Резиновый Гарри

Резиновый Гарри.

Зима.
Снег, белыми хлопьями, медленно спускается сверху. Опьяневшая от холода дворняга, рыщет в поисках канализационного люка. Машины выстроились в ряд возле серого подъезда, не оставив прохода пожилому мужчине. Дверь такая скрипучая, старая пружина уже давно заржавела, а никто и ногой не дёрнет, чтобы жизнь стала лучше. Лифт не работает, он работал всего два месяца за сорок лет, оббитые стены, надписи. Единственное что осталось – ступени, тяжелые ступени. Считать их нет смысла, всё давным-давно посчитано. Из квартир слышны крики, матерная ругань, лай собак. Топот человеческих ног, то быстро, то медленно, быстро, медленно, с каждым этажом, то быстрее, то медленнее, в каждой квартире свой жизненный ритм, это чувствуется. Звонок не работает, стучать не следует, брать нечего, добро пожаловать. Оборванные обои в коридоре, большое количество старой обуви, галоши, тапки, журчание воды в унитазе, одноразовая бритва на полу возле дубового шкафа и отвлекающий топот соседей, стены тонкие всё слышно. Жить можно, по крайней мере, пока соседский сынок, из музыкальной школы не пришёл.
- Гарри! Дорогой, ты проснулся?
 Проснулся ли я? Странный вопрос, давненько мне такого не задавали. А какая собственно разница, проснулся я или нет, можно подумать, что от этого что-то изменится, что родится ребёнок или умрёт старик, я далеко не герой, чтобы хоть как-то контролировать эти процессы. Сплю я, не сплю, что вы от меня хотите, я, как проснулся, так и заснуть могу, мне ровным счётом это ничего не стоит. Или, может быть, если я проснулся, ты обрадуешься и поговоришь со мной перед уходом. Как я понял, ты куда-то собралась? Дела, шубу одела, неужели сейчас зима? Видать действительно, ну я медведь, ха. Правда, медведи зимой спят. Н-да, значит зима, говорите, зима, конечно пора интересная, но холодная. Она хороша, где-нибудь в деревне, где нет этих фыркающих, изрыгающих зловонные газы автомобилей, где чистый снежок укрывает землю, где ёлки красавицы укутавшись в снежное одеяло, вдохновляют своей девственной нетронутостью. Приятно, можно и на лыжах прокатится в лес, и рыбку словить и в проруби искупаться, я бы там баньку заложил, прямо на берегу реки, приезжал бы на лыжах, прыг в парилку, а потом в прорубь, и так несколько раз, ох, какой бы я здоровый был тогда. Пить? Нет, сдаётся мне, что пьют там по невежеству, народец-то рабочий, созерцать не приучен, редко встречаются жители, которые могут обратить внимание на красоту величественной природы, да и те, посмотрят, посмотрят, душу отведут и давай из ружья по зайцам гасить, а чтобы хитростью зверя заманить, это что вы, куда там, прогресс, тоже жаль, утеряли традиции предков. Мужики быстро мясо добудут, дров нарубят, овощей, фруктов в банки закатают, и всё, дело сделано, хлеб на машинах завозят, а сейчас уже и торф, другое топливо, тоже привозится. А дальше? Что дальше? Делать больше нечего? И начинается… утром пить, в обед пить, вечером пить, работы ведь нет, а что на реку смотреть, в ней купаться надо, что на ёлки смотреть, срубить раз в год, на праздник, да на санях домой приволочь, вот тебе и ёлка, созерцай.
Дверь громко хлопнула, и Гарри, укрывшись, до шеи тёплым одеялом стал считать шаги спускавшегося человека.
А, так это же жена моя ушла куда-то, точно! Лифт как всегда не работает, двадцать два, двадцать три.
Он укрылся с головой и продолжал считать ступени. Тишина. Уныние. Заскрипела пружина, дверь со свистом ударилась о косяк.
Семьдесят восемь ступеней.  Удивительно, человек может, не высовывая головы из-под одеяла, сосчитать все ступени в доме, не надо их видеть, щупать. Слух -  великое изобретение. Только не понятно чьё. Создателя?
Гарри замолчал, что-то мешало ему лежать, то ли горошина под матрасом, то ли крошка хлеба, но что-то тёрло спину. Он, глядя в потолок, проанализировал и сделал вывод, смотреть, находить, то, что ему так мешает, причиняет неудобство, бессмысленно, тем более что искать в большой кровати со всеми её одеялами, простынями, наволочками, маленькую крупиночку, всё равно, что иголку в стогу сена. Так он и продолжал лежать, всунул руку под спину, ничего не обнаружилось: « К чёрту! - подумал он,- бесполезно». 
Создатель. Сконструировал такой механизм, разложил и обратно собрал все науки, а мы теперь разгадываем их как загадки. Ох, и смешно ему, наверное, наблюдать за нами. Гарри устал от собственной болтовни, его глаза наполнились неведомой слизью, веки свинцом, и он уже не в силах был что-либо сделать, глаза медленно закрывались, Гарри боролся, силой глазных мышц поднимал свои веки, и уже в полубреду, вдруг, громко закричал. Он испугался, и открыл глаза, безумные глаза, они бегали из стороны в сторону, но кроме белого потолка им больше некуда было устремиться, он попробовал повернуть их влево, чуть, косясь, причиняя себе неприятную боль, он посмотрел на входную дверь, никого нет. А чего я кричал? Бывает же, аж сам испугался. Я боюсь, да я боюсь, наверное, я устал от одиночества, а может мне просто хочется развеяться, но симптомы неприятные. Согласен, одинокие люди несчастны, это трагедия жизни, но уверяю вас, что не один из них не променял бы своё одиночество ни на что на свете. Если человек ощутил всю сладость этого состояния, никогда не расстанется с ним. Ему будет плохо, нехорошие мысли будут посещать его голову, он будет маяться, даже пробовать подружится с кем-нибудь, но как только появится этот кто-нибудь в его жизни, минутное наслаждение, и всё, всё, назад, домой, в себя, в свой монастырь. Ничего не видеть, ничего не слышать. Как всё противно и пошло. Нет, одинокий человек ценит себя, он не позволит осквернить свой маленький тёплый монастырь. И будет только мечтать и размышлять, о том, как было бы хорошо, если бы нашёлся ещё один, такой же одинокий и несчастный бедолага, тогда бы они поняли друг друга, и сделали, что-нибудь из рук вон выходящее, а может, также лежали бы и трепали языками. Откуда такие берутся? Создатель? Не дотянул. Говорить не хочется, и думать страшно, прочь такие мысли из головы. Вот всегда боялся рассуждать на эти темы, всё-таки, наверное, я тварь дрожащая, скорее всего. А кто не тварь? Тот, кто чувствует себя богом? Тот, кто позволяет себе, убить? Я имею в виду не только  физическое устранение, а убить морально. Почему-то многие твари дрожащие, поразительно, но не считают это преступлением. Загубить душу, разорвать её на клочки, это модно. Эх, глупцы! Почему необязательно иметь мозги, необязательно быть порядочным, культурным человеком, для того чтобы стать богатым, чтобы жить в своё удовольствие? А почему многие богатые люди считают себя богами? И многие из них позволяют себе преступить. Боги? Они боги? Они владеют судьбой? Чужой? А своей? Не хотят ли они этим сказать, что, то, во что так свято верит человечество, и есть они, боги? Земные? Некоторые из них претендуют и на более серьёзную роль.
Гарри заметил, как большой кусок обоев стал медленно отрываться, посыпался песок, но Гарри продолжал свою мысль, смотрел на стену и продолжал.
Они намекают на это, дают понять, что никто иные как они и есть те самые боги, которые имеют право. Но как? Уму непостижимо! Они утрачивают веру людскую в то, что никогда не должно покидать человеческое сердце, душу. То, на чём держится всё вокруг, вера! Именно, утрачивая, веру в веру, они разрушают её, так получается? Им воздастся! Кем, им воздастся? Настоящим богом? Или таким же богом, нашим, с двумя пистолетами в карманах. Во что вы бога превратили, сволочи! Кто позволил? Творец, прости и сохрани меня от этих бестолковых, голодных глаз. Однако спина уже болит, прогуляться, что ли.
Он долго собирался с силами, белый потолок будто опускался вниз, угнетающее состояние. Гарри опёрся одной рукой о подушку, приподнял туловище, перевалился, и теперь, уже, сидя на краю кровати, не спеша, искал ногами тапочки.
Холодновато, может назад? Вот почему так не хочется вылазить из своей берлоги, не создают для нас благоприятных условий, как я могу с удовольствием встать и выйти из дома, когда в квартире мороз. Почему я должен мёрзнуть? Кто дал такой приказ? Под трибунал. Хе, хе, трибунал, смешно. Он почесал свой обрюзгший живот. Его кожа, как глина, имела грязновато-жёлтый оттенок, множество больших и маленьких родинок на теле отождествляли его то ли с маленьким мальчиком, то ли с женщиной. Грудь отвисшая, но не волосатая, коричневые соски. Длинные волосы с секущимися концами, нестриженая борода, закрывающая длинную, когда-то красивую шею, указывают на то, что Гарри давно уже вышел из игры, что ему не интересны, чужды, незамысловатые процессы, светские интриги, тёплые и холодные течения суеты людской. В то же время, орлиный взгляд, выдающийся подбородок и греческий профиль напоминали о высоком происхождении этого человека, потерянного, угасшего, всем своим дряхлым видом кричащего: «Не трогайте вы меня, старую, больную обезьяну».
Дверь отвалилась, и вошла жена:
- Гарри, ты проснулся?
Где-то я это уже слышал. По-моему я тогда подумал, проснулся ли я или нет, и начал развивать эту тему. Сейчас-то видно, что проснулся. Вот, сижу на кровати, в тапочках, собираюсь встать, всё просто. Проснулся… я уже о стольких вещах успел подумать, что тебе никогда не понять, глупая женщина. Только и знает, что бегать туда обратно, как электровеник, она, наверное, вообще, думать не умеет. Интересно, что в её голове творится? Ведь, не может быть, что только один я такой умный, она же тоже о чём-то рассуждает.
- Гарри, ты хоть поел бы, может тебе принести?
Обойдусь, я без вашего вмешательства, если нужно будет, поем, для меня это не столь важно, правда в животе журчит. Да, эта женщина подвержена влиянию внешнего, жестокого мира, бедняжка. Слуга. Наверное, раньше, как и все они, жаловалась внутри себя, почему я не родилась мальчиком, так хочется им быть, а теперь смирилась, и уже никем не хочет быть. Хочет уходить до первых петухов, приходить с закатом солнца, в эту нищую, разваливающуюся конуру, где спит, как прокажённый, спрятанный от всех, ненормальный муж, ха. Хочет вкалывать за копейки в своём институте, где студенты, дарят цветы и шампанское. Жизнь кипит. Она добилась всего, чего смогла, и того чего позволили. Профессор. Кому нужны такие профессоры, которые по книжкам лекции читают, чему вы учите? Страна глупеет из-за вас. Принести мне хочет, обед в постель, как это романтично, может, ты ещё стриптиз мне покажешь, только желательно очки свои черепашечьи сними.
Гарри уставился в дверной проём, и не мог отвести взгляда, на заднем, от его мысли, фоне он слышал, как гремят кастрюли на кухни, и никак не может зажечься спичка.
- Я сам приду,- сказал он.
Хм, давно не слышал свой голос, такой отвратительный, гнусавый и сиплый. Лучше прекратить говорить, в моей голове всё намного чище, звонче, буду теперь пальцами показывать, и надо выучить язык немых. 
- Гарри, у эмигрантов Ивановых сын родился, они пригласили нас, давай сходим?
Вот, подал голос, теперь не отцепится. О чём вы мамаша? Какой сын? Каких Ивановых? Нет, надо назад в постель, в тепло. Достали.
- Люся! Господи, Люда, а где соседский сынок? Не слышу музыки.
- Ох, Гарри, Гарри, лежишь ты здесь, один одинёшенек, горюешь, хоть бы на улицу вышел, погулял. Сосед его в лагерь на весенние каникулы отправил.
Каникулы? Словечко. У кого это ума хватило, каникулы? Кутикулы… э-э, так что же весенние каникулы? Значит, уже и первое апреля прошло? Хм, быстро время летит.

