дамба продолжение 4

Часть четвертая

«Где же вы, где же вы, счастья острова?
Где побережье света и добра?
Там где с надеждами..., самые нежные, дружат слова...»

Так, пожалуйста, давайте без политики... На улице проливной дождь, циклон, цунами, конец света. Господа хорошие, при чем здесь политика? А то, что разум с головой не дружит, это вопрос небесной судмедэкспертизы. Там разберутся, кто виноват.
Может, необходимо было вовремя подвергнуть сомнению правоту жизненных принципов?
Может, нужно было переступить через личные амбиции...?
Может, стоило не заходить глубоко в штопор, из которого нет обратного хода?!
А может, просто не надо так любить деньги, Господа?
Да, действительно, политика здесь ни при чем. Сказать по правде, в данном вопросе всегда присутствовала красноречивая недосказанность. Зачем говорить, и так все понятно. НИКТО НЕ БУДЕТ ЖИТЬ ПО-ДРУГОМУ... Мы не станем праведниками, Господа!
Поэтому, остается только одно – потоп.

+president+
«Хаммер» мчал сквозь ливень; размытый облик города за окном смахивал на театральные декорации – потоки дождя ложились косыми пасмами, словно бутафорские полотна – машина рвала фон за фоном, оголяя подмостки – кровавую подноготную драмы, обнаруживая за ними закулисный хаос и разбегающихся крыс. Собственно, это были люди – они бежали...
Все сидящие в машине непрестанно тыкали в телефоны – результат был почти один, - городские департаменты отвечали гудками. Набрав полный рот воды, город немотствовал.
Неожиданно, вырвавшись из очередной полосы дождя, машина буквально врезалась в толпу. Под рев динамиков и грозы на майдане жарили рок-н-ролл.
- Этим все равно,- произнес кто-то.
- Давай в объезд – сказал президент.
И все... «No comment».
«Хаммер» завернул в парк Славы и остановился посреди аллеи. Президент стал рассматривать в бинокль левый берег, точнее – «любоваться» приливом.
- Це катастрофа..., любі мої,- заключил он и, отложив бинокль, уперся невидящим взглядом в лица своих сотрудников.
- Да, такого не помнит история...– промямлил секретарь обреченным голосом.
- Боже мой, там же люди... были,- отреагировал второй.
- Вот, вот, меня интересует, что мы им скажем. Может кто-то из вас объяснит им, куда глядели наши службы! МЧС в частности... Как...! Как..., это могли допустить! Это что - голка сіні?! Где, этот... министр!
Президент буквально посинел от негодования.- О, горе мне!
Но тут президент вспомнил, что собственно, это он сам сегодня занимался данным ведомством и министром, в частности... «И славным было застолье... Но кто же мог предположить?!»
- Да, все мы люди,- продолжил президент гораздо мягче,- нам свойственно ошибаться... Но я хотел бы здесь видеть этих..., как их там, синоптиков. «Трясця їх матері!» Хотел бы я сейчас взглянуть в их ясные очи... А ну, попробуй еще раз связаться с вертолетом МЧС, - обратился он к сидевшему за компьютером секретарю.
Секретарь попробовал, и вдруг в динамиках сквозь треск донесся голос министра.
Министр объективно и кратко изложил ситуацию.
«На мить в салоні запанувала німа тиша». Оказывается, дамба действительно на грани прорыва! И... электроника в порядке, и...
Сидящие в машине втянули головы в плечи, кое-кто начал косился на дверь.
- Я понимаю,- строго сказал президент,- у меня тоже семья и дети... Семьи, случай чего, мы отправим в правительственный бункер. А народ нужно спасать.
В это время министр МЧС предложил разбомбить селевой поток, в который, может превратиться дамба. «Идея имела глубокий смысл». Президент, не мешкая, отдал соответствующий приказ командующему ВВС. «Держать под контролем, начать боевое патрулирование немедля...!»
Еще какой-то период президент боролся с внутренней злобой, пытаясь пересилить раздражение и гнев. В своем непростом положении гаранта конституционного порядка ему постоянно приходилось мучительно терпеть оскорбления из-за элементарного хамства подчиненных: уж очень сильным было искушение призвать обидчиков к ответу. И возможности существовали... Но понимая сложности современной жизни, прямо надо сказать – непростую личную судьбу, президент не торопился принимать строгие меры, где-то подспудно осознавая, что данным терпением он приобретает себе отсрочку на Божьем суде. Не разумея глубины проблемы, многие считали его слабохарактерным. Он пытался им прощать и это. «Бог рассудит...» Впрочем, на этой Земле у каждого своя миссия. Президенту импонировал истеблишмент миссионера, и он всячески стремился поддерживать заданный стандарт.

«Север»
«Затеснило, затревожило..., снова погулять
У веселой юности на просторе.
У большой реки теченье вод нам не переждать
Не вернуть вспять, и не вычерпать море...»
Жизнь продолжается, течет как река, и нет ей конца и края...
Верил ли я в загробное существование или нет – это сейчас не имело никакого значения. Сказать по правде, на зоне в Боженьку верят все. Без веры на зоне никак нельзя. Но, зачем повторяться...
Пошли мы с Валей, значит, дальше. И добрались до большой ямы, громаднейшего котлована, подобного Лопатинскому карьеру фосфоритов в Подмосковье, где я мотал свой первый срок. Из ямы валил черный дым и смрад, на дне же, в огненном месиве копошилось бесчисленное множество народа и вопило нечеловеческими голосами. В жизни я не слышал ничего подобного...
«Там земных страданий жернова, не скрипят железом об железо...»
- Вот, смотри, еще одна «обитель»- сказала Валя и перекрестилась. – Господи помилуй! Много их тут... разных.
Она повела рукой вдоль и поперек.
- Эти то за шо,- спросил я у нее, радуясь в душе, что меня к ним совсем не тянет. Не в пример прежнего...
- А это чародеи, - ответила Валентина простодушно. - Они и при жизни в огне кувыркались. Только там, на Земле во плоти, энто дело совсем незаметно. При мертвой душе, то. Душеньку свою, они безумные огнем пожгли, и другим... помогали избавиться от нее. На Земле то за душу отмучиться надобно, отстрадать.
- Как это, - спросил я ненароком, чувствуя при этом полную законность в ее словах.
- А ты, видать, совсем бестолковый.
Валя посмотрела на меня с укоризной как на ребенка. – Сам почитай-то, жизнь в лагерях положил, бедствовал подобно Лазарю...
А они - по-разному..., от большого ума, да без рассуждения книжек всяких бесовских начитавшись, возомнили себя: кто пророками, кто целителями, а кто ради тщеславия и денег – душу продавши, ученья новые распространяли. Так вот и лишились Благодати. А без Божьей Благодати – один удел, эта яма. Мир то из огня состоит... Аль ты не ведал?
Валентина шутливо улыбнулась. – Ничего, скоро узнаешь.
- Ну и что ж теперь, им не будет прощения? На веки вечные...? Кричат ведь, вон как мучительственно.
- То-то и оно, что прощенье - оно на душу полагается, при земной покаянной жизни. Огня помалу, день за днем... приобщаться нужно. А не так, сразу – с головой да в полымя. Тут уж ничем не поможешь... В одну реку не войдешь дважды.
Валя посмотрела вдаль и задумалась.
Вижу, моя бабенка вся преобразилась, лицо так и светиться разумом и благочестием. Тут меня взял интерес, и решил я Валю подробнее расспросить, ну хотя бы о Василии. Большого ведь ума был человек.
- Василий, говоришь...- отвратилась от дум Валентина. - Увяз твой Василий в материи, по уши. Сам видел.
Народ сейчас пошел вроде образованный, да однобоко образованный. Образ на нем, почитай, совсем не Божеский. Ума – палата, а толку никакого. Жизнь проживают со степенями, а сюда попадут - двух шагов самостоятельно сделать не могут.
- Но ведь как же без знаний...,- зачесал я затылок. – Без знаний нынче и на газоне не прописаться. Уважали Василия-ученого, на газоне то...
- А толку? Что высоко пред людьми, то мерзко пред Богом,- отрезала Валентина. – У Василия твоего ума не хватило преодолеть собственный эгоизм. Его жизнь от академий сама избавила, и от мирского обращения в ученых кругах. Помогла, так сказать, ткнула лицом в покаяние. А он выше своих насекомых ничего не узрел. И к Богу не оборотился.
- Так что же получается,- чем глупее, тем Богу угоднее?- само собой как-то вырвалось у меня. Уж очень жаль мне было Василия, корефана моего.
- Неужто ты думаешь, что земное знание выше Небесного. Ты там, лежа на газоне, в ночное небо смотрел...? Ни края ему, ни конца. Так и знанию Небесному. Но тут каждому по мере Благодати, и от Силы в Силу... А земная мудрость заключается в покаянии и стяжании этой самой Благодати. Остальное – Бог подаст.
Валя недоверчиво посмотрела на меня. – Не сомневайся, подаст в изобилии...
- Тогда и учиться совсем не нужно, что ли? Все равно – Бог подаст. Так получается, или я чего-то не понимаю?
Все-то я понимал, но ум мой, словно путаный зверь, никак не мог освободиться от земной иступленной логики. Здорово, все-таки, Вася заразил меня своей ученостью.
- Живя в Раю, человек знал много, а имел еще больше. Но он не ведал этому богатству цены. Вот теперь и вынужден, в поте чела познавать настоящую цену настоящему знанию. А уж когда совсем пот глаза застит – и Подателя сего богатства. «Вол знает владетеля своего, и осел – ясли хозяина своего; а Израиль не знает, народ Мой не разумеет».
Рассуди сам, если бы эти несчастные, имели при жизни правильное знание, разве бы они находились сейчас в огне? Или Василий твой...
Впрочем, хватит об этом. Пошли дальше, а то еще немного помудрствуешь и сам свалишься к ним.
И Валентина не очень любезно оттолкнула меня от этого страшного зрелища.
В ушах стоял до звона жутко дикий визг. Я сильно тряс головой, пытаясь от него избавиться, но ничего не получалось. Среди общего воя выделялись отдельные голоса - страшные фразы, полные муки, ненависти и богохульной матерщины.
- Вот видишь, а ты говоришь о помиловании. Им уже никто не поможет, нет у них духа покаяния. Гордыня, безумие...
Валентина перекрестила меня, и враз все утихло.
И мы пошли дальше.

VARVARA
Волна отхлынула резко, так же как и налетела, унося с собой все, что можно было прихватить. В том числе и нашу подводную лодочку... Вода высосала машину с подъезда, словно моллюск из ракушки; мимо опять понеслись разбитые витрины и их содержимое – такой себе хоровод-коллаж из шуб, унитазов и колбас. Но все же, машина была гораздо тяжелее мехов и пустотелого фаянса, машина имела чудесно обтекаемые формы - она, подобно манте, сразу пошла на глубину, «зарылась носом в илистый грунт»; вдобавок, я исступленно давила на тормоз... В результате общих усилий мы вырвались из объятий Посейдона.
- Ну, и что дальше...?
Эллис смотрела на меня не моргая, вероятно, боясь проснуться. У нее на коленях лежал довольно крупный для такого хрупкого создания саквояж. Понятное дело, чисто из любопытства она посмотрела внутрь...
- Я не уверена, что здесь все, - тихо произнесла она. При этом левый глаз ее дернулся.
- Извини дорогая, ты забываешь про чаевые. Уходить тоже надо красиво. К тому же, у меня не было времени подбивать кассу. К тому же, я устала от объяснений... Это не в моем стиле.
Эллис вздохнула.
– Ладно, поехали отсюда.
Она поежилась и передернула плечами. - Здесь очень сыро...
На удивление, машина сразу завелась; чувствовался класс. В салоне поплыл легкий аромат розы «ruffles»..., и музыка. И что существенно – сейчас я совершенно не стремилась к материализации своей идеи. Музыка мне напомнила о ней, но после всего случившегося, для полноты бытия цветов и музыки мне показалось недостаточно. Я поняла, что гармония существует помимо звуков и запахов, образов и форм. Но не больше... Выглянув за грань и ощутив свободный полет, я тоже не нашла в нем большого смысла. Пустота, она и есть пустота...
Тогда, оттолкнувшись от противного, я начала поиски вокруг себя, и заметила, что в пространстве все еще присутствует случайная связь. Какая же я дура! Я тупо упустила момент.
Любовь...?! Ну да, миром правит любовь.
Машина, деньги – полная касса и бухгалтер к ней... Музыка, цветы, гармония вселенной... Мороз по коже...
А любовь – она или есть, или нет.
Не удивляйтесь моей глупости, вы просто не то имеете в виду. Ввиду своей глупости...
Короче, имея кучу денег и массу возможностей, я поняла, что этого недостаточно. Поняла внезапно, едва запустив двигатель.
Я выразительно заглянула в радужно-бездонные глаза моей спутницы. Конечно, Алиса права,- в этом саквояже далеко не все – самое главное осталось в банке...
Может, с позиции эстетов от большой литературы я сейчас сделаю еще одну глупость. Не поверите, даже автор этих строк, никак не ожидал подобного ляпа с моей стороны. Я сама себе удивляюсь... Но я заглушила мотор, перезарядила пистолет, бросила сквозь зубы «бухгалтеру»,- жди, и пошла обратно в банк. Миром движет любовь. Дай Бог вам всем вовремя это понять.

**Boria
Темп жизни набирал обороты. В природе происходили странные аномальные сдвиги, и старший вторил им, пытаясь лазить по стенам, выть в трубу и грызть зубами бетон. В итоге он приказал мне раздеться но, подцепив стволом и смерив на глаз женские стринги, лежащие возле вентиляционного проема, дал команду “Отставить”.
- Жрать надо меньше...,- процедил он сквозь зубы, - разъелись на казенных харчах. За***#!
Не, я в принципе его понял правильно. Эта коза пролезла в жутко маленькую щель, считай, просочилась сквозь стенку; в натуре - паранормальное явление. Но, мало ли шо... Полумрак и красная подсветка в помещении подстегивали воображение.
Мы стали бродить по комнатам, прислушиваясь к шорохам в потолке, вычисляя направление вентиляционных тоннелей, изредка постреливая для проверки интуиции. Откуда-то снизу доносились крики о помощи, но потолок безмолвствовал.
В принципе, меня эта охота абсолютно не интересовала; я ходил вслед за старшим и подумывал о том, как бы поделикатнее намекнуть ему на его глупость. Ну, может он для себя уже определил – лимон и за бугор... А мне то, зачем? У меня молодая жена..., и куча планов на будущее. Даже на сегодняшний вечер... Да будь он проклят, этот банк! На миг я представил нашу новую двуспальную кровать. Да я просто хочу...! Я хочу жить просто: придти вечером домой, под звон посуды и приятную суету супруги на кухне посмотреть телек, потом вкусно и плотно похавать, на ночь... Ну и двуспальная кровать: в здоровом теле – здоровый... интерес. Нафига мне эти мансы. Вот, еще один поворот, и я тихо ухожу. Я не хочу никого убивать..., пускай и за миллион.
Внезапно за стенкой что-то грохнулось на пол.
- Она! Попалась, голая стерва!
Старший молниеносно выскочил в коридор, я за ним.
Возле лестницы в полумраке копошились тела и первое, что мне пришло на ум... Вы понимаете.
Старший не задумываясь, резанул очередью поверх кучи.
- Лежать суки!
В ответ прозвучали короткие выстрелы: один..., второй...
Третий впился мне под бронник в районе паховой артерии; меня отбросило в сторону, на пол. Я резко подорвался, шмальнул в ответку, и почувствовал, что опять падаю. Ноги не держали. Да шо это в самом деле... Я снова сделал попытку встать и поскользнулся, ощутив под рукой какую-то липкую лужу. В потемках не разобрать - ни запаха, ни цвета...
Вдруг мне показалось, что воздух густеет, источая кисловатый привкус, словно клей ПВА... Да им просто невозможно дышать! Я с трудом набрал в рот эту тяжелую смесь.
Совершенно не к месту, перед глазами промелькнула обнаженная фигура жены: она маняще улыбнулась. Я почувствовал, как проваливаюсь в ее объятьях. Мы выбрали отличную кровать!
Я выплюнул жидкий воздух...
«Да не буду я дышать этой кислой гадостью!»

