь Коленька остался не пристроенный. Да и то, как
сказать. В газетах нет-нет, да и появлялись его статьи по живопис-
ному искусству. Поступать Коля никуда не поехал, а занялся делом
каким-то потайным. Даже проницательный Николай Петрович не
мог догадаться о цели его занятий и не понимал, зачем будущему
искусствоведу воинские упражнения с шестом вместо винтовки —
раз, два! Коли!
Слух у него окончательно пропал.
— Глухмень, наехал на пень! — Кричали ему вслед детки из
девятого двора, сидя на стене или провожая по проулку. Тайком от
всех он начал изучать сурдоязык.
Иногда два Николая оставались одни во всём дворе. Первый
— умирающий, второй — набирающийся боевой сноровки неизвес-
тно для чего. Николай Петрович восхищался его стремительными
выпадами вперёд с острым копьём в правой руке, стремительным
бегом с перепрыгиванием через песочницу и газон, запрыгивания-
ми на высокую развилку платана.
— Будто в гладиаторы себя готовит, — видя эти занятия, как-
то сказал Арсений. Тогда Николай Петрович с любопытством по-
смотрел на него и чуть было не внёс небольшую поправочку — в
мстители.
Своей неутомимой динамикой он отвлекал Николая Петровича
от позирования Лене-художнице, поменявшей свой профиль работы
с иллюстратора на портретиста. Этот промысел приносил хорошие
деньги, тогда как рисунки в книжках совсем обесценились. Иметь
свой портрет маслом входило в моду среди богатых.
Облик усыхающего Николая Петровича был привлекательным
для художницы. Колоритный своими угасающими чертами, и пото-
му Леночка работала с вдохновением, стараясь запечатлеть закат
человеческой жизни. В отличие от «Старости» Чиаурели на её пор-
трет можно было смотреть, не ужасаясь морщинам, физической
слабости, немощи. В нём горел дух и предчувствие радости от гря-
дущего.
Она работала то карандашом, то углём, то акварелью, то мас-
ляными красками. Из всей написанной коллекции она оставила для
себя один акварельный. Остальные уничтожила как неудачные.
Николай Петрович думал при этом — из неё получится мастер. Уж
больно строга она к своему творчеству.
Безголосый Певец набивался позировать отчаянно, скандаль-
но. —Почему ты снова и снова рисуешь этого сумасшедшего, а не
хочешь нарисовать нормального? — Кричал он то из окна второго
этажа, то стоя перед мольбертом.
Но Лена была непреклонна, а вот Батеньку она сама желала
написать. Не за красоту, нет. Было в её глазах что-то хищное, алч-
ное, порочное. Видимо, Батенька знала свою натуру, а потому резко
52
отказалась от позирования. Испуганно отказался и коммунистичес-
кий Лектор.
Проблемы, проблемы. Не всё было безоблачно и у Арсения.
После первого семестра он лишился стипендии и едва не был от-
числен из института. А вышло это так.
На лекции по математике доцент Петяев вместо знака плюс в
уравнении поставил знак минус. Писал механически, наверное, в
сотый раз, так как преподавал предмет уже двенадцать лет. Одна-
ко, довёл уравнение до положительного результата, что было нело-
гично. Арсений своим математическим складом ума заметил это
и мягко сказал:
— Как мне кажется, после ноль семь в шестой степени должен
стоять знак плюс.
И вот доцент Петяев вместо того, чтобы засмеяться и повер-
нуть оплошность в свою пользу, превратить её в умышленную для
проверки внимания студентов и даже похвалить первокурсника
Арсения Рогова за творческое отношение к лекции, поставить его в
пример всей группе, он вспыхнул и со злобой знак минус перепра-
вил на плюс, искрошив при этом мелок,
— Нате вам плюс! Довольны? Какая разница? — возмущался он.
Этот довод был явной нелепостью, на которую аудитория от-
реагировала лёгким шумом, но сказал о ней опять-таки Арсений:
— При знаке минус уравнение не состоится, — произнёс он
глухо, чего, наверно, не надо было говорить. Тыкать истиной в глаза
вряд ли прилично. Надо было как-то по-другому. Но таким уж был
Арсений, и он сделал то, что сделал без экивоков на дипломатич-
ность и получил от Андрея Степановича новые колкости:
— Ну да! Вы же у нас знаменитость, исключительность. Даже
без экзаменов к нам попали. Где уж нам, не вундеркиндам.
Доцент нервно вышагивал по кафедре. Всё недовольство сво-
ей судьбой он выместил на безвинном мальчишке, подвернувшем-
ся, как говорят, под горячую руку. Арсений в недоумении и расте-
рянности поглядывал на него, изредка поднимая взгляд от конспек-
та. Чувствовал на себе взгляды сокурсников слышал шёпот:
— Вот расходился, как холодный самовар. Ничего, до завтра
остынет.
Но Андрей Степанович не остыл. Через час Арсения вызвали
к проректору.
— Для вас и чувства такта не существует, — продолжал воз-
мущаться Андрей Степанович. — Вы даже по имени и отчеству
меня не назвали.
— Извините меня. Но ребята записали...
— Это не ошибка, а простая описка. Я умнее всех вас вместе
взятых, — закричал истерично доцент.
Этот случай — глупый, нелепый очень огорчил Арсения. Вый-
дя из проректорской, он на курс не вернулся. Получил пальто в раз-
девалке и вышел на улицу, где сыпал мелкий снежок, припорошив
дорожки в парке и газоны белым бисером, о чём так давно тоско-
вал Арсений. Покой и гармония царили в природе. Воздух был про-
хладен и свеж, отчего дышалось легко, полной грудью.
В подворотню идти не хотелось, и он долго бродил над чёрной
водой Салгира, а потом, едва ли не до сумерек стоял под могучим
и грустным платаном.
И оттого, что грусть великана была великой, а его неприятнос-
ти мелкими, преходящими, он успокоился. Проведая прихворнув-
шего Николая Петровича, рассказал ему об инциденте и, как и ожи-
дал, поскольку сам жил такими же ощущениями, Николай Петро-
вич воскликнул:
— Как я его жалею! Наверняка, он был творческим челове-
ком, но в какой-то момент предал свою мечту и теперь понимает,
что «жизнь уходит сквозь пальцы жёлтой горстью песка», — про-
цетировал он беспокойного поэта. — А потому и злится. Ты изви-
нись перед ним. Не ради себя. Ты — молод. Всё утрясётся. Он
переполнен горечью до краёв, и она захлестнёт его насмерть. (Напе-
рёд скажу, он не ошибся).
Николай Петрович постепенно поправлялся, благодаря общей
соседской опеке. В тёплую погоду стал выходить во двор, подолгу
стоял, обнимая платан. Но, как видно, верный друг сам нуждался в
заботе. Даже в тихую погоду с платана сыпались сухие ветки. Они
как бы говорили, чего ты ждёшь от меня? Или не видишь, в каком
я состоянии? От платана Николай Петрович возвращался усталым
физически, с опустошённой душой. Силой заряжают здоровые. Боль-
ные энергию забирают.
54
Но жизнь и чёрный космический хлад не остановит, а тем бо-
лее чьё-то умирание.
Всё чаще капель падала с крыш. Всё сильнее пригревало сол-
нышко. Всё громче звенели детские голоса во дворах. Приближа-
лась весна. Марток на юге совсем не тот, что в Сибири, где про
него говорят — марток, надевай десять порток. Тамошний март —
цветущее продолжение зимы, а в Крыму — время начала полевых
работ, обрезки виноградных лоз и большой человеческой радости
— выжили, выжили, выжили!
Весна, весна! Время, когда самый отрешённый от всего мира,
вдруг распахивает глаза и глядит недоумённо на блистающий мир и
слушает своё сердце, отчего-то вдруг колотящееся весело и сильно.
Не обошло это состояние и Арсения. Он влюбился в свою со-
курсницу Виагру Козлову, тонконогенькую, бледнолицую девчушку
со старушечьим пучком волос под круглым затылком, всегда оде-
тую более, чем скромно по меркам этого престижного института.
Вдруг увидел в ней красавицу, а душу увидел непорочную. И так
обрадовался своему открытию, что сразу же пригласил Виагру по-
бродить в воскресенье по городу и долго не мог побороть смуще-
ние, так как впервые прогуливался с девушкой, смело державшей
его под руку. Но ещё больше он смутился, когда услыхал громкий
голос с грузинским акцентом:
— Геноцвале! Геноцвале! Зачем мимо проходишь? 3ачем оби-
жаешь хорошего человека? Подойди и покажи этим добрым лю-
дям, что я не обманщик. А моя техника — честнее не бывает.
Возьми эти гирьки, как ты осенью их брал, а стрелочка покажет
твою энергетику.
И Арсений взял. А стрелочка указала 135 единиц. Грузин ликовал.
— Вот видите, вот видите. А я что говорю? 3десь всё по сове-
сти. Грузин может обмануть только самого себя.
— А ну-ка я, — сказал мужик с голой волосатой грудью и так
сжал бронзовые гирьки, что из них чуть вода не закапала. А вот
стрелка не шелохнулась. Пришлось её возвращать на порядок на-
зад. Она едва доползла до числа 45.
— Враньё! — бросил великан. — Или я, или этот заморыш!
Грузин подмигнул Арсению. Уж он-то знал, что сила духовная
и сила физическая — сугубо разные вещи.
Виагра была не умна, но и не глупа. Финансировал её учёбу
какой-то благотворительный фонд. Экономна и практична.
— Нет, не это пирожное, а вот это. Оно дешевле на целых де-
сять копеек, но гораздо вкуснее.
— Зачем нам в партер? Такие сумасшедшие деньги! Балкон
или галёрка. Оттуда видно и слышно артистов намного лучше, чем
внизу.
— Нет, пойдём пешком. Из-за трёх остановок не будем тра-
титься.
К деньгам Арсений тоже относился уважительно, однако, ме-
лочным не был. От экономности Виагры веяло скаредностью. И,
тем не менее, воскресенье они провели хорошо. Сидели тесно в
тени галёрки, куда спрятались от людских глаз ещё две пары. Одна
из них даже любовью занималась в дальнем углу. На душе у Арсе-
ния было весело. На доцента Петяева он не обижался нисколько.
На какой-то студенческой вечеринке они даже чокнулись рюмка-
ми. Курс он заканчивал совсем неплохо. Одно омрачало слегка го-
ризонт — несоразмерная загруженность программы второстепен-
ными предметами «для общего развития», тогда как это дело са-
мого студента. Хочешь стать культурным человеком, будешь «раз-
виваться» и без программы, добровольно.
Попробовал он перейти на факультатив по второстепенным пред-
метам, но не получилось. Не разрешили. А ему хотелось, как мож-
но больше часов посвятить математике, конструированию, т. е.
тому, к чему тянулись и мозг и душа.
Он тогда ещё не знал, что все великие люди стали великими
благодаря этому ценнейшему симбиозу. Впрочем, не знали и пре-
подаватели, иначе пошли бы навстречу любознательному парню,
хотя бы в виде исключения. Тем более, что видели его придумки не
только в макетах, рисунках, держали в руках готовые, пусть не очень
мудрящие, но такие полезные в быту и хозяйстве — щитки, резаки,
стерилизаторы для бутылок, колпаки для кастрюль и чайников,
сберегавшие до 50 % энергии.
Все эти разработки могли бы принадлежать институту, не будь
он высокомерным, да и помощь молодому изобретателю была бы
реальной, материальной, в чём он очень нуждался. Но институт
был с претензией на элитарность. Казённым, холодным и равно-
56
душным к чужим судьбам. Не делал и полшага в сторону реальной
жизни. Мог бы юридически защитить разработки Арсения.
Впрочем, он был нисколько не хуже других, выросших, как гри-
бы после дождя, по всему Крыму, в ущерб образованию среднему
специальному, необходимому. Создавалось впечатление, что люди
с таким, в сущности, рабочим образованием здесь не нужны, тогда
как Запад их отрывал с руками.
Зато эти разработки по достоинству оценил сокурсник Арсения
Фаддей Скарабеев, по негласной кличке Жук-скарабей, или ещё
острее — Жук навозный. Это был парень двадцати трёх лет, уже
отслуживший армию, человек умный, хваткий, наглый и грубый.
Сильный в математике.
Оценил на импровизированной выставке, которую устроил Ар-
сений, где  говорил, волнуясь:
— Все мои придумки — это товары широкого потребления,
презрительно именуемые ширпотребом. Но они нужны каждому.
На них созданы целые экономики. Они не дороги, но это те пятаки,
которые делают церковные купола золотыми. Как этого не пони-
мать? — Арсений разволновался.
— Не сотрясай воздух. Я это понял раньше тебя, — сказал
Фаддей и оттолкнул прочь пятнистолицего паренька со словами:
— Это не для прыщавых.
— Если у тебя есть ещё придумки, приноси, — сказал он Арсе-
нию, что тот и сделал. Принёс три или четыре разработки через
неделю, увидев которые в эскизах, Фаддей весь напрягся и прогу-
дел глухим голосом:
— Глубоко в ж... я видел этот институт. Свобода предпринима-
тельства. Надо ценить момент. А диплом я куплю в любой мо-
мент. А вот за эту «Бородавочку» хозяйки тебя в задницу зацелу-
ют. — Это он говорил о ноже с овальным острым выступом для
удаления картофельных глазков при чистке. — Это — гениально!
Фаддей хлопнул Арсения по плечу. Назавтра он демонстратив-
но оставил Институт и развернул своё дело. Перво-наперво он вы-
курил отца из гаража с его вибратором для изготовления кирпичей
и поместил туда два обрабатывающих станка, купленных в рас-
срочку, а для того, чтобы иметь «стартовый капиталл» сдал на год
полдома «крутым» с оплатой сразу. Дело со скрипом пошло, но лишь
через год Фаддей понял, что встал на ноги.
Не получив официального разрешения на факультативы, Ар-
сений начал пропускать занятия самовольно, просиживать неин-
тересные лекции в библиотеке. Ну и, конечно, был там замечен.
А потом вызван на беседу к проректору. Но всё закончилось ми-
ром. Проректор был умным человеком. Прежде, чем вызвать его,
он просмотрел журнал успеваемости и посещаемости. Посещае-
мость хромала, была выборочной. А вот успеваемость была впол-
не приличной, хоть и не отличной. Между прилежной ограниченно-
стью и оригинальным умницей проректор выбрал умницу, однако,
хоть и дал послабление, но конспекты решил проверять сам. Уда-
рили по рукам.
Но радость Арсения была преждевременной. Он забыл, что
свита делает короля. Они, свитские и вздыбили вопрос — или-или!
Или тут, или там, т. е. за воротами, иначе инструкция не позволяет.
Арсений понял, что над ним занесён обух, тогда как у него в руках
только плеть. Условия для борьбы явно неравные. Проигрышные
для него. И он принял условия мирного сосуществования. (Парень
начинал постигать условия компромиссов). За этот мудрый шаг
Николай Петрович его похвалил, но предчувствуя осложнение от-
ношений в институте, нацелил Арсения на самообразование.
— Большие учёные, изобретатели сильны не дипломами — их
всегда хоть пруд пруди, тем более в наше продажное время, а са-
мообразованием. Они сами образовывают себя, как в смысле про-
фессиональном, так и в смысле культурном. Знания — это река,
плыть по которой надо против течения. Если на минуту опустил
вёсла, тебя тут же сносит назад. В пройденное, в рутину. Даже если
тебе удастся закончить институт, помни об этом и совершенствуй-
ся всю жизнь.
Арсений слушал, катая карандаш по листу бумаги. Уже пожел-
тевшему, обветшалому.
В заключение этой мини-лекции, за которую Арсений был ему
очень благодарен, и в то же время проклял впоследствии, Николай
Петрович отвалил ему от своей пенсии (вдруг, ни с того, ни с сего
прибавленной) аж целый стольник. (Ничого собі!) Арсений начал
58
упираться, не брать, но Николай Петрович прикрикнул на него, хоть
и шутливо:
— Бери. Это отцовский приказ.
Ах, как он боялся произносить слово отцовский, ожидая усмеш-
ки. Ах, как боялся! Не высказать даже. Потому что знал, сын обя-
зательно начнёт отказываться по своей деликатности. И вот ска-
зал. Сказал как отец. Строго обязующе. И сын подчинился ему не
в силу обстоятельств, а по душе.
А обстоятельства финансовые были у Арсения печальней не-
куда. Мама, мамочка совсем забыла про него, оставив любимого
сыночка без копейки чуть ли ни на всю зиму.
И вдруг она объявилась в середине апреля цветущая, округ-
лившаяся какая-то, довольная собой, своим Дмитрием и прекрас-
ным солнечным днём. (Работу проводницы она давно оставила. Об
этом Арсений узнал, побывав месяц назад при отправлении мос-
ковского.) Было воскресенье. Арсений сидел за конспектами и учеб-
никами. Надвигались зачёты. И тут появилась она, сияя широкой,
радостной улыбкой. В подворотню не спустилась, как-то странно
передёрнув губами.
— Выйди, — сказала.
На воздухе обняла и расцеловала Арсения. «Дядя Митя» сто-
ял в створе ворот, этим как бы говоря Арине, чтобы не задержи-
валась. И мать подчинилась безоговорочно. Ещё не успел Арсе-
ний вытереть заслюнявленную шею, как она уже говорила что-то
резкое, заготовленное заранее, похожее на заявление, из которого
Арсений понял, что она покидает его, «что ей тоже хочется счас-
тья, как и другим» (?) «Что ему не десять-двенадцать лет, а, сла-
ва богу, скоро девятнадцать, что он уже студент, а это её труд по
воспитанию».
Она, наверняка, понимала, что поступает непорядочно по отно-
шению к сыну, только-только становившемуся на ноги, младенцу во
взрослой жизни, брошенному в её жестокий поток без поддержки и
помощи, но утешала себя тем, что «много настрадалась в жизни»,
и не смотрела ему в глаза.
— Ты не думай, мы (!) тебя не бросим на произвол судьбы.
Вот тебе пятьсот российских. Мы пришлём ещё. Ты уже большой.
Ты на меня не обижаешься? А Митя — порядочный. Он поможет
тебе. Правда, Митя? А вообще-то ты не шали, чтобы тебе стипен-
дию платили. Не ссорься с профессорами. Ведь они люди учёные,
а ты кто? Мошка. Студентик-недоучка, — говорила мать, то и дело
поглядывая на Митю.
От гордой, весёлой, неунывающей, даже отчаянной Арины (чего
стоила связь с Николаем Петровичем!) ничего не осталось. Она
была холёная, хорошо одетая, но с душой согбенной. Это все во
дворе отметили. Подошла и поздоровалась с нею только мягкосер-
дечная Светочка. Но Арина, занятая собой, ей не ответила.
Мать обняла Арсения и ушла поспешно вслед за мужем. Ми-
новала платан, оглянулась и крикнула со слезами в голосе: — Будь
умницей.
У Арсения задрожали губы, на глаза навернулись слёзы. Поз-
же, в подворотне он даст им волю. А теперь высушил испугом и
растерянностью. Глядя мамочке вслед, почему-то был уверен, что
она уходит из его жизни навсегда.
— Я бы так не поступила, — сказала Светочка.
— Не осуждай её. Она заслужила счастья, — отозвался ис-
кренне Арсений.
— С этим тупым гренадёром? Ему нужна кобылица, но не жена.
Ну, ладно, ладно, дай бог, чтобы я ошиблась.
Из-за платана, цепляясь за него руками, высунулся Николай
Петрович и с болью смотрел на Арсения.
А назавтра случилась беда, которая отодвинула на задний план
все невзгоды Арсения, и перевернула всю его жизнь. В этот день
он лишился опоры. Опоры неприметной, неощутимой, но такой на-
дёжной.
В полдень 16 апреля 2000 года умер Николай Петрович. Умер
внезапно, но сначала напугал всех дворовских диким криком, со-
рвавшись со своего стула под платаном и подпрыгнув молодым
козликом чуть ли ни на метр.
— Эврика! — кричал он, как и Архимед, выскочивший из ван-
ны в момент озарения. — Эврика! — кричал не своим голосом
Николай Петрович, бегая по двору и обнимая платан. — Нашел!
Нашел! Нашёл! Я всегда говорил, Бог управит! И он управил. Спа-
сибо тебе, Господи! Ты спас человечество от погибели. Велика твоя
сила, Господи, и благодать безгранична. — Голос Николая Петро-
60
вича торжественно гремел над округой, слышен был в соседних
дворах. Он смеялся, кружился, как ребёнок, плясал навстречу по-
чтальонше, которая, обхватив свою тощую сумку, пятилась за во-
рота и, в конце концов, побежала прочь.
В конце этой радостной тирады восхвалений и восторга голос у
Николая Петровича внезапно сник, стал почти не слышен. Он схва-
тился за голову и, шаркая ногами, едва доплёлся до своей каморки.
Видимо, это был удар. Но Николай Петрович напряг все свои ду-
ховные и физические силы и сел к столу. Придвинул поближе заго-
товленный давным-давно чистый лист бумаги и начал что-то то-
ропливо чертить жирным карандашом.
Он успел нарисовать лишь несколько линий и каких-то три стой-
ки с кружочками внизу, под волнистой линией, как новый удар вы-
бил из его рук карандаш и бросил наземь. Его лицо стало кумачо-
вым. Он еле дышал. Однако, и в таком ужасном состоянии продол-
жал бороться за своё детище. Из последних сил дотянулся до ка-
рандаша и, не заметив, что перекрутил лист, начал что-то торопли-
во писать. Но чёткими получились только два слова. Далее потяну-
лись неразборчивые каракули.
В институт со страшной вестью примчался Коленька. Как и
всякий тугоухий человек он не контролировал силы своего голоса и
заорал на всю аудиторию, ворвавшись туда подобно тайфуну:
— Арсений! «Сдвиг по фазе» умер!
Не разбирая дороги, топча чьи-то ноги и перепрыгивая через
столы, Арсений бросился к выходу. Он бежал по улице, оставив да-
леко позади запыхавшегося и плевавшегося вязкой слюной Коленьку.
Вопреки трагическому сообщению Николай Петрович был ещё
жив. Когда Арсений влетел в каморку, он скосил кровавые глаза
на него и дёрнул синими губами. В его левой руке белел смятый
листок бумаги. Он едва приметно двигал этой рукой, видимо, для
того, чтобы обратить на него внимание. Но Арсений этого знака
не понял. Он обрадовался, что Николай Петрович жив и бросился
к Верченко, у которых лишь одних во дворе была эта роскошь —
телефон. Бросился звонить в «скорую».
Хозяин открыл дверь сначала на цепочку, а уж потом полностью.
— Мне позвонить в «скорую». Николаю Петровичу плохо, —
выпалил Арсений.
— Сними обувь и не кричи, а то разволнуешь собаку, — пре-
дупредил Станислав Ануфриевич, направляясь в дальнюю комнату
в махровом барском халате и шёлковых тапочках.
Арсений следовал за ним, рыская глазами в поисках аппарата
среди бесчисленного количества предметов, отражавшихся в зер-
калах и полировке. Они были везде — с боков, на тумбочках и эта-
жерках, на потолке.
— Да вот же он. — Хозяин нетерпеливо указал на телефон и
повёл собаку назад, которая пришла следом за Арсением, чтобы
уберечь своего патрона от беды.
— Удар... Вот адрес, — крикнул Арсений в трубку и бросился
назад. Станислав Ануфриевич едва успел схватить за ошейник зве-
роподобного цербера.
Но помочь Николаю Петровичу не смог бы и сам Бог. Он ле-
жал сбоку от стола бездыханным. Он умер минуту назад, успев,
однако, прошептать непослушными губами:
— Прими меня, Господи!
На его лице не было и тени страдания. Пунцовое кровоизлия-
ние постепенно превращалось в черноту. Её во дворе все испуга-
лись, и никто не хотел обряжать покойника. Пришлось приглашать
«штатных» обряжальщиц-старушек, дежуривших в ожидании зара-
ботка возле морга.
Хоронили Николая Петровича назавтра во второй половине дня.
В невозвратный путь провожали его четверо со двора — Смирно-
вы, Андреевы, Батенька, Леночка-художница, Арсений и Никитич.
По душе, а не по службе.
После отпевания закопали Николая Петровича на задворках
безгранично-огромного погребального комплекса. В том месте,
где хоронят бездомных и нищих в мешковине, чтобы убогими, про-
валившимися могилами не портили красно и беломраморного ве-
ликолепия.
Поминки получились добрыми, душевными. Принесено было
много еды. Пусть и немудрящей, простой. Стояли бутылки с вод-
кой. Поминки — горькое застолье. Здесь не место сладким винам
и наливкам.
62
Пока накрывали на столы, вынесенные прямо во двор, Арсений
сидел в осиротевшей каморке Николая Петровича и вспоминал его
последние минуты на этом свете. Почему-то вспомнилась его ле-
вая рука со скомканным листом бумаги и как-будто прозвучавший
шёпот — чертёж. Наклонись он тогда поближе к его остывающим
губам, то услышал бы это слово более отчетливо. Зато сейчас он
был уверен, что шёпот не почудился ему, он был в реальности.
Арсений поискал глазами измятый листок вокруг, но не нашёл
его. Ему уже рассказал безголосый Певец, как кричал Николай
Петрович слово «Нашёл!», как прыгал, как напугал до полусмерти
почтальонку, как схватился за голову и скривился от боли. Чертёж!
Не из-за пустяка же он свою жизнь отдал. Арсений встал, поискал
настойчивее. Но чертежа нигде не было. В эту минуту размыш-
лений и поисков его позвали к столу.
В этот день Арсений впервые отведал водки. Для того, чтобы
свалить его замертво, хватило и два по сто. Никитич и Аким Смир-
нов, улыбнувшийся снисходительно, отвели его в каморку Николая
Петровича и уложили на кровать.
Утром голова у Арсения гудела медным котлом, и он не всё
понял из слов решительной, грубой женщины, с трудом растолкав-
шей его чуть свет. Рядом с нею стоял какой-то  мужик и хищно
оглядывал стеллажи с книгами.
— Ты представляешь, на сколько рэ это тянет? — говорил он,
пока женщина отдыхала от расталкивания Арсения. — На тысячи.
Раритеты технические нынче в большой цене. От компьютеров
технари повернулись к здравому смыслу. А он у Плутарха, Аристо-
теля, Конфуция, Рериха. Ему ни одной книжки, — пригрозил мужик
женщине. — Убью, если отдашь хоть одну. Может холодной водой
его окатить?
Женщина принялась вновь трясти Арсения. Наконец, он сел.
Едва сдержал рвоту и услыхал будто из-за стены:
— Я — жена Николая Петровича. Пришла за имуществом,
принадлежащим мне по праву. Прежде всего, вот этот резной сто-
лик, этот полированный стеллаж и книги. Остальное можешь за-
бирать себе.
— Книги я не отдам. Он завещал их мне как сыну.
— Покажи завещание, — потребовала женщина.
— Это было на словах.
— Слово к делу не пришьёшь, — резюмировала женщина. — А
у меня отметка в паспорте. Иди за машиной, — приказала она му-
жику, и тот, проходя мимо Арсения, прошипел с издёвкой:
— Вот это сынок. Что и папаша.
Тут уж Арсений не выдержал. Вскочил и врезал мужику по ле-
вой скуле, отчего тот пошатнулся и, зацепившись ногами о поро-
жек, вывалился наружу. Сам Арсений рухнул снова на лежанку.
Женщина вроде даже обрадовалась такому повороту событий и
сказала появившемуся Верченко:
— Вызовите милицию. А в институт мы сами напишем. — Её
голос гудел угрожающе.
— Не надо милицию. Забирайте всё, — сказал Арсений и, под-
няв какой-то измятый листок бумаги, приложил его ко рту вместо
платка или салфетки и вышел из каморки. За углом его вырвало, и
он дал зарок впредь никогда не брать в рот эту гадость — водку.
Видя его страдания, Аким двинулся к нему со спасительной
рюмкой, однако Тамара догнала его и в одну секунду превратив-
шись из спокойной женщины в разъярённую тигрицу, выбила из его
рук полную рюмку и под звон стекла заорала на весь двор:
— Я тебе поднесу. Руку поломаю, только сунься.
