Ирка Пьянзина

Дело было еще в школе.

Шло начало 1989 года, и было слишком много надежд на предстоящую жизнь. Я заслушивался «Странными Играми», «Авиа», «Браво» с Агузаровой. Пел демонстративно установочные тексты «Наутилуса», вместе с тем, нарочито пренебрегая «Кино». Восхищался такими фильмами, как «Курьер» и «Асса». Что касается «Интердевочки», то ею я особо не был шокирован тогда. Чувствовалось, что это такая конъюнктура, навязываемая ситуацией и некими силами, о которых лучше не задумываться.

Вот. Такой был на тот момент интеллектуальный бекграунд  меня-десятиклассника.
Да, наверное, многие алмаатинцы были тогда такими. Только не все такими остались.
Как-то раз у нашего класса случилось окно. И кто-то из учителей, нас – целый 10 «А» класс, выгнал из коридоров к кабинету директора, чтобы не слонялись по коридорам и не шумели. Мы все, в ожидании следующей за этим окном физкультуры потекли всей гурьбой послушно к кабинету директора, от которого до спортзала было рукой подать. В спортзал мы не зашли, потому что физруки всегда закрывали дверь ведущую в зал после того, как в нее входил очередной класс.

Стоя напротив кабинета директора, весь класс особо не дизилил. Нет-нет мы обращали внимание на пустующую флаговую пирамидку, стоящую возле «красной стены».  А пустовала она потому, что флаг школы был попросту извлечен и демонстративно сожжен одним из школьников за то, что директор каким-то образом оскорбил его мать. Во всяком случае, тогда ходили такие слухи. Хотя нам, по большому счету, было абсолютно безразлично, почему нет знамени, и почему никто в пирамидку не поставил планшет с надписью «на реконструкции» или «в швейной мастерской на плановой профилактике». Надеюсь, вы поймете мою иронию.

Продолжу. Стоим мы все, кто просто торчит, кто бесится, кто перебраживается и т.п.
Вовка Сураев – тогдашний мой приятель, бегает как рыжий конь по холлу школы и демонстрирует свою прыть. На опорной колонне прибито пистолетом кольцо, в которое вставлено кашпо с незатейливым пластиковым горшком совпроизводства с традисканцией. Сураев подпрыгивает и пинком выбивает висящее высоко кашпо. В полете из кашпо вылетает горшок. Все грохается на полированный бетонный с мраморной крошкой пол школы. Из техкомнаты появляется уборщица и начинает верещать. Из кабинета директора появляется завуч и наша классная, которые сидели в приемной директора, но которые в сам кабинет на совещание еще не были вызваны. Они вдвоем начинают клять меня. По их мнению, подпрыгнуть на такую высоту мог только я со своими длинными ногами и баскетбольной прыгучестью. Мне дается указание собрать землю и подмести. Сураев щериться. Я возмущаюсь. Кое как решает этот вопрос и кашпо вместе с горшком занимают свое место. Традисканция слегка в шоке.

Чуть погодя, я и Вовка Сураев уже донимаем двух Ирок – Ирку Пьянзину и Ирку Игнатову. Они – две подружки, сидевшие все старшие классы за нашими спинами. Раньше за место Пьянзиной с Игнатовой сидела Собинова, но по слухам, она вышла замуж и перестала посещать школу. Игнатова была спортсменкой, а спортсмены, что девочки, что мальчики, всегда были на шаг впереди общей массы школьников, входя в иное школьное сословие. Пьянзина, насколько я могу быть точным, была толи солисткой какого-то хора, толи занималась где-то вокалом. В общем, она была тоже не из заучек. Да к тому же ее выразительные формы заставляли всех окружающих ее пацанов смотреть в ее сторону не ровно. И эту мысль мне настойчиво внушал Сураев.

Могу с полной уверенностью сказать, что меня это особо не касалось, потому что я, несмотря на свои 16 лет, все еще оставался наивным подростком, шкодливым, но не вульгарным. Конечно пьянзинские «кокосы» не могли пройти мило моих ушей, т.к. мнение о них постоянно талдычил либидораздавленный сопартник в наших разговорах о противоположном поле. Однако, в общем, о таких девушках как Пьянзина никто никогда не мог себе позволить размышлять чересчур фривольно в классе. Восхищение и ироничные подколы. Не более.

Что касается моих глаз, то я всегда робко отводил их от прелестей Пьянзиной даже если позволял себе бравурно и по-приятельски сказать ей, что ее «банки» из-за спины видать. Мыслей «корявых» не допускал, еще и потому, что всегда считал Пьянзину - very important person.
 
