Дневники I-27 Пронзительная жалость к людям

                Из дневников давних лет

           эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха.
 
             
                Пустынька под Елгавой

Пронзительная жалость к людям. Общение с людьми, однако, мешает моей сосредоточенности и молитве. Надо терпеть.

Зашла к батюшке - отцу Тавриону проститься. Он говорил мне, что с 13 лет убежал от родителей в монастырь, был в ссылке. Я: «У меня часто бывает скорбь». Он ответил: «Это хорошо. Это бывает, что люди тоскуют. Ничто нам не земле не даёт радости, кроме Бога. Чем Вас утешить? Да поможет Вам Бог». Батюшка дал мне две просфоры. Ему 76 лет. Он громко, быстро, очень энергично читает канон,  руководит левым хором, у него красивые руки. Лицо усталое. Он говорит каждый день утром и вечером проповеди. Грустно уезжать отсюда.
 
30/VIII Москва. Вечером молилась в храме в Хамовниках, говорили с Наташенькой, пили чай все вместе на кухне, отец Владимир был с нами, называл меня Галей и на «ты», я его не боялась. Он говорит быстро, смотрит в глаза. Он рассказывал мне о студийском и иерусалимском уставах.

Наташа пригласила меня на свои именины. У неё бывает состояние ужасной тоски,  жить не хочется. Наташа обо мне беспокоилась, заходила ко мне домой утром. Я рассказала о. Владимиру об Альберте Швейцере.

Тоска. Отвращение к мужчинам, я считаю их грубыми существами, не способными понять женское сердце. Сколько в отношениях между мужчиной и женщиной игры. Мне противно это, хотя вообще многое в нашей жизни игра, и я тоже иногда принимаю в ней участие.

Вспомнила о том, что о. Таврион говорил, что мы без Бога пустые люди, и сейчас много таких людей.

Заупокойные молитвы звучат во мне, приезжаю на работу и узнаю, что умер Пётр Прокопьевич, муж Елены Марковны, моей коллеги по работе. Она для меня образец женственности. То-то тоска меня давила.
 
Похоронили Петра Прокопьевича, я была на поминках, долго говорили с Виталием Акелькиным, зятем П.П. Он хорошо знает поэзию, борется за справедливость, но лишь наживает себе врагов и вынужден менять работу. К Елене Марковне он относится нежно, зовёт ее Лёлечка.

Мне кажется, что ко мне опять скоро придёт любовь к какому-то человеку. Мне хочется перед кем-то добрым и сильным быть слабой и нежной. Жизнь сделала меня независимой, сильной, одинокой. Я вышла из плена привязанности к Володе Самородскому. Отгорело сердце. 2 года любви было отмерено мне. Сердце устало от страданий. Только божественной любви не приедается любимое существо.

Наташенька необыкновенная, обаятельнейшая, в ней есть что-то сияющее, у неё нежные руки, она обладает настоящей, тонкой, одухотворённой красотой. У о. Владимира взгляд святого, пронизывающий, светлый, взгляд чистой души, знающей Бога.

Я была на именинах у Наташи на даче. К концу дня пришёл церковный писатель Анатолий Эммануилович Краснов-Левитин. У него высокий, немного вкрадчивый голос, взгляд проницательный и быстрый, рот сластолюбив, он называл себя оптимистом.  Лицо светлое, добродушное, он похож на ежа.

Отец Владимир иногда сильно морщил лоб, сидел с улыбкой на губах, наливал вино всем, кто недалеко от него сидел, в том числе и мне. Он и Наташа проводили нас до станции.

Жена А.Э. дремала, а мы с Анатолием Эммануиловичем разговаривали по моей инициативе.  А.Э. служил в ссылке медицинским братом в больнице, 3 года сидел в тюрьме с ворами. Он много им рассказывал интересного, к нему относились с теплотой.  Работал он на воздухе, делал ящики для вина. Каждое утро он предоставлял себе,  что он молится в храме на Литургии, у него было такое ощущение, что он причастился.

«Долго ли мир будет существовать?», - спросила я. «Может быть миллионы лет». Он сказал, что слухи о большой смертности детей преувеличены, что радиация скажется через 150 лет, что тупыми лица простых людей были всегда. Интеллигенция   увеличивается и крепнет. То, что молодежь пьянствует и распутничает – протест.  Новое поколение должно быть более интеллигентным. За границей многие отходят от веры, но у оставшихся вера глубокая.