— Вот дура. Это же первое средство при похмелке.
— Это первое средство тебя алкоголиком сделало, — кричала
Тамара.
— А кто подносил? То-то же. Сгинь, лукавая.
Эту сцену, высунувшись из своих окон, наблюдали Певец и
Лектор.
— Почему он молчит, когда она кричит? — недоумевал Певец,
обращаясь к коту. Но ответил Лектор:
— Потому, что он — умный, а она — дура.
Надо сказать, что терпение Акима интриговало и Никитича.
Как-то, сидя вдвоём, он сказал:
— Крепкий ты, однако.
— Да всё жду, когда же злоба у неё иссякнет. А её всё больше
и больше. Если б не было великим грехом, давно бы в петлю залез.
А уйти... Куда? К кому? Посмотрю вокруг, все они одинаковые.
64
Минут через тридцать, заметно осевший под грузом, неболь-
шой бортовичок выехал со двора, а в подворотню, в ноги к Арсе-
нию упал старинный кожаный портфель, набитый бумагами с опуп-
ком. Часть бумаг рассыпалась. Арсений взял один листок, испи-
санный мелким, но разборчивым и красивым почерком и прочитал:
«Жизнь коротка, как детская распашонка. Эта любимая пого-
ворка моего отца всегда казалась мне смешной, и только сейчас,
когда мне около пятидесяти, она приобрела глубокий, истинный
смысл. Действительно, не успеешь забыть короткую распашонку,
как предстоит облачаться в длинный саван, символизирующий бес-
конечность, всевременье. И появятся на могильном столбике две
даты, между которыми или пустота в виде тире, или ЖИЗНЬ, напол-
ненная добрыми делами, мыслями, свершениями, от которых не-
сказанно радостно душе, парящей среди оставшихся жить. Велик
ты, Господи, в доброте своей, зачастую нами незаслуженной.»
Для философствования его гудящая голова не была готова, и
он, свернувшись калачиком под тонким одеяльцем, проспал до ве-
чера. А когда проснулся, вспомнил о чертеже и пошёл в каморку
Николая Петровича. Но там уже хозяйничали Верченко.
— Это помещение теперь наше. Мы его купили. — Они встали
плечом к плечу, защищая свою собственность. Огромный пёс ры-
чал за их спинами.
— Чертёж, — сказал Арсений. — Здесь остался чертёж.
— Ничего не видели. Спрашивайте у них, — резко отозвалась
Оксана Ивановна, осмелев оттого, что Арсений пришёл не со скан-
далом.
Арсений вернулся к себе. Зажигать свет не стал и снова улёгся
в постель, погоревав, что чертёж пропал. Он смирился с потерей и
заснул, не зная, что чертежи, как и рукописи не гибнут. Провидение
сохраняет их.
Утром он поднял с пола измятый, истоптанный листок, чтобы
выбросить его в мусорное ведро, но зачем-то развернул его и уви-
дел корявый чертёж в виде нескольких линий и четырёх стоек с
небольшими кружками наверху. В каждом кружке виднелся чёткий
крестик. Арсений сразу назвал их микрофончиками. А внизу были
написаны три слова — только так спасётся...
— Мир, — уверенно сказал Арсений.
Видимо, радость открытия управляла Николаем Петровичем в
ту трагическую минуту больше, чем рационализм. Но закончить
своего обращения к потомкам, напутствия к изобретению он не успел
— карандаш не слушался омертвевших рук. Далее пошли одни ка-
ракули, а потом и они оборвались. Арсений написал под чертежом
дату 16 апреля 2000 года, Крым, Старый город. Разгладил листок и
придавил его каким-то толстым, тяжёлым учебником.
Арсений появился в институте на четвёртый день и ещё далеко
до ворот знал от «друга»-наушника, что его ждут большие неприят-
ности. Вплоть до исключения из института. Особенно за мордобой.
С этого и началось разбирательство.
— Он оскорбил меня, за что и получил, — сказал Арсений. —
И так будет с каждым, — добавил он мрачно.
— Ты отсутствовал три дня без разрешения, — сказала высо-
кая, длиннорукая староста группы.
— Я хоронил отца. На это положено по закону три дня, — ска-
зал спокойно Арсений. Он всё ещё надеялся уладить дело по-хоро-
шему и не видел в своём проступке ничего серьёзного. Приведись
любому, вспомнит ли о бумажке?
Таинственный чертёж Николая Петровича Билибина.
66
— Какого там отца? — вскрикнула староста. — Этого, как го-
ворят, со сдви... — Она осеклась, так как Арсений двинулся к ней
со сжатыми кулаками.
— Ну, ты. . . прислужница! Знай меру. Он — мой отец, — вык-
рикнул Арсений, бледнея.
— Что ты врёшь? — пронзительно врезалась Виагра. — Ты же
сам говорил, что у тебя нет отца.
От вероломного наскока Арсений сжался в комок. Его будто ле-
дяной водой окатили. Вот уж воистину верно. Не бойся врага. Он
может всего лишь убить тебя. Бойся друга. Он может тебя предать.
Арсений не только вспомнил эти слова. Они огненно высвети-
лись в его сознании.
И всё-таки он совладал с собой и произнёс, отделяя одно слово
от другого заметной паузой:
— Не было в семье. Но был отдельно, рядом. Вот он-то и умер.
— А где заявление об этом? — пытала староста. И Арсений
подумал, из неё в своё время вышел бы отличный инквизитор. —
Легче кулаки в ход пустить.
На лицах сокурсников Арсений не видел и тени сочувствия и
понял, что переубедить предубеждённых не в его силах. Что приго-
вор ему вынесен заранее. И он не ошибался. Такие целеустремлён-
ные разборки спонтанными не бывают. Они тщательно готовятся.
Вчера, когда пришла на него «телега», проректор собрал старо-
стат группы и указал на листок, исписанный на три четверти:
— Вот почитайте. Мордобой устроил наш вундеркинд по пьян-
ке. Что будем делать? Решайте. Вы — самоуправление, — сказал
он и вышел.
На этот раз он не сказал своего веского слова в защиту Арсения.
Предпочёл беспокойной оригинальности спокойную ординарность.
Ещё дома Арсений подумал, что отсутствие без разрешения
ему даром не пройдёт и заготовил прошение о временном оставле-
нии института, не указав причины. Теперь причина была налицо.
Арсений сел к столу и дописал четыре слова — по морально-нрав-
ственной причине.
С этими людьми, ещё вчера вроде бы друзьями, он не мог ос-
таваться ни одной минуты. Он хлопнул по листку ладонью и вы-
шел. Лодка счастья опрокинулась.
Последние слова в прошении очень не понравились ни прорек-
тору, ни ректору, и на свет появилось Заявление от студента Рогова,
написанное рукой Арсения. Не верите? Сравните почерк на Проше-
нии и Заявлении.
Нашли разницу? Нет? Вот так-то вот. Дело мастера боится. Вы
оглоблей по ногам не получали? Даст Бог, получите, как Арсений,
который едва дотащился до дому и упал на землю под платаном,
где совсем недавно сидел Николай Петрович.
Во дворе воинствовал Коленька, совершенствуя приёмы рукопаш-
ного боя. Он упорно готовился к какому-то большому делу, где нужна
сила и сноровка. Но вдруг он преобразился. Из-за угла дома вышел
согбенный старец и пошкандыбал по двору, подволакивая правую ногу
и кособочась. «Актёрские этюды», — отрешённо подумал Арсений.
Переваливаясь, будто раскормленная утка, во двор вплыла
Алевтина Серова из комнаты № 10 и никого не стесняясь, кинула в
ладонь мужу какую-то медаль.
68
— На ещё одну погремушку. Может, тебе Героя купить?
— «За отвагу», — прочитал муж и примерил медаль на грудь,
не отвечая жене.
Худосочная поплелась куда-то с матерчатой сумкой. Пищали
в песочнице чьи-то дети. Аким бережно нёс на перевязи загипсо-
ванную правую руку. Три дня назад он упал на стройке с неограж-
дённого лестничного марша. Верченко — деловые и строгие —
уселись в «Мерседес» (Да, у них уже мерседес!) и укатили куда-
то. Выезжая из ворот, Станислав Ануфриевич шумно высморкал-
ся в окно через одну ноздрю. Певец что-то прорычал из своего
окна, пробуя взять какую-то ноту. Лектор сидел на скамейке, об-
ложившись газетами. Из соседнего двора долетал то сильный, то
приглушенный плач.
Платан не давал тени. Почти вся крона у него была голой и
чёрной. Он умирал вслед за своим другом. Арсений сидел в расте-
рянности, не зная, куда идти и чем заниматься. Мысли кружились
вокруг одного — как жить дальше? На кусок хлеба он, конечно,
заработает. Но разве это жизнь? Это — существование. А суще-
ствовать он не хотел. Он хотел выполнить своё заявленное уже пред-
назначение на земле. Но в этом плане никаких перспектив не виде-
лось. Прямо из-под ног уходила пропасть пострашнее той, в какую
ушёл Николай Петрович. Жить не хотелось. Всё замкнулось в не-
большом квадратике с жёлтой посыпью песка. И в этот квадратик
решительно и быстро вошла чья-то крупная ладонь, а уж потом
послышался приятный и энергичный голос:
— Познакомимся?
Арсений поднял голову. Перед ним, слегка наклонившись, сто-
ял милицейский лейтенант.
— Григорий Зуев. Ваш новый участковый. Вместо Никитича.
— Арсений Рогов, — назвал себя Арсений, с недоумением гля-
дя на молодого мужичка крепкого телосложения с умным, добрым
лицом и проницательным взглядом, почему-то подошедшего ни к
кому-то другому, а именно к нему, к Арсению.
— Говорят, у вас беда, — сказал участковый.
— Какая там беда. Неприятности, — сказал Арсений, подни-
маясь и подразумевая свою историю в институте. Но участковый
имел ввиду что-то другое, потому с прищуром посмотрел на Арсе-
ния и сказал:
— Я о Мышкиных. Там старшего этой ночью убили.
Только сейчас Арсений соотнёс доносившийся плач с этим из-
вестием и понял — действительно беда пришла в соседний двор.
Покачал головой.
— Вы знали его? — спросил участковый.
— Конечно. Росли вместе. Но о них лучше всего расскажет
Никитич.
Зуев повёл правой бровью и вышел за ворота. В переулке он
постоял минуту, видимо, что-то обдумывая, и свернул ко двору №9.
Исчезнувший с его появлением Коленька вновь показался в
глубине двора, но уже не упражнялся в боевом искусстве, а просто
стоял приодетый. Так он каждый вечер встречал Светочку. Появ-
лялась она, и светлело вокруг. Будто вновь солнышко всходило.
Она пришла вскоре и побежала к нему. Они встретились посре-
дине двора. Он подхватил её на руки и закружил, как пушинку. Ежед-
невный ритуал был прост и весел. А уж потом начинался обмен
новостями, изредка перебиваемый его словами. Но она объясня-
лась с ним только мимикой. Кстати сказать, это ей очень пригоди-
лось в работе. Её подростковое личико стало не только смазливо-
кравивеньким, но и подвижным и умным. На глазах рос человек с
тысячью лиц. Особенно привлекали глаза.
Она рекламировала экологически чистую хлопчато-бумажную
ткань и одежду. За нею охотились агентства, предлагающие ниж-
нее бельё. И в этой скользкой области рекламы, где до пошлости
один шаг, она сумела остаться цельной, чистой и не боялась подпи-
саться под каждым снимком — Светочка.
— Как я рада, что снова дома, — сказала она на пальцах, но
больше своими влюбленными глазами. — А куда ты пропал вчера
вечером? Я так и не дождалась тебя.
— Я был у друзей на даче в Каменке. И выбрался оттуда толь-
ко сегодня утром. Мы поедем туда вместе. Они оба глухонемые.
Прекрасная семья.
— Очень хочу познакомиться, — сказала Светочка мимикой и
продолжала. — Но самое приятное, я получила большой гонорар из
этого журнала (Она мельком показала обложку какого-то инозем-
70
ного глянцевого издания.) Так что мы скоро уедем в нормальную
квартиру. А твоя статья принята в Москве. Мне оттуда звонили.
Она очень понравилась редактору.
— Да? — выкрикнул Коленька громко и восторженно.
Тут самое время сказать, что ещё в школе мальчик Коля Орлов
писал мини-отчёты о выставках художников-любителей. (На профес-
сионалов его не выпускали.) Их печатали на последней странице. 15-
20 строк. Никто не прочил ему карьеры искусствоведа, тем более,
что он терял речь. Но Коленька поборол свои недуги. Он всерьёз
занялся изобразительным искусством. И вот первая большая статья
принята! Да о чём! О знаменитой картине Василия Сурикова «Утро
стрелецкой казни».
Казалось бы, что можно найти неизвестного, нового в этом про-
изведении искусства, если о нём написаны сотни статей от замыс-
ла до воплощения? Если имелись десятки книг с подробным описа-
нием чуть ли ни каждого мазка великого мастера?
Но великое потому и велико, что бездонно и неисчерпаемо, как
волшебный колодец. Нашёл и Коленька в картине такое, чему уди-
вились все знатоки Суриковского полотна и предложили ему сту-
денческую скамью в одном из вузов. (Об этом Светочка скажет
ему позже.) Счастье само в руки упало. Но какой же долгий путь к
нему! Из детства, от того момента, когда тётя Арина свозила его в
Москву и отвела в музей. Огромное полотно заворожило его. Пе-
ред ним он провел весь день, изучая каждое лицо на полотне и о
каждом персонаже написал мысленно много хорошего и плохого.
Получился целый роман. Много лет спустя он очень удивился, что
такого романа до сих пор нет. Зато скоро появится статья! Да со
«взрослым» названием — «Психологизм персонажей Вас. Сурико-
ва в картине «Утро стрелецкой казни».
Как всё просто, не правда ли? Но видели мы Коленьку, когда из
сочувствия к нему старушки-смотрительницы отдавали ему свой
стульчик, потому что он к концу дня буквально падал от усталости
перед картиной? Падал от многочасового стояния перед нею, жи-
вою, натуральною, хотя мог бы «изучать» её по репродукциям, сидя
в мягком кресле дома! Но настоящий исследователь никогда не
скатится до халтуры, до суррогата, а изберёт тяжкий путь истины.
Так и Коленька. А сколько часов провёл он в рукописных фондах
научной библиотеки? Сколько книг проштудировал ночами, когда
все мы видели десятый сон? А видели вы, как он прятался в рунду-
ке спального вагона от контролёров? Как кормила его Арина в сво-
ём служебном купе? Как он спал на скамейке, словно бездомный в
московском скверике и едва не был убит там хищной стайкой маль-
цов? Его спасла глухота. Пожалели.
А теперь давайте презрительно скривим губы. Подумаешь, две
странички тиснут!
— А ещё я сдала зачёты по менеджменту и психологии, —
сказала Светочка.
— Поздравляю, — сказал он с трудом и картаво.
Она засмеялась и обняла его за шею. Он посадил её на согнутую
руку и понёс к её квартире, дав этим повод Худосочной проворчать:
— Бугай, не иначе. Води к нему девок, Батенька. Довольными
останутся. А тебе барыш немалый будет. Да и он при деле окажет-
ся. А то весь день по двору с палкой мотается.
— На это ты меня не подбивай. Мой принцип простой и надёж-
ный — не живи, где.., и наоборот. Короче говоря, ты меня поняла,
— она уронила тяжелую нижнюю челюсть на грудь и загоготала.
Так она смеялась.
— Глухота ему на пользу пошла! — сказала Худосочная. —
Ведь заморышем был.
— Жить без внешних раздражителей всегда на пользу, — ска-
зала Батенька. — Вся энергия в мышцы уходит.
— Мне оглухметь что ли, чтобы поправиться, — горько усмех-
нулась Худосочная. — А то на всё, как дура, реагирую.
— Говорят, они решили пожениться, — сказала Батенька. — Мать
говорит, Светочка сама этого хочет. И Коленькины не возражают.
— Вот дура, так дура. Надо открыть ей глаза, — сказала Худо-
сочная.
Да, Коленькины родители-педагоги не возражали. Собственно,
не возражала Нина Егоровна, а Владимиру Натановичу было всё
равно. В его тайные планы семейные дела не вписывались. Разрыв
с Ниной наметился два года назад, после того, как она заболела.
Его раздражало, что она всё время стояла со скрещенными нога-
ми, словно боялась обмочиться.
— Ты и перед классом так стоишь? — спрашивал он, не скры-
вая раздражения.
72
— Да. Потому что все знают про мой хронический цистит. На
твоих рыбалках подцепила.
Муж корчил рожи и надувал свои хомячьи щёки в то время, как
милое личико жены усыхало и вскоре превратилось в злую жмень-
ку. Владимир стал часто отлучаться на ночь и на две. В конце кон-
цов он ушёл навсегда. К кому бы вы думали? Ну, ну! Поднапряги-
тесь, да вперёд по тексту не заглядывайте. Правильно. К Батень-
ке. Оказалось, что они давно жили во взаимной симпатии.
Коленька жалел мать. И настал час, когда он вернул её к жизни
с помощью друга-уролога, а по призванию коллекционера живопи-
си. Для него Коленька стал незаменимым советчиком при покупке
полотен.
За стеной послышались голоса, хлопанье бортов машины,
— Гроб привезли, — сказала Батенька.
— Пришили бандита. Кому спасибо сказать, — отозвалась Ху-
досочная.
— Да ну их всех, — буркнула Батенька, поднялась со скамейки
и ушла в свой подъезд.
Минут через тридцать она вышла неузнаваемой — причёсан-
ной, подобранной, в туфельках, в широкой юбке и цветастой коф-
точке. Уж знала она или нет, но наряд её полностью соответство-
вал её занятию сводни. Потому-то ни она искала клиентов. Они
подходили и говорили многозначительно:
— Тётя,.. нам... бы...
Арсений наблюдал жизнь двора от платана и постепенно успо-
коился. Спустился в подворотню, положил толстый учебник в стоп-
ку таких же теперь не нужных и пошёл в библиотеку. О чертеже,
прильнувшем к обложке учебника он и не вспомнил. Его вернула
библиотекарь, когда он сдавал книги «под вычерк». Отныне он не
студент, и читательский билет изымается. Листок с чертежом он
схватил и прижал к груди. Чтобы не потерять его в третий раз, он
завернул на ксерокс и сделал десять копий.
Возвращаясь домой, несколько раз просил прощения у Николая
Петровича за свою рассеянность...
Он ещё не успел заснуть, как услыхал вкрадчивые шаги за две-
рью. Это Батенька вела к себе три пары «влюблённых». Да таких
нетерпеливых, что одна из девиц начала срывать с себя одежду у
порога подъезда, разбросав по углам свои туфли, которые Батенька
потом долго искала в темноте. Она разувала своих клиентов внизу,
чтобы не тревожить сон жильцов стуком каблуков. Этот бизнес
вечен, даже если покойник лежит за стеной.
В эту ночь в комнате Батеньки творилось такое, что потолок
ходил ходуном, а у Верченко не только волосы вставали дыбом.
Слыша стоны, завывания, возню, он, словно обезумевший, трижды
подступал к жене и дважды задел у неё заветную струнку.
После этой безумной ночи Оксана Ивановна написала заявле-
ние участковому и поднялась к Батеньке. Увидев раскардаш через
открытую дверь, она долго не решалась войти в притон, где Ба-
тенька возила за собою таз, собирая в него иглы, шприцы, ампулы,
использованные презервативы, прокладки, бутылки, объедки со стола
и порванные в клочья простыни. Ширмы валялись под окном, а че-
тыре кровати были тесно сдвинуты. На руках у Батеньки желтели
резиновые перчатки. А губы кривила гримаса отвращения.
Да, лёгким её хлеб никак не назовёшь!
Оксана Ивановна молча подала заявление, прочитав которое
она пришла в ужас.
— Это же тюрьма для меня! — сказала она, заикаясь и подпи-
рая челюсть.
— Это — точно. Зуев не размазня Никитич. Через неделю оде-
нешь арестантскую робу, — припугнула Оксана Ивановна. Была
она строга, официальна. С чёрными кругами под глазами.
— Я этот бардак больше не потерплю, — сказала она и верну-
лась домой, где муж храпел, запрокинув голову на подушке. «Ду-
рацкая привычка. И это на всю жизнь», — с тоской подумала Окса-
на Ивановна.
День спустя состоялись похороны Старшего Мышкина в цент-
ре престижного кладбищенского массива. Народу было немного,
зато каждый из присутствующих простолюдинской сотни стоил. Как
нарядами, так и авто с охраной.
Поминки для элиты состоялись в дорогом ресторане, а для ос-
тальных — во дворе за десятком, пожалуй, столов. Не такие скром-
74
ные, как по Николаю Петровичу. Богатые. Это были не поминки в
полном значении этого слова — с доброй памятью об ушедшем,
вздыханиями (зачастую претворными), охами и ахами, швыркань-
ем носами и платочками к сухим глазам.
Нет. Это была праздничная трапеза, где столы ломились от
яств и бутылок и даже с чоканьем стаканами.
— Он не осудит. Он знал толк в этом, — говорилось при этом.
Однако, такт был всё-таки соблюдён — никакого хрусталя, ни-
какого чешского на столах не было.
Пришлого люда навалило видимо-невидимо. Пришлось усажи-
вать в три захода.
Двор № 7 явился к третьему заходу почти в полном составе,
кроме Кирюши и безголосого Певца. Он проявил силу воли, заявив
категорично:
— Не пойду. Потому что обязательно запою. Не могу иначе в
компании.
Ему Батенька отнесла в самом начале полный стакан прозрач-
ной и глубокую суповую тарелку с едой, где всего было в достатке
— от котлет с ладонь до пирожного. Как видно, изрядно подкрепив-
шись и захмелев, он запел-таки свою любимую из окна второго
этажа:
— Всю-то я вселенную проехал.
Кот Васька улыбнулся всем с карниза.
Прежде, чем опуститься на стул, Худосочная облилась слеза-
ми по убиенному, как по родному, чем сильно смутила хозяйку. Так
получилось, что Никитич и его приемник Зуев оказались напротив
молодёжи — Коленьки, Светочки, Арсения, Кости, Танечки, Сер-
гея и Калины с Олечкой, женой.
Ели, пили. А еду всё подносили и подносили. И тут Коленька,
уже наполовину разучившийся говорить, выдал, хоть и не совсем
отчётливо:
— Да тут еды и на вторые поминки хватит.
Эта фраза оставила равнодушным Никитича, но современного
сыщика заинтересовала. Он встретился глазами с Коленькой. Тот
что-то сказал ему на пальцах. Внимательное выражение вмиг про-
пало с лица участкового. Он развёл руками — не понимаю и, улыб-
нувшись глухому, поднял рюмку. Милый, добрый малый! Больше на
Коленьку он не смотрел, но окинул неторопким взглядом стену, всю
утыканную по верху осколками стекла, посмотрел на двух остав-
шихся братьев убитого, вовсе не горевавших о потере. Они стояли
возле серебристой машины старшего и что-то обсуждали, загля-
дывая в багажник.
Зуев выпил ещё рюмку и понурил взгляд. «Там, где гроб стоял,
столы накрыты», — подумал он.
Вчера утром он был на месте происшествия и теперь хотел
прояснить для себя некоторые детали. И хотя загадки-разгадки —
дело следственной группы, он не мог остаться в стороне от рас-
крытия преступления, поскольку оно случилось в его околотке.
Прежде всего его поразило спокойно-равнодушное отношение
к случившемуся, как к обычному, рядовому явлению. Никто ни разу
не вспомнил об убитом, и потому он поморщился, когда мать скло-
нилась к нему и сказала, не сумев скрыть фальши в голосе:
— Помяните сыночка нашего тихим добрым словом. Такой был
умница. Такой был добрый.
Но он-то знал о нём совершенно противоположное. Взять хотя
бы вот эту милую девушку. Кажется, Оля Курагина... Или вот это-
го юношу Коленьку Орлова... Или этого молчуна Арсения Рогова...
Или эту распутную бабу с фамилией Батенька. Он заразил её гоно-
реей... Или этих коммерсантов Верченко, отгородившихся от хули-
ганов Мышкиных битым стеклом, как от крыс... А по городу за
этой троицей столько грешков... Впрочем, зачем это вам?
Зуев пожал руку Никитичу и поднялся. Слова Коленьки — да тут
на вторые поминки хватит — не шли из головы. Мать убитого Мыш-
кина смотрела ему вслед, злобно поджав губы, и прошептала мужу:
— Наш новый участковый — дерьмо. Будь с ним поосторож-
нее. Он, как видно, очень правильный.
Арсений на поминках лишь пригубил гранёную, простую рюм-
ку. На душе было горько без горькой. Знал, если выпьет, ещё горше
станет. Однако, поел хорошо и от «тормозка» не отказался. Назав-
тра шикарный лангет очень пригодился. После сытного завтрака и
крепкого, бодрящего чая жизнь казалась вполне терпимой. Какое-
то чувство, вроде довольства, окутало душу. Он лежал, скрестив
руки на затылке и смотрел в потолок.
76
И тут к нему, чего вообще с осени не бывало, заглянул Серёга.
Конечно же для того, чтобы узнать из первых уст, что же с Арсени-
ем приключилось. Слух-то по институту уже побрёл.
Благодаря своему высокому росту он наловчился заглядывать
в подворотню с потолка, шевелюрой вниз, а подбородком вверх.
Вот и сейчас в таком дурацком положении он ждал ответа.
— Меня выгнали, — сказал Арсений намеренно грубо.
— Вот так номер! — Серёгина голова исчезла.
Пошлому любопытству однодворца Арсений не огорчился. (У
всех у нас склочный характер, если копнуть.)  Из папки он вынул
чертёж Николая Петровича и аккуратно разгладил его. Стёркой
убрал пятнышки грязи. Затем перебрал ксерокопии. Все они полу-
чились контрастными, чёткими. Два оттиска он повесил в подво-
ротне — один напротив оконца, а другой в изножье над своей ле-
жанкой, чтобы он всегда находился перед глазами. Третий засунул
в бутылку и глубоко закопал её на огородике. Четвёртый отложил
для Кирилла, а пятый на сохранность отнёс Никитичу, который с
большой серьезностью отнёсся к порученному делу. Уложил копии
чертежа в конверт с грифом МВС Украины и спрятал его под за-
мок. Тридцать лет службы в органах научили его никому, кроме
сейфа не доверять.
Пять оставшихся Арсений решил разослать по Академиям,
наивно полагая, что уж там-то непременно разгадают загадку. Он
вытряхнул из карманов все деньги, достал заначку на «чёрный день»
из-под матраца и отправился на почту. Денег едва хватило. Самой
близкой оказалась Украинская Академия, а все остальные — Рос-
сийская, Немецкая, Английская и Китайская — вон в какой дали!
Каждый чертёж он снабдил краткой аннотацией в виде рас-
сказа о замысле Николая Петровича. На удачу надеялся мало.
Так оно и вышло. Только из России пришёл искренний ответ —
«ей-богу, не додумались. Но оставили на всякий случай, а вдруг
кого-то осенит?»
В двух других конвертах были листы полукартона с большу-
щим вопросительным знаком посередине и припиской внизу мель-
чайшим шрифтом: — Господин Рогов, вы забыли указать свою учё-
ную степень, звание и должность в институте, в Академии, на про-
изводстве, или в . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Закорючка вместо обязательной разборчивой подписи, а также
отсутствие обратного адреса говорили о том, что иметь дело с аван-
тюристом учёным мужам не по рангу. Англичане и китайцы вооб-
ще не ответили. Таким образом, судьба начертала ему пройти путь
от истоков идеи до её воплощения в одиночку и заплатить за это
невероятную цену, название которой Жизнь. К счастью, он не знает
об этом. А чертёж любопытен ему, как ребус — вот бы разгадать!
Всё это хорошо. Чертёж можно и на досуг оставить. Но кусок хле-
ба никто не отменял. Он нужен каждый день. Его надо заработать.
Сунулся Арсений кое-куда, но везде «прокол». Пристроился к
тачке на Центральном рынке.
