Покаяние

Я страшный грешник, я злодей:
Мне Бог бороться силы дал,
Любил я правду и людей;
Но растоптал свой идеал.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я страшный грешник, я злодей...
Прости, Господь, прости меня,
Душе измученной моей
Прости, раскаянье ценя!..

                Н.Гумилев


– Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди,
грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь.
Пощусь два раза в неделю; даю десятую часть из всего, что приобретаю.
               
                Евангелие от Луки, 18.11-14.



Я – самый грешный человек на свете. На земле никогда не было большего преступника, чем я. Недостойный я червь, роющий землю, ничтожнейшее отродье. Прах. (Как это я красиво запустил, как сказал, с каким чувством!)

Господи, ослаби, остави, прости мне непотребному, недостойному... мерзкому... нечистому... и злонравному. Как только окаянные уста эти дерзают повторять слова молитвы Твоей святой? Не сойду с этого места, никогда не подниму лба, ибо не достоин взирать. (Сейчас слезы выступят на глазах. Еще немного поднатужусь... Всегда предчувствую, когда наступит этот момент: как только запоют херувимскую, потекут они – чистые как родник слезы покаяния, исторгнутые из глубины сердечной.)

“Вем, Господи яко недостойне... повинен есмь... приими убо и мене... и возьми мое тяжкое бремя грехов”.

Господи, сколько еще недостойных, нераскаянных,  неведающих! Кто еще поможет им нужным словом, как не твой раб? Смогу ли пройти мимо, созерцая, как гибнут неразумные в темноте неверия, черствости, прозябая в кощунстве и грехе. (Опять переговариваются во время службы. Не могут час в храме молча постоять, нехристи!) Несчастные. Скорблю о них, Господи, прости им, грешным!

“О Великом Господине и отце нашем... Святейшем Патриархе”... Вся служба на устах сердца моего, язык сам вторит.

“И ныне, и присно, и во веки веков...” Вчера отдал довольно крупную сумму на бедных и никому не сказал. Случайно настоятель узнал... Жаль. По существу пропало подаяние. А позавчера помог пожилому человеку до дома дойти и тоже удержался от огласки, хотя соблазн был. Спасибо тебе, Господи за ниспосланное смирение! А еще три дня назад никому не рассказал как наставил на путь заблудшего, шатавшегося праздно и увлеченного мною на службу. Но воздаяния за добро не ищу, недостойный. Только на небесах. “...Вся святые помянувше, паки и паки миром Господу помолимся...”

“...от всякия скорби, гнева и нужды...” Смирение… Всегда ищу последнего своего места: сегодня, в очереди стоя, один исповедник чуть не перестоял меня. Черед дошел до нас двоих, и решалось, кому подойти на исповедь первому. Я не шелохнулся, опустил голову, как бы произнося: “недостоин есмь”. Повисла неловкая пауза. Тогда священник выбрал меня. Но я уступил, и тот, другой, сдался, первый пошел. “...У Господа просим. Подай, Господи”. Я улыбнулся: иди брат, не смею вперед, ничтожнейший червь последует после тебя. Я бы так и до утра мог простоять. “Христианской кончины живота нашего... добраго ответа на Страшнем Судищи...” А мог бы и всю жизнь простоять сзади.

(Куда ж тебя несет – в храм святой без платка! А губы-то, губы! Зачем намалевала?! Не на танцы, небось, собралась!) “...со Пресвятым, и Благим, и Животворящим Твоим Духом, ныне и присно... ”

Как там, интересно, поживает наш опекаемый? О котором мы вместе с братьями и сестрами во Христе заботились столько месяцев, в течение которых он получал от нас основные средства к существованию.

Вдруг недавно узнаю, что он пытался покончить с собой. К счастью неудачно, ведь грех какой! Братья его вразумляли, а он: “Оставьте меня, видеть вас не могу!” И ругался нецензурно. Прости ему, Господи. Вот она, благодарность! Впрочем, награда – на небесах. Ко смирению. Мы, верно, все больше материальной стороне его жизни уделяли внимания. Ну, теперь займемся и душой. Каждый день станем по очереди наведываться, разъясняя тяжесть смертного его прегрешения, пока не прочувствует весь ужас содеянного, пока не покается, богоотступник.

