Эхо войны

Буханка
Барак наш сидел без хлеба. Редко кому удавалось выстоять в длиннющей очереди и отоварить карточку в хлебном магазине. Говорили, что старшая продавщица подделала какой-то отчет. Ходили слухи об аварии в пекарне.
Мать горестно смотрела на бледно-розовый листочек с отрывными талонами. Еще несколько дней и кончится март 1944 года. И это будут уже не граммы хлеба, обозначенные цифрами, а клочок, никому не нужной бумажки…
Мерзлая картошка, из которой мать делала лепешки, поджаривая их прямо на горячей плите, заканчивалась и Светка – шестилетняя моя сестренка, все чаще и чаще плакала, прося чего-нибудь поесть.
Я не плакал и не просил. Мне было 8 лет и я ходил в первый класс. И понимал, если не все, то многое. В школу, расположенную в Городке за 5 километров, добирался с соседскими пацанами на лыжах. Как и все писал на газете, макая перо в «непроливашку», предварительно дыхнув на нее, чтоб растаяли чернила – в классах было холодно.
Детям фронтовиков полагается чай с булочкой. Но кипятить его не было возможности, поэтому давали только булочку, сахар, положенный к чаю, раздавали в кулечках через каждые 2 – 3 недели. Это был настоящий праздник. И надо было видеть, с какой радостью несли мы домой этот бесценный дар военного времени. Не горьковатый сахарин, от которого чуть-чуть солодит во рту – настоящий, немножко буроватый, но такой сладкий песок, что тает во рту, напоминая о далеком мирном детстве! Булочку я тоже нес домой Светке эту маленькую, разве что чуточку надкусанную, как кулачок малютки, черно-серую, горьковатую на вкус булочку. «Сахарный день» отмечался торжественно. Песок из кулька высыпался на гладкую клеенку. Мы все трое макали в него мякиши, смачно запивая кипятком эту вкуснятину.
Я снисходительно посматривал на сестренку, уплетающую мою булочку с сахаром, на мать и не мог удержаться от бахвальства:
- Чтоб вы без меня делали!..
Мне так нравилось быть кормильцем. И выпалив эту фразу однажды по наитию, из детского тщеславия, повторял ее всякий раз, зная, что мать прижмет меня к себе и заплачет. Потом долго будет рассматривать фотографию улыбающегося капитана, нашего отца, и скажет?: «Напишу папе, какой ты у нас кормилец».
«Сахарный день» наступил, а хлеба не было. Когда я пришел с кулечком домой, увидел лишь Светку, зареванную и замурзанную. На губах у нее желтели следы яичного порошка – где-то нашарила щепотку и съела в сыром виде.
Мать пришла лишь под утро, замершая в ночной очереди, но счастливая. В руках у нее была целая буханка хлеба – паек за все дни. Мы смотрели, как зачарованные, на это диво с маленьким довеском.
И тут Светка рванулась к двери и с радостным смехом выхватила буханку из окоченевших рук материи … и  уронила ее в помойное ведро, стоявшее у порога…
Не помню, кто больше ревел тогда. То ли избитая сестренка, или мать, испуганная ее жалостливым криком, то и дело отчаянно причитая: «Прости, дочурка!..»
Я тоже что-то кричал, успокаивая их и едва сдерживая слезы. На крик пришла тетя Луша из комнаты, что напротив. Грузная женщина, мать семерых детей, мужа которой из-за туберкулеза оставили в тылу.
Посмотрела на нас и прикрикнула на мать: «Не реви, Аннушка, чего-то придумаем. Проворно, вытащив буханку из ведра, промыла водой и поставила на плиту. Потом как бы сама себе добавила: «Не, городские, есть не будут». И ушла. Она пришла через час, держа на листе газеты буханку. Точно такую же, как наша, только без довеска.
«Налетайте!» - серьезно сказала, осторожно положив на стол хлеб. Только резать ножом уже не нужно.
Мать дотронулась до горбушки и буханка развалилась на десятки кусочков.
«Барак у нас большой,  а седни многие карточки отоварили – степенно объяснила тетя Луша. Вот каждый и отрезал по кусочку от своей буханки. Так что ешьте…»
Это был самый вкусный и сладкий хлеб в моей жизни. И ел я его без сахара. Жива ли ты, тетя Луша? И помнишь ли тех, кого накормила?
Я не забыл. И часто, покупая хлеб в магазине, вспоминаю уральский Городок, Военстрой, барак, приютивший нас на долгие годы эвакуации. Барак, в котором жили хорошие люди.

22.01.1987г