Т-oper
«Лечить, так лечить...; стрелять – так стрелять!»
Я попал! Впервые в жизни я стрелял в человека..., и попал. Ощущение, надо признать, двоякое... Одно дело, смотреть, как убивают в кино; другое – убивать человека, натурально. Пусть это и преступник. Сразу чувствуешь, что взял грех на душу; никакие законные оправдания тут не проходят. Убив, ты просто тупеешь... И все. Кто убивал в АФгане и других «горячих точках» меня поймут. А другим не советую.
Надо признать - до сих пор я смотрел на жизнь строго материально, хотя предполагалось еще какое-то пространство извне... Где-то в необозримом будущем, и в глубоко зачаточном состоянии. Но то, что произошло со мной за последние несколько часов, наголову обрушило стену иллюзий – мир оказался не так тривиален..., и несколько глубже, чем можно себе представить. К такой коварной откровенности я был просто не готов – мир зиял наготой, словно растрепанный бутон – меня стошнило от одного вида розового зародыша, и его конвульсий...
Полной уверенности в убийстве не было, но мне вдруг резко захотелось вымыть руки. Покойников обычно омывают... В пространстве сразу обнаружилась какая-то мистическая связь между мной и трупом, словно навязчивая мания от которой некуда деться. В один миг я стал причастен его жизни – этой, мною прерванной: нарожденными детьми, несостоявшимися поцелуями и семейными праздниками, и той, загробной – адской, мучительной. В окружающей темноте обнаружилась прорва преисподней - жизнь моя задрожала на грани бездны, словно свеча на ветру. Как, однако, легко и просто оказалось потерять уверенность в прочности земного материального счастья...
И не то чтобы сейчас было время для подобных раздумий: в меня стреляли, я стрелял...; правда, после своего первого мертвяка, стрелял в сторону, стремясь не попасть. Более того, за какие–то считанные секунды я пересмотрел все ранее принятые установки. Я решил, даже, уйти из милиции! По крайней мере, из оперативного отдела. Убивать, скажу я вам – последнее дело. Убивать мерзко.
Возможно, сказывались последствия пережитого стресса. Но перед лицом смерти любой начнет каяться... И проверять не советую.
Одним словом, всю легавую спесь и злобу, словно ветром, сдуло.
- Милиция, руки вверх! – заорал я, надеясь, что меня оставят в покое.
С той стороны пошел отборный профессиональный мат: меня послали так далеко и сложно, что даже не было смысла запоминать комбинацию. Но стрельба прекратилась.
Я сидел в грязной одежде возле лестницы, охватив колени, вытирая рукой с пистолетом появившиеся от холода сопли. Мучительно хотелось вымыть душу. Йо ке ле ме не..., какой придурок-режиссер внушил мне, что убивать - раз плюнуть... Я бы сейчас плюнул ему в рожу.
Рядом жался к стене и сопел мой осоловевший гарем. Возможно, они в своей жизни не испытывали ничего подобного. Да еще этот потоп... Впрочем, тут было над чем поразмыслить. Мы до сих пор оставались в полном неведении происходящего. Ядерная война, конец света...? Не меньше. Кто-то из женщин в темноте шептал молитву. Слишком много роковых совпадений на один день, поневоле задумаешься о вечном...
В коридоре послышались удаляющиеся шаги. Выглядывая из-за угла, я попытался разглядеть что-то в темноте – вроде и нет ничего... Может, показалось, с подобного угара еще и не то померещится. Следовало, однако, проверить: я поднялся с дрожью в ногах и пошел, пошатываясь, словно Сталлоне после приличной трепки... Кто-то из женщин взял меня под руку, сжал кисть. «Не ходите туда...»

«Конец фильма! Любовь, страх смерти, запах пота...
Здесь в лучах искусства тают, умирают чувства...
...Не проектор, а настоящий закат, и жизнь взамен спецэффектов.
Мы не получим Оскар...»

Я отвернул тяжелое мертвое тело, присветил мобильником в бледное, обескровленное лицо. Я убил... соседа. Из внутреннего кармана его куртки вывалилась «корочка» ГБешника... «Бляха муха! Только этого мне не хватало!»
Чай на кухне, соседка с желтыми, теплыми глазами..., привычное: «Как дела?» по утрам...
Конец фильма... ... ...

CASA & CEROGA
«Мама потрогает нос, вскипятит на плите молоко
Где эта девочка, после которой мне будет легко
Дед Мороз умер...»
Жизнь дала трещину в самый неподходящий момент; так бывает - ты полвека ждешь, еще полвека собираешь по частям, наконец, удается связать концы морским узлом - тянешь с надрывом в канун сплошного сезона счастья и..., пленка рвется. Конец фильма.
А все – друган. Это он за меня решил... Меня трясло от абсурдности и необратимости происходящего.
Гребаный вертолет отказывался взлетать. Друган «давил на газ» и на прочие пимпочки, бешено крутил джойстик, камлал над панелью приборов, выкрикивая матершинные заклинания... - машина гудела, словно сердитый шмель, но обороты не набирала. Я ерзал на кресле рядом, давал бестолковые советы, и все не мог понять, почему в таком ультрасовременном вертолете такие жесткие и неудобные сиденья? Наконец, мое терпение лопнуло... Я вскочил, и к своему удивлению обнаружил вдавленный мной в сиденье компактный ноутбук.
Открыл, включил – работает! И, ясный свет, с беспроводным Интернетом: я думаю...,- банк может себе позволить.
- Ты, что там копаешь? - спросил друган. – Еще не наигрался...?
- Представь себе, балуюсь порнушкой... - ответил я с выражением «дауна» на лице. - На шару.
- Идиот! Нашел..., время...!
Друг буквально задохнулся, дико выпучив глаза. Еще секунда, и он бы растрощил этот ноутбук о мою башку. Но...
Я развернул к нему монитор: «Летная школа: управление вертолетом Robinson R44».
- Ну..., ну ты... Кузьма! Я признал. Дай сюда!
Он буквально глотал текст, бегущий на экране. - Вот! Вот она, сволочь, эта педаль!
Он надавил слева от себя на какой-то самовыдвигающийся рычаг.- Прикинь, в век не догадаешься... Понапридумывали тут...
И действительно, в тот же момент винт усиленно засвистел, вертолет заерзал; друган довольно оскалился.
- Рано радуешься, дурень. Ты же летать не умеешь,- напомнил я ему. - Заденешь винтом крышу, и хана... Как те ребята над платформой в Черном море.
- Ладно,- спокойно ответил друган. – Разве у нас есть другой вариант...? Дверь захлопни, да.
Вот так... Вполне возможно, что «другой вариант» в принципе существовал – где-то рядом, параллельно, определенно ощутимо. Но благодаря этому уроду, я летел мимо, конкретно пролетал как фанера... – ни денег, ни любви. Голимая ситуация: жизнь потеряла смысл, зачем убегать... А все – его идиотская инициатива...
Еще час назад мне казалось, что я нашел – вселенная обретала законченную форму, ее существование имело ценность. Я смотрел в ее глаза и видел бесконечность, желая тонуть в ней..., и жить. Но одно неверное движение и бесконечность превратилась в пустоту – море пустоты... Зачем мне эта бездна, именуемая жизнью, если нет любви?
Я бы в принципе, остался... здесь. Сел бы просто на пол, и ждал какого-то конца. Надоело все...

«Где эта девочка, где это солнышко,
Где это все, что должно было быть у меня?
...У меня – желтые глаза.
Буду в них глядеть, бронзой слезы лить
Мне бы улететь, мне бы все забыть...»

Была, конечно, еще надежда... Но лететь все равно никуда не хотелось.

Men edger
Она меня просто оттолкнула, убрала с прохода, словно офисную мебель.
Я стоял на пороге банка, созерцая катаклизм окружающего мира как трагедию личного бытия – нелегкой мурашиной судьбы. К этому времени я уже полностью созрел, и думалось, был готов ко всему... Но, это тоже оказалось очередной иллюзией, плодом эфферентной (центробежной) коррекции перцептивного образа мира - я все еще ощущал себя пупом вселенной, осью ее круговращения... Девушка неслась прямо на меня, пронзая мое воспаленное сознание подобно буллиту - имея ясный взор, конкретные намерения, и пистолет в руке. Моя необъятная, трансцендентная душа сразу свернулась и ушла в пятки... Не, это какой-то кошмар! Сериал ужасов, имеющий только начало..., и все! Мир рухнул в одночасье, словно по заказу.
Не знаю, что ее остановило. Может мой жалкий вид, а может – дефицит патронов. Но она посмотрела на меня, как на прошлогодний букет и просто оттолкнула в сторону. И глаза у нее при этом были радужно-сказочные...
Девушка прошла мимо и исчезла в подъезде. Я восстановил равновесие, в поле моего зрения попала наша машина. Она стояла, как ни в чем не бывало, на том же месте, с включенной подсветкой и с дохлой рыбиной на широком плоском капоте. Поневоле, меня потянуло к ней... Эта машина влекла к себе как магнит, являясь точкой отчета, разделяя мир на «до» и «после»; я понимал, - возврат назад невозможен само собой..., но попробуй так сразу, опровергни Эйнштейнову теорию относительности.
Мраморная лестница была красной и склизкой, словно по ней до этого ползали улитки; я поскользнулся и упал несколько раз кряду.
Вымазавшись по уши в краску, я понял, что это кровь. Загустевшая человеческая кровь! Меня стошнило и вырвало желчью.
К машине я добрался почти на карачках, изгибаясь от конвульсий и спазмов. На капоте лежала большая рыба с треснутым животом и вывалившимися потрохами. Меня вырвало вторично. Я схватил рыбу за хвост, пытаясь отшвырнуть ее подальше и..., застыл на месте. В машине сидела та самая девица..., с широко открытыми, ясными глазами, выражением реальной конкретики на лице, и пистолетом в руках.
(((?!!!...))) Может, все начать сначала...? Может, стоит более ответственно подходить к употреблению жидкости на ночь? И не есть сырых помидор!!! Но, для порядку следовало хотя бы проснуться...
Я замахал на девушку рыбой и руками, отгоняя наваждение. Думаете, что-то изменилось? Ни фига! О – оо блин, у –уу... Хотелось выть с тоски. Это, как попасть в объятия паранойи – мания реальнее действительности. О–оо, у-уу...
Я сел с рыбой на асфальт и заплакал.

VARVARA
«Не пиши “Were end”, я придумаю хеппи-энд...»
Повторять и переигрывать - не в моем стиле. Хотя, в нашей лабильной Сю-реальности это часто-густо приходиться делать для особо непонятливых, теряя остроту вкуса и время. Такая постановка любую доведет до нервного тика, особенно если ты не законченная дура... Имея представления о последствиях человеческой глупости, очень непросто входить вторично в реку, ползать по потолку и линять на зиму.
Для начала, реально, нужно отбросить здравый смысл, но мне это совсем нетрудно – кто же со здравым рассудком поверит в то, что я делаю?

«Ты же знаешь, все исправить можно - зачеркнуть, переписать обложку
Переснять все сцены, монологи; из сюжета вычеркнуть так много
Декорации сменить на осень. О локациях никто не спросит...
Разреши мне сделать это тайно, чтоб все получилось - как случайно».

Простите, я увлеклась... Колеблясь на цыпочках у края, следует оглянуться, оттолкнуться и отдаться произвольному падению. Удел перышка – невесомость, и возможность вовремя проснуться. Те, кто успел (проснуться), меня поймут... Впрочем, это не последняя идея. Можно еще перерабатывать отходы в биотопливо – пропускать через себя этот углеводородный мир, синтезируя бриллианты. Но мне не по душе технологии высокого давления. Я перышко... Я сказала много, и думаю, - этого достаточно для объяснения моей принципиальной позиции - не вижу смысла коптить часами над описанием характера героя и созданием предпосылок.
Итак, моя цель – второй сквозной проход.
Клавиши рояля, словно капля к капле – я снова поменяла стиль, воссоздав одухотворенный образ и завязав на нем цикличность движений. Свобода выбора – признак истинного вдохновения; без него нечего брать в руки... оружие. Увы, жизнь – трагикомедия. Без объяснений.
Едва касаясь разбросанных по грязному миру впечатлений, я вошла в банк. На весу каждый звук, капля к капле... - взгляд, движение, высокий порыв..., медленный выдох. Музыкальный размер – 4/4, и ритмический диссонанс синкопы, настойчиво требующий разрешения в нормальную акцентуацию. Я еще та: не забывайте - сольфеджио роз...
От легкости самопроизвольной мотетной композиции кружилась голова, захватывало дыхание; принять начальное решение было куда сложнее. И подъем вверх по лестнице, ступень за ступенью, словно демественный распев расширял объем звуков, наполняя их богатством мелодических украшений. Я плыла..., и поняла, что снова увлекаюсь - слишком поздно. Тупой удар в грудь, словно дубль-бемоль, уменьшил мое восхождение сразу на тон..., один, второй, третий... Это были ступеньки, а может – удары сердца. Я же говорила,- жизнь банальна до пошлости. Ты стремишься к гармонии, она тебя - мордой в грязь!
Но иначе, невозможен эффект случайности.

