Чужая жизнь

понедельник
Сын, когда я уходил, вышел, сонный и словно недовольный. Вид у него был такой, будто бы он исполняет ежедневную повинность, и он обязан вот так просыпаться ни свет, ни заря, и провожать меня, говорить «П-ка», подставлять то правую, то левую щеку. Он дождался, когда перешагну порог, стал осторожно закрывать дверь в комнату – я, наконец, ушел, и он снова может пойти спать.

среда
Вечером опять зашел в книжную лавку на Старой деревне. Пошарил по всем своим карманам, нарыл сто десять рублей, стало понятно, что покупка книги неминуема. Так и случилось. Натолкнулся в начале на советскую серию «классики и современники», что-то про исторические повести 19 века – сорок рублей. Мой дядька собирал эту серию, когда не пил. Потом увидел Гарри Гаррисона: «Крыса из нержавеющей стали» - та же цена, у меня была точно такая же книга в юности, еще в Клайпеде. Стал смотреть дальше уже в зале распродаж, натолкнулся на Абрамова. Не представляя совершенно, что это за проза, и что это за автор, почувствовал непреодолимое желание купить именно ее. Книга стоила сто двадцать рублей, наскреб мелочью, подошел к кассе, там как раз стояла женщина, которая каждый раз, когда я покупал какую-нибудь книгу, скидывала и так невысокую цену. Однажды, когда я хотел купить всего лишь одну книгу  Сергея Довлатова, и которая стоила двести рублей, а у меня только и было что пятьсот рублей одной купюрой, чего я очень боялся, так как показывала практика, меня могло потащить, и мне не составило бы труда начать тратить все в безумном огне книжной страсти. Но у меня не было и шанса. Когда эта женщина увидела у меня в руках пятьсот рублей, она в одно мгновение оживилась, с напористостью и наглостью предложила купить на эти деньги сразу же четыре тома из этого собрания. Я не долго сопротивлялся. Это было бы бессмысленно.
А сегодня она поморщилась, увидев у меня в ладони кроме сотки еще двадцать рублей монетами. С легкой руки округлила цену до сотни. Я благодарно что-то залепетал. А она только посмотрела на меня пристально и немного удивленно. Словно играю я не по правилам.
Я направился к выходу, а она чтобы, видимо, справиться с оторопью охватившей ее, стала с увлечением ругаться с другими тетеньками, перекладывающими дешевые рублевые книги с места на место - материться, и ей было совершенно плевать на покупателей, да и покупателей она стала стремительно посылать куда подальше, с этими их дурацкими вопросами и потребностями. И я был в полном восторге от такого сервиса. Может, возьмут меня сюда работать, когда меня, наконец, уволят. Сказка, а не жизнь. Книги, живое общение, странный мир взаимоотношений, коктейль пренебрежения и ненависти.
Я совершенно случайно наткнулся на этот магазин. Наташке что-то было нужно на рынке, который был тут же, но только по другую сторону павильонов, я сидел в машине и увидел вывеску. Стал заходить сюда почти ежедневно по дороге с работы, покупая по несколько книг к ряду, множа тем самым и без того огромное количество книг у нас дома. Чтобы освободить место я даже предпринял попытку отобрать кое-какие книги и отнести в ту же книжную лавку на продажу, как делал это в юности, когда денег не было совсем, а они были нужны чтобы покупать все те же книги. Многое меняется в жизни, становишься другим ты сам, но есть вещи неизменные, например, моя страсть покупать и собирать книги. Все началось в лет двенадцать. Тогда я купил все тома приключений Тарзана, и полное собрание Чейза, и если в самом начале родные меня поощряли в моем увлечении, то потом они  схватились за головы и за кошельки, потому что все это стало перерастать чуть ли не в болезнь. Я был готов вообще ничего не есть, но отказать себе в какой-нибудь приглянувшейся книге на развале возле универмага «Паюрис» было выше моих сил. С тех самых пор мало что изменилось. И если «одни бухают, другие колются», то я всего лишь литературный запоец.
Я собирал бутылки, я мыл в парадной полы с четвертого по первый этаж раз в неделю, я продавал газеты «Летувос ритос» и  тратил все деньги, что удавалось добыть только на книги. И мне ничего другого и не надо было. И если еще вначале я успевал их все прочитывать, то потом уже было не угнаться, да я даже и не пытался. Мне было важно лишь сам факт обладания. Безраздельного и бесспорного. Я даже сознательно некоторые не читал, чтобы сохранить их нетронутый вид.
Когда я переезжал из Клайпеды в Питер, мои чемоданы были самыми тяжелыми от книг, которые я перевозил в самую первую очередь. Впрочем, и перевозить было больше нечего. Но я успел переправить через кордон не все. Мое горе, мое несчастье.
И страсть во мне от этого разгорается только еще больше и сильнее.
И только то, что книги все дороже и их невероятно много, еще как-то сдерживает меня. Я очень часто в полной растерянности, что же выбрать из всего этого разнообразия, если и есть у тебя в кошельке...
И в день зарплаты только и думаешь, чтобы каким-нибудь образом добраться до дома и выложить скорее все деньги и карточку, отдать все Наташке и стараться не думать, что книжная полка над кроватью однажды не выдержит тяжести и рухнет на мою пустую твою башку.
Я еду домой на трамвае, чтобы уже на Камышовой пересесть на автобус. Денег на маршрутку нет. Только и спасает что единый билет.

четверг
День ото дня солнце все выше. Утром просыпаюсь от света, смотрю, как над домами в утренней морозной дымке разгорается свет. От этого света мороз становится только отчетливей, и термометр, нагревшись от окна, лжет. Думаешь о том, чтобы время остановилось, и у тебя было больше вот этих секунд, вдох-выдох, один за другим, вот этого застывшего взгляда на высокой полоске облака в небе, птицы не летают в темноте, но сейчас все нормально, вон одна, две, три, какая-то черная птица сидит на проводе, перетянутом между двумя домами, машины спешат к своим пробкам, движение вокруг, а я неподвижен, погружен во что-то в какую-то маленькую вселенную, я здесь величина основополагающая, я все здесь наполняю смыслом своего  созерцания, я тот, кто в комнате с зеркалом, наполняющий отражение в зеркале содержанием и глубиной. Но что-то ломается, и взгляд отлипает от окна, мысли теряют равновесие, начинается калейдоскоп привычных до слепоты и глухоты действий, внимание рассеянно привычными неразличимыми не оставляющими за собой следа снимками нового дня.

-Дай руку. Не бойся ты. Чего ты так боишься. Ну, вот опять спряталась. Ну, покажись папе...
-Да, нет у тебя там никого.

Толико-русский словарь
Ва – машина
Вава – собака
А – кот
Фафай – фонтан
Дата – Даша
Вова – Дед Мороз
Брля – застрять в снеге
Фо – горячо
Тютю – птичка
Кака – поганки или грибы, мусор и т.д.
Му – тойота
Бе – БМВ
Вазда – мазда
Толик – котя

Я опоздал. Пометался по коридорам. Заглянул в несколько дверей. Оказалось, что одновременно в Доме писателя в этот день проводилось несколько мероприятий. Я открывал двери, видел притихших людей, с испугом и ожиданием оглядывающихся на меня. Мне пришлось вернуться на первый этаж и уточнить в окошке дежурного или охранника, где проходит вечер иранской прозы, когда я проговаривал это, я был уверен, что звучит дико. Помещение 26. когда я протиснулся в дверь, я понял, что именно в этом зале проходила Конференция молодых писателей несколько месяцев назад.
Тогда мне позвонил Скоков и сказал, что очень хочет, чтобы я обязательно присутствовал на его семинаре. Я обещал что постараюсь, но был уверен, что у меня ничего не получится, так как в эти дни я работал. Он позвонил уже накануне, и поэтому я был вынужден признаться ему, что я никак не смогу быть, но он не отставал, сказал, что не обязательно быть на протяжении всей конференции, которая должна была продлиться два дня, достаточно будет только прочитать свой текст и побыть на обсуждении...  я недоумевал, зачем ему понадобилось меня уговаривать. Но отказывать уже не стал. В мучении позвонил Малышевой и отпросился на несколько часов. Она на удивление просто меня отпустила. Тогда я что-то прочитал, меня даже похвалили, Скоков произнес что-то вроде короткой речи о моем таланте и сказал, что скорбит о настоящем времени, когда на конференцию молодых писателей даже не отпроситься с работы, не то, что раньше, когда участие в подобных мероприятиях считалось за почет. Все кивали и сокрушались. А мне уже хотелось бежать прочь. От всего, что происходило вокруг, веяло фарсом. Сидя в маленькой комнатке, где умещалось не более десятка человек, присутствующие вели себя так, словно идет прямая трансляция на весь мир, и планета с замиранием следит, как будут развиваться события дальше. В такой манере говорили почти все выступающие, было не продохнуть от формализма и чопорности, ничем неоправданные. Быть может лишь привычкой или заблуждением до полной временной дезориентацией. Но вместе с тем я с удивлением чувствовал, что это мне в чем-то близко, такое отношение к тому, что происходило, как к чему-то очень важному. Во мне схлестнулись мой, уже привычный сарказм, и не убиваемые наивные иллюзии, моем месте в мире. Я слушал в себе эти наивности и мрачно кривился. Сослался на то, что уже опаздываю и убежал.
Но время прошло, меня опять потянуло обратно. И так совпало, что позвонил опять тот же Скоков и пригласил на вечер иранской прозы и еще сказал, что собирается мастерская молодой литературы и что я включен в ее участники.
Волнительно.
Именно поэтому я и метался сейчас среди закрытых дверей.
Читала какая-то девушка, книга подрагивала у нее в руках. Рассказ был про какого-то человека, который страстно копит деньги, как оказалось позже на свадьбу, рассказ заканчивается трагически, деньги после переворота теряют ценность, но герою предлагается получить что-то вроде нравственного очищение и дальнейшей счастливой жизни, не в постоянных думах об этих бренных дерханах. Я так и не понял, соглашается на это герой... 
После я подошел к Скокову. К закостенелой его фигуре, с медленными и осторожными движениями, с застывшим лицом и тихим и тягучим, полупоющим, голосом. Скоков. Совсем не говорящая фамилия, хотя, быть может, он когда-то и скакал, но однажды запретил себе это, ребячество, но все равно нестерпимо хотелось, но держал стальной силой воли, вот и одеревенел.
 Марат всегда называл Скокова Сосковым. Но это было только смешное созвучие. Ни мягкости, ни нежности, но того к чему хочется прильнуть.
Скоков показал мне человека, который будет вести мастерскую. Потянуло отставной военщиной, судя по одежде, рубашка, пуловер. Усы щеточкой. Вид добродушный, немного растерянный, и вместе с тем чувствовалось, что он почти и не  видит меня. Да, в мастерской должен быть руководитель, и пусть будет этим руководителем он, его уговорили на это, скорее всего все тот же Скоков. Да, и по все тем же правилам никуда не деться еще и от тех, кто эту мастерскую должен будет посещать. Отказался от моих рукописей, сказал, что еще не понятно, как мы будем читать, все вместе или по очереди.
Я шел по улице и думал, нужно ли мне это все, все это ученичество, мне уже тридцать, о каком ученичестве может идти речь, кто кого еще должен учить, он начнет мне насаждать своё виденье литературы, а я буду либо сопротивляться, либо наоборот подстраиваться, что еще хуже. Время будет тратиться на ерунду, на чтение и обсуждение никому ненужных текстов, меня будет наполнять призрение к остальным, буду чаять себя на голову всех выше, обижаться на замечания, с независимым видом высказывать никому не интересные замечания. И опять депрессия, безделье, чтение. Ненависть к себе, к весне, лету, миру.

То, что растаяло днем, подморозило, словно русла рек тротуары между берегами черного снега. На сугробах сосульки вылезают острыми зубами из грязных ртов.

понедельник
Толик заболел, все-таки его организм не был готов к логову РАНО, куда мы ездили, чтобы записать его в детский сад поближе к дому, и кто-то из этой полсотни людей занес в душный зал свой микроб. Он проснулся от того, что не мог дышать носом, начал плакать, мы натерли его «Доктором Момом», уложили на нашу кровать, он уснул, потом опять проснулся, Наташка напоила его микстурой от кашля, закапала в нос, он еще поорал и опять заснул между нами, спихнул меня с подушки, постоянно скидывал одеяло, ворочался, ложился поперек, затем вверх ногами, у меня вновь начался синдром спящего работающего человека, я просыпался, и мне было жалко себя, я раздражался, думал, а что это Наташка спит, а я не сплю, потом мы переложили Толика обратно в его кровать, он перестал ворочаться и скулить, я заснул, проснулся только утром от странного сна, маленький ребенок упал в узкую наполненную грязью быструю речку канаву, я пытаюсь поймать его, вожу в жиже рукой, ничего не могу нащупать, просыпаюсь, и понимаю, что теперь мне его точно не спасти.

Утро хмурое. Предчувствие дня неспокойное. Не помогло даже кофе. Толик проснулся, стал в комнате искать меня, выбежал на кухню, увидел меня, стал тыкать пальцем и повторять: «Папка, папка». Вышла на кухню Наташка, сказала: «ужасная ночь».
За ночь опять насыпало снега. Эта зима никогда не кончится.

