Вспоминая те дни...

                "Если стонет больной,
                Не вините больного,
                Стоны боль отгоняют,
                Боль стихает от стонов".

                (Бен-Иойлик) 





      Прошло три года, как умерла мама.

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю - быстро она умерла или нет. От впервые замеченного маленького бугорка под мышкой до удушающих метастаз в легких и устрашающе отвратительных  фурункулов на животе и гангрены ноги прошло полтора года. Для врачей онкологов это довольно обычная ситуация, когда средний срок жизни при диагностировании у пожилых женщин рака груди ограничен как раз таким отрезком времени.  И смертельный финал по мнению  медицины, в лице ее лечащих врачей, был неизбежен, хотя никаких сроков ни мне, ни маме, конечно, никто не объявлял.   

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю - понимал ли я тогда в полной мере неизбежность того, что мамы у меня скоро не будет и все ли я делал тогда для нее, чтобы сейчас не терзаться и не задавать себе этих вопросов.  Все родственники как один считают, что я держался мужественно и сделал для мамы все что мог. Меня же не оставляют сомнения,  что это далеко не так.  Я помню, как все дни ее болезни превратились для меня в один долгий день, в котором я вот так же, как и сейчас, тупо сидел у своего монитора в своей комнате и глядел в одну точку, а мама долго и тихо умирала у меня за спиной.

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю, почему тогда, уже зная что настанет час, когда я буду вспоминать об этом  сожалея, я часто подолгу оставался один, а не шел к маме, хотя идти до нее мне было не более пяти метров и она была еще жива, могла со мной говорить и я знаю,  что  ежеминутно ждала в течение своих бесконечно долгих и болезненных часов и минут, когда же я, наконец,  зайду к ней, чтобы просто присесть, поговорить и утешить.

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю, с какого именно дня перед ее недугом сдался я сам. С какого момента я стал относиться к маме с тем снисхождением, с каким смотрят на обреченного человека?  С того дня, когда мама перестала выходить к нам или с того дня, когда мы сказали ее внуку, чтобы он больше не заходил в бабушкину комнату без нас, его родителей?  Или с того дня, когда маме уже требовались памперсы и я начал кормить ее с ложки протертым пюре для новорожденных?  Когда, в какой день я осознал, что мама обречена, что дни и часы, которые я еще могу быть рядом с ней неумолимо тают, как обреченный последний снег под лучами весеннего солнца?

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю, насколько велико было мое отчаяние и было ли оно? Ведь мама ничего не требовала от меня,  не кричала от боли и не звала сама, а терпеливо и тихо ждала , когда я молча зайду сделать ей очередной обезболивающий укол. Когда я появлялся со шприцом в руках,  я видел всплеск эмоций и радости в ее глазах и уже тем утешал свою совесть, что формально следовал всем рекомендациям врачей и по мнению  родственников и собственному тоже, за несколько месяцев ухода за тяжелобольной  я стал  уже неплохим медбратом, почти профессионалом. 

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю, зачем я так мучил ее,  чрезмерно часто выводя в ванную комнату для туалета и обмывки, а позднее уже просто и волоча,  когда она сама уже не могла обхватить мои плечи своей рукой, не могла на меня опереться и тогда я сам, обхватывая ее под руки, с упорством загипнотизированного зомби тащил в ванную ее уже усохшее, но все еще тяжелое тело.  Может я тем самым экономил памперсы, не зная точно на сколько времени они, прикупленные с избытком впрок, будут еще нужны и их залежи мы поэтому до сего дня находим время от времени в своей квартире? Или я так радел за чистоту воздуха, испытывая неловкость перед женой и сыном за то, что  не способен оградить их от возникших неудобств и неприятного запаха?

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю, почему я так мало разговаривал с мамой, хотя уже тогда знал, что наверняка потом, в своем будущем без нее, буду много раз задавать себе  этот вопрос, уже тогда зная, что никакого вразумительного и оправдательного ответа на это не найду.   