*ALISA*
«Это случилось ровно в три семнадцать ночи
Я как всегда одна смотрела телевизор......
...Час просидела молча?!»
Это стоило видеть – я умею произвести впечатление! Он хохотал, икал и плакал одновременно. Я вышла из автомобиля и врезала ему по лицу. Икать перестал.
- Стеречь машину!- процедила я сквозь зубы, перезарядив пистолет.
С видом полного и болезненного идиотизма недавний kidnapping-man закивал головой. Так-то.
Господа, мой выход! Это мой последний шанс... «My emancipation!!!»
Поверте, до этого я оружия в руках не держала. Ну не могла же я вот так сидеть в машине как дура. Я не сторожевая овчарка. Вот, пусть этот рыболов... охраняет; ему уже все равно.
Твердой и красивой походкой - от бедра, я направилась к подъезду банка. Я должна участвовать в финале, чем я хуже ее. А потом, это ведь мой банк: чтобы вот так под занавес съехать на вторые роли... – это не в моем стиле.
Ногой открыла дверь - грязь, мусор, жуткий кавардак – полный джаз... Завтра будет праздник! Непременно.
Осторожно ступая по листам разбросанных на полу компиляций финансовой информации, я с горем пополам добралась до лестницы. Каждый раз, поднимаясь по ней в свою рабочую каморку на втором этаже, я предвосхищала будущее восхождение – мир оставался внизу – зависть, шепот сотрудниц, насмешки: служащие меня недолюбливали, называли карьеристкой. Впрочем, правильно называли... А я в свою очередь готовила им настоящий хеппи-энд – эти ступени до последнего атома пропитались энергетикой моих коварных планов, образно и в чувстве.
Сделав лишь пару шагов по лестнице, я сразу ощутила чужую наработку. Кто-то вмешался в мои планы, вмешался конкретно. От грандиозных фантазий остались только жалкие карликовые уродцы – мечту переиграли. Конечно...- это меня задело, прибавив движением уверенности и злости. Моя рука сжимала пистолет – это серьезно: я ничего не делаю попусту.
«Не лечи мне душу, мастер!»
Не удивительно, в таком состоянии я ничуть не усомнилась в реальности происходящего..., и не дрогнула. По лестнице мне навстречу спускался мужчинка в черном – косая сажень в плечах,- с такой же широкой и разухабистой ухмылкой на косом лице. У него под мышкой вяло болтался... мой клон?!
Position №1: Я опустилась на одно колено, вытянув вперед руки с пистолетом. Мужчинка явно не ожидал такого оборота дела: на какой-то миг он завис прямо в движении...
- Положил ее на лестницу, быстро... и ласково,- произнесла я голосом Джейн Фонды из «Синей птицы».
Мужчинка медленно и точно выполнил команду.
«Еще раз подтверждается, что любовь это не игра, а серьезный вопрос...»
- Теперь, сделал шаг в сторону.
Движением ствола я указала в какую. – Еще... Руки вниз!
Краем глаза я уловила, как в его руке слегка вздернулось оружие.
- Спокойно, спок..., не надо нерв... – овладевая ситуацией, самоуверенно произнес мужчинка.
Он явно игнорировал мой прессинг, но я не дура – не дала ему закончить!
Я никогда раньше не стреляла... Так просто! А все – правильно выбранная мной позиция: коленка, упор и прочее...
Position №2: Мужчинка рухнул как стоял, извергнув из себя страшные звуки в мой адрес. Только и всего.

«Север»
Проживая годами на Севере, я попривык ко всему; в лагерях всякое случается, люди что мусор – души наизнанку, и не утаить гнильцы и немощи человеческой. Приводилось,- железо ломалось, трескалось «от мороза», словно чурбачки под колуном. Но чтобы самопроизвольно кто-то заезжал на обиженку, такого не происходило. Опускали – бывало... Запорол бочину – ставай на лыжи, или к петушне. Понятное дело, оттуда уже не подняться. Кто сидел, тот знает.
Вот, значит подошли мы с Валей к энтому самому месту... Тут и объяснений никаких не надобно, петуха видно за километр.
Поначалу они попадались на пути по одиночке: глядь,- вынырнет из-за кустика, и так маняще глядит, томно так... Аж мурашки по коже. Противно, а пробирает до кости, до млости. Валентина моя идет ровно, словно и не замечает никого, а я признаться стыжусь. Мужик я, или кто...? Потом, гляжу – они кучковаться начали, собираться в «голубятни», уплотняться на квадратный километр. И все бросают в мою сторону недвусмысленные взгляды: глаза водянистые, искрометные, вокруг глаз круги черные - бездна! У меня от тех взглядов душа так и стынет... А Вале нипочем, знай, шагает себе смело.
Замечаю,- путь мой нисходит к низменности, сужаясь к центру, словно громадная лейка. И слизко под ногами стало, не понять толком, чем это земля изгажена. Кустики пошли реже, а народу на них побольше - да голые! измазанные в этой гадости, цепляются за ветки и висят гроздьями, извиваются... и совокупляются, словно черви!!! А из-под них течет вся эта дрянь.
Тут я сильно трухнул, и... вспомнил, как по молодости мы на осужденке опустили одного кумового, всей хатой. Ну, и я в том участвовал, по-другому нельзя было никак. Потом неделю не мог отмыться.
Начал я спотыкаться, скользить и падать, вымазался весь... А Валя идет рядом, только я все ниже и ниже, уж голова моя у ее колен. Чувствую, еще чуток и свергнусь я туда: мимо только свист да визг - летят вниз педики...
Дико мне стало на сердце, муторно. Глянул я вверх и узрел женское Валино, снизу то. Ох, как меня оно обрадовало. Я ведь почитай, и не жил с ней почти, в мои то годы... Но потянуло крепко! Кричу,- спасай меня, мать моя женщина! Спасай, пока не поздно!
Заметила Валентина мою напасть, сняла платок. А коса у нее длинная, крепкая. Обвила ее Валя вокруг руки, конец мне бросила. Я за него хватаюсь, а земля из-под ног совсем пропала - повис я... Тянет меня моя женщина, да не вытянет. За ноги уцепилось мне что-то гадкое, волосатое: сосет впрямь, засасывает. Я ору,- тяни родимая! Взглядом так и прикипел к Валиным прелестям. Прости и помилуй! Оно вроде и грешно, но естеству не противно. И как рванулся я всем сердцем, всей душой к женскому естеству то, снизу так и завыло от тоски, и ноги отпустило. И вытянула легко меня моя Валентина, моя женщина. Спасла.
Стоим мы, значит с ней на краю урвища. Внизу - народу немыслимо. Голые, в дерьме, в испражнениях, в слизи... Артисты известные, политики, люди «культуры». И дети малые, ими окультуренные! Наслаждаются утехами содомскими, кайфуют. Над ямой висит меч огненный - пламенеет. А подле сидят эти самые волосатые, с мордами как у «хищника», облизываются, ждут своего часа.
- Вот она, жизнь нынешняя,- только и произнесла Валя. И вздохнула. - Бог не помилует - никто не спасет.
И пошли мы дальше. Меня тошнит, все видов тех не могу забыть, от себя самого гадко. Да и стыдно перед Валечкой. Приуныл я.
- Ты не смущайся,- говорит мне Валентина, сейчас мало таких, кто чист от подобной скверны. Люди стыд потеряли, и разум. Нет границы меж землей и адом нынче, последние времена.
- Так то оно, так,- говорю я, а сам по сторонам оглядываюсь. Не знаю и ожидать чего еще... Неуверенность одна.
- Что,- спрашивает Валентина,- местность незнакомая?
- Да где это мы? Не пойму никак...
- На том свете,- отвечает. - В аду.
Я так и стал, как пень.
- А ты чего ожидал,- улыбается она. - Сразу...- в горние обители? Благодари Бога, что я есть. Не то - определился бы тут на вечное «жительство». Мы как-никак, венчанные с тобой.
- Так значит, сюда после смерти все попадают?
- Сейчас почитай, все. Я же говорю - ад на земле. Видишь,- бесов почти нет, на земле все. Не то б, они тебя встретили... Впрочем, это как Бог управит. Ты при земной жизни много отмучился, и грехи у тебя не шибко тяжкие. Вот и получил милость... А на сегодняшний день – даже очень большую.
- Так ведь, там скажи – никто не поверит. Даже слушать не станет...,– протянул я,- хотя все говорят, что в Бога верят.
- Они в Бога верят, а Богу – нет. Живут по страстям и надеются на чудо... А приходит конец, и только тут понимают, что нужно было заблаговременно позаботиться о сем будущем житии. Покаяться, очистить душу... Правда жизни оказывается проще их фантазий и самообольщений.
Валентина посмотрела на меня в упор. – Дело надо делать, дело. Ну, чего стал? Пошли уж.
- Мы то, куда идем? Я того, хотел бы знать, чего еще ожидать...
- Так почитай, на суд Господень. Аль не понял еще? – удивилась Валентина.
У меня и ноги подкосились.
- Грешен я, Валя. В моей жизни по-всякому бывало. Страшно на последний то суд,- взмолился я. - Может подождать пока...
- Чего ждать? Глупый ты. Тут идти надобно. Чем больше прошагаешь – все к Богу ближе. Это и есть суд. Временный... Душе христианской, никак нельзя избежать встречи с Богом. Только так можно определить ее ценность. Душа Огнем испытуется. Чай и останется чего в ней, годного для жизни вечной. А нет – низвергнется в гиену. Таков закон.
- Тогда как же те, кто в ямах сидят, им что, уже все нипочем? Или как? Они ведь не идут, к Богу на суд то.
- Разве я не говорила, что сейчас на Земле нет разума.
Валя глянула на меня строго. - Ты не лукавь... Они уже осуждены. И гиена огненная – их вечный удел. А то, что они к Богу не идут,- ты правильно заметил. Они и при земной жизни не шибко-то к Нему стремились. Но грядет последний день – иссякнет Благодать в мире, рухнут небеса, и восстанут все на Страшный суд, живые и мертвые.
- Ну, может они не знали. Или не верующие... были. Что ж теперь, нет никакого снисхождения?
- Видишь ли,- ответила Валя, взглянув на меня по-матерински нежно. – Бог милостив и вездесущ. А если кто-то, прожив жизнь, утверждает, что Бога нет, то он не познал этой милости. Гордыня была большая... Ведь это его самого для Бога нет, и не будет... Говорю, беда это большая, личная. Ты задумайся над этим.
Ладно, заговорились мы с тобой. Пошли, слышишь - небеса гудят. Есть еще на Земле молитвенники.

#Bugor#
«Какая б масть не чалилась, клифты – один фасон,
равны перед начальником и вор и фармазон...»
Может кто-то из вас потом скажет, что я тут много нагрузил. «Да от такого шмончика и мертвый оживет...» Реальный замес! Не, ну в натуре, прокатил на замануху, как последний лох, прямо под «красные шапочки». Мама не горюй... Я конечно, не фраер безответный, тоже им банок наставил, чесаться будут долго. За всю мазу. Поймите меня правильно, я не захарчеваный чувак – жизнь такая. Хотел бы отойти от понятий, так не дают, суки. Не, ну прикинь,- эта профурсетка ренцель у фраеров увентила, а меня – по краям. Тут поневоле, все вспомнишь... Я шо - жил положняком, никого не трогал, сам не пойму, откуда такое западло. Кто-то скажет,- прошлое. А у кого оно некоцаное? Кто в девяностых не сидел, тот жизни не видел. Факт.
Да я и так обломался, в натуре. Самое время заглухарится где-нибудь на Канарах – кризис в стране. Я это сразу просек, как только попал в банк. Капец,- дивиденды канают... Да, обидно маленько, что в депутаты не успел: опять «деребан» на следующий год проведут без меня. Одним словом – нет фарта.
Поднялся на второй этаж – темно, хоть глаз выколи; банкиры хреновы свет экономят... Пошел по стеночке, свернул на лестницу... - блин, там ползает какая-то п...-пп-паскуда; ну, наступил впотьмах. А оно подпрыгнуло, да как зарядит мне в дюндель... В жизни так не летал - прямо сальто-мортале.
Грохнулся этажом ниже. Йо, ребра...! Пули свистят - голову не подвести. Да шо за день такой сегодня? Прямо с самого утра пошли вторячки голимые... Кризис, в натуре.
Рванул воротник рубашки - в темноте не продохнуть. Лежу, кумекаю по жизни... Почему так? Вроде все есть, а чувствую,- не хватает главного. Возможно, за биксой я погнался только из этого чувства дефицита. Не, мне не обидно, я просто хочу понять,- чего мне, в натуре, недостает? Может любви... Типа: «Я куплю тебе дом у пруда, в Подмосковье...» Че, я могу, я не жадный. А телка классная... И эта, что из банка - тоже ничего; сестры, наверное...
Так, вроде шмалять перестали, пора делать ноги. Как там моя крошка? Соскучилась, небось. Да, потоп же на улице, йо-ке-ле-ме-не... Кто-то объяснит, шо происходит...?
В банке по-прежнему темно - окна зашторены, не понять ни хрена. Сходить проверить, что ли? Но блин, там такие качели... И махать как-то перехотелось. Бока болят, старею видно... Может действительно, любовь закрутить?
Вдруг как-то стало все по барабану - бизнес, тачки, понты - гори оно синим пламенем. Пошел нехотя обратно... Ты не поверишь! на глаза накатились слезы. Жаль че-то себя стало... Как в далеком детстве, после очередной разборки с соседскими.
В таком мутном состоянии я вырулил на лестницу... Тут - бах, бах! Ты не поверишь! Эта хуна завалила штемпа в прохорях, глазом не моргнув. Йо...-ма-йо...! Пять-шесть; я тихо лег на пол, прижался щекой к холодной плитке: паливо в натуре - умереть, не жить. Убьют за цапову душу - вмиг путевку получишь... Тут, хошь не хошь - задумаешься о вечном. Время есть...
И вот что я себе маракую,- определенно земными замолодками эта карусель не заканчивается. Ты вот посмотри вечером в небо... Нет, не в Киеве. Здесь небо голимое, звезд почти не видать, мерехтелки одни. У меня дача в Пуховке, на Десне. Вот там звезды - словно груши. Так шо ж,- думаю я себе, глядя порой в ночное небо,- я вот проживу, сканаю, да так и не узнаю, что там? Тогда зачем они висят..., такие блин? Тогда зачем - я?! Нет, братва, здесь все не просто, отвечаю...
Целую ночь вот так могу просидеть... глядя туда. Ты не поверишь! Бывает, даже плачу... И небо становится ближе.

synoptic
Так..., думаю, пришло время немножко расслабиться...
«Не было печали, тихо уходило лето...» Истекало откровенной слезой.
И п-ппофик потоп... Мы вместе! Forever!
Дрыгалка на майдане достигла своего апогея. Так бывает, в жизни наступают момент самозабвения. Для одних, это минуты вдохновения; для других - экстаз. Для остальных, просто расслабуха... Музыканты вошли в раж; играли, что хотелось и как хотелось - все равно получалась гениальная веща... Извините, я непппправильно вввыразился... Господа, блюз... Давай, Киев! «...Seat you love’s face.» Плевать, что ливень заливает глаза...
В какой-то миг все телки на майдане стали похожими на Йоко Оно. Я поймал одну такую, прижал к себе; мы плавно рассекали с ней океан мокро-голых тел - скользкие, словно дельфины. Меня возбуждал запах ее жевательной резинки, и я попытался ее отнять... Она сопротивлялась..., языком. «You make me feel... never are gene». По колено в воде... – в омут с головой!
Быстрое проникновение в глубины материи блокировало сознательные пласты; залитые аперитивом, они погружались в материю с катастрофической скоростью. А что до прочих...,- их спасение меня больше не волновало. Звуки, извергаемые из громадных черных ящиков - электронных лабиринтов полупроводников, индуцировали в мозгу новые, параллельные потоки бытия, абсолютно непричастные ко всему. Принцип полупроводника оказался весьма
емким определением – легированные р-субстанции с превосходящим числом электронов захватывали блуждающий потенциал в свои дыры и уводили неведомо куда... С концами.________________________________________
«Seat you love’s face (англ. Eagles / Hotel California) – в смысле: «хорошо сидим»Forever! (англ.) – Навсегда!
Судорожная радость наводняла плоть мурашками и легким ознобом – странная такая, тихая радость всеобщей смерти, радость, сопротивляться которой было просто бессмысленно. Только вместе со всеми... Движения в диссонанс сбалансированной дисперсии тел тут же наказывались – локтем, коленом, бутылкой в глаз. Я начинал понимать преимущества жизни без индивидуальности, преимущества стада, которым двигает животный инстинкт лабильности. «Мы вместе!» Это не лозунг, это состояние. Харе, харе, кришна харе... Оранж – цвет богов!
Нас давно пытались ощасливить. А мы то, глупые... Ну и утопнем вместе, и поделом. И хорошо, что в этом нет никакого смысла - люди устали от политики.
Я понял! Старики много говорят о том, что утрачено - чего, в принципе, может, вообще не существовало... Пользуясь современными технологиями, машинами и изобилием в магазинах, предки грустят о потерянной, стопроцентной гарантии светлого будущего. А тому поколению, для которого оно собственно предназначалось, давно уже по цимбалам. Оказывается, жизнь без будущего таит в себе большие перспективы в плане реализации скрытых возможностей организма. Активация подсознания - раскрутка модальных кодов восприятия в натуральные формы: цвет, как длина световой волны, музыка, как частота звуковых колебаний, смерть, как потеря конструктивизма личности. Это трудно объяснить... и понять. Им уже не понять. Никогда! В нормальной жизни мне тоже ничего подобного на ум не приходило.
«Мы - вместе...!» И неважно, что жвачка, которую я достал практически из желудка своей телки, оказалась хорошо законспирированным галаперидолом. Это только ускорило запущенный процесс.