Постепенно. Не спеша. Наблюдать мир. И не надо ничего особенно ждать. Не бояться. Все что должно случиться – то случится, в независимости от того изведешь ты себя боязливым ожиданием, или нет. Но меня пугают газетные заголовки, которые я ловлю в метро, заглядывая через чужие плечи, на меня наводит ужас телевизор и книги, мне нет покоя от собственного воображения и снов, мне все кажется что маршрутка, в которой я еду сейчас, столкнется с чем-нибудь на полном ходу, перевернется - я сломаю себе шею, покалечу себя, умру, наконец, или мне на голову упадет кусок льда... а что если что-то произойдет с моими близкими... воображение стремительно разворачивается... я опущусь, сопьюсь, покончу жизнь самоубийством, сброшусь с седьмого этажа. Меня пугают калеки, которые ходят в метро, не обязательно попрошайки, их шаркающие походки, их приковывающая внимание уродливость, беспомощность. Мне не по себе от этого мира, он агрессивен, он опасен, он равнодушен, он беспощаден, он слеп.
Не жду ничего хорошего и от сегодняшнего дня.
Моя метеозависимость – по небу можно писать кандидатскую о моем настроении.

вторник
Набережная канала Грибоедова, с одной стороны на другую перекинут мост, в удалении взгляда виден еще один, изгибается дугой, блестит мокрым деревянным настилом. Погода ветреная ненастная. Быть может, именно от этого ветра качается кресло качалка, на которой сидит старик и курит трубку, он задумчив, скорее отстранен, в его здесь присутствии сквозит безумием, укрытый клетчатым пледом с трубкой в зубах, он уместен где-нибудь на задворках какой-нибудь захламленной годами квартиры, а не здесь под, пусть беспокойным, но открытым, небом, на этом мосту, на этом кресле. Я перехожу с этой стороны на другую, слышу, как поскрипывает кресло, смотрю на лицо старика, он улыбается. Чему-то мне не видимому. Над крышами треплет птиц.

Сегодня родители Наташки забрали Толика на несколько дней.
Вечер начался так, как и ожидалось, я ничего не хотел делать. Наташка удовлетворенно вышивала, находясь в хорошем настроении, кот Марсик сошел с ума, ласкался, мурлыкал, разговаривал, тот факт, что куда-то делся Толик, подействовал на него странно, куда-то пропала его сонливость, он ходил из комнаты в комнату, требовал общения, я же включил музыку громче, чем это даже требовалось, слушал ICE CUBE, жесткий негритянский реп, который уважал в лет четырнадцать, да и то только потому что это слушал Витька, у меня тогда была кассета с глухой невнятной записью, я пытался вспомнить те песни, скачал несколько альбомов, но так ничего и не вспомнил.

четверг
Недовольство собой и всем тем, что окружает. Время тратится не так, как хочешь ты, оно проходить через тебя, меняет тебя, но ты остаешься прежним, ты испуган, и не уверен в том, что идешь в правильном направлении, ты даже думаешь, что никакого движения и нет, топчешься на одном и том же месте, или ходишь кругами, возвращаясь постоянно к одному и тому же. И опять ты аморфен, ты обессилен, ты снова пытаешься разобраться в себе. Понять, что тебе надо. В этой жизни. Так начинается это утро. Опять валит снег. Опять ты мечтаешь о сне. Совершаешь привычные, выученные действия, пытаешься убедить себя, что достаточно лишь прожить этот день, сконцентрироваться именно на сегодня, но ничего не получается, ты хочешь чувствовать свое направление, видеть, то к чему идешь. Но что-то тебе мешает увидеть, что-то мешает понять. Ты вроде как не глуп, ты начитался всяких книг, ты прожил, быть может, уже больше чем полжизни, и вместе с тем ты чем-то себе мешаешь, быть может, сам специально запутываешь себя, не хочешь себе в чем-то признаться, что быть может тебе уже вовсе не нужна эта мечта?

Я на днях чуть не купил картину на Невском, но меня испугала цена, даже та, которую сам назвал, когда напористая коренастая женщина вцепилась в меня и не отпускала, почувствовав, что я и правда могу купить, стоит только надавить, она начала звонить художнику, дала мне трубку, чтобы я сам договорился о цене. Я начал оправдываться, не то, что я хочу купить, пока только присматриваюсь, что мне нравится его картины, и еще какую-то чушь. Помолчали. Он сказал, что может, впрочем, скинуть десять процентов, я сказал что буду иметь в виду. Бежал, посмеиваясь над собой. Тоже мне ценитель искусства. Наташка сказала, что меня не убила, если бы я купил бы эту картину. Разведка боем. Значит, в следующий раз буду смелее. Но я ей наврал про цену.

Сегодня думал утром звонить Малышевой, отказываться от второго магазина. Но потом переходил. Все больше и больше я не могу собрать внимание, все больше теряю фокус, занимаюсь какой-то ерундой, теряю пульс  и того и другого магазина. Скорее бы свалить.

Я устроился в Компанию, только ради того, чтобы сделать четче свою жизнь, хоть на какое-то время. Я думал, что мне хватит и трех месяцев. Я стану каким-нибудь администратором, у меня появится об этом запись в трудовой, этого, мне казалось, будет достаточно, чтобы двинуться дальше. Но все пошло совсем не так. Меня сделали администратором достаточно быстро, прошло что-то около месяца, перевели в невероятного размера магазин, я стал работать почти без выходных, меня затягивало словно в болото, неожиданно для меня через еще три месяца мне предложили место менеджера магазина. В день, когда я ставил подпись о том, что ознакомлен с приказом, я в панике осознавал, что все идет совершенно не так, что все развивается по совершенно другим законам. Я терял себя, но вместе с тем и ликовал, стать менеджером – вот так вдруг, не это ли доказательство того, что я чего-то да стою. У меня появились непривычные деньги, я стал себе позволять их тратить иногда даже не задумываясь о том, что в кошельке еще остается, я перестал переживать ехать ли мне на автобусе или сесть на маршрутку, я покупал книги, иногда только потому что мне нравилась обложка или захватил запах, а потом шел в кофейню и покупал чашку за чашкой, и если вначале это воспринималось как нечто чудесное, то совсем скоро начало превращаться во что-то вроде компенсации за все, что потрошило меня на работе каждый день. Неудовлетворение. Эмоциональное опустошение. Мрачность. Вялость. Депрессия. И бездумная трата денег – на фастфуд, книги и кофе. Ничего другого я не осмеливался себе покупать.

Вчера звонила Таня. Мы работали вместе. Она спросила меня, что я знаю про Репинину, она думала что Репинина, работала в Компании, я сказал, что особо про нее сказать ничего не могу, скажу только что она меня на работу не взяла, когда я в ноябре у нее собеседовался, стал описывать те два собеседования, которые я в итоге не прошел, про то, как мы встретились вначале в торговом комплексе, где были мои магазины, я просто вышел из своего офиса и мы поднялись наверх в кафе, и что вначале было все решено, я должен был уже писать заявление об увольнении, но потом она сказала, что мне нужно ехать в Москву на собеседование с ее руководителем, но руководитель приехал сам, вернее один из региональных менеджеров, назначили мне встречу в пивном баре, я бился пытаясь доказать как мне хочется работать в их компании, а за соседним столиком бухали, с недоумением посматривая на меня. В итоге все как-то замяли, мне не отказали, но и не приняли. Таня сказала, что Репинина хочет встретиться с ней, сделать предложение. Я понял, что речь идет все том же магазине, куда хотел перейти я. Это после пяти месяцев.
Мы поболтали еще немного, очень быстро опять стали дурачиться, разыгрывая, победивших собственную страсть друг к другу, старых любовников. Играли мы в эти роли уже тогда, когда еще работали продавцами в нашем маленьком магазине на Петроградке.  А все думали, что мы и, правда, друг с другом спим. Эти слухи доходили до нас, мы смеялись и дурачились дальше.
А Таня любила Серегу. Уже дряблого от алкоголя и наркотиков парня, который приезжал за ней на мотороллере.

пятница
Северный ветер, ледяной и прозрачный. Солнце заливает мир. Тепла еще нет. Оно таится в воздухе, в небе, в сознании. Весна ты здесь? Да.
Толик проснулся раньше всех, лежал в кровати и перебирал имена всех кого знает: мама, папа, ляля, дата, баба, вова, тетя, дядя... Наташка, не просыпаясь, ворчала, если ты сейчас не будешь спать, прибью, мне очень не нравится, говорила она, что ты так рано просыпаешься. Очень. Растолкала меня. Толик кашляет. Сухой припадочный кашель. Мы надели колготки, включили телевизор, Толик достал мне мой йогурт, почистили зубы, побрились, смотрели «Дюймовочку», Толик все норовил на меня пролить мое кофе, Марсик облизывал баночку от йогурта. Наташка спала.
Я опять вышел из дома позднее, чем нужно, опять опаздываю. Сегодня поеду на кастинг, отбирать себе персонал, нужно минимум два человека. Настроение вялое. Надо попить витаминов. Отпуск все равно не светит.

Купил на развале за 50 рублей две книги, беспардонная дама сказала, чушь какая! Неужели ты будешь это читать?

Были моменты в жизни, когда я чувствовал – все начинает меняться в нужном направлении, и я скоро начну жить той жизнью, о которой мечтал. Эти периоды иногда растягивались на несколько недель, и даже месяцев, но потом они затихали, и все возвращалось в неподвижность.

Сегодня День метеоролога. Позвонил Ши, поздравил. Когда я спросил с чем, он в недоверии сказал: ты что серьезно?
 
Еду с работы. Вагон полон опоздавших домой, они так сильно уже опоздали, что никуда не спешат.

Сегодня ночью мне приснился Булат Окуджава. Он сидел за столиком в каком-то кабаке, быть может в «Чебуречной» на шестой линии Васильевского острова, вместе с моими какими-то приятелями, с которыми у меня была назначена встреча. Я удивился, сказал что только вчера купил его биографию написанную Дмитрием Быковым (наврал, не купил, мне ее подарила Наташка), он скривился, сказал что он от нее не в восторге, на что я возразил, что если говорить о биографии Пастернака... и, конечно же, проснулся.


Купил себе сегодня журнал «наука и жизнь». На науку потянуло. Читал в метро про учение о биосфере. Давняя любимая моя тема. Так совпало.

понедельник
Звонил Ши, сказал, что расстался с Машей. Я сказал, что все будет хорошо. Я был на работе. У меня пришла поставка. Я был в очередной запаре. Я был на пределе.  подумал, что Ши выносит мозг. Не мне, а Маше. Наверняка он так запарил ей мозг, что она решила немного передохнуть, и в том, что это их расставание временное, я уверен. Так уже было. Пусть не с ними, а со мной и Наташкой. Ничего, помирились. А потом поженились. Поэтому я успокаивал Ши, но отстраненно, а сам думал о другом. О работе.
Мы учились с Шибаевым на одной кафедре. Это потом он стал Ши, а вначале был просто Юрием. Но я только и знал, быть может, его имя. Курсы у нас были разные. Возможно, видели друг друга в коридорах, быть может, бухали за соседними столиками в факультетском кафе, до момента, когда там запретили продавать пиво. А потом была практика на Валдае, где мы нашли что-то общее в наших литературных вкусах, и обсуждали группу Faithless, Ши постоянно ставил кассету во время обеда, дурили, прыгая с койки на койку, изображая на потеху всем горилл, а я приставал к Дине, его однокурснице, просил: «Джейн, покажи свою волосатую грудь». Надирались валдайского самогона и, срывая с себя всю одежду, неслись по мосткам на озеро, ловить щук на свои червячки. Да, еще опубликовали в местной газете по эссе о Валдае. Разные по тональности и даже не похожие по духу. Медленно постепенно. Осторожно. После окончания университета Ши стал работать в Институте Арктики и Антарктики, начались экспедиции в Антарктиду. По возвращении из одной из них мы встретились, уже тогда я был с Наташкой, втроем мы побродили по городу, Юра был в смятении после полугода дикой жизни на ледяной глыбе. Мы пригласили его к себе, с нами ему было спокойно и он, как говорил после, только благодаря тому, что переночевал у нас в гостях и как-то синхронизировал себя с окружающим настоящим, только и смог прийти в себя. Но мне кажется, не ему нужна была эта дружба, а, прежде всего, мне. Общаясь с ним, я доказывал свою состоятельность тем, что такой человек как он находит смысл поддерживать связь со мною,  иногда звонит и болтает о том, о сем.

пятница
На улице пасмурно, слабый туман. В воздухе таится тепло. Вчера когда заходил во двор, проходя между двумя домами, почувствовал прикосновение языка теплого воздуха, сухого и мягкого. Я шел с кольца 154 автобуса, который едет от Старой деревни по Оптиков, в темноте остывающего дня думал о молодом папаше, который затеял ссору с водителем автобуса, тот не спешил открывать двери на задней площадке, и пропускал всех пассажиров через передние узкие двери, папаша разорался, ребенок плачет, а ты децибел, только и думаешь что о своих денежках, водила вначале не реагировал, но потом сам начал орать, что у него работа, а ребенок плачет всю дорогу, тут же начали подключаться еще пассажиры, которые уже вышли из автобуса, но никуда не уходили. А ребенок скорее не плакал, а вякал. Совсем еще кроха. Но про него уже все забыли. Орали.
Я шел и думал, что совсем скоро я и сам стану таким вот папашей, которому все кажется, что весь мир, все эти люди, должны приклониться перед ним и его ребенком, что все должны ходить на цыпочках, не сверлить, не устраивать шумных вечеринок, забегать вперед меня, открывать мне двери, чуть кланяться, улыбаться с умилением и трепетом.

