Дневники I-26-а О Володе Самородском

Дневники I-26-а О Володе Самородском
               
эпиграф Ивана Алексеевича Бунина, цитирую по памяти: "Самое интересное - это дневники, остальное - чепуха."

Михайловское

1974 г.

Я в тяжелом состоянии нахожусь, потому что в тяжелом состоянии находится Володя. Когда ему станет легче, и мне станет легче. Пробьётся ли моя любовь сквозь этот мрак, его окружающий, через эти ледяные стены, нас разлучающие? У нас настолько  холодные отношения, что всякий раз, как мы встречаемся, кажется, что мы только что познакомились и не знаем, о чём говорить. Ну и в семейство я попала.

Володя и его мама уехали в город Торопец. Всё у них беспорядочно, нет традиций,  нет уклада.

Святителя Тихона Задонского мучила депрессия.

Я не могу сказать сама себе и ощутить навсегда: я счастлива. Потому что Володя болен, несчастлив, одинок. Я иногда чувствую себя мученицей.

Бог примиряет со всеми страданьями, хотя я устала жить на земле. Когда отпевают кого-нибудь, то Клавдия - прихожанка храма, говорит покойнику: «Бабушке привет передай» или что-нибудь в этом роде. В ней нет печали, она больна с войны, громко говорит, иногда кричит.

В каких книгах найти мне историю любви, похожую на мою?

Я решила зайти к Инаре, согреться человеческим теплом. Мы проговорили весь вечер о Бродском, о Блоке, о Н. Я. Мандельштам, Есенине, Вите Мамонове. У Инары болело сердце, разговор наш отвлёк её от сердечной боли. Я читала ей стихи Вити М.,  Инара сказала, что для того, чтобы любить и понимать его стихи, надо сначала войти в его мир. Я–то вошла в свое время.

Актриса Мария Николаевна Ермолова: «Если живёте с другими – служите им и не требуйте любви за любовь, за службу – благодарности... Будьте в обращении с людьми, как дети незлобивы. Худого худым исправить нельзя». М. Н. Ермолова пишет, что в некоторых обстоятельствах мало человеческого терпения, а нужно евангельское. Это мне подходит. Я должна любить Володю евангельской любовью,  человеческой не хватит.

От скуки этой бесцветной жизни меня спасёт внутренняя жизнь – молитва. Мне кажется, что во мне много сил, а воплотиться им не во что. Я пытаюсь разбудить Володю письмами своими, заинтересовать его. Всё тщетно. Он под властью болезни меня не слышал. Я чувствую себя старше многих людей, старше своих родителей.

Я знаю, что такое ад и рай.

Когда приходит тоска, жизнь не мила, когда тоска уходит, жизнь тоже не мила, но по–другому: есть силы её терпеть.

Витя Мамонов прислал мне письмо, может быть, приедет.

Умер издатель «Алконоста» С. М. Алянский, он был знаком с Блоком, бывал у него в гостях.

Святые отцы пишут, что этот мир покрыт мраком, и души наши покрыты мраком. Поэтому часто, стоя на молитве, мы не чувствуем Бога, но Он приходит, и мрак расступается (и сердце чувствует Бога).

Постепенно в груди разгорается огонь, согревающий меня и появляется нежность к Лине Д. Может быть, я совершенно не гожусь для семейной жизни.

У Фета, у многих тонких душ часто бывала тоска. Я люблю его белые стихи.

Моя юность, молодость... их нет уже. Огненные потоки чувств стали неподвижной и холодной лавой.

Нет родной души рядом. Я думаю о народе, среди которого живу. Стоило бы поговорить с нищими, стоящими у церквей, с нищими, ничего ни у кого не просящих.

Мне кажется, что мой народ доволен своей жизнью, хотя меня повергает в тоску созерцание этой жизни. Она написана на лицах людей, и она вызывает тоску, в ней нет духовности, нет полета, нет ожидания чудесного.

Есть светлые и кроткие лица с чистыми глазами. Такие лица не вызывают тоски.  Есть прослойка людей между интеллигенцией и крестьянством. Вот где наблюдается дурной вкус, пошлость, низость. В людях близких к земле, много работающих,  этого нет. В интеллигенции это есть, но как-то смягченно культурой. Впрочем,  культура, кажется, нас покинула. Интеллигенция страшно пьёт, страшным матом ругается, святого в ней мало. Жизнь - тюрьма.

