Глава вторая

- Мир Вашему дому! – сказал, нет скорее, выдохнул Сергей, переступая порог.

- Спасибо, - вежливо поблагодарила Валентина Егоровна и гостеприимно улыбнулась, приглашая гостя пройти дальше.

Она быстро разулась и пошла в комнату, говоря на ходу: - Володя, это я… Ты не спишь? Я уже пришла? Как ты, мой сынок?

Снимая обувь, Сидоров быстро оглядел скромный, но уютный коридор своей новой знакомой. От коридора веяла какой-то теплотой, добротой и лаской. Вокруг было чисто и опрятно. По нужде Сергей заглянул в «кабинет», но и там санузел блистал девственной белизной, будто в него и не ходили, а молились на него. Когда же нечаянный исследователь чужих обиталищ проходил мимо маленькой и тесной кухни, то успел отметить, что и газовая плита, и кухонная раковина также не отличаются грязью. Ни соринки, ни пятнышка. Всё горит и сверкает чистотой, как в рекламе. Казалось, весь дом улыбается случайному гостю своей радушной приветливой улыбкой.

Хорошоооо, братцы! Теплооо!

Вот только во всей квартире почему-то чувствовался какой-то липкий тягучий запах то ли испорченного нашатырного спирта, то ли мочи…

- Сергей Германович, где Вы там? Проходите – будьте, как дома! – пригласила хозяйка.

- Да уж, - буркнул недовольный Сергей и для себя заметил: «Но только не забывай, что ты – в гостях! Это факт!!!»

И Сергей Германович вошёл в светлую комнату. Его встречала хозяйка, уже одетая в домашний халат.  Тут она подошла к дивану, стоявшему слева от входной двери – Сергей попервоначалу его и не заметил – и сказала:

- Володя, это Сергей. Сергей, это Володя. Вот и ладненько – познакомились. Теперь, когда вы знакомы, братцы-кролики, то давайте пить чай, а то он нас заждался.

И женщина пошла на кухню.

Сергей остался в незнакомой комнате наедине с Владимиром.  И парни  внимательно стали разглядывать друг друга. Правда. сегодня уже никто не узнает, какое впечатление на Владимира произвёл Сергей Сидоров. Впрочем, тот и не старался – ему просто было лень «играть на публику». К тому же он об этом и не думал – его пригласили в гости, и он пришёл. Что тут зазорного?

Вот только сам Сергей увидел в Володе нечто, что и спустя тридцать лет, не даёт ему ни сна, ни покоя. То существо, иначе и не скажешь, которое предстало испуганному и ошарашенному взору не на шутку струхнувшего Сидорова, слишком отдалённо напоминало человека. Это маленькое худенькое нечто больше походило на человекообразного паука, чем на гуманоида. Скрюченные и поджатые под себя ручки и ножки, тоньше ученических карандашей, казалось бы, волчьей хваткой безнаказанно впиваются в беспомощное тщедушное тельце. Лишь голова взрослого и симпатичного мужчины венчала это уродство человеческого рода.

Владимир в большой белой распашонке и голозадый лежал на смятой и собранной в узел простыне и самозабвенно «гыкал» гыыы-ы! гыыы-ы! Это он так смеялся, как потом сказала безутешная в своём гор Валентина Егоровна. Потом вдруг Владимир неожиданно замолчал. Резко так, будто его отравили цианистым калием. Так срезают шумную камышинку одним движением острого охотничьего ножа…

Вид и образ этого несчастного уродца до глубины души и ума потрясли Сергея, пока ещё неискушённого судьбой-злодейкой: «она – индейка, а жизнь – копейка!» Наш молодой человек совершенно не был готов к тому, чтобы когда-нибудь увидеть что-нибудь подобное. Он обычно предавался своей старинной хандре, безучастно валяясь на диване или бессистемно читая книгу за книгой.

Сергей стоял потерянный и обиженный. Ему казалось, что его бессовестно и нагло обманули. Заманили сюда и, «накося – выкуси!»,  нехорошо посмеялись над ним. Тут у Сергея закривился рот, заслезились глаза, закружилась голова. Его затошнило, и ему захотелось бежать прочь из этого чужого, непонятного и страшного мира.