Безусловно, ощутимо было и то, что ее реальная перспектива была связана не с нами "из одного помета", а с платежеспособными и более взрослыми ребятами. Конечно, в отношении Пьянзиной со сверстниками можно было добавить, что она, как любая одноклассница была старше нас, пусть и акселератов. Потому, что это закон жизни. Безусловно, она была эталоном сексуальности для большинства одноклассников. Но, сёстрообразным.

Так вот, стоим мы там же у кабинета директора. Поддеваем приколами Пьянзину и Игнатову. Нет-нет, взяв их за руки, начинаем бегать с ними, вынуждая их шевелить ногами насильно. Другие соклассники, кто спорит, кто по-другому колобродит.  Некоторый шум-гам. Вновь отворяется дверь директора и выходит секретарь директора и приструнивает нас, сообщая о том, что у него идет совещание. Мы видим, что нашей классной и завуча уже нет – они зашли к директору.

Средь нас идет ропот о том, что собрание посвящено факту сожжения флага. А это для советской школы все равно, что угроза расформирования воинского соединения, потерявшего свой флаг. Мы чуть примолкаем, размышляя над сложившейся ситуацией. Все представляют серьезность момента еще и потому, что видели на перемене серьезные лица учителей и собственной классной руководительницы – Елены Акимовны, которую мы за глаза называли колбой, т.к. она была химичка. Их серьезность впечатляла нас, а ситуация с флагом была что появление сборщиков яиц для птиц, что живут на арктических скалах.

Тут проходит мимо нашего класса один из последних на то время пионеров. Шел он из столовой куда-то к себе на этаж учиться.

Красный галстук уже перестал ассоциироваться у нас с чем-то священным. И ирония к нему никем особо не осуждалась.

Пока Сураев держал Пьянзину за руки и весь класс осмысливал трепетность ситуации, мне очень захотелось снять галстук с того отрока и повязать его на Ирку Пьянзину. Так и вышло. Уболтав пятиклассника, я под ошалевающие глаза соклассников торжественно повязал «красную косынку» на шею Иринки. Кроме того, мы с Сураевым, без сговора, стали подтягивать Пьянзику к флаговой пирамидке. И как только добились максимального ее приближения, стали настойчиво заталкивать ее туда. Она, конечно, сопротивлялась. Однако важность происходящего за дверью кабинета директора собрания не позволяла ей поднять визг. Засунув в стеклянную четырехгранную пирамидку Пьянзину и закрыв ее на крючек, мы как эстеты отошли, чтобы поглядеть на расстоянии на то, как выглядит эта Венера Параноидовская*. Смотрелось ничего. Однако чего-то недоставало.

Пионер, чувствуя своей еще незапятнанной совестью, что грядут казусные ситуации начал канючить – «отдай, да отдай галстук». Но мы его проигнорировали. Все тихо трещали и давились слюнями в смехе от происходящего. И одноклассники, и Пьянзина, и даже пионер.
Тем временем, мы пришли к тому, что в этом сюжете с Пьянзиной, законсервированной под стеклом, не хватает пионерского салюта. Теснота пирамидки не позволяла Ирке даже чуть пошевелиться.

Пока Сураев держал одной рукой дверку пирамидки, а другой закрывал Пьянзиной выход, я, взяв правую руку Ирки, поднял ее сложил ее в пионерский салют. Затем стеклянная дверца этого «хрустального ларца» была в срочном порядке захлопнута и закрыта на крючок. Узость пирамиды не позволяла Ирине Пьянзиной ни пошевелиться, ни расправить плечи, ни опустить салютующую руку. Однако ее впечатляющая и манящая грудь, упирающаяся в стекло, с развевающимся на ней галстуком не могли не обратить на себя внимание, даже самого старого маразматика, разбитого параличем.

Весь класс начал ржать так, что ни о каких сдерживающих факторах не было и малейшего воспоминания. Ко всему прочему, в этот момент отворилась дверь кабинета директора, и все учителя с хмурыми после директорских тирад лицами вылились в холл. Общему истеричному состоянию большей пикантности добавил момент перемены гримас учителей и лицо Пьянзиной в этот момент.

Им (учителям) так хотелось ржать, но ответственность директорского собрания и его присутствие за их спинами не позволяло им этого делать. Вот они и давили этот ржач, хрюкая в носоглотку и напрягая мышцы шеи.

Примечание: Параноид* - район в Алма-Ате с эпохи разделения на молодежные территориальные группировки