Дневник I-24 Владимир Самородский

Дневник I-24 Володя С., Сергей Бернадский

               Из дневников давних лет

           эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха.               

1973 г (?)Я думаю, что в реальном мире Володя мне человек чужой. Он никогда не будет понимать меня. 

Разлука угасила мои страдания, связанные с Костей, с Ильёй, Аликом Бобровским и другими. Надо пожить здесь немного и уехать.

Мука сердце моего подавляет восторг перед дивной природой Михайловского. Я отказываюсь от Володи, так как он отказывается от меня. Какую мне пользу извлечь для души моей из этой любви? Остановить человеческими силами то, что происходит с Володей, невозможно.

Хотела бы я заглянуть в свою жизнь через два года. Как умолять Тебя о спасении его?

Читаю Ганди и делаю выписки из него. 

Наталья Львовна говорила Лине, что она (Н. Л.) потому не писала стихов, что слишком много знала их наизусть. Едва в моём уме слагается начало какого-то стихотворения, я начинаю думать – на чьи стихи это похоже.

Господи, Тебе вручаю душу Володи, как саму себя.

Он сказал мне сегодня: «Прости меня окаянного грешника». Я на это сказала ему: «Какие странные слова ты говоришь. Может быть, попьёшь с нами чаю?». Он сказал: «Пойдём к нам пить чай», - положил руку мне на плечо. Мы долго разговаривали с ним у него дома.

Он предложил мне пойти с ним в ресторан, чтобы он выпил там при мне последний стакан вина. Я отказалась. Он пошёл один. До этого он сказал: «Ваше присутствие отбивает у меня охоту пить». «Хочу понять тебя», - сказала я. «Да я и сам хочу понять себя... Тебе тяжело здесь?» - спросил он. «Да, тяжело, когда ты начинаешь говорить о вине».

Он говорил, что пьянство это ужас, говорил о своей распущенности. «Когда мы завтра увидимся?» - спросил он. Я пожала плечами. «Как мне выбраться из этого состояния?»  «Надо молиться», - сказала я. Он просил меня почитать ему что-нибудь, я читала ему митрополита Антония Блума.

Неужели я хуже всех, некрасивей всех? Стать камнем, любить всех, не иметь ни к кому пристрастия, привязанности... Я не внушала себе эту любовь. Она пришла от Бога. Откуда это: «Боже мой, Боже мой! Если бы мне жить сто жизней – они не насытили бы всей жажды познания, которая сжигает меня»?

Когда стихает боль, стихает и любовь моя к Володе.

Ещё в юности я в стихах писала о том, что любить, это быть на Голгофе.

Состоялся второй разговор с Володей – о домовых, о знакомых, о живописи.

«Любишь ли ты думать?», - спросила я. «Я много пью. Когда пью, совсем не думаю, а когда не пью, у меня столько дел, что некогда думать».

На сей раз он был более трезв, держал себя сдержанно, рассказывал о японском писателе. «Есть ли у тебя гордость?», - задала я вопрос.

«У тех, кто пьёт, гордости мало, вино уничтожает гордость. Я наблюдал, что те,  кто пьёт, делаются скромней».

«А ты рисовала с натуры природу?», - спросил он. «Нет». Я рассказала ему фильм о выдре. Он спросил, что я делаю завтра. «Если будете в Михайловском, заходите», - сказал он. Я сказала, что редко там бываю. «Приходите к нам», - сказал он. Я ответила: «А ты приходи к нам». «Хорошо», - сказал он.

Как понять эту радость, светящуюся сквозь муку сердца? Моя любовь пока ничто, я ничего ещё для него не сделала. Хочу писать стихи.

Пока я не умру, мне не будет покоя, потому что до смерти меня не оставляют те или иные желания.

Моё ныне желание – видеть Володю здоровым. "Твой труд – молиться о нём, а о плодах труда не думай", - говорю я себе. 

Владимир Лукич Боровиковский – «Лизанька и Дашенька» - одна из них похожа на сестру мою Лену.