“Подай, Господи... друг друга и весь живот наш... Тебе, Господи”. (Вот ведь ходят где-то, гуляют… а потом заявляются – на тебе – посреди службы! Дома им не сидится!) “...от Света... от Бога истинна... рожденна, несотворенна, Единосущна...”

А миссия наша, – что мы с братьями только что закончили в узах, в долине скорби, среди несчастных, сбившихся с пути, плененных?! Так разве тут мы встретили заслуженное одобрение – эти, судьбой обиженные, в камере, что мы выбрали для посещения, издевались всем скопом над одним слабым своим собратом. Мы сразу же предложили ему свое заступничество, от которого по упор-ному сердцу он все отказывался, а, видя нашу благородную неотступность, показал припрятанный у него нож.

Не один месяц наш приходской батюшка говорил с преступниками об их грехах и Божиих заповедях и, наконец – свершилось. Нетерпение заключенных было пересилено упорным терпением нашим. Вся камера публично покаялась в прежних беззакониях. Предпочли они путь правды коснению во мраке (или обличительным речам нашим!).

“...И паки грядущаго со славою судити...” Еще какое-то время мы убеждали нашего подопечного, который, по счастью, совсем перестал нам жаловаться, избавиться от ножа, в котором не было больше проку и вооружиться заместо него христианской любовью ко врагам. Убедить его мы не убедили, но нож забрали от греха…

“...во оставление грехов”... (Успевать бы петь слова службы между благочестивыми мыслями.) И только на днях праздник духа прервался недоразумением. Подопечный наш был придушен сокамерниками, правда, довершить темное дело они не успели… 

И что же, каков конец? Придушенный, ожив, не насильников начал клеймить, не душителей, но нас, смиренных! Клялся, что разорвет на части любого, кто еще раз приблизится к порогу его камеры. Утверждал, что именно за наше заступничество ему и досталось.  И снова – брань, адресованная нам и выше. А тюремные власти после того случая перестали нас пускать к заключенным.

Господи, все снесем силой Твоей святой! Укрепи и наставь их. Безумцы эти не ведают, что мы и не ждем их благодарности. Ибо смиренны, и не думаем претендовать на заслуженное. “...и жизни будущаго века...”, “…буди со всеми вами...”

“...взывающе и глаголюще...” Но за все это Господь помянул. Послал мне обратить душу молодую, неискушенную. Мы с ним случайно повстречались, когда он шел на службу. Кажется, он хотел принять святое крещение и услышать совет по этому поводу от меня, недостойного. Я ему целый час пропроповедовал. Закончил, по своему обычаю просто: “иди, чадо, читай Евангелие”. И произошло чудо. Он, слушавший меня с изумлением, переступавший с ноги на ногу и теребивший пальцами пуговицу (видимо, от волнения), вдруг с места сорвался, просто понесся. Давно я не видал, чтобы так спешили к Святому Слову... У меня и у самого, прости Господи, нет такого рвения, все больше тренировкой да упражнением себя понуждаю…

“Славнейшую без сравнения Серафим...”, “…в мире, целых, честных, здравых, долгоденствующих...” А это не он ли там стоит у входа?..


*   *   *


Только бы он меня не увидел! Как бы так встать, чтоб не разглядел. Поздно. Что от меня этот ненормальный хочет? Поймал на улице, городил какую-то чушь, что-то о “погибшей душе”... Что я ему плохого сделал? Кажется, не трогал и не просил ни о чем. Мне бы плюнуть, уйти, но невежливо, все-таки человек старается. Держался я долго и мужественно, даже кивал время от времени. На работу из-за него опоздал. Кажется, он делает мне знаки – замри. Стою себе и слушаю пение. Нету меня... (Никак не разберу о чем поют.)

Ага, кажется ходить сейчас нельзя, значит, он привязан к месту до конца службы. Времени хватит, чтобы сбежать. Хотя здесь не очень-то разбежишься.

Я должен каяться, вы подумайте! На колени и лбом об землю. “Примириться с матерью-церковью”... Ну, про мать я уже слышал, это что Родина мать и что всем за все надо сказать спасибо.

Сколько же у меня этих неизвестных мне “мам”, которых я никогда в глаза не видал. Теперь они все в родственники набиваются, а всю жизнь я ни на кого кроме себя не мог понадеяться. (Как же тут толкаются. Пора вылезать.)
Ему моя любовь, видите ли, не нравится. “Непотребство”... Сам ты – непотребство. Грязь – в луже, а у меня любовь, и ты ее не трогай, если тебя не спрашивают. Его послушать, моя жизнь – бессмыслица. От начала до теперешнего ее состояния. Говорит, надо очиститься от всего... Да не может этого быть, чтобы  все – грязь. До вчерашнего дня, видишь ли, была жизнь без церкви, без Бога – так это пустота, а сегодня крестился – глядишь, все стало осмысленно и священно.

