Дневник I-23 б О Коле Танаеве

                Из дневников давних лет

Мне 33 года:

6 июня. Пушкин родился. Сладостные сны. Если бы я не вела дневник, я бы не ведала, как развивается моя душа.

Лина дала мне читать свой дневник: «Благодаря Галке во мне проснулась жажда женской славы, интерес к людям.  Мы с Наташей (сестрой двоюродной) говорили о Галке, о силе её индивидуальности, о том,  что она сейчас ещё закрыта... Галка всегда жалуется на то, что она – отражение...

Галка рисует очень хорошо, если бы она училась серьезно, из неё вышел бы хороший художник. Уж не хуже Бориса Пашкова по крайней мере. У неё есть чувство пропорций и зрительная память, а её акварельки написаны с темпераментом. Вообще я не могу понять, как Галка не видит очевидного, не видит своего надо мной превосходства...

Галка – то, Галка! Она начала с любви ко мне, а теперь уходит по своей дороге,  поднимается на высоту, которую я не достигну никогда и – прощай. Она сегодня очищающей была для меня...

Милая Галка, чем мы с ней дальше, тем более я её ценю и люблю. Безусловно, природа её одарила более щедро, чем меня и совсем не похожими на мои дарами – это мне любо...

Галка, возможно, понимает, что она для меня значит. Она стала частью моей души. Та часть души, не где чувства, где не долг, а лишь одна чистая привязанность... Она чем больше отдаёт, тем дороже становится.

Её жажда знаний там, где я сейчас нема и глуха – в книгах – это такая опора, такая надежда. Словно я сама читаю через неё, словно не всё во мне мертво. Мы были с ней целый день вдвоем и я, как ревнивый любовник, боюсь ей наскучить.  Она мне дала отдых. Какая печаль и сила в Галке, она из породы микельанджеловских сивилл... Галка моё второе «я», мой пламень и небо...

А Галкины стихи волнуют меня и воспоминаниями, и Галкой – иной сути, нежно любимой. Она не понимает, насколько она богаче меня, глубже и просто талантливей. Мой сухой и чёткий ум нравится ей... Галка, читающая Гамлета – мужчину – женщина. Красивая женщина с лицом Гамлета... Никто, кроме неё не даёт духовной пищи. Она – нить Ариадны. Куда я выйду по этой нити? Неужели мы с ней всегда будем нужны и приятны друг другу? Умная, добрая, талантливая, страдающая Галка. Никакой абстракции. И вдруг откуда-то выплыло слово «друг».

Коля Танаев сказал, что мы с Галкой относимся к людям, которым он доверяет.  Галка строга становится. Я перестала любить её сделанное бытие, ибо она из него выходит в реальное, и гармоничное трагической неустроенности разрушается. Галка ищет устроенность...

Гриша сказал когда-то, что Галка ищет кого любить, а я – кто меня будет любить. Я знаю, что она не хочет приносить зла, но она честолюбива, отзывчива и покладиста, но не чутка к окружающим из-за того, что поглощена собственными переживаниями. Ещё я знаю, что она красива, у неё глаза, как звёзды, а голос – тайна и глубина... Галка говорит: «Я жила, как во сне, я не страдала, я только писала тебе письма, но когда ты приехала, возникло ощущение жизни».

Что Лина думает о Вале Берестове: "Как можно до глубокой старости не видеть тоски этого мира?"

О Коле Танаеве: «Он слишком умеет завоевывать симпатии людей». Страдания делают из него фигуру трагическую. Он иногда выглядит ангелом, не созданным для этого мира. Высокий строй его души не становится мне понятен. Ребёнок и мыслитель. Иногда его слова свидетельствуют о глубоких и холодных размышлениях. Ничем, кроме своеобразного обаяния, Коля не блещет. Для него музыка по его словам – наркотик».

О Густаве Малере Галка сказала, что это человечья музыка. Я думаю, что она со временем избавится от трагически–невменяемого вида, будет такой, какой она была у Надежды Никаноровны на Доброслободской улице».

Линины дневники плохо на меня действуют. Моё прошлое так печально, такого полно яда, что вспоминать нельзя. Лина не любила меня, общаясь со мной. Я это замечала, но узнав – была потрясена. Она слишком откровенна. У неё въевшаяся во все её существо глубочайшая способность иронизировать над собой.

Люди не выполняют заповеди, оттого они и несчастны. Мой Бог. Эта боль подобна огню, в котором я горю.

Весёлые зелёные глаза Лины после службы в Соборе. На выставке французских шпалер я, как всегда, жадно разглядывала людей. Вечером я спрашиваю Одика, что он ценит в женщинах. «Хороший характер, мягкость, внешность на втором плане, главное душа, доброта», - ответил он. 

Лина о Наталье Львовне: «Н. Л. хочется верить, что ничто не исчезает, что природа имеет какую-то высокую цель, наделив человека разумом. Она говорит: «Ты не можешь знать, что тебе предстоит в жизни, и всегда надо быть в форме».  Я не человечна, но воспоминание о ней делает меня мягче воска, и я готова любить весь мир за то, что она живёт рядом со мною. Она вдохнула жизнь в мою мысль, в моё воображение. Недосягаемая моя мечта, чтобы она признала во мне товарища по мысли (душой я никогда не посмела бы с ней равняться)».

