Дневн. I-22 Талесник, Берестов, Римма, Воскресенск

Дневники I-22 Борис Талесник, Валентин Берестов, Римма Былинская, пианист Михаил Воскресенский

                Из дневников давних лет

           эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха."

3/III. Я сказала на исповеди о своих постоянных влюблённостях. «Это всё впечатлительность души. Можно отвлекаться от образов, преследующих нас, а можно только ими и жить»,- ответил священник. «Но тут дело даже не в образах, а в чувстве тепла и нежности к человеку, лишаться этих чувств не хочется», - сказала я.

После исповеди на душе стало легче. Как всегда при зарождении чувства любви меня пленяет новизна. Новое ярко горит в душе.

Музыка стихия моей души. Мысли о Стасе вызывают трепетные, тихие слезы во мне. Это любовь, это не болезнь, не страсть.

Когда я одеваю шапочку в виде голубого шлема, меня называют девушкой, деточкой.

Всё зыбко в мире, кроме Бога.

Мельком видела Алика Бобровского на вечере учеников Феди Дружинина.

Музыка это жизнь души. Человек подлинно живёт, воспринимая музыку. В перерыве я сидела и читала Фета. Вдруг Алик садится рядом со мной и спрашивает, что хорошего? Я краснею, говорю о вечере памяти Натальи Львовны, Алик даёт мне свой телефон, просит дать знать о будущих вечерах.

Мнение Али Дружининой о чтении моём «Моцарта и Сальери» Пушкина: «Ты читала сдержанно, и это очень хорошо». Тётя Таня, сестра Натальи Львовны: «Ты единственная из всех, кто мне понравился на вечере памяти Натальи Львовны».

Серафим Николаевич (муж Наталии Львовны Дружининой) стал говорить о каких-то жутких страстях, но я возразила, что это условно, и я не актёр, а чтец. Он, впрочем, сказал, что в области вкуса я сделала все, что надо. Серафим Николаевич сказал мне, что чтение «Моцарта и Сальери» подходит к моей индивидуальности.

Я опять, как в юности, делаюсь трагическим человеком, и я не вижу выхода из этой трагичности. Невозможно жить и не общаться с людьми. Пытка одиночеством.

9/III. Была на проповеди отца Дмитрия Дудко: «Россия на Голгофе. Мы должны разобраться в себе. Неверие от греховности».

Много интересного рассказывал о. Дмитрий. Была Римма Былинская. Домой мы ехали с Риммой и Олей – средней дочерью отца Николая Ведерникова. Мы с ней поговорили, она дала свой телефон и адрес, звала в гости. Она любит музыку, играет, учит её мама.

11/III. На улице после концерта органистов встретила Володю Иванова с Валерием. Погуляли втроем. Я много говорила, быстро произнося слова. При нормальном самочувствии я ощущаю в себе силы, вдохновение и интерес к людям.

15/III. Сон: один мой друг вне себя, лицо его позеленело, исказилось, он в ярости хочет убить меня, это происходит на улице. Я без страха обращаюсь к нему, говорю: «Христос – Бог наш. Вспомни о Христе». Он постепенно успокаивается и говорит мне: «Не пойму, любишь ты меня или нет». Я отвечаю: «Ты об этом не беспокойся, тут всё благополучно».

Вчера с Асей мы читали Тютчева в библиотеке им. Короленко, нас хорошо приняли.

Я зашла к своему другу Боре Талеснику, у него после ремонта стало уютней. Слушали музыку, по просьбе Бори я ему с Леной (его жена) читала Тютчева. Боря говорил, что есть такие произведения, которые не надо читать вслух, они от этого теряют ценность. Так ли оно?

16/III. Я в гостях у моего друга Одика. Во сне его судят высшие Существа. «Столько любви было излито на тебя, оправдал ли ты её?» - задают ему вопрос. Он в смущении.

Имя отца Стася Иголинского Григорий, он давно умер.