Я спросила: «Думали ли Вы о том, каково на том свете Есенину?»  Он ответил: «Думал. В Библии у пророка Исайи сказано: «Мои пути – не ваши пути... Судите судом праведным." Бог не может не быть справедливым. Есенин был болен, у него была белая горячка. Митрополит Вениамин написал чин поминанья самоубийц.  Церковь жалеет их, но не молится о них, чтобы не дать соблазна многим кончать с собой. Святая Пелагея дева Тарсийская бросилась из окна вниз, когда её хотели обесчестить, святой Иоанн Златоуст говорил слово о ней».

Мы говорили о гипнозе. Если читать «Отче наш» - гипноз не действует. Я спросила о Кале Танаеве. «Крещение избавляет от болезни. Хорошо, если человек понимает,  что он болен, тогда он ищет пути исцеления. В основе его болезни, вероятно,  лежит какая-то нравственная ошибка. Галлюцинации бывают, когда человека захватывает какая-нибудь идея».

Мы вспоминали Алика Гинзбурга, он болен, у него язва. Он ждёт рождения второго ребёнка. Делает рукавицы. Мама его то с ним, то в Москве.

А.Э. умён, он много передумал, с ним интересно разговаривать, он мне нравится. Он спросил моё имя, когда мы прощались. Я спросила, нужны ли действия Алика Гинзбурга и ему подобных. «Нужны, они привели к хорошим результатам, стала возможна гласность». 

Ещё А.Э. говорил, что человечество – младенец. На прощание мы с ним и его женой расцеловались. А.Э. в ответ на мои слова, что если схватят, то страшно стать предателем, ответил, что когда его схватили, он перекрестил себе рот и сказал: «Господи, положи хранение устам моим». Я спросила, пришёл ли к вере Алик Гинзбург. «Нет».

Весь вечер Виталий Акелькин пел разные песни, в его пении есть чистота, тепло,  доброта, Наташа и Елена Марковна были с нами. Всё дышало семейственностью, лицо Виталия стало мягким, вдохновенным. Он проводил меня до автобуса, мы дорогой говорили, как дети, перебивая друг друга. Вкусы в поэзии у нас разные. Мне с ним легко и свободно.

Римма меня сегодня рисовала. Утрами у неё тяжелые состояния. У меня ощущение,  что я давно её  знаю. Пришло письмо от Володиной мамы. Опять пришло страдание.  Равнодушие души - это отдых. Неужели моя любовь к Володе Самородскому питается только состраданием? Со слезами молюсь о нём.

К старости люди тяжелеют, не ходят, а переваливаются с ноги на ногу, ковыляют.  И эти неотвратимые морщины...
 
Читаю Лене свой летний дневник. Володя С. говорил Лене: «Ты только роди мне ребенка, а потом уходи. Ты делай, что хочешь, я всё для тебя буду делать». Он ей много рассказывал, захлёбывался, спрашивал: «Тебе не скучно со мной?» Лена считает, что мы психологически абсолютно друг другу не подходим, его раздражает моя тонкость и одухотворённость. Ему нужна примитивная красивая женщина, он гоняется за внешним. Но я думаю, что если бы у нас была взаимная любовь, то нам интересно было бы друг с другом. И я могла бы с ним дурачиться, как Лена, и я могла бы... И я бы мог... (Пушкин) Кончено всё.

На остановке ко мне подошла Наташенька. Она говорит, что у всех нас больные души, что сам воздух заражён тоской. Я была у неё, пила чай. Она говорит, что мы с ней похожи внутренне: восприимчивые, впечатлительные, нежные души, Наташа говорит, что у нас есть многое, но есть и эта страшная тоска. Нам нужно человеческое тепло.

Иногда моё сердце полно огня, который требует выхода.

Море жизни во мне. Красота моего лица сияла в окне поезда в метро. Говорили с Борей Талесником о психологии мужчин. Женщина идеальней относится к любви, ей нужен один. Мужчине нужны многие.

Звоню Асе Мамановой, у неё умирает мать, Ася в муке. Ася говорит мне: «Понимаешь, что надо делать?» Я: «Я это делаю. И ты это делай». Ася: «Я делаю,  но ты же знаешь...» Речь идет о молитве.