А жизнь двора, между тем, шла своим чередом — обыкновен-
ная и глупая. Бабы ссорились и тут же мирились. Серёга проскаки-
вал мимо подворотни, не заглядывая в неё, и на гребне успеха —
его ежесубботне печатали в городской газете — начал клеиться к
Светочке, может быть по наущению баб, принявшихся «обрабаты-
вать» Светочку против Коленьки.
Серёга ежедневно слышал о себе  — «наш красавец, наш нео-
тразимый, наш талантливый, Пушкин наш, ей-богу! Читаю, слёзы
текут?» Вот и возгордился.
— Это для тебя сейчас шуточки — юность, любовь, — гово-
рила напористо Худосочная и хватала Светочку за руки. — А ты
подумай, как будет потом? Ни назвать по имени, ни слова сказать
по-человечески. Ну, как обезьяны! — И она вульгарно задёргала
губами с причмокиванием и завертела беспорядочно пальцами пе-
ред Светочкиным лицом.
Светочка смеялась в ответ.
— Вы потому так говорите, потому что не знаете, что такое
настоящая любовь.
Но больше всего её огорчало то, что и Надежда Николаевна
(мать Кирюши), добрая, рассудительная женщина, которую она за
это очень уважала, тоже подключилась к «перевоспитанию».
— Ты такая видная. Как ты с ним в обществе покажешься?
Это будет конец света. Вот с Серёжей — это шик. Литератор, кра-
савец. Одна шевелюра чего стоит, — шептала она в ухо Светочке.
— А голова чего-то стоит? — шутила Светочка.
78
— Его же поэтом называют! — изумлялась маляр Надежда
Николаевна. Но Светочка уже знала, что такое настоящая поэзия, а
что такое халтура.
— А как на люди показаться?  — подключалась Батенька, пе-
рехватив Светочку в переулке. — А как детей воспитывать? (Кому
бы уж говорить!) Как им что-то внушить? Тоже на пальцах? —
Она загородила дорогу Светочке напротив скамейки. — Да они от
такой жизни из дома сбегут! — говорила она и патетически всплес-
кивала руками.
— А вам-то, Батенька, какое дело до этого? И вам, Надежда
Николаевна? Главное, они любят друг друга, и не надо им мешать,
— сказал миролюбиво Арсений, случайно оказавшийся рядом с ба-
бами, и сразу же отскочил от них, как от потревоженного улья.
— Ишь ты Батенька! — закричала Худосочная. —  Ишь ты,
Надежда Николаевна! Не суй свой нос в чужие дела. Наше дело
первейшее подсказать, направить, потому что мы — матери. У нас
сердце не только о своём дитяти болит, но и о чужом.
— А у меня башка болит после вчерашнего перепоя, — сказал
Костя, проходя мимо. — Налей-ка выпить.
Худосочная захлопала глазами, но смутилась лишь на минуту.
Скандалы, склоки, грубость детей были для неё родной стихией.
— Иди в свою нору и глаз не кажи, бродяга чертов! — крикну-
ла она Арсению и пошла в свою комнату. Видимо, Костику нали-
вать.
Не осталась в стороне от этого процесса и мама-Лена, худож-
ница. Теперь она не с умилением наблюдала за встречами Све-
точки и Коленьки, а, скорее, с непроявленным пока недоброжела-
тельством — пока лишь осуждающими взглядами и лёгкой, кри-
вой улыбкой.
Коленька наблюдал за этой обработкой издали, но иногда и при
нём говорилось что-то неприятное, особенно за его спиной, и начал
он понимать, что против него что-то замышляется.
Видел, что Светочка отбивается, как только может — усмеш-
кой, репликой, маханием рук, а то и криком, но, тем не менее, заме-
тил, что её отношение к нему изменилось — она уже не бежала
через двор, а просто шла и уши не зажимала от бабьего гула. Ему
казалось, что она и обнимала его не так искренне и сердечно, как
прежде. Прекратились их интересные беседы, как и долгие, молча-
ливые прогулки. Это его очень огорчало.
И вот в один из вечеров он не побежал к ней, остался на месте
в глубине двора. Слёзы брызнули из глаз Светочки. Дворовские
кумушки ликовали в то время, как мама-Лена говорила проникно-
венным голосом рыдающей Светочке:
— Это — естественно. Слёзы, горечь. Ты должна пройти че-
рез это. Но лучше сейчас порвать с ним, чем когда-то потом, когда,
не дай Бог, будут дети, или мучиться всю жизнь. Хоть и больно —
зато сразу. Навсегда.
Светочка кивала головой и говорила отрешённо: «Да, да. Сразу,
навсегда»...
Ещё одно событие произошло во дворе — его покинула Батень-
ка, многозначительно переглянувшись с Владимиром Натановичем.
Покинула с двумя тысячами зелёных под кофточкой. А Верченко,
как новые хозяева её комнаты, пробили из своей квартиры дыру в
потолке, поставили винтовую лестницу и превратили грязный при-
тон во вполне благопристойную спальню. Дверь из комнаты в об-
щий коридор они заложили кирпичами.
Денег, оставшихся от вспоможения Николая Петровича у Ар-
сения осталось в обрез, т. е. на несколько дней, если экономно рас-
ходовать. А из продовольственных запасов имелись только мака-
роны и три банки килек в томатном соусе. Мрачные тучи сгусти-
лись на горизонте.
Здесь надо признать, что для безрадостного труда Арсений
не был создан. Тем более для такой, как колясочник. И он ушёл с
неё, заметно укрепив мышцы. А другой работы для мальчишки
не предвиделось.
К тому же, ярлык, который Худосочная кинула на него, начал
своё чёрное дело. К нему вновь нагрянула электрокомиссия в со-
ставе трёх решительных мужичков. Они сразу же и довольно грубо
оттеснили его в угол, подальше от счётчика и розеток и долго иска-
ли «неучтённую энергию», по выражению одного из них.
В разговор с комиссией Арсений не вступал и молча расписал-
ся в акте проверки. Не успели мужички выйти из подворотни, как
он демонстративно бухнулся на лежанку и задрал нога на ногу.
80
— Ну и фрукт, — сказал тот, что несколько лет назад говорил
«гениальный мальчишка».
Как и в прошлый раз мужики ничего не нашли. Но Худосочные
всё равно ликовали, стоя вчетвером около своей двери.
— Снова не поймали? Ничего, поймают в третий раз, — кричала
Худосочная. — К честным людям комиссии не приходят.
Арсений скрипнул зубами. Надо было что-то предпринимать.
Но что? И вдруг решение пришло само собой. «Надо пойти в ар-
мию, чтобы одним махом разрубить этот гордиев узел проблем.
Чтобы забыться, чтобы закалиться», — сказал он себе, и через
полчаса уже был записан на весенний призыв, который послезавтра
отправляли по воинским частям.
Всё получилось так удачно, что он до тех пор не верил в своё
везенье, пока не оказался в крытом армейском грузовике в сопро-
вождении сержанта-сверхсрочника и молодого лейтенанта с муже-
ственным и загорелым лицом офицера-полевика.
Служил он в Закарпатье. Командир бригады был умница. Не
допускал языкового насилия над солдатами. Роты пели «свою» песню
на украинском, на русском, на польском, а связисты, как самые «про-
двинутые», спивали на английской мове. На смотрах их встречали
и провожали не уставными аплодисментами.
Армейская атмосфера была дружеской. Наверно, поэтому и
бригаду именовали лучшей в округе. Украинский язык стал для
Арсения приятным и понятным.
Но служба мало изменила его в сторону суровости. Даже на-
оборот. Вопреки постоянной муштре и грубому армейскому быту,
он стал ещё мягче душой, нежнее, ласковей, доверчивей. Природу
человеческую очень трудно переделать как в характере, так и в
поведении. Хотя он раздался в плечах и стал уверенней, решитель-
ней несмотря на мальчишеские вихры, всё так же торчавшие на
макушке, как и до призыва.
Служил он примерно. Это шло от натуры — всё делать хоро-
шо. И очень удивил Особый отдел, когда за ним с гражданки потя-
нулся «хвост» в виде запроса об убийстве Старшего Мышкина. Он
ответил исчерпывающе на все вопросы. Особисты отправили ан-
кету в Симферополь. Может, из-за этого случая примерный солдат
при дембеле не получил ни благодарности, ни поощрения.
Год пролетел, как один день. Весной он ушёл из подворотни,
весной же и вернулся в неё, как и уходил, никем незамеченный.
Вернулся поздним утром, в опустевший двор. Одни ушли на работу
и по делам, другие ещё спали.
Открыл подворотню без ключа. Кто-то сломал замочек и по-
весил его, как «обманку». Из вещей пропали брюки, курточка, мис-
ка, ложка, столовый ножик. А ещё графин-дехлоратор и один чер-
тёж со стены. Возможно, как абстрактная картинка для образован-
ного бомжа.
Арсений переоделся в старенькое спортивное трико, распако-
вал свой «сидорок» и бухнулся на лежанку. Он дома! Снова на дос-
ках. Не то, что в ротном кубрике на «панцире».
Чьи-то стройные, полные ноги проследовали в верхней части
дверного проёма. Арсений вскочил. Ему было интересно, кого он
увидит первым в своём родном доме. Остановился на пороге. От
него удалялась раздавшаяся со спины Светочка. Он окликнул её,
но она никак не отреагировала на его зов. Он позвал громче. И
опять тот же результат. Арсений хмыкнул недоуменно. И тут она
сама оглянулась, видимо, по взгляду Худосочной, смотревшей на
него. И теплота, которая всегда переполняет беременных женщин,
окутала Арсения. Лучезарно улыбаясь, Светочка вернулась, обня-
ла его, поцеловала. Что-то сказала, но смущённо улыбнулась и под-
няла руки к груди, сунув сложенную вчетверо газету под мышку.
Она видела, что он смотрит на неё с испугом, находится в недоуме-
нии от мелькания её пальцев, движения её губ, бровей, глаз и пыта-
лась что-то ему втолковать, видимо, забыв, что этот язык ему не-
понятен, как был непонятен для неё в течение полугода.
— Чего ты с ней! — кричала Худосочная. — Она ведь, что
пенёк сейчас. Ни шиша не слышит. Только маячит.
Вероятно, на этот крик из-за дома вышла ещё одна женщина.
Совершенно седая. Арсений едва узнал в ней Леночку-ходожницу.
Она покрыла голову чёрным платком и прошла мимо Арсения, низ-
ко ему поклонившись. Светочка перевела взгляд с матери на Арсе-
ния и тяжело вздохнула. Но тут же улыбнулась и развернула перед
Арсением газету, где Арсений увидел крупный заголовок на тре-
тьей полосе:
82
«Николай Орлов о художнике Врубеле. Находки искусство-
веда».
Глаза Светочки сияли. Она коснулась ладонью своего округло-
го живота и показала ладонь с раздвинутыми пальцами. Это Арсе-
ний понял и обнял её. Она ушла, несколько раз оглянувшись.
О том, как Светочка стала глухой, ему поведала та же Худо-
сочная. Она пришла сразу же, как только Светочка скрылась в сво-
ей комнате.
— Если бы ты знал, что она над собою сотворила, — сказала
она, скрестив руки на впалой груди. — Вязальной спицей слуха себя
лишила.
Мороз пробежал по спине у Арсения.
— В крови из дома выскочила и кричала, как сумасшедшая. —
Худосочная передёрнулась. — Спасибо Верченкам. Они сразу же
вызвали скорую. Через месяц она выписалась из больницы, и они с
Коленькой поженились. Теперь вот ребёнка ждут. Сплошной ужас.
Арсений встретил Худосочную недружелюбным взглядом, а
сейчас вообще смотрел на неё враждебно. «Не вы ли все довели
девчонку до этого?» — вопрошал он молчаливым диким криком.
— А ещё... Ну, ладно, отдыхай с дороги, — сказала Худосоч-
ная и быстренько ретировалась.
— Четвертовать вас всех надо беспощадно, — прорычал Ар-
сений и схватился за голову, представив, какие физические и нрав-
ственные страдания перенесла Светочка во имя любви!
Травля началась при нём и закончилась драматически.
— Но почему пробиваться к счастью мы должны таким диким
путём? — рычал он ещё не мужским, но уже и не мальчишеским
голосом. — Самой страшной кары мы достойны за одну только
Светочку, а сколько трагедий происходит ежедневно? И почему ОН
медлит с наказанием?
Кричащая, окровавленная Светочка стояла у него перед глаза-
ми. А потом счастливая, всех простившая.
Прошёл мимо подворотни Аким Смирнов, но увидев открытую
дверь каморки, вернулся.
— Арсюша, ты?
— Я. —Арсений вышел.
В левой руке Аким держал бутылку водки, а правая как-то
странно смотрела в сторону. Аким заметил недоуменный взгляд
Арсения и сказал, весело смеясь:
— Пропеллер. Помнишь гипс? Срослась криво. Ну и бог с нею.
Вот копытца обмываем, — сказал он, указывая на красивого плас-
тмассового козлёночка в руках восьмилетней девочки. Доченьки-
поскрёбыша. Она хлопала пустыми глазами и напряжённо смотре-
ла  в рот отцу, будто ожидая, что оттуда что-то вылетит.
— Калина — отрезанный ломоть. Живёт отдельно. А эта под
боком. Так Тамара захотела. В спецшколе учится. Ну и бог с нею.
Юлечкой зовём. А то пошли, отметим возвращение. Погудим. У
нас всё по-старому — упал, и хватит.
Арсений отрицательно покачал головой и спустился к себе.
Чтобы успокоиться, он вытянулся на лежанке и положил пятки ног
на тонкую медную пластинку, служившую заземлением через тон-
кий проводок, уходящий в грунт. Он вытянулся и вскоре заснул в
«позе покойника». 3аземление и эта расслабленная поза ему очень
помогали. Метод был испытан не однажды не только им самим, но
и другими людьми. Его он хотел обнародовать — именно, обнаро-
довать всем на пользу — на каком-нибудь большом медицинском
совещании. Проснувшись, он взял в руки чертёж. И вновь оказа-
лись перед ним знакомые три линии уступами, извилистая между
ними и три стойки с кругляшками наверху. И как и прежде они абсо-
лютно ничего ему не говорили. А слова «это спасёт...» Слова и есть.
Их действительно к делу не пришьёшь.
Однако, надо было определяться. Что-то кушать, так как
дембельский дорожный паёк подходил к концу. И вот прекрасным
свежим утречком, сулившим удачу, Арсений вышел из подворот-
ни, едва прикрыв за собою искорёженную дверь, и направился в
город в предвкушении приятной встречи со старым, добрым зна-
комым. Свой город грязноватый и разбойный он любил, тем бо-
лее, что погода была неяркая, без солнца. Предметы не лезли в
глаза каждый по отдельности, а обретали какое-то одно, общее
монохромное звучание, что всегда способствует душевному рав-
новесию. Он и на выставках всегда останавливался перед одно-
тонными полотнами и не любил ярких, броских, кричащих, в чём-
то даже надменных и очень часто глупых.
84
За год его отсутствия город преобразился благодаря камуфля-
жу. Стены обшарпанных зданий покрыла яркая картонная облицов-
ка, сделала их весёлыми, нарядными, но дороги по-прежнему были
разбитыми, а куч с мусором стало, пожалуй, даже больше. Их об-
ходили люди в нарядных одеждах, не замечая этого кричащего дис-
сонанса. «Свалку розой не украсишь», — сказал Арсений.
Прежде всего он заглянул на то предприятие, куда намечалось
распределение после института. Но завод был в прединфарктном
состоянии. Не то, чтобы стоял на коленях. Он лежал набоку с силь-
нейшей аритмией, грозившей полной остановкой.
В ближнем цеху по-варварски курочили поточную линию и гру-
зили порезанные станки на длиннющие фуры кидком и броском —
на металлолом и так сойдёт. И всё-таки он спросил насчёт работы.
Но от него какая-то дама в кадрах с усмешкой отвернулась.
Затем он посетил пять или шесть каких-то контор по строи-
тельству, реконструкции, ремонту и проектированию всего, чего
угодно. От туалета до элитного дома. Значит, город жил. В мёрт-
вом городе никто строить не станет. Появилась надежда, что он
устроится. И в самом деле. Одной из таких контор нужен был чер-
тёжник-копировщик.
— Отлично, — сказал Арсений, и без оформления каких-либо
документов он был отведён на рабочее место в соседнюю ком-
нату.
Это был заурядный техотдел с двумя кульманами, широким сто-
лом для больших ватманов, но с гордой вывеской на двери— КБ.
Работа предстояла нужная, но глупая: чертить и перечерчивать
нарисованное двумя конструкторами в белых халатах и домашних
тапочках.
Оба они были важными, даже надменными от сознания своего
высокого конструкторского статуса. Вели умные разговоры, где то
и дело слышалось — гениально, бесподобно, неподражаемо.
К появлению новенького отнеслись равнодушно. Глянули иско-
са, и вновь зажурчали их голоса. Сделав перерыв, курили сигары и
холили свои пальчики, будто готовили их к сложнейшей операции на
спинном мозге. Через час бросили Арсению не чертёж, а, скорее,
набросок какой-то консоли и приказали перенести на кальку «для
размножения».
Из всей современной множительной техники здесь стоял лишь
аппарат ксерокс.
Арсений, пожалуй, с час сидел над «чертежом», изучая его и
вглядываясь в неясные линии, чем вызвал неудовольствие интел-
лектуалов, выраженное усмешками и переглядываниями. Не его
это было дело совать нос в чужое творение. Его делом было маши-
нально, бездумно скопировать 1:1 и плевать в потолок до следую-
щей порции зодческого творчества.
А он, негодник, пошёл к куче книг по архитектуре, извлёк отту-
да толстый том «Консоли», в котором нашёл прекрасный чертёж
этой самой детали.
— Это же она. Зачем туману напускать?
С таким гадким отношением к «творческому труду» он не мог
долго удержаться в тепле и уюте и уже назавтра был свободен.
Денег, естественно, ему не заплатили.
— А чем ты лучше нас? — сказала ему женщина, принимав-
шая его на работу. — Мы уже по два года не получаем ни гроша.
Оставь адрес, если хочешь.
А ещё через день он развозил для токарей и фрезеровщиков
металлические заготовки из грязной заготовочной. И хотя работа
была не намного умнее, чем в «КБ», он работал с удовольствием,
поскольку дело было реальным, да и платить, вроде бы обещали
прилично. Одним словом, окончив смену и попрощавшись  со мно-
гими по-дружески, он вышел на остановку троллейбуса, чтобы ехать
к себе, и тут встретил ЕЁ. Точнее, её ноги — длинные, стройные,
гладкие и загорелые. Охнул про себя, а когда поднял взгляд выше,
то охнул не про себя, а вслух. Зад был, что надо. Это была лира
зада, как где-то он вычитал.
Обладательница всего этого сокровища оглянулась на его воз-
глас и улыбнулась той улыбкой, которая берёт в плен несмышлёны-
шей одним махом.
— Меня зовут Арсений, но можно просто Арс, — сказал он, как
можно развязнее.
— А меня зови Марина. Нет, лучше Таня. Тебя мамочка не
ждёт? — спросила она, покровительственно усмехнувшись.
— И папочка тоже, — ответил он.
— Идеально.
86
— Куда мы двинем, Матаня?
— Изумительно. Меня так по-деревенски ещё никто не назы-
вал. Ты — оригинал.
После знакомства они ходили по вечернему городу, зажигав-
шему рекламу, среди которых была и Светочкина изумительная,
сидели в кафе-мороженых, пили пиво, танцевали возле ресторана,
где веселье выплеснулось на тротуар и мостовую, хохотали над кем-
то, он чем-то угощал её. Но когда она попросила ещё что-то замор-
ское, дорогое, он развёл руками:
— Тютю мани.
— Ой, как скучно.
Зато в постели намечалось весёлое, так как Матаня смело об-
нажилась до трусиков и с вызовом посмотрела на Арсения. Но в ту
же минуту устыдилась своего развязного поведения и накинула на
оголённые плечи тонкий шёлковый халатик, выдернув его из цвет-
ного пакета. Она поняла, что он, покрасневший до корней волос,
новичок в этом деле, что женщина для него есть открытие.
А он очень был ей благодарен за то, что она «сбавила оборо-
ты» и наступили минуты нежности, восторга, открытости, дове-
рия, чистоты. Любви не в нынешнем, пошлом понимании слова, а
возвышенном, небесном. Это случилось после первого поцелуя,
трепетного, целомудренного, такого, каким целуют своих люби-
мых, и она увидела, что этот мальчик именно тот, из книжек о
чистой, вечной любви, о которой она сама мечтала, а не только
Шарлотты и Жоржетты.
Ни разу их сознание не омрачило пошлое телесное влечение.
Она оказалась великолепной рассказчицей, а он великолепным слу-
шателем. Минуты, часы пролетели одним мигом, и когда утренний
полусвет заполнил подворотню, то стал виден Арсений, стоящий у
стены и разметавшаяся во сне Матаня, в халатике, раскрывшемся
на груди.
И вот она уже смотрит на него изумлённо, понимает, почему он
стоит — на узкой лежанке двоим тесно — и шепчет, склонившему-
ся над нею Арсению:
— Какая изумительная ночь. Первая за последние два года.
Вечером они снова встретились с Матаней и гуляли по городу до
полуночи. Ели мороженое и пирожное на занятые деньги. Всего лишь
двадцатку дал товарищ по работе. Потом были в подворотне. Впро-
чем, не всем всё знать. Тайна той волшебной ночи навсегда оста-
лась между ними.
Снова, как и перед уходом в армию, перед Арсением замаячил при-
зрак банкротства. Но он разрешился самым неожиданным образом. На-
грянул Фаддей-Скарабей и вынул из барсетки земное счастье. Всего-то
три бумажки по пятьдесят долларов, но солнце ярче засветило.
В этот вечер он отдыхал от свиданий с Матаней и лежал плас-
том в своей подворотне. Тут и появился Фаддей и положил ему на
грудь что-то шуршащее. Арсений взял это ЧТО-ТО в руки и под-
нял вверх. Перед глазами были доллары. Арсений перетасовал ку-
пюры и вопросительно посмотрел на Фаддея.
— Они — твои, — сказал Фаддей, опускаясь на табурет по
другую сторону стола.
— Они чужие, если ты с такой лёгкостью отдаёшь их, — ска-
зал Арсений, садясь на лежанке.
— Погоди. Сиди и выслушай, — прикрикнул Фаддей. — Они —
твои. Они тобою заработанные. Я запустил в производство твой сте-
рилизатор для бутылок и заключил контракт с пивным концерном на
поставки этого стерилизатора. Для этого я смотался в Днепр (Днепро-
петровск), и вот деньги у тебя. Получил триста от пивного босса.
— Тогда где ещё сто пятьдесят, если это так?
— А комиссионные? — засмеялся Фаддей. — За труды, за
нервы, за риск? На угощение в ресторане нужных людей от незаме-
нимого слесаря до директора завода?! Мне остался один пшик. Но
если я тебе их отдам, то это будет конец нашему содружеству. Сам
ты никогда ничего не внедришь и умрёшь с голоду. У тебя нет та-
ланта коммивояжера, но присутствует другой — изобретателя. —
Эту тираду вразумления он выполнил, как по-написанному, чем очень
удивил Арсения. Ведь красноречием он никогда не отличался. А
вот поди ж ты, Цицерон. Да и логика у него железная. — Так что
давай симбиозничать на корысть друг другу, т. е. поддерживать. Я
становлюсь на ноги. Становись и ты.
— Давай, — мрачно согласился Арсений. — Но, тем не менее,
я знаю, какую прибыль принесёт моё изобретение. А это — пустя-
ки. — Он небрежным жестом подбросил купюры на столе.
88
— Всё! — выкрикнул Фаддей. — С тобой я больше ни в какие
игры не играю. Получи остатки от сделки. Их семьдесят или во-
семьдесят. —Он швырнул на стол несколько мелких купюр. И в
этот момент вошла Матаня. На доллары она не обратила внима-
ния, а вот на статного, модно одетого Фаддея уставилась точно
так же, как три дня назад уставилась на Арсения — смело, вызы-
вающе. Как воспитанный денди, Фаддей встал при появлении дамы.
— Вот, — сказал он, указывая на Арсения, — не клят, не мят, а
деньгами богат. — Фаддей явно бравировал перед броской девуш-
кой, неспешно укладывая тиснёное портмоне в барсетку. У нижней
ступеньки он остановился и оглянулся.
— Пока, фантазёр, утопист и романтик. Паришь в облаках вме-
сто того, чтобы благодарить меня. От других, более нахальных, ты
не поимеешь ни одной копейки. А у меня фирма «ФэГээС. Ваш быт.»
У меня имя. И я им дорожу. К тому же ты мой друг. — Фаддей
мелькнул жёлтыми сандалиями на верхней ступеньке.
Арсений сидел хмурый, положив голову на кулаки. (Со стороны
посмотреть — упившийся в стельку.) Ему ничего не хотелось. Даже
жить. Простодушие Фаддея он раскусил сразу же, так как имел
информацию от сокурсника-наушника:
— Фаддей плотно сел на твои разработки. Все их выгодно при-
строил и купается в деньгах. Ездит на шикарном «Форде».
— Ты сказал ему спасибо? — спросила Матаня.
— Этому ворюге? — возмутился Арсений. — Да ему надо
морду набить.
— Завтра скажи, — продолжала спокойно Марина-Таня. — Или
мне самой подойти к этому проныре и ловеласу?
— Ты будто знаешь его?
— Мир тесен, — ответила Матаня. — Скажешь?
— Ладно, скажу, — сдался Арсений. — Но впредь свои при-
думки (Он избегал слова изобретения) я никому не дам украсть.
Буду пристраивать сам.
— Так же за чашку кофе, как утеплитель, как экокувшин? —
зло усмехнулась Матаня. И Арсений пожалел, что рассказал ей о
своей давней оплошности.
— Нееет, — протянул он по-детски. Однако, на этот раз её не
рассмешил, как позавчера в парке. Там она смеялась громко, зали-
висто и висла на нём. — Я буду действовать через бюро изобрете-
ний. Там всё по закону. С патентом, свидетельством, лицензией.
— Эх, ты. Святая душа. «Патенты, по закону», — передразни-
ла она Арсения. — Заключи со Скарабеем джентльменское согла-
шение, иначе всю жизнь будешь ходить в заграншмотках. Я ночую
у мамы. — Она взяла со стола две купюры по пятьдесят и легко
взбежала вверх по ступенькам.
Больше на его горизонте она не появилась, а вот в памяти оста-
лась хотя бы тем, что идеальное обнажённое женское тело он гла-
дил впервые.
Как она и полагала, Скарабей ждал её возле своей машины
метрах в тридцати от подворотни. Они поцеловались. Ночевала она
не у мамы, а у него. А утром согласилась стать «коллективной под-
ружкой» на пикниках у мальчиков из фирмы ФГС.
— Умница, — похвалил Фаддей, — А то не ровён час, ока-
жешься не только в подворотне, но и в грязном подвале. А у меня
все мальчики чистые, культурные. Видишь ту красную машину? —
сказал он, показывая рукой за окно. — Она — твоя. На ключи. Пра-
ва, надеюсь, у тебя есть? Ты же не колхозница.
— Есть, — пролепетала Матаня и вышла во двор.
Фаддей ободряюще кивал ей и показывал на машину. Она не
знала, верить ли такому счастью?
А вот что такое быть «коллективной подружкой», она узнала в
первую же субботу и тут же хотела сбежать. Но «контракт» был
подписан. К тому же и к машине она успела привыкнуть за неделю.
А квартирка с видом на море! От кого такое счастье даром полу-
чишь?! И уже ко вторнику забылся отвратительный, пыхтящий клу-
бок из голых мужских тел.
Работа на заводе изнуряла не столько физически, сколько мо-
рально. Надоело откликаться на «эй».
— Эй, привези мне заготовки, — кричал пацан от допотопного
ДИП-300, точивший дюймовые болты.
— Эй! А где мои болванки? — орал фрезеровщик через весь
цех. — Вези.
90
И он вёз. Сам грузил. Сам разгружал. О каком-то техническом
творчестве и мечтать было глупо, тем более, что к его придумкам
здесь отнеслись иронично. Слава Богу, что у него хватило ума не
показать их в чертежах и расчётах, а только обрисовать словесно.