Весна.

Опять весна, голубо-зелёная красавица весна. Пришла-таки родимая, не обманула. И все тут прелести сразу заодно с собою принесла, нам на радость да на потеху. Тёплое дуновение ветра, приводит в действие множество молодых, ещё совсем зелёных, не поросших мхом деревьев. Из-под проснувшейся земли, проникают на воздух маленькие, забавные растения, их тельца прижимаются к ней, боясь силы ветра, который сам не поймёт, с какой силой должен дуть. Муравьи принимаются за работу, тащат в дом всё, что плохо лежит, из-под, кусочков растаявшего снега выгребают всяческий мусор, не обращая внимания на дворовых собак и кота Бориса.
Заскрипели качели, зазвенели детские голоса, зазвучала музыка. Ветер нам принёс песню из далёких, жарких стран. И всем стало хорошо, появилась надежда на прекрасное будущее. Коты почувствовали свободу, стали прыгать по деревьям, с ветки на ветку, как обезьяны, а собаки ждут, ждут у ствола дерева и смотрят грустными глазами наверх, облизываясь и сожалея, что не могут взобраться на него. Коты смотрят сверху вниз и вспоминают, как совсем недавно также караулили крыс у рыбного магазина, поэтому не обижаются, а только смотрят по сторонам, и для вида призывают на помощь окружающих детей.
Закапал дождь, не только по крышам, а по всем не прикрытым местам, двор стал походить на поле боя, где пули это капли, а жертвы всё что живёт и дышит, артобстрел продолжался недолго, и опять выглянуло солнышко. Ветер, наконец-то, понял своё предназначение и разогнал в стороны тучи.
Прошло много дней, и живущие привыкли к климатическим изменением в природе, многие из них вспомнили, как это было в прошлый раз, а те, кто родился, вспоминали, как это было в прошлой жизни, и всем было хорошо, все жили дружно.
Из открытых окон веяло обеденными щами, борщами, супами, жареной курицей, карпом, свининой с грибами. Мамы, как индусы, в полотенцах на головах с неприкрытой грудью высовывались из открытых окон и во весь свой женский дух звали малышей обедать. Когда дети нехотя отрываться от интересной игры, игнорировали предложения родителей, те заманивали ребят мультиками:
- Павлик мультики начались, быстренько домой.
- Андрей иди домой.
- Виталик домой.
- Антоша! Ну, погоди!
- Серёжа иди кушать.
Так день за днём, ночь за ночью весна приближала к лету. Уже забыты  холодные морозные, зимние вечера, короткий день, длинная ночь - забава для молодожёнов, забыты непроходимые снежные сугробы, луна, освещающая путь одинокому бездомному мальчику. Всё новое, многообещающее, доброе  и нежное, никогда не предающее, окутало наши души. Тепло расслабляет, несомненно. Стремление человечества к первобытному обществу не остановить, с первыми лучами солнца, всё больше и больше продукции швейных фабрик остаются не у дел, мы стараемся сбросить с себя всё лишнее, как звери шкуру. Мужчины играют в домино, в шортах, майках, женщины выходят в магазин за продуктами, одевая, на себя лёгкие летние платья, или короткие юбочки. Дети, тут и разговора нет, без трусов и в песочницу.
Приятно, когда  утром по безлюдной улочке, с лёгкой сумочкой на плече, идёшь одна, без друзей, без подруг, и свежий ветерок омывает ноги от пяток до самых бёдер. Только этим и остаётся наслаждаться. Всё так запуталось, непонятно из-за чего, что я сделала не так в этой жизни, почему мне выпало страдать и мучаться. Кто в этом виноват? Гарри? Вряд ли, он сам страдает, от всего, что его окружает. Он меня любит, просто обижается, что всё так плохо сложилось, что я не помогла ему. А я делала и делаю всё, что могу. Иногда сама срываюсь, пытаясь свалить всё на него, все наши неприятности, мы ругаемся, я говорю ему, что он деградирует, он, действительно, деградирует, но с нашей точки зрения, а на самом деле…

