Голубь

У старого Генриха в жизни почти не было проблем. Ну не считать же проблемой то, что каждое утро толстый – прямо-таки по-настоящему жирный! – голубь садился на подоконник открытого окна и несколько минут – иногда даже четверть часа – сидел и ждал, склонив голову, пока Генрих его накормит.
Генрих, который к тому моменту как раз заканчивал завтракать, смотрел на поднос перед собой на кровати, на рассыпанные по нему крошки от печенья, потом на голубя. Медленно пожимал плечами – как было объяснить глупой толстой птице, что два шага от кровати до подоконника – расстояние практически непреодолимое, а горстка крошек на ладони – совершенно неподъемный груз.
Когда в комнату входила Мануэла – высокая подтянутая медсестра в цветастом халате – голубь взмахивал крыльями и упархивал прочь. Было совершенно непостижимо, как такая упитанная птица могла проделывать это с таким изяществом.
- Мануэла, не оставите ли вы крошки на подоконнике? – спрашивал Генрих каждый раз, но Мануэла твердо качала головой.
- Нет, мсье, если прикормить этих летающих крыс, от них не будет спасу. А ведь они заразные! Все, как одна!
Генриху иногда казалось, что Мануэла испытывает особую неприязнь именно к этому конкретному голубю. Старик не знал, в чем дело – может, этот экземпляр нагадил Мануэле на шляпку. Или она имела предубеждения против слишком толстых птиц (попахивало дискриминацией!). Так или иначе, голубь был персоной нон-грата, и Генрих каждое утро боялся, что он не прилетит.

Когда Чарли в очередной раз устроился на подоконнике, Генрих доедал ложечкой размоченное в чашке печенье. Чарли потоптался немного, деловито почистил перышки, потом обратил взгляд своих круглых черных глаз на Генриха и смутно, едва слышно курлыкнул.
- Мои дела совсем неплохо,- отозвался Генрих. Ложечка методично раздавливала последние комки печенья в густой коричневой жиже чая,- я подумал – если уж я не могу подойти к тебе, Чарли, может быть, ты сам зайдешь? Смотри – моченное печенье – лакомство не бог весть какое изысканное, но ты вроде не слишком привередлив. Давай, торопись, пока не пришла эта ханжа Мануэла. Она не любит упитанных, хотя и сама не худышка.
Голубь повертел головой, помедлил, и потом курлыкнул снова – уже чуть громче. Генрих зачерпнул печенье ложечкой, поднял ее. Донести пищу до рта он пока мог самостоятельно, но удерживать ее на весу долго – уже нет. Чарли, следя за этим, словно считал в уме секунды, пока Генрих не сдастся и не опустит руку.
Генрих вздохнул – боль в запястье и локте стала невыносимой, пришлось опустить руку.
- Значит, не очень-то ты и голоден,- вздохнул он,- но если ты не поесть прилетаешь, зачем же тогда? Вы, голуби, народ корыстный – я знаю. Да и мы с тобой никогда не были толком знакомы.
Голубь снова принялся начищать перья, больше не глядя на Генриха. Неужто обиделся?
- Ну извини, Чарли, я вовсе не хотел тебя обидеть,- Генрих поспешно отложил ложку, слегка отодвинул поднос,- может, все же хочешь печенья?
За дверью послышались тяжелые шаги Мануэлы.

Господин Генрих Шлитке умер в начале первого ночи – Мануэла проснулась от тишины, воцарившейся в комнате, когда его хриплое дыхание оборвалось. Она неторопливо послушала пульс, затем также неторопливо позвонила доктору – зачем суетиться вокруг человека, ушедшего так мирно?
Доктор провел осмотр за минуту.
- Позвоните его дочери утром,- проговорил он,- и проследите, чтобы палату привели в порядок.
- О чем вы, доктор? – осведомилась Мануэла. Подобных распоряжений она никогда не слышала прежде – само собой предполагалось, что палаты после смерти пациентов убираются тщательно и на совесть.
- Об этом,- врач указал на подоконник. Приглядевшись, Мануэла увидела, что между оконными рамами – в самом углу – и как только доктор заметил – скопилась небольшая горка каких-то крошек.
- Бисквиты? – обескуражено спросила Мануэла. Доктор кивнул.
- Наверно, птицы натащили. И припрятали, чтобы вы не нашли.
Словно в подтверждение его слов по ту сторону закрытого окна присел большой упитанный голубь, побился клювом в стекло.
- Странно,- рассеянно заметила Мануэла. Разве голуби летают по ночам?