Хищники, как он понял, везде хищники. Однажды за своей спиной
услыхал отчётливо:
— Наш Кулибин.
— Нет. Ползунов.
Питался Арсений скверно. Берёг деньги для свободного твор-
чества, так как решил уйти на «вольные хлеба» с первого июля. И
ушёл, получив средний заработок, ничуть не больший, чем у жэков-
ского дворника. Так лучше уж метлой махать. По крайней мере,
хоть на свежем воздухе.
Фаддея он разыскивать не стал. А вот Бюро по изобретатель-
ству нашёл на третий день поисков в каком-то глухом дворе, в об-
шарпанном ракушечном доме и не сразу поверил, что соль земли
— изобретатели, сливки технического интеллекта, основа техни-
ческого прогресса, ютятся в этой халупе.
Внутри, впрочем, было приятно и чисто. Линолеум весёлый, две
высокие двухстворчатые двери с табличкой на каждой «Инженер-
консультант», а между ними, в широком коридоре журнальный сто-
лик с двумя дерматиновыми креслами по бокам. Что-то вроде при-
ёмной или зала ожидания.
Из-за двери доносился разговор двух людей. Арсений не стал
прерывать их беседу и опустился в удобное кресло, положив порт-
фель на колени. Его он взял с собою «для солидности». Ho выгля-
дел с этим старинным и пузатым раритетом весьма комично. В
этом портфеле находились чертежи пяти его придумок с неболь-
шой справочкой о каждой. Чертежи он сделал сам. Был не совсем
ими доволен, а вот общим видом придумки мог и погордиться. Это
был рисунок тушью. Объёмный, чёткий, дававший ясное представ-
ление о предмете.
Ближняя дверь тихонько-тихонько, украдчиво отворилась, и ка-
кой-то человек со взъерошенными седыми волосами, в обвислых
брюках и мятой сорочке низко поклонился хозяину кабинета.
— До свиданья, до свиданья, — послышался уверенный голос
в ответ на поклон.
Видимо, даже не заметив Арсения, человек прикрыл за собою
массивную дверь, повернулся к ней спиной и пошёл к выходу.
Арсений опёрся руками в подлокотники, готовясь встать, но тот
же уверенный голос послышался вновь:
— Мне до чёртиков надоели эти придурки. Один спасает от
голода, другой — от холода, третий — от старости, четвёртый от
смога над городом. А этот, еле живой, спасает от вшей механичес-
ким путём. Сплошная Строгановка.
Арсений невольно слышал это и всё глубже погружался в крес-
ло. И потому, когда в проёме двери возник высокий благообразный
мужчина и с недоумением посмотрел на него, он решил не заходить
в кабинет. Но любопытство победило — а как со мной обойдутся?
К тому же Арсений не был трусом. Армейская жизнь научила его
многому. Он поднялся и вошёл в кабинет вслед за хозяином, кото-
рый сел за свой широкий, совершенно пустой стол, а гостю предло-
жил сесть к ножке буквы Т.
— Слушаю вас, — услыхал Арсений знакомый голос и лишь
через минуту поднял глаза от стопки бумаг, которую положил перед
собой на столе.
— Да я, собственно, и не знаю, говорить ли после столь неле-
стной аттестации ваших посетителей, — сказал Арсений, припом-
нив, как красиво, хоть и витиевато, выражались герои класси-
ческих книг. Эти книги он любил за глубину мыслей, за яркие,
привлекательные характеры. Современную муру, наводнившую
книжные рынки, он не читал. Особенно бабьи романы. Для этого
надо было иметь всего-навсего две извилины в мозгу. У него (в
этом он был уверен), их было гораздо больше. И откуда вдруг
взялись в таком пугающем количестве Марко Вовчок, Жорж Сан-
ды и Леси Украинки?
Но витиеватость понравилась хозяину кабинета, он, как видно,
устал не только от неосуществимых проектов, но и от косноязычия.
— Случай случаю рознь, как и посетитель посетителю. Кстати
сказать, меня зовут Анатолий Сергеевич Филатов. Вы же не хоти-
те предложить мне черпать энергию из Космоса вёдрами? — веж-
ливо улыбнулся он.
— Вовсе нет. Мои придумки стоят обеими ногами на земле.
Даже вросли в неё.
92
— Любопытно, — сказал хозяин кабинета и посмотрел влево,
за спину Арсения.
Арсений машинально оглянулся и увидел другого человека —
тучного, лысого, пристально смотревшего на Арсения. У него сно-
ва мелькнула мысль встать и уйти, но проклятое любопытство опять
победило. На этот раз оно звучало так — всё, что ты принёс в чер-
тежах, уже вошло в жизнь сотнями тысяч изделий. А вдруг им при-
своено моё авторство? Ведь они — мои! И жизнь моя изменится в
лучшую сторону на законном основании, — думал он.
— Уж не литератор ли вы? Может, вы ошиблись учреждени-
ем? —теперь уже засмеялся Анатолий Сергеевич.
— Нет, не ошибся, — улыбнулся навстречу Арсений. — Я —
технарь. Студент технического вуза, но исключённый из него за кон-
фликт с активом курса. Теперь занимаюсь самообразованием.
— Прекрасно. Я тоже представлюсь вам так же откровенно. Я
— кандидат технических наук. Механика — мой конёк. В ней я
собаку съел, а в электронике слаб.
— Тогда я тем более по адресу, — сказал Арсений и положил
перед Филатовым свои чертежи, которые тот начал лениво разгля-
дывать. Зато Лысый, остановившийся сбоку от Филатова, впился в
них своими маленькими, чёрными глазками. Арсению стало непри-
ятно от этой хищности.
— Солнцезащитный щиток «Солнечный рыцарь», локальный
прикорневой полив, стерилизатор бутылочный, промышленный и бы-
товой, резак для овощей, фильтр трубчатый, экокувшин, — вслух
читал названия придумок Анатолий Сергеевич всё с той же улыб-
кой вежливости. — Рисуете сами? — спросил он, и сердце оборва-
лось у Арсения. Можно было всё собирать и уходить, как тому
мальчишке, начинающему фоторепортёру. Его убили одним словом.
Посмотрев принесённые снимки, безжалостные дяди сказали ему:
— Глянец хороший. — Так и с ним сейчас.
— Я вроде бы встречался с вашими идеями, — сказал Фила-
тов приятным тенорком, вполне подходящим его утончённому об-
лику. — Компьютер поможет нам установить истину.
Арсений в волнении смотрел на экран, где после быстрых ма-
нипуляций Анатолия Сергеевича на клавишах, всё куда-то вдруг
понеслось, внезапно остановилось на красивом рисунке солнцеза-
щитного щитка, как и положено при проектировании, изображённо-
го в трёх проекциях.
— «Солнечный рыцарь». Изобретение Станислава Ануфриеви-
ча Верченко. Зарегистрировано в Днепропетровске. Там и внедре-
но в производство. Номер патента. Экономический эффект — тай-
на фирмы, — читал Анатолий Сергеевич с экрана. Читал голосом
сухим, казённым. — Память меня не подвела. — Он коротко взгля-
нул на Лысого.
Ладони вспотели у Арсения. «Причём здесь Верченко?» — хо-
телось крикнуть ему.
— Едем дальше, — сказал Филатов. — «Полив прикорневой,
локальный» Изобретение Станислава Ануфриевича Верченко. За-
регистрировано в Запорожье. Там и внедрено в производство. Но-
мер патента. Экономический эффект — тайна фирмы.
Филатов щёлкнул клавишей, и на экране появился стерилизатор
для бутылок в двух вариантах, о чём своим сухим голосом под-
твердил Анатолий Сергеевич.
— Вот он, миленький. Изобретение Фаддея Георгиевича Ска-
рабеева. Зарегистрировано в Харькове. Внедрено в производство в
Киеве, Чернигове, во Львове, Симферополе и других городах, где
развито вино и пивопроизводство. Номер патента. Экономический
эффект — тайна фирмы. Что там ещё? «Многоножевой резак для
овощей «Удалой»? Раздел быт. Поищем. — Но искать не пришлось.
«Удалой» и есть удалой. Сам выскочил на экран, будто в реклам-
ном ролике весь в окружении ярких овощей и фруктов. — Краса-
вец. Изобретение Клавдии Ивановны Шульженко. Зарегистрирова-
но в Харькове. Внедрено в производство в Фастове, Тернополе,
Сумах, Житомире, Керчи, Луцке и в городе Горьком, где ясные зорь-
ки, — засмеялся Филатов, глянув косо на Арсения. — Патент. Эко-
номический эффект — тайна фирмы. Что-нибудь ещё? — Он начал
перелистывать чертежи.
— «Фильтр трубчатый», — подсказал Арсений дрогнувшим го-
лосом. Сжал растопыренные пальцы в кулаки и глубоко вздохнул,
чтобы успокоиться. «Ты же не вор, чего же ты потеешь? — одёр-
нул он себя. — Ну, хоть одно-то не украдено? Ну, хоть одно-то моё?
Где же ваша совесть? — кричал он беззвучно. Однако, Анатолий
Сергеевич разочаровал его жестоко, сказав весело, с прибаутками:
94
— Вот он где, сердешный. «Фильтр трубчатый». В малярных
работах. Каково? Изобретение Анны Григорьевны Шкляр. Зареги-
стрировано г. Харькове. Там же и внедрено в производство. Патент
№ 986337541-М. Экономический эффект — тайна фирмы ФГС. Ос-
тался «Кувшин-дехлоратор».  — Филатов поморщился. —Какое гру-
бое название. Впрочем, это название техническое. Для публики он
называется благозвучней — «Эко-кувшин». То есть — жизнь-кув-
шин. Приемлемо вполне. Изобретение Дмитрия Ивановича Грани-
на. Зарегистрировано в Харькове. Внедрено в производство в Кер-
чи и Житомире на стекольных заводах. Номер патента. Экономи-
ческий эффект — тайна фирмы ФГС.
— Прекрасно, — сказал Арсений. Его ровный голос заставил
Филатова вновь посмотреть на него с любопытством.
Арсений понимал гнусность ситуации, и всё-таки ему было хо-
рошо. Он достиг, чего хотел — его изобретения живы, признаны,
пусть и под другими именами.
— A можно заглянуть в далёкое прошлое? Лет восемь назад я
принёс вам придумку под названием «Утеплитель кухонный». Ка-
кова его судьба?
— Снова быт. А вот и он. «Утеплитель для кастрюль». С зер-
кальной внутренней поверхностью. Не востребован. Но, как види-
те, зарегистрирован, — сказал Филатов.
— Как же так? Не востребован, — сокрушался Арсений. —
Ведь он сберегает пятьдесят процентов тепловой энергии. Нам ли
ею разбрасываться?
— Такое случается по разным причинам, — сказал Филатов.
—А я вот о чём думаю. — Филатов резко крутанулся на стуле к
Арсению. — Уж не воришка ли вы, молодой человек? Купили изде-
лия в магазине, срисовали, способности к этому есть, как и кое-
какая грамотёшка, цифирью дополнили и явились, я — изобретатель.
— Тогда возьмите вот эти семь и убедитесь, что я не жулик. —
Арсений выхватил из портфеля стопку чертежей.
— Ну уж, нет. Хоть под расстрелом, нет. — Филатов замахал
руками.
— А это всё моё. — Арсений хлопнул ладонью по просмотрен-
ным чертежам. — Но украденное у меня. Я знаю не только имена
ворюг, но знаю их в лицо, — сказал Арсений чётко.
— Вот как! — Анатолий Сергеевич театрально вскинул брови
вверх. —Интересно, хоть и пошленько. Талант и воры. Я уверен, в
быту все ваши придумки (при слове «придумки» он как-то гадко
усмехнулся) давно уже созданы слесарями-умельцами. Так что не
такая уж они и находка. Но самое главное, всякое изобретение дол-
жно быть самоочевидным. У вас же... — Филатов развёл руками.
— Так что же по-вашему не самоочевидно? Плуг, колесо, нож
или скрепка? — Арсений наклонился над столом и выхватил из рук
Филатова большую скрепку. Но к его ужасу за нею потянулись ещё
и ещё. Чёрные, красные, зелёные, голубые. Большие, маленькие, и
образовалась такая звенящая нить, которая уже достигла пола.
Однако, не кончалась, сколько не тянул её Арсений.
Анатолий Сергеевич хохотал над испугом Арсения, а в переры-
вах между приступами хохота поучал:
— Шли бы лучше работать. Жара, а вы в чёрных, зимних туфлях.
Арсений отшвырнул бесконечную цепь.
— Я работаю, — бормотал он, комом заталкивая чертежи в
портфель. — Головой.
— Да от вашей головной работы — одна головная боль для
всех. Теперь вот в суд пойдёте.
Арсений так хлобыстнул дверью, что она распахнулась настежь.
Хохот-дуэт настиг его в коридоре, как и слова, сказанные басом,
принадлежащим Лысому:
— Давай сдадим его. Он ведь ненормальный. Да к тому же
ещё и москаль.
Бабка, сидевшая на скамейке возле своей ободранной двери,
сказала завистливо на этот здоровый смех:
— Ишь, будто жеребцы в поле разыгрались.
Но Арсению было вовсе не до шуток. Он едва доплёлся до
скамейки в каком-то запущенном скверике и упал на три щерба-
тых, разноцветных бруска, чтобы отдохнуть и придти в себя пос-
ле откровенного издевательства, какого ни разу в жизни не ис-
пытывал. К несчастью, и этот день, на который он возлагал боль-
шие надежды, оказался сродни всем предыдущим своей глухо-
той и злобой.
Он возненавидел того благополучного человека, от которого
зависела его изобретательская судьба и благополучие многих и
96
многих людей, в какой-то мере страны, ибо нет изобретений боль-
ших и маленьких — они все равны, все важны, начиная от медицин-
ской иглы в ноль-ноль-ноль миллиметра до термоядерного реакто-
ра. Всё зависит, как ими распорядиться, т.е. поставить на службу
государству, людям и тогда простая бельевая прищепка прокормит
тысячи людей.
Главное — не профукать озарение, чтобы потом не восхищать-
ся им же, но пришедшим уже из-за кордона. Сколько раз уж такое
бывало! Сколько ловких и быстрых зарубежных людишек богатели
на чужом поиске, в то время, как сам изобретатель в своей стране
влачил жалкое существование, или просто был убит, как великий
Дизель.
— Присвоили, присвоили! — стучало в мозгу у Арсения. —
Сплошь мои разработки, расчёты и даже рисунки. Это ли не воров-
ство? Но осмеяли, как несмышлёныша, как плагиатора!
Мысли путались, мешались в искреннем  негодовании.
И вдруг кольнуло под ключицу. Да так неожиданно, что он ойк-
нул. И сразу же запекло в ложбинке. Горячо-горячо! «Ну, дружо-
чек, ты в полушаге от инфаркта, — сказал Арсений. — Возьми
себя в руки. Тебе всего лишь двадцать один, и твой путь в этом аду
только начинается. Не гоже! Нее го... ж... же! Спасай себя!»
А как это сделать, он знал. Надо было как можно скорее вы-
тянуться на спине, чтобы земля пронизала его своими сильными,
хоть и неощутимыми, но спасительными токами. И тогда за трид-
цать-сорок минут безмятежного сна вновь наступит гармония души
и тела.
Арсений поднялся со скамейки и, словно переломанный весь
на куски, превозмогая боль во всех частях тела, поплёлся в даль-
ний угол скверика. Туда, где темнели кущи нестриженого кустарни-
ка. Нашёл более-менее свободный кусочек земли, сгрёб ногами с
него пустые бутылки, пакеты и неспешно, со стоном лёг, вызвав
сочувствие у бабки, рывшейся в каком-то тряпье. Портфель поло-
жил рядом.
Он прижался к земле каждой косточкой от затылка до пяток.
Лёг в привычную «позу покойника», вытянув руки вдоль тела. Вид-
но, лечебная сила земли в этом загаженном месте была столь ве-
лика и благосклонна к нему, что боль отступила, а «разруха» как он
называл своё разбитое состояние, стала очень быстро покидать
его. И, как всегда бывало в такие минуты, он заснул.
Сердобольная бабка боязливо приблизилась к нему на несколько
шагов и, не уловив дыхания, перекрестилась.
— Царство тебе небесное, бедолага. Преставился, отмучил-
ся. Вот и тебе бы, милая, такое же счастье. Прикорнула бы и умер-
ла. Так нет же. Шаркаешь по свету. Ни Богу свечка, ни чёрту ко-
черга, — бормотала она, выбираясь из кустов с большим узлом из
тряпок и картонных ящиков. Их она сдаст старьевщику-обманщи-
ку, получит от него денежки на четверть булки, а жиденькую по-
хлёбку и бесплатный чай ей нальют в богадельне за углом.
Она поплелась со своим богатством на приёмный пункт, а ког-
да встретила двух патрульных милиционеров, сказала им об умер-
шем в кустах. В сквер милиционеры не спешили. В заросли они
направились осторожно, чтобы не измазать свои начищенные бо-
тинки в собачьем кале, а то и в человеческом.
— Живой? — спросил Первый то ли напарника, то ли Арсения.
Не получив ответа ни от того, ни от другого, склонился над Арсени-
ем и увидел пульсирующую жилку у него на шее. Теперь уже бес-
церемонно и довольно сильно он торкнул Арсения в бок ногой, как
толкал десятки бомжей и бродяг ежедневно.
— Вставай! — приказал громко.
После ощутимого толчка и грубого окрика Арсений открыл гла-
за. Увидел двух стражей порядка над собою, вздохнул и подумал с
горечью — вполне логический финал. Задержка с исполнением при-
казания показалась милиционерам оскорбительной, и Второй ска-
зал грубо, по-начальнически:
— Вставай.
— Вставайте, — поправил его Арсений, садясь и забирая пор-
тфель к себе на колени.
— Культурный, однако, — сказал Первый и резким движением
вырвал портфель из рук Арсения.
Арсений рванулся было за ним, но Второй толкнул его на спину
и наступил ногой на грудь. В портфеле внимание стражей привлек-
ли бутылка с водой и кусок хлеба с луком в прозрачном пакетике.
98
Бумаги их не интересовали. Ими они только пошуршали и вернули
портфель Арсению. Видя его потрёпанный вид, Первый спросил:
— Давно бродяжничаешь? — Урок вежливости не пошёл ему
впрок.
— Я не бродяжничаю. Побаливает спина, вот и прилёг отдох-
нуть, — ответил Арсений.
— Ну, ну, — сказал Второй, переходя на шутливо-дружеский
тон. — А вот если мы ещё раз тебя здесь увидим, то болеть будет
не только спина, но и бока, и шея. Усёк?
— Отчётливо, — сказал Арсений, поднимаясь и отряхивая брю-
ки сзади. Втроём они направились к троллейбусу.
— Писатель-неудачник? — спросил Второй, игривый.
— Пока — да, — соврал Арсений, беспокоясь за свои черте-
жи. Мало ли что могло придти в голову хлопцам. А писанина... Кому
она нужна?
— Куришь? — допытывался Второй, явно развлекаясь.
— Нет, — ответил Арсений.
— Водку пьёшь? — пытал Второй, под лёгкий рокоток Первого.
— А баб... — Второй запнулся, но всё-таки подобрал подходя-
щее слово, — … щупаешь?
Первый весело смеялся. Видимо, у них была такая игра.
— У меня есть любимая девушка, — ответил Арсений.
Второй аж остолбенел от такого ответа. Его он воспринял, как
оскорбление чести мундира. Лицо у него побледнело, а глаза стали
злыми.
— Ну и что? — спросил он, заикаясь. — Ты помни, над кем
насмехаешься. — Он вытолкнул Арсения на остановку и ухватил
за локоть, как арестованного.
Мимо пролетали машины. Но троллейбуса не было. Первый
грубо повернул Арсения к себе и произнёс, едва разжимая губы:
— Запомни. Видимся в последний раз.
Не успел Арсений их успокоить, как раздался требовательный
женский голос: — Оставьте его.
Они все разом повернулись. К ним приближался светло-серый
спортивный автомобиль с открытым верхом и двумя пятёрочками
в номере. Как видно, эти пятёрочки имели магическую силу, пото-
му что сотрудники встали рядком и подравнялись.
Красивая, пышноволосая блондинка в тёмных очках пере-
гнулась со своего места на правую сторону и повторила: — Ос-
тавьте его.
Правая дверка бесшумно откатилась. — Садись, Арсений, —
пригласила дама.
Арсений поспешно уселся на переднее сиденье, даже не заду-
мываясь, кто за рулём. Сел, лишь бы поскорее отвязаться от «по-
чётного эскорта», которому он почему-то сильно «понравился». Ещё
минута-другая, и его увели бы в отделение.
Замечая краешком глаза недоумение своего пассажира, дама
вела машину уверенно и грубовато обгоняла нерешительных и не-
умелых. Когда поток автомобилей поредел, дама убрала очки на
темечко и повернула лицо к Арсению. И тут он ахнул, ни на грамм
не претворяясь.
—Ты? И уже блондинка?
— Ну, это дело двух часов, — усмехнулась Мотя.
— Каштановые тебе были более к лицу. Они умягчали тебя, —
сказал Арсений слегка разочарованно.
— Потому и перекрасила. Не то время. От мягкости все не-
удачи. Я спасла тебя, святая душа?
— Да.
— Скажи тёте спасибо.
— Спасибо.
— Вот так-то. А теперь рассказывай, — приказала она.
— Сначала ты. Откель сей умопомрачительный шик? Да ещё с
пятёрочками в номере, от которых менты едва не встали во фрунт.
— Обо мне — потом, — оборвала его возвышенный штиль
Мотя. —Сначала о тебе.
— Скучно и противно, — начал свою исповедь Арсений. — Был
в бюро по изобретательству и обнаружил там пять своих придумок,
но зарегистрированных под разными фамилиями во многих городах.
А шестое, пожалуй, самое важное «Утеплитель для кастрюль»...
— Нет, для таких серьезных мыслей надо остановиться, — ска-
зала Мотя с улыбкой и подвернула к тротуару. Повернулась к Арсе-
нию — вся внимание.
— ... вот уже восемь лет лежит под сукном, — продолжал Ар-
сений. —Ну, не подлость ли это? Пусть не под моим именем, но
100
внедрите. Ведь оно экономит пятьдесят процентов энергии. Пять-
десят процентов! Люди за пять процентов борются, а тут пять-
десят никому не нужны! — Арсений всплеснул руками. — Вра-
ги! Не иначе. — Он  разгорячился и лихо мчался на своём конь-
ке. — Нет. Об этой экономической диверсии я обязательно на-
пишу президенту.
— О, куда тебя занесло. Ему только и разбираться с твоими
кастрюлями, — вставила реплику Мотя и погасила зажжённую си-
гарету, зло проворчав при этом:
— Когда уже брошу. Продолжай, — снова приказала она.
— Да вот, пожалуй, и всё. Только на моих же изобретениях меня
же и воришкой назвали. Сдать куда-то хотели.
— Вот теперь поехали. — Мотя ловко влилась в общий поток.
— Тебе куда? Домой?
— Домой. В подворотню.
— Вот именно. В подворотню. Хоть это ты понял, и то хоро-
шо. Но было бы намного лучше, если бы ты понял, что ты —
чёрная кость и не рыпался бы, а дружил со всякими скарабеями.
Тебе ведь судьбою начертано быть прислугой, быть человеком
прихожей, не более.
— Высади меня, — потребовал Арсений, оскорблённый до глу-
бины души тем, о чём сам не однажды с горечью думал.
— Сиди на заднице со своей гордостью, — огрызнулась Мотя
и продолжала в том же тоне. — Ты хоть раз критически посмотрел
на себя в зеркало? Ведь у тебя лицо простолюдина, лицо сельского
тракториста. Трамвайное лицо. Знай свой шесток, и всё будет
о,кей. — Тон у Моти смягчился. В нём зазвучали нотки сочувствия,
поддержки. Её глаза вроде как увлажнились. По крайней мере, не
были такими злыми, как пять минут назад. Горечь от её слов ушла,
и Арсений с нежностью посмотрел на неё.
— Зато у тебя есть все данные для прекрасного будущего. Ты
— красива, умна, деловита, без комплексов. У тебя правильная,
образная речь. Ты не из простых...
— Шлюх?
— Людей, — будто не услышав её реплики, продолжал Арсе-
ний. — В тебе чувствуется крепкая порода и какое-то основатель-
ное гуманитарное образование или хорошее воспитание.
— Образование, образование, — нетерпеливо отозвалась Мотя.
— Но не будем говорить какое, чтобы ты не всплескивал руками.
Она остановила машину, чуть не доехав до ворот дома №7.
Сидела поникнув плечами и молчала. Он тоже молчал и не решал-
ся что либо спросить. Удачей, успехом гордятся. Тут было очевид-
но поражение,
— Гнусно и страшно, — сказала Мотя негромко. Возможно,
вспомнила его просьбу рассказать о себе, а, возможно, говорила
только для себя. — Я — содержанка у десяти мужиков с переры-
вом только на биоцикл. Отрабатываю это авто и квартиру в Ялте.
Впереди ещё восемь месяцев терпимости.
Она говорила, не глядя на него, и взорвалась бы от любого
его слова. Будь то сочувствие, или осуждение. И продолжала со
злобой:
— Так что ты угадал с кличкой. Та Матаня, что на бане. Да?
Ведь ты это имел ввиду, когда кадрил меня? Проститутке всё мож-
но в глаза сказать?
— Я не знал и не знаю скрытого смысла этой поговорки. И
слышу её впервые. Шутя соединил два имени, которые ты сказала.
Прости. —Арсений насупился, в то время как она с грустью смот-
рела на него.
— А на самом деле я — Матрёна. Это бабушкино имя, — с
теплотой в голосе сказала Мотя.
— Какое прекрасное имя, — сказал Арсений и добавил с улыб-
кой: — Не исчезай надолго, любовь моя.
— Прости меня за лицо простолюдина.
— Да нет, ничего. Как говорят англичане, внешность — моё
достояние.
— Если понадоблюсь, пиши. Ялта. До востребования Матрёне
Лопухиной. — Она ласково подняла вверх спутанные волосы, зак-
рывавшие его лоб.
Он ушёл. Руки у неё тряслись. Видимо, её волнение переда-
лось и железяке, потому что хвалёное авто долго не заводилось.
Арсений бросился на лежанку и кинул себе на лицо подушку.
Прижал её к лицу сомкнутыми руками и, наверно, убил бы себя,
если бы не протяжный, дикий крик —А-а-а-а-а! — не подбросил
его, не заставил бы выскочить наверх. Крик лавиной рушился из
102
соседнего двора. За каменной стеной слышались возбуждённые муж-
ские голоса, но их заглушал разрастающийся бабий вой.
— А-а-а-а! — стонал двор №9.
Вбежавшая во двор девочка-подросток Юленька, сестра Штан-
гиста, крикнула ошеломлённому Арсению:
— Младшенького привезли. Убитого! — и побежала с этой но-
востью в свой закуток. — Какой ужас! — Она смешно, театрально,
взмахнула руками, выронила козлёночка с розовыми копытцами,
подняла и побежала дальше.
Арсений вихрем ворвался в свою нору, смёл на пол макеты всех
придумок, покидал в сумку кое-что из вещей и выбежал назад.
Через тридцать минут он сидел в электричке, мчавшейся на
север, и отрешённо смотрел в окно. Контролёру он сказал: «Довези-
те до конца. А я за это полы в вагоне вымою. Хорошо?»
Сидел Арсений и тягостно качал головой, сам не зная, куда и
зачем едет. Машинально взял в руки кем-то оставленную газету и
заскользил глазами по тексту, не читая. Но одно малоприметное
объявление остановило его взгляд. На завод металлоконструкций
требовались рабочие разных специальностей...
Часа через полтора электричка прибыла на конечную станцию.
Контролёр показал ему в сторону заката и сказал добрым голосом:
— Завод вон там, где стрела торчит.
(Худосочная, которую Арсений обогнал сам на себя непохожий
— бледный, с выпученными глазами — вернулась домой с тяжё-
лой сумкой и заперла на щепочку дверь подворотни.)
Молодой, брылястый мужик сидел напротив Арсения и широко
улыбался.
— Какой же это завод? — говорил Арсений. — Шарага, не
иначе. А пишете...
