Ай филл гу-у-уд! или ЧУМовой балет...

     Прочитав письмо от Маринки, которой через Службу знакомств пять лет назад отправил своё фото, Прохор бросился  к бабушкиному старинному сундуку.
Он стремительно вывалил всё  содержимое на настил и стал судорожно перебирать вещи, разбрасывая их по чуму.
"Понравилось! Понравилось моё фото! Понравилось!" - шептал он себе под нос
и продолжал рыться в бабушкином рунье.
Через мгновение он замер.
«Есть!» - вырвалось у него  практически из сердца.
Оленевод выхватил пуанты из кучи никому не нужных вещей и прижал их к своей волнительно вздымающейся рельефной груди.
Он блаженно прикрыл глаза:
в сознании нганасанина по сцене районного Клуба работников сельского хозяйства Крайнего Севера в Усть-Аваме  в костюме лебёдки... проплыла на пуантах его бабушка.

"Понравилось Маринке! Понравилось! Ей по-нра-ви-лось!" - пульсировало в висках.
Нганасанин отвязал и стащил бакари, и быстро натянул пуанты на свои мощные ноги.
Наспех завязав атласные ленточки, он встал и выполнил антре в центр чума.

    Глубоко вдохнув, Прохор исполнил пару простеньких па,
после которых па де ша, лёгкий и грациозный, озарил солнечным светом его скромное жилище.
Затем оленевод, не морщась, перешёл в Аллегро:
балансе,
арабеск,
арабеск,
арабеск,
потом баллотте,
два раза - батри
и в завершение этого дивертисмента – великолепный ассамбле,
который Прохору удавался особенно легко и красиво.

   Он, наверно, странно смотрелся на пуантах в своей одежде.
На нём была глухая двойная малица из белой оленьей шкуры, отороченная мехом собаки, поверх малицы был надет сокуй хиэ с капюшоном и высоким султаном из меха волка над обветренным мудрым лицом.  Вместо штанов - ровдужный натазник нингка, поверх него - пояс с кольцами на боку, к которым были совсем недавно привязаны голенища бакарей. На других кольцах у него на поясе также болтались:
огниво тууй, нож в ножнах, футляр для курительной трубки и кисет.

         Но, не думая ни о чём, Прохор "летал" по чуму.

   "Ай филл гу-у-уд!" - выкрикивал суровый северный мужик каким-то диким голосом,
когда позволял себе мгновение для отдыха.
А потом снова: 
сумасшедшее по продолжительности и красоте фуэтэ,
скромный флик-фляк и ...
высоченный файм, переходящий в сказочный пируэт.
И, наконец,
после обворожительной цепочки тур шане  он без сил рухнул в бату,
где женщины мирно укладывали домашнюю утварь.
      
    Прохор с трудом выбрался из-под котелков, мешков и банок.
Строго зыркнув на женщин, он схватил лыжи и выбежал на улицу.
Чувства переполняли его.
Нганасанин воткнул пуанты в крепления лыж, выпрямился, глубоко вдохнул...
и рванул вперёд, остервенело работая палками.
Женщины продолжили мирно укладывать утварь.
Солнце светило.
Собаки лаяли.
Дети смеялись.
Снег искрился.
Олени мирно стояли в корале.
Старик Тими вышел из соседнего чума.
Он грустно смотрел вслед стремительно удаляющейся фигуре знатного оленевода,
пока та совсем не исчезла в снежном безмолвии.
"За водкой пошёл в Усть-Авам, однако", - подумал мудрый старик,
присел на корточки и запел...

      Долго пел старик...
   Ночи сменяли дни...
Дни сменяли ночи...

Покосился чум.
Растаял снег.
Вернулись лысые школьники из интерната на каникулы домой.
Завопили тут и там прилетевшие с юга бакланы.
Поскрипел, попыхтел да двинулся могучий Енисей.
Прошёл ледоход.
Рыбаки вернулись с корюшкой, охотники ушли «на гуся».
Сбросили рога олени, полиняли собаки.
Женщины тундры устали причитать и плакать.
Обросли и уехали интернатовские дети.
Вернулись охотники.
Снова полиняли собаки.
Отнерестились сиг и нельма.
Улетели птицы.
Встал Енисей.
Лёг снег...
Закончился у старика Тими табачок.
           И вдруг!
"Ай филл гу-у-уд!" –  на пуантах из-за чума выбежали Прохор и Маринка.
Оленевод улыбнулся и вытянул руки в стороны.
Старик Тими, женщины из бату, олени и собаки, охотники и рыболовы-промысловики, быстрые каюры, дети разных народов и все, все, все, даже подошедший неизвестно откуда Деймумуо Кандачера увидели,
что в одной руке у Прохора была сетка с водкой, а в другой – с папиросами.

- Эх, дай папироску, Прохор, что-то в горле першит! – эта, ставшая в последствии знаменитой, фраза Маринки утонула в радостных возгласах и звуках веселящегося стойбища.

"За водкой ходил в Усть-Авам, однако… ", - подумал мудрый старик, забил трубку,
присел на корточки и запел...
:-)