Жизнь

     В один из зимних вечеров в маленькой комнатушке возле умирающего Альберта Таймса сидели два молодых человека. Они  были сыновья соседа, отправившего их к мистеру Таймсу. Сосед, Чарльз Марлоу, небогатый плантатор, был пожилой мужчина полный  чувственных впечатлений  и страхов за жизни знакомых и родных ему людей. В молодые годы, будучи солдатом, он сражался с врагами и пронес знамя своей родины далеко на юг, осваивая новые земли, прославляя себя и Ее Королевское Высочество. Мирная жизнь плантатора не остудила его воинского пыла; вспыхнув однажды, он продолжал неистово гореть, постоянно, как будто находясь на поле брани. Любил книги о войне и гравюры на батальные сюжеты. Предки его, победоносно прошедшие через два материка и, переплыв океан, ступили на третий, оставив и здесь в наследство своим потомкам страсть к войнам  и завоеваниям.
     Но вернемся к умирающему Альберту Таймсу. 
     Комната была настолько мала, что в ней едва помещались маленький столик, на котором догорала свеча, пара табуреток и кровать умирающего. Альберт Таймс, простонав, попросил воды. (Надо вам сказать, что мистер Таймс был юношам, как дядя, да и они, привыкшие к нему, считали его своим родственником). С трудом, приподнявшись на локтях, Таймс произнес:
-- Дети мои, я никому не рассказывал о своей жизни, даже вашему отцу, но вам расскажу, ибо вы еще молоды и у вас целая жизнь впереди.
-- Дядюшка, может вам лучше не говорить? Вы и так слишком устали, всю ночь, мучаясь бессонницей и дневными страданиями.
-- Нет… нет... я знаю… пришел мой смертный час… и мне надо… вам о себе… рассказать. Прошу… не перебивайте меня.
Откашлявшись, он начал свое долгое повествование.
   «Я родился в маленькой деревушке штата Чит восьмым ребенком в семье обедневшего фермера. Мои родители – шестое поколение переселенцев, стойкие, замкнутые, фанатично религиозные люди. Мы жили с убеждением, что человек рожден для горя, а всякая радость от лукавого.
    У отца была небольшая библиотека, это был довольно начитанный человек своего времени, но не без склонности к иронии. Всем своим детям он дал имена, начинающиеся с буквы «А».
    Наша семья часто переезжала, может быть, там, в соседней деревне, в соседнем штате, хлеб дешевле, кров дешевле, легче жить.
    Родителям было трудно нас всех прокормить, и я начал рано работать. В пятнадцать лет я уже был помощник типографщика антирабовладельческой газеты. Потом переменил много профессий: рекламировал пищевые продукты, служил офицером, рабочим на кирпичной фабрике. Поступил в военную школу в Филиппики. И всегда очень много читал.
    Я – «человек, сам себя сделавший», «self made man», как говорят американцы.
    Важнейший из жизненных университетов моих – гражданская война в России, война между Красными и Белыми. Я сражался в рядах белых, четыре года провел на фронте, был тяжело ранен, лежал в госпитале. Увидел, испытал войну не штабную, а настоящую, в окопах, на передовой. С войны остались головокружения и головные боли, которые мучили всю жизнь.
    Я был мальчик, подросток, юноша, который жил в мире запретов. Почти все было «нельзя», многое было «надо». Долг представал предо мной вездесущим, страшным, карающим, неизбежным. От долга не уйдешь никуда. Долг мял, душил. И вдруг все это исчезло. Не надо было ни о чем думать. Не надо было выбирать. Рядовой девятого пехотного полка не выбирает.
    Я храбро сражался, мне в первый и последний раз в жизни было беззаботно и радостно жить. Даже радостно.… Посреди насилия, крови, горя, смертей. Я с жадностью, ненасытностью молодости, да и натуры артистической, вбирал, впитывал в себя все впечатления. А потом, много лет спустя это во мне очнулось, уже отстоявшимся и оформленном в картинах. С теми серьезными поправками, которые вносились новыми представлениями о жизни.
     На войне меня повышали в чинах – от рядового до майора. Я стал топографом, затем меня демобилизовали.
     Послевоенное «похмелье» я увидел в самых отвратительных, мелочных, подлых проявлениях. Пытался сопротивляться, одерживал небольшие победы, но передо мной была стена.
 Моя первая картина «Долина призраков» не принесла мне желаемого успеха.
     Я ходил по улицам с револьвером в кармане и с палкой в руках, это не бутафория и не причуды старого вояки. Просто порою дрался с обидчиками, лицемерами, лжецами.
     Картины не приносят богатства. Семья была не такая большая, как у отца, но все же требовала денег. Я пытался стать бизнесменом, но также безуспешно.
      Я продолжал рисовать. Картины расходились очень медленно, на них совершенно не было спроса, ими никто не интересовался. Маленькие, миниатюрные, даже по тем времена, и то лежали и пылились в художественных салонах.
      В детстве я страдал от отцовского деспотизма, но своих жену и детей тоже тиранил. И становился все более одиноким. Ушла жена, пятнадцатилетний сын сбежал из дому и угодил в тюрьму. Я пережил обоих своих сыновей и жену. Вскоре я обратился к правительству с просьбой о пенсии. Прошло пятьдесят лет, с тех пор как я добровольно вступил в армию. Для большинства правительственных чиновников, которые рассматривали мое заявление, гражданская война – мертвая страница из учебников по истории и сам я – обломок канувшей в Лету эпохи. Мое прошение – очередное чудачество – удовлетворили.
     Заметьте, я никогда не был мальчишкой, будто доверчивого – особенно свойственного детям – отношения к жизни и не существует вовсе.
     Храбрость считаю одной из самых редких и великих человеческих добродетелей, любуюсь храбрецами. А что такое война? Война, всякая война – кровавое, бессмысленное побоище. Я принадлежу к числу людей, которые живут без иллюзий.»
-- Вы хотите сказать, что иллюзия и вера – тоже необходимая часть опыта человечества?
-- Да. Без них нельзя не только преобразовывать общество, без них нельзя ни сеять, ни рожать, ни строить дом. Человеку свойственна вера в будущее – сознательная или бессознательная, без которой нет ни жизни, ни искусства. И поэтому периоды безверия неизбежно сменяются периодами новой веры и, часто, новых заблуждений, новых иллюзий.
-- Без веры в будущее нет и большого искусства.
-- И вы это остро ощущали?
-- Да.
-- А как же великое искусство?
-- А что великое? Великое мне представляется всегда с улыбкой, пусть и горькой по временам, но всегда в сознании недостижимого превосходства над ходульными, маленькими титанами, докучавшими Олимпу своими бедствиями, хлопушечными катастрофами.
    Затем он замолчал, как будто задумавшись, лег, прикрыл глаза. Молодые люди сидели погруженные в слова, только что сказанные умирающим, который знает жизнь и все о ней. Их мысли прервали слова, последние слова в жизни Альберта Таймса:
-- Сатана не перестает мечтать о потерянном рае.
Эта фраза навсегда запала в душу сыновьям Марлоу.
   Таймс был похоронен, как и мечтал, в своей родной деревушке вблизи кладбища вдали от жены и сыновей на чистом поле, на котором не растет ни деревца, ни самого «лысого», объеденного зайцами кустарника, ни травы, только бурьян. Даже деревенские собаки не смогли  бы определить, что здесь кто-то похоронен.

Декабрь  2003 г.