— Для привлекательности. Завод! Звучит? Звучит. А фамилия
моя Савченко. Как в том кино. И зовут Сашей. — Он протянул
Арсению руку с неотмываемым оттенком мазута и машинного мас-
ла. — Я тебе понравился?
— Понравился, — сказал Арсений, не лукавя, и в первый раз с
утра улыбнулся.
— Значит, на три месяца приживёшься.
— Почему на три? Может, на всю жизнь, — возразил Арсений.
— Потому что на моём ЧаПэ никто больше трёх месяцев не
выдерживает. Кстати, самый главный вопрос, ты можешь работать
по тридцать два часа в сутки?
— Если тяжести таскать, нет. На другом попробую.
— На другое я тебя и поставлю. И ещё главный вопрос. Ты
хочешь уехать отсюда на авто?
— Мне нужны деньги.
— Это одинаково. Деньги и авто — синонимы. Я — не тупица?
— Нет.
— Сойдёмся. Общежитие есть. Не ахти какое, но не каплет.
Летом — жарко, а зимой — тепло. Но если ремонтик сделать, то и
вообще жениться можно. Ты как в этом плане?
— Никак.
— А зря. Физиологию нельзя ущемлять. А может, передума-
ешь? Вон та деваха мужа себе ищет. Любаня! Этот подойдёт? —
крикнул Савченко в открытую дверь, где на вольном воздухе де-
вушка-маляр готовила краску для покраски садовой решётки.
— Он — недотёпа и слабак для меня, — отозвалась Любаня,
лишь краем глаза, взглянув на Арсения. — Вот ты мне подходишь.
— Во, нюх! Как у овчарки. За версту мужские возможности
чует, — восхитился Савченко, а Любане крикнул:
— На всех же меня не хватит. — Сожаление слышалось в его
голосе.
— Дело хозяйское. — Любаня спрятала нос и рот под респира-
тор и взялась за кисть.
— Остаюсь, поскольку нет выбора, — сказал Арсений.
— Выбор есть. Но он зависит от меня. Чтобы тебя закрепить,
ты тоже мне понравился, замечу в скобках, я поставлю тебя на
изготовление кладбищенских решёток для города С.
— Это же за сто км. отсюда! — удивился Арсений.
— От нас и за пятьсот везут, — успокоил его Савченко. —
Дефицит. Проблема демографическая. Скоро нас раз-два-три ос-
танется. По рукам? Ну, пошли. А то заболтались. Станок уже от-
дохнул. Завтра в восемь ноль-ноль, как штык. А теперь топай вот
по этому адресу к Марье Ивановне. Она поселит тебя в восемнад-
цатую комнату на втором этаже.
Они вышли из конторки. Савченко подошёл к гибочному прес-
су и включил мотор. На Арсения он больше не взглянул.
104
И начал Арсений вкалывать на этом якобы заводе. Прошёл путь
от подручного до сварщика-аса за три дня.
«В восемь ноль-ноль» — красивые слова босса. На самом деле
рабочий день начинался в четыре ноль-ноль, а заканчивался по-
зднее, чем двадцать три, при свете фонарей. У многих работяг не
хватало сил, чтобы добраться до койки в общежитии. Они спали
тут же на бетоне. И ели, лёжа на боку.
Сам Саша работал неистово и падал на затоптанный, грязный
пол в своей конторке от изнеможения. Но по каким-то тайным ча-
сам он просыпался в один и тот же миг — в четыре и всегда видел
перед собой свою жену, красавицу-татарку с укутанными в одеяло
кастрюлями и двумя термосами для него и для рабочих, которые,
как призраки уже брели по гулкому двору. Раб-гвардия (От слова
рабская. Так говорил сам Савченко) подходила к Гуле и получала
из её рук вкуснейшую самсу и стакан двойного кофе.
Известная формула, что спрос рождает предложение, находила
подтверждение на практике. Её постиг каждый из двадцати рабо-
тяг. Даже тот, который по причине алкоголизма, не мог сказать,
сколько будет один плюс один.
Впрочем, многие из них от этой беды здесь излечивались —
»сухой закон» на «Савченко ЧаПэ»был суровым. Провинившийся
вылетал с работы мгновенно. И зачастую ползал на коленях за Са-
шей, прося прощения.
— До следующего срыва? 3ачем мне такая морока. Убирайся.
А ты заступай на его место, — говорил шеф очередному кандида-
ту, стоявшему у ворот.
— Нет! — орал оступник. — Нет. — И хватал Хозяина за ноги.
— Больше ни капли!
Как правило, Савченко прощал, но иногда и зря. И всегда гово-
рил при этом огорчённо:
— Вот и верь после этого людям...
Спрос на изделия был колоссальный. Соответственно, и пред-
ложения были одно шикарнее другого. Огромный пролёт между
двумя бетонными корпусами (ныне мёртвыми) представлял собой
выставку продукции. Оградки стояли длинными шеренгами. Выби-
рай любую. Так и делали. Возвращаясь с отдыха, везли их в мате-
риковую Украину, Россию, Молдавию, Прибалтику.
Настоящие произведения искусства из металла завораживали глаз.
Совсем не хуже,чем в Питере. Однако, и кладбищенские не «хромали».
Нa эти оградки приятно было смотреть, а ещё приятней — войти в калиточ-
ку, так как изготовители чего только не предусмотрели — и скаме-
ечки, и столик, и подсвечники по углам, и кресты двух, шести и
восьмиугольные с табличками белыми и бронзовыми.
Да, товар был ходовой, Савченко не врал. Половину покупателей
он отправлял в кассу, а с другой половины — инвалютной, брал день-
ги лично, тем самым пряча их от налога. Уж сколько оседало у него
в кармане, никто не знал . Но рабочих он не обижал. Они получали
очень много. Недаром, местом на заводе дорожили. Но и уходили
многие на третий день (он был негласным Рубиконом в судьбе каж-
дого кадра), не выдержав диких нагрузок . Лучше сказать, уползали.
— Хочешь мани иметь в кармане, вкалывай. Не хочешь иметь
мани в кармане, проваливай, — с широкой улыбкой говорил Савчен-
ко. —Выбор за тобой. На моём ЧаПэ — полная демократия.
Арсений эту демократию воспринял с радостью. Она лишила
его самого основного жизненного неудобства — желания мыс-
лить, оценивать, рассуждать. Превратившись добровольно в ра-
бочую скотинку во имя любви, он мало думал. Ни разу не вспом-
нил о Билибинском чертеже. Все силы забирал адский труд. А
если и думал, только о том, как бы выпросить у Саши три часика,
чтобы отоспаться. Ни о каких выходных на заводе и представле-
ния не имели.
Спал он с Любаней, тоже до такой степени измотанной рабо-
той, что ни его, ни её ни на что не тянуло. Они были девственно
чисты перед Богом, лёжа обнажёнными в прокалённой беспощад-
ным солнцем комнате. По звонку будильника в четыре ноль-ноль
они по очереди стаскивали друг друга за ноги с кровати. Сегодня
— она. Завтра — он.
Первой после трёхдневного отдыха покинула завод на своём
авто Любаня. Это был смотр, по случаю которого Саша разрешил
трёхминутный перерыв. Прикатила неожиданно. Все рты разинули,
когда она вышла нарядная из пурпурного иноземца. Еле оторвав-
шись от Сашенькиных губ, помахала ручкой и укатила, Гуля засме-
ялась и крепко обняла Любаню.
В октябре покинул ЧаПэ и Арсений, но прежде получил предуп-
реждение от Саши: — Видишь вон тех троих у поворота? Остере-
гайся. Это — шакалы.
Арсений послушался. На вокзал пришёл околицей. Возвращал-
ся домой с билетом. Предъявил его контролёру, а потом вручил
коробку конфет со словами:
— Спасибо за доброту.
Дома всё было в порядке, т. е. дверь распахнута, кое-что укра-
дено, а главное, на полу было чисто. Не валялось ни крошечки от
моделей. Кто-то очень интересовался его придумками. Кому-то они
были очень нужны. Арсений порадовался этому. Сигнал снизу, очень
ценный сигнал.
И только он плюхнулся на табурет, кинув сумку с деньгами на
лежанку, как к нему на голову свалился Верченко. Именно, на голо-
ву, потому что запнулся о третью ступеньку и рухнул вниз, едва не
повалив Арсения вместе с табуретом.
— Прости. Но я отвык от таких трущоб, — признался он чис-
тосердечно. — Давай выручим друг друга по-соседски. Вот тебе
тысяча зелёных. (Деньги к деньгам идут!) Дай мне что-нибудь хо-
довое.
— А щитков вам мало? — спросил с ехидцей Арсений, отчего
сосед, почти не смутившись, сказал:
— Рынок насыщается...
— Выходите на Россию, на Среднюю Азию, — посоветовал
Арсений, по стенке продвигаясь вглубь каморки. Он еле держался
на ногах. —Прикорневой локальный там пойдёт.
— Там свои. . .
— ...ворюги? — подсказал Арсений.
Верченко дёрнул губами. Ни осуждать, ни хвалить себе подоб-
ных он не осмелился.
Арсений молча запустил руку за фанерную обивку стены и
вынул оттуда чёрную папку с чертежами, отчего глаза у Верченко
едва не лоб не выскочили. Арсений заметил это и улыбнулся. «Зас-
ветился» Верченко, «засветился». Жажда наживы оказалась силь-
нее осторожности и неловкости. Вор — всегда вор. А он-то всё
здесь перерыл, их ищущи! «Так вот они где!» — едва не вырвалось
у него.
Видя его растерянность, Арсений спросил:
— Вам посложнее или попроще?
— Попроще, попроще. Чтобы приносило двести-триста процен-
тов прибыли.
— Тогда вот эти. «Башмачок» и «Помощница». Это — прово-
лочная корзиночка для постирушек, а это — подставка для пузырь-
ков с лекарствами, — пояснил Арсений и вручил чертежи Верчен-
ко, который, ошалевший от радости, выскочил наверх и крикнул из-
под потолка:
— Один процент от прибыли — твой.
— Обманщик, — буркнул Арсений. (И не ошибся) Но с этого
дня Верченко перестал стыдиться своего воровства перед Арсени-
ем и даже иногда протягивал ему руку, сидя в «Шестисотом». Ар-
сения эта ситуация смешила. Вор и пострадавший. Кожаный ман-
тель и холщовый зипун. Принц и нищий. А вот Верченко нисколько
не коробило.
Едва ль ни на четвереньках Арсений выбрался наверх, чтобы
полить свой засыхающий огородик.
Стоя у колонки, оглядывал знакомый двор.
Певец уже не мог взять ни одной ноты и только хрипел у от-
крытого окна. Лектор поздоровался с Арсением кивком головы. Све-
точка уже мама. Под белой шелковой накидкой она напоминает
Леонардовскую «Мадонну». И, как видно, не зря в этом образе ри-
сует её Лена-художница, списав естественные складки материи с
оригинала, брошенного на землю.
Платан стоял совершенно без листьев. И только сейчас стало
видно, насколько же он могуч. Не смог он перенести горького рас-
ставания со своим другом, вот и последовал за ним.
Арсений вернулся в подворотню и растянулся на лежанке. На
чертёж посмотрел тупыми глазами. И только неделю спустя, когда
скотское состояние сменилось у Арсения человеческим, чертёж
вновь обрёл загадочность и притягательность.
Как-то, отдыхая перед входом в каморку, он увидел Танечку
всю в каких-то висюльках, колечках, брошечках, цепочках на голо-
ве, на кофточке, на шортиках максимально укороченных. Видя ис-
пуганно-недоумевающий взгляд Арсения, она сказала с вызовом:
— Себя надо любить и жить красиво.
Мать-Худосочная с умилением смотрела ей вслед. Никто не
знал, для кого она так наряжается и куда исчезает по воскресень-
ям. Но нет ничего тайного, чтобы не стало явным. Секрет открыла
Батенька. Она увидела Танечку невдалеке от Дворца бракосочета-
ний любующуюся нарядными парами и представляющую себя иду-
щей по ковровой дорожке рядом с красивым женихом. Девочке тоже
хотелось в сказку. Но вместо этого она получила толчок в спину от
бритого крепыша.
— Уже с месяц ты здесь маячишь, — сказал он. — Ещё раз
увижу, — он нырнул оттопыренным средним пальцем ей под юбоч-
ку, — и отдам ребятам. Поняла?
Танечка отбежала от крепыша и стояла ни жива, ни мертва. Но
высокий, длинноволосый парень с оголёнными по плечи тонкими
руками помог ей прийти в себя. Он подал ей руку, и они сели за
столик под зелёным тентом. Через пять минут они уже целовались.
В этот вечер она возвратилась домой очень поздно. Мама-
худосочная обеспокоилась. Стояла в воротах до её прихода. Через
неделю это стало нормой. И как-то она выдала Арсению:
— Они все заглядывают под юбку. Кроме этого им ничего не надо,
— сказала она, нисколько не стесняясь произносить вульгарное слово.
«А что у тебя есть, кроме этого? Ум, красота, доброта, трудо-
любие, участливость?» — хотелось ему сказать, но не сказал, так
как «поезд ушёл». Все добрые качества надо прививать ребёнку
возле материнского соска, а не тогда, когда недавнее дитя вот-вот
само станет матерью...
Но ещё большее удивление вызвал у него сосед Серов Георгий
Павлович, когда вошёл во двор весь в орденах на чёрном кителе.
— Откуда вы такой красивый? — спросил восхищённо Аким-
строитель.
Boт уж как два месяца он инвалид. Дважды им ломаемые кос-
ти, в конце концов, срослись не правильно. Честно говоря, он рад
этому обстоятельству. Хоть и мала пенсиёшка по регрессу, зато
весь день дома.
— С парада, — ответил Серов.
Аким пожал плечами и, не вспомнив, какой сегодня один из бес-
численных новых праздников, удалился в свой закуток, приспосабли-
вая на ходу свою кривую руку, чтобы не выпирала в сторону.
Серов остановился напротив Арсения, заметив, что и тот с
любопытством смотрит на сверкающий «иконостас».
— Да, времена поменялись, — проговорил старик с растяжеч-
кой. Будто сладкий чай с блюдечка потягивал. Седые усы погла-
дил. А глазки лоснятся от удовольствия. Чувствовалось, что он в
лёгком подпитии. — Поменялись. И на нашу улицу праздник при-
шёл. Не прогнали с парада, как это делали коммуняки, — говорил
он, а сам испытующе смотрел на Арсения. — Сосчитал? — спро-
сил с усмешкой.
— Сосчитал, — ответил Арсений сдержанно.
— Восемнадцать. Поменьше, чем у Лёни, но всё-таки. И самая
главная вот эта. Крестик с дубовыми листочками. Её я на самый
верх повесил. Хочешь, я тебе про свою жизнь поведаю? А? Пойдём,
пойдём, пока моей стервы нету. Пошли, — сказал Серов и направил-
ся к дому. Арсений последовал за ним. Его вело любопытство — так
ли правы те, кто об этом человеке страхи жуткие рассказывал?
Через крошечную верандочку они попали в просторную ком-
нату с двумя высокими венецианскими окнами. Здесь было так
светло, будто и с улицы не заходили. Не то, что у Арсения с окон-
цем у земли.
Благодаря большому ковру на полу, высокому зеркалу-трюмо,
полочкам с цветами, двум или трём картинам на дальней стене и
над кроватью в комнате было уютно и как-то покойно. Ни пылинки
не было на полированном круглом столе, к которому они сели. Впро-
чем, сел один Арсений по указанию хозяина. Сам же Георгий Пав-
лович, кряхтя взобрался на стул и достал со шкафа что-то плоское,
завёрнутое в серую тряпку. Погладив свёрток, он положил его пе-
ред Арсением и развязал толстый узел. Снял китель и повесил пе-
ред глазами на спинку стула, чтобы любоваться. Вернулся и скло-
нился напротив Арсения. Как-то загадочно взглянул на него и отки-
нул углы ткани по углам.
Да, фокус удался. Арсений был ошеломлён. С большого порт-
рета на него смотрел молодой, красивый офицер фашистской служ-
бы безопасности — СС.
— Это — я, — сказал Серов с гордостью.
Да и сам Арсений видел, что это он. Те же глаза с лёгким при-
щуром, тот же выпуклый лоб и губы в презрительной усмешке.
— Здесь мне двадцать два. Красив, стервец? — Старик ус-
мехнулся и опустился на стул, сказав при этом:
— Листай, а я буду пояснять, если что непонятно будет. — Он
пытливо смотрел в лицо Арсению, не решавшемуся перевернуть
картонку с портретом. — Боишься, что ли? — Серов сам убрал
портрет и пояснил:
— Здесь я с моими немецкими, татарскими, украинскими и
русскими друзьями после награждения Железным крестом. В жи-
вых нет никого.
Этот снимок, как и первый, был большим. Семеро мужчин в
эсэсовской форме стояли широким фронтом и улыбались. У них за
спиной возвышались Крымские горы и ясное небо с кучеряшками
облаков.
Рука у Арсения дрогнула. Серов был доволен произведённым
эффектом. Дальше пошли фотографии меньшего размера. Их пе-
релистывал сам Серов. Это были казни через расстрел, через по-
вешение, избиение дубинками, траншеи с трупами, измождённые
лица за колючей проволокой. На многих фотографиях был Серов в
«деле». Пояснений не требовалось. Непонятно было лишь одно
— как не дрогнула рука у фотографа? Все снимки были с отмен-
ной резкостью, чёткими. Ни один не был смазан от дрожи руки
или волнения сердца.
— Какая подлость! — вырвалось у Арсения, когда он увидел
травлю человека собаками.
— А ты в то время жил? — Резким, как команда, голосом,
отозвался сосед и Арсений вздрогнул от злобного, пронзительного
взгляда. —Бывал в ситуации или-или? Или — да, или — нет? Если
да, буду вам служить, значило жить. Если нет, не буду вам служить,
означало смерть? То-то же. Знаешь, сколько набралось таких храб-
рецов из нашей пленённой роты? Всего-то пять человек. Так что не
вякай. Может, и сам бы надел такую форму. — Серов ткнул паль-
цем в эсесовский погон на фото.
— Если б и одел, то на один день, чтобы убежать к партизанам
в горы, — сказал Арсений, чем вызвал ядовитую ухмылку у соседа.
— Не считай фашистов дураками, — сказал Серов. — Они
сразу же мазали нас кровью. — Он выдернул из непросмотренной
стопки большое фото, где он расстреливал красноармейца. Да не
картинно, не постановочно, а истинно — с дымком на кончике пис-
толетного ствола и вспухшим затылком жертвы. — А партизанам
такие были не нужны. Они их расстреливали перед строем. — В
голосе Серова промелькнула горчинка. Но тут же сменилась бод-
рой ноткой. — Да, порезвились мы в Крыму. Ой, как порезвились!
Совхоз «Красный», концлагерь «Картофельное поле», греческая де-
ревня Лаки.
Тоном приятных воспоминаний Серов перечислил ещё с деся-
ток мест, селений и городов.
— Откуда у вас эти фотографии? — спросил Арсений, уклады-
вая просмотренные фото в стопку. Дальше смотреть не было сил.
— Негативы я спёр у офицера Шульца, когда он драпал в Керчь.
Извращенец и садюга. А фото лет двадцать назад сам тайно отпе-
чатал. Купил, что надо для этого, и отпечатал. Так что ты первый,
кто их видит.
И снова весёлое настроение овладело соседом. Обычно косно-
язычный, сегодня он выражался ясно, а не мычанием из одного-
двух слов. Он перегнулся над столом и хлопнул Арсения по плечу.
— Ещё как погуляли! Поели, попили, девочек поимели. Мне по-
чему-то нравились смугленькие — гречаночки, цыганочки, болга-
рочки, турчаночки да и татарочки, дети партизан, бывали. А баба-
ми я брезговал. Не хотел быть сто первым. Свою-то стерву еле от
Шульца уберёг. Она в нашем батальоне на собачьей кухне кашева-
рила. Ну, и сама жрала вдоволь. Удрать с немчурой нам не уда-
лось. НКВД схватило, — бодро закончил свой монолог сосед.
— Ну и какое же вам наказание за это вышло? — спросил Ар-
сений, поднимаясь.
— А без этого вопроса нельзя? Нельзя, нельзя. Так сказать,
расплата? Десять лет отсидел в Сибири, — ответил он весело.
— Всего-то десять? Как за мешок картошки? — удивился Ар-
сений.
— Да, да. Сосед из нашего двора за полбулки отмазал.
— Кто же это? — Арсений быстро, будто на костяшках счёт,
пробросал в памяти имена всех дворовских мужчин. Однако, ни на
ком не остановился. — Кто?
— Да лектор горкомовский, — засмеялся старик. — Тот, что
над нами живёт. А ведь знал, паскуда, всю мою подноготную. Ког-
да он подыхал с голоду, этот юный, принципиальный комсомолец, я
дал ему булку хлеба. Вот он-то и расхвалил меня на суде. Даже
слезу пустил. Потому и лагерь я получил, а не «вышку». А теперь
всё — поезд ушёл. Власть поменялась.
Последнюю фразу Арсений услыхал от двери. Сосед любовно
укутывал стопу фотографий в серую ткань и разговаривал сам с
собою:
— Теперь вы меня не достанете.
Арсений вышел во двор и глубоко вздохнул. Слева от веран-
дочки, в тени сидели две девочки и, видимо, обсуждали фильм, из
ящика.
— Ты не поняла. Ричард и Эльза любят друг друга, — говори-
ла Старшая, лет четырнадцати.
— Она спит с ним? — с восторгом спросила Юленька.
— Ну как тебе не стыдно?  — тоном учительницы сказала
Старшая. —Тебе всего-то восемь лет.
— А тебе тринадцать. Но ведь ты тоже спала с Мышкиными и
говорила, что ничего плохого в этом нет, — обиделась Юленька.
— Зачем ты кричишь? — возмутилась Старшая, оглядываясь,
не слышал ли кто.
— А кто меня заводит? — брыкнула ногами Юленька и убежа-
ла к себе.
О чём дальше судачили девчушки Арсений не слышал, так как
всё своё внимание сосредоточил на участковом Зуеве, присевшем
у первой ступеньки и заглядывавшем внутрь подворотни. Вот он
повернул голову. Увидел Арсения и распрямился. Ещё издали дру-
жески сказал ему:
— Кое о чём хочу спросить.
— Не отвечать не имею права, — сказал ершисто Арсений.
— Право имеете. Но это в дальнейшем очень осложнит наши
отношения, — сказал с улыбкой Зуев. — Мне кажется странным,
что после каждого убийства в соседнем дворе, вы мгновенно исче-
зали отсюда.
— А надо бы накануне? — не пряча колючек, спросил Арсе-
ний. Зуев шевельнул плечами. Погоны с тремя звёздочками блес-
нули на солнце.
— Так и запишем. На контакт не идёт. Агрессивен, — сказал
Зуев, удаляясь.
Арсений повертел в руках бумажку, которую дал ему участко-
вый, вспомнил его слова:
— Очень вам советую посетить этот адресок, — и, словно пред-
чувствуя близкие неприятности, быстро спустился в подворотню. Там
он вынул деньги из сумки и разложил их по нацвалютам и достоин-
ству. Потом сформировал по «штукам». В «зелени», в евро и родных.
Невзрачных и помятых. Прибавил к ним тысячу от Верченко и уло-
жил всё в портфель, снова вынутый из-под пола. Перед крестиком
над дверью прижал руки к груди и сказал проникновенно:
— Помогай мне, Господи, на моём пути.
Офис фирмы «ФГС» с расположенным рядом большим торго-
вым центром «Ваш быт», Арсений нашёл без труда, хоть и нахо-
дился он далеко от центра. Но что такое центр, если город поглотил
ближние деревни?
При его появлении на пороге тумбообразный охранник поднял-
ся со стула.
— Я — к Фаддею, — сказал Арсений и по указке охранника
свернул направо.
Девицу-секретаршу он миновал, как пустое место, и вошёл в
открытую дверь кабинета босса, что-то бойко считавшего на ком-
пьютере с ярким экраном, и сделавшего знак посетителю — одну
минуту. Но минуты не прошло, как Фаддей подвёл черту и, потирая
руки, крутанулся на стуле, говоря на ходу:
— Слушаю вас. — Но увидев Арсения, воскликнул: — Вот так
номер! Кто-то помер? — Он сделал знак секретарше, которая уко-
ризненно смотрела на Арсения, чтобы закрыла дверь с той стороны.
— Слушаю, друг. — Фаддей протянул обе руки к Арсению и
крепко пожал его руку. — Спасибо, что не забываешь. Принёс что-
нибудь новенькое?
Арсений молча выложил на стол всё содержимое портфеля.
Получился довольно внушительный ворох разноцветных купюр, к
которым Скарабей остался совершенно равнодушным. Даже  мель-
ком на них не взглянув, небрежно отодвинул в сторону.
Арсений выразительно взглянул на Фаддея и сказал вовсе не
просительно:
— Не ломай моего счастья.
— Я тебя понял. Даю слово джентльмена, — сказал Фаддей,
согнав улыбку с лица. — Ну, а впридачу? Для закрепления нашей
дружбы? Что-нибудь уникальное из твоей уникальной головы. А?
Сварилось там что-нибудь?
— Сварилось. — Арсений вынул из портфеля несколько листов
плотной бумаги и протянул их Фаддею, схватившему их с такой
жадностью, с какой голодный пёс не хватает кусок хлеба. Но Фад-
дей не был голодным псом. Теперь он был жадным до дела. День-
гами он успел пресытиться. Им управляло честолюбие. Та зараза,
которая и возвышает и губит человека.
Фаддей разбирался в чертежах на лету и тут же оценил при-
думку Арсения громким криком:
— Арсюша. Это — гениально! Это похлеще кубика Рубика!
Все эти восторги относились к игрушке «Мальчик Чих», который,
подёргав носом, громко чихал, но при этом ещё и пукал, то коротко,
то протяжно, с переливами.
— Ты представь! — кричал Фаддей, кружась на стуле, — я
не только всё это вижу, не только слышу. Ах, как это будет умори-
тельно! Но я и обоняю приятный аромат. Гениально. Гениально!
А это что?
— Просторная лейка для ягод.
Он посмотрел на рисунок.
— Прекрасно. А это? «Непросыпашка? «Косыночка». К при-
меру, на ведро? Гениально. Красиво, надёжно, гигиенично. Да я та-
ких косыночек закажу целый миллион! А это? «Ручной мульчеизго-
товитель»? Название будет другим, не обессудь. А это? «Пристволь-
ный тростниковый коврик». Гениально. Всё это оторвут с руками,
поскольку страна двинулась к натуральному хозяйству. «И чем жи-
вёт, и почему не нужно золота ему?» — Палец Фаддея указал на
толстые тома, стоявшие за стеклом. Маркс, Ленин, Сталин. —Ум-
ные мужики. Почитал я их и уверился, новые революции неизбеж-
ны. Ну, а этот? — произнёс нараспев Фаддей, снимая скрепки с
трёх листов и раскладывая их на столе. Словно ожидая чего-то
значительного, он впился глазами в цифры, чертежи, эскизы, описа-
ния. Предчувствие его не обмануло. Пред ним лежала производ-
ственная программа для целого завода. Это был проект, похоронен-
ный Филатовым, как «никем не востребованный». — Неужто пять-
десят процентов? — Глаза у Фаддея сверкали, голос звенел.
— Иногда даже больше, — ответил Арсений.
— Гениально. Сам я этот проект не потяну. Я подарю его сво-
ему другу-олигарху. Не возражаешь?
— Делай, что хочешь. Он — твой.
— Великолепно. Через год он станет мировым посудным маг-
натом, — сказал Фаддей и добавил ровным голосом, как бы ми-
моходом. —Теперь меня никто не называет скарабеем, то есть
жуком навозным. Это тебе к сведению, чтобы не попал впросак.
Ты нацелил меня на ширпотребные пятаки. На них я выбрался из
грязи.
— Ты — циник, Фаддей. Я имею ввиду пятаки церковные, ис-
кренние, — сказал Apceний.
— А я имею ввиду пятаки нищенские, — улыбнулся Фаддей.
Как видно, нравственная сторона в приобретении богатства его уже
давно не занимала.