Нет уж. Если от всего отречься, то ничего и не останется. (Красивое песнопение.) Были же у меня и устремления, и минуты счастья, было возвышенное, божественное даже.

Разговоры на кухнях, искусство, литература – все “не есть подлинная духовность”. Как вам это понравится? И живу не так, и мыслю плохо. А вот начну прилежно посещать церковь, и тут же оправдаю свое рождение. А то, что я искал, мучился, страдал, радовался столько лет... Так это и плакал “не в Бозе”, и радовался “не во славу”, а только ошибался, похоже, и тогда, когда рождался – тоже. Родиться надо заново. Учиться говорить, ходить и дышать. У кого учиться? Да у него, разве ж непонятно! Вон он стоит – чем не образец – весь съежился, крестится так, сейчас рука оторвется, чтобы за версту видно было. Поет фальшиво, зато громко. (Как хорошо на свежем воздухе.)


*   *   *


Спиной чувствую, уходит... Тяжело дается духовное воспитание? То-то. Конечно, легче промотать жизнь в безбожном веселии. Легче жить, ни в чем себе не отказывая, перебегая от удовольствия к удовольствию. А ты попробуй, воспитай себя, ограничь. Согласись на неблагодарный, неброский, ежедневный, можно сказать, подвиг. Никто не знает, чего мне стоило себя всего заново перекроить, а эти, молодые, не хотят и пальцем шевельнуть. Видно такова Воля Божия: одному открываться, другого ожесточать... Не знает он: чтобы стать таким как я, сколько надо над собой поработать.

“Верую, Господи, и исповедую, яко Ты... пришедый в мир грешныя спасти, от них же первый есмь аз”. Разве это случайность, что он такой? Сколько лет твердили, что Бога нет. Что же теперь восклицать: “бездуховность, бездуховность...” Отчего ж ей не быть.

Как Святая Церковь пострадала, сколько мучений претерпела от власти их безбожной. Какой грех на народе за святыню... Тебе бы на колени, да до конца жизни вымаливать покрова, заступления у матушки Богородицы для земли своей богоотступной. Но нет ведь, не приучены. Оторвались от корней! Попрали ценности! Если бы от младенчества были воспитаны в вере и не подняли пяту на святое, сейчас не так бы жили.

Кругом проливают потоки братоубийственной крови, все им дозволено. А кто будет отвечать? О Боге забыли, о Церкви – вот что.

...Прежде чем подойду к Чаше Твоей Святой, Господи, прости меня еще раз, неразумного – когда посты не соблюдал, когда о молитве не радел, когда на службу задерживался... если даже муху обидел... И нет меня окаяннее!

“Ныне, и присно и во веки веков”.


*   *   *


Только бы не встретить этого. Теперь так и буду трястись. Но не ходить же в обход. Мимо этого храма до работы – ближе всего.

Пьяный валяется... Грустно выглядит на фоне церкви. Проходу не стало от алкоголиков и преступников. Да что преступность… Войны. Кровь – рекой... А почему все развалилось: и экономика, и нравственность, и иже с ними? Говорят, от бездуховности. Про душу, про Бога, про религию забыли. (Вставай, вставай, чего зря лежать. Смотри, грязный какой.) Ну, хорошо, ладно... А бездуховность-то отчего? Если все дурное от бездуховности, она сама откуда?

А... это, говорят, от дурной безбожной политики, от безнравственного общества, которое религию уничтожало. Постойте, это что же, сказка про белого бычка?..

Пойдем сначала. Откуда беды? От всеобщего безбожия. Всеобщее безбожие?.. От планомерного уничтожения духовности в обществе. Откуда планомерное уничтожение? От безбожия, разве же не ясно?!

Попробуем еще раз: откуда нынешняя бездуховность – “от уничтожения церквей”. Отчего уничтожали церкви? “От бездуховности”. И – по кругу, по кругу, по кругу... вальс!

