Сильфиада 69

                ************************************
Холодно, так холодно!
Даже меховые тапки не помогают; ноги словно по ледяной глыбе ступают босиком – так холодно. За окном   трескучий мороз. Самого окна не видно под толстым слоем настывшего инея, уже твердого, как лед, поблескивающего в полумгле.
Она накинула на голову шерстяное теплое покрывало  - пока его нет, можно походить и так. Потом, когда он приедет, они вместе заберутся в постель и накроются целым ворохом одеял и пушистых теплых мехов. Потом будет даже жарко…
Она подкинула в камин несколько поленьев, и огонь, разгоревшись сильнее, разогнал полумрак. Свечи то и дело тухнут – воск не стекает, а почти мгновенно замерзает беловатыми наплывами, - и огоньки, слабые и маленькие, плавают в желтом озерке, горя еле-еле… мигнул раз, два, и погас. Она снова зажигает свечу, и ходит, ходит, чтобы согреться, зябко кутая плечи мехом.
О, лучше бы он приехал утром! К чему спешить, за окном такой мороз? Утром потеплеет; встанет солнце, и с замерзшего заиндевелого окна закапает, потечет ручьем…
Как хочется спать… и холодно, холодно…
Под пологом теплее; теплее настолько, что согреваются ноги,  устроившиеся на вытертой бархатной скамеечке, и руки отогреваются, и плечи,  уже не ледяные. Она с наслаждением потягивается, удобнее устраиваясь в кресле. На столике, рядом с креслом, на ощупь находит любимый ларчик – для этого из-под теплого покрова приходится на миг высунуть руку в ледяную темноту, покалывающую кожу иголками, - и достает оттуда нитку жемчуга. Жемчуг горит в свете пламени своим особым, живым перламутровым блеском – это его подарок. Он подарил его совсем недавно, бусы еще хранили волнующую ауру нового, незнакомого все еще восхищали взгляд и казались самым прекрасным, самым желанным, самым лучшим, что только есть на свете. Она всегда радовалась его подаркам, как ребенок. Носилась с изящными безделушками, тонким драгоценностями целыми днями, вертелась перед зеркалом, примеряя, прикладывая к себе, и отражались её блестящие веселые глаза в серебристой глади.
Она любила драгоценности. 
Кажется, стужа отступила; даже дрова в камине затрещали веселее, и под пологом стало жарко. Вышивать не хотелось; отогревшись после долгой ночной стужи, она задремала – скинула ненужное покрывало, сняла с ног мохнатые теплые тапки. И даже пуговицы на груди расстегнула, и жар печи коснулся её кожи, едва прикрытой паутинкой кружев. Холодная вьюжная ночь уходила – в её сонной голове промелькнуло то ли видение, то ли это был уже сон: Принц Лед, вдоволь натешившись ночной холодной охотой, с гиканьем мчался на белом диком коне через заснеженные поля, по согнувшимся от тяжести снега лесным дебрям, и уродливые снежные тролли скакали за ним, шлепая по искрящимся покрывалам тяжелыми брюхами. А Лед  победно трубил в белый, холодно сверкающий рог, и тонко позванивал его прозрачный ледяной плащ…
«Какая красота», - подумала она; в теплом кулачке были зажаты горящие жемчужины и батистовый платок – его она хотела подарить ему, но вышить не успела… вот досада! Она всегда была немного несобранной, взбалмошной; но за это он и любил её…
«Обязательно расскажу ему, какой сон мне снился. – подумала она. – Такая величественная охота… интересно…»
Погасла еще одна свеча; но никто не пошел зажигать её – она спала…
                *****************************
Что её разбудило – Марта не знала.
С минуту она еще лежала с закрытыми глазами; а в ушах её все еще стоял рев белого сверкающего охотничьего рога.
Уже утро?
Тогда где же Он? Не придет?
Ах, да это же всего лишь сон…
Какой красивый и печальный сон; Марте все еще казалось, что она слышит, как потрескивает лед, быстро намерзая на стекло, и как  в резко похолодевшем воздухе замерзают и тухнут свечи, выпуская в темноту серые прощальные ленточки дыма…
Кажется, кто-то умер.
Кто-то замерз в ту зимнюю ночь.
Марта открыла глаза и некоторое время смотрела на белый холмик, застывший среди сугробов; а по склоненным заснеженным елям пробегали  богатые снежные искры…
«Как тогда, там», - подумала она, зачарованная видением.
Сон отступал, забывался, как это случается с большинством снов, но оставалось тупое мучающее беспокойство и какая-то тоска.
Что же тревожит и гнетет?!
Марта шевельнулась, и ожил, задвигался сугроб под согнувшимися елями… и исчезло наваждение – да  это же зеркало отражает постель с пологом и её под одеялом!
- Надо же, - сонно пробормотала Марта и откинула одеяло. Зеркало отразило, как некто, проснувшись, расшвыривал снег, засыпавший его за ночь…
Да, так и было; метель, ночная охота настигла Его в пути. Но Он был готов к этому. Он расстелил на земле плащи, накидки, тяжелые шкуры и согнал на это ложе воющих собак; меж их испуганно дрожащих тел лег сам, и сверху, как мог, прикрылся тяжелым войлоком. Снег навалился моментально, прижав их тяжелым плотным одеялом, и стало тепло и тихо. Из проталин курился пар от живого дыхания притаившихся в мертвом холодном мире живых существ. Пригревшись, успокоились собаки. Огромный, сильный, Он дремал, как медведь в берлоге, пережидая холодную ночь, и остро пахло псиной, и охота Принца Льда  уходила куда-то вперед, на запад…
Марта спустила ноги на пол – нежно-розовый шелк и алый атлас, казалось, за ночь потускнели и смотрелись уже не так ярко.
Господи, какой странный, какой печальный сон! Какое гнетущее, давящее чувство! Бывают такие сны, после которых остается в душе протест, горечь, и хочется досмотреть, додумать, придумать, чтобы все кончилось хорошо, чтобы было предотвращено что-то плохое, чего могло бы и не быть!