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю зачем я экономил обезболивающие уколы и у меня их осталось еще столько пачек, что хватило бы не на одного больного и не на один день. Когда мама просила сделать ей дополнительный укол, я отвечал, что буду следовать всем рекомендациям врачей и колоть ее тогда, столько и то, что мне было для больной предписано и разделено по часам в сутках. И она не перечила мне, не настаивала на своем, смиренно ожидая мои очередные манипуляции и перевязки,  но каждодневно моля Бога лишь о том, чтобы Он приблизил ее последний миг.

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю зачем кормил ее почти насильно и тем, что она уже не хотела или не могла проглотить.  Видимо тогда я думал, что тем самым поддерживаю ее организм и продлеваю ей жизнь?  Но я точно не думал тогда и меня не предупредили врачи, что наступит такой день, когда она уже не сможет проглотит даже жидкую кашу и детское протертое пюре и когда я спешно заменю их йогуртом и начну пихать вслед за перечисленным, то только усугублю ситуацию, окончательно закупорив ей дыхание и тем самым задушу свою мать.

      Вспоминая те дни, я теперь не понимаю, почему, увидев ее остановившееся при  пережевывании и глотании лицо и видя ее удивленный и прямо на меня направленный взгляд,  я не кинулся переворачивать ее на кровати и не стал выколачивать из нее то, что только что запихал в количестве трех чайных ложек.  Я сам в оцепенении и недоумении смотрел на то, как она тихо затихает  без воздуха и ее глаза медленно мутнеют и застывают.

      Вспоминая те дни, я теперь хочу понять, почему это случилось в тот выходной и праздничный день и час, когда мои близкие родственники уже собрались и ждали меня за столом, чтобы отметить  всенародный праздник.  Я не могу не спрашивать себя теперь о том, что если бы я не торопился к ним, то может быть я медленнее и аккуратней кормил маму в тот день и может догадался бы, что настал момент, когда ее следовало бы поить только сладким чаем, а не пихать то, что она уже не в состоянии была проглотить.

      Вспоминая те дни, я теперь хочу понять, почему, когда я во все другие такие дни дарил ей цветы и шоколадные конфеты, в этот ее день рождения, который стал и днем ее смерти, когда она уже почти не могла говорить и не могла глотать, я не почувствовал, не догадался, что минуты ее уже сочтены. И может тогда, вместо того, чтобы стараться ее покормить, я бы просто посидел у ее изголовья, взял бы ее за руку,  гладил бы ее по голове и молился за ее душу. Да собственно такими эти минуты и были, держа чайную ложку с йогуртом, я смотрел на нее, она доверчиво и спокойно смотрела на меня, а я ждал, когда она проглотит йогурт, который я уже положил ей в рот. Но проглотить его она уже не смогла. Вот и думаю теперь, что ведь если бы в тот день я не стал ее кормить, то может мама прожила бы еще не один день и умерла бы не в День своего Юбилея, и не от удушья, а вложив свою руку в мою и уйдя в иной мир может даже с тихой улыбкой на лице.




      Примечание к написанному:
 
      Я не литератор, на сайте этом и оказался, и писать начал здесь случайно. Никакой прозы, никаких стихов тут специально ради "высокой" литературы я не пишу и не буду. Поэтому прошу не оценивать написанное выше с литературно-художественной точки зрения. Человек я верующий, но не церковный, поэтому к написанному здесь сам отношусь как к исповеди человека не перед попом и людьми, а перед Богом без посредников, перед своей совестью и перед своей памятью о маме, которую люблю и помню. Она была блокадницей, умерла при мне в день своего 80-летнего юбилея 23 февраля 2007 года. На гранитном памятнике, который установлен на мемориальном кладбище ветеранов Войны в городе Северодвинске я просил не гравировать ее портрет по определенным своим соображениям, но считаю возможным фотографию своей мамы, которую я запомнил и любил еще ребенком, разместить здесь вместе со своей исповедью.