О Николае Александровиче Львове: «Обхождение его имело в себе нечто пленительное, и действие разума его, многими приятностями украшенного, было неизбежно в кругу друзей его».

«Художники во все времена часто изображали себя в произведениях».

Дивный – Фальконе.

Леонардо да Винчи: «Рисуй человека так, чтобы тебя не видели».

Майолика – обожженная расписанная глина.

Господи, куда мне идти?

Фра – монах. Фра Анжелико – ангельский, ангелоподобный.

Мои занятия кажутся мне ненужными. Что измениться во мне оттого, что я больше книг прочту или больше репродукций увижу или нарисую беспомощные, никому не нужные картинки?

У Пушкина и иных, ему более или менее подобных, было творчество. У меня нет его, у меня есть печальная любовь к человеку, который болен. Что делать мне с моей любовью? – становиться чище и смиренней.

Не плачь, если он всё-таки придёт, зачем ему видеть твои заплаканные глаза? Он или спит, или занят делом. Бог не посылает его к тебе. Смиряйся без конца.

Я пишу стихи, чтобы не помирать от боли. С ними легче, даже если они не получаются.

        Посв. Вл. Самородскому

          1

Из сладостной нежности
В озеро слёз попадаю.

          2

Слезами пролитыми за тебя,
Ужели я тебе не помогла?

          3

Два года слёз, молитв и мук
Свершается печальный круг,
Неразрешимостью томит,
Забыть о радости велит.

Зачем на жизнь осуждена,
Тебя оплакивать должна?
И непреложны те слова:
"Оставь надежду навсегда".*

* под влиянием слов: "Оставь надежду, всяк сюда входящий" - Данте

          4

На сером камне белые цветы
Лежат, как кружево. Из темноты
Своей души на них гляжу
И сходство с нами нахожу.
Ты – серый камень, я – цветок,
Дитя. Дай мне любви глоток.
К твоей душе так путь далёк.

          5

Истекать слезами, стихами.
Этой боли названья нет.
Она горящее пламя,
В котором горит поэт.

И нечем мне забыться.
Бесцельно текут года.
Кажется, что проститься
С тобой не смогу никогда.

          6

Твоя беда тяжелым камнем
На мне лежит.

          7

Спишь ты. Болен. И меня не слышишь.
В небесах далёкий месяц дышит.
О, проснись, проснись! Как в сказке злой,
Я иду за мёртвою водой.

Надо обойти весь мир, пока
Я к тебе приду издалека,
А сегодня времени поток
На холодный вынесет песок.

В ад, в обитель мрака оступясь,
Где ты, радость, милый добрый князь,
На каком тоскуешь берегу?
До тебя дойти я не могу.

8

Ухожу ль от тебя к Богу?
Но тебя уношу я с собой.

Господи, благодарю Тебя. Что же было? Наверное, чудо.

Володя внимательно посмотрел мои рисунки и стал мне показывать, как надо рисовать акварелью. Он выбрал веточку жасмина и стал карандашом её рисовать. Я спросила: "Можно я сяду рядом?"

Он разрешил. Я следила за его движениями, за выражением его лица. Оно мне казалось интересным, сосредоточенным, спокойным. У него очень красивый разрез глаз, концы глаз у висков заострены, как стрелы. Он прищуривал глаза, когда всматривался в цветы. Я разглядывала его морщины. Они были дороги мне, как часть его души.

На душе у меня было тихо и ласково. Я мысленно говорила: «Милый мой мальчик,  душенька моя, я тебя люблю».

Видел ли он, что я наблюдаю его? Он сидел так, будто рядом с ним никого не было, лицо его было невозмутимо. Он нарисовал жасмин, объясняя мне, что и как надо делать. Более тёмный фон оттеняет, делает более выразительными лепестки. 

Потом на этом же месте бумаги он стал что-то рисовать, получилось очень красивое и нежное небо, я попросила его нарисовать землю и что-нибудь живое на ней, он нарисовал лес. Этот лист с рисунками я заранее попросила себе в подарок. Когда он кончил рисовать, я стала собираться, чтобы уходить. Он сказал: «Иди поешь».