«Love you till I die...»
Надо ж было еще успеть так полюбить!

CASA & CERОGA
В холе замелькали черные тени, к вертолету сразу бросилось несколько человек. Времени для раздумий не оставалось, друган прибавил газу. Вертолет заюлил по кругу, срезая хвостом верхушки пальм стоящих в кадках вдоль стен. Плавно так... отлетали длинные ветки, и люди в черном дико шарахались от пропеллера; вертолет, вращаясь, нехотя набирал высоту.
«Та-та-та-та-та...» Это я, того, вспомнил как ми с дружбаном во Вьетнаме... - Банзай, командира!
А еще мыши... Маленькие, серенькие, с настоящим звериным оскалом и косыми, зелеными от злости глазами... Они были повсюду.
«Бах, бах...!» В ход пошли гранаты. «Лаос, Вьетнам, и...»
- Дело – труба,- закричал в ухо друган,- не взлетим..., будем доить мышей, Кампучия - их мать!
Вертолет поднимался хвостом вверх, с креном на правую сторону - меня прижало к прозрачной стенке, расплющило по стеклу. Но это не мешало критически оценивать ситуацию и наши шансы на успешный полет. Этак, один на двадцать сем тысяч..., если учесть, что машина взлетала наперекор законам аэродинамики, а снизу по нам шмаляли из автоматического оружия! Пули черкали мне прямо по лицу, правда, с другой стороны; на счастье кабина буржуйского вертолета оказалась хорошо бронированной.
Мы взлетали криво и неадекватно к горизонту, воздушная пропасть под нами то увеличивалась, то катастрофически уменьшалась, взору открывались ужасающие последствия наводнения – резко, сфокусировано, словно через гигантскую линзу. Дело – труба...
На очередном зигзаге нашего непростого курса, очень похожего на американские горки, у меня захватывало дыхание, я инстинктивно хватался за твердые предметы. Находясь в шоковом состоянии, я не замечал происшедших в мире перемен, точнее, не придавал им значения.
- Сажай его, куда-нибудь... нафик! – шипел я сквозь зубы.
Полулежа на боку, мне было трудно дышать.
- Куда, йо...?! Как?!

Love you till I die (англ. Baccara) – Полюбите меня до смерти.
И вертолет снова уходил в небо, накручивать круги.
Друг судорожно уцепился в джойстик, куда и девалась его прежняя уверенность.
- Ну, хотя бы выровняй... Сделай что-нибудь, герой, блин!
- Легко сказать...- кричал друган. – Оно летает, как хочет... Собака!
И тут я понял, что героями не рождаются..., ими становятся поневоле.

Ну что ж, пожалуй, настало время поговорить о любви. Настоящей любви – высокой, глубокой, конкретно земной... и необъяснимой, полной тайн и загадочных намеков в стиле Хичкока. Правда, серьезное чувство требует большого опыта жизни и определенного количества извилин в мозгу. А еще денег... О другой любви Хичкок не снимал. Глаза, в которых вместились все известные в природе маскулинно-фемининные переживания на фоне падения курса акций... - это говорит о многом. А еще, запутанный длинными психологическими комбинациями сюжет, и вот...! вот оно сейчас родиться на свет, это чувство – упоительно-трепетное, живое как бритый кролик. Кайфуй душа!
Конечно, конечно, давайте без обывательского цинизма...
Так вот,- настоящая любовь всегда сталкивается с настоящими препятствиями, и по мере их преодоления душа обогащается высокими качествами, необходимыми позарез для настоящего чувства. По-другому и быть не может! Тогда ответьте, пожалуйста, где взять на это время, когда до второго потопа осталось полчаса?
А хотите яблоко? Может, по мере его употребления перед вами откроется целая бездна. Бездна отсутствия Настоящей Любви. Тогда, может, и нет никакого смысла блуждать в потемках страстей и создавать жалкие ремейки? Да, но какой простор для фантазий!

«А мы летим орбитами, путями неизбитыми; прошит метеоритами простор...»
И на сердце тревожно, и под ложечкой сосет..., а все-таки чувствуется что-то новое в душе, неземное, раскрывающее горизонты. И знаете, что самое обидное: казалось - руку протяни и возьми! И только дым... А без нее и жизнь - не жизнь.
Друган борется с упрямой машиной; в его глазах страх и беспомощность смешались со здоровой бычьей злобой. Тоже довольно неординарное, натянутое до предела состояние, достойное саспенса Хичкока. А для меня – только сожаление,- я так мало жил, всего каких-то полчаса. Боль и разочарование целого мира, надежду и веру целой вечности трудно вместить в эти полчаса..., и ее глаза, дающие свободу. Вы думаете, это любовь. Вы думаете?

VARVARA
«Mia, Mia, Mia, Mia...! Donna, Donna Mia!»
Пожалуйста, я вас умоляю, продолжайте с тем же надрывом... Я хочу чувствовать в висках удары пульса! Я хочу держать сердце в руке – окровавленное живое сердце,- упасть на колени и забиться в припадке подлинных чувств, конец концов! Натурально, без иронии..., не увлекаясь утонченными духовными обсервациями.
Увы, при нашей глубоко практичной жизни это стало почти невозможным, постоянно не хватает времени и денег...
- O, innamorata! Non sembriamo piu noi.

Я улетаю... Это все-таки случилось со мной, и именно в момент окончательного прозрения. Вероятно, на последнем вздохе каждый постигает истинный смысл вещей, и своего существования в частности. Внезапно раскрывается огромный мир..., а вы, способные его понять, почувствовать и даже полюбить! вынуждены проститься навсегда. Из всех, небрежно разбросанных по миру чувств, доступным для вас остается только одно – чужие, холодные зубы во рту. Кто умирал, меня поймет... Изящность, блеск и красота мира в своих высших проявлениях, изящество и блеск вашего
O, innamorata! Non sembriamo piu noi.(ita.) - О возлюбленная! Мы стали на себя не похожи.
отношения к этой красоте, в один момент сводиться к убогому животному инстинкту – обнаженной голой правде твари дрожащей! О, Боже... И слезы запоздалого раскаяния уже не несут в себе утешения и покоя – только страх перед надвигающимся провалом в неизвестность. Увы, это все-таки произошло, я должна умереть...
Простите, я понимаю, вы ожидали совсем не такого финала. Моя линия в этом романе отличалась свободным экзистенциональным экспромтом, не лишенным, конечно, здравого смысла - и если уже не хеппи-энд, то хотя бы изумительный закат во всю ширину экрана. Мы так пристрастились к Голливуду. Да, обидно – небесного света тоже нет... На то месть, только зубы стучат... Одиноко, холодно и страшно.
Люди умирают один за другим, люди уходят...
Что ж поделаешь, оказалось я не главная. Тогда кто же? Скажу прямо,- это не элитарная литература, а автор – просто графоман. Где ясно выраженная сюжетная линия: экспозиция, завязка...? Не наблюдаются даже в виде «флешбэка». А образы главных героев? Попробуй, найди себя, когда вокруг одни второстепенные. В такой сумятице никто ничего не разберет. «Люди умирают, люди уходят...» И по мере ухода каждого пропорционально уменьшается их влияние на развитие сюжета и образа главного героя. К финалу последнему остается совершеннейшее убожество. Вот, собственно – «a dark moment» - полное осознание трагедии данного произведения. А я как дура старалась вытянуть эту бездарную пьесу, себя, по крайней мере, в ней. И вытянула ноги. Писатели... блин, пошли.
О Господи, я уже не чувствую ног! Дыхание еле-еле, я натурально понимаю, что значит «дышать на ладан». Я плачу..., и слеза, крупная как жемчуг в уголке глаза, дрожит от мелкого стука зубов. Алиса исступленно смотрит мне в лицо; я гляжу ей прямо в душу... Ужас, в этой бездне не за что зацепиться!
Жить! Жить. Жить... Холодно, меня фактически не осталось..., чужими зубами я цепляюсь за воздух.
Как это ни странно, но в контексте вышесказанного любое движение равносильно противлению судьбе. Впрочем, как и вся моя предыдущая жизнь; оглядываясь назад, я не вижу начала этому противостоянию. И что же я должна сейчас делать? Мне страшно, я хочу жить. Я прошу... Я вас умоляю...! Где-то подспудно, глубоко внутренне, теряя последние капли человеческого достоинства, я ползаю на коленях как глупое животное. «Пожалуйста, пожалуйста..., мне ничего больше не нужно. Только самая малость – видеть этот мир». Разрешите остаться..., ну пожалуйста.)))
Тело, мое красивое молодое тело стынет - фабула драмы непреложна. Кажется, автор уже вычеркнул меня из списка живых и подумывает, что бы еще такого подлого накрапать. Но я умираю и согласна на все, для меня не существует вариантов.
...Я уйду. А завтра, возможно, будет светить солнце, и люди занятые привычной суетой в спешке не заметят моего отсутствия. Но поймите, же вы - мир без меня, это очень больно!
Рушатся небеса.

*ALISA*
Она лежала на мокром холодном камне, отполированном чужим богатством и профессиональным бесчувствием банковских служащих. Полуприкрытые веки ее прекрасных глаз наливались мертвенной усталостью: слегка припухшие от боли и слез, истканные мраморной тончайшей поволокой прожилок холодеющих вен. Тонкие губы вздрагивали, вытянувшись в правильный овал, уже обескровленные, но еще горячие от дыхания и жажды жизни. Дыхание было частым...
Ну, кажется, я сохранила романтический образ и выдержала стиль.
«Senti, basta!» Дальше – работа хирургов.
Не выпуская оружия, я осторожно подняла ее эфирное тело; те же мои пятьдесят килограмм - это много или мало? Я вам скажу,– достаточно, чтобы a dark moment (англ.) – мрачный момент
Senti, basta! (ита.) – Послушай-ка, хватит!

почувствовать в руках настоящую вещь..., и не уронить. 90 – 60 -90. Мне приятно это понимать, и совсем не тяжело. Тем более что я имею официальный синий пояс по тхэквондо.
Босоножки нафик. Я птицей понеслась к машине. Она должна жить любой ценой, она мне дорога как исключение. До этого у меня не было подруг - не было равных, а завистниц я сразу отшивала, от таких добра не жди.
Возле машины сидел мужик с рыбиной и плакал. Я кивнула ему слегка пистолетом; он вскочил, помог положить мою боевую подругу в салон.
- Ну, пока дружок...
У бедняги был отчаянно жалкий вид. На миг наши взгляды встретились, и я поняла, что он здесь не выживет. Он уже не с ними...
- Ладно, садись, я не злопамятная. Только рыбу оставь.
Я уверенно хлопнула дверкой и запустила двигатель. У меня отличная память, я выдела как это делала моя подружка. Раньше мне уже доводилось ездить на авто, пару раз... Но это меня не озадачило. Конечно, трезво прикинув в уме свои шансы, я выбрала ближайшее медицинское учреждение, которое знала – стоматологическую поликлинику на Пимоненка. И дала по газам!
На улицах Подола сотнями лежали утопленники – жуткая картина. Я то и дело наезжала на кого-то, яростная тяжелая машина с пробуксовкой рвала им внутренности – не сочтите за грубость. А что бы делали вы на моем месте?! Сидевшего рядом бедолагу постоянно выворачивало, я приказала ему блевать через окно. Глядя на пейзажи вокруг, ему становилось еще хуже, но у меня не было выбора.
К счастью, наш маршрут оказался коротким. Свернув на Пимоненка, мы не встретили на своем пути ни одного трупа. Машина легко пошла на подъем; она была чудовищно мощной и быстрой..., и не успевала входить в повороты.
Я торопилась. За считанные секунды мы добрались до поликлиники, влетели во двор. Я не сразу нашла педаль тормоза и протаранила стоявшую у подъезда «скорую помощь». На ней мы и остановились.
Здание поликлиники частично подверглось наводнению. По коридорам бегали взволнованные собаки и живые врачи. Я положила свое сокровище на кушетку и обратилась за помощью. На меня смотрели как на идиотку. Только после третьего раза до меня дошло: кто-то убедительно объяснял,- здесь не хирургия и прочее...! Я потребовала главного, меня направили в какие-то двери.
- ...понимаете, она умирает. Она должна жить! Вы не можете вот так...!
Главврач сочувственно кивал головой, но ничего не понимал. И как я наблюдала, собирался уходить.
- Да, такая беда – ужас! Что твориться... вокруг, столько жертв... Извините, мне пора.
Я убедительно попросила врача задержаться, наступая босыми грязными ногами на полироль его туфель.
- Пожалуйста, один момент...
Резво, словно белка, я метнулась по темным коридорам. На кушетке под стенкой лежала бледная девушка с помутневшими небесными глазами. Масса ярких впечатлений...
Достав из сумки пару пачек американских денег, я побежала обратно, но в дверях поликлиники остановилась. «Нет, это не убедительно...»
Главврач уже выходил... Я затолкала его в кабинет, бросила на стол несколько серо-зеленых упаковок и пальнула для внятности в окно. Остро режуще слух посыпалось стекло... Главный медик сразу вспомнил клятву Гиппократа, вспомнил все, чему его учили и свои прямые обязанности. Тут же появились здоровые парни с носилками, подогнали каталку, забегали, засуетились медицинские сестры. По тонким капроновым коммуникациям начал поступать кислород и прочие необходимые жидкости.
У дверей в стоматологическую операционную меня попытались отстранить от кортежа. Я быстро передернула затвор пистолета и меня пропустили. Без проблем..., накинув на плечи белый халат.
Главврач с виртуозностью дантиста достал и удалил пулю. И вообще, надо признать, он работал очень качественно. Еще бы,- я стояла рядом с взведенным пистолетом в руке, а в ящике его стола лежала новая «Porsche Cayenne».
Так или иначе, но уже через несколько минут моя девочка слабо улыбнулась.