Наталья Львовна: «Людей с ярко выраженными талантами очень мало, только такие аюди знают, чем заниматься. Остальные выбирают по принципу: не противно моим вкусам и складу ума, обеспечивает материально и даёт возможность пользоваться благами жизни... Ко всему надо подходить без истерики».

Моё тяготение к Володе было велико, и едва ли оно может повториться к другому человеку.

Во мне иногда вулкан жизни, я боюсь его.

Лина говорила мне недавно: «Я от тебя училась лишь хорошему». И добавила: «Жизнь моя кончена».

Лина: «Наталье Львовне удались многие. Я – не удалась. Слишком во мне было много самой себя». Обо мне: «Счастливый дар трагического».

Лина: «Мой дневник это попытка зацепиться за бессмертие... Я не верю в Бога, но есть вопль в душе: "О, не дай согрешить".

Ольга Моисеевна Грудцова: "Я всего добилась в жизни, чего хотела. А надо ли было?"

Душа болела и проходила сквозь ад, пока я читала Линины дневники. Нам с Линой было послано много страданий, чтобы смирить нас очень гордых.

Влияние Лины на меня неоспоримо. В ней есть некая летучесть – в душе, в её рисунках, в почерке, в голосе. И мягкость, женственность, романтизм, обилие печальных, иронических или нежных слов.

Я мысленно рассматриваю с моим сыном шпалеры, но его нет со мной физически. Бедное дитя, неужели, если ты родишься, в тебе будет тот же дикий разлад, что и во мне был? Несомненно это так, тебе через меня будут переданы последствия греха. Я так тебя должна воспитать, чтобы ты, если и придёться тебе страдать от этого, не боялся бы этих страданий.

Я не решу вопроса, почему мир погибает от несовершенства. Добро, видимо, всё же преобладает на этом фоне явного зла, так как мы ещё живы.

Некий маленький талант и тщеславие движут моими способностями к творчеству.  Главное в моей жизни - стать человеком, который отдал себя всецело Богу. Вот цель моя. Я чувствую в себе действенную силу, которую надо реализовать, чтобы она не задушила меня. С этой силой неразлучно тщеславие, и тогда я хочу стать предметом и у ног Бога просить смирения и указания, что делать дальше.

Во мне есть благословенная романтика, я могу видеть людей лучшими, нежели они кажутся.

Покой даёт только Бог. Когда нет покоя, то тщеславие похищает плоды добра,  покой же дарует смирение и всё отдаёт Богу, оставляя себе только любовь к Нему. Всякое наслаждение, радость, чудо – кончаются, а покой может течь бесконечной рекой, приводящей к Богу. Люди часто не понимают, о каком покое идёт речь, им кажется этот покой ненужным, ибо он им напоминает смерть, но они не знают, что это единственная, стоящая внимания жизнь. Однако, мир окутывает своими сетями и мою душу, узнававшую и полюбившую покой.

В любимом мы ищем потерянный рай, единство души с другой душой.

Рассказы Риммы и Андрея о Польше. Римма меня раскрепощает. Она сказала, что у меня лицо трагической актрисы и сравнила меня с Марией Николаевной Ермоловой. 

В ранней юности я любила сидеть перед зеркалом и сочиняла диалоги, изображая всякие движения души. На людях я постоянно играла саму себя, подражая художнику Уистлеру.

Я пела песни, Андрей Былинский сказал, что у меня очень красивый голос, такой, какого он никогда ни у кого не слышал, что он действует на душу.

В метро видела пожилого человека, взглянув на которого, увидела умные глаза. Смотрение в глаза это целое событие, знаёшь ту страну, в которой живёт человек, глаза говорят о многом.

Как я люблю состояние кротости и молчаливости. Я еду в Михайловское, чтобы быть на природе, гулять, купаться, читать. Я могу совсем не видеть Володю. Володя, я еду с тобой прощаться.

Любовь, гордость и страх жизни. Одик сказал: «Я уповаю увидеть тебя в августе». Меня это согревает.

Вспоминаю сотрудника Литературного Музея Павла Юрьевича Гольдштейна. Мы пошли с ним как-то в Донской монастырь. Шли под дождём, потом стояли, пережидая дождь. Я дала ему почитать тетрадь со стихами М. Цветаевой. Он читал, а я смотрела на дождь, изредка взглядывая на него. В монастыре Павел Юрьевич показал мне бронзовую чёрную статую Иисуса Христа. Он стоял во весь рост, опустив красивые руки, пробитые гвоздями. Волосы струились по плечам. Я была потрясена Им.

Я пытаюсь понять жизнь и людей.

Иногда я бываю грубой и внутренне, и внешне. Иногда я очень тонка. Я не могу по своему желанию быть тонкой или грубой.

Я ощущаю себя то Гамлетом, то Мыслителем Родена, во мне много мужского начала.

В юности много думаешь о себе, носишься с собой.  А сейчас? Почти тоже самое.

Меня рисовал мой крёстный отец художник Борис Пашков