Гарри посидел ещё немножко, подумал. Пришла жена с сумками, сразу на кухню. Звон посуды, шелест пакетов. Откуда-то в доме появился кот, будет теперь мяукать по ночам, главное, чтобы это кот был, а не кошка, с кошкой хлопот не оберёшься. А ведь, действительно потеплело, даже жарковато, пить вроде не хочется, только на сон тянет.
Гарри стал подумывать о сне, не завалиться ли ему опять в кровать, не задать ли хорошего храпака, но надо что-то делать с горошиной, или что там, неизвестно. Да и вообще, не плохо было бы бельё сменить. Гарри притронулся рукой к голове, почесал затылок. Что-то настроение у меня разыгралось, сейчас помою голову, побреюсь, душ принимать не буду, а так над раковиной быстренько проверну эту процедуру, хе, хе, дуру. А что смешного, мыло «дуру», как сейчас помню, было такое. Он оттолкнулся от кровати  и встал на ноги. В глазах потемнело, потом появились разноцветные вспышки, то синяя, то красная, зелёная, жёлтая, почти вся радуга, предстала перед глазами. Так я и шагу сделать не смогу, упаду и пишите письма. Помирать рано ещё. Я ещё поживу на этом свете, тридцать пять всего, с ума сошли, помирать, забудьте, дорогие мои. Может, зря я затеял эту историю, лежал бы себе, и лежал, есть ещё что обсудить. Гарри стоял возле кровати, соображая, что делать дальше, он не спеша, повернул голову влево, вправо, похрустел шейными позвонками. На шкафу заметил свою подзорную трубу, глобус. Ворох бумаг, грустно свисающий с полки, книги за стеклом заляпанным мухами. На стене он увидел свои дипломы, медали, статуэтки, и нежным теплом пробежало по его телу приятное волнение. Всё на месте, ничто не забыто, вот оно здесь, у меня, и никуда не денется. Может здесь сделать музей? А что, будут приходить школьники, жена расскажет обо мне, о том, как я тут жил, как спал, ел, пил. Менять ничего не надо, пусть всё будет так, как есть, никаких уборок, всё должно быть естественно. Ведь, я так живу, это, правда, может, и они найдут в этом что-то. Хотя, врядли, космос, уже давно не интересует молодёжь, а когда начнёт интересовать, так и жена умрёт и не останется живых свидетелей, тогда точно не получится так, как я хочу, придёт кто-нибудь из академии, практикант, и будет сказки рассказывать, жил, любил, фанатик, умер в нищете, а то, что я на пенсию могу тысячу глобусов купить, он разве знает? Днём он будет проводить экскурсии в моей квартире, а вечером, когда все разъезжаются по домам, уроки учить, будет приводить женщин, друзей, и бог весть, что они будут вытворять, вот прямо здесь на моей кровати, на столе, схватят мою подзорную трубу, вылезут на балкон, и будут там лапать друг друга. Утром, один из них побежит за кефиром, в мой любимый гастроном, а старая продавщица даже не догадается, что этот мерзавец поселился в моей квартире, законно там проживает, и ещё устроил бордель. Нет, в завещании напишу, чтобы в музее борделей не устраивали.
- Люда! Люда!
Нет. Когда надо нет, когда не надо есть. Где шляется эта пропащая женщина? В институте, контрольные проверяет, ха, ха. Лучше бы начала музеем заниматься.
Комната налилась солнечным светом, свежий весенний ветерок заигрывал с тюлью пожелтевшей от старости и грязи, куски бумаги, лежащие на полу, как аэропланы, перелетали с места на место. Молодой кот бегал за ними, не понимая, что за птицы, летают, но не пахнут. Гарри, даже улыбнулся, не так, как обычно, а по-честному, смышлёное животное, стремящееся к познанию неизведанного, забавляло его. Кот прыгал по всей комнате, врезаясь в ножки шкафа, стульев, иногда пробегал между ног Гарри, своей мягкой шерстью, электризуя его волосы. А Гарри, не  желая делать ни малейшего движения, стоял себе и стоял. Он вышел из оцепенения, только когда за окном послышался свист и вопли. Нужно было включить свет, потому что стемнело, но Гарри подошёл к приоткрытому окну. Темнота хоть глаз выколи, только некоторые, самые яркие звёзды, как и много лет назад указывают путь мореплавателям. Внизу, во дворе, толпа подростков с грязной бранью и другими аппендиксами ненормативной лексики обращались друг к другу, потом волнение разразилось с новой силой, началась драка, пятеро на одного, какое убожество, и это мужчины. Психологи усмирите это пьяное быдло, напишите книжки для них, в парламенте издайте законы, чтобы замеченным в чрезмерном употреблении алкоголя, буянам и дебоширам, неадекватно реагирующим на окружающую среду, запретили продавать шоколад и газировку. Заставьте их читать красивую литературу, вы же психологи, или вы только констатируете факты, а сделать ничего не можете, да на кой чёрт вы тогда нужны! Покажите их всем, снимите про них комедию, поставьте оперу, наконец. Или вы только их жалеть, и сочувствовать будете, возраст, ну и что? Возраст, ломка голоса, половое созревание. Сложно, быстро акклиматизироваться? Бедняжки. Так надо попытаться. Детство прошло, ариведерче, это там вы могли бить в песочнице друг друга лопатками по головам, бросаться камнями и воровать игрушки у друзей, сейчас вы взрослые и сильные, вы можете нанести серьёзный вред ударом лопатки или камнем. Гарри стоял у открытого окна, а драка продолжалась, в нём кипело, бурлило негодование:
- Эй! Дебилы! Чего вы орёте, беситесь. Чего дерётесь? Поймите же, наконец, эту вашу грусть по уходящему детству, можно проявлять по другому. Подонки!
    Дверь хлопнула, и Гарри увидел, что на улице светло. Красота! Какие большие деревья выросли, а кустарники? Я их раньше не видел. Птицы ещё летают, значит, город жив. Город жил, город жив, а вот будет ли жить, вопрос натурально спорный. При такой дикой урбанизации, дело даже не в приросте населения, дело в самой структуре города, он умертвляет сам себя, душит, и скоро треснет, как скорлупа, из него вылезет нечто подобное цыплёнку, со специфическими заболеваниями, особенным характером, и самое главное богатырским аппетитом.
- Гарри! Ты, почему возле окна стоишь, простудишься.
-  Я хотел тебе сказать... Пиши бизнес-план.
- Но у меня работа.
- Она тебе не помешает.

Недавно сказал,… сказал! Приказал,  делать музей, я уже приготовила несколько экспонатов, приглашала оценщиков, он оскорбил всех, и меня и их, Бориса ударил. Хочется тепла, уюта. Хм, женское счастье, был бы милый рядом, а мой милый рядом быть не собирается, да уже и не милый вовсе, а так пациент. Нет, я понимаю, если нравится, достижение состояния путём гонения себя, Гарри пытается загнать себя в угол, причём в тот угол, где он, наконец, увидит истину, и подтверждение того, что он был прав.
Не есть, ни пить. Он ест иногда, крупы, пьёт только воду, часто из миски Бориса, животное до того чувствительное, что даже не протестует. Ах! Гарри, Гарри! Не моется, в туалет может позволить себе, сходить, где попало, и спит, спит, спит. Когда вернулся Борис, у меня чуть сердце не выскочило от счастья, а как хотелось, испытать это от женского счастья. Благодать! Он довёл меня до ручки, от такой жизни я сама становлюсь полупридурочной бабкой, вчера в магазине, посмотрела на себя в зеркало, штаны заправлены в носки. Слава Богу! Воспитание не позволяет, сразу опомнилась, потратила всю зарплату на внешний вид, и заодно ещё попытка, авось, что-то щёлкнет у него, вдруг это пересилит?

Простужусь я, жди. Всю ночь простоял не простудился. Вот натура у этой женщины, суета сует. Чего мне бегать от одного места к другому, я что кот? От окна к кровати, от кровати к шкафу. Пришёл в нужное место и находись тут, пока, действительно, не потребуется перейти в другое. Это сколько же энергии надо тратить, чтобы так бегать. Я своему здоровью не враг, а друг! Всего-то из друзей у меня и осталось, только здоровье. Он окинул взглядом свою комнату, мимо пронеслись потемневшие стены, шкаф, на котором всё также лежали бумаги, и другие учёные принадлежности, пронеслись красные дипломы, медали, грамоты.
- Где мои носки?
- Я их не ношу, где снимал там и ищи.
Пронеслась мимо не застланная кровать, мятая простынь; всё-таки её надо застелить, но в комнате вдруг стало темно…
Прошло время, Гарри ощутил неприятный зуд в ногах, может это из-за открытого окна, может я, действительно, простудился? Солнце встаёт, давно не видел восхода! Белое небо, покрытые серой, ещё не успевшей уйти, плёнкой ночи, деревья, дома. Где-то появилась небольшая лужа. Дождь всё-таки капал, но не долго. Свежий воздух. Почему он такой свежий? Днём, когда солнце уже над головой, воздух совершенно другой. Он спёртый, не родной. Каждый успел глотнуть его, каждый выдохнул порцию яда из своего организма, вот почему. Надо успеть, успеть первым насладиться чистотой первозданности. Успеть первым дотронуться до влажной листвы, первым пробежаться по утренней росе, спокойно отдыхающей на лезвиях, длинной зелёной травы. Я хочу первым поклониться красному, как яблоко солнцу, первым спуститься по извилистой тропинке к синему прохладному морю. Несмотря ни на что, не дожидаясь появления человека, нужно успеть подбросить в воздух кусок белого свежего хлеба, подбросить его высоко, чтобы чайка, пролетающая над шипящей волной утреннего променада, пикируя, с удовольствием подхватила бы его. Чтобы остальные слетелись на праздник, и чтобы все они вместе кружили над берегом, над морем, над моей головой. И ни единого звука, буквы, слога, слова, ни единого намёка на присутствие человека, а только шум волны, запах ветра, крики птиц. Ах! Если бы это было возможно.
Гарри облокотился на подоконник и с грустью в глазах смотрел, как из подъездов выходят дети в школу, как дворники собирают окурки, как трамваи стучат колёсами по рельсам, огибая, ещё сонный пруд. Он так переживал, всем сердцем и душой он желал, чтобы этот волшебный, утренний миг оставался, не исчезал, ведь его осталось так мало, человечество всё ближе и ближе подбирается к нему, всеми силами стремится уничтожить. Уничтожить самое чистое и красивое, что осталось на земле. Подонки! Их так много. При свете дня уже и не успеешь насладиться всей прелестью, и нежностью, которыми нас изначально наделила природа. Глубоко за полночь, перестают стрелять отбойные молотки, ни свет, ни заря, строительный кран, эта груда железа, способная перетаскивать бетонные плиты с места на место, своим диким металлическим воплем, скрежетом приводит  в отчаяние, как только что хлопнувшая дверь, доводит до обморочного состояния, как голос пришедшей из института жены, как хриплый вой этого голодного кота, бегущего на кухню, как шорох тараканов на столе, как звон немытых тарелок. На что променяли? Эх, умники, придумали же, фантазёры: коллективизация, модернизация, электрификация, индустриализация, капитализм, коммунизм, фашизм, неофундаментализм, постимпрессионизм, марксизм, гомосексуализм. Что это? Что это за слова, к чему они? Для экономии времени? Вам время дорого? Или вы не хотите разговаривать с людьми. Да, да собрать толпу и говорить, говорить. Или, таким образом, вы сможете больше рассказать, и уложиться в одну минуту. Хотите за одну минуту, поработить миллионы, не зря же телевизоры придумали. А час на свежем воздухе, в тесном кругу весёлых, жизнерадостных людей вас смущает? Вы опаздываете на телевидение, да? Где за одну минуту должны будете объяснить им же, чем анархизм отличается от катаклизма, а катаклизм, от клизмы. Когда уже кончится это наплевательское отношение? Люди! Мы не враги друг другу, враги на других планетах. От них надо защищаться, а не сжирать изнутри себе подобных.
- Люда! Ты пришла?
- Я ушла на работу.
Дверь захлопнулась. Шаги спускающегося по ступеням человека. Тридцать четыре, тридцать пять. Опять утро? Опять восход. Забыл у неё спросить, где лежат носки. Она где-то хранит их, никогда мне не говорила, где. Да я, в принципе, и не спрашивал. Но теперь обязательно спрошу, вот только придёт, и сразу спрошу, а пока надо отдохнуть.

