Дневники I-25 Если у души есть руки, то этими рука

                Из дневников давних лет

           эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха."

             Михайловское, прощание с Володей Самородским

Вернулась домой, стала рисовать пейзаж, пришёл Володя, стал командовать, как мне рисовать, выхватил у меня кисть, хотел что-то нарисовать на моём рисунке, я его спросила: «Я свободный человек?» «Да». Я: «Я буду рисовать то, что хочу». Он: «Я не разрешаю тебе рисовать...» Он скоро ушёл, сказав: «Заходите».

Нарисовав посредственный пейзаж, я пошла к нему. Володя сказал, что пойдёт ляжет, и чтобы я пришла к нему, он мне должен что-то сказать. После чая я пришла к нему.

Володя: «Как ты думаешь, брошу я пить?» Я: «Конкретней».

Володя: «Надежда это конкретность. Да или нет?»
Я: «Да, если ты этого хочешь».
Володя: «Хочу. Стремление есть».
Я:  «Чем я могу помочь тебе?»
Володя: - «Не знаю... Пьянство – это самый страшный грех?»
Я: «Есть грехи страшнее. Это – телесный грех».

Ещё за столом он говорил, что дьявол толкает его выпить бутылку пива, он выпивает. Дьявол говорит: «Ещё одну выпей». И так далее. Володя говорил сегодня, лёжа в кровати, что смутно проходит жизнь его, всё, как в тумане. Он сказал: «А ты чувствуешь жизнь?» «Да», - ответила я.

Глядя на него сегодня трезво, я подумала: какая любовь может всё это вынести? Каким я его только не видела. О, как он страшно болен, и с каждым годом всё больше. Он, действительно, погибает.

Володя: «Я несколько дней не пил, и было так хорошо». И опять: «Я, может быть,  скоро умру». Я: «Может быть, и я умру. Встретимся на небе». Он: «Нет, мы с тобой не встретимся». Он встал перед матерью на колени и просил у неё прощения, а она у него. Сегодня, увидев его опять пьяным, я заплакала. Потом ещё его мама напала на меня, что я не крещусь на людях. Спорить с ней бесполезно.
 
Поднялся дикий ветер. Завтра два года моей любви исполняется.

Недавно, когда я была в Савкино и переплыла на другой берег Сороти, а потом стала входить в воду, почувствовала, что я – Володя, в том смысле, что я, как он - шла, как он - переставляла ноги, идя к воде, чтобы плыть дальше. Это было так явственно, что поразило меня. До чего же сильно он отпечатался во мне. Как будто мы с ним – одно существо. Как странно.

Если он выздоровеет, то таким будет хорошим и милым, что я не смогу не любить его и надеюсь, забуду всё дурное.

Е.М. даже в лучшие свои минуты по-моему больна. Я живу среди больных людей. Закалят ли эти испытания и страдания мою душу? Лучшее лекарство от всех бед – говорить: «Слава Тебе, Господи» - за все муки, раздражение, обиды.

Когда же конец этой страшной сказке?  Не торопи свою судьбу. Куда ты спешишь, Господь всё видит, покорись Ему. Я стала не так рваться к Володе, как прежде,  я спокойней переношу его отсутствие. Вчера, когда я говорила с Инной, я опять наблюдала за собой и почувствовала, что говорю, как Володя – стиль фраз,  отрывистость коротких реплик, напряжённость и решительность голоса, как у него.

Я хочу всех любить. Я спросила на днях Володю, кого он любит. Он ответил: «Тех,  кого обижают, угнетённых, слабых, беспомощных».

Вчера сидела у могилы Пушкина, дремала, наблюдала людей. Где романтизм, одухотворённость, высокое? Как мы обмельчали, увы. Мой Пушкин, душа моя, можешь ли ты, милый, помочь нам? Помолись о нас. Иногда я впадаю в состояние отупения от усталости внутренней.

Пейзажи мои никуда не годятся, не умею я рисовать, а учитель мой не имеет терпения меня учить.

В. никогда ещё не открывал мне свою душу, не был доверчив, не жаждал разговора со мной о себе. Это-то и отдаляет нас. Он одинок, он в себе.