Дал мне свои акварельные краски. Я рассказала ему, что несколько раз играла в музыкальной школе и что попытаюсь устроиться играть в клуб. Он на это ничего не сказал.

Собрав вещи, я сказала тихо, глядя на него: «Ну, до свиданья». Он сказал: «Приходи в Михайловское». Он назвал время, в которое мне придти в Михайловское: 11 часов. Глаза его смотрели прямо, зрачки опять стали глубокими. Мы простились.

А я смотрела на него с разными выражениями. Я чувствовала себя довольно свободно, легко говорила и так сильно не стеснялась его, как в прошлые годы. Его мама накормила меня вкусной едой. Она всегда крестит меня вслед, когда я ухожу от них.

Ну что же в сердце у него? Что я для него, хоть капельку ему со мной интересно и хорошо? О, как это узнать?

Этот человек мне интересен. Он талантлив. Я смотрела на его руку, некрасивую,  уязвленную шрамами, ранами. Я хотела её поцеловать, это была рука моего любимого.

Он вспыхивает иногда раздражительностью, грубоватостью, когда отвечает мне. В какой-то миг, когда мы смотрели друг другу в глаза, наши души взвешивали друг друга, говорили совсем на другом языке, не на том, на котором говорили наши губы.

Я заметила, что так поглощена созерцанием Володи, что почти не слушаю, что он говорит. Я сидела возле него тихо-тихо, не слышно было моего дыхания. Он чище меня, мой Володя. Он горд и чист, естественен.

Но в момент прощания, когда я обернулась на него, что-то радостное и знакомое,  скрываемое весь вечер от меня мелькнуло в его глазах, будто он весь вечер испытывал меня, а в последний миг позволил себе не сдерживаться более. Он погружён в себя, он прост, как дитя или как дерево. Я тоже сейчас проста, но мне нужна деятельность. Он часто совсем не смотрит на меня.

Если бы не было труда, люди страдали бы от скуки. Я томлюсь оттого, что делать нечего. Выдумываю себе занятия.

О, если бы я могла заглянуть в это сердце, которое закрыто для меня. Я, мой Володя, я не знаю, что мне с тобой делать и как вести себя. Я всё не могла уйти от него, опять вошла в комнату, где он стоял у балкона и курил, я подошла близко-близко, и мы посмотрели друг на друга, он смотрел вызывающе, я вытянула у него изо рта сигарету, (он недовольно поморщился) и шутя хотела сделать вид, что курю, он меня остановил: «Ну вот ещё». Я тихо положила ему руку на плечо и ушла.

Я поражаюсь всему происходящему. Я попала в какой-то заколдованный круг.

Всё просто, если всё, что происходит, принимать из рук Бога. Воля моя всё время бунтует. Я ловлю себя на том, что когда Володя делает мне замечание, я не молчу в ответ, а возражаю ему. Нет смирения у меня.

Иногда я думаю: мое место возле этого человека. Но что значат мои мысли? Как Бог даст.

Когда же уезжать? Володя дивно улыбается, его образ отражается во мне.
 
Сестра Володи Дуся дала мне 23 года.

К нам пришёл Серёжа Бернадский, он спросил меня: «Твой аристократизм мешает тебе придти на Турбазу? Почему бы тебе не стать экскурсоводом? Вечерами я на танцах. Или пью. Я знаю меру. Пью водку, от неё не болит голова».

Мы говорили с Серёжей о вере, он печалится, что друзья его становятся верующими. О Толе Давыдове Серёжа сказал: «Умный, очень образованный человек. Занимается буддизмом – медитацией».

Серёжа говорил глубоким глуховатым басом, в нём чувствуется ирония и скепсис, недовольство жизнью. Он мечтает о карьере.

«А ты под Анну Андреевну работаешь?» - спросил он и показал на мою прическу.  «Нет, это просто мой стиль». Я его рисовала. Он посмотрел и сказал: «Ты меня облагородила». «А разве ты не благородный человек?» «Нет, я так о себе не думаю... Бывали и у меня маленькие вершины. Я социолог».