Возникла тягостная тишина, в которой, как в винном коктейле, смешались и мгновенье и вечность.

Возможно, нечаянный гость посторонней неприглядной судьбы дошёл бы до обморочного состояния, если бы не подоспела вовремя Валентина Егоровна. Она как раз, радостная и живая, светлая и светящаяся от какого-то потаённого счастья, ведомого только ей одной, вошла в залу, держа в руках поднос с небольшим пузатым заварочным чайником, расписанным под хохлому,  чайными чашками, на три персоны, сахарницей, маленькой вазочкой для конфет и блюдцем для печенья.  Женщина вошла в комнату и энергично разбила закаменевшую тишину, что непосильной ношей легла
на человеческие души.  Особенно, на «не обстрелянную суровой правдой жизни» душу несчастного Сергея Германовича, Сидорова.

- А вот и я, мальчики! – громко и весело сказала вошедшая женщина-невеличка и заулыбалась во всё лицо, поглядывая то на сына, то на молодого гостя. Ей, откровенно говоря, не нравилась эта холодная мёртвая гробовая тишина. И она продолжала свой задорный разговор: - Кому чай?  Подходи –налетай! Сахар бросай и конфетой заедай! Сергей Германович, что Вы застыли, как «мужик в пиджаке»: сколько Вам ложек или конфет – две-три? Ну, нельзя же быть таким истуканом!!

Не дождавшись ответа, Валентина Егоровна расставила на столе чайные чашки, утвердила чайник, выставила сахарницу и конфетницу. Решительно разлила чай по чашкам, прежде «поженив» его, а последнюю чашку установила на поднос, выложила горсть шоколадных конфет с изображением синей ласточки на этикетке и печенья. После она взяла, поставила его у дивана, где лежал её нескладный сын, вернулась за подносом, затем села на стул и поднос тихо опустила на свои колени.

Валентина Егоровна стала кормить Владимира.

А тот отказывался есть. Жевал печенье за печеньем и жидкую тестообразную кашицу языком энергично выталкивал, выпихивал изо рта и выплёвывал на постель. Сладкий чай стекал по подбородку. Подушка, на которой лежала голова этого горемычного человека, стала мокрой и грязной. К тому же рот Владимира и руки Валентины Егоровны были густо перепачканы разжёванным шоколадом от шоколадных конфет.

- Это он злится на то, что Вы пришли, - объясняла хозяйка, то и дело обращаясь к Сидорову, и пыталась, улучив момент, засунуть в рот Владимира очередные конфету или  печенье, говоря при этом: «Володя, пожалуйста, не капризничай – не делай мне больно: съешь, хотя бы, одну эту конфету!»

Вот она обернулась к сиротливо стоявшему Сергею и стала говорить:

- Понимаете, Сергей Германович, к нам совершенно никто не приходит, да и я никого не приглашаю. Владимир не хочет, чтобы посторонние люди видели его таким. Родных у нас нет, так и проводим вдвоём время своего одиночества.

 Говоря это, она вытирала салфеткой перепачканные свои руки, а после новой салфеткой - лицо Владимира, и вела свой короткий рассказ:

- А так ничего… Владимир – мальчик хороший, хороший мальчик, наш Володя, - женщина наклонилась и поцеловала несчастного сына. – Правда, Володя? – она отстранилась от сына, мельком взглянула на гостя: - Ах да, простите  - присаживайтесь, пожалуйста! – но Сергей успел заметить слёзы на её глазах…

Вот женщина украдкой вытерла глаза, грустно улыбнулась, и эта улыбка была последней улыбкой заходящего солнца. Тут Валентина Егоровна наклонилась и положила в рот очередную конфету.

- Гыыы-ы! – засмеялся Владимир, задвигал, засучил своими ручками и ножками, как корявый паучок, и кашица жидкого шоколада снова безобразно полезла изо рта.

- Володя, да перестань же ты, наконец: сколько же можно?! – вдруг нехорошо взвизгнула женщина и замахнулась, но не ударила…

По ней было видно, что она никогда не наказывала своего ребёнка – всё терпела и прощала от великой материнской любви. Её сердце было пустым от злости и злобы, и вмещало в себя весь окружающий мир, и женщина растворялась в этом мире, обретая свою гармонию.

