Во время Сталина

Я шел утром с дружками в школу. Ласково синело небо, солнце весело лучилось с высоты. А нам предстояла математика с контрольной работой и учительницей Ларисой Петровной, сверлящей нас своими глазами и насквозь видящей тех, кто не приготовил домашнее задание. Я шел, шел и неожиданно высказал:
- Хорошо бы прогулять школу.
Все дружно рассмеялись, а я открыл, что стоит высказать общую мысль, и всем от этого становится легче. Но я-то и вправду прогулял в тот день. Как сказал, так и сделал.
На следующий день мы писали сочинение на тему «Кем я хочу стать и почему». Многие стремились к звездам, к научным открытиям. Кто хотел стать рабочим, чувствуя зуд в руках. А я написал, что хочу стать директором магазина, чтоб хорошо жить. Потому что мой папа работал в одном из магазинов разнорабочим, и я знал, как хорошо живут директора. Когда учительница, клеймя взглядом, читала классу, что мне не достает приобрести для того, чтобы быть счастливым, класс подыхал от хохота. И все же скажу, что я почему-то стал рабочим, в то время как те, которые стремились к звездам, преуспели по торговой части.
Но вскоре я запустил куском мела в мальчишку, который задирал девчонок как раз напротив окон нашего класса. А попал в рядом идущего гражданина. Прямо по шляпе. Тот в изумлении поднял глаза на окна нашего класса, а я, стоя в проеме окна, глядел на того мужчину с выражением сочувствия. Даже плечами развел, показывая, что не понимаю, как это со мной вышло. Тот мужчина так и пришел в класс с изумлением в глазах, со шляпой, испачканной мелом, в руках. Стал объяснять учительнице, что он заслуженный пенсионер, ветеран труда и всякое прочее о своих заслугах, отчего мне стало очень не по себе. Другой бы на моем месте сбежал, а я, как вошел тот пенсионер, так и стоял, будто к полу приклеенный. Сначала слушал пенсионера о том, как он честно трудился и не думал о том, что в конце жизни в него будут бросать мелом из окон. Потом убийственные слова учительницы о том, что я – родимое пятно нашего класса. Ребята окружили нас с любопытством, ожидая еще чего-то более веселого.
И вот меня вызвали на разбор моего поведения перед учениками шестых-седьмых классов нашей школы. Старший пионервожатый тоном прокурора прочел обличительную речь, сурово посмотрев на меня, точно приглашая объяснить, как дошел я до жизни такой.
Мне очень хотелось вызвать сочувствие присутствующих и я сказал:
- Товарищи, я не злоумышленник. Я просто несчастный человек, оттого, что говорю правду.
В зале грянул хохот, а я растерялся и, стараясь выправить положение, заговорил быстрее:
- Я, товарищи, поступаю так, как считаю правильным, а выходит неправильно.
Хохот стал еще пуще, а я заговорил с еще большим ускорением, точно боялся, что меня прервут:
- Понимаю, товарищи, что совершаю уклон не в ту сторону, но хочу преодолеть его как мелкобуржуазный, чтобы стать такими, как вы. Хочу проявить силу воли и каждое утро делаю зарядку. Не прогуливать школу и делать уроки, но пока ничего не выходит.
Слово «мелкобуржуазный» я недавно услышал на уроке истории и понял так, что оно критикует отрицательные поползновения личности. Направленные не в интересах дела, а для личной выгоды. Ввернул я его для впечатления. В зале начало твориться что-то неописуемое.
Наша учительница посмотрела на меня так, точно пригвоздила к позорному столбу. Начала с того, что, якобы, раскусила меня. Что я притворяюсь глупеньким, ничего не понимающим субъектом, а сам сорвал собрание. Помнится она еще что-то насчет троцкизма прибавила. Время тогда стояло суровое.
Я сидел, слушал и удивлялся тому, каким рисуюсь в глазах окружающих. Неожиданно до меня дошло, что я герой и вызываю энтузиазм масс. Хороший или плохой энтузиазм – я еще не понял. Но то, что массы электризуются – это я понял точно. Я сидел, слушая приговор учительницы, и вдруг по какому-то наитию свыше всхлипнул.
Кто-то оценил это как остроумие и громко крикнул нашей учительнице, еще не сбившейся с речи:
- Лариса Петровна, он еще и плачет!
Лариса Петровна сделала усилие сказать что-нибудь обличительное и на этот счет, но весь зал опять потонул в хохоте. А я уже не думал о последствиях. Как никогда я чувствовал свое единство с народом. На меня нашло, и когда расходились, я запел какую-то песню фронтовых лет. Кто-то подхватил, потому еще кто-то, и наконец, запели все.
Потом моего отца вызвали в школу. Он пришел домой сильно перепуганный и даже бледный. Долго и пристально смотрел на меня в неподдельном изумлении, точно видел впервые. Потом, зажав между колен, долго и нещадно бил широким, солдатским ремнем. Закусив губы до крови, я молчал, чувствуя, что страдаю за что-то великое.
Утром в школе Мишка по прозвищу «косой» затащил меня в туалет, где собралась компания, верховодившая в наших классах. Они безбоязненно курили, пуская дым колечками кверху. Колька, признанный вожак компании по кличке Серый бросил на меня пронизывающий взгляд, от которого я ощутил, что холодок туалета сковал мою душу, и прибавил:
- Ну ты вчера и отмочил. Мы чуть не лопнули от смеха.
Он, щелкнув по дну пачки, выстрелил из нее папиросой, протянув ее мне:
- На, закури.