Как все закручено – прямо детектив. В детективе всегда подозревают, пытаются наказать и обвинить всех подряд. А убийства между тем продолжаются… А на кого-то одного не думают вовсе, кого-то боятся подозревать, потому что он “хороший”. Но в детективе конец есть, а у нас – никакого...

Что же выходит, свирепое тоталитарное государство оторвало нас с кровью от церкви? Но тогда отчего правда не восторжествовала потом? Почему после исчезновения “нехорошей” государственной машины освобожденный народ не рванул что есть силы к своим духовным ценностям? Хотя бы “ум нации”, интеллигенция, к которой я и себя причисляю, должна была помчаться в храмы на всех парах.

Что-то я хожу здесь каждый день и никаких изголодавшихся искателей истины не нахожу. Бабушек много, это правда, как, впрочем, всегда. Была мода на церковь, да ведь прошла. У газетных киосков народу полно. Это что ли оттого, что демократическим политикам верят больше, чем Святой Церкви? Может это потому, что политики покаялись? В том числе и в гонениях на Церковь?..

Предполагаем мы, хотя вслух предпочитаем не говорить, что долгое время нельзя, трудно было продержаться внутри церковного института без связей с известными полицейскими ведомствами. Подозреваем, что многие, особенно получившие чины, не устояли... Но вслух не смеем, молчим. Просто молчим – просто не посещаем богослужений.

...Спросить бы меня, если я такой умный, отчего сам в церковь не бегу? А вот возьму и зайду прямо сейчас. Я ведь сам понимаю, что без покаяния к Богу не подойдешь. Сейчас войду в храм и обращусь к Нему напрямую... Скажу... Что же я Ему скажу?..

“Господи, прости меня за то, что согрешил... (как этот тип говорил) гордостью, непослушанием, разв... развратом, да; раздражением...” (Кому непослушанием, что за гордость?) “Господи, согрешил...”

Стоп! Неужели я буду каяться? Перед кем?! Ведь надо не только пред Ним, перед этими кланяющимися фанатиками, иначе и дома можно. В чем же я виноват перед ними? И если у них просить прощения, что я Богу скажу? “Господи, прости, что согрешил гордостью, а не трусостью? Непослушанием, а не раболепством? Развратом, а не ханжеством? Раздражением, а не равнодушием? Прости, что не поменял одних грехов на другие, более “благовидные”?!

Но кто определит, какие грехи “менее грешные”? Прости, скажу, что видел правду, когда надо было “миролюбиво” закрывать глаза на ложь. Что не превратился в зануду, хватающего прохожих за грудки для произнесения бессильных и сюсюкающих проповедей, что не лишился человеческого рассудка, прости меня за это?! Как же смотреть Ему в глаза после этакой исповеди?

Нет уж, благодарю. Хорошо, что в наше время не надо на работе предъявлять справку о том, что по дороге заходил в церковь и прибегал к таинству.


*   *   *


Наконец я нашел своего сбежавшего ученика. И за каким занятием? Он теперь постоянный покупатель этих книг. Глаза бы мои не смотрели на эти книжонки! Поразбросали, продают... Все им дозволено! Только мы перекрестились, думали – само имя вольнодумца этого исчезло с лица земли. Нет ведь. “Демократия” – печатают, распространяют.

И там и сям книжонки паршивые этого жидомасона... этого... агента мирового сионизма... этого вредоносного экумениста... сектанта... китайского шпиона... этого... еретика... агента ЦРУ... тьфу!! Уши вянут! Глаза не глядят. А новенький мой (он же мой!) вместо того, чтобы меня слушать, будет это читать? Грамотные стали поголовно!.. (Пройти дай, что встал, папаша! Сам идиот. Ах, ты еще и хромой? Так дома надо сидеть, а не шляться.) Я лично, сам этих книжек не читал, и не собираюсь пробовать. Потому что знаю, в отличие от некоторых, что есть послушание, и выше начальства не полезу.

Говорят мне с самого верха: “не можем с  е г о  спорными мнениями согласиться”, значит и мы, “я и мои товарищи”, я и коллектив... ой... то есть община моя... также согласиться не можем. Не можем, и все! Не можем с высшего благословения. И будем против! Всегда и все – заодно, но против. Относительно таких вот, я имею в виду, сомнительных лиц в нашей церкви. И не потерпим.