Разнообразие запахов, множество неизведанных углов. Горы хлама везде: на шкафу, в коридоре, на кухне, здесь и гадить не стыдно. Семейка спокойная, особенно, мужчина, что-то думает себе, думает, я пробовал, но он не заинтересовался, только посмотрел искоса, не поворачивая головы, ну и ладно. Теплеет, скоро на выгул. Эх, вы мои крыши, кстати, в том году на этой крыше меняли шифер, осторожность не помешает, откормила меня мама, нет, это конечно, не плохо, но прыгучесть…
Борис спрыгнул с табуретки, и медленной походкой отправился в комнату, где неподвижно сидел человек.
Страшный какой. Пойду-ка я лучше под шкаф, там есть тряпка, серая половая тряпка, она мягкая и тёплая, как и я, собственно. Когти чешутся, наверное, пора уходить, уже почки распускаются, да и друзей увидеть хочется. Только надо подкрепиться, дождусь маму, поем и в путь. Свобода! Свобода для меня важнее, куска мяса, даже важнее рыбы, но так случилось уж совсем никуда, встретил маму у подъезда, чего я туда пошёл сам не знаю, сидел бы на чердаке, холодно, помню было. Ах, да, баба Соня умерла, так сказать, уснула Соня, навсегда. А она меня кормила, каждый полдень приходил я к её дверям, а там меня ждала миска, моя любимая миска с изображением собаки, так приятно было оттуда есть, когда она выносила еду в целлофановом пакете, или на газете, я не подходил, приходилось идти на мусорку или в рыбный, но баба Соня была мудрой женщиной и быстро исправлялась. Было хорошо, и свобода тебе, и еда. Здесь же всё иначе, мама кормит, каждый день кормит, но на улицу не выпускает. Я что раб? Почему я должен сидеть в этой вонючей квартире, смотреть на мужика, непонятно то ли парализованного, то ли недоразвитого. Здесь кроме теннисного мячика и поиграть-то не с чем. Я уже облазил всё, что только можно, куда ни сунься везде грязь, тараканы, мыши, хуже, чем на мусорке, один раз в эту, как её, в крысоловку под ванной угодил. Негде прилечь, у мамы в комнате вроде почище будет, но и то, подумаешь, прежде чем опустишь свой живот, а главное биополе в её комнате ужасное, усы потом болят три дня, а вот у мужика наоборот благодать в этом отношении. И думай теперь, куда податься, или смрадом дыши, или усы вырывай. Я им что декоративный, я на улицу хочу, хочу законно ходить на улицу и приходить на обед, у меня там дел по горло. Эксплуататоры! Придёт ещё наше время, с собаками уже начали справляться, крыс уже давно приструнили. Нет, ну, в самом деле, безобразие, приручили так сказать, отучили добывать себе пищу, как делали наши предки, а теперь сидите в четырёх стенах и жрите мышей, а на улицу через окошечко любуйтесь, замечательно, ну просто благодать. Нет, дорогие мои, вы так стремитесь перейти на рыночные отношения, что скоро придётся и о нас вспомнить. Платить надо за красоту, а то привыкли всё на халяву, и к чертям собачим, этот ваш кошачий завет, видите ли, гордые, благородные, давно пора показать им, что мы можем говорить, посмотрите вокруг, мы соблюдаем завет, а они пользуются этим, у меня сердце разрывается, от этой несправедливости, могли бы сидеть у власти, а сейчас попробуй, заговори, так и в клетку не долго угодить, они и убить могут, сколько уже перебили и взрослых и детей. Всё равно убивают, надо изменить завет, начать с ними переговоры. Наши предки  с добром к ним пришли, подчинились, развиться помогли, если бы не мы, до сих пор бы по деревьям лазили. Что сделало человека человеком? Красота! Любовь к прекрасному! Однако, это всего лишь моя теория, но я то знаю, что могу говорить, и все мои братья могут, но благородно молчат, умирают и молчат. Конечно, представляю, если бы кто-нибудь из нас заговорил. Мяу!
- Люда! Люда!- Послышался голос.
Да, Люда, именно так зовут мою маму, скоро должна придти. Что-то я залежался, бумага взлетает вверх, здесь она повсюду, только подует ветер и все эти самолётики, аэропланы, дельтапланы вздымаются высоко-высоко, почти под самый потолок, я стараюсь немедленно остановить их движения, привычка, можно сказать слабость, тем более, нужно держать форму.
Так Борис коротал унылые вечера, ожидая потепления, он только и делал, что забавлялся с летающими кусками бумаги или теннисным мячиком, а иногда нежился на мягкой тряпке. Порой взбирался на шкаф, но, среди барахла, всей этой академической утвари, было холодно и сыро, пахло маслом и космосом, Борис не мог долго там находиться, с шумом и грохотом на огрызке ватмана, один раз, вместе с фотоаппаратом сваливался вниз, вызывая блеск недовольства в глазах сидящего на кровати хозяина. Борис, хоть и смотрел на этот мир через чёрно-белую пелену, повисшую на его голубых глазах, тем не менее, далеко не был занудой, поганым прихвостнем, готовым из-за тарелки супа прозябать в конуре, и терпеть прикосновения грубых, потных  рук. Однажды на рассвете, он, когда солнце только появилось из-за многоэтажного дома, вышел за окно, вдохнул пьянящего воздуха свободы, по карнизу добрался до высокого дерева. Прыжок. Молодец! Борис бежал по улице и наслаждался своей победой. Рядом проносились чёрно-белые автомобили, люди в чёрных и белых одеждах привлекали его внимание. Чёрная земля, белое небо, и наоборот, наконец, доставляли неописуемое удовольствие. Голодная собака погналась и чуть не схватила беднягу за хвост, не беда, зато друзья на крышах уже подают сигнал, что скоро будет праздник, праздник лета и весны. И Борис продолжает своё шествие по чёрно-белым улицам каменного города. Нужно многое успеть, пока не наступили холода, нельзя терять ни минуты, ведь, для продолжения жизни на этой земле необходимо делать то, о чём люди не рассказывают своим детям. Коты тоже не рассказывают, их дети сами понимают это, по сему отпадает необходимость в надобности подобного трёпа. Изрядно истаскавшись, Борис, лежал на чердаке старого заброшенного дома, сладковатый привкус недавно съеденного голубя и прилипшие к носу перья, не давали ему покоя. Хищник? Да, я хищник, и я горжусь этим, и презираю травоядных, вернее сочувствую им. Испокон веков мои родственники ели их, и я уверен, что будут, есть всегда, я тоже буду. И никто не вправе запрещать мне, делать этого, это моя жизнь, и я сам распоряжаюсь ею. Этим я приношу неудобства людям? Голубятникам? Чхать я хотел, на людей и на голубятников, я и в курятник заберусь, если сил хватит. Судите меня вашим судом. А какой у вас для нас суд, всем известно. Подонки! Мяу! И это им дано видеть прекрасные расцветы природы, они же всё уничтожили, всё закрасили серой краской, мяу, теперь и нам не обидно. А кому же тогда обидно? Кто перед землёй ответит? В том то и дело, что отвечать придётся всем вместе. Нет, возвращаться к ним, ни за что, по крайней мере, пока холода не дали о себе знать, а там посмотрим. Опять же, а питаться чем я буду зимой? Разве у меня есть такая возможность? Одними больными голубями сыт не будешь. Мяу! В лес? Вы шутите, посмотрите на меня, разве я похож на лесного жителя, лапы как соломинки, голова как фига, меня первой же ночью сова сожрёт.
Борис вылизал свои чёрно-белые лапы, грудь и бока, насторожился. Неприятный запах тонкой струйкой просочился через деревянную дверь. Люди? Да, только они так пахнут, особенно когда попадают в чужое жилище. А вот, познакомьтесь, пожалуйста,  наше оружие, нюх, не скажу, что как у собаки, но не менее эффективен. Сколько раз он спасал меня от ран и побоев, от укусов и ушибов, не счесть.
Борис пригнулся за небольшой кучей сена, действительно послышался человеческий шёпот. Двое мужчин открыли дверь чердака и по очереди залезли внутрь. Один освещал дорогу фонариком, второй шёл за ним, держа в руке винтовку с глушителем и оптическим прицелом. Они направлялись к тому месту, где спрятался Борис.
Вот незадача, надо резко, с визгом выскочить, тогда они испугаются, и второй не успеет нажать на спусковой крючок. Пусть подойдут ближе. Борис затаил дыхание, перестал дышать. Двое приближались:
- Вот прячь её здесь,- сказал человек с фонариком, и посветил прямо в глаза Бориса.
Страх переполнил маленькое пушистое тело. Мяу! Борис, буксуя на одном месте, с визгом разбрасывал песок и сено в разные стороны, в считанные секунды, овладев собой, он бросился в открытую дверь.
Оказавшись на дереве, Борис подумал, что начинает холодать, и что пора бы, наверное, вернуться к маме, на некоторое время. А если не примет? Мяу! Будет плакать от радости. А эти уже друг на друга охотятся, пожирают сами себя, мы так не делаем. Мяу!


