Глава третья

Через два дня Сергей снова был в странной квартире странной семьи. Валентина Голубь, так назвалась женщина при второй встречи, и Сидоров, уже на правах старых знакомых, пили чай. Уже прошло два часа, как он отзанимался с Владимиром. Занимался, как сам умел и знал – что-то получалось, что-то не ладилось. Тем не менее, всем понравилось. Особенно Владимиру. Ему никто и никогда не оказывал столько внимания. Валентина Егоровна всё время занятий стояла рядом и  плакала. От счастья? От горя? Кто знает женское сердце? Тем более, сердце матери? Даже Бог не в силах прочитать его.

Оказалось, за прошедшие сто двадцать минут оживлённой беседы, возни и игры, Владимир незаметно для себя оттаял душой и доверчиво раскрылся перед сердцем Сидорова, как утренний цветок раскрывается на восходе пред солнцем. Так началась тихая неприметная мужская дружба.

Теперь Владимир стал ожидать Сергея, торопливо считая дни до встречи, и сверялся с календарём – мама специально по такому случаю повесила на стену большой плакат с месяцами и числами, и с картиной, на которой альпинист покорял свою очередную вершину. Идти вперёд и не сдаваться!

Сидоров же приходил через два-три дня, когда выпадало настроение, свободное от случайных дней и хандры. К Валентине Егоровне и Владимиру
он приходил уже в течении полутора месяцев и втянулся в это живое неподдельное общение. И уже стал скучать по этим людям, если по каким-то причинам не мог их видеть.

Хозяйка же, в случае визита, кормила Сидорова Сергея вкусными обедами, видя бедствование нового друга Владимира. Сергей был худой молодой человек, со впалыми щеками, и Валентина Егоровна, как всякая истая женщина, решила взять над ним материнскую опеку. Судя по всему, ей нравилось оказывать внимание и проявлять заботу по отношение к Сергею. Может быть, в Сидорове она видела своего сына?

Шли дни, парни читали книжки, смотрели диафильмы, делали посильную гимнастику, собирали мозаику из фасоли, бобов, сои и гороха, а женщина сидела то за шитьём, то за вязаньем, то гремела на кухне сковородками и кастрюлями.  Подслеповато щурясь за шитьём, одним глазом, можно сказать, она следила за своей работой, а другим – наблюдала за мальчишками. Радовалась она и не могла нарадоваться. Украдкой от сыновей – Сергея женщина в душе своей заочно для себя усыновила и полюбила за доброту и простоту – украдкой стучала по дереву и  сплёвывала по сторонам.

Сергей, тем временем, видел, что Валентина Егоровна никуда не ходила. Ни привечала у себя никаких мужчин.  Как не крути, доживала свой короткий бабий век красавицей-одиночкой с единственным и несчастным сыном. Словно олицетворение вселенских несчастий в пределах одной маленькой семьи…

И взыграло тут желание против воли Сидорова. Как он ни старался, ничего не мог с собой поделать. Эх, мать-природа, туды тебя, растуды! Неужели мужчина и женщина не могут жить просто так, по дружбе своей и общению?

После тяжёлой травмы, которая случилась год назад, он поставил на себе крест. Крест поставил на своём семейном счастье. На женщинах вообще. Кому нужен такой беспомощный фрукт?

Казалось, Владимир и Сергей нашли друг друга. Да не тут-то было. Вскоре выяснилось, что Сергей искал и алкал нечто большее. В этой прекрасной и, одновременно, горестной семье Сергей Германович ожил душой и поднялся духом. «Братишка, - говорил он себе, - не всё потеряно! Главное, ты – живой и на ногах!»

Две большие человеческие птицы этой семьи охраняли сердце Сидорова Сергея от безумия. От безумия суицида.

Однажды Сергей пришёл и привычно занялся играми с Владимиром. А в голове молодого человека стаей воронья закружились мысли, мысли. Мысли. Искусали его, сволочи, исклевали. Валентина Егоровна, против обыкновенного, не стала засиживаться за работой, а, сославшись на лёгкое недомогание,  встала, бросив на ходу: «Я скоро – вернусь через десять минут. Ничего страшного не случилось – занимайтесь, мальчики», - ушла в другую комнату, закрыв за собой дверь.

Но она не вышла ни через десять минут, ни через двадцать, ни через час. Занятия  закончились, и Владимир вскоре забылся коротким сном. Правда, он иногда вздрагивал и стонал во сне, а Сергей стоял у закрытой двери, за которой была женщина-невеличка, и смотрел то на диван, то перед собой, не зная, как поступить и что выбрать.

В голове снова, как мухи, зазвенели навязчивые мысли. К ним ещё примешалась детская считалка:

«Жил на свете человек
Скрюченные ножки
И гулял он целый век
По скрюченной дорожке…»

Отзвучала песенка, затихла последняя нота, и, Сидоров, преодолев сомнение, решил постучаться: «Можно?» ему никто не ответил. Он прислушался. Тишина. Постучал снова. Тишина. Чуть приоткрыл дверь. Тишина. Тогда решил просунуть голову в проём. Просунул и застыл на месте. Он увидел Валентину Егоровну.