В метро я ехала рядом с Гарри Гродбергом, он был рассеян, всё время смотрел по сторонам, из этого я сделала вывод, что он не живёт внутренней жизнью.  Сердцебиение в его присутствии.

18/III. Великолепны переводы В. В. Левика, вечер Байрона в ЦДРИ. Хотела подойти к нему, но меня объяло такое огненное сердцебиение, что я не смогла.

Я уже чувствую старость, неподвижность души, хотя вдохновение и трепет ещё живы в ней. А ведь мне немного лет ещё. «О, я хочу безумно жить».

О, мой Блок, мой милый, как ты дорог мне, друг мой.

Фет – чистый, светлый, любящий дух, почти всегда у него хороший вкус, нежность к женщине, к природе, наблюдательность, ощущение иного мира, вечности.

В Байроне есть скепсис, много чего есть. Его любил и ценил Пушкин. Душа его была добра, стало быть он мой человек. Стихи в сжатой и выразительной форме говорят иногда лучше, глубже, тоньше, чем проза. Люблю эту стихию. Хочу писать и не могу. Я миру стал чужим. Полжизни уж пройдено.

21/III. В Гнесинском зале слушала пианиста Михаила Воскресенского. Юное, светлое,  свежее у него лицо, не стареющее. Ему 39 лет, он мне очень нравится, с ним так просто разговаривать, совсем его не страшишься, у него милый голос. Стаса Иголинского не было.

Я ищу себе мужа. Найду ли?

22/III. Очень мало одухотворённых лиц в ЦДРИ на вечере: «Музыка в творчестве Блока». И тем не менее я дичаю без людей.

23/III. Знакомый Веры Сергеевны Х. Феликс хотел поговорить с домовым. Через год, сидя дома, он услышал голос: «Ты звал меня. Я пришёл. Ты готов?». Феликс очень испугался и сказал: «Нет. Не готов». Домовой: «Не бойся. Я подожду». Феликс: «Я в Бога не верю». Домовой: «Это неважно. Он в тебя верит». Домовой долго отвечал на многие вопросы Феликса. На вопрос о Боге, есть ли Он, домовой сказал: "Есть".

Сначала я слушала «Страсти по Иоанну» у Веры Александровны Рещиковой – друга Антония Блума. Потом я была у Риммы Былинской.

«Ты красивая», - говорит она. Я: «Почаще говори мне это, у меня страшная неуверенность в себе». Она меня рисовала, много разговаривали. Они с мужем Андреем не могут наговориться. Андрей говорит, что я в 3 раза красивей своей сестры Лены.

31/III. Володя, отпусти мою душу... Но другом останься.

Я схожу с ума от всяких страданий. Былое возникает и с той же силой обрушивается на меня. Концерт Михаила Воскресенского. Я видела Стаса. Я спокойна.

4/IV. У сестры моей Лены роман с Колей К. Когда она тихая, она делается взрослее меня, мне хорошо с ней.

8/IV. Встретила Валю Берестова. Он весь седой - волосы, пальто, берет, я не узнала его, сидя рядом с ним в автобусе. Он подарил мне свою новую книгу стихов. Мы живём на одной улице.

13/IV. После храма долго разговаривала с Борей Талесником в метро. Мимо проходил Лёня Бабаджанян, я окликнула его, он подошёл к нам, поцеловал мне руку, я удивилась. Я познакомила Борю и Лёню.

14/IV. Пасха. Встретили мы её вдвоем с Колей Каменевым, который похож на Костю Кузьминского, он очень обаятельный человек. С ним легко, у него смешные жесты.  Пришла Вера Хализева, Коля поцеловал мне руку и ушёл.

Потом я была у Наташиной мамы Антонины Фёдоровны. «Ты должна быть рада, что ты одна. Если тебе будет нужно, тебе будет дано. Если нет, то радуйся. У тебя могла бы быть такая семья, от которой тебе хотелось бы сбежать... Ты человек сильной воли. Ты не одна. У тебя есть друзья», - говорила мне она.