— Ты плохо кончишь, Фаддей, — сказал Арсений.
Говорил не как боссу, нравоучительно, завистливо. Говорил, как
недавнему сокурснику. Вовсе неплохому парню. Фаддей это заме-
тил и оценил, не приказал выбросить его вон, а захохотал, откинув-
шись на спинку стула.
— А это уж как он даст. — Фаддей ткнул пальцем в угол, где
висела иконка Иисуса Христа.
— Ещё к тебе одна просьба, — сказал Арсений глухо. Вульгар-
ность Фаддея его покоробила. — Ничего ей не говори. Просто ска-
жи, ты свободна.
— Будет исполнено, командир, — сказал Фаддей, выходя из-за
своего стола с корзиной для мусора и сгребая в неё деньги. — Хотя
сам бы я растрезвонил о своём подвиге на весь мир. Но ты у нас
гранит в плюшевой оболочке. Пока, всё будет о,кей!
Фаддей пожал руку Арсению и открыл дверь кабинета. Он про-
тянул корзину секретарше, сказав:
— Отнеси в кассу. Сколько здесь в долларах? — спросил у
Арсения между прочим.
— Двенадцать, — ответил Арсений.
Попутно он посетил «адресок». Это оказалось отделение мили-
ции. Там его сфотографировали.
Портфель был пуст, как и карманы. Там не нашлось даже мо-
нетки на троллейбус. Но Арсению удалось проехать «зайцем» две
самых длинных остановки, а там до дома пустяки. Через дворы и
переулки. Спал он в эту ночь по-младенчески безмятежно.
А утром новая радость: вернулся Кирюша, Кирилл. И в первую
очередь спустился в подворотню к своему младшему другу. Рас-
толкал его. Они обнялись и долго не находили слов для выражения
своих чувств. То один, то другой жали сцепленные руки.
— Как тут мои? — спросил Кирилл.
— Нормально. Гордятся тобой. Я записал для них передачу о
твоём строительном отряде. Смотрят почти каждый день, — ска-
зал Арсений с улыбкой.
Ту передачу действительно Андреевы смотрели чуть ли не каж-
дый день то с одним, то с другим жильцом и всякий раз Надежда
Николаевна говорила с гордостью:
— А вот мой Кирюша!
— Мой отряд уже не мой, — сказал Кирилл. — Отобрали креп-
кие хлопцы с надёжной крышей. Но всё по закону. Подписал «дар-
ственную». Ладно, обо всём — потом. А ты как?
— Да как видишь.
— Вижу. Хотя видел твой великий ширпотреб по всей стране и
думал, что ты забыл уже об этой конуре и ездишь, как минимум, на
шикарном «Престиже». Обокрали?
— Без стыда и совести.
— Как и меня, — сказал Кирилл и засмеялся, глядя в оконце.
— Мать, небось, услыхала. Идёт, уши навострила.
Он выбежал наверх. Мать бежала к нему, раскинув руки. Дня
через два Кирилл пришёл вечером к Арсению и они проговорили до
утра.
— Ты знаешь, — говорил Кирилл, — я и ради интереса создал
бы фирму, не ради денег. Это такой захватывающий процесс. От
листа, даже раньше, от задумки до готовой продукции. Я кланяюсь
в ноги предпринимателям — от мелкого торговца до крупного биз-
несмена. Отпустить бы вожжи в этом плане прежнему закостене-
лому режиму, и он существовал бы, как в Китае, например. Да лю-
дей умных, деловых туда, а не комсомольцев болтливых. И многих
бед не было бы нынче — границы, гимны, таможни, взрывы... А
какой у вас предпринимательский климат?
— Фирмы растут, как грибы после дождя, а беспредел ещё
больший. Что ни ночь — убийство, грабёж, вымогательство. Власть
в растерянности. Все вонючие подвалы заняли не только в центре,
но и по окраинам. Только до нас не добрались.
— Добрались в лице Верченко. У него уже четыре комнаты в
этом доме, а сегодня предложил моим родителям и соседям съе-
хать в благоустроенные квартиры на улице Водопадной, «чтобы
восстановить статус-кво бывшей конюшни и каретной». Каков язык,
каков размах, каковы претензии?
— Что ты говоришь? Ездить по городу в карете? — смеялся
Арсений.
— Так точно, сударь! Слушаюсь, сударыня! — передразнил
Кирилл воображаемого слугу. — А ты говоришь, не добрались, —
усмехнулся Кирилл и поделился своей задумкой открыть в забро-
шенном карьере заводик на пять человек по изготовлению, — он
понизил голос до шёпота и склонился к уху Арсения, — отделочной
плитки из мергеля. Все заграничные картонки перед моей плиткой
не устоят. — Он снова сел прямо и продолжал обычным голосом.
— А додумался до этого такой же самородок, как ты. Его я привёз
из Днепра (Так в просторечии называли и называют Днепропет-
ровск). Давай за это дело и прикончим этот пузырёк. Кирилл выпил
рюмку. Арсений лишь пригубил. Они обнялись, как братья.
— А деньги где возьмёшь? — поинтересовался Арсений.
— Кое-что осталось от отряда, а остальные доложит один бо-
гатей. С торговлей он в политику не пролезет, вот и решил сменить
имидж на промышленника. Плитка, это поважнее, чем отряд. —
Кирилл был безоговорочно уверен в успехе. — А это что?  — спро-
сил он , приближая лицо к чертежу Николая Петровича, забелевше-
му в сумерках.
— Это — заноза в моём мозгу, — ответил Арсений. Они выш-
ли на воздух и встретили рассвет под платаном. Через две недели
Андреевы покинули свой уютный уголок в глубине двора. Уезжали
с радостью и грустью. И то, и другое было объяснимо. Им завидо-
вали остающиеся.
— Не переживайте, придёт и ваше счастье, — успокоил их Вер-
ченко. Он имел на это полное право — «Башмачок» и «Помощни-
ца» шли нарасхват, а значит денег было достаточно. Арсений по-
могал Андреевым переехать. Похвалил новую квартирку.
Чтобы как-то выжить, Арсений пошёл по предприятиям со
своими придумками. Но все они еле дышали. Им было не до но-
винок. Тем более, сложных в изготовлении. Взяли закаточный ста-
ночек — три кольца и струбцина. Расплатились за всё это двумя
паками перловой каши с тушёнкой. Это был мизер от истинной
стоимости придумок, но Арсений был рад и этому, так как ни о
каких процентах с прибыли не могло быть и речи. — Тогда счас-
тливого пути!
— Если по банке в день съедать, на пятьдесят два дня хватит,
— рассуждал Арсений, затолкав паки под лежанку.
И хотя от тушёнки в баночках иногда был один лишь лёгкий
запашок, Арсений уминал её с аппетитом, припомнив, что в армии
перловку называли ласково шрапнелью. После Савченковской «де-
мократии» он никак не мог восстановиться. Был очень худ.
На двух предприятиях, где в огромных цехах несколько рабо-
чих возились в уголке, как засыпающие мухи, Арсений из жалости
к ним предложил свои придумки бесплатно. Однако, главный инже-
нер (Так было на табличке) воззрился на него, как на знакомого
прохиндея.
— Ну, что вы уставились? Я же отдаю бесплатно. Берите, вне-
дряйте. Это несложно. Вот рисунок, чертёж. Всё есть, только руки
приложить, — говорил он горячо. Седой мужчина устало сказал от
стола, где он писал какие-то бумаги. (Дел не было, но бумажки ос-
тались).
— Это тем более подозрительно, поскольку бесплатный сыр
бывает только в мышеловке. — Даром! — он саркастически ух-
мыльнулся. — А потом заявишься с бригадой и начнёшь требо-
вать свою долю. Один такой ловкач нас уже осчастливил. Так что
уходи. Иначе я вызову милицию.
— Не надо милицию. Я ухожу и уношу генеральский жезл, ко-
торый предназначался для вас.
После этих слов наступила немая сцена и продолжалась до тех
пор, пока он не вышел из цеха. Сонные «мухи» по-прежнему шеве-
лились в углу.
— Вот тебе и рынок-хапуга, который всё на лету хватает. Мо-
жет, это где-нибудь, но только не у нас, — пробормотал Арсений и
зашагал через балку на другой завод.
Там, как и на первом, ворота были сняты, и потому он прошёл
на территорию свободно. Но в отличие от первого завода здесь в
цехах царило оживление, чему Арсений обрадовался издали. Но
подойдя поближе, едва не заплакал. Газовые резаки пластали на
куски новёхонькие станки.
— Зачем вы их? — спросил у стропальщика.
— На металлолом. Закрываемся. Ты не наш. Тебе кого? —
спросил работяга.
— Директора, — сказал Арсений.
— Виктор Александрович! — крикнул стропальщик и показал
на Арсения. Молодой, упитанный, с наглыми глазами мужичок в
одну секунду оказался около Арсения, но не для того, чтобы выс-
лушать, а для того, чтобы прогнать.
— Какие разработки? Скажи своей банде, что шантаж не прой-
дёт. Убирайся отсюда.
И убрался Арсений под зорким приглядом мужичка со стро-
пом. Он проводил его аж до ворот.
Глухая стена воздвиглась между человеком и государством.
Арсений не был столь наивным, чтобы во всех своих бедах винить
какого-то одного человека, допустим, того же зубоскала и тупицу
Филатова. Нет. Его беды не были личными. Они были государ-
ственным делом. И тут Арсению несказанно повезло. Ему предло-
жили место дворника в родном жэке. Он не знал, что обязан этим
счастьем участковому, решившему бороться с правонарушениями
не только силовым путём, но и профилактическим.
— Но пойдёт ли он к совку и метле? — усомнилась начальница
жэка Лариса Дмитриевна. — Говорят, он что-то там изобретает. А
Николай Петрович Билибин вообще был от него в восторге.
— Пойдёт, — уверенно сказал участковый. — Он — реалист.
К тому же, если оболтус при деле, это самое лучшее для общества
в целом, а для меня, в частности, — сказал Зуев.
— Какой же он оболтус? — Мягко не согласилась начальница.
— Нормальный парень. Вот Мышкины...
— Как вы все не устаёте учить милицию? — остановил её Зуев.
— Пойдёт, — уверенно повторил Участковый. (И не ошибся.)
Уже следующим утром Арсений наводил чистоту в переулке
Весёлом. Бесплодные хождения по заводам кончились. Он был с
работой. А значит, с куском хлеба. И даже с трудовой книжкой и
душевой в жэковском подвале, куда он с удовольствием нырял пос-
ле пыли и грязи.
И потекли день за днём, месяц за месяцем. Не тяжёлая на пер-
вый взгляд работа превращалась зимой в тяжелейшую, так как
вместо веника в руках оказывался лом для скалывания льда и
широкая лопата для уборки снега с тротуара. Прибавилось и тя-
жёлое ведро с песком. А поскольку Арсений был дурным до ра-
боты, т. е. всё делал на совесть, то и уставал зверски. Выходил на
работу даже больным. Горячий душ смывал с него пот и грязь,
однако, и аппетит нагонял волчий. Свой собственный вес Арсе-
ний, конечно, съесть не мог, но банку шрапнели уговаривал за один
раз, а не за два, как раньше. Да ещё и прибавлял к ней полбулки
хлеба, чай или компот и обязательно какой-нибудь простенький
супец с дешёвой колбаской. Зарплата дворника позволяла ему
такую роскошь. Какие-то копейки добавляли к ней собранные бу-
тылки и макулатура. Его кости постепенно обрастали мясом. Ко-
роче говоря, можно было жить.
Он тесно подружился со многими бомжами, алкашами и бро-
дягами и сам не заметил, как стал опускаться! Перестал загляды-
вать в книги, зато приучился заглядывать в рюмку. Газет не читал,
не интересовался делами у Кирюши. Ни с Новым годом, ни с днём
рождения его не поздравил. А там дела двинулись как раз хорошо.
Кирилл закупил необходимое (ещё советское, отличное прессовое и
месильное) оборудование по остаточной стоимости, как металлолом.
Все необходимые бумаги (на удивление себе) оформил без  прово-
лочек. (Спасибо Премьеру Юленьке!) в одном окне.
Арендная плата за сарай на свалке оказалась мизерной, а сырьё
вообще бесплатным. Его везли «новые украинцы» и «новые рус-
ские» со своих строек Камазами. Кирилл нанял трёх классных ра-
бочих и «запустил моторы». Разноцветная плитка привлекла вни-
мание не только своей красотой, но, и главное, качеством. Даже
рекламы не понадобилось. Торгаш-богач, хоть и оказался жлобом,
всё-таки кое-что подбрасывал на текущие расходы.
Одним словом, Кирюша успешно выкрутился на первых порах
и надеялся за год «выплыть» на чистую воду — без долгов и зай-
мов, без кредитов.
Продукцией заинтересовались не только в Крыму, но и в Укра-
ине. Лицензию купили испанцы, англичане и колумбийцы. Кирилл
приобрёл себе машину и уютную квартирку невдалеке от родите-
лей. А один немец просил продать ему технологию тайком, без го-
сударственного обложения налогом. Вам ведь больше будет. Пя-
тизначную сумму он написал на белой манжетке. Кирюша на кри-
минал не пошёл и посмеялся в ответ.
— Закупайте продукцию. Сделаю скидку, — сказал он авантю-
ристу.
— Мне продукция не нужна. Мне нужна технология.
Видимо, он задумал выгодно продать её. А чтобы разжечь
аппетит у немца, Арсений сказал:
— Приезжайте летом. Моего завода не узнаете. Вырастем
вдвое, втрое. Станем вот такими. Кирилл развернул большой лист
ватмана с корпусами будущего предприятия.
— Желаю удачи, — сказал немец.
Может, так оно и вышло, если бы не рок, висевший над ним —
на него вновь «наехали» днепровские «братки». Увидели его на эк-
ране телевизора и прикатили. Начали с главного инженера, кото-
рым стал вчерашний «самородок». Пообещали ему зарплату вдвое
больше, и он «отказал в доверии» Кирюше, как совладельцу пред-
приятия.
— Дурак ты дурак. Через полгода вновь станешь нищим, —
сказал ему Кирилл при «братках», за что получил от них солидного
тумака в спину. — Они угробили мой строительный отряд, угробят
и завод.
Всё рухнуло в один день, в один час, в одну минуту. Был завод
в одних pyкax, оказался в других. Это случилось утром, а под ве-
чер, уже не на колёсах (машину Кирилл сдал в погашение ссуды
за квартиру), а на своих двоих, он появился в переулке Весёлом у
Арсения.
— Ты видишь несчастного Кирилла, — сказал он словами ге-
роя из «Войны и мира».
Но ни капельки уныния не было на его простом, открытом лице.
Он не рвал волосы на голове по поводу огромных затрат и потери
своего детища, а всё принял это, как неизбежное, к которому был
внутренне готов, и обо всём случившемся рассказывал с юмором,
отчего и Арсений, впавший в хандру от убогой жизни, заливисто
смеялся.
— Заехал я, куда следует и сказал майору, призови их к поряд-
ку, шеф. Но «шеф» посмотрел на меня укоризненно и молвил не-
жным, отеческим голосом:
— Всем трудно жить. Делиться надо.
Рассказывая этот эпизод, Кирюша не просто смеялся. Он хохо-
тал до колик. — Какое счастье, что ты далёк от всего этого, —
сказал он. —И давай мне адрес Саши-«демократа». А то рванули
вместе. Месяца на три. А?
— Я там не выдержу и трёх дней, — отказался Арсений.
Вернулся Кирилл через два месяца с мешком денег и красоч-
ным рассказом о закрытии завода.
— Сломался Илья Муромец. Со всеми щедро рассчитался и
едва дополз до своей дряхлой машинки, когда запер ворота и отдал
ключи какому-то надменному чиновнику.
— Кауза финита! — сказал он, обнимая жену. — Спасибо тебе,
Гуля, что понимала меня. Будущее наших детей обеспечено. — Вот
такой закономерный финал. Ложиться дважды под тот каток —
самоубийство, ты прав. Уж лучше сразу в гроб, — сказал Кирилл.
— А я рвану в Россию и создам где-нибудь в Омской области ар-
тель по переработке овощей. Там, в глубинке до половины выра-
щенного урожая погибает. Привлеку молодёжь и дело пойдёт. Вы
ещё гоняться будете за сибирскими помидорами и огурцами. «Упал.
Начни сначала».
С этим напутствием великого мудреца и неистребимой верой в
успех он укатил буквально через двенадцать часов ранним, пре-
красным утром.
А в полдень произошло событие, которое поставило на уши весь
Старый город, — объявился пропавший, казалось бы навечно, Кос-
тик Филимонов. Помнишь, Костик Худосочный? 3аявился не каким-
то затрёпышем, а солидным мужчиной на шикарной приземистой
машине. Да не один, а с женой и двумя милыми, русоволосыми
дочурками. Двух и четырёх лет ни слова не знающими по-русски.
Немками! Жена знала по-нашему только два слова — добрый день,
да и то произносила их с таким жутким акцентом, что можно было
истолковать это приветствие, как «куда вы подевались?»
Как же произошло это сказочное преображение с Костей? А
вот как.
Осознавая свою вину перед сыном и спасая себя от преждев-
ременной смерти (рано или поздно сын всё равно убил бы её), а его
от неминуемой тюрьмы за это убийство, Худосочная два дня ры-
лась в Коленькиных детских книжках в чулане и нашла-таки то, что
искала. Нашла и чуть в обморок не упала, так как держала в руках
совсем новенькую книжку, история с которой стала причиной нрав-
ственного надрыва её сына Костеньки.
По автографу Автора Леночка-художница подобрала цвет пас-
ты и почерк писателя — размашистый, добрый и написала там та-
кие слова:
— Милому Костику от Автора. Стань похожим на героев этой
книжки — смелым целеустремлённым, добрым, верным в Любви
и Дружбе! Верящий в тебя писатель Виктор Шмелёв.
Костя увидел книжку с порога. Сердце у него бешено заколоти-
лось, как в тот злополучный день, когда он впервые увидел её и
прижал к груди, умоляя мать купить её, а не какую-то другую…
Широкими, крадущимися шагами он приблизился к дивану и
схватил книжку, будто она могла испариться, как сказочная птица.
Когда мать украдкой заглянула в комнату, то увидела сына до
такой степени поглощённого чтением, что он забыл про бутылку, за
которой ходил в магазин. К вечеру он дочитал книжку до конца,
поднялся и вылил содержимое бутылки в унитаз. Затем он два часа
приводил себя в порядок — мылся, брился, одевался, сходил под-
стригся у Леночки и улёгся спать раным-рано.
Утром он поднялся чуть свет, снова побрился и ушёл, ничего
не сказав. Поел чего-то, что успела сготовить сонная мать. Вер-
нулся он поздним вечером и сказал отцу:
— Устроился шофёром в фирму автотуризма. Тебя там знают
и помнят.
Вот тут-то и надо сказать, что молчун Костик, мальчик без
признаков интеллекта на лице, очень любил шоферить. В тринад-
цать лет уверенно вёл сначала отцовский Зил, а потом и Камаз.
Но гораздо большие способности он проявил как диагност.
Обладал каким-то удивительным слухом и чутьём. Отец всегда
просил его перед дальней поездкой: — Послушай-ка, сынок, а я по-
газую.
Сын слушал и без труда улавливал нарушения в работе двига-
теля, если они, конечно, были.
Книжку он читал и перечитывал десятки раз, приходя с рабо-
ты, и, думаю, сроднился с волевыми характерами Андрея, Славы и
Бекира, с их добрыми душами.
Ни матери, ни отцу, ни сестре он ни слова не сказал о внезап-
ном появлении книжки, считая это волшебным подарком, исполне-
нием его горячей просьбы к святой великомученице Варваре, в храме
которой его давным-давно крестили. В тот же день в его шоферс-
ком удостоверении появилась крошечная иконка великомученицы и
покровительницы всех путешествующих.
Через полгода он впервые посетил заграничье. Что-то ему там
очень понравилось, что-то не очень, а кое-что он совершенно не
принял. Но так, или иначе наша жизнь во многом проигрывала пе-
ред западной, и он решил испытать судьбу, т. е. перебраться туда.
А так как был нетерпеливым, то из третьей поездки в Германию
его напарник по двухэтажному «Мерседесу» вернулся один.
Из документов у Костика имелся лишь загранпаспорт и води-
тельское удостоверение, которое там не сильно-то чтят. Но пас-
порт ограждал его от придирок полиции долгое время.
Чтобы поскорее влиться в новую среду, он начал заучивать по
десять слов за день, т. е. по семьдесят за неделю. Уроки он брал у
праздных немцев, где только возможно. Главным образом в пар-
ках, на скамейках. Там он познакомился с тоненькой, как трости-
ночка, девушкой. Подсел к ней с извинением и просьбой послушать
его немецкий и дать задание из десяти слов на завтра, так как ста-
рички почему-то не пришли.
Девушка отнеслась к незнакомцу настороженно, однако, вче-
рашний урок послушала и новое задание дала, проконтролировав
взглядом, как русиш аккуратно записал его в свою тетрадь и тут
же отвернулся, шепча не только отдельные слова, но и простые пред-
ложения из двух-трёх слов.
Назавтра, снова в это же время, около девятнадцати, он увидел
её, идущую с подругой, и поднялся со скамейки. Девушка попроща-
лась с подругой, до этого перекинувшись с нею несколькими слова-
ми, как он понял, о нём, и сказала, садясь:
— Я вас слушаю.
Костя уверенно повторил урок. Она осталась довольна успеха-
ми молодого человека с крепкими трудовыми руками и спросила,
откуда он, чем занимается, что умеет, где живёт?
Он рассказал, прибегая к помощи тетрадки. Получилось крат-
ко, толково. Девушке это понравилось, как и то, что парень не наби-
вался в друзья-знакомые. Что подсел он вчера к ней только ради
дела, а не для того, чтобы подволокнуться за хорошенькой немкой.
Честно сказать, Костя об этом и не думал. Она продиктовала но-
вое задание из десяти обиходных слов, но почему-то с «автомо-
бильным уклоном» и ушла.
Третья встреча была решающей в их судьбе. Не думайте, что
они объяснились в любви. (Поищите такую пошлость в других кни-
гах). К этому времени они не испытывали никаких чувств взаимно-
сти, разве что со стороны девушки было желание помочь приятно-
му иностранцу.
Задание он выложил ей на память, хоть и с ужасным произно-
шением. И всё-таки встреча была решающей, о чём они и не до-
гадывались. Она продиктовала ему адрес авторемонтной фирмы,
к тому же имевшей простое жильё для своих рабочих. Это было
очень кстати, так как второй месяц Костя ночевал в сторожке
садовника, расплачиваясь за приют своим горбом — он копал зем-
лю, поливал газоны, пропалывал живописные куртины. Тем и кор-
мился. Сто евро берёг на «чёрный» день, почему-то не сомнева-
ясь, что он наступит.
Костю приняли на работу после недельного испытательного
срока (естественно, неоплаченного).
А вот тут начинается сказка. (Сядьте, пожалуйста, чтобы не
упасть.) Владелец фирмы оказался братом девушки. Об этом Кос-
тя узнал, когда она вдруг появилась в цеху, где он проводил регули-
ровку двигателя. Занят был сверх меры, и потому резко отмахнул-
ся от её зова за спиной:
— Русиш, русиш.
Погоняв капризный движок на разных оборотах, он остановил
его и бухнулся задом на инструментальный столик, чтобы перевес-
ти дух и немного отдохнуть от напряжения. И тут он увидел её.
Глазам не поверил, потому и встал с невежливой задержкой.
— Гутен Таг, — сказал растерянно.
— Гутен Таг, — произнесла она отчуждённо и сделала знак,
чтобы он следовал за нею. Сердце оборвалось у Костика. Таким
манером выставляли за ворота. Он был свидетелем тому, как мо-
лодого алжирца или турка служащий увёл вчера и обратно на рабо-
чее место парень тот не вернулся. Костя попрощался с рабочими
взмахом руки и сунул в карман комбинезона крошечный словарик
немецкого языка.
Но ни до конторы, ни до ворот они не дошли. Остановились,
выйдя из цеха, около какого-то довольно старого Мерса. Обшар-
панного, грязного, что было совершенно не в правилах немцев. Уж
что-что, а машину они холят.
— Вот эту развалюху надо привести в божеский вид к завт-
рашним девяти утра, — строго сказала девушка. — Ваше дело —
двигатель. Салоном, кузовом, приборами, покраской займутся дру-
гие люди. (Они уже занимались, чуть ли ни на ходу снимали верх,
тогда как двое смуглых рабочих катили машину в цех). Питанием
всех вас обеспечат. Сон — два часа, — сказала девушка, ни разу
не взглянув на него. Сказала по-немецки, но он всё понял дословно.
Понял и то, что это его Рубикон. Если он не справится с заданием,
может убираться в Россию.
Единственное, что он громко сказал ей в спину, так это:
— Мне нужна техническая документация на двигатель. Он —
почти раритет. С такими я ещё не встречался.
Сказал со злобинкой, а потому получилось быстро и почти
без запинки. Она не оглянулась. Но через пять минут документа-
ция была доставлена мальчишкой-рассыльным из библиотеки
фирмы. Пока машину «раздевали», Костя сосредоточенно изучал
характеристику движка, разложив чертежи и схемы на транспор-
тёрной ленте.
Потом он осторожно запустил его, но тут же испуганно выклю-
чил, так как двигатель грохотал подобно колымаге на булыжной
мостовой. Все, кто был рядом, поняли, что этот движок — лебеди-
ная песня для парня. Возродить к жизни такой металлолом мог раз-
ве что Бог. А когда содрали прогнившее днище с изорванными си-
дениями, то вообще не стало на что смотреть. На автомобильных
кладбищах валялись машины намного лучше...
Бригада трудилась всю ночь без сна, подбадривая себя креп-
чайшим кофе, чтобы утром (без пяти минут девять!) седой, розо-
вощёкий и общительный американец не узнал свою развалюху, дос-
тавленную сюда на трейлере, и прошёл мимо неё, вызвав самодо-
вольную улыбку у директора фирмы.
Он ушагал вглубь цеха один, а когда оглянулся, то вернулся на-
зад почти бегом к своей обновленной «старушке», на которой он
должен был открывать парад старых европейских авто. Выписав
чек и отдав его директору, старичок лихо умчался с территории.
Вот тогда девушка подошла к едва державшемуся на ногах Косте
и сказала, протянув руку:
— Меня зовут Магда.
— А меня Костя, — сказал он вялым языком.
Через год они стали мужем и женой и переехали в собственный
домик на окраине Мюнхена.
Только глупые женщины обожают пустомель. Умные выбира-
ют для себя деловых, мастеровых. Неважно, кто он — менеджер
или слесарь-водопроводчик.
А ещё через год он стал совладельцем 25% акций этого преус-
певающего предприятия. (Их подарил ему брат Магды в годовщи-
ну свадьбы.) Однако, он так и остался в цеху, не перешёл в контору.
Стал как бы играющим тренером. Своим уникальным мастерством
автомобильного диагноста он заслужил уважение рабочих всех на-
циональностей, в том числе и немцев. Никто из них уже не кричал
ему «Эй, русиш!», a называли почтительно — Герр Кост! Вот такая
простая история.
Пока Костя обнимал родителей и знакомил их с женой и деть-
ми, его машину, оставленную без присмотра за воротами, основа-
тельно почистили, утащив из неё всё «лишнее», в том числе видео-
магнитофон, приёмник, телевизор, мобильный телефон, три чемо-
дана с вещами, сняли диски с колес. Не увидав многого, Костя ска-
зал с улыбкой:
— О, Родина! Я узнаю тебя! А где же сестра? — спохватился он.
— СПИД, — сказала негромко мать, но ему послышалось спит,
потому и крикнул возбуждённо:
— Ну так разбудите. Всё-таки брат приехал!
И тут его огорчили — она в спецбольнице.
— Всё логично, — изрёк Костя. — Кто с детства мечтает о
счастье, получает фигу (Ни Танечка, ни Костя не захотели увидеть-
ся. Она умерла через три месяца.) Костя поставил машину под пла-
таном и часто выходил к людям, теснящимся у ворот, чтобы погля-
деть на «Костю-миллионера».