От книг этого недостойного протоиерея свободомыслием разит за три версты. Свободу им подавай! Распустились... Договорились до того, что каждый может выбирать себе религию по желанию. Скажите еще, что жизнь есть “личное дело каждого”. А единство мнения, а общая стройность мышления? Моя, например, совесть, жизнь и идейная ее сторона... я хотел сказать религиозная... должны быть полностью проконтролированы, выверены и управляемы вышестоящей организацией... вернее... высшей церковной иерархией. Тогда я благонадежен, тогда я “кирпичик”... я хотел сказать, благочестив и могу с честью носить имя “надежного гражданина”... ой, то есть... “православного христианина”. (Без очереди хочешь?.. Куда ты отходил, очкастый! “Интеллигент”! Не пристраивайся, все равно выпихну. Евреи одни, куда ни плюнь. Потолкайся у меня!.. Локти болят распихивать вас!)

Они, видите ли, Библию с научной точки зрения изучают, обучились языкам, в древнегреческих и древнееврейских текстах копаются. Евангелие должно существовать в том виде и в том понимании, в каком оно потребно для наших благочестивых отцов, ныне здравствующих, дай им Бог здоровья.

Священной историей, преданием заинтересовались! Любая история должна быть понята и скорректирована так, как это необходимо партии и правительству... тьфу ты, совсем запутался, эти магазины сбивают с толку... я имел в виду: как это необходимо сегодняшней церковной иерархии, для сохранения ее престижа как священного общественного института.

А всякие там чересчур мыслящие – есть враги... враги... прямо скажем “враги народа”. Или враги православных?

А, ладно, не стану я себя больше поправлять!


*   *   *


Охотится он за мной, что ли? Выслеживает? Нашел в книжном магазине и устроил скандал по поводу книг, которые мне приятель посоветовал  купить. Ну, это уже просто наглость. Пришлось набраться смелости и объяснить ему в понятных выражениях, куда ему следует отправиться. Когда он стоял, недоумевая и расшифровывая мою длинную фразу, я был уже далеко.

Как нормальные люди существуют у них рядом с фашиствующими, налепившими на себя православные кресты, наследниками полицейских времен?

Но у меня ведь есть опыт выживания среди воинствующего официоза. Мы прошли, в плане политическом, прекрасную школу. Еще недавно идеологическими структурами провозглашались гуманные лозунги, которые не имели ничего общего с действительностью. Так что же мы, слепо им верили? В последнее время уже почти никто не верил. А что – устраивали мятежи, попытки свержения и революций? Во времена активного террора – да, во время пассивной лжи – уже нет. Просто все, точно сговорившись, не обращали внимания на нечистую власть – просто жили сами по себе.

А авторитеты, искусственно раздуваемые? Да не давили они на нас. Нам все время прочили кого-то в отцы и учители, а мы находили себе их сами, чаще среди поэтов и мыслителей, чем среди высокопоставленных интриганов. Мы даже говорить смели все, что думали, хотя этого еще было нельзя, а погореть – как раз можно и запросто. Мы заговаривали зубы триумфальной казенщине образным иносказанием книг и фильмов. А самая суть, сила и неотвратимость нашей внутренней победы заключалась в том, что мы перестали бояться политического дракона. Тоска многих по тому времени – может быть, тоска по внутренней свободе, которая нужна, конечно, и во времена внешней.

Почему же у них, в их святая святых, в церкви, так разит этим знакомым, кислым запахом застоя мысли, дефицита личностной уникальности, открытости, азарта и правды. По известному закону, если давят сверху, а “снизу” сплющиваются, последние – достойны. То есть, не хотят другого сами верующие? Может, они скажут: “что мы можем?..”

А что могли мы, когда была вокруг нас непробиваемая железная стена, укрепленная если не веками, то долгими десятилетиями? И ведь им не приставляют пистолета к виску, и в монастырь не ссылают, а мыслить все-таки боятся. Перекрещивают советское безгласие и шестое чувство “полного удовлетворения” советского человека в церковное “послушание”.

И снова сами отыскивают то, чего можно было бы пугаться… правда, не все. Некоторым не страшны ни пуля, ни топор, ни грозный начальственный окрик. Но остальные разве не могут быть просто самими собой, научившись думать самостоятельно? Это ведь трудно запретить.

А что если осмелеть всем и сразу? И придет оно – долгожданное обновление “сверху”. Ведь пробилось оно в область социальную, с трудом, не до конца, но пришло.