Вечером ко мне пришёл Иосиф Бакштейн. Пили чай и разговаривали. Он невнятно произносит умные слова. В его природе рационализм и расчёт, он иной, чем Коля Каменев. Стихийных движений, вдохновенья я в нём пока не вижу. Он похож на принца, глаза его чисты.

18/IV. Чай на кухне у Олега Гостева: он, Толя Кузнецов, я. Мне с ними хорошо. Олег хотел меня проводить, да раздумал: «Ну, ты извини». Я сказала: «Не извиню. Сердита я на вас». Век ли рыцарей кончился, или мой эгоизм продолжается?

Вечером я у Риммы, в её доме чувствуешь себя свободно. Я рассматриваю всех, внимательно всех слушаю. Римма читает мысли Альберта Швейцера.

20/IV. Отец Владимир спросил меня о покупке пианино для одного человека, обратился он ко мне первый раз в жизни на «ты». Он имеет надо мной великую власть. После разговора с ним я ощутила такую любовь к нему и Божие присутствие, что стала плакать. Он был ласков.

21/IV. Мы с матушкой Наташей после проповеди о. Дмитрия Дудко ехали домой на такси, перешли на «ты».

29/IV. Митя Засецкий, внук Наталии Львовны по телефону сказал мне: «Молись о Наталье Львовне и обо мне».

2/V. С Верой Александровной Рещиковой переводили с французского В. Н. Лосского, я помогала ей редактировать текст.

Была у Риммы, она читала об Ахматовой. Потом немного погуляли с отцом Дмитрием Сергеевичем Дудко. Когда простились с ним, стало тревожно и грустно за него, за нас. Скорбь о мире всём во мне. Я почти всегда тоскую о Боге, мне всегда необходимо быть с Ним.

С отцом Дмитрием Дудко легко, он прост, тих, спокоен.

Владыка Антоний Блум равнодушен к музыке, стихам, живописи. Он был замкнут, доброту к людям приобрел трудами. Есть те, кого он не любит. Постоянно молится Иисусовой молитвой, она иногда вырывается из него во время исповеди или разговора. Он умеет прекрасно изображать знакомых людей, любит пошутить. Это мне рассказывала Вера Александровна Рещикова.

Когда молитва исходит из глубины раненого Богом сердца, то сердце превращается в храм Божий. Я отношусь к людям, как к своим детям почти.

2/V. Сын Нины Рассказихиной и Радика Ростислав спросил Лину: «Наша жизнь когда-нибудь кончится?». Лина ответила: «Нет, никогда». Ростислав сказал: «И я так думаю».

Как некогда евреи, оставшиеся без Моисея, стали делать себе золотого тельца, так и ныне делают его, но не золотого, а более низкого сорта.

Смирять свою мысль, опасаться её воплощения на бумаге. Во все века человечество было несчастно. А сейчас говорят, оно стало ещё несчастней. Во мне мало русского. Мне близки многие народы, хотя русские ближе всех по языку, вере, обычаям. Традиции многие у нас разрушены.

Знакомая Риммы Тина сказала мне: «Если Вы укрепитесь в вере, Вы будете хорошей проповедницей, у Вас вид такой, сила чувствуется». Она сказала, что во мне есть что-то ахматовское.

Володя Самородский почти стал моим прошлым. Все, кого я любила, не то, не моё. Он показался мне моим, родным. Но и это кончилось.

Любовь к Тебе искупает всю мою боль. Я научилась в любом месте обращаться к Богу.

4/V. Проповедь отца Дмитрия Сергеевича Дудко отменили, он извинился, сказал, что его вызывает к себе Патриарх для разговора. Со слезами дома молилась об о. Дмитрии. Люди нуждаются в слове Божием, в солидарности друг с другом, в общении. Оттого они и шли слушать Дмитрия Сергеевича. В нём Жизнь говорила с нами.