Виталий Акелькин пел, рассказывал о себе, у него женская душа, он тонко чувствует, как относятся к нему люди. В частых командировках он научился легко сходиться с людьми. Он опять провожал меня.

Я сказала ему, что многие песни, которые он пел – примитивны, убогий выбор слов, небрежность слов. Мы говорили с ним об отъединении людей друг от друга, об одиночестве, о том, что мы печальные люди, о некрасивости домов, о том, что человек внутренне свободен. «Жить трудно», - сказал Виталий, стоя на ступеньку ниже меня, глядя на меня юным лицом. «Надо слушать совесть», - сказала я.  «Сними с меня грех», - сказал он. «Я не могу этого сделать, я не священник».  Прощаясь, я протянула ему руку.

«Приезжай», - сказал он. Мне с ним было хорошо и хотелось много говорить. Он знаком с Новеллой Матвеевой. Он сказал, что ему не надо было жениться, что семья это мало, что надо больше быть с людьми, нести культуру в народ, говорил, что люди не знают и не принимают Тютчева, Мандельштама, Ахматову. Он хочет просвещать людей с моей точки зрения безвкусными стихами. Мы говорили о романтике. Я сказала, что мне надо было бы жить в Средних веках.

Наташенька устраивает меня в церковный хор через свою тётю Анастасию Фёдоровну.  Я в страхе, выдержу ли строгого регента.

Когда страдаешь, то прошлые страдания усиливают настоящую боль. Хочу радости,  утешения, отдыха души. Я больна печалью.

Регент сказала обо мне Анастасии Фёдоровне: «Галей я довольна, поёт она хорошо,  службу знает». Я рада.
 
С Верой Александровной Рещиковой мы как-то сроднились, нам легко разговаривать.  Она меня называет своей подружкой, а между нами разница в 40 лет. Она по-своему молода душой. Своего сверчка она называет сверчочей. Он замолкает, слушает её голос, потом опять поёт.

У Наташи доброе, чуткое, ранимое сердце. Она говорит: «У меня нервнобольные дети». Я отвечаю: «Благодать смягчает дурную наследственность. Их надо чаще причащать. Когда они вырастут, они сами себе помогать будут».

Говорили мы с ней о Володе. «Зачем было столько страданий?», - спросила я. «Для твоего совершенствования». Я говорю ей: «Я никого так глубоко не любила».  Наташа сказала: «Ты стала взрослей».

Когда в сердце закипает гнев, то между мной и человеком вырастает стена, разделяющая нас. Любовь же, наоборот, рушит все преграды и соединяет сердца.

Я предложила полечить святой водой нарывающий палец у брата Веры Александровны,  я рассказала ему, что не верила в святую воду, но она исцелила меня. «Я думал о Ваших словах», - сказал брат Веры Александровны. «Я готов попробовать, но хочу,  чтобы это сделали Вы. Должна быть связь...».

Я чувствовала большую теплоту к этому человеку. «Мне очень хочется перекрестить Ваш палец, Вы позволите?» Он разрешил, я сказала: «Господи, благослови!» и перекрестила его палец. Лечение святой водой отложили на среду, так как я работала эти дни.

Я переписывала владыку Антония Блума у Веры Александровны. Приехал Александр Александрович её брат, мы пошли на кухню, он разбинтовал палец, а я в недоумении стояла перед ним и не знала что делать, потом вылила на палец крещенскую воду,  сказав:  «Господи Иисусе Христе, помоги!» Перед этим А.А. мне сказал: «Я верю,  что если Вы это сделаете, то будет хорошо». Я почувствовала, что с нами благодать Божия. Александр Александрович забинтовал палец, собрался уходить,  поцеловал мне руку, прощаясь. Забыл свой кошелёк и бумажник. Мне пришлось ехать в метро через Кропоткинскую, там ждал он свои забытые вещи. Добры глаза его. Он много страдал, 6 лет лагерей, пытки. Он участвовал во французском сопротивлении.

Пение в храме для меня праздник. «Вы не боитесь?», - спросила меня регент, давая бумагу для заявления. «Я – на волю Божию... » Наташе понравился мой ответ.