Инна рассказывала о своей матери, что в 65 лет она говорила: «Я не знаю,  счастье это или горе, что я в эти годы ощущаю всё, как в молодости». У неё была лёгкая походка, она хорошо одевалась. Имя её Анна. Её называли святой некоторые люди.

Я здесь не одна, я с Богом и с моим больным Володей. Если у души есть руки, то этими руками Володину душу я несу к Богу. Помоги, Отец. Исцели его. Прими его и будь с ним, с нами. Мы... Нас пока нет. Стану ли я бесстрастной когда-нибудь?

Невозможно поговорить с Богом и услышать ответ Его. Он слышится в душе таинственно: «Молись. Надейся. Верь. Не жди ничего, но верь, отказывайся,  прощайся, но верь».

Я не люблю иронии и скепсиса, а люблю доброту, чистоту душ, отзывчивость. Я хочу, чтобы после слёз, пролитых после хорошей книги, душа моя становилась бы чище.

Иван Сергеевич Тургенев, милый, ты утешаешь меня, ты укрепляешь меня в моей молитве за Володю.

«Стучите и отворят вам». Стучусь в сердце Бога. Я вспоминаю слова Бога, обращённые к святому великому Антонию: «Антоний, не думай, почему всё устроено так или иначе, это душе вредно. Себе внимай».

Душа болит, измучена, раздавлена. Если мы сейчас расстанемся с Володей, то больше уж не встретимся. Мне, наверное, не вымолить его.

Стала читать «Обрыв» Гончарова. Разве можно в этом печальном мире ждать и желать счастья? Долго читала «Обрыв». В старых книгах такого рода есть что-то прекрасное, мудрое, здоровое. У Веры в «Обрыве» были близкими людьми бабушка, Райский, Тушин. А разве не был Пушкин одинок?

Я несчастна из-за Володи. Не будь этого, было бы другое несчастье из-за мамы, Лены, например.   

Сегодня я мало говорила. Сердце утихло, обОжжено. Слёзы мои не глубоки и не потрясают души, это не слёзы отчаяния, но и надежды во мне мало, но есть. Я бы хотела посидеть молча возле моего больного Володи, молясь о нём. Но это невозможно.

Дикие порывы юности угасли во мне. У меня на свете нет ни одной близкой души,  ни одной. А у кого она есть? А у Лины? Тоже нет, наверное. А у папы, у Володи?  Как мы все одиноки. 

Одна у меня почти отрада из земных радостей – Володя спрашивает свою маму, была ли я.

День памяти Фридриха Гааза. Я назначаю дни, когда Володя выздоровеет, но это не сбывается. Утром сердце холодное, и опять надо работать, чтобы разогреть и очистить его. Ночь крадёт результаты прошедшего дня.

Я хотела бы, чтобы Володя отпустил мою душу. Как это сказать ему?

Болезнь Володи, действительно, страшна. Я утешаю Е.М., а сама слабею, теряю силы.

Он сказал: «Приходите». Значит завтра надо придти к нему, надо. Как мне не хотелось уходить от него сегодня.

Завтра они должны уехать в Торопец. Е.М. советовала мне пойти на выставку, пока там будет Володя – до официального открытия. Я спросила: «Зачем, он же меня не любит». А она сказала: «Вы хотите, чтобы он сразу стал ангелом». А вчера: «Не забывайте меня. Может быть, приедете хоронить его».

Е.М. говорит: «Вино всё съело, и любовь и обязанности...» Сразу всё не исправишь. Главное, чтобы он перестал пить. Для этого ему надо чисто исповедаться и причаститься. Господи, помоги ему в этом.

Володя спросил опять, приду ли я на выставку. Я сказала, что не хочу мозолить людям глаза, я всем здесь чужая. «Это всё ерунда. Не надо обращать на это внимания. Ты же ни от кого не зависишь», - сказал он.

Может быть и хорошо, что они уедут. Постараюсь не тосковать, занять себя делами, отдохнуть от страданий. Володя попросил переписать Тургенева «Завтра, завтра!».

Я леденею, когда он холоден. Он должен растопить себя и меня, ведь я из его ребра создана, я от него завишу, я должна молча ждать. О, мне хотелось бы написать ему такие горячие и честные слова, которые пронзили бы и очистили его сердце.

Ужели Бог дал мне большую любовь, раз я так страдаю? Господи, дай мне любовь.



Мой рисунок.