Я: «Ты похож на истинного ленинградца. И на Героя Достоевского и на самого Достоевского». Серёжа: «Я буду здесь ещё 5 дней. Потом приедет Галя Симакина и увезёт меня».

Когда я рисовала Сережу, получалась его жена Наташа Телетова. Он собрался уходить. Я спросила: «Я изменилась? Ты сразу меня узнал?» «Да. Сразу. У тебя были длинные русые волосы». Он пишет статьи в журналах. Пишут и о нём. Надя Гусакова отказалась, чтобы он о ней писал. Толя Давыдов тоже.

Разговор с Жориком – племянником Володи. Я спросила: "Тебе бывает грустно?" Ж.:  "Нет". Я: "Ты веселый?" Ж: "Да. И задумчивый". Я: "Задумчивый?" Ж: "Да. Что нибудь происходит, а я думаю." Он дал мне несколько хороших советов в отношении рисунков.

Володя сейчас во вражеском вихре и не соображает, что с ним происходит. Я жду чуда. Ничего иное не поможет ему.

Я сказала Жорику: «Ты помолись о Володе, чтобы он не пил. И о папе своём молись». Ж.: «Он старый. Ему 45 лет». Потом серьезно сказал: «Я завтра скажу ему одну вещь. Я скажу ему: тебе осталось одно: молить Бога, чтобы Он простил тебя. А если хочешь умирать, умирай». Я сказала: «Насчёт смерти ты ему не говори». Мне хорошо с Жориком.

А ещё Жорик сказал: «Я пойду в кафе и скажу той девушке, которая продает вино,  чтобы она Володе вино не продавала». «Да разве она тебя послушает?»  «Послушает».

Днём я рассказывала девочкам, сёстрам Инары о Евангелии. Тамара сказала: «Как интересно».

Володя может быть страшен, когда пьян. Второй год продолжается воспитание моей души.

Серёжа Бернадский собирается писать о вере, о типах верующих, не будучи сам верующим. Мне это непонятно. Но ярости к вере он, кажется, не испытывает.

С Серёжей Бернадским я говорила, не щадя его, что карьеру делать не надо, это пустое. На его слова о том, что его, Серёжу, будут изучать, что будут течения всякие и измы-бернадисты, бернадизм и прочее, я сказала, что этого не будет. Но в душе подумала, что через несколько лет этот человек может стать святым, если захочет - всё на свете бывает.

Я с удовольствием вспоминаю, как мы с Володей чинили рубашку Андрюши Ариева. А потом в лесу на скамейке разговаривали о смерти, о цирке, о лошадях и видели какого-то лесного зверя. А потом пошли домой и я сказала: «Посмотри на меня, как я выгляжу, ничего? (мы пили у Андрея вино, и я пила, чтобы меньше им досталось)». Он ответил: «Ничего. А я?» «И ты ничего»- ответила я.

Пока нет и просвета. Володя пьёт каждый день. На меня ноль внимания.  «Заходите» может быть просто формой вежливости.

Я жду. Какая однако странная ситуация. Но ведь чем-то она разрешится.  Наверное, ещё год придётся молиться и мучиться из-за него.

Убогость здешней жизни повергает меня в тоску. Внутренняя некрасивость людей,  не одухотворяющая их внешний облик, удручает меня. Я тоскую по красоте.

Я попросила Володю позировать мне: «Смотри мне в глаза». Он смотрел. Зрачки его были маленькие. «Я тебе зрачки нарисую больше, чем они сейчас». Володя: «Почему?» «Я хочу нарисовать хорошие». Володя: «А сейчас?». Я: «А сейчас они меньше, чем должны быть». Ещё я говорила, когда рисовала его: «У тебя интересный разрез глаз. И много морщин, все они выразительны, их надо нарисовать, это целая повесть». Потом довольно скоро ему надоело, он сказал: «Потом кончишь». Опять стал мне объяснять, как надо рисовать. Володя: «Давай я тебя нарисую». И больше часа меня рисовал. Я смотрела на него, ласково улыбаясь, сидела неподвижно и тихо.