 - Гыыы-ы! – снова засмеялся Владимир, выплюнул остатки шоколадной «жёванки», сам замахнулся костлявой рукой своей и ударил сидевшую перед ним мать: - Гыыы-ы!

Та опрокинула поднос со своих колен с чашкой чая. Весь чай вылился на лицо Володи и подушку, а чашка упала на голый пол и разбилась, тонко звякнув.

Тут же  Валентина Егоровна упала на колени, лицом к «гыкалу», заломила в бессилии и отчаянии руки, головой ткнулась в бок Владимира и закричала-запричитала:

- Володя, что ты со мной делаааешь!? Ведь синяк-то бууудет!!! (И вдруг без всякого перехода – на эмоциональном плане) Прости меня, сынооок!!!

Женщина стремительно поднялась с колен, закрыла лицо руками и убежала в смежную комнату, хлопнув за собой дверью. Вскоре оттуда раздался горький безутешный плач надломленной матери.

Снова стало холодно и как-то сумрачно на душе. Даже тяжелее, чем было прежде. Неуютно и тоскливо стало, будто на  музыкальном инструменте гармонии оборвалась самая важная струна.

Сергей, так и не присев, неловко переминался с ноги на ногу. Владимир же, до конца выплюнув, изрыгнув всю свою накопившуюся ревность, внезапно затих на диване. И уже тихий грязный тепло смотрел на приунывшего Сидорова. Смотрел и не пускал шоколадные пузыри. Не плевался тестом. Напротив, не доставая руками с растопыренными и скрюченными пальцами своего лица, этот горький и страшный образчик живого человека безуспешно пытался вытереть слёзы, градом выступившие на его глазах. Слёзы набухали, как сказочные прозрачные ягоды, и крупными  градинами скатывались по лицу несчастного уродца.

Сергей переборол свою апатию и невольное чувство брезгливости – всё-таки живое соучастие человека к человеку пересилило в нём все дурные помыслы и наклонности высокомерной и равнодушной натуры – и подошёл к Владимиру. Он не мог созерцать нечаянные муки другого, как древний зритель в Колизее Вечного Рима созерцал кровавые схватки гладиаторов. Возможно. В этом и заключается мудрый смысл человеческой жизни и человеческой сути – не быть равнодушным к чужим страданиям?

- Подожди, давай я… – участливо предложил Сидоров, помолчал, подумал
некоторое время и изрёк: - … друг.

Владимир живо воззрился на Сергея своими большими красивыми карими глазами, и в этом взгляде были интерес и внимание. Страх и боль.

- Ууу-у! – Владимир протестующее замахал своими «карандашными» руками и из гортани выстрадал звуки, отдалённо напоминающие человеческую речь: - Ууу-ды тыыы-ы… Нэ нааада… Ыды  нэээй… - и закончил старательно, медленно подбирая нужные звуки: - Спа-спа-сыыы-па, друуук!

Сергей встал у двери, за которой была Валентина Егоровна. Прислушался. Плача уже не было, и за дверь стояла тишина, которую иногда нарушали редкие всхлипы. От закрытой двери веяло какой-то безысходностью.

Сергей постучался.

- Разрешите войти? – попросил он.

- Кто там? – холодно спросили за дверью.

- Это я, Сергей… Вы извините, но я пойду… Мне пора уходить… - робко заговорил Сергей.

- Ну, идите, идите, идите же Выыы-ы! – женщина за дверью вдруг сорвалась на истеричный крик: - что Вы от меня хотите?! Что Вам от меня нааадо?!

Сергей, ничего не понимая, виновато потоптался перед закрытой дверью,
извиняющее буркнул: «мне ничего не надо», - а в дверь тихо сказал: - До свидания, Валентина Егоровна: берегите себя и Владимира…

Он повернулся к Владимиру и попытался приветливо улыбнуться ему. Получилось очень кисло.

Сидоров стремительно направился к выходу, чувствуя, что вот-вот зарыдает навзрыд, а Владимир прощально засмеялся ему в спину: "Гыыы-ы, друуук!"