Когда он уезжал через неделю, патриоты-педагоги сказали ему
с упрёком: — Язык забываешь. (действительно, Костя говорил с
заметным акцентом.) Так и родину забудешь.
При этих словах Певец и Лектор дружно закивали головами.
— А она достойна того, чтобы её любить и помнить? — под-
жав губы и зло сверкнув глазами, спросил Костя.
— Прощай, Арсен! — сказал он и обнял Арсения. — Уезжай,
пока не сгинул. Твою новинку я обязательно пристрою. Говорю тебе,
это ноу-хау. (Речь шла о новом медицинском изобретении Арсе-
ния). Но как я переправлю патент и деньги в эту криминальную
дыру? Вот моя визитка. Забегай при случае...
Кто-то усмотрел иронию в этих словах. Но Арсений — нет. Про-
сто Костя жил в другом измерении.
— Прощай! — сказал он ещё раз, хотя со всеми простился сло-
вами «до свидания». И тут на Костю надвинулся Аким со своим
«пропеллером»:
— Забери с собой к фашистам, — пьяно потребовал он.
— Германии мусор не нужен, — сказал Костя и отодвинул в
сторону Акима. — А вот Калину возьму. Учи язык, Каня.
Кирюша вернулся в начале февраля, как раз во время первого
Крымского энергетического кризиса, когда не подавалось электри-
чество даже в больницы, когда на машину газоразвозку смотрели,
как на чудо; когда из окон многоэтажек торчали дымящиеся трубы.
Люди спасали себя вопреки строгим инструкциям, запрещавшим
разводить огонь в квартирах. Сложил печурку и Арсений в своей
подворотне и очень жалел, что не сделал этого раньше. Сухое теп-
ло давно не посещало каморку. Теперь даже чистюли-Верченко при-
ходили к нему греться. В конце концов, и они установили у себя
«буржуйку». Только не внизу, а на втором этаже, в бывшей комнате
Батеньки. За то, что Арсений им помогал, они накормили его сыт-
ным обедом за столом на двенадцать персон.
Здесь, в большом зале, получившемся от соединения двух ком-
нат —Батеньки и Станислава Ануфриевича, если помните, некогда
принадлежавшей Николаю Петровичу, он не казался огромным.
Напротив, как бы предназначенным для этой столовой. Обстанов-
ка была интимная — горели свечи. А на дворе — глаз коли!
В один из таких тёмных вечеров при открытой печной дверке,
Кирилл рассказал о своём вояже в Россию:
— Там стяжательство похлеще нашего. Все гребут под себя
всё, что можно. Коррупция сумасшедшая. Даже справочник есть,
кому сколько дать, как говорится, на законном основании. Прежде,
чем разговаривать со мной о деле, чиновник из областного управ-
ления сельского хозяйства приказал:
— Сто баксов на стол!
Я ему о своих задумках, о возрождении Сибири, а он уши паль-
цами заткнул и дверь ногой распахнул. Всё ясно, пошёл вон!
В другом кабинете говорю, создам строительную фирму. Мо-
лодёжь делом займу. У меня новые, экономичные конструкции теп-
лиц. Завалим Россию экологически чистыми овощами. К тому же
дешёвыми. А мне в ответ, а чем польские, финские, немецкие фран-
цузские, американские, шведские хуже?
Все одним часом живут. Ждут китайцев в гости. Этот анекдот
в каждой избе рассказывают. Заседает, якобы, китайский Генштаб
и доводит приказ до сведения своих полевых командиров:
— Наступать будем небольшими группами — по два-три мил-
лиона.
И все смеются. А что противопоставить? 3аставку из двадца-
ти солдатиков, как на Даманском? Разоружились во имя доброй
воли. В Забайкалье, говорят, границу можно перейти в любом мес-
те. Как в Китай, так и в натовскую Монголию.
— Нельзя же, говорю, территории бросать на произвол судь-
бы. Там уже какие-то лесные банды появились. В недрах роются.
Кто только не грабит Россию. Изведём, отвечают. Дай только срок.
А вообще-то убирайся в свой Хохлостан подобру-поздорову. А на-
ших там, пруд пруди.
— Поездил я по сёлам и ужаснулся, — продолжал невесело
Кирилл. —Какая там молодёжь! Пусто. А если и есть, то нарко-
маны и убийцы. Задери рубашку на спине. Видишь шрам? Топо-
ром пометили. Хорошо, что я козлом сиганул через забор. Какая-
то добрая бабка, йодом смазала и тут же выгнала на ночь глядя.
«Иди, милок, иди. А то придут за тобой и меня укокошут.» А я
через лес, напрямик (По дорогам ночью только с обрезом можно)
добрался до станции и вот вернулся. — Он скрипнул зубами. —
Что с нами происходит? Объяснишь?
Но Арсений сам сидел с понуренной головой.
— Уеду за рубеж. Продам квартиру и уеду. Верченко за неё
пять тысяч даёт, чтобы Худосочных-Филимоновых отселить. Так
жить нельзя, — сказал он в заключение и вышел на мороз.
Зимою Арсений почти никогда не бывал один ни днями, ни но-
чами. Ночами и подавно. Бродяги и алкаши спали у него вповалку.
Знакомые, незнакомые, разные. Молодые, старые. Симпатичные,
страшные.
Один из таких страшных сильно напугал его, когда придвинул-
ся к его лицу с растопыренными пальцами. Дело было ночью. Ар-
сений, полусидя на лежанке, описывал свою «кофейную» придумку,
подсвечивая себе крошечным лучиком от батарейки, чтобы не
мешать спящим на полу. И вдруг услыхал в темноте какой-то подо-
зрительный шорох. Он направил луч в ту сторону, а увидел прямо
перед собой перекошенное злобой лицо и закричал от ужаса.
— Чего ты орёшь: Я хочу лишь только задушить тебя, — хри-
пел страшила.
Арсений толкнул его обеими ногами. Страшила рухнул на алка-
шей. Узнав, в чём дело, они прогнали его взашей.
С тех пор Арсений не привечал чужаков.
«Кофейной» придумкой ему пришлось заняться в силу необхо-
димости, так как «дорогие гости» изводили чайную заварку на чи-
фир. Вот и решил он изготовить кофе из топинамбура, выброшенно-
го на свалку одной норковой шубой со словами:
— Диета! Это же свинячья еда!
Арсений кое-что знал об американской картошке. Забрал па-
кет с клубнями, подвялил их на воздухе, предварительно нарезав
тоненькими пластиками, а затем подрумянил до кофейного цвета
под крышкой на сковородке. Вроде как в духовке. Растолок про-
дукт и заварил кипятком. Получилось что-то вроде кофе.
Но в напитке явно не хватало «украшений» — аромата, прият-
ного вкуса. Не было «букета», который могли дать только травы.
(От применения химии он категорически отказался.) С этим про-
блем не оказалось. Что-то было у него, что-то насобирал у соседей
и превратился в дотошного, пищевого технолога. Трудился он не
меньше месяца, прежде чем добился чего-то приемлемого. Бомжи
от нового питья балдели даже больше, чем от любимого чифира.
Записал рецептуру полученного тонизирующего напитка под назва-
нием «Топи-Тони» в щепотках (из-за неимения лабораторных ве-
сов) и припрятал несколько тёмных стеклянных бутылочек для про-
верки на сохраняемость.
Как ни странно звучит, но эту ералашную зиму Арсений провёл
очень хорошо. Главное, был в тепле. Но ещё главнее было то, что
головёшка работала. На душе было весело и от картинок на экране
ящика, который кто-то притащил со свалки. Нелепого было столько,
что всё казалось сатирическим подмостком, продолжение которо-
го он увидел во дворе.
В один из дней Верченко выбрался из машины в оранжевой
шляпе.
— Во, чудо! — взмахнула руками Батенька. (Она никак не могла
привыкнуть к новому месту жительства и часто посещала пере-
улок Весёлый). — Она же была у вас голубая, сэр!
— А теперь вот такая, — важно ответствовал Верченко.
— А если всё опрокинется, сударь?
— Снова перекрашу, — ответил Верченко.
Оксане Ивановне, которая ласточкой выпорхнула с заднего си-
денья (в оранжевом шарфике), она тоже хотела задать вопрос, да не
успела. Вопрос не политический, а житейский, как она стала такой
миниатюрной? А вот Серёгу с оранжевой бабочкой она не упустила.
—  У тебя же была чёрная бабочка, господин поэт! Но что я
вижу? — пытала Батенька стихоплёта. Как видно, эти манипуляции
её очень забавляли. Чем-то всё это напоминало любовь. Сегодня
— одна, завтра — другая.
— Жить надо в ногу со временем! — ответил Серёга.
— Во, чудо! — снова воскликнула Батенька, глядя на самодо-
вольного пошляка с волосьями до плеч, готового служить кому угод-
но, но только не искусству. А он, между прочим, показывал ей книжку
со своим портретом и фамилией на обложке.
— Ну и дела! — только эти слова и вырвались у Батеньки.
Челюсть упала на грудь.
Но... Никакая зима не бывает вечной ни в природе, ни в душе
человека. Вот и в этом году, как и прежде, на смену ей пришла
весна. Сначала робко постучалась капелью о карниз, а потом и яр-
ким солнышком о себе заявила.
Как только стало пригревать, Арсений полез в свой «гардероб»,
но ничего пригодного для носки в ящике не нашёл — всё было или
старым-престарым, или малое. Физический труд сделал его креп-
ким, широким, а недостаток питания костлявым и чуть сутулым.
Выглядел он лет за тридцать, хотя только-только вошёл в четверт-
ную. Чертёж на стене стал для него чем-то чужим и пожух. Кто-то
оторвал от него на цыгарку с травкой.
Арсений любил лето, может, потому, ему в отместку, оно про-
летало очень быстро, чтобы он снова с полной нагрузкой взялся за
метлу и лопату, за лом и ведро с песком. Вот и нынче, не успел он
дважды съездить на море и побродить по горам, чтобы налюбо-
ваться изумительной крымской природой, как необычно рано подо-
спел сентябрь, а там и октябрь со своими жёлтыми дождями-лис-
топадами и тихой, спокойной погодой.
Бархатный сезон! Время толстых кошельков и бездетных бонз.
У них одна забота — непременно тысячедолларовая собачка на
заднем сиденье престижной иномарки.
Но никакому шику Арсений не завидовал и не унывал. Он жил
своей жизнью. Научился глядеть немного вперёд и два раза съез-
дил на уборку винограда, откуда привёз в виде оплаты за труд
четыре ведра сочных плодов. Два ведра потратил на угощение
дворовским, а из двух сварил восемнадцать литровых банок варе-
нья, вычитав в книжке, что можно и без сахара. Так и сделал,
предвкушая, как зимой будет сидеть в тепле и попивать горячий
чаёк с вареньем, тем более, что никто из правительства не гаран-
тировал благополучной зимовки. То есть, топливный кризис мог
повториться.
На работу Арсений выходил с радостью, потому что наверху
были воздух, солнце, оживлённые лица, смех, и обязательно мур-
лыкал себе под нос какую-нибудь песенку из приёмничка, подобран-
ного на свалке. Вот и сегодня он напевал песенку о мае, о любви и
море в крапинку (!?) Но, бог с ним. В крапинку, так в крапинку.
Арсений широко и вольно взмахивал метлой для того, чтобы
ветерок из-за спины относил листья вперёд и вперёд. Вряд ли мож-
но говорить, что эта работа может быть одухотворённой, но в дан-
ном случае было именно так. И редкие прохожие, и проезжавшие
водители с любопытством смотрели на вдохновенного дворника.
Многие с ним здоровались, как со старым знакомым. Для них он
таким и был, ведь вырос он в этом закутке Старого города. А то,
что дворником стал, так это уж так сложилось. От тюрьмы и от
сумы никто не застрахован.
Легковушки, как правило, пролетали мимо на скорости. Но одна
из них, синяя, вдруг резко затормозила, не доезжая до него метров
десять. Однако, в ту же минуту на ещё большей скорости вильнула
к правой бордюре и скрылась за поворотом.
Занятый своим делом, Арсений обратил на неё внимание лишь
тогда, когда она проезжала мимо. Машинально посмотрел вслед, но
успел разглядеть на заднике две пятёрочки. И почему-то сразу по-
думал, что за рулём была Она. Иначе не было бы этих нервных дви-
жений. Проезду Арсений не мешал. Постепенно в памяти восстано-
вились и три первых цифры — 7, 2 и 8. И даже серия КИТ. Машина
была не «Таврия», а более дорогая, но с прежним номером.
«Возможно, ехала ко мне в гости, но вдруг увидела с метлой.
Вот и дрогнула нога на газе», — думал Арсений без горечи, но ра-
дуясь тому, что она жива-здорова. И ни на капельку не ошибся в
своих рассуждениях. Действительно, Матрёна была жива и здоро-
ва. А главное, свободна от Фаддея вот уже два года. Служила про-
давцом в самом шикарном магазине бытовой техники и слыла асом
в своём деле, то есть могла не только языком работать, но головой
и руками. Все электроприборы были ей послушны, как маленькие
детки. Это нравилось покупателям.
Пообщаться с нею, умницей и красавицей, и получить покупку
из её рук считалось большой удачей. За этим счастьем ехали изда-
лека. Давали ей щедрые чаевые «за внимание». А кое-кто предла-
гал и руку, и сердце. Один пожилой мужчина, очень уж эмоциональ-
ный, бухнулся перед нею на колени прямо посреди торгового зала и
умолял стать его женой. Но Матрёна решительно отвергала все
ухаживания. Отвергла она и это.
— Вы всю жизнь мою поломаете. А зачем вам её ломать? —
взмолился мужчина.
— Милый мой поэт. У меня есть избранник, — сказала Мотя.
— Назовите его имя.
— Арсений.
— Я буду молиться о нём.
— Спасибо.
Любовь «хором» с Фаддеевской сворой психологически ей до-
рого стоила. От одного лишь воображения голых, потных тел её
передёргивало. И только нежные минуты с Арсением нет-нет да и
всплывали в её памяти как волшебство. И были такими яркими,
что казались реальными. Они могли стать мостиком на тот берег,
где любовь не только плоть, но душа.
А пока она жила одна и говорила о себе, молодая кобылка, но
бобылка. Вертеться и угождать толстосумам даже в облике «до-
рогой и любимой жены», она не собиралась. Она задалась целью
стать личностью, но не прислугой в элитных домах, где всё чаще
можно было услышать пренебрежительное «эй, человек!». Приро-
да осчастливила её той устойчивой русской красотой, которая не
вянет до самого заката.
На компьютерные курсы её привело не только веяние времени,
но и жажда нового, интересного, перспективного. Учёба оказалась
захватывающей. Диплом выдали солидный. Теперь владелец мага-
зина смело ставил ее в Отдел тонких технологий, где она успешно
справлялась со всякими Сонями, Мицубисями, Майкрософтами. И
тем не менее,  всё это было прислужничество, хоть и более высоко-
го ранга. Мечта о своём ДЕЛЕ не покидала её. Будущее рисова-
лось приятным.
И вот она столкнулась со своим недавним прошлым. Устыди-
лась его, испугалась и промчалась мимо. Но здесь, за углом оста-
новилась, чтобы придти в себя. Беседа или шутка с Арсением оз-
начала бы возврат в то отвратительное минувшее. А она этого не
желала, хоть и ехала сюда ради розовой мечты. Но увидеть такое
никак не ожидала. И сейчас по-детски радовалась, что стекло с
правой стороны было поднято. Он, слава богу, не мог увидеть её.
Она посмотрелась в зеркальце, опустила правое стекло, заку-
рила дорогую сигарету и поехала дальше. Уверенная в себе и сча-
стливая.
Но не менее был счастлив и Арсений. От того, что она не
забыла его. А то, что случилось, так это легко объяснимо, а пото-
му простительно. От метлы и коляски с коробом кого не бросит в
дрожь!
— Она не забыла меня! — ликовал Арсений.
Его душа пела, и это не могло не вырваться наружу. Арсений
раскинул руки — в одной метла, в другой — совок, и запел широко
и привольно, будто находился не в тесном переулке, а посреди бес-
крайнего луга:
Нарву цветов и подарю букет,
той девушке, которую люблю.
Слёзы застилали ему глаза. Никогда в жизни он не был так сча-
стлив, как в эту минуту.
А потом он горько плакал, спрятавшись за мусорным контейне-
ром. А когда укладывался спать, то искренне, без лукавства про-
сил Бога:
— Не дай мне, Господи, проснуться утром.
Жить не хотелось. Наступила критическая минута. Не страх
смерти, ощущение смерти было осязаемым физически и желанным.
«Вот сейчас разлетится на кусочки моё сердце. Вот сейчас
умрёт мой мозг. Вот сейчас наступит общий паралич», — думал
он, вполне уверенный, что это обязательно случится. Роковой ми-
нуты он ждал не отвлечённо. Мысли комкались, рвались, как обла-
ка при сильном ветре, и клочьями уносились куда-то. Слепить из
них что-то определённое не удавалось.
И всё-таки он проснулся. Бог услышал его молитву, но не внял
ей, как кощунственной.
Еле волоча ноги, значительно позднее обычного, он потащился
со своим инструментом. Выглядел он ужасно. Землистый цвет лица
говорил о том, что одной ногой он стоит в могиле. Леночка-худож-
ница поразилась его виду. Уронила сумку на тротуар.
— Иди домой. Ты заболел, —  крикнула она.
— Нет. — Арсений пытался улыбнуться. — Переболел.
Возвратившись домой, он сорвал со стены остатки чертежа,
чтобы не мозолили глаза, и увидел на столе письмо от… Николая
Петровича.
Самое настоящее. По почте. С обращением по имени наверху
листа и датой внизу. Да какой! Датой текущего дня. Мороз пробе-
жал по коже у Арсения. Аккуратные строки он пролетел галопом
дважды, будто это было чертовщиной, и только с третьего раза от-
бросил всё мистическое и вчитался.
— Дорогой мой сынок! — писал Николай Петрович. —Ты об-
разованный, начитанный. У тебя хватит ума не принять это письмо
за послание с того света. Его я пишу при жизни, но в тот день, когда
тебе станет невыносимо тяжело, Ангел-хранитель доставит его,
чтобы ты последовал моим советам.
Относись по-философски ко всем неудачам и предательствам.
Не подпускай горечь от них даже близко к сердцу. Сделай свой
рассудок холодным. На все пакости мира не хватит и самого боль-
шого сердца. Не повторяй моей ошибки. Я хочу, чтобы ты жил дол-
го и счастливо, так как путь, на который тебя поставил Бог — не-
сти людям радость — очень трудный.
Вспомни самого человеколюбивого человека в прошедшем и
будущем мире — Иисуса Христа. Вспомни его путь от Младенца
до Распятия и ты поймёшь, что аналогия не такая уж и дерзкая.
Если не изменишь сердце, тебя ожидает то же самое — пусть не
крест, но страдания душевные не меньше, чем у Человеколюбца.
Мир жесток, мерзок, неблагодарен. И ко всем, приносящим благо,
он относится надменно.
«Талант стоит с протянутой рукой», — эти слова великого Ха-
фиса, которые он сказал пять тысяч лет назад, я считаю не как
попрошайничество, а как дар. Талант отдаёт людям что-то нео-
быкновенное, а люди проходят мимо с кривой усмешкою.
Будь умницей! Прислушайся к моим советам для пользы дела.
На пользу человечеству.
Вспоминай меня в своих молитвах, и мне от них будет теплее в
другом мире. А я, чем могу, обязательно помогу тебе. Но главный
твой помощник это — Бог. Уповай на него.»
В эту ночь Арсений не сомкнул глаз. А утром вдруг! Неожи-
данно! Внезапно, как обвал! Как удар молнии! Он понял, что уби-
вая себя, он убивает великую идею. Что он — расточитель бесцен-
ного времени. Что он непременно потеряет Мотю. Он поставил себя
рядом с нею и ужаснулся своему падению. Увидел себя в облике
какого-то волосатого животного, оскалившего зубы не то в злобе,
не то в хохоте. Конечно, в хохоте, потому что ни на кого он не злил-
ся. А злиться на себя не хватало смелости. Это означало бы, что
он злится на весь мир. Что он противопоставил себя другим. Но
имел ли он на это право? Нет и нет, поскольку был таким же, как
все, и даже хуже других.
Он отчётливо увидел перед собою страшную пропасть и при-
ложил все свои духовные силы, чтобы отодвинуться от края этой
бездны, где нравственная смерть скора и неминуема. Не выходя на
работу, он пришёл к начальнице и простонал:
— Больше не могу. Я кретинею. — Сокрушенно помотал голо-
вой. — Не могу. Простите.
Ещё он мог бы добавить, — я не хочу потерять её — но не
добавил.
— Я тебя понимаю, — сказала Лариса Дмитриевна. Она была
умной женщиной, грамотной, начитанной и совершенно лишённой
той бабскости, когда интерес только один — сплетни и тряпки. Они
часто беседовали о книгах, телепередачах, фильмах, о его придум-
ках. — Завтра получишь расчёт с премиальными и мы пойдём оде-
ваться, — жёстко, от привычки командовать, сказала она.
Больше к метле он уже не встал. За неё едва не подрались два
мужика и баба. Начальница взяла молодого мужика, хоть и выпи-
воху, но безотказного. А баба была сварливой и ленивой. Она уже
здесь работала.
В полдень они двинули в главный сукин-хэнд, как именовали в
народе «вторые руки», и вышли оттуда с большим узлом, где были
трое брюк, три сорочки, две пары трусов, шесть маек и две куртки
— одна деми, другая — зимняя. Прощаясь возле Жэка, Лариса
Дмитриевна сказала:
— В душ можешь приходить, когда захочешь.
— Спасибо. Я не буду злоупотреблять, — пообещал Арсений.
Ах, как ему было легко от душевности совершенно чужого че-
ловека. Будто материнским теплом повеяло.
Второй Крымский энергетический кризис оказался покруче
первого и разразился в начале января. Новогодние праздники кое-
как провели, а потом — ни газа, ни света. Котельные встали при
минус десять-тринадцать, а кое-где и ниже. Вновь в домах затопи-
ли «буржуйки».
Арсений забрался на платан и спилил несколько сухих веток на
дрова. Разделал их и всё до полешка стаскал к себе. Дрова стали
дефицитом. Их воровали в наглую. А ночью шёл треск в брошен-
ных домах — там выворачивали полы, окна, двери, рушили потолки
и кровли. Власти смотрели на это сквозь пальцы. Только бы не ру-
били зелёные насаждения. Их охраняла милиция. И всё-таки парки
и скверы сильно поредели к весне. Там не досчитались восемь ты-
сяч деревьев. Не досчитались и несколько сот замёрзших, сгорев-
ших и угоревших людей. А в каморке Арсения был Ташкент, по его
выражению. Он перестирал чужие обноски, извините, свои обнов-
ки, приоделся, подстригшись, и сбрив с лица серую щетину, отпра-
вился в научную библиотеку, которая размещалась в старинном
особняке, и сразу же обосновался в отделе «Гидроэнергетика».
Дружкам-бомжам, алкашам и бродягам сказал на их языке — ша!
— и с этого дня они перестали появляться у него. Твёрдое слово и
мечту они уважали.
Батареи в огромной комнате читального зала не грели, но его
согревала мечта о близкой разгадке чертежа. Он понимал, с по-
давленной фантазией и унылым воображением ему никогда этого
не сделать. Уникальная задумка, в которой была сокрыта смелая,
отчаянная мысль, требовала от него такой же отчаянной смелости,
неординарности. А для того, чтобы открыть заветную шкатулку,
нужны были знания. За ними он сюда и пришёл. «Чтобы двигаться
дальше, надо знать свершённое», — вспомнил он чьи-то мудрые
слова и заказал чуть ли не весь энергетический каталог.
В библиотеке — хоть волков морозь. Сюда, практически, ник-
то не ходил. Но недаром сказано, голь на выдумки хитра. Оправда-
лась эта поговорка и здесь, когда Арсений привёз в утеплённом ко-
робе с десяток раскалённых на печурке кирпичей и положил их под
ноги сотрудницам на полукирпичики. А когда угостил их банкой вкус-
нейшего ароматного варенья, стал вообще своим человеком. На
заботу о «кадрах» директриса ответила добрым жестом — выпи-
сала из Днепропетровской технической библиотеки около двадцати
книг по предмету.
Арсений едва не задохнулся от такого богатства. Он штудиро-
вал книги внимательно, как прилежный школяр, боясь пропустить в
них и крошечный намёк на изобретение Николая Петровича. Выпи-
сывал мало. Сделанное его не интересовало. Он искал что-то уни-
кальное, но не находил. Попросил выписать труд Жореса Алфёрова
«Глобальная энергетика», но и там ничего похожего не обнаружил.
Тогда списался с Харьковским институтом. Там увидели в нём
осведомлённого коллегу и подробно ответили на все его вопросы,
которые помогли ему утвердиться во мнении, что изобретение Ни-
колая Петровича уникальное. Да вот загвоздка — не разгаданное.
«Ну и что? Что за беда? А я на что? А моя голова для чего?»
— задал Арсений себе с десяток подобных вопросов и попрощался
с милыми девушками, одна из которых вышла его провожать. «На-
стырный» очень нравился ей.
— Вы ещё придёте? — спросила она.
— Возможно.
— Приходите, — попросила она таким голосом, что Арсений
невольно подумал, а может, с этой пигалицей-конопушкой моё счас-
тье? Он поцеловал ей руку. Ему было жалко девушку. Но что он мог
поделать, если его сердцем владела другая?
И наступила для Арсения та праздность, какой ни один работя-
га не позавидует .Он лежал в своей подворотне и вгрызался в тайну
чертежа, примеряя к нему одну фантастическую идею за другой.
Но всё было не то. Здесь было что-то земное. Не зря же говорил
Николай Петрович, что всё гениальное, очень просто. Но до этого
просто всегда очень трудно добраться.
Глядя на чертёж, можно было сочинять всё, что угодно, вплоть
до Космоса, но можно было, и даже нужно было опуститься на зем-
лю, встать на неё крепко, взять голову в руки и думать, думать,
отталкиваясь прежде всего от конкретного — экологической со-
ставляющей энергетической проблемы. Именно эта составляющая
занимала Николая Петровича, но никак не сама энергетика, кото-
рую он характеризовал как величайшее зло для цивилизации.
Он искал другой путь. Не такой губительный для человече-
ства, как нынешний, начиная от АЭС (об их ли пользе говорить!),
ГЭС — эти жуткие тромбы на голубых артериях с затоплением
огромных пространств, изменяющих климат; ГРЭСы, сжигающие
миллионы тонн угля, нефти, газа — этого золотого запаса планеты;
до транспортировки энергии по проводам на дальние расстояния,
что ведёт к опасной ионизации верхних слоёв атмосферы, откуда,
скорее всего, и придёт беда для Земли!
Чтобы разгадать смысл этих корявых линий, Арсений решил
идти не от чертежа, а к чертежу, что в математике называют от
обратного. «Ведь не ради же пустяка он кричал «Еврика» и бегал
по двору, будто сумасшедший. Какое озарение посетило его в тот
момент, что не выдержали не только нервы,  но и весь организм
вовсе не хилого мужчины? Идея должна быть сокрушающей все
прежние понятия об энергетике, как процессе расточительном и вред-
ном для экологии. А вот какая?»
Но чертёж хранил молчание. Он тянул к себе именно этими
закорючками, как бы говоря, как всё по-детски просто. Арсений
отложил чертёж в сторону и крепко-накрепко зажмурил глаза, но
тут же вновь распахнул их от того, что увидел чертёж ещё более
ярким, чем на листке. Арсений не стал бороться против этого иску-
шения, вдруг уяснив, что это надолго. Что чертёж этот будет воз-
никать у него перед глазами и в сознании всюду и везде. Он будет
требовать — не забывай! Есть спасение. Не забывай даже во сне.
Я есть спасение».
Нет более тяжкого бремени, чем ассоциативное мышление.
И на эту каторгу Арсений обрёк себя добровольно. Он перебрал
более сотни вариантов открытия, начиная от улавливания косми-
ческой энергии до пошлых ветряков (на это намекали крестики в
кружочках), но ни один из этих вариантов не отвечал высочайшим
требованиям изобретателя — безобидность для биосферы и ши-
рота применения по всему миру — от Гренландии до пустыни
Сахара. В этих нелёгких размышлениях с самим собой он провёл
несколько дней.