Однажды, когда Наташка была беременна еще Толиком, мы ехали куда-то в метро в час пик, на переходе между станциями попали в толкучку, я обнял Наташку со спины, растопырил локти, для того чтобы перед ней было пространство, меня начала пихать какая-то тетка, я пихнул ее, она пихнулась в ответ еще яростнее, я не выдержал и крикнул: «что вы толкаетесь. У меня жена беременна», на что получил в ответ: «беременна несколько дней». Моему негодованию не было границ, будь у меня с собой топор, тетечка на пихалась бы на планете больше.

У подъезда стояла машина, в ней сидел сосед, он позвал меня, начал рассказывать о том какой у него наивный друг, у которого забеременела девушка, он тут же решил жениться, разъехаться с родителями, снимать квартиру и это все за тридцать тысяч, и что брат его, со своей молодой кралей, же достал, она ни разу даже коридор в квартире не подмела, что он поражается как это я решился на второго ребенка, живя в однокомнатной квартире, тут ему позвонила жена, состоялся такой разговор:
- В лесу. Да. Заблудился. Не знаю, сначала надо найти с какой стороны мох растет. Потом понять куда идти. Скоро? Не знаю. Лес пройти, через речку перейти, по сугробам. Баба. Да конечно. Рядом. Останусь с ней. Если не даст, то приду, а даст то не приду. Да, если даст. Да. Не скоро. Не знаю, еще не спрашивал, я так не могу, сразу у нее спросить даст или не даст, надо хоть костер разжечь. Свечей здесь нет. Да. Нет. Спокойной ночи.
-Бабы дуры, - сказал сосед, отключив вызов, - ладно пошли домой, нада мелкого спать укладывать.

суббота
Наташка позвонила и сказала, что она сегодня злая, и чтобы я быстро ехал домой, я сказал, что у меня резона тогда никакого нет, будешь на мне злость срывать, не буду, сказала она.

воскресенье
Утром было солнечно, но к полудню небо заволокло тучами, начался дождь. Я ждал этот день, чтобы как следует выспаться, но всю ночь находился в какой-то полудреме, мне было холодно, одеяло не грело, при этом Наташка отказывалась закрывать окна, и говорила что душно. Посредине ночи стали слышны гулкие удары, было не понятно, откуда они доносятся, то ли с улицы, то ли с лестничной площадки, как только они прекратились, я заснул. Утром Толик не изменил себе и проснулся чуть свет, я долго пытался не обращать на это внимания, упрямо заставляя себя спать, оправдывая себя тем, что это единственная возможность, что если я ею не воспользуюсь, то пожалею уже завтра, когда надо будет просыпаться на час раньше, чем обычно, так как сегодня перевели время на час вперед.

Вчера купил три книги на своем развале, куда мне лучше вообще не заходить.

Меня перехватила на «Старой деревне» Ленка, она как раз везла к нам Ксюху, ничего не напоминало о нашей пьяной ссоре неделю назад, я не стал говорить ей, что я отказался от этой сумасшедшей идеи быть директором двух брендов, она сама все завтра узнает, и если посчитает нужным сама мне все скажет.
Она старше меня на двенадцать лет и как старшая сестра не перестает опекать меня. Меня это и раздражает и вместе с тем я понимаю, что без этого вряд ли в жизни с чем-нибудь справился бы.

Позвонил Кирилл.
Мы вместе ходили с ним на семинары Попова. Постепенно стали общаться. Напились однажды водки, под мостом с Маратом и Оксаной. У Кирилла был фотоаппарат, фотографировали пьяные лица друг друга на обложки будущих книг. У Оксаны вскоре книга вышла, но фотографии не пригодились.
Кирилл предложил встретиться, я тут же согласился, но сказал, что смогу только часам к шести. Наташка надулась, сказала, что ей скучно, что она хотела со мной куда-нибудь съездить, я ответил, что я не виделся с Кириллом сто лет.
Кирилл, сказал, что он с Женей. Алехиным.
Я не знал радоваться мне этому. В прошлую нашу пьянку на Марсовом поле Алехин хотел набить мне морду.
Когда я позвонил в шесть, я понял что Кирилл уже пьяный, но на удивление, не сильно. Он сказал, что они на окраинах, когда я спросил, собираются ли они в центр, телефон взял Алехин, стал говорить, что не хотел ли я поехать к Сжигателю на квартиру и напиться водки, я сказал, что пить не буду, Женя удивился, сказал, зачем же тогда встречаться, я не нашелся что ответить.
А потом меня прибило. Воодушевление сменилось сплином. Я стал удивляться еще недавней своей радости, подумал, что возможно обо мне вспомнили лишь потому, что посчитали, мол, могу проставиться.
Алехин возник год назад, его откопал в сети Валера Айрапетян, стал восхвалять его перед нами, прозаика из Кемерово, словно анонсируя его скорое явление. И, правда, Алехин вскоре переехал в Питер. Талантливый, болезненный, дерзкий, злой. К нему потянуло людей окружавших меня. Я только и слышал о каких-то совместных встречах и попойках. А меня словно отбросило на край этого вихря. И я стал предпринимать попытки завоевать расположение. Тогда и случилась эта пьянка на Марсовом поле. Я тогда купил водки, колбасы и батона, водку выбрал хорошую и только отмахивался от уверений, что в следующий раз мне вернут деньги. Мне не это было нужно,  я хотел понять, почему я должен чуть ли не заискивать перед ним, и искать его внимания и одобрения. Чувствуя какую-то юношескую радость и пьяную раскованность, я начал приставать к прохожим и говорить, что вот мы, Алехин, Кирилл Рябов, и я, писатели. За что и я чуть не получил от него в лицо. Его прямо трясло от ярости. «Меня бесят те люди, которые пристают к прохожим на улице!». Это звучало как-то так. А потом я еще Алехину денег одалживал. Что мне было от него нужно? Но потом я понял, что он слишком сильно начинает влиять на меня и на то, что я делаю. Я отстранился. Или просто обиделся, когда он уничижительно отозвался об одном из моих текстов.
Впрочем, это все моя мнительность. И может быть Сжигатель и Алехин искренне хотели узреть светлую мою физиономию, расспросить о моих творческих планах, подбодрить и внушить уверенность в моих силах.
Я сказал, что если они соберутся в центр, пусть звонят...  был уверен, что никуда они не поедут.
Мы пошли гулять с Наташкой, Толиком и племяшкой Ксюшей, затем приехали за Ксюхой Лена и ее муж Леша, привезли двенадцать куриных яиц. Дома мы с Толиком смотрели в окно и кричали, как только появлялся на улице автобус: «Тоба!»

Толико-русский словарь
Пиба – Ксюха

Ксюхе уже четырнадцать. А я помню, как приезжал в Питер на каникулы, чтобы ее нянчить, пятимесячную, когда Ленка вышла на работу. Жили мы тогда в одной комнате коммуналки. Спали с сестрой на одном раскладывающемся диване. Ленка уходила на работу, а я надевал кенгурушку и мы вместе с мелкой гуляли по городу, по нарвской заставе. Прогуливались по Старопетергофскому проспекту до Нарвских ворот, ходили в парк и обратно. Или же вдоль набережной Обводного канала до станции метро «Балтийской» и дальше по Лермонтовскому проспекту. Такими вылазками я изучал город, который, я в этом был уверен, скоро должен стать моим.
А когда я выбирался в центр, со мной постоянно происходили нелепости. Однажды ко мне подошла девушка и попросила разрешения задать мне вопрос. «Верю ли я в судьбу?». Я весь затрепетал. Чего-то похожего я искал и именно таким образом предавался своим романтическим мечтам. Она потащила меня к каким-то очень милым людям, которые стали рассказывать мне про Бога и попросили денег на праздник, в котором мне обязательно надо участвовать. Я в неописуемом восторге вернулся домой и на радостях рассказал все Ленке. «Ты дебил?» спросила она.

День в полудреме, день в медлительности и слабых попытках сопротивляться туману в голове.

понедельник
Все утро боялся проспать, вернее не боялся, а беспокоился, просыпался и проверял время, когда же встал, то позвонил 060, чтобы точно быть уверенным, что ничего не напутал и сейчас именно семь часов, а не восемь. Прислушиваясь к собственным ощущениям, я чувствую, что перевод времени не так уж жестко и сказался на мне, я не замечаю этого пропавшего часа, да, утром опять пришлось зажигать на кухне свет, было темно и пасмурно на улице, Наташка опять открыла везде окна, долго сидел и не мог согреться, уже полностью одевшись.

В том, что я иногда даже не знаю какие книги у меня куплены, так бывает когда я покупаю, повинуясь минутному импульсу, в этом есть бесспорный плюс, иногда я неожиданно нахожу у себя книгу, о существовании которой, я и не подозревал, так вчера отыскал Ницше «Так говорил Заратустра», начал читать вернее прочел одну лишь страничку, и на этой страничке нашел две фразы которые со мной совпали. Это фраза о том, что человека нужно перерасти, и то, что Заратустра десять лет искал себя, и когда нашел и решил спуститься к людям, с этого началось падение Заратустры.

«Фрунзенская». Следующая станция «Технологический институт». Переход к поездам первой линии.

Преодолеть себя, как человека, что это за состояние. Это другой мир, или другой я? Что это рай, умиротворение, или новый ад? Мучения следующего уровня? Что это? Хочу ли я на самом деле того о чем мечтаю, и о чем постоянно мечтаю?
Писательство – не избавление, а полная потеря себя.

вторник
Все развивалось стремительным образом. Я приехал домой, мы поужинали, Толик с Наташкой стали смотреть «Спокойной ночи, малыши», я залез «в контакт», начал чистить страницу от всяких порногрупп и приглашений на встречи. Обычно  это две три встречи в «книгах и кофе», на которые приглашает Дмитрий Ру, куратор клуба, тут увидел приглашение на встречу с литовскими поэтам, которая была вчера. Испытал разочарование. Почему-то решил, что было бы здорово там поприсутствовать. Но тут увидел, что и завтра планируется еще одна такая же встреча. Я сразу почувствовал, что здесь все неспроста, что это меня касается, что это мои возможности, я задумался смогу ли я вырваться, как воспримет эту идею Наташка, и что может из этой идеи выйти. Конечно же, я подумал о своей повести про Клайпеду, которую можно попытаться на почве землячества закинуть в какие-нибудь литовские издания. Я пошел купать Толика, и уже после решил позвонить Диме Григорьеву, он тоже читал на этом вечере свои стихи, как явствовало из анонса. Я познакомился с Дмитрием благодаря Леониду Костюкову, номинировавшего меня на премию «Дебют», встретившего в Москве, когда я приехал туда на семинары, после которых должны были определить победителей, и уже после того как эта круговерть закончилась, попросившего отвезти в Питер несколько литературных журналов для своего знакомого. Им и оказался Дима. Так я впервые и оказался в его котельной, где он работал, сутки через трое, дополняя тем самым и без того отчетливый образ творческого человека, поэта, прозаика, журналиста, хипоря.
Я позвонил. Дима ответил, что литовские поэты, о которых я спрашиваю, как раз у него в котельной. Приезжай.
Ну, разве это не знак.
Купил в пятерочки колбасы и водки и устремился.
Один - неряшливого вида, обрюзгший, какой-то отекший, с отвисающей нижней губой, второй сидел смирно и пил прилежно водку, оживляясь только время от времени, но затем опять куда-то исчезал. Прозаик имел вид европейского рас****яя, чуть надменного и ранимого, он был то разговорчив, то молчалив, поговорили с ним о его книге «Отечество», про алкоголика, который не вылезает из кровати. Последний - поэт Марюс, стоял чуть с боку, и отвечал только, когда к нему обращались, мне казалось, что он просто не хочет говорить, шевелить губами, издавать звуки. В целом чувствовалась натянутость атмосферы, гости время от времени переговаривались между собой о том, скоро ли они должны пойти, но все не уходили, но и не оставались, словно находясь в прихожей, не заходили в дом.
Я был в некоторой растерянности, с одной стороны я чувствовал что-то сродни восторга от неожиданной встречи с земляками, с другой стороны я не понимал с чего это я должен быть взволнован, говорить особо было не о чем, я повспоминал что-то из юности, заговорили о футболе, потом меня спросили, знаю ли я такого-то клайпедского поэта, я сказал, что может быть и знаю, но неуверен, хотя откуда мне было его знать? Поспрашивал их о чем-то неважном, к примеру, о наводнении в Литве. Они оживились только когда заговорили о литовском растаманском флаге и о том что Литва – это сплюснутая Африка, говорили о Мадагаскаре, о Сайгоне, и все темы были какие-то неживые, ничто не резонировало. Но я упрямо излучал восторг, стал говорить о том какой я молодец, что я написал рассказ о Клайпеде, стал показывать его Марюсу, потом впихнул ему рукопись, обменялись е-майлами.  как только я понял, что сделать для повести больше ничего нельзя я засобирался, стал прощаться, выпил водки на посошок. Расчетливый делец. Даже смешно.

среда
Приехали на Зайцева, к Наташкиным родителям. На один денек. Но словно на несколько месяцев. С баулами, пакетами, домашними питомцами. После нашей однокомнатной и уютной квартирки попадаешь в наполненную пространством и шумом трехкомнатную сталинку. С одной стороны оживленная улица, с громыхающими так, что дрожит мебель, фурами, с вечным ремонтом за стеной и шумливо сорящимися друг с другом по любому поводу тещей и тестем. А во дворе старые тополя, тишина и безвременье. Ворона пикирует на спины выгуливаемых собак, выдирает клочья шерсти. Небо в прямоугольнике двора, поймано сетями веток. Колышутся тени.