Разглядывала его лицо. У него очень зоркий взгляд, как молнии метает, зажмуривается, когда рисует. Забывается, причмокивает ртом, закусывает губы. Его глаза совсем чужие и холодные, в них нет никакого любопытства ко мне. Я поняла, пока он болен, он не видит и не слышит, и не воспринимает меня.

Наконец, он показал мне то, что нарисовал. Это было какое-то странное лицо с тонким ртом, с огромными глазами и с измененным овалом лица. Я сказала ему об этом. И ещё сказала: «Выражение лица не моё. Я добрая, а ты сделал меня злой.  Ты меня мало знаешь и души моей не чувствуешь». Пока он рисовал, он стал трезвым. Кончив рисунок, он сказал: «Спрячь и никому не показывай».

Пошли фотографироваться. Я пыталась быть ближе к Володе, пыталась задавать ему вопросы. Но тщетно. Он только на меня сердится.

Мне легче, чем в прошлом году. Но всё представляется ужасно сложным. Даже самые мои чувства так не стабильны. Я знаю, что во мне потенциально есть огромная любовь к нему, а пока – молитва и минуты нежности, которые исчезают.

Он не тянется ко мне. Вчера часа два говорили ночью с Любой. Она уверена, что ему необходима семья, иначе он погибнет. Она замечает сдвиги к лучшему, до моего приезда он беспробудно пил, не следил за собой. Я не знаю, как себя вести, всё время молчать тоже невозможно. А говорить со мной он явно не намерен.

Я плохо со множеством ошибок, рисовала маленький букет цветов, попросила его нарисовать стакан, он сел рядом и стал рисовать. Много ругал меня. Я говорила: «Ну, не сердись, умоляю тебя».

На кухне пили чай, он много и хорошо говорил о рисовании. И всё продолжал меня ругать. «Ты меня в пух и прах разругал. Ни одного живого места не оставил». «Ну, я тогда совсем ничего не буду говорить», - сказал он.

Сегодня он смотрел мне в глаза. Я сказала ему, что стесняюсь его, и поэтому всё при нём делаю плохо. Я в большом затруднении, как с ним разговаривать. Он в сильном раздражении, почти на все слова мои он отвечает резко. Битва какая-то невидимая ведётся. Господи, помоги нам.

Во Пскове сегодня открылась выставка с работами Володи. Я сказала ему: «Давай поедем туда вместе, посмотрим?». О, боюсь, что этого не будет.

Володя рассказывал, что видел, как везли на бойню молодых поросят, и как они страшно кричали. Он решил больше не есть мяса.

Когда он пьян, мне легче с ним разговаривать, когда он трезв, это сплошная раздражительность. Он всё-таки обаятельный человек, даже, когда пьян, потому что он свободней тогда.

Володя вчера рассказывал мне про то, как в юности убил белку и она, умирая, смотрела на него укоризненно. Он говорил о Юрие Куранове: «Бог помиловал его, он 12 лет пил. Теперь не пьёт».

Почему нельзя жить, не страдая? Природа прекрасна и невинна, а человек некрасив, несчастлив и зол. Володя, неужели я никогда не найду тебя в этом мире? Иду к тебе, ищу тебя и не могу найти. Я не хочу страдать, я хочу радости.

Я ни с кем, кроме Володиной мамы не разговариваю, не считая нескольких фраз с Людой, Диной, Инарой.

Сегодня весь вечер я слушала Е.М., смотрела на её лицо и пришла к выводу, что она интересная и обаятельная женщина. Я скоро в неё влюблюсь. Она стала значительно мягче и спокойней, в ней много энергии, она любит изображать всё, о чём рассказывает, она умна и мудра. Она мать моего любимого. А он... О, дитя моё милое, я тебя люблю.

Мы с Е. М. прочли вечерние молитвы, у меня вдруг полились при ней слёзы,  Е. М. говорит: «Господи, прими нашу слёзную молитву».

