Сломанные куклы, брошенные девочки

"Помнишь меня?"

Не хватает - "еще".

И правда. Она еще помнит ее? Какая изысканная издевка.

Вас пару лет назад парализовало, после чего вы так и не встали с инвалидного кресла, вы еще помните об этом?

Элен рвет фотографию. На две части. На четыре. И каждые две - еще на четыре.

И не больно, и не больно, курица довольна...

Глупые детские приговорки. Почему в голову всегда лезут какие-нибудь дурацкие стишки-прибаутки, когда хочется выть и грызть стены?

Элен плачет. Беззвучно и страшно, как плакала над заключением гинеколога, когда поняла что никогда, никогда-никогда не сможет родить от любимого человека. Или от нелюбимого. Вообще не сможет.

Это жестоко. Элен знает толк в жестокости, но это - это слишком жестоко.

"Я назвала ее Ленкой..."

Когда-то в прошлой жизни, старая женщина с поеденными непонятно чем руками, с морщинистым вытянутым лицом, с черными, как угли, глазами и странной улыбкой, женщина, которую одновременно стыдилась и боялась собственная дочь, называла так Элен. Элен никогда не стыдилась и не боялась свою бабку. Говорили, она цыганка, которую прогнали свои же. Говорили, она сумасшедшая. Говорили - ведьма. Какая разница? Она всегда любила Элен. А что еще надо маленькой девочке?

Девочка выросла, но оказалось, надо ей все то же.

"Сашка ее обожает. Вот уж не ожидала, он не очень любит детей..."

Элен тоже обожала бы ее. Их обеих. Боготворила бы. Молилась бы на них. Душу бы наизнанку вывернула, сцедила бы всю свою кровь до последней капли, только бы она позвала, только бы дала знать, что еще есть шанс переписать их глупое соглашение с чистой страницы. Она бы предложила на этот раз обойтись без соглашений вообще. Ну их к черту.

Элен понимает, что если еще час назад, расписываясь на почтовом уведомлении, она едва надеялась на чудо, то сейчас, вскрыв конверт и прочитав письмо, впитав зрительным нервом каждую строчку, отпечатав на сетчатке каждую деталь с трех вложенных в письмо фотографий - она мертва. Куда мертвее, чем была четыре года назад, в день их встречи.

Потому что есть разница между сознательно мумифицированной плотью и гниющей по воле случая от безысходности душой.

"Я думала приехать этим летом. Но потом, знаешь... Да, я поняла, что это не самая умная затея. Да и Ленку оставлять страшно, а с собой тащить - ну, куда?"

Оторвали мишке лапу...

И выбросили к черту. Кому нужен чужой мишка без лапы? Когда есть свой фарфоровый ангелочек.

Кому нужна чужая женщина без сердца? Когда есть свой ребенок.

Это даже не вопрос выбора. Не существует для любой женщины выбора - между своей плотью и кровью и чужими людьми. О чем вы? Что за абсурд, выбирать между средоточием всего своего мира и сомнительной тропкой на далекую враждебную планету. И планету ли. Возможно, так, перекошенный астероид, даже без атмосферы и силы тяжести.

Элен не знает, что теперь делать. Что она теперь может сделать? Она же понимает, она как никто другой все понимает, ей бы и в голову не пришло заставить выбирать.

"Саша предлагал мне переехать в Италию. Ну, климат мягче, все такое. Наверное, стоит так и сделать... "

Элен иначе представляла себе этого Сашу. Конечно, она знала, что у Светланы отличный вкус. Конечно, она предполагала, что ее избранник будет очень красив. Но что он будет красив так... по-женски. Хотя, это как раз можно понять.

Элен рассеяно перемешивает кончиками ногтей обрывки фотографий и с горечью думает, что наверняка она подбирала себе нового любовника под интерьер спальни - темно-синее белье, золотистая кожа, яркая медь волос. Красиво.

Она даже не ревнует. Не ревнуют девочек к их куклам. Если разобраться, и ревновать-то куклы не должны уметь.

Просто... очень больно.

Не.

Справедливо.

Элен смотрит на свое отражение в большом зеркале в ванной. Чем она хуже? Она тоже красивая.

А он - моложе. В этом все дело? Просто примелькалась старая кукла?