Лето.

Борис стоял возле знакомого подъезда, трамвай, огибающий, июльское озеро,  отстукивал колёсами секунды, а собаки лаяли на пробегающего незнакомца. Борис никогда не думал раньше, что так приятно вернуться назад, к людям, которых он так, мягко говоря, не любил. Дверь в подъезд была тяжёлой, поэтому Борис, после нескольких попыток открыть её лапой, решил дождаться кого-нибудь из проживающих здесь людей. Утро было раннее, а в животе ещё ни кусочка, ни пёрышка, Борис направился в поиски чего-нибудь, он увидел скворечник и поспешил туда, взобравшись на высокое дерево, он окинул зорким взглядом местные развалины, ничего не изменилось. Люди. Скворцов на месте не было, и он лапкой вытащил небольшое яйцо. «Как плохо, что у нас не развиты конечности»,- подумал он. Яйцо упало на землю и разбилось. Борису, чтобы не упустить добычу, пришлось, сломя голову, возвращаться на землю. Жестокий мир, мир инстинктов, и отсутствия любви к окружающему превосходству, диктовал свои безнравственные условия. Вот до чего довели, себя деградировали, и нас деградируют, или мы их, в чём вопрос? Мы всегда относились к природе с уважением и любовью, всегда убивали ради жизни, сохраняя этим естественный природный баланс. Мы не изменили своим убеждение, в нашей жизни ничего не изменилось, только, то, что мы с вами уважаемые двуногие друзья, что мы в каменном городе, где нет полей, цветов, и никакой живности, губит нас, а погубит нас, и вы исчезнете. Вы куда свои лапы не всунете, всё умирает и исчезает. Поистине варвары. Слишком много вас стало. Пора и на покой. Природное сообщество возмущено, и я в лице всех живых существ, проживающих на этой земле, заявляю. Прекратите бессмысленные убийства зверей, варварское отношение к флоре и фауне морей и океанов,  не копайте глубоко землю, не глубже одного, двух метров, прекратите добычу полезных ископаемых, вам мозги на что были даны много тысячелетий назад, давно должны были перейти на использование другой, не причиняющей вреда среде, энергию. Вы испытательный срок проходите сколько? Месяц? Так что же вы, так плошаете. Уволить! Мяу! Прекратить осушение болот и водоёмов, в целях заселения их себеподобными. Обеспечить всех ранее приручённых животных, не имеющих сейчас возможности самим добывать себе пищу, по причине всемирной асфальтиризации дорог, обеспечить трёх разовым питанием, тёплым жильём. Возможностью свободно передвигаться на территории урбанизированных городов, районных центров, посёлков, сёл и деревень. Прекратить использование шерсти, шкур, кожи, роговых и бивневых образований, в личных корыстных целях. Обеспечить правильные и безопасные роды, одомашненных и диких животных. Устранить существование зоопарков, цирков, аквариумов, террариумов. И ещё много много недосказанного, всё не счесть. Борис с большим удовольствием полакомился свежим желтком яйца неизвестной птицы, потому что яйца скворцов так не пахнут.
- Борис! Борис!- Где-то не далеко прозвучал знакомый голос.
Мама, похорошела, она, как и раньше, пахнет свежей килькой. Их, Борис насторожился, может кого- нибудь ещё завела, не будет же она есть свежую кильку. Сейчас проверим, если завела, не пригласит.
Люда взяла Бориса в свободную руку и понесла домой. Журчание воды в унитазе, напоминало, событие трёхнедельной давности, когда Борис со своей подружкой отдыхал на берегу прекрасного, скрытого от глаз людских, канала. Там, из огромной водосточной трубы, падала на камни, издавая волшебные звуки, кристально-чистая вода, обдавая свежими каплями, счастливую пару.
Борис не решался, стеснялся, пройти дальше, он сидел в коридоре и ожидал, пока Люда пригласит его.
- Борис! Иди сюда, маленький мой. Кушай.
Сполна насытившись Борис, вошёл в комнату Гарри, не находя места он прилёг у кровати, два часа сна после обеда всегда шли ему на пользу.

 Он сделал шаг к стулу, присел и закурил трубку,  в ней оставалось немного табака с прошлого раза. Гарри сделал глубокий вдох, выпустил клуб голубого дыма. Кот на кресле разволновался, чихнул, спрыгнул на пол и побежал в другую комнату. Дым вознёсся к потолку, и облака поплыли вслед за ветром, приятный табак. Но долго ли я буду здесь сидеть? Нужно выдвигаться на улицу, такая прекрасная погода. Одежда, наверное, в шкафу, ботинки, скорее всего, в прихожей в тумбочке. Носки? Носки у неё, и, я её за этим жду. Но уже темнеет, а её нет. Странно, опять конспекты проверяет, что ли? Ну, ничего придёт же, в конце то концов, получу носки, и Аля-Улю Пирамидон, как говорится. Гарри сидел на своём стуле, сложив руки на животе, смотрел на кота играющего с теннисным мячиком. Главное выйти до восхода. Ух, как я загорелся. Хватит деградировать, пора на волю. Хлопну дверью, сосчитаю ступени, выйду на улицу, вздохну полной грудью. В шортах, в лёгкой маячке; на ноги надену сланцы, ничего лишнего. Ничего, чтобы могло помешать мне, чувствовать себя комфортно. Пешком, по безлюдным местам, наслаждаясь чириканьем воробьёв, приду к маленькому озеру, сяду на траву и буду долго-долго сидеть. Когда проголодаюсь, в сад, там яблоки, груши. Залезу на дерево, сооружу там шалаш. Да, точно, шалаш, загорать буду на верхних ветках. Яблок на всё лето хватит. Благодать! А то, что яблоки кислые так это ерунда, не помешает для разнообразия. Вдруг Гарри увидел, как с чёрного, как чернила неба, вниз упала звезда, она пролетела мимо созвездия большой медведицы, и скрылась за углом высокоэтажного здания. Понастроили. Он перепрыгнул через лежащего на полу, уставшего от игры кота, и оказался возле любимого окна. Надеюсь, это не моя звезда упала, хоть бы не моя. Теоретически, моя не может упасть ещё несколько тысячелетий, но чья то уже упала. А вот и жена пришла, беги к ней прожорливое брюхо.
- Люди! Тфу, Люда! Где мои носки? Где ты их прячешь?
- В шкафу на нижней полке.
- Ты стала задерживаться с работы. Я уже устал тебя ждать. Где ты пропадаешь?
- Это ты где-то летаешь.
Летаю, хм, известно где. В отличие от некоторых в моей голове происходит постоянный, беспрерывный мыслительный процесс.
- Где? Я вот здесь, никуда отсюда не выхожу. Видишь меня?
- Я к тебе уже месяц достучаться не могу. Стоит как истукан у окна, даже на имя не откликается.
Как заговорила, любит что ли?
- Я не собака, чтобы откликаться. Если что-то надо можно подойти и спросить.
- Я подходила, спрашивала, Гарри, как ты себя чувствуешь, Гарри, не болит ли чего. А ты уставился в окно и никакой реакции. С работы иду домой и вижу тебя в окне, утром выхожу из дома, в комнату заглядываю, ты опять у окна. Сколько можно Гарри? Приди в себя. Очнись Гарри! Так всю жизнь у окна проведёшь.
Не может быть, я же и на стуле сидел, и трубку курил, и с котом, чёрт возьми, играл. Врёт! Дожились, родная жена врёт и не краснеет. Не удивительно, почему достучаться не может. Ты никогда не могла достучаться.
- Я наблюдал, как падает звезда. Подай мне носки.
- Я тебе сказала, в шкафу на нижней полке.
- Подай, у меня ноги болят.
- А у меня, от тебя уже всё болит.
И этому человеку я хотел доверить свой музей. Дверь захлопнулась сильнее обычного. Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать. Сбился. Шаги были такими быстрыми, что на этот раз Гарри не удалось досчитать до конца. Что ж, займёмся рыбалкой. Держась за подоконник, он дотянулся до удочки стоявшей в углу. За долгое время существования в этой квартире, удочка покрылась паутиной, а место, где она стояла зелёной плесенью. Додумалась, консерванты свои рядом с вещами ставить. Банки должны храниться на балконе. Смерти моей хочет. Ничего, сейчас, носки только достану, и в путь. Гарри схватил удочку, её длинны было достаточно, чтобы достать до шкафа, который находился у противоположной стены. Но нижнего ящика уже не было видно. Темнеть стало рано. Он удочкой нащупал включатель, зажглась лампочка, и сразу обнаружилась нижняя полка. Она как раз открыта! Это на много облегчит мои страдания. Он тонким концом направил удочку в нижнюю полку. Во что-то уткнулась. Цепляем… Казалось, носки повисли на удиле, но когда Гарри стал медленно вытаскивать его из полки, обнаружилось, что на конце удочки ничего нет. Так он несколько раз пытался подцепить парочку носков, ничего не получалось, они то вовсе не хотели клевать, то срывались в самый неподходящий момент. А так хотелось вытащить. Гарри не терял надежду, раз за разом он направлял удило в ящик, и, потерпев очередную неудачу, брался за дело снова. Тут кот ещё разыгрался. Прыгает за удочкой в ящик и  срывает носки, мерзавец.
- Мерзавец! А ну брысь оттуда.
Гарри ткнул кота пару раз удочкой в живот, тот ещё больше заводится. Нос блестит, глаза, как пятикопеечные монеты. Создаётся ощущение, будто все эмоции, которые так или иначе, характерны семейству кошачьих, посетили это животное. Здесь и испуг, и азарт, жажда наживы и инстинкт самосохранения. Мерзавец, опять носки сбросил, сидит, смотрит, хвост трубой, грива дыбом, только заигравшись, забыл язык в рот засунуть. Морда чёрная, как сажа, и язык красный торчит. Хоть картину пиши. Может правда написать, когда-то увлекался я этим делом, на выставки ходил, картины покупал. Много, помню, покупал, у жены все висят, теперь уж и не знаю, висят ли. У меня остались только Абдулина и ранний Павлючков, надо будет со шкафа убрать, а то этот бандит черномордый и за антиквариат возьмётся.
- Брысь, я кому сказал?
Брысь, какое звонкое слово, неужели коты реагируют на него? Брысь, кис, кис, кис, смотрит. Чего вылупился? Скоро мамка придёт, ливерной колбасы принесёт.