Когда меня посещает чувство любви к Володе, я счастлива этим чувством, я хочу придти к нему, встать перед ним на колени и сказать: «Чем помочь тебе? Я люблю тебя».

Сколько лет я была в аду, и Христос спас меня. Теперь мой любимый в аду, и я молю Христа спасти его. Ужели напрасно молю? Я прошу силы молиться, я прошу терпения.

Я наблюдаю род человеческий. В мужчинах активное начало с одной стороны и детскость, беспомощность в быту с другой стороны.

Володя, милый мой, что же делать-то? Я ни разу в жизни по-человечески с тобой не разговаривала с того дня, как полюбила тебя.

Когда с меня спадают внешние покровы, то обнажается глубина души, полная любви, сердце трепещет и полно нежности и сострадания, и милосердия. Я срастаюсь с его душой, пропитываюсь им. Иногда сладко молиться о нём, но это бывает редко. 

Володя талантлив, он многим интересовался до того, как стал пить, даже сочинял смешные шутливые стихи. Я сижу на диване, вокруг меня книги. Если бы не тоска и не  тяга постоянно  видеть Володю, видеть его здоровым и любящим меня, я была бы счастлива вполне: я свободна, никто меня трогает, здорова, сыта, чего ж ещё желать?

Я на грани отчаяния, на грани ропота. Если Володя исцелиться, на него все набросятся, он притягивает к себе людей, он добр и обаятелен. Зачем такие скверные мысли приходят в мою голову? Господи, прости меня.

Наши отношения с Володей внешние никак не созидаются. Трезвость разрушает малейшую теплоту, возникающую, если он пьян. А последние дни он всё время сдержан, даже когда пьян. Такое ощущение, что прошлых 2-х лет не было, и мы с ним едва знакомы. Только любовь может нас сделать родными. Мы сейчас с ним чужие люди.

Если бы Бог не дал мне любовь к Володе, у меня не хватило бы сил ждать его и молиться о нём упорно. Любовь и странная непонятная надежда поддерживают мою молитву, а молитва поддерживает любовь и надежду. Помни, Галя, что Володя болен и тогда, когда трезв.

Я позвала Володю на балкон посмотреть на интересные облака. Он стоял выше меня. Мы тихо разговаривали. Тиха была природа, тихо было на душе.

«Что ты завтра делаешь?» - спросил он. «Не знаю. А ты?» «Я пойду в Михайловское, надо сделать рамку для портрета. Если погода будет хорошая, хочу порисовать». «Меня возьмёшь?» «Приходи. Бери с собой акварель. Когда придёшь?»  «Не раньше 12».

Если будет дождь, он приглашал меня домой. Володя был серьезен весь вечер.  Говорил, что пора кончать с выпивками. Я просила его рассказать о Юрии Куранове. Он кое-что рассказал. Я спросила, если ли у него друзья? (у Володи) «Здесь - никого».

Он смотрел мне в глаза, когда мы разговаривали. Я сказала ему: «Я боюсь тебя». «Как это?» «Нет, не то слово...» Я не сказала: «Стесняюсь». Я рассказывала ему о талантах и о голодовке Германа, о родителях, о Феде Дружинине и Кате Шервинской, о двух браках Сергея Васильевича Шервинского, о снах Натальи Львовны, немного о своём детстве, о жизни у бабушки, о том, что было со мной после крещения, о влиянии на меня Марины Цветаевой, о ней самой, о Максе Волошине, о том, как Наталья Львовна, Ахматова и Шервинский играли в стихи, в буриме, о том, как я была отравлена поэзией, о бабушке Нине Владимировне, о маминой работе.

Я: «А у тебя какая душа грустная или весёлая?» Володя: «Не знаю». Я: «Не думал об этом? А у меня сначала была грустная, а теперь всё радостней делается». Я вспомнила рассказ Чехова о споре между двумя людьми, один из них должен был 20 лет отсидеть в одиночестве.