+president+
«Море волнуется... Раз...!»
И полгорода, словно корова языком слизала.
Затертый народный афоризм никак не выходил из головы президента. Возможно, этому способствовала яркая связь детских ассоциаций; детские образы в критические моменты очень сильны.
«Море волнуется...» Президент понимал,- «два» и «три» неизбежно; это подсказывала даже логика взрослого... И очередная немая сцена уже стояла перед глазами – динамическая статика новых коралловых рифов с медленно снующим промеж них «Хаммером». Город-призрак...
Бред какой-то.
Президент откинулся в кресле, тряхнул головой.
Может это случилось не с ним? Может, он спит? Вообще, что он здесь делает?
Президент с тоской оглянулся по сторонам. Серые, заплаканные стены, обнаженные до безстидства.
Это же конец! Даже если город переживет потоп, он уже не будет прежним. Кто сможет это забыть?! Все эти жертвы...
Президент любил Киевские сонные улочки, особенно после обеда. Выйти налегке из дома, пройтись до Андреевского «узвозу»... Тут всегда чувствовалась какая-то своеобразная неопределенность, «невизначеність», от которой слегка кружилась голова, и что было особенно ценно при современной политической жизни. И не только... «Циганка надвоє ворожила». Было еще время.
А осень, осень...! «Море волнуется, два...!»
Президент застонал от боли. Оборвалось.
На него смотрели люди; они ждали от него твердой воли, молниеносных решений, конкретных указаний. Они еще жили будущим, не понимая главного – своей судьбы.
Надежды... А может спросить у народа, какие они..., эти надежды?
Прохладный покой древних церковных стен Софии, плиты надгробий... расскажут о многом. Надежды сбываются, факт.
Жаркие женские губы, ночи огня... Может кто-то еще не долюбил, не досмотрел телевизор, не купил новую машину. Современная жизнь – многогранна, многообещающа...
А может им умирать страшно?
Президент скользнул взглядом исподтишка по лицам подчиненных. Ничего конкретного, одна неопределенность – Киевский синдром. Да, действительно, он не знает своего народа.
И тут, словно гром среди ясного неба – это он! Он, он – их надежда!
Их так приучили «отцы народов». И сколько он не пытался отвадить нацию от былой лажи - научить самостоятельно мыслить, отвечать за поступки, надеяться только на себя – ничего не получилось. Они продолжают жить идейными анахронизмами, главное,- хотят так жить! - надеяться на дядю и ни за что не отвечать! Вот глупые... Их обманывают, их обирают...- пора б уже сделать соответствующие выводы и освободить его от уз своей совести. Пора давно понять – сейчас каждый сам за себя. Живите свободно! А «народні маси» продолжают топтаться на месте и смотреть в спину. И надеяться... Надеялись бы лучше на Бога.
- Ну, и какие будут предложения,- спросил президент у своего народа, сидевшего в «Хаммере». – Времени у нас катастрофически мало. Даже оповестить не успеем...
- Это может вызвать панику,- произнес кто-то.
- Панику? Панику?!
Президент запнулся. - Любі мої, через полчаса тут уже будет некому паниковать!
Срочно, по всем каналам! Пусть народ спасается, как может, лезет на высотки, забивает окна..., двери! Да что объяснять! Мне нужен прямой эфир, отсюда и сейчас.
Несколько минут ушло на налаживание канала связи. Минут, кстати, бесценных, президент синел от негодования. И плакал в сердцах.

- Любі друзі, громадяни, жителі Києва..., «Ми з вами великій халепі, давно...» місто знову може накрити гігантська хвиля. «І вона захопила нас, не сьогодні, і не зразу...» В нас дуже мало часу... «Ми давно випали із нормальної реальності...,» який потрібно використати з розумом. «...і просто неспроможні оцінити свого жалюгідного становища.» Нас спіткало лихо. «І не що інше, і повірте мені – цілком заслужено.» Я розумію, що запізно..., «запізно каятися, і сказати чесно – ми на це давно не здатні.» але так склалася ситуація. «А чого ще можна було чекати?»
Заради всього святого, не піддавайтесь паніці! «Проте, я надіюсь, може ще хтось мене почує...» ...Збережіть людяність, «волаючого в пустелі.» допоможіть дітям, жінкам, людям похилого віку. «Має ж десь бути якийсь вихід.)))» Постарайтесь піднятися на верхні поверхи та дахи. «А яка з того користь..., коли душа в пеклі на самому дні?»
Немає часу багато говорити. Рятуймося, браття! «Якщо ще хтось на це спосібний...?» Перепрошую за відвертість – шансів на спасіння дуже мало. «Нема ніяких!»
Проте..., я сказав вам правду.

Latter minister
«Проконтролювати, особисто...! Бути на переднім краї, в епіцентрі подій... І доповідати особисто про ситуацію, і приймати рішення, і відповідати особисто, як міністру МЧС!»
Последние слова президента, приказы – звенели в ушах. Мне предстояло снова лететь на дамбу и лично самому координировать действия авиации, случай чего. И соответственно, случай чего, понести заслуженное наказание, как министру МЧС.
Народ в вертолете волновался, теряя самообладание, выходил из-под контроля. Министр МЧС сидел как на иголках, боясь встретиться с кем-либо взглядом. Поэтому он тупо смотрел в окно. Министр выполнял приказ президента.
- Да хрен с ней, этой дамбой! У меня семья в Киеве,- наконец произнес пилот вслух всеми желанную мысль,- нікуди я не полечу!
Он уверенно потянул рули в сторону своей многоэтажки. – Звільняйте, якщо щось не так..., пане міністре.
Пилот выразительно смотрел на министра выпученными, ничего не зрячими белками, вращая ими дико и неестественно.
Но министр МЧС был человеком рассудительным. Он только развел руками. «Дело - хозяйское...»
Под одобрение находящихся в салоне людей вертолет пошел на снижение в районе Печерска, – ул. Московская, Кутузова, сделал облет «Белого дома» и грузно приземлился возле Леси Украинки.
Буквально в считанные секунды вертолет опустел – сотрудники разбежались без каких либо объяснений. Впрочем, министр никого не удерживал... Глядя на их поспешность, в голове министра вдруг родилась гениально-дерзкая идея, и лишние свидетели были ни к чему. Когда последний сотрудник покинул вертолет, министр позвонил домой. Его квартира находилась тут, неподалеку... Через несколько минут к вертолету уже бежала жена с сыном, и с чемоданчиком в руке – все их сбережения... Мокрые, напуганные, но рады неимоверно.
Министр сел в кресло пилота, вертолет оторвался от земли. Ну, все, с Богом. Теперь он был абсолютно спокоен и уверен в своих действиях. Мощная машина послушно набирала высоту, вертолет ложился на правильный курс. Министр выполнял приказ.

*VOLIA*
«Лишь вчера, мне мир объятья раскрывал
Лишь вчера, легко леталось мне во сне
Но кто-то дверь нарисовал...»

Лишь вчера я думала, что умереть просто..., проще пареной репы. Словно сорвать стоп-кран... и выйти. Это было вчера. С тех пор прошла уйма времени, кирпичная стена дала серьезные трещины.

«В нарисованных джунглях нельзя заблудиться
И не съест никого нарисованный зверь».
Без комментариев...

Белая дверь,- она существует, реально. Серега уже вышел... Просидев час в дико зажатом пространстве, я начала различать потусторонние предметы: я, голая в трубе, а вокруг необъятная вселенная – снизу, сверху, везде. Смотрит на тебя пристально..., разглядывает блин, все твои трещинки.
Вы когда-нибудь мылись под кайфом в ванной? В хорошей чугунной ванной, в крепких четырех стенах, обложенных хорошей плиткой? Если еще нет, то сделайте это. Вы увидите, что ванна висит в невесомости, а под вами – бездна вселенной. Везде пусто! Хи-хи... А ванна висит, блин, в пространстве, и ничего..., но голой и в мыле, из нее так легко соскользнуть в эту бездну. «Белая-белая дверь» может открыться в любой момент.
Вот тогда и понимаешь блин, что сойти невозможно. Тебе просто некуда деться - смерти нет.
В холодной железной вентиляции разум работает очень четко. Попытки освободиться от него приводят только к еще большей концентрации – разум наглеет! Особенно, когда у тебя зажатые руки.
«Я мыслю, следовательно – существую»,- сказал один ученый мудак. Вероятно, он узнал это в подобном состоянии – сидя на трубе.
Смерти нет. Может кому-то от таких откровений становиться весело - радостно от собственного идиотизма. Может кто-то думает, что по «ту сторону» зеленая долина и маковые покосы. Дураки! По ту сторону – бездна, холод и пустота. И тоска покруче любой ломки. Да вы посмотрите вокруг себя, пощупайте руками. Много нашли...? Ха-ха. Вот так. У нас только и есть, что зубами цепляться за этот мир. А белая-белая дверь может открыться в любой момент...
Блин, держите голову.
Боясь пошевелиться, я лежала голая в трубе, зажатая со всех сторон холодным железом и бесконечностью вселенной. Снизу слышались приглушенные голоса, скрытные шаги, иногда постреливали. Пули с треском прошивали гипсокартонный потолок, почти рядом - руку протяни и вечность – дверь в никуда. Это «никуда» я ощущала каждой косточкой, каждым натянутым нервом. Прошел час... За это время я обделалась и обсудила с Серегой-покойником «планы на будущее». Оказывается, жизнь полна экстрима, он бьет через край, являясь ее естеством и смыслом. Я поняла,- там, где нет экстрима, нет жизни. Вы сыти, упакованы, уверены в себе... и будущем? Возможно, вы – труп. Только абсолютный труп неспособен почувствовать прорывающееся сквозь эти фантики дыхание вселенной – величественное и жутко опасное..., и себя в его смертельных объятиях – дрожащую ничтожную козявку, довлеющую над иллюзией жизни и что-то мнящую о человеческом достоинстве. Я говорю реальные вещи но, увы, трупы меня не поймут, и не услышат. Ну и флаг им в руки!
«В нарисованных джунглях нельзя заблудиться...» Странно. Тогда почему все путаются в них, словно в кишках?
Прошло еще пять минут, и я решила, что пора выбираться. Не стреляли; меня вдруг насторожила внезапная тишина. В такой глухой неизвестности хуже, чем под огнем, не знаешь чего ожидать. И вселенная, опять же, берет за горло нешуточно.
Протискиваясь вперед по трубе, словно кролик по удаву, я добралась до очередного вентиляционного проема и выплюнулась наружу.
В здании банка было темно и сыро. И зябко, словно в гробнице Тутанхамона. Тело окоченело до бесчувствия; я содрала с окна штору и обмоталась ею как сари. И стала очень похожа на мумию, понимая конечно - времени у меня в этом мире гораздо меньше чем у мумий. Тем более что умереть молодой у меня не получилось...
Дальше, не задерживаясь на бытовых подробностях, я молнией проскочила разбитое вдребезги парадное и вырвалась в сказочный, раскрывающий объятья мир. Мир, в котором предстояло мне жить и состариться, нарыдавшись вдоволь,- по словам моей мамы и, цепляясь дрожащими руками за острые грани сердечных ран, соскользнуть в бесконечную прострацию вселенной – безликую и неопределенную как моя душа.

«...Но час придет, придет и день...
Белая, белая дверь вдруг откроется мне...

И нет в этом ничего романтического.

