Глава четвёртая

Валентина Егоровна ещё долго говорила о своей нескладной судьбе, горькой и счастливой. Она говорила о сыне. Говорила о матери (храни, Господи, всех матерей), поскольку если бы не мама, то много бы Валентина Егоровна не добилась бы в своей жизни, и тем, что она сейчас имеет, обязана только              своей матери, у которой муж и двое сыновей, погодок, погибли на фронтах Великой Отечественной войны. Валентине тогда было каких-то семь лет… Низкий, земной поклон матери – царствие небесное, и да земля будет пухом!

Женщина-невеличка рассказывала о себе. О том, между ними, матерью и сыном, ею и Владимиром, идёт негласное соревнование: кто кого быстрее доведёт до инфаркта… Но нет! Она не может так поступать, ведь она – мать! Всякая мать готова пожертвовать собой ради счастья своего ребёнка. И Валентина Егоровна поведала сказку Максима Горького о том, как один юноша полюбил красивую женщину. И женщина, чтобы проверить его любовь, предложила ему убить мать, родившую его, а девушке принести сердце матери. Юноша прибежал домой, убил свою мать, вынул сердце и, не чуя ног, поспешил к своей жестокой возлюбленной. Тут он споткнулся о камень и упал, а материнское сердце выскользнуло из рук и покатилось. Вот оно катится и заботливо спрашивает своего сына: «Ты не ушибся, сынок?»»

Так и она… Лучше с балкона – вниз, чем посягнуть на жизнь своего сына. Лучше кровь пойдёт горлом, чем женщина помыслит такое. Каждый должен жить столько, сколько ему отпущено небом, стойко и терпеливо нести свой крест. Она не  вправе просить лучшей доли…

Тут Валентина Егоровна замолчала. Посмотрела на Сидорова печальными глазами, в которых чувствовалось неистребимое желание, но силой воли этой мужественной женщины загнанное в тупик и прижатое к стене… Хозяйка вздохнула.

- Да, иногда хочется, - сказала она раздумчиво, ни к кому не обращаясь – видимо, она отрешилась от мира и разговаривала сейчас сама с собой, не замечая и не угадывая ничего вокруг, но вдруг встрепенулась, застыдилась сказанных слов, смысл которых всё же достиг её рассудка, и: - Чур, меня, чур! Что я болтаю, ведьма старая. Нет сейчас настоящих мужчин. Нет настоящих мужиков. Одни выпивохи и прохвосты…

Валентина Егоровна грустно улыбнулась и пропела частушку:

«Осень наступила –
Не видать цветов,
И глядят уныло
Бабы из кустов.
Не смотрите, бабы,
Милые мои:
Мужики спилися –
Не хотят они!..»

Вот Сергей Германович, продолжила она после пения, полюбился ей. Но полюбился. Как сын. И не больше… Правда, будь он постарше… Вот сколько Вам, Сергей Сидоров? - Двадцать два года! – Двадцать два года?! Да Вы ещё мальчик! Вам расти ещё и расти – и это, мой юный друг, прекрасно! Всё вас ожидает впереди. Дай-то Бог, чтоб только хорошее… Вот только, будьте добры, не бросайте Вы нас, не забывайте Володю. А то у него совершенно нет друзей, и мы к Вам привыкли. Вы уж простите нас…

Вы понимаете, каково это?! Вы понимаете? Да, ни черта Вы не понимаете! У Владимира, взаправду, нет друзей, и никогда их не было. Никогда! Никого! А Вы так смогли бы жить?

Она невольно заплакала, говоря сквозь слёзы:

- Если он не нужен всем моим «кандидатам» в мужья, то он сам не нужен всем «кандидатам» в друзья – ну, кто с ним таким будет возиться? Какая девушка посмотрит на него? А ведь и он тоже человек, и тоже хочет счастья. Но почему-то нет этого счастья. Ни у него. Ни у неё… А вот Вы, Сергей Германович, Вы вот – это другое дело… Да, Володя привык к Вам за это время… Прости, полю… полю…  полюбился ты нам, Серёжа. И потому за всех прошу, за сына и за себя: «Не забывай нас, пожалуйста!»

И тут она зарыдала. Сколько тоски и одиночества было в этих слезах. Сколько боли вынесло на своих хрупких плечах нежное сердце матери?...

Сергей поднялся со своего стула. Он не знал, как надо поступать в таком случае?  что надо говорить? что надо делать? 

- Валентина Егоровна, разрешите эту ночь провести у Вас… - заговорил Сергей.  Голос его задрожал, во рту пересохло от волнения, в голове полился звон,  и молодой человек, забыв стыд и страх, подбирая слова, заставил себя обратиться с просьбой к этой милой и несчастной женщине: - Ну, провести эту ночь… с Вами…

И он покраснел от головы до пят. Сердце: стук! – и упало пониже пяток. Душа захлопнулась, как форточка на ветру. Голова виновато повисла, как отяжелевший венчик одуванчика, ожидая праведный гнев женщины-невелички.