Если взять мне и уволиться одним прекрасным днем, что измениться? Буду ли я целыми днями только и делать, что писать свой бесконечный текст, или же меня поймает полная апатия, я начну лениться, не бриться не стричься и по причине отсутствия внутренней организации перестану не то что писать вот эти вот записи, но у меня вообще потеряется всяческий смысл к существованию, деградация, отрицание, полный разлад с собой.

На улице сумрачно, тепло, теплый ветер. Я добрался до выходного. Завтра давлю подушку.
Пусто в голове. Совершенно. Ничего. Обрывки каких-то мыслей и все. Желание раствориться в чем-нибудь - тепле, воде, в воздухе, пусть на время но отдохнуть от себя, от своего вечно уставшего вялого тела, не чувствовать ничего, только спокойствие.

У нее в руках книжка. У него в руках книга. Вцепились губами друг в друга, вжались  друг в друга в переходе метро. Накатила в подземелье весна, достал апрель. И что теперь возвращаемся к последнему абзацу?

Взрывы в московском метро. Если не смотреть телевизор, не листать заголовки, а только смотреть в лица возвращающихся в работы домой – ни одна черточка не выдаст того что что-то случилось. Усталость также лишает сил и страх, как и все остальное.
Мигает освещение в вагоне. В это мгновение становится как-то уютнее в вагоне, уединенней. Но только на мгновение.

Стоит быть пристальнее к тому, что происходит вокруг, не спешить, не суетиться, из этой пристальности и должно кристаллизоваться чудо, из этой аккуратности к деталям и должен произойти качественный скачек, произойти изменение.

четверг
Когда вчера я выходил на «Автово», подошел к билетной кассе, начал смотреть афиши, подумал сразу что можно сходить с Лешей Щукиным, мужем наташкиной сестры, на «Наши в городе», но дата стояла какая-то совсем не близкая, где-то в мае, я начал смотреть дальше, увидел что 16 апреля Billy’s Band, решил что это самое то, пошел спрашивать цены, и по ценам оказалось приемлемо, но потом я подумал, что где-то именно в этих числах Наташка должна рожать, и будет очень странно – жена рожает, а муж по концертам рассекает.
Когда я вышел на улицу меня охватил теплый воздух, я подумал что сегодня отличный день чтобы попить пива с кем-нибудь, сразу же позвонил Леше, он согласился, мы договорились пойти в какой-нибудь пивной бар.
Когда я пришел на Зайцева тут же раздался звонок, звонила Алена, билась в очередной истерике, кричала что я опять напою Лешу, Наташка на это посоветовала ей выпить пустырника.
Я уложил Толика спать, Наташка вместе со своим отцом уехала на автомойку, нужно было помыть машину, потому что  нужно проходить техосмотр нашей семерки. Я отправился пешком до Кировского завода, где в «Румбе» находился пивной бар «SPB», одновременно со мной к входу подошел Леха.
Народу было битком. Показывали прямую трансляцию футбольного матча ЦСКА – «Интер», мы заказали Василеостровского светлого, первый глоток пива и меня развезло, расслабило, размазало по креслу. Мы говорили о работе, об империи, о футболе, бабах, все как положено. Выпили четыре литра пива. Стали собираться. Расплатились. Ночь была теплая дошли пешком до дома Леши, почти до самой Нарвской, распрощались. Я заметил, что следом идут трое парней, но не воспринял серьезно тот факт, что они могут мне что-то сделать, шел и думал, что могут поколотить немного, забрать телефон, пустой кошелек, целое приключение, через некоторое время за спиной я услышал свист, отрывистый, не знал, стоит ли оборачиваться. Когда обернулся, увидел Лешу, который догонял меня, но свистел не он, а они. Леша сказал, что заметил, что эта троица устремилась за мной и решил пойти за ними, они заметили его и чуть отстали, что лучше мне сесть на машину, я сказал, что надо вернуться к его дому, и уже оттуда я поймаю машину, при этом я по-прежнему не воспринимал происходящее серьезно, троица прошла мимо нас, это были молодые парни, вид у них был обычный, гопота гопотой, ничего, что могло бы насторожить, но ради скуки, прикола, самоутверждения они запросто могли меня от****ить. Они перешли через пересекающую Стачек улицу, встали на крыльце Универсама, начали оттуда посвистывать, меня это бодрило и веселило. Мы вернулись к Лешиному дому, я поймал машину и доехал до дома без приключений в светлом расположении духа.
Дрых до двенадцати, потом Наташка повезла меня в центр, Толик остался с родителями, мы поехали в Русский музей, были на выставке Кончаловского. Не почувствовал никакого совпадения с собой, ранние работы слишком напоминают что-то вернее кого-то, поздние слишком какие-то советские, двадцать пятых годов какие-то рабоче-крестьянские, сороковых годов – герои летчики, писатели, сирень, Толстой в гостях. Мастерство. Но и только. Наташка умаялась ходить по длинным коридорам, подниматься то вверх, то вниз, еще бы чуть-чуть и родила прямо в музее.

пятница
Мне вчера приснился сон. Будто бы мне приходит письмо о том, что я выиграл «Дебют», стал победителем. При этом за рассказ «Ева и яблоко». Я почувствовал, что справедливость восторжествовала, что меня вспомнили, что я все же сделал в свое время то, что нужно, что теперь я смогу написать новые рассказы, и они будут видны и нужны.

Жарко. Очень жарко. Весна полным ходом. Снег – эти черные чудовищные сугробы в несколько дней из огромных монстров превратились в жалкие жмущиеся к земле островки, подтекающие быстро убывающие в небо и канализацию.

Сегодня утром включив телевизор, видел, как запустили в космос трех космонавтов. Новость так себе. Ничего волнующего. Поулыбались, сели в ракету и улетели.
В окне увидел как на провод села ворона, толкнул Рыжика, кота обитающего на Зайцева, вон смотри, он, не меняя ленивой позы, вместе с тем, пристально смотрел, как она что-то отрывает от фонаря.
На другом канале показывали, как извергается вулкан в Гренландии, плюется лавой, лава медленно спускается по пологим склонам, снег рядом с огненными реками серый, надпись на экране – no comment, к этому нечего добавить. Пил кофе, щелкал каналы, опять чуть не опоздал на работу.


Смотрю по вагону, чтобы такое описать. Иногда я даже пишу словно точно знаю что сейчас то что я пишу, читает, скосив глаза, человек, который сидит по правую мою руку. Привет. Как дела? Ты дурак.
Обиделся. Встал и вышел. Старая деревня.

суббота

Толик вчера очень беспокойно спал, просыпался и начинал плакать, я помню, что у меня в детстве были кошмары, которые повторяются и сейчас, после сильного переутомления, когда меня охватывает нечто чему нельзя дать внятное определение, привычные вещи начинают восприниматься давяще большими, мир готов схлопнуться, перевернуть тебя. Быть может, нечто похожее начинается у Толика. В детстве меня спасала только бабушка, пускала к себе в постель, там я очень быстро успокаивался и засыпал. Я взял Толика, уложил в нашу кровать, после лег рядом, проспал с ним часов до трех, потом мы с Наташкой уложили Толика в его кровать, и спал уже спокойно до самого утра.
Я думал, сегодня он будет спать долго. Как же. Когда я умывался, дверь в ванную уверенно кто-то открыл, я подумал что-то нужно Наташке, но на пороге стоял Толя, улыбался, сказал несколько раз «все, все, все». Я попробовал его уложить в нашу кровать, но он начал баловаться, я понял, что это бесполезно, пошли вместе на кухню, стали смотреть «Диалоги о животных», показывали животных саваны, львов, гепардов, Толика очень заинтересовали хвосты, которыми они нервно отгоняли мух, мы решили, что гепарды очень похожи на нашего Марсика, или вернее, он на них, о чем Марсику и сообщили, когда он явился погрызть своего чудесного корма.
Погода теплая. Воздух наполнен светом.

О, дельфинчик. Это когда садишься напротив какой-нибудь девушки, а она в мини-юбке, и хоть на коленях у нее сумочка, но взгляд твой тащит, ты не в силах совладать с собой, ныряешь взглядом, ничего не видно, все скрывает тень, но от этого все равно легче не становится, ты смущаешься, но не пересаживаешься, тебя манит, быть может, будешь пойман, рассекречен, жди гневного взгляда, или, вот как сейчас - нога на ногу.

Она сведет меня с ума.

воскресенье
Полностью эмоционально выпотрошен. Впрочем, это скорее обычное мое состояние в конце рабочего дня. Конечно, в этом виновата не только работа, я сам разгоняю себя кофе, и в конце заряд заканчивается, и чего тут ждать иного. Опустошенность. Единственное лекарство сон, или же водка – она тоже помогает, но не всегда, а при моей нелюбви и слабости в похмелье, водка едва ли способ. Остается только сон. Я всегда любил спать. Я готов был давать храпака днями напролет, когда еще работал продавцом, в Компании же у меня нет такой возможности, нет времени много спать, поэтому мое естественное состояние усталость. Да, особенность моего организма. При всем при том, что я к тому же еще и сова, но что такое ложиться за три четыре часа ночи я уже начинаю забывать, вернее я помню, но на меня накатывает такая усталость и я с ужасом думаю о том, что меня будет ждать весь день, этот сонный коматоз, это невозможность, неспособность сконцентрироваться, и главное – нельзя себя выдать что ты расслаблен, сонлив, усталый – сразу такими же станут все в магазине, и тогда все к чертям. Взять мою привычку опаздывать и это одна из основных проблем в магазине.
Работа в башке полным ходом, я одержимый своей ненавистью к работе, лишите меня этой ненависти, я сойду с ума, я низвергну в такую пропасть, что меня вовек не вытащите.

Зашел в книжную лавку на Сенной, там нашел книжку Крусанова «Ночь внутри», которая у меня была, но потом куда-то делась. Я даже спрашивал у самого Крусанова, будут ли повторять тираж, на что он ответил, что ничего повторять не будут, но книжку еще можно найти через интернет, я хоть и спрашивал его только для того чтобы о чем-нибудь спросить Крусанова, но все равно, мне было как то не по себе, что этой книги у меня нет. И вот, пожалуйста. Все складывается, камушек за камушком. Сижу в «Идеальной Чашке», пью американо. Наташка в каких-то очередных гостях, и я свернул с пути до дома, оказался на Садовой. Теперь думаю пройти, быть может, даже до Спортивной. Настроение налаживается. Постепенно отхожу. То, что казалось проблемой, катастрофой – уже какашка, собачья, да и только, а как же иначе. Позвонил Ши, он мне вчера написал ночью смску: «Спишь?». Я спал. Ши помирился с Машей, но сам от этого не в восторге.
 
Я однажды на семинаре у Попова самоуверенно сказанул, мол, раньше я готов был не есть, чтобы купить книгу, теперь же я предпочитаю поесть. Он тогда как-то обескураженно на меня посмотрел. Теперь я не могу остановиться – покупаю, покупаю, покупаю. А еду мне давно заменило кофе, как водка у алкоголика. Жрать вообще не обязательно.

вторник
Утро солнечное. Солнце поднималось в створе между лесом и домом напротив, как только оно дотронулось до угла крыши, отставил кружку, вышел из дома, сегодня не должен опоздать, но поезд еле плетется. День не обещает ничего. Хочу просто его прожить и все, без событий, но не получится.
На «Старой деревне» открыли киоск с едой, какие-то бутерброды, мне до бутербродов дела особого нет, но здесь можно купить заварной кофе сносного качества, по дороге на остановку на 154. раньше я ездил иногда на 166, пока этот автобус не стал каким-то мифическим, он с одной стороны есть, этот маршрут никто не отменял, но его не дождаться, он даже может стоять на кольце, но чтобы он поехал и поехал сразу, чтобы ничего не ждать, такого уже давно не наблюдалось. Обычно, если я не хотел ехать на маршрутке, я доезжал на трамвае до Стародеревенской, а потом дожидался 172, который приходил всегда почти сразу (и ни разу не было так чтобы вместо 172, приехал 166), и на нем добирался до дома.

четверг
Приехал в Дом Писателей на Звенигородскую, для знакомства с собратьями по новой мастерской прозы, которую задумал Скоков. Я опоздал, и когда открыл дверь, ко мне повернули головы четыре человека, один из них был все тот же «отставной». Он вцепился в меня взглядом, и, не дав мне даже переступить порог, потребовал рассказать о том кто я и что мне собственно нужно. Я стал что-то рассказывать, но он перебил и сказал, что это по сути все не важно. Недоумение во мне стало замещаться протестом. А он начал спрашивать всех, в чем отличие художественной прозы, к примеру, от статьи в газете, потом стал зачитывать отрывки из Толстого, Куприна, говорил, что будет давать задания, такого плана - к следующему занятию написать сказку. А мне хотелось бежать, но досидел, подошел, сказал, что ожидал немного другого формата этих встреч и ушел. Мужик этот (я так до сих пор и не знаю как его зовут) не вызывал во мне никакого отклика, говорил не о том, что я ждал, вел себя не так, и все обещал, что будет критиковать, что это обязательное условие учебы, заглядывал в глаза, и не знал, что же с нами делать, в отношении себя я сразу же почувствовал, что он смотрит на меня как на идиота, когда я пытался ответить на его идиотские вопросы. Кроме меня было еще три человека, две барышни, обе пыльные, филологичные, особенно одна – ей скажи слово ***, она пойдет красными пятнами, картинно грохнется в обморок, и страшная ****ец. И был еще один мужик лет под пятьдесят, вроде нормальный, но мне показалось, что он серьезно воспринимал то, что вокруг происходило, и чего-то ждал от происходящего вокруг.
Я бежал в «МакДональдс», купил себе гамбургер, картошку фри, большое кофе – сидел, отпаивал себя, подрагивая от омерзения. Погода была словно осенняя, холодная сумрачная, я сидел у окна и смотрел на старый дом с жестяной ржавой крышей, и на теремок с блинами рядом, и мне было невыносимо тоскливо. Я вспоминал как все было совершенно иначе у Попова, наши обсуждения, особенно жаркие, уже после, под водкой в чебуречной. И это все уже в прошлом и не будет никогда. Моя попытка найти альтернативу была изначально обречена на провал. Чего я собственно ждал. Новых красивых талантливых людей, к которым можно тянуться и в творческом споре писать текст за текстом. Нет таких людей. Кроме меня, Басырова, Рябова, Алехина, Айрапетяна – нет в этом городе больше писателей. Остальные говнюки и гондоны.
Приехал домой. Залез в Интернет, увидел, что у Алехина три новых текста, подумал, что вот здесь мое место, пусть в тени, но здесь мой спор, мое стремление, моя литература. Среди этих текстов. А на остальное плевать.
Накачал из инета Gotan project, слушаю, наслаждаюсь, концертный альбом, мне что-то такого и не хватало.
Думаю себе купить трубку для табака, буду курить и слушать такую музыку, размышляя неторопливо о литературе.

