Нет вопроса

Если кто осилил подборку воспоминаний под скромным названием "Исповедь убийцы Сталина", наберитесь терпения прочитать и эти странички. Но если нет, так - нет! Невелика потеря. Пишу я всё это от нечего делать и для того из потомков, кто тоже от нечего делать возьмётся всё это читать.

Вопрос "кем стать?" передо мной никогда не возникал.
Мои родители по молодости были атеистами и несуеверными. И доказали это на моей биографии. Имея первенцем мальчика Мишу, меня они запланировали девочкой. Имя придумали заранее - Валерия. Дурная примета - готовить ребёнку до его рождения приданое, придумывать ему имя заранее.  Но мама и папа в приметы, как сказано, не верили. И родился назло им я. Имя переделали на мальчика, в душе предполагая, что своим разрушением их планов на девочку я им пообещал ещё немало неожиданностей. 

Быстро привыкнув к появлению мальчика вместо девочки, они поняли, что имя моё вполне подходящее - совпадает с именем знаменитого в те времена лётчика Чкалова. И первые волнения о будущем ребёнка с этим рассуждением легко разрешились: будет парень лётчиком. Как Валерий Чкалов. Неплохо! (Это ж какую судьбу своему сыну замечтали родители одного моего соученика, которого назвали Адольфом!)

Первый полёт я совершил по недосмотру старших - улетел под кровать, то есть, скатился, едва научившись переворачиваться. Этот случай родители с пелёнок внесли в моё сознание как знамение будущей профессии. Но поскольку скоро случилась война и нас из города, где были возможности выйти в лётчики, перевезли в глубинку Казахстана, где такие возможности отодвигались в неопределённость военного лихолетья, то годам к пяти я уже не мыслил себя парящим в небе, пользуясь тем, что "нам Сталин дал стальные руки-крылья, а вместо сердца - пламенный мотор". Так пелось в песне, но я ещё в первый свой школьный день видел самолёт с крыльями из покрытой лаком материи. Правда, выкрашенной в стальной цвет. Так что к семи годам мысли о небесной профессии оставили меня навсегда.

В те времена в моде было многое в жизни приукрашивать. А кто смел сказать, что приукрашивать нечестно, тому тоже давали понять, где его место в нашей жизни. Моим родителям в этом отношении от меня досталось немало горьких и опасных случаев. На всякую фальш я успевал громко отреагировать до того как папа "к устам моим приник,
и вырвал грешный мой язык". Отругав меня и высказав прямые угрозы всей нашей семье за мою болтовню, папа говорил втайне от меня маме: -Может, в лучшие времена он станет журналистом?..-

Стать журналистом было его довоенной мечтой. Но и для этого выбора глубинка наша давала мало возможностей. Тем не менее, папа повторял, что если червячок вот здесь есть - тыкал он в левую сторону груди - то никакого института для выхода в журналистику не надо. Эту же мысль, только другими словами, независимо от моего папы высказал Карел Чапек, а, может, Марк Твен. Слышал я, сказал Карел (или Марк?), что где-то есть институт журналистики, но ни одного журналиста оттуда я не встречал. Папа стал журналистом без института. Очень неплохим, объективно говоря, журналистом.

Поэтому моё решение стать журналистом, как папа, не имело никаких препятствий в обозримом будущем. Мне оставалось дождаться окончания школы и научиться курить "Казбек" - любимые папиросы папы. А уж тот самый червячок регулярно точил левую сторону груди и мой язык: замечая то, чего замечать опасно, я успевал высказаться со всей простотой, которая почему-то хуже воровства.

Итак, я терпеливо ждал окончания школы, чтобы сразу стать взрослым и уйти от занудства школьных лет в журналистику. С течением времени школа окончилась, и... я попал в ловушку буквально понятой чужой мудрости про то, что ни один институт, как говорил папа и Карел Чапек (или Марк Твен?), ни один институт журналиста из человека не делает. Но об этом чуть позже.

Для того, чтобы стать журналистом, я предпринял немало стараний. Во втором классе разгадал кроссворд в "Пионерской правде" и написал письмо в Москву, откуда пришёл ответ с похвалой главного редактора и просьбой писать им о делах нашей пионерской организации. Но пионером во втором классе я не был, а позже дела нашей пионерской организации интереса у меня не вызывали. Дел было - всего ничего. С тех пор я никогда не брался писать о том, в чём не находил интересных особенностей, выхода из житейской рутины.

Основная школа журналистики была у меня прямо на дому: папа работал редактором районной газеты, главным редактором областного радио, потом - собкором республиканского радио. Живая журналистика протекала во всех своих проявлениях перед моими глазами. Иногда папа брал меня на всякие события, втайне надеясь привить вкус к журналистике. Особо интересно было сидеть за одним столом с его коллегами, которые аппетитно поедали угощения, курили, немало выпивали и много говорили об увиденном и рассказанном своим читателям и слушателям. Бывали у нас и заезжие репортёры из Алма-Аты и Москвы. И это уже была не школа, а бери повыше. Константин Ретинский - первым вышел во всесоюзный эфир без утверждённого в МГБ текста. Юрий Летунов - создатель радиостанции "Маяк". Илья Зверев - публицист абсолютно диссидентский. Константин Лордкипанидзе - брал в рот лимон целиком и съедал, не скривившись. А потом говорил не со всеми, как остальные гости, а со мной лично. Про НАШУ профессию. Было мне лет 14...

А теперь - отложенная тема про ловушку буквально понятой чужой мысли про настоящую журналистику, которой в институтах не обучают. То есть, в институт, на журфак, который "журналистов не делает", я не рвался. И забрили меня на три года в армию. До призыва к "священному долгу перед Родиной" я успел поработать в заводской многотиражке и на только что октрытой студии телевидения. Но об этих "этапах большого пути" - отдельные рассказы.

Так что, если у кого возникнет тяга к журналистике, то нет вопроса: этой профессии ни один институт не обучает.

P.S. И вот что интересно. Прошло немало времени как этот текст висит на Проза.ру, а ни одного отклика от коллег нет. Оно и понятно: кого заботит биография посредственности?! Тем временем, я написал и издал две книжки. За свой счёт. Про себя и свою журналистику. Книжки расхватали. Родственники и приятели. Когда из крайне ограниченного тиража экземпляры преподносились в подарок. На продажу книжки не выставлялись - за отсутствием после дарения. И кто бы купил чтиво под обложкой с отталкивающими названиями - "Забияка" или "Болтун"? Тем не менее, зуд набирать тексты возобладал мною к юбилею, собственному восьмидесятилетию. И свою третью книжку я открою именно этим (смотри выше) текстом. А название нового труда я никому не сообщаю. Могут ведь позаимствовать!