Я стоял, чувствуя, как меня распирает не умещающаяся во мне гордость.
Пожав плечами, я как можно небрежней высказал:
- Пусть и они меня послушают.
Серый, похлопав меня по плечу, прибавил:
- Ну смотри, теперь не подкачай.
И даже ожог на теле от ремня отца стал мне в эту минуту приятен. Я почувствовал, что теперь мне будет труднее из-за этого нового чувства, но я  не уступлю.
С Серым мы встретились после, когда стали рабочими одного завода. Поговорили немного и разошлись, чувствуя друг к другу невольное уважение. Нам было что вспомнить и о чем поговорить.
А однажды Серый подошел ко мне и сказал: «Давай сходим в школу к Ларисе Петровне».
Я удивился словам Серого. Я сам иногда заходил один в школу постоять во дворе у клена, увидеть лист, распластанный на земле как символ нашей дружбы в школе, но не думал, что Серый настолько сентиментален, но согласился на его предложение.
Ларису Петровну мы встретили в коридоре около учительской. Она шла после уроков, а увидев нас, обрадовалась нам, сказала: «Как хорошо, мальчики, что вы не забываете школу».
Мы ей рассказали, что с Серым работаем на одном заводе. Серый – лучший из молодых токарей, а я поступил на первый курс института и учусь заочно.
Лариса Петровна сказала: «Я, мальчики, вами горжусь» - И мы расстались.
Боже мой, сколько лет прошло с тех пор. Но школа, Лариса Петровна, Серый, наши ребята, все вместе кажутся святыми. Услышу песни тех лет, вроде «Давно друзья веселые простились мы со школою» - и грудь сдавливает от воспоминаний, хочется снова быть выше, чище. Достойным тех лет.
Прошло столько лет и вот вышел совсем другой фильм про школу, такой отморозочный, что о нем заговорили, а режиссер фильма стал на международных конкурсах получать призы. И я понимаю международных деятелей искусства, что им лестно давать нам призы за такие «шедевры», насколько выгодно как конкурентам в политике видеть до какого морального разложения дошла страна, что это крах и нашей идеологии, а вместе с идеологией и экономики и прочих составляющих государства.
Теперь ругают Сталина за жесткость в руководстве, но ведь он отстаивал идеалы, духовные ценности народа, которым раньше подражали в мире, а потом переняли у нас. Особенно в Китае. Экономику Китая ставят в пример, но он идет по сталинскому пути и еще более жестко. Там за всякие либеральные ценности в виде воровства тут же ставят к стенке.
Нам теперь твердят о том, что в фильмах надо отображать и недостатки. Но недостатков нет. Есть жизненные позиции людей и у нас как недостаток был в классе Козлов, сидящий на задней парте, говорящий всякие гадости, но его за это били в морду.
А теперь этот Козлов стал демократом и учить нас жить, а то раньше мы смотрели на криминал как на родимое пятно, что перевоспитаем воров и проституток, но нет. Это они теперь лидеры в стране и стараются доказать то, какие мы люди в стране негодяи и прочее. Нас просто как в шоу «Дом» с номерами рассматривают за стеклом как крыс и ставят на нас опыты.
Больше всего меня поражает ханжество власти, говорящей о вреде табака, курения, хотя Черчилль курил трубку до девяноста лет и был здоров. Я думаю о том, что демография в нашей стране пошатнулась от скотского, рабского состояния народа, что он осознает свою ненужность, что он никто. В это криминале.
Окажись в нейтральной стране такой как Англия как например дочка Сталина живущая там в приюте или ты нищий. Окажись около дворца Лужкова, чуть поменьше чем у королевы. Тебя там не признают. «Ату!» - закричат на тебя.
Иначе б зачем им приобретать дворцы. Я помню реакцию Ресина на доклад ему об обманутых дольщиках, когда в доме на сданную квартиру оказалось двое хозяев.
Ресин с жестокостью в улыбке проговорил: «Пусть теперь пожирают друг друга как тараканы».
И при этом выражение лица у Ресина было такое бесчеловечное, что казалось. Что смотрит на них как на насекомых, чтоб раздавить.
Это те рыночные отношения куда нас завели. Как поселок Речник освободить для гольф-клуба для богатых там ночью зимой разрушали дома и спящих людей вместе с вещами выкидывали на улицу. А когда начальство как власть переезжало из Питера в Москву, то Ресин обеспечивал им квартиры без очереди. Бесплатно. И не только им, но и любовницам.
И у меня до конца дней будет стоять в глазах эта ресинская беспощадная улыбка, когда об обманутых дольщиках сказал, что пусть теперь пожирают друг друга, как тараканы. И люди не выдерживают этих рыночных отношений, кончают жизнь самоубийством. Оттого и в тюрьме, и генералы, и матери, не знающие как прокормить ребенка, бросают в мусорный ящик. Оттого и демография.
А то Сталина изображают палачом и в вину ставят ГУЛАГ. А вот Шаламов в ГУЛАГе не кончил жизнь самоубийством, и только и показывали как он там не нажрался, а потом охал на эту тему весь фильм. Составил карьеру и стал великим.
И о каких погибших миллионах идет речь, если при Сталине был небывалый прирост населения: до войны тридцать миллионов и после тридцать. Потому что эти цифры официальные. И после войны прирост населения при Сталине в тридцать миллионов был  в два раза больше чем в Англии, Франции, Германии вместе взятых. Потому что люди чувствовали себя нужными как люди труда жить с честью, достоинством. И знали, что Сталин их не предаст.