пятница
Вчера, еще днем, запостил в жж ссылку на рассказы Маши Ботевой в журнальном зале, мы вместе были на «Дебюте», и потом уже после долго переписывались. Чудесный человечек с добрыми и необычными сказками. Вечером некто под ником netnenado оставил комментарий: «Бдыш». У меня вначале были сомнения, но когда я зашел на страничку этого «нетненадо», то стало сразу понятно – Маша. Как оказалось я у нее в друзьях. Такие вот удивительные вещи – тебе кажется, что ты потерял человека, связь нарушена, мечешься, жалеешь себя, скулишь об одиночестве, а это только лишь твоя больная фантазия, а этот человек рядом, никуда и не пропадал, только ждал, когда ты о нем наконец-то вспомнишь.
«Бдыш», это пошло из обсуждения текста Анны Ремез, ее повести «Пятнадцать», мальчик в поезде стреляет в людей из игрушечного пистолета, повторяя: «Бдыш, бдыш». Я стал приставать ко всем, говорить о том, что это «Бдыш» – гениальная находка, что ничто другое, как это «бдыш» возвращает обратно в детство и будит воспоминание. Потом это «бдыш» отлепилось от родного текста и стало чем-то вроде опознавательного знака, приветствия среди избранных, а потом только у нас с Машей в письмах друг к другу.
И вот это «Бдыш» вернулось.

Толик болеет, кашляет, сопливит, очень плохо спал, Наташка прыгала вокруг него всю ночь. Утром сказала мне с укором: «ну что, выспался?». Я промолчал. Я сплю так отчаянно, чтобы нормально отработать, заработать денег, обеспечить семью. Это надо объяснять?
Удобная позиция.

пятница
На презентацию я опоздал, когда вошел в зал, Лукин, хотя что-то и рассказывал, прервался и сказал: «Вадим, проходи». Зал был полон, с правой стороны вовсе не было свободных мест, мне пришлось пробираться в самый дальний угол. Когда я немного отдышался и стал озираться, то увидел несколько знакомых лиц. Был Антипов, седой лохматый надменный поэт. Галя Ильина, энергичная и звонкая, я обратил на нее внимание в литературном лито «XL», когда ходил туда несколько раз еще в начале своих мытарств по всяким объединениям. Ромка Всеволодов, мы вместе одно время делали сетевой журнал, да и постоянно пересекались по разным литературным делам. При нашей первой встрече на заседании «Молодого Петербурга», я в искреннем негодовании раскритиковал его пьесу, написанную в стихах в стилистике Шекспира. Я еще долго не мог успокоиться по дороге до метро, шумел, объясняя что-то своему приятелю, который увязался со мной на свою беду, думал, напьемся, а я только о литературе, а потом увидел, что Ромка идет за нами следом, ловит каждое мое слово. Болезненно.
 Лукин рассказывал про журнал, о критических статьях, из чего я понял, что о прозе все уже сказано, он уверенно и не спеша, не громко, но отчетливо говорил про статью о романах Шарова, представил автора, и автор начал рассказывать про то, что эту статью нигде не брали, все хвалили и не брали, сказывалось особое отношение к Шарову – осторожное, а Лукин статью взял, спасибо ему за это большое. Лукин покивал, поухмылялся, и неожиданно заговорил обо мне, представил, и попросил сказать пару слов. Я начал мямлить в своей обычной манере о том, что я очень признателен журналу за свою первую публикацию в 2005 году, что  благодаря только ей в свое время я почувствовал, что моя проза интересна, и стал смелее, попал на «Дебют», попробовал литературной жизни. Спасибо журналу за новые возможности. Когда сел, заметил, что женщина, сидящая впереди меня, открыла журнал и стала читать мой рассказ. Я сидел и ждал момента когда она начнет вновь листать журнал, но она читала, перевернула страницу, продолжила. Еще с правой стороны женщина также стала читать мой рассказ. Мне определенно нравилось то, что происходило вокруг. Даже если за оставшийся вечер это было бы все, мне бы этого хватило. Лукин почитал стихи, дал слово желающим высказаться о журнале, стал говорить председатель одного из питерских Союзов Писателей, Новиков, с красным лицом, бородкой клинышком, чуть зажевывая слова, похвалил журнал, обратил внимания опять на меня, сказал, что читал меня еще до публикации в журнале, я сидел и не понимал, куда я попал, столько внимания к своей персоне я никогда не испытывал. Лукин сказал, чтобы мы не расходились, а переместились в другую аудиторию для продолжения беседы в более неформальной атмосфере, все оживились, вначале ринулись разбирать экземпляры журнала, потом устремились в коридор. Я подошел к Ромке, мы стали говорить о Рябове, Ромка рассказал, что Кирилл вернулся из Москвы, где был на награждении премии «Факультет», что разочарован, ждал совершенно другого, я сказал, что это нормальное состояние – эмоциональное похмелье после бурного ожидания чего-то такого, что может изменить дальнейшую жизнь до неузнаваемости, и когда возвращаешься к привычной жизни, а ничего, по сути, не изменилось, тогда то и прибивает.
В аудитории стояли накрытые столы, все было довольно строго: водка, коньяк, сок, порезанные кусочками бананы, и насыпанные в пластиковые тарелки соленые орешки в вперемешку с сушеными фруктами. Все набросились на водку и на коньяк. Я не нашел в себе ни желания ни сил противиться общему настроению, и налил себе одним из первых. Двух рюмок мне хватило, чтобы начать знакомиться с теми людьми, которые были мне интересны. Я подошел к Татьяне Алферовой, сказал, что вот он я – Вадим, она сказала, что догадалась, мы переписывались немного в ЖЖ, но она была как то совершенно не расположена к разговору со мной, вместе с нею стояла Галя Ильина, она попросила зафрендить её в ЖЖ, у нее есть кое какие мысли на счет моей прозы. Я опять почувствовал, что происходят вокруг дела удивительные. Я выпил еще водки, чтобы чудеса продолжались. Подошел к женщине, которая читала мой рассказ во время презентации, признался ей, что наблюдал за ней, она сказала, что я умею цеплять читателя, что текст держит, и не отпускает, я возразил, что этого мало, что часто бывает, что читаешь в упоении, а когда последняя страница перевернута, ничего не остается, только какое-то чувство обмана, и важно, чтобы после прочтения оставалось чувство послевкусия, водка во мне играла, и я начал говорить о том, как я люблю Питер, что рассказ именно о городе, а герои только так для того, чтобы город отражался в них, обрушивался на них и только. Женщина сказала, что покажет мой рассказ другим экскурсоводам, я удивился, неужели она тоже, да, улыбнулась она. Моему восторгу не было предела. Меня несло. Я говорил не умолкая, начал приплетать Мальца Питерского, но вовремя остановился. Женщина пригласила меня на экскурсию в Исаакиевский собор, я сказал, что у меня жена на девятом месяце, она ответила, что все равно приходите, обменялись мылом и телефонами.
Дальше больше. Я подошел к Лукину с ним стоял автор статьи про Шарова, они начали рассказывать, что Лукин хотел разделить рассказ на два номера, спросил совета у этого автора, тот стал убеждать, что это делать нельзя, я удивлялся, что оказываются такие споры имели место, если изначально публикация даже не планировалась, на что Лукин даже оскорбился, как это не планировалась, неужто он просто так со мной столько возился, я засмеялся и сказал, что рассказ – это, по сути, наше совместное творчество, на что Лукин сказал строго, чтобы я не дурил. Автор статьи про Шарова потащил меня к двум барышням, одну из которых я давно приметил по причине открытой большой груди стянутой красной кофточной, мы выпили водки, и автор подарил мне свою книгу про катастрофы, изданную в издательстве «Питер», сказал, хорошее издательство, но люди там суровые, и я поддакнул, что-то про бизнес.
Потом я вернулся к Ромке. С ним стоял мужчина, который представился, как Андрей, Ромка сказал, что Андрей собирает рассказы для сборника, в первом томе был Битов, Крусанов, во втором будут неизвестные авторы. Я в кураже стал говорить, что у меня как раз есть рассказ, который может подойти. Вдруг мое внимание опять привлекла красная кофточка, я не выдержал и прошептал: вот это сиськи. И хотя мне казалось, что меня только и могли услышать Ромка и Андрей, несколько человек в окружении вздрогнуло, и эта девушка, кажется, тоже. Я даже не особо смутился, вернулся вмиг к разговору о сборнике.
Совесть меня начала грызть уже, когда мы шли по улице к метро. Я сокрушаться тому, что мой возглас могла услышать эта девушка, на что Ромка меня стал успокаивать, говорить, что это был просто комплимент. Как-то постепенно мы стали говорить об эротической литературе, Ромка спросил, знаю ли я друга Марата, который пишет эротические романы, я сказал, что только слышал о нем, так вот, сказал Рома, Андрей редактировал эти романы, и является, по сути, соавтором. Потом мы спустились в метро и встретили в вагоне другую девушку, которая стаяла весь вечер с той рядом. Мы поехали с Ромкой до Комендантского, как оказалось он здесь живет, а Андрей и девушка вышли на пересадку на синею ветку. Я стал расхваливать Ромке свой ноутбук, а потом прогонять про Заратустру и про полную чашу, которую рано или поздно придется опустошать, на то наша судьба, и что пока я сижу на своей горе, и опустошать что-либо не тороплюсь.

Наташка была у врача, взвесили девочку, как Наташка сказала, посчитали по локоткам, получилось, что девочка уже весит около четырех килограмм, как Наташка будет рожать, я не представляю. Становится страшно.

В новостях передавали, что восемнадцатилетний парень за сорок тысяч рублей подговорил своего товарища убить своих родителей. Раскольников отдыхает. Питер жжет.

Холодное солнце делало небо твердым, а очертания крыш - отчетливыми. Я шел про Звенигородской со стаканчиком кофе, и меня трясло от прохлады вечернего воздуха. Я зашел в МакДональдс, но мне там не сиделось, я думал не о том, что только что читал рассказ у Попова, а о работе. И мысли были не такими выматывающими как обычно. Что-то менялось во мне, появлялась какая-то ясность в том, что я делаю, я вновь чувствовал свою силу, свою готовность взваливать на себя литературу, в этом свете все остальное казалось не то что не важным, а просто каким-то легким и я мог этим теперь заниматься как бы между делом. Мне было теперь все по плечу.
У Попова я прочитал рассказ «Измена», рассказ, который не очень люблю, но который подходить для чтения вслух, в этом я в очередной раз убедился, я почувствовал, что в целом рассказ прозвучал сильным, впрочем, я понял, что Попову он не понравился, но он был сдержан, после восторгов, которыми стали меня осыпать барышни и бабули, которые составляли абсолютное большинство на семинаре. Я вел себя молчаливо (когда ты чувствуешь себя без сомнения выше других, немного всех презираешь, и не знаешь, куда деться от своей гордыни). Даже спорил с критиковавшими меня, но так, что как бы соглашаясь с замечаниями, уводил акценты на другое. В целом, был словно приглашенной знаменитостью, нескромной, вызывающей, не скрывающей свою как бы привилегированную позицию. Одним словом. Как мудозвон.

Выписывая свою каждодневность, я стал чувствовать, как жизнь движется.

пятница
Мы снова переехали на Зайцева, теперь уж до самого того момента когда Наташка должна родить. Осталось быть может одна, быть может, две недели, никто точно теперь сказать не может. Это раньше высчитывали чуть ли с точностью до дня.
 Город завяз в пробке, мы добирались два часа, когда приехали и уложили Толика спать, поехали смотреть двери, которые Наташка нашла в интернете для дачи. Купили бронированную дверь, даже смешно. Я опять стал очень раздражительным, мне все казалось, что здесь какой-то обман, нормальная дверь не может стоить три тысячи рублей, что это какой-то брак, что нам это еще выйдет боком. И меня бесило, что решение от меня уже никак не зависит, слишком поздно я начинаю влезать со своими советами, Наташка потратила очень много сил на поиски, тесть договорился о встрече, а я, которого привезли для чего-то сюда, начну что-то тут придумывать, включать подозрительность и капризничать. Вместе с тем я все равно начал бурчать и на всех обижаться.

Опять вышел с работы в половину восьмого, Наташка даже стала звонить около шести, проверять выхожу ли я, но это бесполезно, я чувствую себя виноватым, если ухожу вовремя.
 