В Москве я меньше тосковала от убогости и однообразия жизни, больше общалась с интересными, милыми людьми. Воздух Москвы был более живительный.

Из письма Лине: «... Душа создала себе некую оболочку, за которую проникнуть сможет только существо, подобное мне, которое силою любви своей встанет рядом с моей душой. Такого существа нет для меня на свете. Хотелось любви, чтобы согреться. Но это невозможно. Возможно только в себе зажечь огонь, согревающий себя и других. Но это потребует всей жизни. Почему до сих пор хочется необыкновенного? Скучали ли Фет, Тютчев?...»

Читала поэму «Руслан и Людмила», она меня не пленила: много крови, мести,  ужасов. Справедливость не всегда соблюдена. Язык, конечно, прекрасен.

Мальчик 6-7 лет стоял во дворе и хныкал. У него было чумазое лицо, он весь был в пыли. К нему подошла девочка поменьше его ростом, стала его утешать, стирать слёзы с грязных щёк его, отрехать его одежду. Сцена эта растрогала меня.

Я хотела бы знать, так ли это: есть люди трагического склада души, а есть люди лёгкие, беззаботные или ироничные, а между этими видами людей всякие другие. 

Может ли трагическое восприятие мира оставить душу, или она осуждена до смерти дышать этим воздухом тоски? (Может. 2010 г.) Я трагических натур в своей жизни не встречала. В себе самой я ощущаю трагизм, с которым хотела бы расстаться,  тяжела эта чаша.

Была ли Ермолова в жизни трагической натурой? Она писала милые, смешные, благородные стихи. Я всё завидую великим и светлым душам, я хочу быть такой же.

Никакой романтики: трезвая моя жизнь перед лицом Володиной болезни. Мой соперник – хмель. Без Володи эти дни здесь, как дни ссылки.

Alter Ego – второе я. (латынь).

    А.А. Фет – А А. Бржевской

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что пролетел над целыми мирозданьем
И ночь идёт и плачет, уходя.   

*               

Куда идти, где некого обнять,
Там, где в пространстве затерялось время?...

                А. А. Фет

7/VIII День смерти Блока. Гости, быт, фортепьяно к вечеру, другие гости. Глажу Инарину спину утюгом, у неё радикулит. О чём только мы не говорили с Инарой. Последние два дня пристально смотрю людям в глаза на улице, когда они близко ко мне подходят, ничего утешающего я в них не читаю: ни открытости, ни тепла, ни чистоты. Я констатирую факт, наблюдаю. Я не осуждаю.

Вчера мне хотелось быть актрисой и играть Клеопатру. В иные времена я могла бы быть ею. Тяжёлая юность и кажущаяся мне моя некрасивость устранили это искушение.

О, жажда жизни, зачем ты мучишь меня, не давая исхода моим творческим силам? Во мне всё не доведено до конца. Жду возвращения Володи, чтобы проститься и уехать в Москву. Я сама себя своими письмами связываю с ним. А потом приезжаю развязывать. Но это послано мне от Бога, это мой крест: любовь-жалость к нему.

Провинциальность вовсе не порок, а лишь отпечаток той среды, в которой растёшь.

Инара чудесно смеётся лёгким, серебряным, женственным смехом. Я – Инаре: «Какое твоё любимое занятие на земле?» Инара: «Читать. Путешествовать».

По рассказам очевидцев очень тяжелая обстановка в больнице, врачи нервные,  кричат. Надя вывихнула шею, пришла к врачу, который так её принял, что с ней сделался шок, и голова её встала на место, она обрадовалась, повернулась и ушла.

Меня познакомили с чтецом и литератором Глебом Сергеевичем Лапшиным, он любит поговорить, любит говорить о себе, он был учителем, учился художественному слову, занимался дыханием. Он прочел нам с Инарой свою миниатюру «Сон», он хорошо читает. Г.С. знал Наталью Львовну, вспоминал её. Он весьма в преклонных годах.