Главные слова

                Памяти моей бабушки, Валентины Ивановны
                и моего дедушки, Василия Васильевича Захарченко


      Эта история жила в недрах моей памяти с детства, лет с пяти-шести. Помню, как мы собирались по воскресеньям в доме моей бабушки Вали, которая покинула нас этим летом, на восемьдесят шестом году жизни…

     Дом был с любовью и старанием построен моим любимым дедом Васей. Каждый гвоздь в каждой дощечке прибит его большими натруженными мозолистыми руками. Эти руки заботливо подшивали наши детские валенки, угощали нас «долгоиграющими» конфетами-леденцами, растапливали жаркую печку, рубили дрова, копали огород, чистили во дворе снег, носили с колонки воду и гладили меня по голове… В доме бабушки и дедушки по воскресеньям собиралась почти вся наша семья: мои, молодые еще, родители и мы с сестрой Анжелой, моя тетя с мужем и их дочкой, моей двоюродной сестрой — Ниной. До обеда все ходили в баню, потому что в то время мы с родителями жили в неблагоустроенной квартире, а тетя с семьей - в общежитии. Потом нас кормили вкусными булочками, испеченными бабушкой и щедро посыпанными сахаром. Или пирожками с разными начинками. Отварной картошкой с соленым салом, которое мастерски солил мой дед, по-украинско-сибирскому рецепту, и солеными огурчиками из бочки. (Уже сто лет таких не ела…) Потом, пока мы обсыхали, дед рассказывал нам, своим внучкам, всевозможные бабаски и истории, пока подшивал очередные валенки, куря свою самокрутку, заправленную выращенным самосадом и вставленную в красивый мундштук. Как я жалею, что не записывала их тогда! Мне и в голову не приходило, что с годами я забуду детали, сюжеты станут размытыми, а что-то вообще сотрется бесследно. С каким бы удовольствием теперь я рассказала все эти истории моим детям: смешные и поучительные, мудрые и грустные… И, конечно, я не смогу вспомнить всех стихов Тараса Шевченко, которые мой дед читал мне на красивом украинском языке… Рассказывал о горькой судьбе крепостного поэта, смахивая скупую слезу, со своих подслеповатых глаз, поврежденных под Москвой, во время Великой Отечественной войны…

       Зима – время отела, в этот период на кухне отгораживался уголок, где стояло маленькое чудо, пытающееся бодаться, смешно мукающее и бьющее чистеньким копытцем  об пол – кудрелобые сын или дочка бабушкиной коровы и кормилицы: Зорьки или Марты. Малыша брали в дом, чтобы ему было теплее, потому что рождались телята обычно в январе, в пору крещенских морозов. Это чудо рождения я наблюдала ежегодно и меня, каждый раз, переполняло чувство неописуемого восторга, когда придя в очередное воскресенье к бабушке и дедушке, я видела отгороженный уголок и там маленького коровьего ребенка, с большущими озорными глазками, обрамленными пушистыми ресницами. В какой-то период времени бабушка разводила коз и тогда по дому скакали маленькие козлятки. Они легко заскакивали на столы и серванты, бегали в догонялки с нами, детьми, и тоже бодались. Такая прелесть!

       Когда последний член нашей семьи был олицетворением чистоты и сытости, когда мужчины уже пропустили по стопочке, а дети держали за щекой свою «долгоиграющую» конфетку, все собирались  в «главной» комнате и начинались воспоминания и рассказы… «Главная» комната была чисто убранной, с яркими занавесками на дверях и окнах, домоткаными половиками на полу; черно-белым ламповым телевизором, накрытым связанной бабушкой огромной салфеткой, сервантом, с большим количеством посуды; двумя креслами, подаренными бабушке от завода в честь выхода на заслуженный отдых; множеством стульев, большим круглым столом, застеленным скатертью, а сверху клеенкой и хрустальной вазой в центре, наполненной искусственными цветами— бабушка любила все яркое. На стенах висели рамки с фотографиями разных родственников и молодых лиц моих бабушки и деда, моей прабабушки, мамы, в младенческом возрасте на руках у молодой и счастливой бабушки; а в «переднем» углу, у самого потолка, на полочке, застеленной вышитым полотенцем, стояли иконы, с  которых строго смотрел на нас Спаситель и ласково, с нежной улыбкой,  Пресвятая Богородица, которую каждый вечер бабушка молила о здоровье и ходатайстве и предстательстве перед ЕЕ Сыном, о прощении наших грехов, потом осеняла себя крестным знамением, плакала, вздыхала и засыпала… А я долго не могла уснуть, потому что в печке трещали поленья, за окном пела вьюга, а за стеной скреблись мыши… По воскресеньям перед иконами зажигалась очень красивая лампадка, и когда ее пламя мерцало лики на иконах словно оживали… Это еще одно маленькое чудо из воспоминаний моего детства!

    То воскресенье ничем не отличалось: все уже сидели вымытыми, сытыми, довольными. Я уселась на мамины коленки, прижалась к ее теплой груди и чувствовала себя абсолютно счастливой, слыша, как ровно бьется ее сердце. И вот в  «главной» комнате слово за слово потекли задушевные разговоры… В какой-то момент разговор перемещался на одного рассказчика, чаще всего это была бабушка или дед, и мы узнавали какую-то новую, ранее не известную, историю из их молодости, которая казалась чем-то сказочным и нереальным.

