Подарок

1.
До Нового года оставалось два часа, когда Иван Степанович вспомнил о присланной родственником из родной деревни бутылочке настойки.
Он не стал отвлекать жену с дочкой, трудившихся над праздничными яствами на кухне, а сам прошествовал к бару и извлек из недр его небольшую – граммов так на триста пятьдесят – плоскую бутылочку темного стекла. Покрутив некоторое время в руках забытый подарок родственника, проверив на просвет, наконец, откупорив и понюхав, Иван Степанович приложился губами к горлышку и сделал небольшой глоток.
Надо сказать, что наш герой относил себя к утонченным ценителям крепких мужских напитков и не подумайте, что ему свойственны такие пошлые виды потребления спиртного, как «из горла» или «в одиночку». Поступок свой он и сам вряд ли смог бы объяснить, но … качеством дегустируемого напитка Иван Степанович остался чрезвычайно доволен! И это притом, что угодить ему, касаемо спиртного, всегда было не просто. Водку, например, он не любил, считая её питьем грубым, и предпочитал коньяки и крепкие настойки. В постоянно обновляющейся его домашней коллекции всегда присутствовали два-три вида дорогих коньяков, виски, различные наливки, спотыкачи. Все страны и континенты, правда, в разное время, но все были гостями его бара. А вот содержимое бутылочки не походило ни на что! Ни приятным вкусом, ни ярким, выраженным букетом.
«Из чего же родственник добывает такую прелесть?» - подумалось Ивану Степановичу.
Всецело поглощенный дегустацией, он и не заметил значительное уменьшение уровня напитка в бутылочке и быстро улетающее время.
За час до Нового года из кухни поступил приказ жены вынести мусор.
В доводах супруги, не желавшей встречать Новый год со старым мусором, ничего предосудительного Иван Степанович не нашел, потому, вздохнув, обулся в свою уличную обувь, накинул куртку и, сунув после короткого раздумья заветную бутылочку в карман, поплелся с двумя пакетами во двор к мусорным бачкам.

2.
Пока Иван Степанович спускается по лестнице и пересекает двор, самое время поближе познакомить вас, мой читатель, с героем моего повествования.
Лет ему – чуть больше пятидесяти. Роста он не высокого, не лыс, не худ, украшен начинающим расти животиком по причине малоподвижного образа жизни и уважения к разжигающим аппетит напиткам. Но далеко не алкоголик – ради Бога, не подумайте ничего дурного! Наоборот, человеком Иван Степанович слывет интеллигентным. На службе числится на хорошем счету. Пусть звезд с неба и не хватает, но исполнителен и надежен. Голос на подчиненных (а есть и такие) никогда не повышает, обращается к ним всегда с «просьбами», а не с приказаниями, отчего те наглеют и тихо посмеиваются над ним за его спиной, однако, шефа своего любят и опекают во всем, как малое дитя.
На здоровье Иван Степанович пока не жалуется. Где-то покалывает по утрам и что-то постреливает при резких движениях, но это еще не настоящий недуг, а скорее предвестник будущих хвороб, на что Иван Степанович философически внимания не обращает и о наличии этих предупредительных сигналов не сокрушается, справедливо рассудив, что чему быть – того не миновать.
В браке состоит он по любви с прекрасной женщиной Светланой Александровной, подарившей ему двадцать пять лет тому назад дочь Машу – красавицу и умницу, но которую так никто почему-то и не пожелал пока взять замуж. Слишком красива и, главное, чересчур умна. Впрочем, ей еще рано.
Со своей семьей живет Иван Степанович в небольшой, но чистенькой двухкомнатной квартирке на последнем этаже блочной пятиэтажки, чему никто из его семьи абсолютно не огорчается, потому как не придает даже малейшего значения непрестижности своего жилья.
В общем, Ивана Степановича можно вполне охарактеризовать так: середнячек, неприметный, обычный, ординарный, «серенькая мышка» – выбирайте любое из этих определений.