Позвонил неожиданно Алехин, сказал, что надо бы как-нибудь встретиться, но после, и попросил денег в долг, я сказал, что у меня нет, но потом хотел позвонить и сказать, что, в общем-то, есть, но не столько, а где-то половина. Но не позвонил. Чувствовал свою вину за что-то.

суббота
Руки пахнут кофе. Что-то было с водой, мне пришлось включить горячую воду на полную, чтобы принять душ, при этом вода становилась то обжигающей, то холодной. Иногда я зависаю в душе, уходит драгоценное время, а я греюсь под струями и стоя засыпаю. Но в этот раз управился быстро. На Туристской привык пить растворимый кофе, а тут можно варить натуральный, молоть зерна, заправлять кофе машину, но что странно – от натурального кофе я не испытываю никакой бодрости, меня подрубает, но это ничего, мне даже не хочется сопротивляться. Метро полупустое, суббота, людей мало, нет напряжения в воздухе злых будних дней.
Ночью приснилось, что со мной лежит какая-то женщина, я долго думал, могу ли я её поцеловать, а когда поцеловал, все думал Наташка ли это, или все же нет.

Мыслей нет. Сонливость, медленность. Пустота. Пусть этот поезд едет вечно.

Мы доехали с Наташкой до Невского, вышли на канале Грибоедова, я потянул её в кофейню, когда она поняла, что в Исаакиевский собор мы сегодня все равно не попадем, стала спокойнее и уже не так нервно воспринимала окружающий мир, только и норовивший нарушить все её планы. Я заказал американо, она попросила молочный коктейль с клубничным джемом, мы сидели и молчали, я был отстранен и равнодушен, она все еще раздражена, но кофе постепенно растворяло мою задумчивость, я стал нести какую-то чушь, Наташка особенно и не слушала, но постепенно мы стали выбираться из застывших своих мыслей, на улицу вышли уже вместе. Был теплый солнечный вечер, Невский был битком, особенно у метро, мы пошли в сторону Дворцовой площади, и я предложил пройтись до «Спортивной». Зачем, спросила Наташка, я не могу просто так слоняться, мне нужна обязательно цель, сказала она. В этом мы с нею и разнимся, может быть именно из этого и происходят все отличия в характерах и мыслях. Я могу просто так слоняться. Наташка сказала, что надо зайти в магазин, посмотреть Толику кроссовки, я скривился, но возражать особо не стал. Я захотел есть. Стал соблазнять Наташку «биг тейсти», но она сказала, что есть не хочет, я не успокаивался, тянул её в суши, клянчил хот доги, потом мне пришла идея сходить в пышечную,  но и пышек она не захотела, мы прошли даже мимо «Литературного бистро», такой случай поесть литературной еды, но я не смог уговорить её на то, чтобы пусть даже просто посидеть и посмотреть на то, как я пожираю литературные кексы. Я не выдержал голода и купил себе все же хот дог, стал его жадно есть, люди смотрели, а Наташка отвернулась. Точно не хочешь попробовать, спросил я. Мы вышли на Дворцовую площадь, шли и смотрели на смешную карету лилового цвета. Я вспомнил, как встретил здесь однажды Крусанова, но ничего рассказывать Наташке не стал, наверное, потому что уже рассказывал, или же просто по привычке думать о своем и молчать. Где здесь вход спросила Наташка, вон там показал я, где столько людей в одинаковых костюмах, из ворот Эрмитажа выходили подростки в спортивных синих костюмах.
Мы пошли дальше и смотрели, как по проезжей части стала в пробку лиловая карета, как так лошади не боятся, загорелся зеленый, экипаж стал разворачиваться на перекрестке, посыпались конские яблоки, заулюлюкали пешеходы, загудели машины.
На Васильевской стрелке я сделал несколько фотографий  Наташки, она посмотрела на них и сказала, что у нее большой нос. Мы шли мимо пробки и Наташка, поглядывая на машины, стала возмущаться, что несколько машин щемятся у светофора, проехав по карману через сплошную разделительную линию. Я сказал, что из Наташки хреновый пешеход, что, даже гуляя по тротуару, она сидит в самой пробке среди всех этих машин.

воскресенье
Город словно покрыт влажной пленкой, от чего все грани отчетливы, дует северный ветер. Мне тоскливо. Время идет, а я никуда не иду, никуда не двигаюсь, быть может, дело в лени, но что мне нужно делать? куда идти? Мне пришло в голову, причина в том, что не надо никуда пока идти, нужно просто ждать, копить силы.
И потом, я уже начинаю понимать, что миражи теряют силу, признание в литературном мире, карьеры писателя, поиск предназначения, самосовершенствование, высшие цели, призрачные мистические миры, изнанка мира - я уже не вижу всего этого – только неприкрытая черствость бытия. Мне сегодня тоскливо. Я ничего не хочу, ничего не чувствую. Но несколько минут, если сложить, было ощущение, что мир ворвется в меня, наполнит, и вырвется другим, сделает из меня что-то полезное, кричащее, живое.
Я все же жду.

понедельник
Зарплату еще не дали. Наверное, поэтому я такой грустный. Чем меньше у меня денег, тем меньше уверенности в себе и в завтрашнем дне. А деньги есть – все хорошо, только и думаешь, куда бы их потратить. Но только думаешь, а сам не тратишь, это прямо целая проблема, ничего сразу не хочется, вчера хотелось, и очень хотелось, но денег не было, а сегодня деньги есть, но ничего уже не надо. Деньги держат тебя. Они есть и делать теперь ничего то и не надо. Зачем куда-то стремиться, чего-то добиваться, если все есть. Это ужас. Еще ужаснее, чем жить в постоянной нужде. От этого люди и кончают жизнь самоубийством. Жизнь это страсть, это стремление, неутоленное желание обладать чем-либо в данный момент для тебя недостижимое. А когда это уже есть. Дальше что? Жуть.

вторник
Уже не этой неделе, в крайнем случае, вначале следующей, должна родиться лялька. Отношение у меня такое, что это то, что должно произойти, естественное развитие событий. В том плане, что у меня уже будет второй ребенок. И как-то не удивляет. Словно уже не раз было. Удивительно. Странно. Иногда страшно. Лезут в голову всякие ужасы о том, что может произойти с ними. В такие минуты проклинаю свое богатое воображение, которое в последнее время все же бледнеет.
Вчера зашел проверить спит ли Толик, он не спал, только копошился в одеялах в нашей кровати, я лег рядом, поспрашивал его как у него прошел день и заснул. Наташка пришла, переложила Толика в его кровать, мне сказала раздеться – я отказался, так и спал, как был, в штанах, футболке.

среда
Листал увесистый том рассказов Рея Брэдбери. Ведь человек просто пишет рассказы, просто идет за своим воображением, верен себе и своему призванию. Пусть я и не знаю, какой ценой ему эта легкость и жизнь дана, но мне почему-то кажется, что талант, если он есть, выбора особого не оставляет, человек не принадлежит себе. Человека тащит в ту сторону, в какую нужно, не обязательно нужно самому человеку.
Есть ли выбор у меня, и если есть, значит ли это, что все-таки о каком-либо таланте говорить не приходится. Неужели связь настолько проста, и я безнадежен. То, что происходит со мной за последние несколько лет, говорит о том, что я сбился с пути, я это чувствую, но, вместе с тем, в последнее время стали приходить мысли, что все идет как должно, как предначертано, что меня еще ждет что-то впереди, что я существую не для того, чтобы просто продавать кроссовки из года в год до самой старости, до момента, когда вырастут дети, и я стану не нужен, и смогу умереть.
Да, может быть, я и боюсь какой-нибудь иной судьбы, но и линейность этой, и предсказуемость её, вернее, предсказуемость моей роли в этой судьбе, роли обычной, ничем не выдающейся.
Что во мне говорит. Гордыня. Но гордыня зачастую то, что человеку позволяет не изменять себе, ведь если не презирать все это быдло, не выделять себя из других, утешаясь своей уникальностью, то, что остается? Неуверенность в себе. Постоянное заглядывание в лица, ну как я, не очень опозорился, ничем вас не обидел, добился вашего уважения, ничем не посрамил чести, не расстроил ваших планов, не уронил вашего мнения о себе и т.д. До бесконечности.
Да, гори все огнем. Лучше сидеть на своей горе и презирать людишек и букашек. Да пусть одиночество, мрачное настроение, неприкаянность, но и то ведь крайность. Из крайности в крайность, разрывая себя.

Я получил зарплату, позвонил Наташке, сказал, что поеду в Дом Книги на Невский, она спросила зачем. Я сказал, что просто так – развеяться. Развеялся. Купил эту книгу. Прочитал предисловие и понял, как далеко я отошел от своего пути. Бредбери пишет в предисловии о том, что движет им, когда он сочиняет рассказы. Ответ простой – любовь. А я давно в своих поисках смысла заменил её совершенно невнятными вещами, какими-то искусственными конструкциями. Читая это предисловие – я вспомнил лето, когда я первый раз читал «Вино из одуванчиков». Чистый свет.

четверг
Наташка собралась рожать. Еще пока ничего не ясно. Она прислушивается к себе весь день, и чем больше прислушивается, тем в ней все больше растет беспокойство и уверенность в том, что это должно произойти сегодняшней ночью. При этом совсем непонятно с кем оставить Толика - тесть на ночном дежурстве, теща на сутках. Наташка даже предложила мне побыть с Толиком, а ей ехать в роддом одной. Проще простого. Даже не смешно. Как вариант – Толика мы отвезем к Алене и Леше, а уже потом поедем. Вчера началась навигация и поэтому нужно еще угадать с мостами.
1-25 разводят
2-45 сводят
3-10 разводят
5-00 сводят
Но Наташка говорит, что может быть и не сегодня. Просто сегодня рожает Анька, жена Олега, приятеля с 67 км. У Наташки с Анькой одинаковый срок. Может быть, поэтому у Наташки в голове и начался этот хаос. Рожать Наташка не очень то и хочет. Вообще. Готова ходить беременной еще как минимум несколько месяцев.
День туманный. Я вышел положить денег Наташке на телефон, моросит дождь. Людей на улицах почти нет, холодно. В воздухе насыщенность. Готовятся события. Может быть, уже сегодня изменится мир и моя жизнь. Я стану дважды папой. От моего подавленного состояния нет и следа. И просто так улыбаюсь.

Толик смотрит «спокойной ночи», и поет песню, которая в финале у него  звучит так: «спать.... спать... спать...».

пятница
Все же отвезли Наташку в роддом. Когда я ей позвонил, уже вернувшись домой, она сказала, что рано, что раскрытие всего два пальца, а надо десять сантиметров.
Собрались как-то сумбурно. Вдруг решили, что все едем к Алене, везем Толика, а там решим что дальше. Вышли, поймали маршрутку, ехали с «тревожным пакетом», там были собраны вещи, которые понадобятся Наташке в роддоме, с Толиком, которому было прикольно, он должен был уже лежать по всем правилам в кровати и бороться со сном и с нами, а вместо этого едет в гости к сеструхе Даше, едет на маршрутке с мамой и папой. И я взял с собой свою сумку, запихнул туда ноут, зубную щетку, бритву, был момент растерянности, что следует брать, а что нет.
У Алены то что мы должны уже ехать уже не вызывало никаких сомнений, Леша стал звонить своим соседям так как сам везти не мог, уже выпил в честь дня рождения Арины, которой исполнилось два года.
Все складывалось очень забавно.
Тесть работает.
Теща работает.
Машина сломалась.
Леша с Аленой празднуют День рождение Арины.
А мы собрались рожать.
Я стал психовать, потребовал телефон такси, начал дозваниваться, но никто не брал трубку, Леша тем временем договорился, что повезет нас жена его друга, Ольга, на машине Леши, она беспокоилась, что никогда не водила автомат, Леша же находясь в приподнятом настроении, убеждал ее, что это проще простого.
Толик веселился в ванной. Даша купала его. Ему постелили в комнате Даши на диване. Когда мы уходили, он уже лежал и хлопал глазами. Порывался лечь в кровать к Даше.
Поехали. Ольга оказалось красивой девушкой с длинной косой.


Родились. Ночью позвонила Наташка, и сказала что родила. Поеду к ней после трех.

суббота
Обмывали с Лешей ножки. Я даже думал, что поеду на Зайцева, даже думал на работу идти к 9, а не к 12 как договорился с Дианой. Но потом все же набрались. Пили виски «Белую лошадь».

Сашка очень похожа на Наташку. Нос ее, глаза. А вначале Наташка сказала, что очень похожа на Толика. Я стал всем говорить, что у меня теперь два Толика – один мужской, другой женский. Но я не нашел особого сходства с Толиком.

У Наташки был такой вид, словно она каждую неделю рожает. Спокойная, уверенная.

С Анькой они родили почти одновременно, вначале Анька, потом через двадцать минут Наташка.