"Извини, если что. Просто хотела сказать, что у меня теперь все хорошо. Больше я тебя не потревожу."

Целую минуту она всерьез раздумывает - не перерезать ли вены?

Элен изучает рисунок своих вен, прикидывает, как изловчиться так, чтобы одним надрезом сразу несколько сосудов. У Элен очень тонкие, едва просматривающиеся вены на руках. Наверняка придется задеть и сухожилия. Даже если резать вдоль...

Бесполезно. С ее уровнем тромбоцитов кровь свернется, прежде чем вытечет критическое количество.

Она заползает в угол между душевой кабиной и ванной, как смертельно раненое животное в поисках самого темного места, где можно спокойно сдохнуть, и даже не плачет - воет.

Она почти уверена, что сейчас у нее просто остановится сердце.

Через два с половиной часа она уже стоит на пороге кабинета своего психоаналитика. Кажется, она выдернула его с какой-то вечеринки. Вообще, это странно, что он приехал. Сегодня только пятница, сейчас почти десять вечера, от мистера Уоллеса слегка несет спиртным и он выглядит намного моложе без галстука и очков. Она с удивлением думает, что ему, наверное, не больше тридцати. А лет через десять очки, наоборот, начнут его молодить.

- Миссис Адамс, - говорит он. - С вами все в порядке?

Элен хочется закричать.

Она знает, что у нее потекла тушь, потому что в машине она снова плакала, знает, что в спешке одела жакет и юбку от разных костюмов, и что десять минут назад в лифте у нее порвался чулок, а сейчас мелко подрагивают пальцы. И еще она забыла сумочку, в которой остались права и кредитные карты.

Похоже, что у нее все в порядке?

- Женщина, которую я люблю, окончательно вычеркнула меня из своей жизни, - удивительно ровно говорит Элен, чувствуя, как опять слипаются от слез ресницы. - Нет, мистер Уоллес, думаю, со мной не все в порядке. Думаю, со мной не все в порядке последние года четыре. Не хотите со мной об этом поговорить?

Если он опять скажет какую-нибудь чисто американскую глупость, думает Элен, она его ударит.

Мистер Уоллес молча смаргивает, и отпирает свой кабинет. Если он и шокирован ее заявлением, то внешне это не очень заметно. Но скорее всего, он просто счел это очередным закидоном взбалмошной клиентки.

Что неожиданно, Элен действительно становится легче. И с каждым срывающимся словом облегчение растет.

Как только она доходит в своем рассказе до места, где предложила Светлане разбежаться, пока они не сломали друг другу жизни, Элен запинается. Мелькнувшая мысль была острой и болезненной, но она упорно додумала ее.

- Миссис Адамс?

- Скажите, доктор Уоллес, вам случалось причинять сильную боль любимому человеку?

- Никто не застрахован от ошибок.

- И что вы потом делали?

- А что можно тут сделать, как думаете? Просил прощения.

- И вас прощали?

- Не всегда. И тогда приходилось просить снова и снова, пока не простят.

Элен впервые становится жаль, что она почти три года развлекалась за счет рабочего времени этого человека.

- Спасибо. Правда, спасибо. Извините, если испортила вам вечер.

- Все в порядке. Миссис Адамс, вы доберетесь сами до дома? Может, лучше вызвать такси?

- Вызовите... Или нет. Знаете что, позвоните лучше моему мужу. Пусть заберет меня.

Потом Элен ждет в фойе, набрасывая на взятой из стопки чистых листов в кабинете мистера Уоллеса бумаге список дел, которые ей надо будет урегулировать до конца следующей недели. Она снова собрана, у нее снова все под контролем. Развод с мистером Адамсом обозначен первым пунктом. Она предложит ему такие условия развода, что он не устоит. Хорошо, что их брак всегда был в первую очередь сделкой.

Потом она думает о том, что напишет в обратном письме Светлане. Она обязательно напишет. А потом приедет, и повторит все еще раз, глядя ей в глаза, вдыхая ее запах, вспоминая оттенок ее кожи и прохладную ломкость тонких пальцев. Но сначала позвонит и попросит повременить с переездом. Или хотя бы дать новый адрес.

Иначе, где же она потом будет ее искать?