Впрочем, любовь и гармония, царящие внутри и снаружи его мира, являют то тщательно выстроенное им счастье, которому можно лишь позавидовать. Как говорится, чего и нам с вами, и побольше!

3.
Как всегда в выходные и праздничные дни, мусорные баки оказались переполненными. Иван Степанович обошел их вокруг и обнаружил, как он и ожидал, дальний бак полупустым. Аккуратно, хотя и не без доли естественной брезгливости, положив в него пакеты с мусором и уже собираясь уходить, он вдруг увидел, что из бака высунулась недовольная кошачья морда.
Все бы ничего, но морда показалась неестественно большой, и это сильно заинтриговало Ивана Степановича.
Некоторое время он молча наблюдал, как огромных размеров котяра, нехотя, вылез из бака, и после медленно, то и дело озираясь, потащился в сторону ближайшего дома. «Килограмм эдак двадцать, не меньше!» - отметил про себя Иван Степанович.
– Кис-кис-кис! – желая подольше полюбоваться таким красавцем, обратился он к коту, всем своим добродушным видом выказывая свое расположение.
Кот остановился, повернул на Ивана Степановича все ту же недовольную морду и… явственно произнес:
– Чё пристаешь, а, мужик?
Иван Степанович остолбенел! Еще бы! Не часто встретишь говорящих котов, не правда ли? Даже в Новогоднюю ночь.
А кот тем временем скрылся в подвале соседней пятиэтажки.
Иван Степанович в нерешительности застыл на месте. Будучи человеком здравомыслящим, он никак не мог допустить, чтобы коты вдруг начали разговаривать человеческим голосом. «Наверное, – подумалось ему – это галлюцинация. И вызвано все действием настойки. Ведь не известно, чего в ней намешал родственничек». Но пьяным или одурманенным он себя совершенно не чувствовал. Так, небольшая легкость в теле и слабый шум в голове – не более. Да и не хотелось оскорблять подозрением такой приятный напиток. Рассудив, что надо все выяснить до конца, он решительно направился вслед за исчезнувшим котом.

4.
Дверь в подвал оказалась чуть приоткрытой. Еще на пороге клочья пара и мерзкой сырости обдали Ивана Степановича, под ногами противно зачавкало. «И здесь сантехники запустили свое хозяйство!»- рассудил он. – «Где-то утечка горячей воды, не иначе».
Сделав пару шагов в плотном сыром тумане от двери, он нерешительно позвал: «Кис-кис…», но в слабом подвальном свете лишь мелькнули чьи-то тени. Ивану Степановичу стало как-то не совсем по себе. Он достал из нагрудного кармана заветную бутылочку, вылил в себя остатки, сунул ее обратно в карман, после чего повторил уже решительней и громче: «кис-кис-кис!».
Кот и не думал отзываться.
«Тварь!» - решил про себя Иван Степанович, обидевшись на говорящего кота, и развернулся к выходу.
Сделав пару шагов, он протянул руку, намереваясь нащупать дверь, но рука ничего не обнаружила. Пошарив кругом себя в тумане, Иван Степанович понял, что заблудился.
«Не смешно» - сказал он себе, и сделал еще пять шагов в нужном, как он считал, направлении.
Двери не было.
– Не понял, – неизвестно кому сказал Иван Степанович.
Осторожно преодолев шагов двадцать и не найдя никакого препятствия, он окончательно растерялся. «А вот этого не может быть никогда» - пронеслось в его голове.
Смущение Ивана Степановича можно было понять. Дом, в подвал которого так неосмотрительно он спустился, являл собой стандартную блочную пятиэтажку. Подвал этот - Иван Степанович знал точно! – должен иметь множество перегородок, делящих всю площадь дома на шестиметровые квадраты – по длине стеновых панелей. Но перегородок в подвале не было!
«Этого не может быть,» - повторил Иван Степанович. Ему вдруг живо представилось, как он будет бродить здесь всю новогоднюю ночь! Смешно даже предполагать, что кто-то случайно заглянет сюда в такое время и вытащит его отсюда. И что потом объяснять своим домашним, ждущим его за праздничным столом?