Я оставил на работе торты и шампанское и поехал к Наташке. Весь день было ощущение радости. Я всем звонил и говорил, что у меня родилась дочка. Реагировали все по-разному. Кто-то радовался. Кто-то  почему-то грустнел.
Первому кому я позвонил, был Шибаев. Я уже поднимался наверх на Василиостровской. Он сказал, что сейчас подъедет. Я дошел до Большого проспекта, зашел в церковь на Шестой линии, поставил свечку к празднику, как учила бабушка. Шибаев говорил больше о Маше, о том, как она доводит его, он даже разбил телефон о пол вчера. Он довез меня до Отто, сам поехал куда-то на Савушкина, чтобы отвезти тещу и саженцы на дачу.
В роддоме я встретил Олега с Анькой и ее отцом. Анька очень подурнела лицом, ее дочка забрала всю ее красоту. Но как по-другому. Девчонки, они такие. Олег был какой-то растерянный, даже испуганный.
Я прошел дальше к палатам. Наташка вышла вместе с Сашкой. Я боялся даже дышать. Наташка дала мне ее. Легкая. Взгляд внимательный и спокойный. Отрыгнула воздух. Чихнула. Мы постаяли немного. Наташка сказала, что Сашка хочет есть, что надо её пойти покормить, я сказал, что дождусь на лестнице. Олег, Анька и её отец еще были там, но быстро засобирались, Олег и Анька ушли в палату, я стоял с ее отцом, мы начали обсуждать знак зодиака, я сказал, что говорят, что знак тельца лучше, чем овен, он ответил чуть обиженно, что его знак как раз овен. Тельцы покладистые и работящие.

понедельник
Длится вчерашнее эмоциональное похмелье.
Жизнь трагична. Трагична чужими смертями и неудачами, которые наполняют жизнь живых, добавляют ответственности, печали, жадности до дыхания. Иногда опускаются руки.
Мысль до этого возникшая в голове и казавшаяся полностью сформировавшейся, теперь буксует и не идет, превращается в нагромождение лишних слов.
Наташку и Сашку должны выписать или завтра или даже сегодня.

вторник
Сегодня выписка. Сейчас еду на работу, а к двум часам в Отто. Вчера весь вечер провозился с Толиком. Укладывая его спать, уложил рядом, сам несколько раз засыпал, а он все бодрился. В итоге меня это достало, я засунул Толика в его кровать, он стал орать, но быстро успокоился и заснул. Ночью напрудил полную кровать, пришлось его укладывать рядом с собой. Под утро он напрудил и тут. Спали в итоге вместе на одной половине матраца. Телефон садился, и я все боялся, что не проснусь во время, но зарядки на будильник хватило. Когда я был в душе, Толик проснулся, бегал голышом по квартире и кричал: «Папка, папка дома». Теща ушла гулять с собакой, я ее дождался и теперь опаздываю.

Сидя в «Штолле», позвонил Айрапетяну, он не ответил. Но сразу же перезвонил, хотя я и успел подумать о том, что он не считает нужным отвечать на мои звонки. Я сказал ему, что у меня родилась дочь, он поздравил меня, но чувствовалась какая-то горечь в голосе, какая-то печаль, он находился в каком-то подавленном состоянии, я даже подумал, что он может быть пьян, настолько это состояние было густым. Он спросил, рос ли я в многодетной семье или наоборот, я сказал что наоборот, он на это заметил, что тогда ему понятна моя позиция семьянина, что ему этого добра в детстве хватило, поэтому у него другое отношение к семье. Потом он спросил, пишу ли я, я ответил, что веду дневник, но о литературе, собственно, говорить не приходиться. Он сказал, что вообще разочаровался в писательстве, я стал разыгрывать из себя оптимиста и говорить, что никуда мы от литературы не денемся, это то, что нас держит и связывает и никогда не выпустит. Поговорили о том, что литература собственно идет из нас изнутри. Я вспомнил про предисловия Рея Брэдбери, посоветовал почитать, так как там он пишет о очень правильных вещах, которыми только и можно объяснять наше упрямство и литературную неудовлетворенность.

среда
Привезли мелкую домой. Чувство боязни. Что же будет? Но крик воспринимается спокойнее, чем он воспринимался, когда Толик был маленьким. Ночь прошла спокойно, но я спал, затаившись, все ждал, что Сашка начнет кричать и придется куда-нибудь опять прятаться. Моя дневная радость сменилась испугом. Я боюсь это маленькое существо. Но вместе с тем, боюсь и за нее. Опять мне начинает казаться, что бойлер в ванной может упасть, я замираю, когда Наташка пеленает ее на стиральной машине, где она оборудовала что-то вроде специального места, с запасом памперсов, присыпкой и прочим.
Сашка не любит смех, как только мы позволяем какую-нибудь шутку в ее сторону, она тут же начинает орать.
Вечером она постоянно просила есть. Наташка вскрикивает, когда она всасывается в грудь.
Наташка молодец. Она спокойна и уверенна в том, что делает.
Ждем, как Толик станет себя вести с лялькой. Вчера он укусил Арину в спину. Толкал ее, был очень агрессивен. Сегодня теща с тестем должны его привести. После того как съездят в Репино. Проведать дом, раскрыть Наташкины розы.

Дом в Репино. Наташкина мечта, которая становится моей жизнью. Именно там пройдет моя старость. Я вижу медленного старичка, который с трудом перемещается по участку, он один, погода осенняя и дорожки засыпаны упавшей листвой, но он ждет кого-то кто-то должен приехать к нему в гости, ворваться в его единообразные грезы о прошлом, разрушить их медленное тление, и старик в ожидании волнуется, в своей медлительной немощной суете пытается сделать течение времени не таким мучительным. Кто там должен приехать? Быть может, должна съехаться большая семья в одночасье. У ног путается старый пес.

четверг
Влажный запах пыли, прибитой к земле каплями дождя.

пятница
Возвращаясь из ЗАГСа, где оформлял свидетельство о рождении Саши, пошел по Стародеревенской улице, напрямки. Когда я поднялся на железнодорожную насыпь, то стал искать путь дальше, продолжение тропинки не сразу заметил, и подумал, что все же придется ехать через «Старую деревню», а это значительный крюк как по расстоянию, так и по времени, но потом среди сухого ломаного камыша увидел дорожку, где через канавы и топи были переброшены мостки – истертые, но крепкие доски. При этом дорожка шла к глухому, выкрашенному в синий цвет бетонному забору. При приближении к забору что и тут есть просвет. Дорожка бежала дальше мимо высоких насыпей гравия. Стояли скелеты старой техники, но чувствовался порядок и то, что этот пустырь не бесхозный. Чуть вдалеке, издавая предупреждающие звуки, разравнивала землю тяжеловесная машина.
Я шел по дорожке с некоторым опасением, казалось, у кого-нибудь могут возникнуть вопросы, что собственно я здесь делаю. Я не увидел, что мне навстречу идет дедок с портфелем в одной руке и веткой в другой. Я подумал, что эта ветка из разряда тех веток, которые срывают по весне, чтобы поставить дома в посудину с водой, и каждый день наблюдать, как набухают почки и раскрываются первые листья.
Когда мы поравнялись он, глядя на меня, усмехнулся, и сказал, словно отвечая на мои мысли:
- Здесь иногда нападают бобики.
Я удивленно поддакнул, и смущенно улыбнулся в ответ.
Забрался на железнодорожную насыпь, перешагнул через ржавые рельсы, было видно что по ним уже давно ничего не катают, вернее еще не катают, но уже скоро. Я боязливо оглядывался по сторонам.
Наконец я вышел на Стародеревенскую. И решил дошагать до Оптиков, чтобы там сесть на 154. Шел мимо недостроенного здания, в закрытых сеткой оконных проемах были видны исписанные граффити стены и засыпанные строительным крошевом помещения, кое-где с прямоугольными залитыми темной водой ямами. Здание просматривалось насквозь был виден заросший молодым ивняком двор.
Было холодно. Сыпало мелкой дождевой пылью.
Дошагал до Камышовой.
Дома все уже проснулись. Было все спокойно. Александра ела. Толик бесился-носился. Наташка была по-матерински ко всем благосклонна. Только спросила меня, почему я так долго. Я возмущался очередям и медлительностью в стенах ЗАГСа. Сонно моргал.

пятница
Тело медленно набирает эмоции, но пока, я как рыба, ничто не нарушает моего спокойствия. Хотя спокойствие ли это. Беспокойство и приступы апатии ко всему, что должно наполнять меня, заставлять двигаться, искать смысл, чего-то хотеть и идти к этому. Меня не волнует. Или так меня начинает лихорадить. Наполняет отчаяние. Что дальше? Я не чувствую своего будущего. Я опять возвращаюсь к этому. Вновь и вновь. И опять следующая мысль, что по-другому и не будет.

Напротив сидит маняще красивая девушка. Она прихорашивалась несколько станций, легким движением подправляла челку, потом скрестила на груди руки. Поезд дергается. Она вытягивает сначала одну ногу, затем другую, подтягивает колготки. Поезд прибывает на конечную станцию, она встает и исчезает из поля зрения. С края глаза.

Толико-русский словарь

Воййя – большой
Иии – маленький
Тома – автобус.

суббота
У Наташки нет молока, кризис который наступает день на седьмой и длится дня три. Сашка сосет пустую сиську и кричит, потому что хочет есть. Полночи Наташка пыталась унять ее, потом мы положили ее между собой, затем Наташка дала ей грудь положила под бок, так и спали.
Погода пасмурная, но очень теплая, хороший день для пикника. И хоть Наташка и опасается, что Леша с Леной никуда не поедут, я думаю, что все получится, тем более Ленка мне вчера обещала что они берут Наташку под свою опеку на эти три дня, пока я работаю.

Наташка сказала, что Толик чуть не попал под машину, несется, она его завет, он не слушается. Меня сразу же накрыло, было ощущение, что это уже произошло, я купал Толика, а в голове разворачивались сцены отчаяния и пустоты, чувство покорности судьбе и черной безнадеги. Еще несколько раз это состояние за вечер повторялось. Если так будет продолжаться и дальше меня ждет сумасшедший дом.
Еще одна фобия – боязнь, что ко мне прицепится какая-нибудь бацилла, микроб, если я прикоснусь к дверной ручке, к поручню в метро, пожму кому-нибудь руку, поэтому уже частенько начинаю открывать двери плечом, или же жду, когда кто-нибудь ее откроет, и пока она закрывается, прошмыгиваю.
Вчера видел рекламный плакат «Доместос», про летающие микробы, которые живут на унитазе, вначале подошел, чтобы узнать про них поподробнее, но потом сделал усилие и отошел, потому что еще мне этого не хватало, думать про летающие микробы из унитаза.
Приснился сон про Большого Айвара, моего школьного друга, что мы с ним ищем ему гостиницу на ночь, но до этого нужно снять проститутку и мы заходим в какой-то двор, где какие-то обдолбанные юнцы копошатся среди мусора и железяк, за сто рублей мы снимаем какую-то девушку чистую аккуратную, простую и совершенно не понятно, как она здесь оказалась. И мы хотим ее куда-нибудь спрятать, увезти ее, даже что-то вроде жениться. Собираем какие-то вещи, но не успеваем, в окно я вижу, как подъезжаем маленький, тщедушный и очень злой ее то ли бывший парень то ли хозяин-сутенер. Производная за производной, под стать, гротескной прозе Попова.

Город пуст. Серое небо скребет по земле. Словно мусор, перегоняемый ветром по улицам, слоняются какие-то люди, им нечем заняться, некуда пойти, и, в общем-то, не очень то и хочется. Не спасает даже кофе, пьешь его, и не понимаешь для чего. День прожит. Больше про него и сказать нечего. Не прибавилось, не убавилось. Стоят у метро лошади, на них какие-то загрубевшие девушки, курят и высматривают кого-то с высоты покорных спин, лошади беспокойно треплют гривами. Какой-то ребенок кричит своим взрослым, что лошадки настоящие, но взрослые смотрят в другую сторону и не слышат его, давно не слышат. Солнца нет и, наверное, не будет. Зачем?

Ленка и Леша забрали Толика, Наташка никуда не поехала. Весь день дождило. Сашка беспокойна. Ничего не надо. Только положи деньги за интернет. Первомай.

Обещал Мальцу написать новую сказку. Это после того как он прислал петербуржик:

У Пети Пуговкина – дочь!
Похожа на отца точь в точь
Из сказок папиных пророс
Чудесной пуговкою – нос.

Искал все за что можно уцепиться, чтобы начать новую историю и сейчас переходя со станции «Спасская» на станцию «Садовая», в переходе подходя к эскалаторам, увидел дверь слишком большую чтобы возникли ассоциации с Алисой в стране чудес, и слишком маленькую для обычной двери. Мне кажется, эта дверь под стать Мальцу, и как раз с нее можно начать историю. Думается о том, что можно сделать это дверью в какой-нибудь подземный мир, петровских времен, ведь известно, что мир строится на мире, город на городе, так в итоге и получается, что словно в матрешке прячутся город за городом. И у Мальца, как домового есть везде такие вот двери, которые люди находят время от времени, но, то ли в связи со своим ростом и нежеланием сгибаться в три погибели, то ли просто потому что опаздывают на работу или с работы все не досуг остановиться и, открыв эту дверь, оказаться в другом времени и мире. Малец особой тайны из этих дверей не делает, но время такое, что всем вообще мало что интересно, быть может, футбол или анекдот из газетки «Мандарин». Поболеть и посмеяться или стоять и рассматривать в вагоне рекламу пива и дешевой мобильной связи. А что будет, если через эту дверь в наше время попадет кто-нибудь. Кто? Мужик пьяный. Крестьянин какой-нибудь, приехавший в Питер продавать лапти, да и заблудившийся, сунувшийся в одну из дверей, думавший, что харчевня, а оказавшийся в метро в час пик в переходе со станции на стацию.