Я: "А что бы ты делал, если бы остался один в мире?" Володя: "Не знаю".
Сегодня у него против меня был гнев, злоба, ярость. Когда уезжать? Тот, кого я люблю, это не тот, кто ругает меня. Володя: «Ты как Жорик». Я: «Я хуже Жорика». Володя опять меня за что-то ругает. Я: «Да, никуда не гожусь во всех отношениях». Он: «Ну зачем так?».

Володя ушёл, я стала писать дневник. Чувство любви пришло такое, как будто его душа тихо прикоснулась к моей душе, это было похоже на то, как будто он помолился обо мне, и я услышала эту молитву, ощутила её.

Любовь к Володе жива, но я прощаюсь с ним. Я люблю в нём образ Божий, его прошлое, его потенциально светлое будущее. У меня нет к нему страсти, есть только любовь.

Отдав мне долг, он положил руку на мою руку. Я была спокойна, тиха, но иногда мне делалось смешно, и я улыбалась ему. Он поцеловал мне руку. Опять говорил: «Господи, прости меня окаянного грешника». Звал меня несколько раз к себе.

До слёз поражает рассказ «Живые мощи» Тургенева. После «Певцов» хочется услышать чьё-нибудь прекрасное пение.

Господи, когда мы умрём, возьми нас с Володей в одно место, куда его, туда и меня возьми, прошу Тебя.

Володя сказал: «Может быть, я скоро умру». Я: «Не умирай». Зачем он меня так пугает?

О, если бы можно было каждым прожитым днем хоть капельку помогать ему. Тихо на душе. Любовь это божественный огонь.

Он вчера по словам Е. М. всё рвался ко мне, она его удерживала. Тяжесть Володиной болезни лежит на моей душе. Мне надо перестать ждать и желать чего бы то ни было.

Присутствие Бога снимает любую муку, смягчает любую пытку. Весь день тяжесть на душе. Мой плен у Володи продолжается. Сейчас я не выдержу и разрыдаюсь,  кажется, что время начинает кровоточить.

Мне понравился очень образ Лизы из «Дворянского гнезда», он делает честь Тургеневу. Я хочу быть подобна ей.

Услышала я голос Володи на лестнице. Скорей спрятала дневник. Раздался звонок.  Он. Пьяный. Схватил меня за руки. «Ты на меня обиделась? Пойдём к нам».

Я села на диван, опустив голову, молча, я не знала, что делать. Он вышел на балкон. Поговорил с какими-то детьми. «Галчонок», - сказал мне. «Пойдёшь?»  «Зачем?» «Поужинаем грибами». Я решила ещё чуть ли не вчера или сегодня утром,  что если он придёт и будет звать меня, пойду. Когда он пришёл, началось сердцебиение, и присутствие Бога я ощутила.

Слова Володи: "У меня нет никого дороже мамы. Мне ничего не нужно. Я споткнулся (о выпивках). Когда я трезв, я не хочу говорить, отдыхаю от слов. Вспоминаю, не обидел ли я кого-нибудь. Вы устали от моих слов? Люба меня очень оскорбила. Как я устал, не физически. У меня есть желание...(перестать пить). Значит,  возможен положительный исход, если Бог даст. (я мысленно: Господи, дай!)

Я пришла к Е. М., а В. куда-то исчез и пришёл через полчаса примерно. Долго сидели на кухне, В. всё время говорил, я молчала. Я так устала от страданий,  что почти всё время была в каком–то оцепенении. Но были минуты такой нежности к В., что я изумлялась себе.

Господи, я обречена всё время прощаться с ним и любить его, пока Ты эту любовь во мне поддерживаешь. Чем дальше, тем тяжелей. Его образ во мне. Мне с ним хорошо, даже когда он пьян.

Зачем же он зовёт меня к ним – из дружеского отношения ко мне? Есть вещи из внутренней жизни, которые он не понимает или делает вид, что не понимает. Я сказала, что буду его передразнивать. Ему это не понравилось. Я заметила, что нельзя всё время предаваться однообразной печали, что есть потребность озорничать. Он возразил, что печалится нечего, что мы движемся, и за это должны благодарить Бога.

