Дохлый лев

              Анатолий с детства любил ходить на праздничные демонстрации, особенно нравились первомайские – на улицах тепло, много флагов, в динамиках музыка. Мама тогда работала на ткацкой фабрике, не просто рядовой ткачихой, а бригадиром. Её портрет висел на доске  почёта у фабричной проходной. Все в городе  знали маму и в школе, на общей линейке не раз вспоминали. Вот с папой им не повезло, нет у них папы, вроде, погиб, будучи в командировке. Но ничего, выжили, социализм, не то,  что жизнь в капстранах. У всех, кто честно трудится, равные права и одинаковые возможности. А кто бездельничал, как мамин брат дядя Ваня, к тому и отношение другое. «Ох уж этот дядя Ваня!... Живёт на отшибе в бабушкиной избе.  Одно слово - частник. Хорошо, хоть племянника не узнаёт и к сестре в квартиру не приходит. Повезло, что фамилия у дяди другая, не то в школе засмеяли бы. Как таким  разрешают свободно гулять по улицам?  Худой, обросший, волосы длинные, вылитый критик Белинский с портрета в учебнике литературы. Ходит гад,  зимой и летом в демисезонном пальто, из кармана зелёная бутылка, заткнутая бумажной пробкой, торчит, а за ним свора собак семенит. Стыдоба. Вот такие дяди Вани и  грязные бродячие собаки портят благоустроенные трудовые городки. Мама брата защищает, он, говорит с фронта контуженный пришёл, сначала только головой тряс, а потом заболел, но он не опасный, иначе врачи б его не выпустили. Ясно, сестра все-таки. Учитель литературы Марк Аркадиевич  как-то сказал, что, по мнению Питера Акройда – каждый уважающий себя город должен иметь постоянного городского сумасшедшего. Ну, это вряд ли, - это самая настоящая глупость и скрытое декадентство.

             В Армии Анатолия приняли в партию. А что? Партия дело хорошее, нужное, она за рабочих, за равенство и братство между народами. Опять же по жизни помогает. После демобилизации выбрали молодого коммуниста вторым секретарём горкома комсомола, а через два года, горком партии предложил избрать Анатолия Васильевича «первым»  и сразу делегатом в Москву на Всесоюзный съезд комсомола отправили. Какие незабываемые часы и минуты! Зал дворца, в едином порыве дружно  скандировал – «Ленин, партия, комсомол!» Казалось, это будет вечно…
 
            Да, то были настоящее времена,  но обрушилась мечта человечества. Только теперь ясно кто такую глыбу порушил. А ведь как сладко начинал и про перестройку, и про гласность. Ренегат! Анатолий Васильевич тоже верил предателю, но когда пошли эти ИЧП, выборы директоров, кооперативы, а его «боевой» зам, второй секретарь горкома комсомола стал ездить на иномарке и насмехаться над идеями Ленина!… С глаз коммуниста спала пелена. Увы, было поздно.  «Мерзавцы! На святое руку подняли, на идею. Всё порушили, всё! И свою идеологию народу навязали – золотого тельца. А наши простаки уши развесили и рады радёхоньки. Пока эти… ваучеризаторы, во главе с алкоголиком, народ обирали, никому и дела не было. Только настоящие коммунисты как не молчали, так и до сих пор борются. Есть с кем, ведь и нынешние-то, ставленники  большого капитала, не думают о народе заботиться».
 
              Анатолий Васильевич, аккуратно сложил свеженькие экземпляры «Правды», напечатанные ко дню рождения Владимира Ильича. «Сейчас даже запах типографской краски не тот, что при советской власти. Но ничего, зато есть возможность донести партийное слово в двести пятьдесят квартир, а это  немало. Еды мне много не надо, квартира ещё от матери досталась, одежда, хотя и поношена, но своя, советская, со знаком качества. Разве теперешним молодым понять, что такое «знак качества»? Взвалив на плечо тяжёлую сумку, Анатолий Васильевич вышел во двор. Апрель. Солнышко, вдохновляя птичек на звонкие трели, пригревало. Знакомый с детства двор, обильно захламлённый иномарками, не радовал. «Навезли, всякого барахла и рады. Бизнесмены!  Души свои за доллары продают, убивают, стяжают. Эх люди, советские люди, на что вы повелись?»
 
             Разнеся все газеты в несколько домов, Анатолий Васильевич встал за трансформаторной будкой напротив солнца.  «Здесь хорошо пригревает, и  иномарки глаза не мозолят. Как приятно ощущать свою нужность в праведном деле, пусть люди не понимают, пусть странно смотрят вслед, пусть насмешливо ухмыляются, а ты  делаешь  доброе  дело и счастлив. Капля камень точит, так и наши газеты. Казалось бы, что такое пару сотен экземпляров, а какое наслаждение донести людям правду и в прямом и в печатном виде. Глупости говорят те, которые утверждают, что, правда, у каждого своя. Правда, она одна…» От магазина отъехала шумная «Газель» ,стало тихо как в лесу. Со стороны школы, пёстрыми синичками сидя на низеньком заборчике, чирикали школьники. В наступившей тишине их слова из-за угла доносились  чётко и ясно:
- Слышь, Кузя, у тебя батя кто?
- Да так, чиновник, крупный чиновник в мэрии, и в какой-то партии большой член.
- А. А, я думал - бизнесмен. «Бёха» у него крутая и водила грозный.
- «Шестёрка» последняя модель, в январе из Германии пригнали. А у его водителя чёрный пояс по какому-то хреноборью, случай чего, защитит отца. Их положено охранять.
- Понятно. Слышь, тут один, олень бродит, обношенный такой, так он, говорят, при Брежневе или при Сталине тоже был чиновник. Мою бабушку, за то, что она «под Битлов» плясала, из школы выпер.
 
- Какой олень? Который как бомжара в драповой хламиде ходит?
- Ну, и в потёртых шюзах, из  дома напротив, худой такой.
- Какой с него чиновник, он же в хрущёбе живёт? Чиновникам, при любой власти положено нормально жить. Я слышал, что он – просто «ку-ку», городской сумасшедший.  На западе такие маргиналы в каждом городе должны быть. А ты с Райкой пробовал без презервативов?
- Да ты чё, без презервативов нельзя, можно всё натереть или инфекцию занести…

             Анатолий Васильевич,  надел кепку, и, осторожно лавируя между легковушками, пошёл домой. «Глупости, и никакой я не сумасшедший, ни городской, ни сельский. Придумал какой-то дурак. И из школы я никого не выгонял, только из комсомола. Так они ж аморально себя вели, волосы перекисью и фиолетовыми чернилами красили, курили, а некоторых  даже видели в пьяных компаниях. Это теперь всем наплевать на молодёжь. Страну до ручки довели, нормальных людей городскими сумасшедшими объявляют…. Какой славный пёсик у нашего подъезда второй день отирается, пожалуй, возьму его к себе, кормить буду, ухаживать. Надо же – городской сумасшедший!... Понятно, -  легко ослу,  дохлого льва пинать».