- Здесь есть кто-нибудь?! - почти прокричал Иван Степанович. Голос прозвучал глухо и тут же затих, поглощенный туманом. «Кому тут быть? Не смешите меня!» - ответил он сам себе и решительно зашагал по мерзкой подвальной жиже, вытянув вперед руки. Пройдя шагов сто, Иван Степанович резко повернул вправо и, отсчитав еще сотню шагов,… горько заплакал – слезы беспомощности полились из глаз сами.
В этот миг на плечо Ивана Степановича легла чья-то рука.…
От неожиданности, сердце ёкнуло и остановилось. Иван Степанович медленно обернулся и уткнулся взглядом в темное стекло шлема, покрытое крупными каплями воды. Позади него стоял человек, облаченный то ли в скафандр, то ли в комбинезон космонавта, а может, летчика-истребителя – Иван Степанович много раз видел нечто подобное по телевизору. Последнее обстоятельство переполнило впечатлительного Ивана Степановича, ноги сами подкосились и, уже теряя сознание, он услышал приятный женский голос, приглушенный, впрочем, шлемом:
– Центральная! В сорок шестом квадрате обнаружен ввалившийся…

5.
– Успокойтесь, Иван Степанович, не надо так волноваться.
Приятный женский голос звучал спокойно и обволакивающе, и Иван Степанович действительно вмиг успокоился. Даже приоткрыл глаза.
Оказалось, что сам он удобно полулежит на мягкой кушетке в небольшой комнатке. Вероятней всего, комнатка служила какой-то лабораторией, о чем свидетельствовало обилие приборов, проводов, химической посуды. Мягкий свет заполнял помещение, ниоткуда пробиваясь через все тот же туман. У стены, повернувшись спиной к Ивану Степановичу, просматривался неясный силуэт человека, возившегося с каким-то прибором. Одет человек был все в тот же темный лётный комбинезон, на голове – шлем, но что-то неуловимо-женское и мягкое выдавало в нем обладательницу приятного голоса.
– Где я? – еле слышно задал вопрос Иван Степанович.
– Да все нормально, не волнуйтесь,- тут же откликнулась «летчица».
– Кто вы? – снова спросил он. Ни страха, ни любопытства не было. Только слабость и легкое головокружение.
– Подождите, сейчас сниму датчики.
Оказалось, что к голове Ивана Степановича прилажено множество присосок, от которых тянулись провода, шланги и черт знает что еще. Женщина поочередно отлепляла их, при этом раздавался мерзкий чавкающий звук, и тут же нежно растирала это место рукой. В этом Иван Степанович даже нашел некую приятность и блаженно прикрыл глаза.
– Вот и все. Датчики сняты, помещение проветрено. Сейчас сниму шлем, предъявлю, так сказать, лицо.
Снова открыв глаза, Иван Степанович был приятно удивлен случившимся переменам. Комната оказалась просторной, со вкусом обставленной и залитой ярким светом. Никаких приборов и химической посуды видно не было. В кресле напротив него улыбалась светловолосая молодая женщина очень даже привлекательной наружности. Ее немного портил высокий лоб и маленький носик, но, в общем и целом…
– Вот теперь – будем знакомы! – произнесла она. – Зовите меня Светой.

6.
– Вы мой гость, – заявила Света, – хоть я вас в гости и не звала. Но я вам рада. Не часто удается поболтать вот так по старинке с человеком! Общение в глобальной нейросети, знаете ли, очень похоже на общение, но при этом можно забыть звук собственного голоса.
Иван Степанович зачарованно слушал. Светланин голос ли, а, может, его собственная слабость и умиротворенное состояние волнами накатывало на него, тихо лаская душу. Он смотрел на нее, и чувство неловкости росло в нем. От своей теперешней слабости и беззащитности, от ее молодости и привлекательности.