«Север»
Гудели небеса...
Не чувствуя твердой уверенности в ногах, я сделал несколько шагов и стукнулся лбом обо что-то невидимое. От удара в голове тоже загудело, я мягко опустился на землю. Валя остановилась, глядя вполоборота на мой конфуз.
- Ну вот, кажется... пришли,- недоумевая, протянула она. – Ты, почитай, совсем неграмотный...?
- Да когда ж мне, было,- ответил я, потирая ушибленный лоб. Как по малолетке заехал на зону, так и... Там аттестатов не выдавали.
Валя совсем оборотилась ко мне. В ее руке вдруг появились семечки: она звонко щелкала их, ловко кидая в рот по одной; шелуху же не выплевывала, а собирала во второй кулак.
- А на малолетку то, за что?
Валентина улыбалась.- Вот тебе.
Она высыпала шелуху мне на голову.
- Да, была история...- обратился я к воспоминаниям.
И враз, живо до остроты, увидел тот грязный военный рынок – толчок, нахальную старуху-торговку, краснощекого милиционера, от которого несло луком и самогоном, и себя – жалкого, общипанного «весеннего» воробья.
-...Голодное было время. «Все для фронта!» Ну, мы с пацанами и украли семечек на рынке..., где-то полмешка. Распихали их по карманам... А пальтишко у меня худое, карманы дырявые. Меня на воротах и сцапали. Старуха, торговавшая этими семечками, оказалась тещей участкового. Ну и загудел я на три года, за всю мазу. Меня тогда только одного и поймали...
На глаза вдруг навернулись слезы. Я отвернулся. И жаль себя, и досадно – как никак – грех. Тут считай, все записано...
- Ну, чего замолчал, дальше то, что?
Валентина толкнула меня слегка, продолжая щелкать эти проклятые семечки.
- А шо дальше... Дальше, попал на зону, раскрутился еще на трешку, совсем по-глупому. Замочили в «сучьей войне» кровника моего, а меня - по краям. Вышел я уже совсем «заворованым» - с волчьим билетом, без права приписки. Но, ничего, на воле сразу устроился кочегаром. После войны рабочие руки были нужны...
На какой-то миг мне снова пришлось окунуться в прошлое – и опять, словно я там, в этой замызганной коммуналке – руки в крови...
Валя с пониманием смотрела мне прямо в душу, женской лаской теребила прошлую рану.
-... дали комнату в коммуналке, поселился я, значит. Жила по соседству семейка: муж – забулдыга, здоровенный бич, лупил жену каждый день..., да детишек трое. Робкие такие: как пьяный отец в дом, они сразу ко мне под кровать... Жаль мне их было, шибко. А мать их все терпела, сердешная, да вот один раз стало не в досуг. После хорошей взбучки рубанула она пьяного муженька топором. Слышу,– крик! Я к ним, - она стоит, трясется – в руках топор. А соседи уж милицию вызвали. Ну, я за топор и домой. Спрятал подальше.
Пришла милиция, начали дознание. Женщина слова сказать не может, да на нее и не подумал никто, больно кроткая была. Все бы и обошлось; вызвали меня на допрос,– что слышал, где находился? А у меня руки в крови: дело к вечеру было, я в потемках и не разглядел, что топор испачкан. Сразу обыск - нашли топор, детишек под кроватью, пришили «интерес». И по полной – четвертачек, как рецидивисту, без смягчающих. Женщину я, конечно, не выдал, куда ей в тюрьму; да и дети малые...
- Вот так новость,- удивилась Валентина. – Мне-то ты, чего не рассказывал?
- А чем гордиться-то? Институтами лагерными, что ли? Натерпелся я там всякого – больно вспоминать.
- Да, действительно, твоего терпения на десятерых хватит. А за семечки не переживай, вот я их всех, погрызла. Нет их больше.
Валентина стряхнула с ладони шелуху, и с моей головы тоже. – А я ведь не об образовании говорила-то, а о знании духовном. Не ведал ты его при жизни ни капельки. Теперь вот - стена; нет ходу дальше души, неграмотной в духовных вещах.
Валя задумалась. - Но случай твой – особенный, непростой. Вижу, мера у тебя терпением выстрадана. Ее только заполнить и осталось то.
Что ж, смотри да запоминай...
В это время невидимая стена предо мной высветилась изнутри. Я несмело сделал шаг, пытаясь пройти насквозь..., и слился со стеной, словно растворился в ней чудесным образом, понимая что-то важное, необыкновенно волнующее душу, превышающее ее и этот мир до бесконечности. Мне показалось вдруг, что открылись тысячи дверей, а за ними еще тысячи тысяч; душа стала легкой и воздушной – как бы полетела внутри меня в дальние дали – глубокую высь – еще, еще... еще! Ближе и ближе к Свету! На какой-то миг я перестал дышать, сердце зашлось в трепете, из глаз потекли слезы.
Я смотрел на Валю и мне было приятно оттого, что она рядом – здесь со мной, и там, далеко..., глубоко в...
В этот момент я понял! - глубоко внизу, в яме, окруженной тьмой и мраком плотских чувств, где находятся наши тела, и собственно – мы сами. И мир вокруг больше похож на густой кисель, в котором мы застряли словно мухи...
На этом факте мое восхождение потекло в обратную сторону. Спустя пару минут я уже смотрел на Валю по земному, содержа, однако при этом в глубинах души светлое чувство и память, и знание о чем то большем. Мир, конечно, был уже далеко не тем прежним – поверхностным и пустым. А в душе жил Свет.
- Это важно,- сказала Валентина,- по-другому нельзя объяснить состояние души, живущей в долине слез. Ты видел разницу, следовательно – можешь двигаться дальше.
- !!?
- Это была ангельская степень. Видишь ли, здесь важно понимать строение вселенной – видимой, и невидимых небесных иерархий: небесные престолы, дольние миры и ад. И место человеческое.
Я стоял, раскрыв рот. Места своего во вселенной я явно не понимал.
- Мы живем в сложных условиях,- продолжала Валя. – С одной стороны, сознание поврежденное грехом, с другой – бесы, постоянно привносят в нашу жизнь извращенные идеи и ложные направления. Поэтому, многие из постигающих этот мир обольщаются совсем не тем знанием. Сами, блуждая во внешних пространствах, они учат превратно... Надо понимать: истинное знание дается опытно, по большей мере за подвиг, воздержание от мира, и только истинно его желающим. А все это – вещи нешуточные, и часто-густо просто не вмещаемые людьми, живущими по страстям.
Но правда всегда лучше, какой бы горькой она не была.
- Да ты говоришь очень строго,- возразил я,- словно прокурор в суде. И шо главное – бескомпромиссно. Я вот слушаю тебя и понимаю разумом, а вот душой ни понять, ни принять не могу. Режет... больно уж.
- Это не удивительно. На подобное разумение нужно положить целую жизнь. Собственно, она для этого и дается человеку. Остальное – ничего не стоящая философия.
Человек, пока не увидит, не пощупает – ничего не поймет. Вот ты увидел, что представляет собой Свет горний. А без этого опыта, каким образом объяснить, что мир лежит во тьме? Так и в остальном. Но, пожалуй, все по порядку. Пошли уж.
И мы пошли дальше.

*ALISA*
Зубной врач сделал все как надо. Пелена, покрывающая голубые дали ушла, глаза моей подруги ожили, и она больше не напоминала мертвую козу.
- Как она,- спросила я дока одним взглядом.- Жить будет...?
- Она – ничего, родилась в рубашке,- ответил док.
- Что, так серьезно?
Моя рука с пистолетом инстинктивно дернулась.
- Нет, нет,- все очень хорошо,- поспешил заверить док, изменившись в лице. – Рана неглубокая, неопасная, но пуля попала как раз в сердечный центр, тютелька в тютельку. При таких обстоятельствах обычно сразу умирают...
- !?
- От шока. Это я вам говорю как бывший военный хирург. Знаете, скажу по секрету, я был недавно в одной «горячей точке» и там произошел...
- Извините, меня это не интересует,- прервала я. У нас с ней времени в обрез.
- Но, уважаемая! Ее сейчас нельзя беспокоить...- возмутился бывший военный хирург. – Девочке нужен покой, хотя бы недельку. Здесь за ней хорошо присмотрят.
Врач сделал очень убедительное лицо. – Под моим... присмотром.
Мне показалось, он настаивал на пролонгировании лечения и увеличении гонорара. Но на этот случай у меня был свой реструктуризационный вариант. Я подняла пистолет и заглянула в ствол.
- Понимаете, у нас самолет.
Я дунула в дуло. Получилось туфтово, но довольно эффектно. – Мне нужно как в вашей «горячей точке»..., максимум - десять минут, и чтоб она была на ногах. По-ни-ма-е-те.
Последнее слово я произнесла с жутко тоскливым выражением на лице.
- Прекрасно понимаю. Как тут не понять,- засуетился врач. – Само собой разумеется, самолет ждать не будет...
И опять, как по мановению волшебной палочки замелькали белые халаты и быстрые пальцы, бинты, упаковки с дорогим немецким лекарством, коагулянты, гемостатики, отличный шовный материал «Викрил Плюс».
Моя девочка уже отдыхала, когда бывшему военному хирургу позвонили по мобильному. Он углубился в смысл новой вводной, его лицо побелело. Свободная рука начала произвольно шарить по столу с инструментами и складывать их в карман халата. Я поняла – дело серьезное.
- Извините, вы говорили, у вас – самолет,- взволнованно обратился док ко мне по окончании разговора. – Нам нужно обсудить... Понимаете, девочке необходим хороший, профессиональный уход. Ну, хотя бы на первых порах... Док покраснел. – Я согласен лететь с вами. Прямо сейчас!
- Это отличная идея... док. Главное, вовремя!
Его неожиданная инициатива меня сразу подстегнула. – Но предупреждаю, самолета у меня пока что нет!
- Как!?
- Я сказала,- пока что! Но если надо, я его найду. Вы сомневаетесь?
Я снова посмотрела в дуло.
- Нет, что вы, что вы,- замахал док руками. – Именно поэтому я и предложил вам свою экстренную помощь. И настоятельно рекомендую поторопиться с поисками..., потому что на Киев идет вторая волна, гораздо превосходящая все наши опасения.
- Ну, тогда чего мы ждем? Avanti tutta!
- Lei ha perfettamente ragione signora. Mi parere..., noi affiatarsi.
Avanti tutta! (ita.) – Полный вперед!
Lei ha perfettamente ragione signora. Mi parere…, noi affiatarsi. (ita.) – Вы совершенно правы сеньора. Мне кажется…, мы найдем общий язык.
- Не сомневаюсь, - ответила я, и демонстративно перевела оружие на предохранитель.
Док побежал в кабинет прихватить кое-какие вещи, ну и свой гонорар, соответственно.
Я помогла моей девочке подняться. У нее кружилась голова. В это время появился док со шприцом и впрыснул малышке какой-то допинг. Голова сразу стала на место.
«Вот видите, я необходим»,- говорили его «маланские» глаза.
«Вижу,- отвечали мои,- но за все уже уплачено».
Мы отлично понимали друг друга.

CASA & CERОGA
С трудом переваривая ужасную болтанку и пару пирожных, которые мы проглотили утром, я и друган, наконец, адаптировались в воздушном пространстве столицы. Нам удалось кое-как выровнять вертолет, и он уже не гикал в небесах подобно китайскому дракону. Но летали мы все равно по кругу, боясь нарушить это шаткое равновесие природы и человека. Тем более что в сумрачном бурлящем небе давно смешались все части света – ориентация была на ноле..., а садиться мы пока что не умели. Пару раз вертолет пытался сделать это сам, внезапно проваливаясь в яму и заходя в пике, но друган уже нашел нужную пимпочку. Он добавлял «газу» и машина послушно ложилась на прежний курс.
Но вскоре, после небольшого затишья над городом снова разразилась страшная гроза. Молнии стали резать пространство во всех направлениях, и мы с друганом сидели на удобных креслах, словно на минах, ежесекундно ожидая взрыва..., и седели втихаря. В промежутках между оглушительными разрывами я орал другану на ухо матюги и показывал на землю. Но тот только разводил руками.
- Да я «грав» по любому такие мансы!- отвечал друган в том же духе. - Ты гонишь! Как посадить? Ведь мы же летим со скоростью почти 300км в час!
Друган тыкал пальцем на стрелки приборов.
- Тогда какого «прибора» ты меня сюда затащил?! Сади его как хочешь! Меня не гребет... (молния блеснула рядом с кабиной – оглушительный грохот!) ...твое «не знаю как». Раньше надо было думать...!
Я стучал ему кулаком по голове, он отбывался и тупо пялил зенки в стекло, пытаясь разглядеть там посадочную площадку, наше будущее и нелегкую судьбу этой машины. Расшибаясь о броню кабины, навстречу неслись потоки дождя, размывая по выпуклой глади грозные огненные скорпионы. Вертолет кидало из стороны в сторону, он дрожал как осиновый лист. Я понимал, что спасти нас может только чудо. Я поневоле шептал какие-то молитвы, плакал, ругался, стонал... и проклинал свою глупость. «Безмозглая скотина!» Собственно, раньше надо было думать... Ведь не волоком же меня тянули в этот банк! И никто насильно не запихивал в вертолет... А «своего друга» я готов был просто загрызть.
Единственным, что оставалось нетронутым в этом аду, была «она». Она дарила надежду и любовь. Она имела выход. Она была красива, а красота - неприкасаема. Она звала сквозь руины и хаос, поддерживая даже в объятиях смерти, в самой гуще преисподней гармоническую связь с жизнью. И возможно, только благодаря этой связи мы пока что держались на плаву, т.е. на лету. Красота спасет мир... Или, хотя бы этот несчастный вертолет. Сейчас мне так хотелось в это верить.

+president+
«Красота спасет мир».
Но прежде чем бросаться такими фразами надо как следует рассмотреть себя в зеркале. И не махать перед народом красными труселями. Потому, что от таких движений у народа наливаются кровью глаза, и он, как раненый бык, уже не отдает себе отчета в том, что делает.
Я не могу вам передать на словах «Эгмонт» Бетховена но, по моему мнению, именно это музыкальное произведение раскрывает все величие красоты мира... и трагизм ослепленных ею.
«Любі мої, повірте мені, це музика національного трауру».

Президент смотрел вдаль...
Президент был одинок. Очень часто ему казалось, что он живет среди слепых. Нет, окружающие его люди были на все сто процентов зрячи, но они почему-то не смотрели в будущее. Они даже не ведали, что принесет им завтрашний день. А он, этот день, был далеко не сладким. Президент знал это на своем горьком опыте..., и пытался всячески смягчить удар. ...Увы, как не старался, не смог научить свой народ читать между строк. «Вы думаете, другие будут лучше,- говорил он в сердцах народу, желающею то одной, то другой крайности. - Вы еще не в курсе всех раскладов». Однако народ его не понимал; народ хотел «правды человеческой» и верил в «красоту мира». Народ верил в светлое будущее – свои надуманные фантазии, не имеющие ничего общего с реальностью завтрашнего дня. А что не так,- тут же искал виноватых. Ослепленный красотой мира народ выбирал направление, по которому, как ему казалось, можно двигаться долго и беспечно, не видя в упор, что этот путь висит над краем бездны. И хотя жизнь предлагала задуматься, жизнь наглядно тыкала в бельмо, и постоянно было что-то не так как у людей, никто не делал серьезного анализа и не замечал компромисса здравого смысла и равновесия сил.
А стоило бы посмотреть на все с этой позиции.
Конечно, как и каждый, президент искал оправдания своим поступкам, понимая подспудно, что является знамением... для своего народа. Являлся знамением, которому никто не внял.
«Спасайтесь кто может!» Этот призыв звучал давно, но разве их убедишь? А теперь - ничего нового...- только реквием.

Президенту сообщали, что потоп охватил всю страну – от Харькова до Карпат. В горах тоже было не намного лучше, сплошные оползни и наводнения. Трагедия национального масштаба переросла в апокалипсис нации как таковой. И кто бы мог себе что-то подобное представить - в этих широтах, на такой пересеченной местности? Правда, голодомор на таких плодородных землях тоже трудно представить... Но он происходил, и не раз, и корни бедствия видимо, нужно искать в самом характере народа. Потому, что кроме как наказанием Божьим, это никак не назовешь. Бог смиряет народы, но не все это могут понимать. А по правде сказать, просто не хотят.
И уже словно постфактум, президент отдавал приказы направо и налево: подымались по тревоге войска, грузили народ на плавсредства, перекрывали метрополитен, эвакуировали больницы. В общей сумятице стихия воспринималась еще острее, насыщенней. Люди лезли по головам на высотки, срывались, падали, калечились. Было больно смотреть на страдающих, но их никто не подымал. Просто, в критический момент, перед лицом смерти, обнажилась голая реальная правда – каждый сам за себя, и не нашлось подходящих героев с широкомасштабно-экранной душой. Это не шедевр соцреализма – связку гранат в зубы и под танки, ради счастья будущих поколений. Никто не хотел умирать, современный кинопрокат воспитал «достойную» замену. И что главное, первыми полезли в укрытия те, кто больше всех кричал с трибун о человеческих ценностях – они боролись за свое светлое будущее зубами, шли по головам невзирая на лица и звания. Имели опыт. А бомжи, как не странно, прикрывали друг дружке эти разбитые головы своими грязными телами, когда их сбивали и топтали в подъездах. Правда, последним было нечего терять.