Наташа познакомила меня со своим родственником Никитой Гараниным. Бородка, мягкие, добрые черты лица, открытый взгляд больших глаз. Он показал мне древние песнопения ХI, XIV веков с греческими текстами.

Поразило меня светлое лицо Виталия, друга Андрея Черкаева, в его лице что-то от святого.

Без живой Наталии Львовны мир опустел для меня.

Художник Юрий Анненков писал, что у Ахматовой всегда была в лице грусть, даже когда она улыбалась, и эта грусть только подчеркивала её красоту.

8 мая. Вчера справляла свой день – рождения, были Римма и Андрей Былинские, Вера Х., Одик, Андрей его сын, Виталий, Боря Талесник с женой Леной, Толя Кузнецов, Олег Гостев, моя сестра. Я была взбудораженная – общего разговора не было. Моя цель была познакомить моих друзей друг с другом.

Когда все ушли, я молилась Божией Матери о Володе, спрашивала Её, почему во мне нет прежней любви к нему. Любовь тотчас ожила во мне, я почувствовала, что любовь это огонь и бесконечность, что в любви обнимаешь всё живое своим сердцем и – всем живым и добрым, что есть на земле, обнимаешь того, кого любишь.

Папа подарил мне красивые туфли. Мы с ним были, как люди одного возраста. Зашли в кафе, потом простились.

Я навестила Одика. Таня Хализева, Андрей, Виталий.

Я с младшим сыном Одика Юрой настраивала гитару, но Юра ничего нам не спел. У Юры живет ящерица, гадюка и ещё какая-то змея, он ходит в зоопарк в кружок. Мне с ним было интересно. Весь вечер я была, как ребёнок, но это не лучший вечер в моей жизни, я была нервна. Виталий провожал меня, я много рассказывала ему о Наталье Львовне, о Вите Мамонове, о Феде Дружинине, о том что спасло меня от внутренней смерти. Я прочитала ему Витины стихи.

«Тебе интересно жить на свете?», - спросила я Виталия. «Честно говоря интересно, хотя иногда я чувствую себя старым. Это бывает, когда на душе плохо... Бог для меня пока -  абстракция. Я люблю слушать других». «А я люблю слушать и люблю говорить, если есть что сказать». Мы простились у троллейбусной остановки. На сердце тишина.

Виталию я сказала: «Я чувствую себя ребёнком, я хочу быть ребёнком, я хочу быть даже человеком беззащитным. Жизнь сделала меня почти сильной. Чтобы не погибнуть, пришлось стать сильной...».

В отце моём я вижу по временам свет, в нём есть чувство человеческого достоинства. Он говорит, что на работе он весёлый, часто вокруг него шутки и смех, он бывает остроумным. Хочу дружить с моим отцом. Он мне очень интересен.  Надо нам чаще видеться.

Седьмого мая у меня были Лина Д. и Лена. Лена говорит, что Костя Кузьминский собирается в Париж и едва ли вернётся оттуда. Грустно.

Риммочка записывает в свой дневник все события каждого дня. Попробую и я. Римма при встрече сказала мне: «Андрюша тебя любит». «И я его люблю», - ответила я.

Вчера с Линой Д. ездили в Кащенко к Коле Танаеву. У ворот мы встретили Римму, она шла к сыну Серёже. Коля изменился, у него отекает лицо, оно спокойное, глаза милые. Его колют какой-то дрянью. В палате с Колей лежит 10 человек, почти все простые люди, только один интеллигент-буддист и наркоман. У больных лица вялые,  у некоторых нервно глядящие глаза, одеты небрежно. Те, кто их посещает, не намного здоровее их выглядят, лица унылы.

Я была у Веры Александровны Рещиковой. Мы переводили «Боговедение» Николая Лосского. В. А. мне диктует, а я пишу. У неё неразборчивый почерк. Я шлифую иногда её стиль. Отцу её 99 лет, он ходит, читает газеты, тих. Кричит «аллё», когда ему что-нибудь надо, чужих людей пугается и смущается. В. А. говорит: «Когда его не будет, что я буду делать, куда я буду девать своё время?».