– Я думаю, вам сейчас необходима чашечка кофе. Вы не против?
Нет, он не был против. Откуда-то появился маленький поднос с двумя крохотными чашками, покрытыми шапочками густой пены, и резкий кофейный запах достиг Ивана Степановича. Он осторожно взял одну из чашечек, поднес к губам…
Огромный кот возник ниоткуда, уселся в шаге от Ивана Степановича и нагло уставился на него.
– Знакомьтесь – это Барсик, мой помощник – Светлана кивнула на кота. – Он доставляет кое-какой генетический материал из первобытных веков. Ваш двадцать первый век – это моя научная специализация.
– Знакомы уже. – Кот Барсик, хмыкнув, презрительно глянул на Ивана Степановича и, задрав ногу, стал вылизывать себе причинные места, выказывая высочайшее пренебрежение.
– Доставляет генетический материал…из помойки? – Ивану Степановичу вдруг почему-то захотелось уязвить этого наглеца. Может, тому причиной – Света?
– Ну да! – Света улыбнулась. – Согласитесь, было бы нелепо, если б в помойке копалась я.

7.
Они сидели в мягких и очень удобных креслах, и Света говорила, распаляясь, о первобытных веках. Свой двадцать первый век Иван Степанович, конечно же, первобытным не считал, и даже думал поспорить, и уже начал, но получилось как-то вяло, сообразно его теперешнему состоянию, так он тут же и бросил все попытки возражать.
 – Да в вас кишат миллиарды микробов, и каких! – доказывала ему Света. – Ваш организм – только представьте! – тратит все силы на борьбу с ними! Стоило большого труда вас почистить, чтоб не занести к себе холеру или грипп. А что вы едите? В вашем двадцать первом веке вы заставляете свой желудок перерабатывать пищу, почти всю состоящую из бесполезных, и более того – вредных веществ! Вы тратите ресурсы на изобретение и производство протезов для мозга, так называемых компьютеров, хотя сам мозг почти не используете! А как вы ими восторгаетесь! Но компьютеры не способны думать за вас, изобретать, творить – примитивизм дебилов! Вы заставляете женщин терпеть муки, выполняя функцию деторождения – варвары! Ваших детей вы забиваете бесполезными знаниями и связываете предрассудками, уродуя навсегда! Вы сжигаете нефть, накопленную природой за миллионы лет до вас – по какому праву? Загрязняете атмосферу, воду, зарываете в землю радиоактивные отходы! Тысячи лет планета будет потом выскребать из своего тела всякую гадость, наказывая не вас – последующие поколения генетическими болезнями и вырождением…
– Неужели все так мрачно? – Иван Степанович пробовал заступиться за свое время.
– Еще хуже! Своей техногенной цивилизацией вы уничтожили многое, чего никогда уже не увидят ваши потомки. Многие виды живых существ попросту исчезли с лица планеты, истребленные вами. Вот мы с Барсиком и вынуждены заниматься восстановлением всего, что только еще можно восстановить. Не брезгуя ничем!
Увы, но раскаяние за грехи своих современников не коснулось своей обжигающей рукой души Ивана Степановича. По правде говоря, он так и не уверовал до конца в реальность происходящего, а отнесся ко всему, скорее, как к некой игре. Все казалось, что выйдет сейчас из-за кулис некто Режиссер и ткнет пальцем: «Вас снимает скрытая камера! Ха-ха-ха!»
– Света, расскажите лучше о себе. Где вы родились, кто ваши родители? – Невидимый Режиссер взвыл от досады, поняв, что розыгрыш провалился! – У вас есть дети?
Ивану Степановичу показалось, что по прекрасному личику Светы пробежала тень.
– Дети? Конечно! У нас у всех есть дети.