…Вот и закончилось лето. Пожелтела трава, последние дни августа так грустны и неприятны, дрожь по всему телу, от ног до шеи. Гарри уже все уши прожужжал, что собирается уходить. Куда? Далеко, далеко. Это его намерение предало оптимизма, наконец-то, отвлечётся от своих мыслей, движение привёдёт его к переосмыслению своих действий, захочет хорошо покушать и вернётся живым и здоровым, а не вернётся, тоже хорошо. Скорее бы он ушёл. И лучше, чтобы это произошло, до наступления холодов, он у меня такой нежный не любит причинять внешние неудобства своему телу, а вот душе сколько угодно.
Я сижу на своей старой протекающей кухне, кругом грязная посуда, тюль не пропускающая ни единого лучика света, окна заклеенные клейкой лентой. Мои цветы уже давно завяли, только один кактус подаёт признаки жизни. Все, несомненно, только уйдёт, сразу начну новую жизнь, приведу в порядок квартиру, музей этот несчастный сделаю ему, чтобы пришёл и умилился, приглашу хозяйственного мужчину, например Илью Никоноровича, завхоза нашего университетского, он мне всё починит, соорудит, водрузит. Ах, какая прекрасная идея, конечно, надо обязательно купить государственный флаг и установить его на балконе, ха ещё лучше, пришить его к бельевой верёвке, тогда городские власти не додумаются, что это флаг. Правда, я не знаю, стоит ли, может за нарушение закона о геральдике сулят серьёзные наказания, но попробовать можно. Рядом с трусами повешу, пусть докажут, что это флаг, а не простынь. А если из флага сшить трусы, это будет считаться кощунством? А почему женщины не разговаривают о политике, почему, как только мужчины изрядно выпив, начинают говорить о ней, то женщины сразу убираются куда подальше, не желая слушать? Наверное, мы изначально не подходим друг другу. Мы с разных планет, и весь этот цирк, чей-то эксперимент. Если в душе дело, то так оно и есть. У нас разные души. Тела? Это всего лишь оболочка, это для отвода глаз, чтобы никто не догадался. А, вот душа, совсем другое дело, это дело инопланетное, они, гуманоиды, могут контролировать, а мы ещё не научились. Ничего, скоро и мы научимся, близок тот час. И тогда сразу всем станет хорошо, правда инопланетяне начнут нервничать и волноваться, станут предотвращать наши попытки. И тогда начнётся война. Ой, это действительно страшная война, таких ещё не было. Представьте? Не думаю, что они слабее нас, хотя бы по документальным приложениям, статьям, и словам очевидцев, которые тоже, кстати, вызывают у меня подозрение. Слишком уж они глупые, и скользкие… Пугают! Уже пугают, уже идут на контакт, предупреждают, мы есть, так что не рыпайтесь. Ой, может сесть да проект написать, получить огромные деньги и уехать в Голландию, там хорошо, весело, музыка, развратный образ жизни. Ой, прости меня, прости за глупые мысли, как я могла даже подумать об этом, разврата захотелось, может это оттого, что у меня муж философ? А если бы он был развратником, то я думала бы о высоком, нет, ничего бы не изменилось, я бы так же, как и сейчас, сидела бы и плакала в тряпочку, думая о возврате, так же не позволяла бы развивать эти мысли. Почему? Им всё можно, а нам ничего. Как ни поверни, всегда получается, так мы соглашаемся, и сами при любой сложившейся ситуации оказываемся в проигрыше, сердце болит, кровью обливается. Особенно, такие как я, как я, порядочные, интеллигентные. Вот, что мне уйти от него, он же мой муж, страдает, я должна находиться рядом, так же нас учат. И церковь учит, и коммуняки учат, даже они не причём. Как я могу уйти, если он делал для меня всё, всё, что я хотела, и у него было всё. А теперь, когда он потерял всё, что имел, все от него отвернулись, и я должна отвернуться? Ведь, это подло. Я уже совершаю подлость, уже тогда, когда думаю об этом, значит, я способна на такой поступок, но я всем своим человеческим существом буду противостоять этому…

Никого не завела, молодец, а мужик, по-моему, курить начал, но сигареты так не пахнут, у них более терпкий неприятный запах, это или трубочный, или сигаретный табак. Однако мои сосуды не выдерживают такого резкого запаха. Чх, чх. Борис покачиваясь, ушёл в другую комнату, и вернулся когда в комнате Гарри послышались странные звуки, не то мыши, не то … Борис не любил задумываться о существовании больших хвостатых крыс. Он боялся их. Эти существа, размером с хорошую собаку, ещё по рассказам отца и матери, а также из других достоверных источников, возбуждали в нём лапотрепещущий страх. И ни за что на свете, Борис не желал встречать этих животных на пути, уж лучше под машину попасть, чем умереть от разрыва сердца. Но в таком высоком доме, где, чтобы добраться до жилища, нужно преодолеть семьдесят восемь ступеней, не может быть этих мифологических героев, их даже на городской свалке не встречают. Так Борис преодолевал свой страх. Уж лучше о людях подумать, хоть их поступки намного страшнее, но всё же крысы отвратительнее. Он украдкой вошёл в комнату.  Всё так же тихо, грустно и темно. Люди! Для чего живут? Единственное, что не суют нос не в свои дела. Это радует, но весной всё равно уйду. Борис  нашёл свой теннисный мячик, под дубовым шкафом, нехотя покатал его из стороны в сторону, и решил отдохнуть.
Умиротворённый  кот Борис, наслаждался тишиной и мягкой тряпкой, её перекинули к окну, как раз не далеко от того места где, на стуле теперь сидел мужик, поэтому приходилось терпеть неприятную близость с этим человеком.  Вдруг Гарри вскочил, перепрыгнул через Бориса и уставился в окно. Опять что-то случилось, не может быть, почему такое волнение в глазах не желающего участвовать в жизненном течении человека. Борис поднял свои глаза, но ничего не мог понять, Гарри долго стоял у окна, и что-то бормотал себе под нос. Но тут пришла мама, и Борис ретировался на кухню, по дальше от неестественных и непонятных ему телодвижений этого ужасно странного человека. Всё-таки раньше было по тише, сейчас они начали кричать друг на друга, пререкаться, выкидывать всякие остроумные реплики. Особенно мужик, этот Гарри, вроде не американец, шибко умный, видать, постоянно язвит.
Она ругаются, мама что-то пытается объяснить ему, а он не поддаётся, имеет свою точку зрения, интересно, долго они будут доказывать кто прав, кто виноват. Борис хлопал ушами при каждом громком стуке или крике, раньше мама не вела себя подобным образом, почему она на него кричит, сидит себе и пусть сидит человек, никого не трогает, не убивает. Сейчас она подтолкнёт его на подвиг, он оденется и пойдёт изобретать вечную машину уничтожения всего земного, соберёт свои увеличительные стёкла, подзорные трубы. Мама! Пусть сидит! Мяу!
Дверь хлопнула, и Борис услышал быстрые шаги спускающегося человека. Семьдесят семь, семьдесят восемь, а Гарри в это время потянулся за удочкой. «Вот лентяй, -подумал Борис,- носки сам хочет достать, нет парень, придётся встать, потому что этой удочкой ты ничего не словишь». Борис приготовился к прыжку и как только конец удочки оказался в открытой полке дубового шкафа, где куча носков,  лежали в ожидании, а один из них даже зацепился, ловкий кот, ударом лапы, сбросил его, и начал грызть, как Тузик грелку. Вторая попытка тоже не увенчалась победой для Гарри. Третий раунд был за Борисом. В четвёртом и пятом раундах Гарри применил ряд запрещённых приёмов, он оскорбил соперника, и ударил удочкой. Пять ноль в пользу Бориса. Чёртов ленивец, если играешь, так играй, а не издевайся над беспомощным котёнком. Вдруг появилась мама, обида была забыта, сейчас она задаст этому задире хорошую взбучку. Время подкрепиться. Борис прибежал на кухню, и пока Люда объясняла Гарри, как нужно жить, довольный кот с удовольствием поглощал куриные шейки. Пора покидать этот дом, пока холода не наступили.