Посетила Римму и Андрея. Я чистила картошку, пришли Женя Утёнков и его жена Катя. Я играла на пианино.

Римма готовит еду по кулинарной книге. Пили водку и вино, я пила только вино и немного. Римма сказала, что в Кате живёт гусар, а она ищет духовности, и это противоречие для неё мучительно.

Предки Андрея были духовного звания. Катя была оживлена, мы с Женей были тише всех. Я сказала, что в женственной Ахматовой в некоторых её фотографиях проглядывает мужское начало. «Творец в ней виден», - сказала Римма.

На днях Олег-Володя Иванов привёз мне цветы, подарил нарисованный им пейзаж. Мы гуляли с ним по бульварам. Он раньше мечтал уехать из России, чтобы потом тосковать о ней.

«Наша страна искалечила меня», - сказал он мне. «Ты не знаешь себя, своих ангельских глубин», - сказала я. Он ответил: «В Евангелии есть понятие «сожжённая совесть», говорить об ангельских глубинах не приходиться». Мне стало его жалко.

Я стала молиться о нём, он это почувствовал, сказал: «Ты сейчас молилась обо мне, я сначала рассердился, а потом...». Я удивлённо спросила, почему он рассердился, он ответил, что там, где доброе что-то происходит, там, где благодать, тут же и зло рядом. «Есть дни, когда непременно надо быть с людьми», - сказала я. Володя ответил: «Я не могу быть один». Он сказал, что я добрый и сострадательный человек.

У меня иногда бывают говорящие глаза. Одиночество сжигает меня. Куда себя деть?

В метро я стала вдруг молиться св. Августину, Иринею Лионскому, Жанне д Арк, Баху и Моцарту. Иногда я ощущаю, что происходит сказка. Хочу освободиться от надменности, быть любящей и простой. Меня тянет видеться с Риммой и Андреем. В чувстве любви есть нечто священное.

Вечером я была на концерте М. Воскресенского, играл он прекрасно. В перерыве я поговорила со Стасем, у него чудесное лицо. О своём длинном пальто он сказал: «Если бы длинные пальто были бы в опале, я их не носил бы. Это удобно, тепло».  Опять тепло на душе от общения со Стасем.

Дошли с Риммой и Стасем до метро, Римма стала уходить, не простившись со мной.  «Римма, до свиданья!». Она обернулась и сказала: «Я тебя не приглашаю к Мише.  Мне неудобно. Это не от меня зависит".

Я ответила, пытаясь улыбаться: «Всё к лучшему в этом лучшем из миров». Мы разошлись в разные стороны. Я вышла тотчас на улицу, почувствовав приближение слёз. Было очень холодно. Я ходила возле метро Библиотека Ленина. Мучительно думала, в чём причина, что Р. меня отстранила.

«Я потеряла Р. и А.», - с печалью и недоумением думаю я. После нежности Р. ко мне, холодность её переносить трудно. Мне нужен такой человек, который примет меня такой, какая я есть. Я близка к отчаянию, плачу, молюсь. Андрей говорил мне как-то, что он в отчаянии, значит скоро наступит просветление. «Ты тонкий человек», -  говорил он.

Обида в душе. Плачу – образ Р. вызывает мои слёзы. Я тянусь к людям, которым я не нужна.

Ольга Моисеевна Грудцова-Наппельбаум не любит, когда я её перебиваю. Она говорила о том, что есть писатели хорошие, но люди они дурные. То светлое, что они пишут, это их идеал, то, чем они хотели бы стать. У О. М. была особенность после того, как она была в гостях, она утром просыпалась с чувством тоски оттого, что накануне не то говорила и не так себя вела. У неё хороший вкус.

Мой рисунок.