– Простите, если я …
– Да не за что! Видите ли, все женщины уже при рождении имеют в своем организме вполне заданное количество яйцеклеток. Это у всех женщин без исключения – как специалист вам говорю. Только в нашем обществе, по мере роста женского организма и созревания, зародыши извлекаются генными инженерами для оплодотворения. Ни одна жизнь не должна пропасть! Раз в месяц каждая наша женщина и дает эту новую жизнь! Наши дети растут в идеальной среде с самого начала. Лично у меня уже больше сотни детей!
Светлана встала с кресла, убирая чашки, и Иван Степанович с сожалением отметил, что не может взглянуть ей в глаза. Что-то в ее словах показалось странным.
– Я вам сочувствую…
– О чем это вы?
– О детях. – Иван Степанович задумался. – Знаете, я никогда не встречал женщины, которая точно не знает, сколько у нее детей. Разве мать не помнит всех своих детей поименно? Разве она может забыть цвет их глаз, чем болели в детстве, каким было их первое слово?
– У нас все не совсем так, или, вернее – совсем не так. Мы уже не такие, как вы. Наши дети здоровее, умнее, счастливее ваших! Они получают все лучшее с момента оплодотворения яйцеклетки.
– А они знают при этом слово «мама»? – вырвалось у Ивана Степановича. – Или «материнская грудь», «мамина любовь»? Да вы что, Света?!
Светлана, низко склонив голову, вертела чашку в руках. Ивану Степановичу вдруг стало привычно и понятно. Перед собой он видел все ту же несчастную женщину, каких полно и в его «первобытном» мире, жизнь которой не удалась, несмотря на внешний лоск, и которую на самом деле – бесконечно жаль. Он не понимал что это за общество, которое молодую и красивую бабу низводит до положения свиноматки, донора яйцеклеток.
– Это не мы первобытные, а вы. – Иван Степанович закрыл глаза.
Ему показалось, что Светлана вот-вот расплачется.
– Я много думала об этом. Помогите мне…- сказала она еле слышно.

8.
– Знаешь, Вань, твой родственник изобрел великолепную настойку. Пока ты валялся без чувств, я сделала анализы – тех нескольких капель, что ты оставил в бутылочке, хватило. Там трав настояно – штук сорок! Добавь он еще женьшень да чубушник, получилась бы потрясающая вещь! Вот эта часть мозга – она коснулась затылка Ивана Степановича – пошла бы развиваться. Представляешь?
Света лежала рядом и смешно тараторила, прижавшись к нему всем своим упругим телом.
«Все вы бабы одинаковы, - думал Иван. – Всех вас красит бабье счастье, и ничто другое. Вон как раскраснелись Светины щеки, как сияют глазки!»
– А я о тебе, Вань, знаю все-все! Я же залезла в твой мозг, заглянула во все его уголочки. Знаю даже то, что ты, вероятно, уже и забыл. Ведь мозг не забывает ничего! Крутятся там слабые токи в какой-нибудь ячейке, адрес которой уже давно потерян… Ты у меня как голенький. Я тебя насквозь вижу – тебя это не смущает?
– А тебя не смущает? Мой возраст, например, – спросил он вдруг. – Моей дочери, между прочим, двадцать пять лет, навряд ли тебе много больше. И потом, я никогда не изменял жене. И не собирался… Хорошо хоть, что ее тоже Светой зовут, во сне не проговорюсь. Но как же мы с тобой будем жить дальше? В гармонии с собой, или как?
Она замолчала. Может, задумалась, а может, огорчилась. Иван Степанович тут же пожалел, что прервал Светланино щебетанье, и уже стал ругать себя за бестактность и прямолинейность.
– Ничего, Вань, решим задачку как-нибудь, – сказала она еле слышно.
«Ну да, как-нибудь. Всем хорошо уже никогда не будет», – подумалось ему.
Захотелось курить. А ведь он и бросил это пакостное занятие лет пять тому назад.
 «Нет, не стоит начинать, даже после такого» - решил он про себя.
– Да, Вань, не стоит начинать… Тих-тих-тих-о! – Она шутливо зажала ему рот. – Будешь пить мою настойку – тоже сможешь мысли других читать. Я тебе полную бутылочку налила. Развивай мозг – это же главный мужской орган!