      В этот вечер рассказывала бабушка. Она говорила о том, как началась война, как она, две ее сестры и мама заболели тифом. Они жили под Ленинградом. Рассказывала, как сначала они участвовали в укреплении обороны Ленинграда: копали широкие рвы,чтобы не прошли танки, носили по улицам и поднимали в небо огромные стратостаты, чтобы сберечь красивейшую в мире архитектуру Ленинграда от бомбежек...Как было голодно, страшно. Затем их эвакуировали из города. Расселили по квартирам. Рассказывала, как разрывалось сердце, когда женщина, у которой бабушка, ее сестры и мама квартировались,бросала в печь красивые платья,из тканей каких теперь и нет вовсе, в борьбе с тифозными вшами, неизвестно откуда бравшимися. Как они отрезали шикарные длинные косы, но это было полумерой: вши водились в одежде.  Было сделано все возможное, что только можно сделать в тех условиях, чтобы не заболеть тифом, но это все же случилось.

      Бабушка, ее сестры и мама попали в госпиталь. И вот пребывая то ли в бреду, то ли в сонном состоянии  бабушка увидела следующее:
     «Видится мне, как будто бегаю я с подружками по нашему поселку, а по главной улице идет большое количество людей в белых одеждах, очень похожих на саваны… Все они идут в одном направлении, но как бы в две колонны, по обе стороны дороги. Вдалеке виден огромный ров, через ров переброшен узкий мостик, по которому пытаются пройти люди. У рва нет дна, но видно, что там кипит лава. Смотреть в него было страшно… Большинство людей срывались с мостика и, с криками о помощи, падали в бездну… Некоторые проходили, но пройдя мост, снова делились на две колонны и уходили в две стороны…
       Надо сказать, что на улице было странное освещение. Чем странное? Тем, что не было источника света, как бывает в пасмурный серый день. Просто ровное холодное немного серое небо, почти сумерки…

      Мы с подружками побежали к нам домой, чтобы спросить у моей мамы, что происходит? Вбегаем в дом, а там много народа. Все стоят на коленях перед иконами, зажжена лампадка и слышны молитвы. Среди присутствующих я узнаю людей, которых уже нет в живых, наших соседей, родственников. Это удивило, но не испугало меня. ( в этот момент рассказа, я теснее прижималась к маминой груди — мне было страшно! Прим. автора.) Потом среди прочих я увидела свою маму и сестер. Они также стояли на коленях и молились.
— Мама, что происходит? Куда идут все эти люди? – спросила я.
— Они идут на Страшный Суд… - последовал ответ.
— А почему здесь наши соседи и родственники? Ведь они уже умерли?
— Они ждут своей очереди…
— Мама, ты умерла?.. – предположила я, задыхаясь.
— Да, дочка, я — умерла…  – ответила мне мама.
— Значит и я умерла?..
— Нет, Валя, ты не умерла, сказала мне мама ровным, спокойным голосом.
Я перевела дух, пытаясь осмыслить, и спросила последнее:
— Скажи, а Бог есть?
— Молись, Валя, встань на колени и молись! Бог— есть!»

— Я очнулась на госпитальной койке, когда спал жар… вокруг чужие люди, которые метались в бреду, борясь с тифом, как наверное, совсем недавно  я…  К моей постели подошла старая  нянечка погладила меня по остриженному ершику, когда-то кудрявых и густых волос и  сказала: «Бедненькая ты сиротка, мамка твоя и сестры померли вчера…», - закончила баба Валя.

    Мы все молчали. Было слышно, как тикают часы и тихонько плачет баба Валя.  Дед скрутил очередную самокрутку, в печке щелкали поленья… Огонек лампады трепетно дрожал, освещая иконы.
— Боженька, прости нас, грешных… - прошептала бабушка и перекрестилась.

       Когда все взрослые переместились в кухню, чтобы выпить еще по чашке чая перед тем, как отправиться по домам, я вошла в «главную» комнату, влезла на стул, чтобы стать ближе к полочке застеленной вышитым полотенцем, посмотрела на лики Господа нашего Иисуса Христа и Пресвятой Матери Его, перекрестилась и прошептала, так тихо, что только мы трое — Господь, Богородица и я, маленькая кудрявая девочка с доверчивыми голубыми глазами, могли слышать мои слова, слова, которым я научилась у моей бабушки:
— Господи, спаси и помилуй!

     Сколько раз я произносила эти слова потом, у постели больной мамы, у колыбелей моих детей, всегда, когда мне было страшно и одиноко, всегда, когда я не знала выхода из сложной ситуации… Всегда я помнила, что где-то есть старенький дом, маленькая полочка, застеленная вышитым полотенцем с простыми, в алюминиевых рамках иконами, освещенными дрожащим огоньком лампадки, возле которых я произнесла мою первую детскую искреннюю молитву…

   Уже давно нет со мной моего деда Васи, недавно ушла к нему баба Валя, нет и дома, но моё сердце все еще хранит то святое место в простом деревенском доме, где я обрела ВЕРУ!

15.10.2010 г.