«Что Вы всё молчите», - и грубо тронул мою голову у виска. Я сказала, что не надо так грубо и его тронула рукой, спросив: «Тебе нравиться, если тебя так?» Он сказал, что ему всё равно.

Да неужели же ему ничего не нужно? О, сколько ещё дней протянется эта пытка? Божия Матерь, не дай мне погибнуть от этой муки. У меня под глазами круги. В.: «Когда я пью, я только себе причиняю вред, ну, иногда кого-нибудь, выпивши,  обижаю». Ах, Володя, ничего-то ты не знаешь о боли, приносимой мне. А мама? Как она страдает.

«Не люблю ребячества. Не хочу быть ребёнком», - говорит Володя. Один такой страдальческий вечер стоит чуть ли не целого месяца жизни. 

Вот какая молитва пришла ко мне: «Господи, если он бросит пить, и это чудо совершится, не отнимай моей любви к нему. Если мы можем помочь друг другу на земле, не отнимай моей любви к нему».

Шли с В. пешком по шоссе в Михайловское молча. Солнца не было. Пошли за грибами. Ходили часа два. В. опять на меня смотрит, редко-редко взглянет в глаза. Вернувшись в мастерскую, он спросил, с собой ли у меня краски и сказал: «Не хочешь ли порисовать?». «С удовольствием», - ответила я.

Он стал рисовать букет огромных колокольчиков, которые он нашёл в лесу. Стала и я их рисовать. Мы оба нарисовали и у меня  по-моему получилось лучше, чем у него. Он опять всё время меня ругал, я сказала ему об этом. Он ответил, что со всеми так разговаривает. «Что бы я не делала и не говорила, ты меня ругаешь, я уже боюсь с тобой разговаривать, боюсь сказать лишнее слово».

Я не знаю, права ли я, должна ли я молча терпеть все его обидные слова или надо говорить ему, чтобы он следил за своей речью.

В тоже время он заботлив. Мы пробыли вместе почти целый день. Были минуты, когда мы оставались одни, Е. М. уходила по делам. Лицо у него пока больное. Он помог мне сделать рамку для моего натюрморта. Между нами ледяные стены.

Он грубо разговаривает и с Е. М., так же, как со мной. С Е. М. мне легко, я свободно себя чувствую, шучу, смеюсь, с В. я молчалива, замкнута, мне не хочется говорить, когда он молчит. Если он что-нибудь спрашивает, я с удовольствием отвечаю, но он спрашивает редко. Е. М. делается всё мягче, спокойней, меньше говорит, исчезает суетливость, лихорадочность в движениях. Она легка, быстро ходит, быстро готовит еду, быстро собирает ягоды и грибы, очень вынослива – слава Богу.

Не хочется идти к В., он опять будет груб ко мне. Я не хочу этого. Не грубого человека я полюбила, и не грубости жду я от наших отношений. Да видно, не дождусь.

Не любит он меня. У меня прохладная температура в сердце.

Сколько времени я его знаю, и как по разному он мне всё время открывается. Е.М. говорит: «Не надо прекословить ему. Если он хвалит себя или ругает кого-нибудь, пусть говорит, что хочет, надо молчать». Наверное, она права.

Моя любовь в эти дни прячется на дно души. Я знаю, что если он исцелиться, это будет чудесный человек. Но пока он болен, я должна быть мудрой и смиренной.

Инара сказала вчера, что между людьми бывает психологическая несовместимость. Разные по природе люди могут прекрасно уживаться друг с другом, если они терпимы, снисходительны, благожелательны друг к другу. А в этих краях нет любви друг к другу, глубоких отношений между людьми нет.

Зачем ты хочешь его любви? Я хочу согреться. Я шла к нему и говорила: «Господи,  дай мне такую любовь к нему, какую Ты хочешь дать, дай мне святую любовь к нему». Трепет в сердце. Слёзы. Тишина.

На фотографии Владимир Самородский в селе Михайловском, где жил в ссылке Пушкин