9.
За своим праздничным столом Иван Степанович восседал уже в половине двенадцатого. Как оказалось, он и отсутствовал-то всего лишь минут пятнадцать, хотя мог бы поклясться, что прошло несколько часов. Абсолютно трезвый и голодный, он со всей семьей провожал Старый год, вспоминая все хорошее, что случилось с ними в уходящем году. За что и выпили. Получилось, что в том числе и за Свету.
Несколько смутил Ивана Степановича взгляд жены, брошенный в его сторону. Как будто что-то почувствовала, как будто болью резануло что-то. «Ничего странного, – рассудил он. – Столько лет вместе! Женщины видят сердцем». Что было – то было, что ж теперь поделаешь? Надо жить дальше и постараться не ранить ее.… Еще и усыпить бы при этом совесть, да стереть память.…
И до сих пор редко напивавшийся, в этот новогодний вечер Иван Степанович пил совсем мало, был грустен и задумчив. Как ни старались расшевелить его домашние и подошедшие позже друзья, так и просидел он сиднем в своем кресле перед телевизором, впрочем, абсолютно безучастным к льющимся с экрана песням и новогоднему веселью.
Каждый раз теперь, когда случалось выносить мусор, он невольно искал глазами противную морду Барсика, но, увы, безрезультатно. Несколько раз Иван Степанович даже опускался в тот самый подвал и бродил там среди пара и мерзких запахов, спотыкаясь о всякий мусор и, как и должно, натыкаясь на бетонные перегородки. Но после нескольких попыток, бросил. Да и зачем? Что бы сказали они друг другу, встреться снова?
Жену всегдашняя теперь угрюмость Ивана Степановича тоже как-то насторожила. Во всяком случае, иногда ловил он на своем лице ее напряженный взгляд, слушал возникшую в их отношениях чужую нотку.
Проходили дни, складываясь в недели, а те – улетали, слипаясь, месяцами, а Иван Степанович – чем больше думал о случившемся с ним, тем менее понимал происходящее. Ощущение безвозвратного потерянного счастья, исчезнувшей гармонии давило все больше.
Стоило взглянуть в глаза жены, и чувство вины перед ней от его тайного предательства всплывало из черных глубин и жгло совесть. Даже не сам факт физической близости с другой женщиной – с этим можно было бы как-то смириться, успокаивая себя тем, что в действительности этого и не было вовсе, если «действительность» понимать как «настоящее», да и больше такого случиться не может – нет, другое терзало Ивана Степановича все более и более. Каждое мгновение теперь он думал о Свете, вспоминал ее голос, мысленно беседовал с ней, спорил, мечтал вновь увидеть. Какое-то щемяще-щенячье чувство терзало его, что-то прекрасное и давно забытое обволакивало душу, стоило вспомнить ее. Как ощущение первой любви, как дикая дробь молодого сердца.… Как она там? Помнит ли?
Света прочно поселилась в его воспаленном мозгу, в котором что-то ворочалось и росло. Может, настойка, которую принимал Иван Степанович ежедневно, делала свое дело, а может быть, что какой-то психоз развивался в нем. Он понимал одно: долго так не протянуть, такая жизнь измотает, высушит, выжжет каленым гвоздем.

10.
Отпустив служебный «Форд», Иван Степанович, как теперь вошло уже в привычку, вышел у Адмиралтейства. Он полюбил пройтись перед рабочим днем, вдохнуть в свои легкие свежий ветер с залива, послушать крики чаек, прошагать вдоль набережной, потом, свернув к Стрелке Васильевского острова, постоять у Ростральных колонн, любуясь Петропавловкой.
Все же, чайки – странные птицы. Никогда Ивану Степановичу не удавалось понять, зачем они кричат? Не то, что люди. С каждым днем все отчетливей он слышит людей и все меньше понимает чаек.