«У него не было ни одной секунды в запасе. Он знал, что он
уже мёртв. Что его уже нет на этом, белом свете. Что вечная мгла
поглотила его, но и оттуда, из черноты, он величайшим усилием
воли прорвался к людям, как и Христос со своим спасительным
учением. Недаром великие нравственные подвиги заставляют ко-
лебаться Землю», — думал Арсений, разбирая бумаги из портфеля.
Вынимал мятые, вкривь и вкось исписанные листки с боязнью най-
ти нелепицу, бред больного человека. И хотя нелепицы не находил,
тайна оставалось тайной. Чертёж по-прежнему стоял перед глаза-
ми и требовал — не отступай.
Среди бумаг Арсений неожиданно обнаружил стихи. Рука была
знакомая.
Я нисколько смерти не боюсь.
Я боюсь не выдержать страданий.
Чтобы ропот не сорвался с губ,
Для тебя обидный, мой Создатель.
Через несколько дней судьба сделала ему невероятный пода-
рок.
Сам не зная как, он вышел к храму, небольшой церковке в глу-
хом углу Старого города за тремя обшарпанными трёхэтажками,
разбросанным всюду мусором и крестом, парившим над всем этим
безобразием.
Он вошёл в открытую дверь. В помещении было сумеречно,
так как свет проникал в одно окно слева от алтаря. Пред ликом
Христа горела лампадка. Огарки свечей виднелись на подставке.
Арсений взял один из них. Зажёг от лампадки и поставил на место.
Неумело, но искренне он попросил Бога изменить его жизнь к
лучшему, хотя бы потому, что ничего плохого он не только никому
не сделал, но не помышлял делать. Он просил помощи в разгадке
таинственного чертежа не ради тщеславия, а ради спасения всех
людей.
«Прости меня, Господи, если это будет вопреки твоей воле.
Возможно, ты ведёшь людей к большой беде, чтобы они осознали,
что стоят на краю гибели, а я вмешиваюсь в твои великие замыс-
лы. Но вдруг и не понадобится кары. Вдруг, оказавшись в других
условиях, — условиях любви, добросердечности и душевного спо-
койствия, когда угроза гибели минует, они воздадут тебе благодар-
ность? Прости меня, Господи».
Арсений перекрестился. На душе стало спокойнее.
Выйдя из церковки, он пошёл на троллейбусную остановку, что-
бы уехать в свою подворотню, где ему так не везло.
Он устроился на продольном сидении за спиной водителя и по-
ложил на колени свою жалкую кепчонку. Мягкие, колыбельные по-
качивания убаюкали, и он задремал. А проснулся от потряхивания
за плечо. Кондукторша стояла перед ним и говорила:
— Кольцо. Или назад поедешь?
— Нет, нет. Я — дома.
— Тебе там накидали, — сказала кондукторша.
Арсений расправил свою смятую кепчонку и выгреб из неё пя-
таки и гривенники. Протянул их кондукторше. Она их взяла, быстро
пересчитала и сказала в открытую дверь, во след Арсению:
— Здесь не хватает.
Арсений смущённо развёл руками и опустился на бордюру, так
как сил, чтобы добраться до скамейки у него не было. «Может,
мне в самом деле пойти на паперть?» — прошептал Арсений.
Жизнь «свободного художника» показала не только привлека-
тельную внешнюю сторону, но, прежде всего, свою жёсткую изнан-
ку в образе голода. «Жэковские» деньги у Арсения давно закончи-
лись, как он их ни экономил. Завтрашний день виделся вовсе не
розовым.
Метрах в пяти от него стояла с небольшим лотком молодая
красивая татарка и говорила с улыбкой прохожим:
— Самса тандырная, лепёшки, пирожки, чебуреки. Недорого.
А тем, кто покупал, желала приятного аппетита и снова перечисля-
ла свой товар.
От лотка волной накатывал вкуснейший аромат. Арсений про-
глотил слюну и отвернулся. А когда вновь посмотрел перед собой, то
рядом увидел татарку, хоть и с улыбкой на губах,  но встревоженную.
Она протягивала ему три румяных самсы и говорила мягко:
— Бери. Деньги отдашь, когда будут.
Арсений взял, не ломаясь. Слёзы навернулись на глаза. Губы
задрожали.
— Спасибо, — сказал он.
— Ешь на здоровье, — отозвалась татарка. — И вспоминай
Зеру. Бог один на всех.
Только на третьей самсе он уловил вкус этого сочного треу-
гольного пирожка и доел его, соблюдая приличие, хоть и быстро, но
не жадно и не знал, что за ним с пяти шагов наблюдают два мили-
цейских курсанта в новенькой форме. Он увидел их, когда оглянул-
ся, чтобы поблагодарить Зеру, но её на прежнем месте не было.
Арсений поднялся и вышел на тротуар, а с него — через газон
и в заросли кустарника. Милиционеры пошли за ним, но не для того,
чтобы преследовать, а просто отдохнуть в тенёчке.
И вот в один из дней, когда уже отцвели каштаны, он вдруг
застонал громко и протяжно, как от сердечной боли:
— О! О! О! Да это же... — Он выдернул из-под столешницы
чертёж и, сам ещё не зная, что разгадал тайну, закричал:
— Волнистая линия — это вода! И надо это смотреть вот так!
— Он перевернул чертёж и задохнулся от восторга, потому что и
микрофончики встали на своё место — под волнистую линию, т. е.
под воду и обрели своё истинное значение — турбины. Гидротурби-
ны! А уступы, это — каскад!
Словно в ответ на его слова, по двору прокатился гул, похожий
на подземный, а в подворотню ворвался такой сильный ветер, что
сорвал с крючка створки окна, которые никогда не открывались.
Стёкла посыпались наружу.
Разгаданный чертёж Николая Петровича Билибина.
Эмоциональный удар был настолько сильным, что Арсений без
сил рухнул на лежанку.
— Разгадал! Не дай мне, Господи, свихнуться, — прошептал
он. Все, кто был в доме, выскочили на улицу. Думали, землетрясе-
ние. Один только Лектор вопил из окна:
— Помогите! Спасите! Дверь заклинило!
Руки и ноги у Арсения были ватными. Он не мог ими шевель-
нуть. Только мозг стучал одним словом — разгадал! Разгадал! Раз-
гадал!
Этого слова был миллиард. Оно заполнило не только его само-
го, но и всю подворотню, весь двор, весь мир. Арсения трясло, буд-
то в лихорадке. Был он бледен, а глаза едва на лоб не вылазили.
Заглянувшая сверху Юленька закричала в страхе:
— Дядя Сеня умирает!
Прибежали Аким и Тамара Смирновы, Светочка, Леночка-ху-
дожница и даже безголосый Певец. Все в испуге глядели на непод-
вижного Арсения, который смотрел безумными глазами в потолок
и упорно твердил:
— Так. Именно так. И только так.
Все один по одному покинули Арсения. Вернулась только Све-
точка с тарелкой жареной картошки и небольшой рыбкой сверху.
Поставила на стол, помаячила пальцами и ушла. Утром она с поро-
га увидела нетронутую еду и спящего каким-то болезненным сном
Арсения, и покачала головой. А безголосый Певец повертел паль-
цем у виска и изрёк со второго этажа:
— С кем водился, от того и заразился.
Арсений поднялся к вечеру. Ноги едва держали его. Голова
кружилась. Ему казалось, что он мёртв. А потому и отпрянул к
дальней стене, когда свет застила какая-то мрачная женщина в чёр-
ном одеянии. Кирилл оттолкнул её и спрыгнул прямо в каморку.
Увидев Арсения, он расхохотался.
— А нам наговорили! Снимай, мамуля, свой наряд и спускайся
сюда, — крикнул он наверх.
Но Надежда Николаевна поворчала, что за глупые шутки, и
ушла со двора. За нею потянулся муж Анатолий, а Кирилл начал
допрос:
— Что случилось, дружище? Ты поверг в ужас весь город. От-
куда эта буря? Откуда этот гул подземный? Или сошествие Свята-
го духа на ваш двор произошло?
— Просто, я разгадал чертёж, — сказал Арсений.
— Ну, ну. Как говорят в милиции — выкладывай.
— Не надо милиции. Я разгадал чертёж, — повторил Арсений,
едва шевеля языком, и вытянулся на спине, упёршись голыми ступ-
нями в медную пластинку. Он возвращал себя с того света.
Больше от него Кирюша ничего не добился. Посидел, посидел,
позаглядывал в безучастные глаза и уехал. А мог бы сказать, что у
него всё на мази, что с помощью верного МГУшного друга он ско-
ро отбудет не куда-нибудь, а в далёкую Австралию.
Да, за всё надо платить, а за озарение особенно. И чем оно
ярче, тем и цена дороже.
Вчерашний таинственный гул стал предвестником новой
беды для двора № 9. Там убили Среднего Мышкина. Потрясе-
ние было так велико, что ни слёз, ни рыданий не было. Словно
все ожидали этого.
«Семаки» чинно сходили попрощаться с «невинно убиенным»,
как сказал молодой батюшка. (Но ему ли знать, винно или невин-
но?) Среди всех стоял и Коленька за спиной у Светочки и неотрыв-
но глядел на покойника, но видел его живым.
Вот он сел в гробу, и взгляды их встретились, как тогда посреди
захламлённого двора, через который он спешил по сумеркам с круж-
ка юных исскуствоведов.
Одни глаза были испуганными, другие наглыми, жестокими. Они
били его сначала по очереди, а потом все разом. И никто из прохо-
жих не отнял его у шайки.
— Избавь бог. Это же Мышкины, — слышалось приглушённо.
— Будешь нас уважать? — спрашивал Старший.
— Нет, — отвечал Коленька и тут же получал удар по уху рас-
крытой ладонью.
— Будешь нас уважать? — спрашивал Средний.
— Нет, — отвечал Коленька и падал, как подкошенный от уда-
ра по другому уху.
— Будешь нас уважать? — шипел Малой, прицеливаясь в ухо,
и, услыхав»нет», бил изо всей силы.
Испинав, они бросили его, окровавленного, за руки, за ноги в
переполненный мусорник. . .
Поминки были скромными. Столы заранее не накрывались.
Выносили только тем, кто приходил. Певец на этот раз присутство-
вал. Выпил три стакана, но не запел. С помощью Батеньки уплёлся
домой.
Очередная головоломка свалилась на участкового, тогда как
от предыдущей он не опомнился. Угроза нависла над карьерой.
Диплом занялся синим огоньком. Посидел он за столом с тремя
бродячими музыкантами — труба, скрипка и барабан — и пошёл к
себе, кивнув оцепеневшей от горя матери и начальнице Жэка.
И хотя во все траурные дни Арсений лежал пластом, Зуев,
тем не менее, взял его на заметку и завернул в подворотню после
поминок.
Арсений мало чем отличался от мёртвого Среднего. Только
руки не скрещены на груди, а вытянуты вдоль тела. Разговаривать
ему ни с кем не хотелось, но пришлось.
Зуев начал как-то неопределённо.
— Вот и третьего нет. И снова колющий удар в сердце. Юве-
лирная работа.
Он вздохнул и сказал: — Побеседуем?
Арсений не ответил.
— Ты (!) не дружил с ними. После двух убийств исчезал. Пер-
вый раз — в армию. Второй раз — неизвестно куда. А теперь вот
больной вроде. Дрался с ними.
— Дрался, потому что они, — негодяи.
— О покойниках плохо не говорят, — наставительно сказал Зуев.
— Я не говорю плохого, я говорю правду, — сказал Арсений.
— А на поминки почему не пошёл?
— Потому что не позвали.
— А если бы позвали? — В глазах у Зуева зажёгся огонёк. Это
был огонёк предчувствия близкой удачи.
— Пошёл бы, — ответил Арсений.
— Так какой же ты (!) больной? Может, сразу, начистоту? —
Оживился Зуев.
— Вы не Порфирий Иванович, а я — не Раскольников, — ска-
зал Арсений и отвернулся к стене.
Зуев хотел было спросить, кто такие, по какому делу проходи-
ли, так как в милицейской школе об этом не говорили, но воздер-
жался. С этим «заковыристым» надо было держать ухо востро.
— Ты какой-то вездесущий, парень. А ведь это не хорошо. —
Тяжело ступая, Зуев поднялся по ступенькам.
Вот уж недаром сказано — радость и беда под ручку ходят.
Избавь вас Бог от визита этих подружек. Но именно так получи-
лось у Славы и Люды Омельченко.
Едва им слабенько засветила звездочка удачи в виде неболь-
шого магазинчика на рабочей окраине, как всё рухнуло в одну ми-
нуту. К ним заявилась «бригада» из четырёх человек и потребова-
ла вернуть деньги.
— Какие ещё деньги? — возмутился Слава. — Я ничего у вас
не брал.
— Зато брал он, — ответили ему и указали пальцем на сына
Сергея. —На издание книжки. На полгода. Под эту квартиру. А это
ровно сегодня. Так что гоните мани, или выгребайтесь.
— А? А? — вырвалось одновременно у Славы и Люды, а взгля-
ды обратились к любимому сыночку, который, не глядя ни на кого,
пробирался к двери. И правильно делал, потому что отец задрал
над головой тяжёлый табурет и двигался наперерез.
— Убью, гада! — кричал он, багровея. Жизнь обломала интел-
лигента-идеалиста, превратила в нормального человека, если кри-
чал — Твою мать! — на весь околоток. Он тянулся за вырвавши-
мися вперёд коммерсантами, сам того не замечая, что довёл себя
до морального и физического надрыва.
Но Люда была человеком уравновешенным, практичным. Она
сразу поняла, что криком делу не поможешь, и выпросила у «гос-
тей» две недели для возврата долга.
По грохоту на верандочке, где Слава крушил всё подряд, они
поняли, что вернулся отец, и встретили его обворожительными улыб-
ками. Он опешил. Неужели пошутили? Но Люда говорила им:
— Наше слово — кремень.
А он ничего не понимал. Понял лишь тогда, когда она ему спо-
койно всё разъяснила. И он смирился.
— Пошли искать сына. Ещё другой беды нам не хватало, —
сказала Люда.
Они нашли Сергея под платаном. Он упал перед ними на коле-
ни. (Возвышенная натура!)
Кому из нас не хочется увидеть своё «творение» изданным?
Хотелось этого и Сергею. Вот и решился он на рискованный шаг.
Но те похвалы, которые ему расточали дворовские, увы, успеха
книжке не прибавили. А серьёзный критик-помощник не подвернул-
ся. Магазины книжку не взяли, и пришлось ему самому толкаться
на «Артеке», т. е. на книжном рынке в районе ж. д. вокзала, на
троллейбусных остановках, в парках, вблизи супермаркетов.
Книжку покупали очень редко. От глупых рож и толстых обтя-
нутых пежо Сергея тошнило. Всем хотелось чего-то «такого». По-
листав книжку, «дамы» смотрели на него укоризненно, как на об-
манщика. А тут ещё очки на темечке — особый плебейский шик!—
и полуголые животы, едва ль не до лобка. Сергей сам был парнем
недалёким, но это уж было слишком.
Вместо покупки магазинчика они расплатились с кредитора-
ми. Надо сказать им в этом сильно помог Верченко. Не из любви к
ним. Не из добросердечия. Нет. Из практических соображений.
Иметь бандитское соседство в своём доме ему вовсе не улыба-
лось. Он добавил денег Славе и Люде и побыстрее спровадил их на
другой конец города, а в комнату спешно вселил прислугу. Нет, луч-
ше домоправительницу тётю Машу, крёстную Кирюши.
А книжки Серёжа постепенно все раздал бабкам, которые тор-
гуют семечками. Они из них делают пакетики. Вот приглядитесь.
Так развязался этот современный коммерческий узелок, где
«великое смешалось с убогим и смешным». (Надсон)
Арсений кое-как оправился от потрясения и полез в портфель
Николая Петровича. Теперь уже без всякой опаски он обнаружил
там такой клад, о котором и не мечтал. С десяток страниц оказа-
лись для него элексиром жизни. Вот они.
— Не хвались началом, а гордись финалом.
— Если он и она злые, как собаки, значит по ошибке родились
людьми.
— Умного просят, а дурак сам навяжется.
— Мир да любовь, пока не вмешалась свекровь.
— Выпрошенный пятак целкового стоит, а подаренный и на ось-
мушку не тянет.
— Умный сам жизнью управляет, а дурак на гороскоп надеется.
— Не хвали дурака, хватишь горюшка.
— От пророка мало прока. Лишь потом за голову хватаемся.
— Будь скупым на обещания, но щедрым на добрые дела и
поступки и помни, что зло всегда возвращается в стократном раз-
мере.
— Весело и жутко, как в покойницкой. Жутко оттого, что ещё
жив, а весело потому, что всё скоро закончится.
— Будь бойцом, подчиняй обстоятельства. Ты ими управляй, а
не они тобою.
— Держи свой язык на привязи, как самую злую собаку, а зло-
бу свою — в железной клетке.
— Рассвет — день — сумерки — ночь. Таковы этапы нашей
жизни. Жди смерти, как великого счастья.
— Неправедное дело всегда комковато.
— Будь щедрым бескорыстно, и отданное вернётся к тебе ты-
сячекратно в виде улыбки, доброго слова, хорошего самочувствия,
прекрасного настроения, отменного здоровья и множества удач.
Ведь недаром сказано, да прибавится дающему.
— Великий математик Гаусс сказал однажды: — Мой резуль-
тат я знаю давно, но только не знаю, как я к нему приду.
— Интуиция есть орудие открытия. (Пуанкаре)
— Теперь я вижу трудность задачи, и необходимо спешить.
— Сначала ребёнок сидит на руках у неразумных родителей, а
потом у них на шее.
— Если человек не извиняется за нанесённую обиду, значит,
обида нанесена умышленно.
— Ненужная вещь всегда зловредна.
— Думай о людях только плохо. Зато как приятно будешь удив-
лён, обнаружив в них что-то хорошее.
— Уважай слабости других. По крайней мере, относись к ним
терпимо.
— Внешний облик человека редко не совпадает с его внутрен-
ним содержанием.
— Быть плохим человеком очень легко, а ты стань хорошим.
— Я не люблю умничанье. Ведь в жизни всё удивительно про-
сто — ты или жив, или мёртв. Или да, или нет.
— Их навеки сдружила взаимная ненависть.
— Запомните, господа эгоисты — каждое доброе дело для дру-
гого, это прежде всего доброе дело для себя.
— Дурак всегда выдаёт очевидное за истину, а для умного и
дважды два никогда не бывает четыре.
— Упал. Начни сначала. (Хафис)
— Где свет, там и тьма. (Надсон)
— Деньги и подлость — синонимы.
— Поменьше злись. Любовью сбережёшь себя для других.
— Я счастлив, потому что всегда был готов к худшему.
— Прояви милость, Господи, забери меня к себе в одно мгно-
вение.
— Человек — есть ложь? (И я такой же?)
— Умный человек живёт своим умом, а дурак — чужим.
— Избегай общения с непорядочными людьми. Никогда не по-
падай к ним даже в мизерную зависимость.
— Сумею ли я без боязни покинуть этот мир, не огорчаясь, что
никому не нужен более? Сумею. Вера укрепляет меня в этом. Бог
всемогущ и добр. Он не даст погибнуть моей душе во мраке и посе-
лит её в другого человека, гораздо умнее и добрее, чем я. В этом я
вижу совершенствование мира. Только в этом. Без помощи Бога
нам не выбраться на светлую дорогу любви и добра.
Зуев появился во дворе через неделю. По-приятельски поздо-
ровался с Арсением, сидевшим на солнышке возле огородика, и
направился к дому. Он миновал одну дверь, другую, но остановился
напротив третьей, открытой. Что-то знаками спросил у Светочки и,
кивнув, пошёл обратно. Подойдя к Арсению, молча открыл свою
папку на кнопочке и вынул из неё прядку седых волос, слипшуюся с
одного конца в чём-то коричневом.
— Передайте это Коленьке, — сказал он, кладя прядку в рас-
крытую ладонь Арсения.
Защёлкнул папку и удалился каким-то медленным, раздумчи-
вым шагом.
Коленьку Арсений встретил у ворот под вечер и отдал прядку.
Коленька нисколько не удивился «подарку», только спросил, едва
выговорив:
— Кто?
Арсений хлопнул по своим плечам — погоны, ремень в подпо-
яску и папка под мышкой. Коленька улыбнулся весело, открыто и
пошёл к Светочке, которая шла к нему с младенцем на руках. Ви-
димо, она спросила, о чём шла речь с Арсением. Он махнул рукой
— пустяк и взял дочурку на руки.
Чуть позже, перед ужином, он уложил прядку в свой «Дневник»,
отыскав в нём лишь ему известную страницу и аккуратно приклеил
её липучкой. Здесь же вывел чётким почерком, совершенно отли-
чающимся от лёгкого, бегущего, каким писал статьи:
— 28 августа 2005 года получил «подарок»от участкового Зуе-
ва. Ты отомщена, Светочка. Теперь я готов к пожизненке или даже
к «вышке». Бог мне судья!
Он уложил «Дневник» в глубину выдвижного ящика стола и запер
его на ключ. Он улыбнулся чему-то и с силой раскинул руки в стороны.
Получив прядь, Коленька догадался, что разоблачен участко-
вым, но им же и спасён, получив накануне записку от Зуева с двумя
словами — «смени костюм».
К совету он прислушался, и в очередную вечернюю, позднюю
пробежку отправился в шортах и смело пробежал мимо усиленных
милицейских патрулей.
Но кое о чём он узнает лишь тридцать лет спустя всё от того
же Зуева. А именно, что при свершении последней, третьей казни,
он был замечен случайным прохожим, местным жителем, мужчи-
ной смелым, не побоявшимся пойти за ним следом от места убий-
ства к заброшенному зданию, откуда старичок вышел крепким,
спортивным юношей и побежал лёгкой трусцой вглубь Старого горо-
да. А мужчина бросился на квартиру к участковому и рассказал
ему всё, что видел.
Он видел, как старичок вскинул свой длинный посох в положе-
ние «коли» и нанёс удар юноше в левую сторону груди. Слышал, как
юноша вскрикнул, как рванул прочь от себя посох и бросился на
старичка, простерев к нему руки, но тут же упал по всей длине сво-
его роста. Так падают убитые в сердце.
Однако, до старичка юноша успел дотянуться. Потому-то
участковый обнаружил в его окровавленной руке седую прядь из
дедушкиной бороды. Обнаружил и. . . изъял до приезда бригады
следователей. Мужчина-свидетель сообщил им, в чём был одет
убийца и показал дом, в который он зашёл на несколько минут. Там
сотрудники обнаружили тайник с дедушкиной амуницией. . .
Дня через три после визита Зуева Арсений снова оказался в
библиотеке. Там его встретили сияющие глаза пигалицы-конопуш-
ки. Девчонки допустили его к компьютеру. Надо было математи-
чески подтвердить правильность идеи, которую он назвал БЭК —
Билибинский электрический комплекс.
Только месяц спустя он вздохнул свободно. Математика — осо-
ба неподкупная. Расчётов, схем, графиков, эскизов набралась це-
лая стопка. Идея была уникальной и имела право на жизнь. О ней
Арсений с восторгом рассказал Кирюше, который даже восклик-
нул, слегка оживившись:
— Это — гениально. Дай мне эту папку. Я покажу её ТАМ.
Здесь у тебя ничего не получится.
Оживиться-то оживился, а когда уезжал, был мрачен необы-
чайно. Видимо, оттого, что не знал, как у него сложится ТАМ. Не-
известность — вещь отвратительная. Арсений протянул ему папку
с чертежами. Кирилл уложил её в «дипломат», на внутренней стен-
ке которого были приклеены две яркие картинки — «Ми  ідемо не
туди» и «Никогда не сдавайся».
Крепко обнял всех и пропал за тёмными окнами. Мать плакала,
отец украдкой смахивал слёзы. Дома накануне Кирюша им сказал: —
Уезжаю навсегда. Даже если с голоду буду умирать, сюда не вернусь.
Прошло три месяца, но от Кирюши не было ни слуха, ни духа, и
Арсений снова пошёл в Бюро по изобретениям. Пошёл, пересилив
отвращение к АСФ. Эту аббревиатуру он переделал в собачью ко-
манду ФАС. «Никакие уловки БЭК не остановят», — сказал себе
Арсений и с этими словами появился на пороге кабинета.
Увидев его, ФАС передёрнулся, как от удара электрическим
током. Судя по такому началу, ситуация обещала быть или смеш-
ной, или драматической. Но огорчаться Арсений не собирался.
«Пускай плачут враги», — промелькнула в сознании чья-то фраза, и
он подошёл к столу.
«Здравствуйте» он сказал ещё у порога, а потому начал сразу с
дела. — Я принёс вам заявку на изобретение Бесплотинного элект-
рического комплекса мощностью десять-двенадцать мегаватт с
дебитом воды восемь-десять кубометров в сутки.
От такой наглой профанации ФАС задохнулся и налился кро-
вью, став похожим на спелый салатный помидор.
Особенно его возмутил уверенный вид Арсения. С таким ви-
дом сюда никто не входил, тем более не выходил. А этот, в загра-
ничных обносках ещё и улыбается, как властелин мира!
— Или вот это. — Арсений поставил на стол бутылочку с Топи-
тони. — Напиток из трав.
— Пейте это плебейское пойло сами! — Испуганно вскричал ФАС
и отшвырнул от себя бутылочку. Арсений едва успел поймать её.
— Да вы попробуйте, — настаивал он. — Это просто чудо.
— Избавь бог. Заберите немедленно. Григорий Григорьевич!
Да что же это такое? Выведите этого авантюриста вон. Или я вы-
зову милицию. Но, скорее, позвоню в Строгановку.
— Не надо милиции, — сказал Арсений. — Я ухожу. А вы, гос-
подин ФАС, знайте, что вы, именно вы нанесли величайший вред
стране, которая могла бы вырваться вперёд с этим энергетичес-
ким проектом. Да и с напитком тоже. Вы — государственный пре-
ступник. Придёт время, и вас вздёрнут на перекладину. За вреди-
тельство. В том числе и за противодействие моим придумкам.
Вздёрнут публично. В назидание всем подобным мерзавцам.
Не сказав «до свидания» он вышел, так хлобыстнув дверью,
что с потолка рухнул кусок штукатурки. Хорошо, что ФАС сидел в
пальто и шапке, а то бы умной голове немало досталось.
— Своим не нужно, предложу соседям, — проговорил вслух
Арсений. Голос у него дрожал. Но он бодрился.
А во дворе новый удар: старики Андреевы, родители Кирюши
угорели. Арсений посидел минут десять, пока ноги стали держать,
и поехал в дальний микрорайон.
— Обогревались баллонным газом, а горелка почему-то по-
гасла, — сказал сосед с синим носом. Видимо, пьяница.
Хоронил Анатолия и Надежду Николаевну Арсений при содей-
ствии милиции. Закопали их в необструганных гробах. Никто из
жильцов подъезда не осмелился подойти к «новеньким соседям».
Но какие-то проныры тут же заняли освободившуюся квартиру.
— Может, хватит подзатыльников, судьба? — сказал Арсений
вслух, возвращаясь в автобусе с кладбища.
— А? А я думала, вы спите, — тут же отозвалась на его голос
какая-то пышная тётя с глупым лицом и такой же глупой причёской
в виде атомного взрыва, сидевшая рядом.
— Вы представляете… — Она беспрестанно трындила о сво-
ём зяте-алкоголике, пристававшем к ней. — И скажу, не безуспеш-
но, — хохотнула она, а потом о дурочке-соседке, вышедшей замуж
в сорок лет за вдовца, и так надоела Арсению за пять минут, что он
прошипел ей на ухо:
— Простите, но я хочу уединиться.
— Как? 3десь, в переполненном автобусе? Вы слышали, что
этот бродяга предложил мне, порядочной женщине? Уединиться!
Но ты не на ту напал! Да я милицию вызову! — кричала тётка.
— Не надо милицию, — сказал Арсений. — Я выхожу.
Он вышел за две остановки до переулка Весёлого.