У них в церкви тоже есть свои герои, тоже “любимые добровольно”. Кабы они им так верили, как мы своим. Тот, чьи книги я купил, уже сказал на своих страницах про вину церкви больше, чем весь ее институт за последний десяток лет. И как говорил: “Мы виноваты” – христиане. Виноваты в нетерпимости, узости, фанатизме, измене Христу... А ведь сам – замечательный человек и к этим гадостям никакого отношения не имел. (Опять я сюда подошел... Все равно ведь войти не решусь. Если я что-то и понимаю, одного меня все равно недостаточно.)

Надо перестать ходить этим путем. А то не избавиться мне от подобных мыслей вовек. Лучше уж терять время, раньше вставать, и... в обход.


*   *   *


Зачем он меня обидел?.. Я даже не сразу сообразил... Остался стоять в глупой позе: руки растопырены, слезы из глаз. Я, видимо, хотел что-то ответить – рот открыт. Он был так резок... Я... За что?!.. Никому я не нужен.

Видимостью деятельности пытаюсь заслониться от одиночества. Господи, знаешь, я ведь в первый раз плачу по-настоящему. Почему от меня все шарахаются? Ведь шарахаются. А “свои”, христиане... Я потому и окружил себя ими, что ничего против не скажут... правды... Господи, выслушай, у меня ведь раньше были друзья. Куда я их подевал? Куда они исчезли и как? Только остались те, что называют себя “братья”... Ни слова против. Тошнит. Да нет, меня уже не тошнит. Я привык.

Господи, сколько раз меня ругали, смотрели как на сумасшедшего, и хоть бы что, как с гуся вода. Я всегда находил себе оправдания. А этот... почему-то пробил. У него глаза... у меня тоже такие были! Он, когда покупал книги со своим приятелем... Господи, я на него бросился. Но ведь они шутили, смеялись, как я мог это видеть? Когда мне в последний раз было хорошо? Мамочка, что же делать? Меня никто не любит, хотя все и говорят... И я.

Как больно, Господи. ...А, может, это пройдет? Сейчас войду в храм и сделаю вид, что слезы эти – “похвальное покаяние”... Неужели пройдет?

...Господи, Господи! Только бы не прошло!!


*   *   *


Боже, я иду к Тебе, зная, что это чудовищно бессмысленно. Я проанализировал все возможности, попробовал пройти внутренне все пути к покаянию и нашел, что они закрыты для меня навсегда. Я потому и пришел к самому разумному решению – оставить все эти мысли и церковь обходить за версту. Я и до сих пор уверен в том, что это – самое правильное решение. Самое разумное. И безопасное. Я давно уже хожу в обход. И оказалось – так даже удобнее.

Но сегодня я пойду напрямик. Почему? Не знаю. У меня нет больше ничего, что бы тянуло меня покаяться. Я никому ничего не должен. Это так. Передо мной множество недостойных Бога людей, которые зовут меня к Богу. И это верно. Передо мной – система, долгое время подспудно перерождавшаяся из духовной в полицейскую, и, стоящие на вершине системы, ее вожди, больше скрытые политики, чем духовные лица. И это правда. И я им не верю.

Но сегодня почему-то я иду напрямик. И хочу остановиться у священных дверей и войти. Какие для этого есть разумные оправдания? Никаких. Какие доводы? Их нету, ни одного. Делать то, к абсурдности чего приходил все последние несколько месяцев?

(Я ведь никуда не опаздываю, зачем бежать?) Бессмысленно, бесполезно... Господи, я не могу больше терпеть, я хочу говорить прямо на бегу... Я виноват перед Тобой в том, что растратил себя... Нет, не те слова... Виноват в том, что всегда боялся верить, хотя на самом деле верил, знал... Что я говорю… Прости, что доверял этим китайским болванчикам, которые клеветали на Тебя... думал Ты как они... серый... злой... занудный моралист... каратель... Думал, хочешь все у меня отнять… Господи, прости, что не имел мужества разобраться во всем. Да, я не знал, не мог знать, никто не рассказал... Но я мог почувствовать... Тебя, настоящего... (Колокола звучат. Нет, это реальность, не сон – я отдаю себе отчет в происходящем.) Не хочется, чтобы это был сон. Неужели, когда эти слезы высохнут, все пройдет?

Господи! Господи!.. Только бы не прошло!!


(Часть 2. Глава 2. Из книги о протоиерее Александре Мене "И вот, Я с вами...",
фото Сергея Бессмертного)