Что люди? Их мысли материальны. Они строят свои лживые предложения у себя в мозгу, а после их произносят, облачая мысли в слова. Как забавно бывает проследить ход этих построений со всеми ветвлениями и взвешиваниями, сомнением и мудрствованием! И как легко потом по ним проскальзывать в дебри подсознания, с легкостью отыскивая спрятанные рычажки и кнопочки. И человечек – весь твой, и даже не догадывается об этом.
Другое дело – чайки. Их крик имеет множество оттенков и отражает сиюминутное состояние. Они кричат о том, что чувствуют в данный миг. В них нет лжи, они не хитрят, не знают коварства и лести. Видит рыбу – радость, угрожает опасность – тревога. Но зачем? Кому? Для чего?
Птицы – они как дети.
Он так и не научился читать мысли жены и дочери. И не хотел этому учиться. Он сам воздвиг стену на пути к их подсознанию и наложил табу. Они как белоснежные птицы в его поднебесье – нельзя же их грубыми руками! Жена и дочка – это храм его души, порушенный и оскверненный, но все же…. Ничего, время - хороший лекарь. Все пройдет.
«Пустое, – отмахнулся Иван Степанович. – Все есть томление духа и суета сует!»

11.
«Как же так могло случиться? – недоумевал он снова и снова. – Детская вера в чудо?»
Почти год по чуть-чуть Иван Степанович цедил настойку из той заветной бутылочки. Чувствовал, как меняется в нем что-то, прислушивался к каким-то новым голосам у себя в голове. Он старался растянуть содержимое бутылочки на как можно более долгий срок, наливая себе по каплям раз в день, но чудо состояло в том, что каждое утро… уровень жидкости в бутылке восстанавливался сам собой! Чудо иных технологий?
Очень хотелось в это верить, очень. Пока не проснулся в нем, чуть было задремавший, материалист, заставивший установить в квартире маленькую камеру.
«Как же так? – в сотый раз за день спрашивал себя Иван Степанович, уже вечером возвращаясь со службы. Он еще не придумал ничего из того, что скажет жене, не знал как себя поведет и что сделает…
Дверь открыла жена. Улыбка исчезла с ее лица, едва она взглянула на решительное лицо Ивана Степановича. На миг, казалось, она крепко задумалась, потом – подскочила и крепко-крепко обняла мужа.
– Ты прости меня, Вань! Я давно хотела, но так и не смогла тебе ничего рассказать! Но вижу, ты и сам уже все понял.
– Ничего, Свет, ничего! – бормотал растроганный Иван Степанович, с удовольствием подставляя свои кнопочки и рычажки, возвращающие его к потерянным было счастью и гармонии. – Я, и вправду, догадался.
Помогая стаскивать пальто, Светлана облегченно щебетала:
– Вот и славно! А Машка все боялась, что ты раскричишься. Вадим – отличный парень, хоть он тебе и не очень понравился. Зато Машку так любит! Я подумала, что ты не будешь против, если некоторое время она поживет у него?
– Да погоди ты! Какой Вадим? – опешил Иван Степанович. – Тот, с которым нас Машка знакомила на прошлой неделе? Так ты об этом?! А я думал…
– А о чем же еще? – Светлана пожала плечами. – Или судьба дочери не достойна обсуждения?
Вся решимость Ивана Степановича вдруг взлетела, бахнула в воздухе и рассыпалась мелкими брызгами! И вправду… А как же отснятое камерой? Наверняка, тому есть другое, и вполне невинное объяснение. Скатившийся с души огромный камень вмиг взмыл на прежнее место, еще большей тяжестью придавив Ивана Степановича.
– Я вот что подумала, – Светлана, хитро сощурившись, распахнула дверь в Машкину комнату. – Пока Маши нет, может, пусть погостит у нас наш общий друг?
– Вадим? – съязвил Иван.
Из проема двери высунулась и нагло уставилась на Ивана Степановича недовольная кошачья морда!
– Барсиком меня зовут, - буркнула морда. – Мог бы и запомнить.