Вероятно, последние слова Сидорова оглушили и сбили с толку Валентину Егоровну, что женщина не сразу поняла, в чём дело, и о чём идёт речь. Наконец, она собралась с мыслями и замялась, не зная как поступить и что ответить молодому хаму! Обматерить? Влепить пощёчину? Или всё вместе и сразу? А, может, подружка, засмеяться над его глупыми словами?

- Чтооо-о? – протянула женщина, будто бы недовольно: - Что ты… Простите, что Вы это сейчас сказали, молодой человек? – и она недвусмысленно показала руками, какую несусветную чушь тут он сказал. – Да поймите, мой мальчик, мой бедный Серёжа, что Володя на шесть лет старше Вас, а я… Я Вам, да будет известно, в матери гожусь! Я старше Вас на тридцать лет! Вы представляете себе, что такое для женщины быть старше мужчины на тридцать лет? Нет, Вы не представляете! Так я Вам скажу: тридцать лет – это Вы и ещё раз Вы, но только уже восьмилетний. Словом, пятьдесят два года, мой золотой мальчик, из паспорта не выкинешь! – и она резко встала.

Встала и засмеялась, обращаясь к стоявшему рядом Сергею:

- Оно, конечно, спасибо за внимание – давно мне не делали таких комплементов! Ну, хорошо, на кой ляд я Вам нужна, Серёжа, такая древняя? Прямо, черепаха Тортилла!

- Простите… - Сергей сгорал от стыда и винился за слова свои, сказанные не к месту, не ко времени; он поносил себя всеми известными и неизвестными «литературными словами» и не знал, как обелить своё имя: - простите, Валентина Егоровна, прошу  Вас.  Я не хотел через Владимира примазаться к Вам – стать «ближе к телу», видит Бог. За эти дни вы оба стали для меня роднее родных, Валентина Егоровна….  Поймите меня правильно, я не хотел Вас обижать…  Я не хочу Вас обижать…  Только одна мысль гложет меня: чем я ещё могу помочь Вам?.. Но если я Вас всё-таки обидел, то… - он посмотрел по сторонам, поискал глазами, - то дайте мне нож, и я отрежу свой поганый язык! – вдруг он заявил вполне решительно, что женщина испугалась за самочувствие Сергея.

- «И вырвал грешный мой язык!..» Красиво сказал, Александр Сергеевич… - сказала и задумалась Валентина Егоровна и вдруг: - Что? Как? Как язык? Какой язык? Нет уж, не надо - он Вам ещё пригодится, без всяких пошлых намёков. Не надо, не смейте это делать, Серёжа! – не на шутку испугалась Валентина Егоровна. – Вы, пожалуйста, успокойтесь и ступайте к Володе. Займите его чем-нибудь, а я чай приготовлю, пирожки напеку. И ещё: я Вас прощаю – так что, ничего не бойтесь, мой юный друг! Я в милицию не побегу… Но, тем не менее, я Вас, Сергей Германович, благодарю за столь искренний порыв… - женщина покраснела, смутилась: - Ну, так Вы идите к Владимиру, а там, глядишь, и почаёвничаем…

Она взглянула на Сидорова как-то странно. И Сидоров угадал – нет, почувствовал – этот странный взгляд.

- Нет, спасибо за приглашение, - на этот раз смутился он своих нахлынувших чувств, - но я пойду, Валентина Егоровна. Простите, надо идти…

  - Это Вы меня простите, если Вас обидела чем-нибудь, – сказала хозяйка и подняла голову, как будто ожидая поцелуя.

Сергей это понял. Обхватил её за маленькие тонкие плечики, прижал к себе эту живую куколку и поцеловал в лоб. Потом резко отстранил от себя и направился к выходу.

- Когда Вы придёте, Серёжа? – бросила она вслед ему.

- Через неделю… - коротко ответил Сидоров и ушёл.

Она же осталась стоять в комнате, всматриваясь в отражение в оконном стекле. Как потускнела она, погасла – как вышла вся её красота, и осталась одинокая старость…

Женщина грустила и одновременно радовалась звезде поцелуя, которая горела на её лбу. Разве это любовь? Разве может двадцатидвухлетний мальчик полюбить пятидесятилетнюю старуху? И не столько в постели – здесь много ума не надо, - а в жизни? И разве всё это можно назвать любовью?




Вот прошла неделя, и Сергей, как обещал, снова остановился у квартиры трагической семьи. Вот он нажал на кнопку звонка, и по квартире разлился праздничный электрический перезвон.

С минуту никто ему не открывал. Потом за дверью послышались торопливые шаркающие шаги. Шаги человека, который встал спросонья. Видимо, хозяева, томимые долгим ожиданием – Сидоров угадал придти под вечер – уснули, а он их разбудил своим звонком.

- Кто там? – раздался голос Валентины Егоровны, а в голосе прозвучали нотки  тревоги и надежды: вдруг это посторонний человек?  а, может, всё-таки Серёжа!

