In the mood

   Лес. Какой он все-таки разный. В зависимости от сезона, словно на иную территорию попадаешь. Красив осенний лес. Особенно, когда он смешанный. То, что он разительно отличается от леса летнего или зимнего, понятно. Но и по сравнению с весенним лесом он совершенно другой. Казалось бы, и в том, и в этом сезоне листва редкая: весной листики только пробиваются и лес просматривается далеко вперед, а осенью они уже начинают опадать и все видно на метры вокруг. Но не так. Весной земля парит, воздух неверен и зыбок и от того все кажется каким-то нереальным, миражным.
 
   Осенью — по другому. Воздух чист и прозрачен, как хрусталь баккара, кажется, проведи по нему пальцем и он заскрипит. Сравнение избитое, но иное подобрать не удается. А еще воздух словно накрахмален.

   Несказанное удовольствие пройтись по осеннему лесу. Чувствуешь себя арабским шейхом. Хотя, что там шейх? У него, куда ни повернись — песок. Одно слово, пустыня. Ну, соорудит он себе унитаз из чистого золота и рад этому безмерно. А тут идешь по нескончаемому золотому ковру. Золото всех мыслимых оттенков: червонное, красное, сусальное… Шуршат под ногами тонкие золотые пластинки. Их так много, что в иных местах утопаешь по щиколотки.
 
   Мазнула по лицу тонкая паутинка. Рука непроизвольно тянется смахнуть и отдергивается. Вовремя вспомнишь, паутинка, а значит и паучок — к вестям. Обязательно добрым.
 
   Неожиданно набредаешь на старую вырубку. И там, на остатках деревьев: пнях и забытых поваленных стволах с удивленным восхищением видишь целые семейства опят. Последних, осенних. Теснятся, будто грузины на митинге. Шляпки на ножках, ну, точно огромные фуражки-аэродромы — лиц не видно. Такое чудо не сорвешь, походя, небрежно наклонившись. Нет, благоговейно опускаешься на колени, словно в молитве, сбрасываешь куртку и осторожно, чтобы не повредить грибницу, выламываешь опята. Переползаешь на коленях от пня к пню, подтаскивая за собой куртку с быстро растущей на ней горкой грибов.
 
   Все! Опят уже столько, что только-только увязать куртку. Если больше, то домой принесешь не грибы, а крошево. С сожалением поднимаешься на ноги, видишь сгрудившиеся шляпки и там, и там, и вон на том стволе и думаешь: надо в выходные с лукошком прийти, лишь бы достояли.

   Связываешь рукава куртки, сооружая нетугой узелок, подбираешь сухую палку и, повесив узелок на нее, идешь дальше. Палка на плече, на палке узелок болтается. Ни дать, ни взять — калика перехожий.
 
   Только где она, такая осень, шуршащая золотом? Сидишь в комнате, а за окном слякотная мерзость. Низкое небо цвета застиранных солдатских портянок. Повсюду прокисшие грязные лужи. Голые деревья с мокрыми, обвисшими тряпочками последних листьев, точно престарелые кокотки на приеме у врача. Сбросили яркие наряды, и по глазам бьет морщинистая, замшелая кожа коры. Холодно и противно. Скорее бы май.

   Осень.