- О, Людмила! Вы уже здесь. Как мило. Но я не слышал хлопка дверей. Давно пожаловала?
- Позавчера вечером.
- Так ты на работу, что ли?
- Сегодня выходной, почему ты свет не выключаешь, на улице давно уже день?
- День? А я даже и не заметил.
- Сидишь у окна и  лень во двор выглянуть?
- Ну, я же спиной к окну сижу. И вообще, какие претензии, подай лучше носки, твой кот, не даёт мне их выудить из шкафа.
Жена достала из ящика пару носок, бросила Гарри.
- Спасибо, вы очень любезны.
- Гарри, послушай, ты собираешься проветриться?
- Конечно, конечно собираюсь, а я что по-твоему пытаюсь сделать.
- Вот именно, что только пытаешься.  Ты уже вечность пытаешься, я за это время уже ребёнка родить и вырастить успела бы. Гарри на улице лето, прекрасная погода. Солнце, свежий воздух, а ты сидишь здесь в своей комнате. О чём ты думаешь?
Я обо всём думаю, в отличие от тебя. Прекрасная погода, не правда ли? Слышали, знаем, а намёк на роды, это что-то новенькое.
- Люда, не порти мне, пожалуйста, настроение, я так долго его приводил в порядок, и очень, повторяю, очень сильно не хотел бы, чтобы ты мне его испортила.
- Но Гарри! Посмотри на себя, на что ты стал похож. Твои волосы, как половая тряпка, посмотри на свою подушку, она чёрная. Вся постель твоя чёрная от грязи. А ногти, ты не состригал их сколько? Гарри взгляни на свои трусы, боже!
- Знаете, что милочка, вы начинаете меня раздражать. Вы прекрасно понимаете, что такое бывает со мной, что это необходимо мне. Что я пытаюсь, стараюсь, но есть много причин, не позволяющих мне это сделать. Я сломлен.
- Каких причин Гарри, твоя лень тебя погубит. Гарри, признаюсь, от тебя ужасно пахнет, к тебе невозможно приблизиться. Из твоей комнаты разит помоями, скоро соседи жаловаться начнут. Гарри, ты что, тошнишь у себя?
- Да не тошню я, это ноги мои так пахнут. Так всё, сеанс закончен, пойдите вон! И забери своего кота.
Жена достала из шкафа джинсы, майку и бросила на кровать, схватила кота и вышла.
Скота! Бросила всё, так не аккуратно, даже с каким то пренебрежением. Совсем забыла кто в доме хозяин. Вот, только дашь немного расслабиться, сразу на шею. Настроение ещё пытается испортить. Нет, ничего у вас не получится, сейчас оденусь, и пойду. Буду идти, пока ноги не отваляться, вперёд и только вперёд. Прелесть, как представлю, так хорошо становится, пение птиц, запах листьев, если повезет, попаду под дождь, а там радуга, свежий асфальт, сниму сланцы, и босиком по нагретой дороге, перепрыгивая, через осколки разбитых бутылок, через болтики и гайки, отвалившиеся от колёс автомобилей. С собой обязательно возьму кисти, краски, бумагу, наконец-то нарисую русалку, которую видел в детстве. И стихи писать буду, я так много думал, так переживал, и так устал. Устал от непонимания, от недоверия, моя мораль сгорает от прикосновения к ней грязных, деревянных пальцев. Её высмеивают, лапают, как деревенскую девку. Вы залапали мою мораль, гады. Уйду, навсегда уйду. Можно и уехать, конечно, мой верный конь, железный, ждёт в гараже. Красавец, мне его подарили  лет десять назад, когда теперешние лихачи ещё на велосипедах по огородам яблоки воровали. Но я как не садился за руль, так никогда и не сяду, не той категории человек, быстрота не самое главное. Комфорт? Разве это комфорт, дёргаться на одном месте. Нет, я заведу машину, только тогда, когда человечество изобретёт летающие автомобили. По воздуху, намного спокойнее, места больше, заторов нет. Все бросятся покупать летательные автомобили, вначале людишки по богаче, как обычно, потом все остальные, и будет опять, тоже самое, что и сейчас, только в воздухе.  А я, не буду управлять летательным автомобилем, я сяду за руль своего драндулета, и один на пустой и чистой дороге, нажму на педаль газа, помчусь, как ветер. Да, только такая езда, устроит меня, а толкаться, нет, увольте. Развлечение для деток несмышленых. Опять темно, зачем она постоянно свет выключает, если выключаешь, так и включай тогда. Позвать что ли, нет, не хочу видеть. Да и, восход уже. Замечательный сегодня восход. Интересно, сколько я этих восходов встретил, сколько раз наслаждался красотой движения тьмы и света? Однозначно, выдвигаемся в поход. О! Золотая осень. Нежданно негаданно. А где же обещанное лето?  Иногда, задумываюсь, почему я такой болтун, всю жизнь же проболтаю, вот пропустил лето. И жена какая-то бестолковая, разве нельзя более настойчиво объяснить, что время, действительно, уходит. Эх!
Гарри надел носки, стало тепло и уютно, он разглядывал жёлтые листья на крышах автомобилей, которые уныло ждали у подъезда своих хозяев. С приходом осени, всё как-то меняется, и не в самую лучшую сторону, признаться. Конечно, осень пора поэта, это бесспорно, но общая картина наводит на грустные мысли. Читать стихи о ней, приятно не потому, что она приятна, что может быть приятного в холоде, слякоти, серости, а потому, что это бывает, ты понимаешь, осознаёшь, вспоминаешь, все ужасные ощущения, настроения. Это бывает, и так хорошо, на душе, что дома в тёплой квартире, где готовится кофе и сэндвич с беконом, есть известнейшая книга, с мёрзлыми, холодными стихами. Хотелось бы эту пору года запихать в книги, и читать время от времени. Хватит нам этой осени, изучили мы её, как историю, или географию, пакуйте, и в архив! Всё умирает, скручивается, съёживается, исчезает, и человек умирает, его душа прячется подальше от холода, знает, что никакая шуба не спасёт, и где-то глубоко-глубоко, свернувшись в маленький клубок, душа, растворяется, покидает нас, через только ей известное отверстие.

Осень.

Ах! Люда! Милая Люда! Что же такое? Что за невезение? Готовила Борису покушать, порезала палец, а бинт закончился, приходится перевязывать платком. За окном пасмурно, грустно, птиц всё меньше и меньше. Теперь не хочется рано утром идти по узенькой улочке, одной в юбочке с голубыми лампасами, ветерок осерчал, совсем, никого не жалеет. Своры голодных собак бегают, озлобленно озираясь на прохожих. Сыро, серым серо и совсем уж никуда. Гарри совсем с ума спятил, уже даже не смешно. Я не уверена, стоит ли волноваться и беспокоиться. Я не уверена, стоит ли заботиться и переживать.
Сильный порыв ветра сорвал крючок в прогнившей форточке, и она, ударившись о стену, с диким воплем разлетелась на досточки, стекло лопнуло и много маленьких кусочков упало на тумбу, где стоял замызганный жиром и мёртвыми мухами бюст известного русского учёного. Сквозь непроглядные потоки мусора клубами вздымающегося с земли до самого неба, гонимые ветром, слышны унылые, почти прощальные крики птиц. Вороны с воробьями прыгают, не решаясь взлететь выше, оставаясь на земле или на низких деревьях, только изредка перелетая с места, на место, опасаясь хищных животных. Старая женщина в оборванной фуфайке с чёрным платком, обвязанным вокруг головы таким образом, что не видно лица, роится в мусорном ящике, изрыгающим зловонный дух. Она вытаскивает из него недоеденные консервы и несколько обгрызенных кусков белого и чёрного хлеба, в её сумке торчит копыто не то свиньи, не то коровы, а из-за угла рыбного магазина уже заметил её пьяный мужик. В подъезде сломалась дверь, её унесли слесари в ЖЭК, сказали, что починят и принесут, но уже несколько недель ветер гуляет по дряхлым ступенькам и оторванным перилам, иногда проникая в квартиры недоумевавших жильцов. Мальчик перестал играть на своём музыкальном инструменте, соседка говорила, что родители спились и отдали его в детский дом. Может это и к лучшему, может ему там понравится, главное, чтобы воспитатели относились хорошо, потому что Иван с Ириной совсем распустились, сдали комнату каким то цыганам и те живут всем табором, как бы хитростью не выгнали их. Тараканов стало больше, наверное, совсем там всю пришло в негодность, а ведь были такие интеллигентные люди: Иван офицер, прошёл две войны, Ирина всю жизнь проработала у нас на кафедре, ещё помню меня девчонкой, натаскивала, зачем так поздно ребёнка завели, просто ужас какой-то, я бы его к себе взяла, но Гарри, у него сейчас вообще не понятно, что на уме, мог причинить вред ребёнку, я слышала, как он кричит на него.