#Bugor#
Пальба стихла. В воздухе держался терпкий запах ее духов, смешанный с пороховой гарью и кислинкой крови очень напоминающей привкус смерти – рядом лежал громила с косым лицом и дырой вместо глаза, из которой сочилась черная густая слизь. Этот «натюрморт» долго вдохновлял меня на размышления по теме, я прикидывал и так и этак..., с понтами и без.
Отлежавшись на полу и конкретно подытожив свою жизнь я, наконец понял, что в ней не так. И вопрос тут совсем не в том, удалась она или нет. Неожиданно для себя я открыл еще какие-то замолодки - помимо «леве» и «любви» в жизни присутствует что-то вроде закона..., типа понятий, что ли. Ну, не уголовный кодекс, там... блин, не знаю, как сказать. Вот, вот когда чувствуешь – прав ты по жизни, или нет. Когда она, эта жизнь не уходит как вода сквозь пальцы, а остается в ней что-то главное, основное..., и ты понимаешь при этом, что живешь правильно, по закону. Да не умею я, блин, еще об этом базарить - в натуре, только что обнаружил эту фигню. А потом, получается, что вроде как и не жил еще... Но просекаешь это, только заглянув в лицо смерти.
Без базара, я никогда раньше не лашал... Сам не врубаюсь, что произошло. И слезы из глаз, и жалось за горло берет – блин, жить хочется... правильно, по закону этому.... Душа всмятку, отвечаю.
На морозе, считай,- в полной непонятке, я вырулил из банка. Мир перевернулся, и первое, что попало в глаз, это отсутствие машины. Продолжая себе удивляться, я плюнул и пошел налегке в офис. Надо же, за каких-то полчаса все перегорело - я понял, что теперь могу ездить на работу даже на велосипеде. Да херь с ней, этой работой! Глядя на раскуроченный мир, переступая через утопленников, мне совершенно не хотелось думать о планах и прибылях. Обрыдло.
Я остановился, поправляя свой грязный «Versace». Потом, подняв воротник, и кутаясь от резких порывов ветра, оглянулся по сторонам. Шо в мире..., шо на душе...- идти некуда. Я зарядил ногой пустую пивную банку. Может, в натуре, нужно было заехать в ЗАГС, пока существовал вариант? Дети, жена... В церковь ходить. Жить, конечно, нужно... было со смыслом. Увы...
«...Под луною, в тихой роще соловьиной, места нет для меня».
Пустыми проемами зияли выбитые окна, из них торчали вывернутые наизнанку внутренности человеческого счастья – состояние несовместимое с жизнью. Выхолощенный, вымытый изнутри, как этот город я стоял посреди улицы, не понимая, что делать дальше. В натуре. Один на один со своим прошлым миллионера и неопределенной ситуацией в будущем. Возможно, оно у меня было...

T-oper
Кровь прилила к голове. Отирая холодной ладонью вспотевшее лицо, я перевел пистолет на предохранитель, засунул за пояс.
Так, нужно срочно собраться. Жизнь продолжается... Допустим, я сумею затереть дело – поменяю квартиру, уеду из города. В принципе, никто не узнает, что я завалил соседа. Сам напросился... Вот фигня! Мы ведь были почти друзьями. Хотя, сказать, по правде, дружба в органах носит неоткровенный характер – специфика организации. Дружба, дружбой, а долг обязывает... Того и гляди, сделают «цапом відбивайлом». О, это у нас быстро. Тем более, если завалили комитетчика... И хрен кому что докажешь. Самое время – исчезнуть в потопе.
«Тогда как же свидетели...?»
Этот вопрос застал меня врасплох, окатил холодным потом словно градом. «Но, они пока ничего...!)))»
- О, это ведь парень из нашей охраны,- послышалось за спиной.
Увы, рядом стоял уже весь «гарем». «Да шо ж это, в самом деле – дуры, дурами! Сидели бы себе, блин... на лестнице. Меньше знаешь - дольше живешь».
Двигая желваками, глядя на их растерянные лица, я решал для себя вопрос жизни и смерти – так складывалась ситуация: моя жизнь прямо пропорционально зависела от их смерти..., и наоборот. Ситуация, надо признать тупиковая, во всех отношениях. И будто нет уже света под небесами, и других вариантов. При всем разнообразии внешнего мира и возможностей прожить красиво жизнь, моя идиотская судьба предлагала мне только мокруху и угрызения совести. Уголовщина одна, что еще сказать...? А ведь и не понять сразу детерминизм норм свободной демократии - надеюсь, меня поймут.
Мне не хотелось думать о будущем, но время шло, и нужно было как-то определяться. Я переминался с ноги на ногу, затягивая финал, мысленно проклиная судьбу и свою дурацкую инициативу. Я лихорадочно перебирал варианты, но от них несло мертвечиной, и они тут же лопались словно мыльные пузыри. Дела, в которых замешаны секретные ведомства, всегда плохо пахнут, ничего не поделаешь... А валить всех подряд просто не подымалась рука. Находясь в жесточайшем прессинге обстоятельств, я метался между небом и землей. А время шло...
И вдруг, совершенно неожиданно я понял, что мне тут больше нечего делать. В этом банке, в милиции, в этой стране. Я не убийца,- а жизнь не оставляет выбора. Может..., разве что где-то за границей, тихо ловить карасей в пруду и писать детективы.
Правда, для этого нужны были деньги...
И шо уже совсем не входило в мои планы – я решил ограбить этот гребаный банк. Собственно, я не знал другой более прямой идеи – в жизни, в кино, и в этой стране..., идеи, могущей сразу реально решить все проблемы, вытянуть любой сценарий, поставить все точки над «і». Используя метод дедукции и рассуждая логически, я понял, что в нашей стране банк может ограбить любой – тут и воровские постановы, они же - банковские холдинги, и налетчики – ребята из соседних холдингов, и прочее население - лихие бомжи, домохозяйки, и конечно, отчаявшаяся милиция. Современная жизнь просто не оставляет другого выбора.
Конец фильма.
«...Всем спасибо. Нас всех ждет солнечный свет, чтоб жить легко и красиво...»

Men edger
«По лунному свету блуждаю посвистывая,
Но только оглядываться мы не должны
Идееееет..., идееееееееееееет...,
Идет вслед за мной, вышиной в десять сажен, «добрейший» князь,
Князь тишины!»

Поврежденная призма косо заламывает свет.
Сидя в машине и ожидая, в лучшем случае, людей в белых халатах, я пытался восстановить свои сжатие файлы. Увы, без потерь не обошлось.
Подходя к грани воспринимаемого диапазона мое инфантильное сознание начинало отрицательно сублимироваться подобно амебе, которой капнули кислоты в лужицу. Этому помогал также воспринятый ранее муравьиный микроуровень – разум упорно с помощью рефлексии выявлял категории трансцендентального порядка, задействованные при каталогизации, (читай – архивации) последнего жуткого опыта. Потому, понимая реальность как отражение сознания, на мир я смотрел лукаво и недоверчиво.
Врач сел рядом в машину, поздоровался. Я молча кивнул головой, давая таким образом согласие на его появление. Следом появились наши девочки, вернее – «одна в двух»,- сестры, наверное... Меня уже не удивлял факт деления субстанции, даже до бесконечности – идея бесконечной субстанции содержит больше объективной реальности, чем идея конечного модуса. Это я понимал однозначно.
Машина загудела и отделилась от покореженного в крестах «причала»; задних ход сразу вернул меня в недавнее прошлое, душа ушла куда-то в темный багажник, возможно даже глубже. Потом - резко вперед, и я опять перелетел тело, оказавшись за рулем, и с женской грудью. Без выяснений дальнейших подробностей физиологии вернулся на место.
Движение автомобиля создавало мощный, отдельный от материи трансерфинг – без проблем и зависаний в скрипте. Вплоть до расслоения ментальных планов. «Don’t worry, be happy!» Ранее я как-то не замечал этого веселья, да еще в таких подробностях. Оказывается, статика материального сознания – очень хрупкая вещь. Особенно, когда со всех сторон тебя окружают скоростные потоки. Зазевался – и унесло в сторону, навсегда. И будешь вечность блуждать в «параллельных». А я то, дурак, тяготился стабильностью жизни.
На резком повороте меня качнуло, я повернул голову и...! шарахнулся вбок. Прямо в лицо мне скалилась жуткая, до безобразия громадная морда. Боковым зрением я заметил большое темное пространство с множеством таких же уродов! Инстинктивно отмахнувшись от видения, рука пролетела насквозь, морда подмигнула и исчезла. Тут же пошла обратная отдача - на какой-то миг я вообще вырвался за оболочку вселенной! но как на резинке возвратился, и обратно столкнулся нос к носу с подлой рожей, обоняв немыслимую вонь. Меня скрутило, я вырвал прямо в их мрачный мир.
Спустя пару секунд сознание сбалансировалось в пространстве. Я сидел в машине, врач вопросительно кивал головой.
- Стошнило,- ответил я на его немой вопрос.
- Бывает,- согласился док.

*Север*
Некоторое время ми с Валей шли молча. Путь под ногами выровнялся, просматривалось даже какое-то подобие тропы. Горизонт посветлел, тропа уходила вдаль, и смотреть туда было умилительно и приятно. Я уже не раз всплакнул втихаря, так мне было хорошо. Последнее время, в прошлой земной жизни, гуляя по газону, я не видел никакой перспективы - куда ни глянь – тупик. Да я там и не смотрел вперед, чаще в сторону - по урнам да уграм. А здесь само устремление души подвигало смотреть вдаль, при этом облегчалось дыхание и тяжесть на серце. И еще мне очень хотелось увидеть ангелов, ведь не зря же Валентина сказала, что мы прошли ангельский уровень. В детстве помниться, я представлял, как они возносят меня на небо – такие, в длинных рубашках, с огромными лебедиными крыльями. Собственно, о них мне рассказывала бабушка; к тому же, у бабушки была «николаевская» пасхальная открытка и на ней ангел держал каменную плиту у гроба воскресшего Христа.
Я так усердно всматривался в дали, что не заметил, как Валентина остановилась, и натолкнулся на нее.
- Стой Федор! Да ты никак замечтался,- шутливо произнесла Валя, поправляя сбитый платок. – Ты вот погоди, сейчас нужно быть очень внимательным, это «ничейная» земля.
- Как это, ничейная? – спросил я. – Разве мы уже не в раю? Ты же сама говорила там,- я кивнул назад,- у светящейся стены, мол – ангельская граница...
Мне стало не по себе. Я думал-то, что «приключения» уже закончились.
- Ай-яй-яй,- искренне изумилась Валя. – Ты Федя, совсем как дитя... неразумное. Разве я говорила о какой-то границе? Граница, она будет, она еще впереди, и туда не все доходят. «Даже праведники, едва-едва...» А это Феденька,- Валя повела рукой,- поднебесная все.
Да ты не удивляйся, в аду тоже обителей много. Одни, мучительственные; другие, и не очень... И Свет можно видеть..., и страдать от Его недосягаемости.
- Тогда, что это за рубеж такой, в который я лбом треснулся,- засомневался я. – Больно уж похоже на границу.
Сказать по правде, опасался я бесов. При земной жизни я не сильно верил во всю эту загробную чушь. Теперь же, в наглядности, пробудились во мне нехорошие воспоминания о котлах и грешниках. Ну, и о всякой нечисти. А здесь, при полной неуверенности, душа затрепетала прямо от одной мысли...
- Это правильно Федя, что ты засомневался,- заметила мою нерешительность Валентина. – Даже великие святые сомневались в своей праведности пред Богом. Уверенность, она больше от бесов, от отупения сердца и нечувствия греховности человечьего естества. Уверенность – ложное состояние, гордыня это.
Скажи на милость, какая может быть уверенность у тли предстоящей пред Творцом вселенной - Страшной Силой, одним мановением сотворившей миллиарды термоядерных звезд..., и не менее могущественных пламенных Ангельских воинств. Даже подумать страшно... Ты вот палец обожжешь, и больно... Запомни Федя, душа, приближаясь к Богу, приближается к Страшному Огню. Какая тут уверенность...
- Ну вот, я же говорил, рано мне к Богу то. Мне бы лучше где-нибудь в сторонке, скраечку. Поди, и такое место есть...
- Федя, Федя,- закачала Валя головой. - Это «скраечку» заслужить надо. О нем, почитай, все святые и мечтали. Но прежде, суд Божий; потом - обители.
А здесь – ничейная земля. Нету тут еще свободы от порока, а стало быть – имеют бесы право истязать с души свою законную дань. Я то и говорю, чтоб смотрел ты в оба, Богу молился да каялся. Видишь светлую даль – за ней будет спокойнее. А перед этим – пространство злобы поднебесной, едкое и завистливое. Убить могут. Поверь,- великий Божий дар, иметь молитвенную чистую душу, способную препроводить тебя через эти земли.
- А как же Ангелы? – спохватился я. – Я слышал в церкви, что Ангелы несут...
- А они и несут, но только Богодухновенно. Незримо, для глупой человеческой души, Федя. Запомни, Ангельский чин только для человеков, для их образного понимания, изображается в виде светлых крылатых юношей. Сами же по себе, Ангельские силы – бесплотные, следовательно, и воспринимать их можно только Богоприличествующим образом, по свойствам родственным Ангельской души.
Ты вот проникся отчасти Светом на той «границе». Теперь ты можешь видить Его начатки, вот там.
Валя показала рукой вперед. - Это тоже, в какой-то мере уже Ангельский уровень. Но в остальном ты ограничен. Ты человек, к тому же, совершенно духовно неграмотный. Крылья, Федя,- улыбнулась Валя,- это свойство Небесных Сил совершенно неотягченным образом восходить Горе, возноситься к Божественному Свету, к глубинам Его Благодати.
- А ты ведь тоже, человек,- сконфузился я. – И жили мы с тобой, почитай десять лет вместе, и грешили... Или как? Понятное дело, ты была начитанная, и службы в церкви никогда не пропускала. Но я как бы, ничего такого за тобой не замечал... А сейчас ты говоришь словно монашка, и знаешь все наперед, и поучаешь меня дурака не хуже Василия профессора. Нет, я ничего против..., просто понять хочу, откуда тебе все это?
- Что ты, что ты Федор! Я не больше твоего...,- запротестовала Валентина.- Вот разве что только, начитанная. Она, мудрость духовная, в книгах Святых. Святые жизнь в пустынях живали, и брань вели, и подвиги совершали. И описания нам оставили, почитай Духом Святым; оттого великую силу имеют их описания. От нас не так уж много и требуется. Разве что, понуждать себя на «подвиг чтения». Ну, и немного воздержания от мира, его прелести,- молитвочку к молитвочке... Таким образом, за жизнь и сподобишься улучить спасение. Я то, ведь с молодости так. И до тебя - мужа не знала... А с тобой мы не сильно баловали, и не развратничали.
Валя смутилась, покраснела как девица.
И тут я спохватился. «Она ведь и выглядела словно дева, лет тридцать, не больше! »
- Конечно,- продолжала Валентина,- знай бы я, что ты не вор, что ты за других тюремную баланду хлебал, я тебя бы больше при жизни поднапрягла, в духовных вопросах-то. А так думаю,- человек полжизни на зоне провел, по понятиям все, куда мне еще со своей грамотой. Баба я, учить мужа не положено. Положилась я Федя на Божий промысел. Теперь, вот видишь, все равно восполняю упущенное. Но это великое благо, и для тебя, и для меня.
- А шо ж тебе за польза-то, со мной окаянным валандаться? Ты ж видать не в этих местах дотепереча находилась.
- Польза, Федя огромная. Благодаря тебе, и мне открывается многое. А здесь это равнозначно приобретению богатства.
Слава Тебе Господи,- перекрестилась на восток Валентина. – Пошли помалу, что ли.
Ми шли, тропа расширилась и уже напоминала больше проселочную дорогу. По обе стороны пути появлялась скудная зелень, что неимоверно приятно радовало глаз. Я улыбался, на душе становилось тепло. Валентина тоже выглядела не так строго, как ранее, изредка оглядывалась на меня; в ее руке откуда-то взялась былинка с крошечным голубим цветком.
- Хорошо?- спросила она.
- Хорошо, ответил я. – Жить хочется...
- Оно и понятно. Добродетели, это и есть истинная жизнь, без них душа мертва. Вот видишь, траву. Ты, наверное, полагаешь, что это просто растения? Ан нет. Это Федя воздержание твое. Понятное дело, в лагерях на скудном пайке не попируешь. И приметь,- коль трава чистая, следовательно, чистая и душа. Камни – черствость. Трясина – лень. Деревья – добрые дела. Ягоды на них, спелые – молитвы и Благодать.
Ой, смотри, смотри! Дави ее Федя, каблуком!
Валя показала мне рукой.
Меж травки рядом с дорогой ползла-извивалась змейка с толстой головой. Я побежал за ней, подпрыгнул, и раздавил эту голову. Получилось не сразу: гадина выкручивалась и пыталась цапнуть меня за ногу.
- Что это? – спросил я погодя у своей провожатой, когда весь вспотевший впрямь, выбрался на дорогу.
- Змея,- ответила Валентина. – Блудная похоть твоя, стало быть. Недавешняя чай?
- Да, Валя прости, было дело. Имел я тут на тебя виды, когда к педикам сваливался. Тем и удержался, может быть,- разоткровенничался я, понимая, что скрывать здесь не принято.
- Ну, это не страшно. Жена я все-таки тебе... Бог прощает, когда по брачному союзу и без разврата. Бог милостив.
- Да ты, как я погляжу, знаешь все,- снова удивился я. – Стало быть, при жизни мы себе и устрояем загробные виды?
- А ты как полагал?
Валентина сузила глаза.
- Шо я там полагал,- ответил я кисло. – Жил как все, тянул лямку.
- Да,- также протянула Валя,- неведение, это грех. Люди живут, не задумываясь о будущем. Нет, о земном они, конечно, думают, если не лень, а вот об этом... Поверь, бедные даже не знают в чем каяться. А первый грех, это неведение.
- Ну, а если я покаюсь в неведении, на исповеди, например, что изменится, - снова вставил я свою глупость.
- Ровным счетом, ничего,- отрезала Валя. – Покаяние – решительное действие. Но если ты на исповеди обличишь себя пред Богом и своей совестью, совершить действие будет гораздо легче. С помощью Божьей. По крайней мере, избежишь наказания...
- Как это? Так просто.
-...избежишь строгого наказания, а взамен получишь наказание, поспешествующее к этому самому действию. Бог поможет, было бы желание.
Валя отвернулась. Было заметно, ее тяготили воспоминания о трудностях земного жития. Подумать только! Мы ведь находились уже за... Но я все-таки решил задать давно мучавший меня вопрос.
- Вот Валя, ты говоришь,- наказание поспешествующее покаянию. А потоп - это как? Я и сон видел... Страшное дело, сколько людей погибло. Какое им уже покаяние? Поздно...
- Поздно,- согласилась Валентина. Но я и говорю,- что бедные не знали в чем каяться, и как. Полное неведение.
Киевляне не понимали, где живут, в какой Благодати. Оттого и спрос велик. Киев ведь на мощах Святых стоит. Тут праведников, почитай, должно быть через одного. Тут небо разверсто до третьего, особенно по праздникам. Ты вспомни, как в ненастную погоду во время службы над лаврой тучи расступались. Это, какое еще нужно подтверждение, и побуждение к покаянию. Но не задумывались жители Киева о сих дарах. Ты вот говоришь,- слова мои жестоки и строги. Так многим и казалось,- из утех и удовольствий несподручно сразу в затвор. Но ведь никто и не требовал такой строгости... Хотя бы, без разврата, немножко устроить жизнь... Одним перстом двинуть... Хотя бы положить начало...
Да разве Бог не предупреждал? Считай, уже более двадцати лет все идет наперекосяк. От Чернобыля. «Третий ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей звезде «полынь»; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод...» Это еще какое нужно знамение??? Конечно, кто захотел, тот покаялся, и отошел ко Господу с чистым сердцем. Бог своих знает.
Я понимаю, многие из живущих там сказали бы, что я читаю мораль. Хватит, мол. А тем, кто утоп и попал сюда, как твой Василий, уже не до морали. Вот пускай, и спросят себя живущие – каково последним здесь, на этом свете? Разве мало было подобных примеров.
- Да, примеров много, и правда твоя, но люди хотели жить, жить в том мире, который знали. Трудно ведь совладать – машины, богатство... Я вот ничего не имел, и то... можно сказать не верил в загробную жизнь. А когда счастье в руки само плывет,- кто откажется?
- А я о чем,- последние времена. Раньше люди и богаты были, и Богу угождали. Находили возможность. Нет, не богатство их погубило, а беспечность и неведение. Написали Святые об этом...- придет последнее время: на одном конце села будут вешать и убивать, на другом – пить и гулять, и говорить, что до нас еще далеко... Вот и догулялись.
Хватит об этом. Все в прошлом, вперед смотри. Каждый решает за себя и ответит за себя, и нет тебе никакой пользы от мира спасенного, если сам горишь в аду.
Ступай с Богом, Федор.