Она лежала на кровати, нежно обняв подушку. Лежала в халате и спала сладким сном ребёнка.

По-кошачьи, мягко ступая на носки, Сергей быстро прошёл всю смежную комнату от двери к окну, и сел на рядом стоящий стул, что был у самого изголовья.  Невольно стал смотреть на лицо спящей женщины и залюбовался им. Эта женщина понравилась ему с первого взгляда. Ещё тогда на улице, когда он сидел на скамейке и дожидался своих знакомых.

Кожа лица и рук Валентины Егоровны была необычайно белой. Сохранила свою свежесть, не взирая на житейские тяготы. Классические черты лица уподобляли невеличку богиней счастья, красоты и любви. Изумительные фигура и формы подтверждали это.

Валентина Егоровна спала. Укрыв свои ноги лёгким пледом. Сон её был тихим и безмятежным. И лицо, даже спящее, излучало свет и тепло. Умиротворение и нежность. Оно манило к себе, притягивало своей открытостью и доверчивостью.

Сидоров загорелся, как в тот день. Когда надумал коснуться её каштановых волос. Искушение было большим, нежели осторожность и благоразумие.

Всё же Сергей не дал воли рукам, не поддался на уговоры внутреннего голоса, который требовал: «Давай!» - а беспокойно завозился на стуле, и стул под ним предательски заскрипел.

- Мыыы-ма, мыыы-ма! – глухо замычал Владимир в своей комнате.

- Володя?! Володя, я сейчас!.. – сказала женщина спросонья, открыла глаза и вздрогнула: - Кто здесь?

- Это я, Сергей… Мне уйти?

- Нет, Сергей Германович, прошу Вас: останьтесь – места всем хватит. Если что, спать будете здесь, а я с Володей: он – на диване, а я – на раскладушке. Подождите, пожалуйста, я сейчас. Скоро… Очень скоро…

Она ушла и вернулась. Скоро. Как и обещала.

- Его надо было повернуть на другой бок, - сказала женщина-подросток, что была лицом,  как солнце. – Он же сам не может, а так будут пролежни. Сейчас он спит. Володя вообще засыпает быстро.  Правда,  спит он мало… - и тут она почему-то виновато улыбнулась.

Валентина Егоровна села на кровать, повернулась к окну. Видимо, она не хотела, чтобы видели её слёзы?

- В пять лет ему сделали пункцию на позвоночник, и – вот… Ему уже двадцать восемь лет. А мне, буквально на днях, исполнилось пятьдесят два года… -  вдруг заговорила женщина, и голос её задрожал, полный боли и печали.

Она поведала о том, что муж её бросил сразу же, как узнал, что сын стал инвалидом. Случилось это быстро, и «благоверный» ждать не стал. Собрал свои вещи и ушёл – будет он ещё пачкать руки о пелёнки и забивать голову разными пустяками… Ему это надо? Премии никто не даст. Сто грамм никто не нальёт…

Так они, Валентина Егоровна и Владимир,  остались одни. Она же осталась одна,  наедине с сыном…

Другие мужчины просили её руки, но с непременным условием: сдать мальчишку в дом-интернат для инвалидов. Мол, они не желают растить чужого «выкормыша». Но она не могла – не могла! не могла! не могла! – так поступить. Не могла и не может до сих пор, даже жертвуя собой и своим женским счастьем, ради больного сына… Разве она может бросить его неизвестно куда и в чужие руки?  Он и так беспомощней любого младенца – всякая муха его обидит… «Он – мой ребёночек, моя кровиночка: я его очень люблууу!» - и снова заплакала.

Лучше напиться снотворного, чем пойти на поводу мужиков. Им только и надо, что юбку задрать – остальное их не касается… Им бы ещё пожрать и выпить – вот и все желания…

А мужчин, можно сказать, и не было вовсе. К чему они ей на пять минут сомнительного удовольствия? Сейчас и того нет… Так она и живёт с больным сыном. Кому они нужны? Ни-ко-му!!! Вместе не нужны. Она нужна, но без него… А она готова душу свою положить за сына, чтобы Владимир стал ходить. Но… Не судьба… - снова плачет: - Почему-то не встретились ей ни Мефистофель, ни Воланд.

Да, жизнь не сказка, а пошлая шутка.

Работала Валентина Егоровна на одном из предприятий в Душанбе. Ходила в передовиках производства коммунистического труда. Постоянно была победителем социалистического соревнования, когда была молодой, и мама ещё была жива, бабушка Володи. (Уже как десять лет нет её рядом...)  Вот только пачка почётных грамот не принесла ей счастья. Хоть и слыла она первой красавицей, и мужики вставали в очередь, чтоб сорвать её фотографию с «Доски почета», да имя её, в качестве примера, часто говорили на собраниях с высоких трибун, она так и не встретила настоящего мужчину: себе – мужа, сыну – отца… Настоящего человека, а не мужика, который завалит и фамилию не спросит…

В глаза и за глаза её называли «Дюймовочкой». Только сокрушались: почему нельзя положить в карман такую красавицу, потом достать и любоваться в тишине? «Ах, какая женщина – мне б такую!»

Но только она любила сына. И повторяет: любит до сих пор!