Гарри, налюбовавшись пейзажем, отошёл от окна и направился к кровати, его не покидала мысль о том, что осень это сигнал смерти, хорошо, что  предупреждает, но мыслящим людям, как быть им? Ведь осень это мрак? Думать о плохом? Он сел на подушку обхватил голову руками, и в таком положении просидел долгое время, прикидывая, что делать дальше. Кричать, рвать и метать, или быстрее убраться, ведь время ещё есть, до первых холодов можно успеть добраться в тёплые страны. Как раз в небе птицы, огромными стаями, с диким воплем покидают страну. Их так много, что небо, и без того серое небо, будто разорвано, и растерзано. Красное, убегающее от ответа солнце, уже не приветливое, предательски скрывается за чёрными тучами. Опять покинули, опять оторвали и бросили в неизвестность распустившийся цветочек жизни. Опять злость и ненависть вскипает в жилах. К чёрту стихи, к чёрту эту издевательски холодную землю. В аду я видел всю эту чепуху. Он надел майку и джинсы, заметил, как кот подбежал к входной двери. Чует, вот кому жить хорошо: миска, ласка, коробка с утренним туалетом, и никаких признаков мысли. Вот и жена пришла, и, по-моему, не одна. Кого она ещё притащила? В коридоре стояла жена и два молодых человека. Они смеялись, мужчины ухаживали, искоса поглядывая в комнату Гарри.
- Гарри, добрый вечер,- весело сказала она и громко засмеялась.
Мужчины поддержали её, и в квартире воцарился противный рогот.
Пришла, профессор. С мужиками, неужто это студенты? Напоили за проверку контрольных? Какая мерзость, безобразная, обиженная природой женщина, пала. Несёт какой-то бред, смеётся, вернее, подло хихикает, засматриваясь на этих молодых, прилизанных кобелей, на их отточенные, вежливые морды. Чего она смеётся, неужели, то, что они говорят, так смешно. Обхохочешься. Какой красивый котик. Н-да. Разденьте вы уже её, и насладитесь её розовым, обветренным телом, дурачьё. Может милицию вызвать? Да брось, ты какая милиция, выметаться пора. Навсегда! Составлю завещание, всё в фонд музея, и пойду путешествовать, а вернусь или нет, это уж как судьба укажет.
- Гарри, я пошла на работу, оденься теплее, сегодня мороз.
Сгинь! А кобели уже ушли, что ли? Тридцать три, тридцать четыре. Не слышу остальных, ну и бес с вами. Кот, они там или ушли? Я бы и тебя с собой забрал, так ты же убежишь, дурачок усатый. Давай, запрыгивай ко мне, давай. Оп, молодец, ложись, ты не нюхай, а ложись. Уши, какие у тебя здоровые, у меня есть знакомый доктор, можно купировать. Кости, что-то ломает.
- Кот, у тебя кости ломает, вы же чувствительные к этому, если да, взмахни хвостом.
Ломает! Сейчас у всех ломает. Я почти собрался, почти готов.

Время шло, сменяя утро вечером, день ночью, ничего не менялось, и тёплая ленивая тень человека сидящего на кровати издевательски томила Бориса. Пахло гниющей травой, и промокшей древесиной, грязным постельным бельём и потом. За окном исчезали листья с деревьев, и, проносясь мимо высокоэтажных домов, гремящих заводов, появлялись на протоптанных тропинках, шныряющих, вокруг уже не такого тёплого и доброго озера. Бледная трава, словно волосы на голове старого человека, развивалась на ветру, разлетаясь в разные стороны. Симпатичная кошка отыскав, под скамейкой возле покинутого, преданного детьми, турника, кость, обгрызала её, оглядываясь по сторонам, а вдалеке свора собак лаяли на прохожего пьяницу. Такую картину можно было наблюдать и в прошлом году, и в позапрошлом. Скоро пойдут холодные дожди, а Гарри надел майку, джинсы, видать тоже собирается на просторы. Он, наверное, не знает, что я уйду первым.
Борис махнул хвостом и через секунду его больше никто не видел.

Вдруг раздался громкий стук в дверь. Звонок работает, зачем стучать. Стук не прекращался.
- Кто?- что было сил, крикнул Гарри.
- Сантехники, откройте, мы трубы меняем.
Меняйте, кто вам этого не даёт, только не в моей квартире. Наглости полные штаны, чувствуют себя апостолами, если они трубы меняют, то все должны на коленках стоять. Я таким не открываю, неряхи. Знаю, я вас, сейчас в сапогах, не снимая, в зал, в кухню. Ещё и бутылку подавай. Я же говорю, наглые какие, барабанят не переставая.
- Папа спит, просил не беспокоить.
- Что?- послышалось из-за дверей.
- Папа спит, говорю, просил не беспокоить.
Вроде слились. Так, ну что, надену плащ, и в путь. Гарри, встал и собрался идти в прихожую. Осень! Иду, как на фронт, может зонт взять? Ой, серым-серо, но не падать духом, прорвёмся, в конце концов, везде, если сильно захотеть, можно найти хорошее. Я хочу, мне нужно найти хорошее. Крики птиц прекратились, наверное, улетели. За окном продолжают летать только жёлтые и оранжевые листья. Жёлтое на сером. Красиво! Какое необычное сочетание, а то красное на чёрном, чёрное на белом. Этот примитивизм всегда угнетал меня. Может поэтому, всё так и плохо, что человечество, не смогло найти красоту в природе. Только думают, как бы кусок мяса ухватить и с холода не подохнуть. Придумали стандартные понятия и довольствуются. А было бы жёлтое на сером, так может и осень, пора поэта, не так угнетала.
- Гарри, доброе утро, я пошла на работу.
Опять она здесь, сквозь стены проходить, что ли научилась. Чему их там учат, в этом бедном институте? Про кобелей известно, развлекаются. А эта, чем занимается, коммунистический работник капиталистического труда, ни то ни сё и муха с пистолетом.
- Я оделся, и ухожу в поход, когда буду, не знаю.
- Гарри, милый, куда же ты пойдёшь, мороз на улице. И новый год на носу, нас эмигранты Ивановы пригласили.
- Ну, тогда, С Новым Годом!
Дверь хлопнула, Гарри остался один, даже кот не появлялся. Может, умер? Не каждый выживет. Тридцать шесть, тридцать семь, тридцать восемь, скрип пружины, и сильный удар, аж стены в подъезде затрещали. Ушла. Раздался гнусный свист кларнета. О, соседский сынок объявился. Балбес, сколько можно одну гамму изучать, когда ты уже играть научишься? До, ре, ми, фа, соль, ля, си, до. Что за мышиные писки, ой, мальчик езжай на каникулы, скоро новый год.
- Эге, гей! Заткнись!- кричал Гарри.
Но музыкант не прекращал издеваться. И уродливые звуки, как рыжие тараканы, проползали в комнату Гарри. Он увидел, как вместо оранжевых листьев, белые снежинки падают вниз. Зачем я оделся? Ах да, надо уходить, надо куда-то скрыться от этих проклятых зомбирующих звуков кларнета. Куда идти? Пропади оно всё пропадом. Куда я пойду, никуда я не пойду. Гарри прыгнул в постель, укрылся с головой. Нет, всё-таки зима в большом городе, в мегаполисе, очень плохо, очень грязно. Кто такие эмигранты Ивановы? Он попытался отвлечься, и уснул.

Окно открыто, холодно и мурашки бегают по ногам от пят до самых бёдер. Бегите! Бегите! Мурашки по подоконнику, да по стенам, спуститесь на землю, пробегите по котам, по собакам, воронам, воробьям. Пробегите мимо рыбного магазина, передайте привет Борису. Передавайте привет всем, кого встретите на своём пути, предавайте привет от Люды, вашей милой, несчастной Люды. Люди!
Что же ты наделала милая Люда!
В чуланной тишине слышен шорох мухи попавшейся в ловушку паука, посвистывание ветра и шаги на лестничной площадке: восемь, девять, десять.
Мелкие снежинки, летящие из далека, падают, разбиваясь о землю. Среди них, Люда! Милая Люда! Что же ты наделала! Что же ты наделала!