Валентина бодро пошла по дороге, я за ней. Травы вокруг пути стали подыматься, выходить в колос. Я присмотрелся и понял что это пшеничка; душа прям, задыхалась от восторга, такая от этого злака была радость.
На другом конце поля замелькали какие-то строения, вроде как церковь или монастырь. Правда, кресты на них были не православные.
- Да уж, не православные,- ответила на мой немой вопрос Валентина. – «Даст Господь по желанию сердца твоего».
- Так они что же, не в Раю? – спросил я без интереса, чувствуя, что меня это совсем не волнует.
- Сам видишь.
Валя перекрестилась. – Когда-то церковь была едина. Но потом, в меру развития западной мысли, а больше от суемудрия и любви к удовольствиям, западная церковь приняла новые ученья, подменяющие саму суть христианства – «не от мира сего», и тем самым пресекла устремление души и разума в Рай. Оправдывая себя, свои слабости и пороки, человек теряет дерзновение к Богу. Лукавство это. И неважно, насколько изощренным может оказаться ум в поисках этих оправданий, - это человеческие домыслы, не дающие ни капли на душу. А истинные оправдания от Бога. «Всуе вам есть утреневати: восстанете по седении, ядущии хлеб болезни, егда даст возлюбленным своим сон».
- Но ведь им тут совсем не плохо,- возразил я. – Ты, же сама говорила, что «скраечку» - великое благо.
Валя враз остановилась.
- Глупый ты Федор, прости Господи. Это видимо Василий тебя надоумил так...
Федя, это - ад. А Благодатное поле – вдоль дороги, по которой прошли,- Валя показала на пальцах,- прошли миллионы Православных; считай, две тысячи лет как идут. В те времена и церковь была едина. А теперь они,- Валя кивнула в сторону чистенького ухоженного монастыря,- греются у чужого огня. До Второго Пришествия, до Страшного Суда. А потом все это сгорит, и неясно еще, как Бог будет судить.
- Подожди, подожди..., я думал, что поле - мои добродетели. Извини, это ты тоже говорила...
- Ага, говорила,- нехотя произнесла Валентина. – Занудный ты тип, Федор. Впрочем, это и мой грех, раньше надо было тебя учить.
Видишь ли, две тысячи лет назад Христос на земле создал одну Церковь. В Ней как в сосуде собраны все Благодатные дары, которые «Бог уготовал любящим Его». И название «Православные» тоже древнее, объединяющее всех, почитай, от восьмого века. И догматы, и порядок, и вид – это проторенный путь, выверенный по Благодати,- установленная человеческая норма бытия с Богом. Соответственно, тут и твоя частичка есть, и в этом поле тоже. А если сейчас кто-то не согласен там, или ищет что-нибудь полегче, это его проблемы. Даже если бы небо упало на землю – данный порядок и вид уже не изменить. Этого-то как раз многие и не понимают.
Так что смирись, и займи свое место.
Валя еще раз перекрестилась и пошла. Меж молочных пшеничных колосьев замелькала длинная русая коса. Я бросился ее догонять.
Небо на востоке заметно просветлело, вдоль дороги появились деревья, однако местность уже не была такой ровной как раньше. То тут, то там в стороне от пути виднелись разного рода овраги и буераки, на склонах росли виноградники, черешни, а порой и чертополох. Все было перемешано, и приятное и плохое, отчего на сердце возникали волнение и тревога. Дорога петляла, и за очередным поворотом, совсем недалеко от нашего пути я узрел черешню с крупными спелыми ягодами. Но путь к сладости преграждал крутой овражек с терниями.
- Ягода почитай знатная,- подзадорила меня моя Валентина. – Жаль, не достать.
- ?!
- Сердце это, Федор. Сердце человеческое, чувствилище души. Место брани плоти с духом. Оттого и местность так исковеркана. Ты поднапрягись, сейчас пойдут искушения. Вишь как черешня то полыхает.
И действительно, преодолеть желание было очень трудно, черешня тянула к себе словно магнитом. Я уже было собрался лезть в терния, как заметил на кустах подранную одежду и кровь. Валя тут же ухватила меня за руку и поволокла обратно, при этом истово крестясь и молясь. Глядя на ее побелевшее лицо, я испугался.
- Терпи Федор! Терпи и молись, как знаешь, иначе погибнешь.
- Да шо ж тут такого, вроде, никакой опасности...,- начал было оправдываться я, но Валя рукой заткнула мне рот.
Оттащив меня подальше, Валя остановилась, задумалась.
- Сложно объяснить Федя, и опасно... – начала она погодя. - Вот мы шагаем по миру, и видим его образно, согласно возможностям человеческим. Но не в полной мере, а по милости Божьей, молитвами Святых наших. И это хорошо, это великое благо. А мир Федя, многоплановый. Ты вот спрашивал об Ангелах. Это уже духовное видение. То, что тебе оно недоступно, для тебя, как и для всех живущих на земле, тоже великое благо...
Валентина запнулась. – Ты приготовься Федя, сейчас все узнаешь.
Она взяла меня крепко за руку, перекрестила. И враз, словно страшный хлопок ударил меня по мозгах. Я зажмурился от неожиданности, а когда открыл глаза – потерял дар речи.
Мир вокруг катастрофически изменился. Везде, куда только сигал глаз, велось отчаянное сражение – жуткие на вид уроды истязали людей в холстченых рубахах, те отбивались от них как могли; то тут, то там появлялись самые настоящие Ангелы с крыльями как на бабушкиной открытке и рубили огненными мечами по черным рожам. Вой, крик, смрад, вонь невыносимая... Со склонов текли ручьи крови.
По дороге шло множество народа, а вдоль стояли настоящие черти и тыкали в лицо длинными рукописями, пытаясь баграми и разными страшными приспособлениями захватить путников. Последние дрожали и белели как моя Валентина давеча; рядом находились Ангелы, они рвали бесовские писания и пробивали мечами дорогу. В общем, панорама была мне знакомой еще из детства, по церковным картинам и рассказам бабушки. Но...! Но, у меня перехватило дыхание, и подкосились ноги - панорама была реальной! Черти совали мне под нос на вилах черешни, а какой-то мелкий бес уже тянул меня за рубаху в придорожный кювет. Я поскользнулся, упал..., и потерял сознание.
Очнулся, надо мной стоит Валентина.
- Ну, увидел духовный мир, в полной мере?! Может, хочешь остаться в аду?
Валя помогла подняться мне на ноги. К величайшей радости мир вокруг был прежним, пустым, без крови. Только черешни изредка в листве... Я облегченно вздохнул.
- Вот я и говорю,- продолжила она,- великое благо Федор не видеть всего этого, пройти смиренно свой путь, и упокоиться где-нибудь в преддверии Рая – «скраечку».
- Согласен, - бодро ответил я, понимая, что вопросов и замечаний с моей стороны теперь будет гораздо меньше. – Пошли быстрее, пожалуйста...

*ALISA*
Мы поднялись по «Пимоненка» до «Артема», но дальше проезда не было. Улица была загружена автомобилями, по большей части брошенными; люди спасались как могли - брали штурмом «Скромное обаяние буржуазии» и близлежащие высотки. На какой-то миг я даже растерялась - к подъездам не подступиться, а из них доносились визги и стрельба. Выбора не было, я развернула машину, и мы рванули обратно, через Подол.
Моя девочка сидела рядом и слабо улыбалась..., и я чувствовала, что эта улыбка очень дорого стоит,- этак, век восемнадцатый, Версаль – лучшие образцы, Моцарты - Леопольд и Амадей... с Шопеном вкупе, бледно-розовый цвет яблони на Пасху, плюс глубина и грусть старинных Византийских икон расцвета империи. Поймите меня правильно, я не смешиваю, я подвожу итог,– касаясь красоты, мы поневоле соскальзываем из практического в духовное. А потом, и необъяснимость таланта... сюда же: взаимосвязано и непостижимо. Я много рассуждала над этим сидя перед ноутбуком в своей каморке. Четыре близких к тебе стены дают хорошее углубление; моя душа порой приходила в полное несоответствие с коммерческим планом банка, но я наотрез отказывалась менять свою личную каморку на общественный офис. Впрочем, задумалась я тут...
Выжав педальку газа до упора, я случайно включила дополнительный впрыск - машина, словно ракета, понеслась по «Глыбоченской», благо – улица была пуста. Только трупы... Клиента-рыболова на заднем сидении по-прежнему мутило, врач помогал ему, чем мог...- чем мочь помочь при таком перекосе интерфейса! Замечая в зеркале его совершенно левое лицо, я вспомнила второго, владельца этой тачки. Тот был мужик по теме, жаль что уплыл... с потопом. А ведь могли бы мы... сложить свои мечты... Я видела в его глазах конкретику человека, способного понять многое, и сделать - что важно. Это нельзя никак связать, но я сидела за рулем... своей машины.
Мы выскочили из-за поворота. На перекрестке стоял человек. Я просигналила, надеясь, что он успеет убежать, но было поздно. Тормоза завизжали, машина окуталась грязью, брызгами и дымом, ее крутануло, завертело. Я ударилась головой о стекло, потом упала на сидение... Когда открыла глаза,- прямо перед капотом стоял тот самый мужик, в шикарном пиджаке с разодранным карманом, и взглядом неопределенного цвета.

Мы долго в упор смотрели друг на друга, считай вечность. Пустота в его глазах наслаивалась на мою пустоту, совмещая случайные мысли словно пазлы – нолики и единички, стрелочки и крестики. В конечном счете вселенная дрогнула.
Я вышла из машины, приблизившись впритык. Он продолжал стоять, растерянный и небрежный, глядя в меня как в зеркало. Сквозь эти глаза в мир проникали мечты. Я подтянулась на кончиках пальцев, ведь была босиком..., пытаясь губами достать хоть одну, и он подхватил мою голову крепкой рукой.
На ветру дрожала тонкая веточка ивы.