- Это я… (длительная пауза) … я это (длительная пауза) … Сергей… - наконец выговорил Сидоров – он приготовился столько сказать, как язык его вдруг окаменел и ворочался тяжелее десяти мельничных жерновов, и мелькнула мысль: «Надо было его отрезать тогда!»

- Сергей?! Сергей!!! Наконец-то! – раздалось за дверью, в замочной скважине провернулся ключ, и дверь открылась: - А то мы тебя заждались, Серёжа…

Валентина Егоровна в полумраке лестничной площадки второго этажа невольно прижалась к гостю, обхватив его руками.  Она пригласила Сергея пройти в квартиру. Закрыла за ним дверь и радостно крикнула Владимиру:

- Володя, к нам Серёжа вернулся!   

И Владимир в ответ замычал и «загыкал»:

- Мыыы-ы… лыыы-ы … дыыы-ы! (что означало: молодец!)  Мыыы-ма,  хыыыр-ша (что означало: мама, хорошо!)

- Проходи, Серёжа, проходи! – гостеприимно приглашала хозяйка и непривычно для всех суетилась. – Давно ждали тебя. Зачем ты исчез на целую неделю. Володя устал спрашивать: где Серёжа, да где Серёжа? А что я скажу – мы даже твоей фамилии не знаем… Так вот, мы стали бояться за тебя – если что случилось, ничего бы не узнали, ничем не смогли бы помочь, и где тебя искать – ума не приложу… - и женщина снова ласково прижалась к Сидорову, а он никак не реагировал и смотрел на неё спокойно сверху-вниз: - Мы стали думать, что ты никогда больше не придёшь к нам. Пожалуйста, не делай так больше! – высказала она и с головой выдала все свои чувства.

Выпалила женщина свою радостную речь. И Сидоров увидел в её глазах какой-то торжественный праздничный блеск, какой вообще не замечал за последнее время в глазах этой женщины, помолодевшей сейчас на двадцать лет. Только это не для него. Он пришёл к ним, чтобы сказать… Он должен сказать, что ради своих чувств к этой женщине не может шантажировать её своей дружбой с несчастным сыном… Он скажет и навсегда уйдёт из этой семьи…

А, впрочем, чем чёрт не шутит? А Бог не запрещает? Слушайте, слушайте, слушайте, люди! Слушайте, небо и земля! Слушайте звёзды и планеты! Слушайте, как бьётся бубен молодого сердца, как гремит он на всю Вселенную. Слушайте, как счастливым колоколом гудит его голова, и все ангелы слетаются к нему! Ведь он сам – колокол: большой, могучий и многозвучный! И он гудит, разнося весть о своей любви от края и до края мирового бытия.

«Он любит! Да, да, да, он любит! Он любит эту женщину, не смотря ни на что.  И кому какое дело, что она старше его на тридцать лет? И кто сказал, что двадцатилетний молодой человек не может любить пятидесятилетнюю женщину?  Неужели эта любовь карается законом? Разве любовь посадили под домашний арест? А  всех, кто посмел ослушаться – в Сибирь, и там – к стенке? Нет, нет, нет, дудки! Любви все возрасты покорны! Ты слышишь, космос людей и природы?

С подобным настроением Сидоров Сергей прошёл в зал, где на диване от долгого ожидания вовсю изнывал Владимир. Друзья потянулись друг к другу, будто не виделись тысячу лет. Сергей встал на колени перед диваном, как на колени, словно просил у Володи то ли прощения, то ли благословения…  Владимир был чист и праведен. Как само небо, потому и уткнулся Сергей своей отяжелевшей головой в бок заждавшегося друга и забубнил на все лады:

- Володя, Володя, как мне тебя не хватает, - плакал Сидоров, не скрывая своих слёз. – Как мне вас не хватает, друзья! Как не хватает Валентины Егоровны… моей мамы… моей… моей… моей… (он так и не сумел сказать: моей любви).

- Гыыы-ы! Гыыы-ы! – радовался Владимир и своими руками с растопыренными крючковатыми пальцами ласково водил по лицу Сергея.

Валентина Егоровна сидела за столом и счастливо смотрела на своих мальчишек. Она любовалась ими, гордилась и восхищалась. Она любила их.

Вскоре она встала, прошла через всю комнату, и как всегда, торопливо ушла на кухню. Только там сегодня почему-то было тихо-тихо. Никто не гремел кастрюлями. Не разжигал газовую плиту. К тому же женщина закрыла за собой дверь, чего не делала раньше.

Сергей уже сидел в кресле и думал: «Зачем пришёл? Какая я сволочь!!! Они же чистые и светлые, святые люди – зачем я здесь?»

Вдруг кухонная дверь тихонько открылась. В дверном проёме показалась Валентина Егоровна и потянула Сидорова за собой. Когда они оказались на кухне, она снова закрыла дверь, обхватила руками шею Серёжи, притянула к себе и горячо зашептала:

- Где ты был так, любимый? Я так долго ждала тебя…



КОНЕЦ