воскресенье
Моя бабушка стригла бороду ножницами, морщила подбородок и срезала ножницами седые волоски, которые росли большей частью по краям подбородка. Я вспомнил об этом, когда увидел на улице бородатую бабулю, которая видимо не утруждала себя заботой о своей бороде.
Однажды я побрил подбородок бабушки своим одноразовым станком BIC, после этого мне вошло в обязанность брить мою бабушку, уж больно ей понравился гладкий подбородок.
Побрился я в первый раз в классе девятом, когда меня в конец достала эта пушистая поросль на подбородке. Побрив подбородок я взял и сбрил усы, мне казалось, что это сразу же будет бросаться в глаза, но родители и бабушки замечали не сразу, только после того как понимали что я чего-то жду, начинали всматриваться и, наконец, ахали. Отец сказал, что я возненавижу бриться, я не мог взять в толк, о чем это он, ведь бриться так просто и совсем не мучительно.
Сегодня побрился из рук вон плохо, кусками. Когда уходил из магазина вид у меня был похмельный и измученный. Что правильно все же праздник Первомая, все бухают, а у меня вид соответствующий.

Появилось ли у Наташки молоко?

Идет по вестибюлю метро девушка в розовой кенгурухе, под цвет, у нее в руке воздушный шарик, на котором написано «Я очень себя люблю».
Хочу такой же шарик.
В вагоне метро дети у них тоже воздушные шарики – зебра в синюю полоску, у зебры две ноги и к пупку привязана тесьма, вид у зебры боязливый – вырваться, сигануть в небо. Но здесь нет неба. От этого и страх. А дети совсем не страшные. Скорее наоборот. Милые. И рыжие. На девочке вязанный черный берет.

Получится ли перебороть себя и не заходить в книжную лавку? А в кошельке неразмененная тысяча. Наташка теперь требует, чтобы я брал с собой деньги, на что я ей говорю, что тогда буду безудержно покупать книги. Но не в деньгах только дело, уже не хватает места на полках. Надо приглашать больше гостей, раздавать им книги с расплывчатыми сроками возврата. Но жалко. Жаба не дремлет. Копить, покупать, покупать. Все же зайду...

понедельник
Написал историю про Мальца.
Утром Наташку затеяла ехать со всей мелкатней, куда-то на Черную Речку, покупать у кого-то воздушный круг для купания маленьких детей, я начал психовать, хотел забрать у нее ключи, так мне эта идея казалась полным безумием, в итоге, я не поехал на работу, а поехал с нею, позвонил, сказал, что буду к 12. На обратном пути она меня высадила на Черной речке, я доехал до Горьковской и решил выйти выпить кофе в «Идеальной чашке», глядя на «Горьковскую», я и сочинил новую сказку про инопланетян, которые мечтают попасть домой и Малец им в этом помогает с помощью УКАНОВ – универсального космического автопилота на основе водки. Дописывал историю уже на работе.

****
Когда пришел домой, Наташка была на пределе. Молока не было. Мелкая с пяти часов вечера не спала, Толик днем швырнул ей в голову магнит с холодильника, мелкая стала жалобно плакать, и то ли он испугался, то ли из-за того, что Наташка ему шлепнула, он тоже стал рыдать. При этом Наташка говорит, что когда она не выдерживает и начинает плакать, он подходит и начинает её жалеть.
Я был в раздражении после работы, но увидел, что это раздражение лучше засунуть куда подальше и начинать снимать напряжение в доме.
Все успокоилось только в начале двенадцатого. Мелкая, наконец, заснула, не намного, раньше заснул Толик, мы сидели с Наташкой и пили вино, красное полусладкое «Castle», которое я купил в «Ашане» на «Старой деревне», для того, чтобы мы отпраздновали две недели Саши. А чувство такое, что уже прошло несколько месяцев. Выпили по бокалу, и пошли спать.
Утром Наташка была спокойна, за ночь молоко пришло, вместе выгрузились на улицу, меня проводили до Камышовой, я опоздал на маршрутку, поехал на автобусе.
 
По метро шли два парня уставшие после бухача ночь напролет, они догнали идущих впереди двух девушек, тронули их за задницы, те возмутились, но потом стали переглядываться между собой, возбужденно посмеиваться, парни ушли вперед, но постоянно оглядывались, что бы там дальше было, если бы парни не были такие уставшие и пьяные, девушки разочарованные отстали.

Стоит старушка на переходе держит в руках ленточки с бактерицидным пластырем. Продает, словно просит милостыню. Но лучше так чем, просить милостыню, словно продаешь по всем восьми стандартам сервиса.

среда
-Толик как тебя зовут?
-Котик.
-Марсик?
-не-а, котик
-А у котика есть имя?
-Толя.

Весь день лил дождь, и ощутимо похолодало. Репино наполняется народом, вчера на каждом участке толпились дачники, справа приехали соседи почти одновременно с нами, отец, два его сына.  Младший сын был в камуфляжной одежде и стрелял из игрушечного узи по мишени, старший сидел и постоянно раскачивался вперед назад, уцепившись одной рукой в деревянную скамейку, скалился солнцу, его не трогали, занимались своими делами, но все были рядом, он словно был в гуще событий. У него врожденное заболевание. Зовут его Даней.
Слева тоже кто-то поселился. Наташка сказала, что дачу снимают, я видел детей, их мать и мужика за пятьдесят, который ездил на машине из одного края садоводства до другого.
Вначале их облаяла Топа, Толик, ободренный ее примером, подбежал к забору и тоже стал лаять
-Ав, ав, ав!
Когда все рассмеялись, смущенно заулыбался.

четверг
Переехали на Зайцева, Наташке будет полегче. Хоть немного передохнет. На ее Дне Рождения, которое мы праздновали в Репино, когда я начал говорить тост о том, что я хочу выпить за терпение Наташки, что я бы от всего того, что твориться, когда Сашка и Толик начинаю орать и требовать внимания, уже давно выпрыгнул бы с седьмого этажа, у Наташки начали течь слезы, и она сказала, что уже готова выпрыгнуть.

На улице жара. Стремительно распускается на деревьях листва и лезет трава. Город в цепких объятьях лета.

четверг
У Толика любимый цвет синий. Он на все, что имеет цвет, показывает и говорит: «Синий?». Как и все цифры у него «Семь». Наташку приводят в восторг его длинные ресницы. Я помню, что и мои ресницы в детстве вызывали у всех восхищение.
 Копья моих ресниц пообломались.

суббота
Будильник – то чего боишься. Постоянно просыпался и все ждал, что он позвонит. Несколько мгновений счастья, когда видишь, что еще не время, еще, час или полчаса светлого сна. И как бы ты не готовился, все равно он застает тебя врасплох.
Я отключил только первый сигнал, зашевелился только после второго, но и тут не сразу встал. Лежал на границе сна и реальности, теряя гарантии того, что смогу проснуться вообще. Наташка ненавидит меня и мой будильник. Он звонит постоянно, я его отключаю, не встаю, он звонит вновь, она все слышит, она боится, что проснутся дети, и тогда пощады мне не будет.
Я решил не мыть сегодня голову, скорее не решил, а позволил, так как мыл вчера, и можно было волосы сегодня пощадить от ежедневной пенной муки, после которой вся голова в волдырях, всегда тороплюсь, шампунь смывается не полностью, вот и кожу разъедает, а мыть реже никак нельзя, на голове тогда невесть что, какое-то жирное свалявшееся нечто, и вид у меня тогда какой-то неухоженный, забулдыжный.
Привычные заведенные действия, все на автомате, воли нет, только память членов, что и зачем нужно делать и в какой последовательности.
Наливаю себе растворимый кофе. Опять же две ложки кофе,  две ложки сахару. Если не провожусь, кофе допью до конца. Но обычно приходиться выливать, так как кофе горячий, и времени нет, чтобы ждать. Кот поедает мой йогурт, вылизывает стенки баночки, морда и усы испачканы. За окном нежная и уже густая зелень последней декады мая. Неба и не разглядеть в листве старых тополей и кленов, они заполняют кухню неспокойным светом и бледными зеленоватыми тенями. В полуоткрытое окно слышен ор птиц и то, как кто-то никак не может завести машину. Этот двор мне своим спокойствием напоминает родные дворы в моем городе. Быть может только лишь одним лишь этим кленом, что заглядывает своей листвой в окно. У меня был такой клен в детстве, я залезал на самые верхние ветки, которые раскачивало от ветерка и меня вместе с ними, с высоты я смотрел, чем живет двор, куда кто идет или откуда возвращается, я прятался от мира, там, где этот мир был как на ладони.
Квартира пуста, это лишь значит то, что тесть на работе, теща на сутках, нет шума, который неуступно сопровождает их, нет суеты и крика, когда они проснулись, нет храпа – если они еще спят.
Наташка появляется на мгновение на кухни, ни слова не говоря, что-то берет с микроволновки, и опять теряется среди комнат. Я беру уже порядком остывший кофе и иду в гостиную, которая окнами выходит на улицу Зайцева, забитую машинами, выстаивающими перед перекрестком на проспект Стачек, но их не слышно, не чувствуется их нетерпение, так как балконная дверь, плотно закрыта.
Вздрагиваю. В углу дивана бесшумно сидит Наташка и кормит Сашу. Мы только переглядываемся, не нарушаем тишину. Я сажусь в кресло, смотрю в продолжение комнаты в прямоугольник окна, на уходящую в точку в перспективе улицу Маринеско, в воронку улицы, в которую не помещается небо. И тут на меня накатывает редкое состояние. Я вижу предстоящий день, он наполнен привычными событиями, я знаю, что впереди работа, потом вечер, какие-то встречи, метро, мои ежедневные записки, и я чувствую наполненность этой жизни, ее движение, глубину и правильность, ее радость, ее спокойность. Мне становиться хорошо. Угрозы нет. Все получится. Все сбудется.
Кофе заканчивается.
Я вдруг с сожалением понимаю, что это всего лишь действие кофеина, проклятый химизм тела, что уже через пять минут ничего этого не будет. Овладеет испуганность и пустота.
Но пока этого не произошло, я смакую минуту за минутой спокойной радости. Наташка прикладывает Сашу к другой груди. В небе летят вороны, приглушенно стоят машины.
Время уходит.

воскресенье
Сегодня месяц Саше. У нее колики, орет не переставая. Даже когда вышли на улицу. Обычно ее сразу отрубает. Так и произошло, но ненадолго. Стоило мне присесть на скамейке на детской площадке, Толик полез на горку, она стала орать и не успокоилась до того самого времени, пока не вернулась из магазина Наташка, ей достаточно было прикоснуться к коляске рукой.

-Здравствуйте. Вы знаете, что написали гениальный роман?
-Да, знаю.

У меня опять началась аллергия. Надо бы купить мои волшебные таблетки, а то сейчас пью «кларитин», от него очень сильно хочется спать. Или может быть совсем не от него. Но меня сегодня вырубило, меня даже не смущало что Даша, племянница, дочка Алеши и Алены, которая часто на выходных гостит на Зайцева, в это время смотрела какие-то мультики, я скрючился на диване, и несколько раз просыпался, но потом засыпал вновь. При всем этом шуме в квартире, возникающем из ничего, являющимся непременным условием проживания здесь.
Жара закончилась. Днем было солнечно, но уже холодно, особенно в тени, но мы гуляли во дворах, Толик ездил на электромобиле, который Наташка купила на сайте для мамаш. Сашка спала в коляске. Было спокойно.
Сейчас льет проливной дождь, Наташка кормит Сашу, Толик в комнате пытается заснуть, вернее делает все, чтобы не засыпать:
-Толик. Спать. Нет.
Капли бьют по карнизу. Барабанят.

У «Автово» в автомобильном ларьке вчера купил по шестьдесят рублей три книги: Белоброва-Попова, красную книгу прозы Юрия Давыдова (даже никогда о нем не слышал до этого), и Битова. До этого специально вышел на Нарвской, чтобы специально посмотреть в такой же книжной лавке Дорис Лессинг, но ее не было и вместо нее я купил Набокова и Павича. Все эти книги не влезли ко мне в сумку, шел, держа их в руках. Мне повезло – дома никого не оказалось, я рассовал книги по полкам, когда все пришли никто ничего не заметил. А я  подумал, что я форменный псих. Как та бабка из какой-то программы, которая из своей квартиры сделала форменную свалку, стаскивая мусор со всей округи. Так и я. При этом я тайный псих – приношу книги тайно, вдруг кто увидит, вдруг меня раскроют, вдруг узнают про меня эту страшную тайну, что я без того, чтобы не покупать книги жить не могу. И еще без того, чтобы делать из этого тайну. Мой безумный порок.

Потемневший воздух, как сгущение тоски. Тоска о не о другой жизни, а о другом деле в жизни. Хоть теперь это понятно.

среда
Иногда чувство, что приду домой, как сяду писать, и буду писать часов до трех ночи. Помнишь эту тишину, которая воцаряется в квартире, когда преодолена привычка тела засыпать в урочный час? А получается... только и думаешь, как бы скорее добраться до кровати и, наконец, закрыть глаза, погрузиться в тишину мысли.

Книги, как и кофе, должны стоить дорого, на грани недоступного, чтобы заветное обладание приносило, чуть ли не физическое, удовольствие, чтобы мечтать о моменте и готовиться, копить и жертвовать, и наслаждаться секундами, поглаживать трепетно страницы, пить по маленькому глотку, и чуть ли не выть от тоски о мимолетности момента, и невозможности большего. Чтобы не пресыщалось и не рассеивалось внимание и ценилось достигнутое.
Для меня и не может быть никакого другого удовольствия. Я даже ни о чем больше не мечтаю. Мысли рассеянны, дни мимолетны и не оставляют следов в памяти. Мне что-то иногда мерещится, то, что я должен по всей вероятности хорошо помнить, но я не помню, все путается, и быстро устаю вспоминать.

Сидел на улице, попросил американо, липкий воздух, в небе сонливость, на Московском проспекте все та же нетерпеливая и вялая пробка, а мне хорошо, кофе сладкий и чуть горьковатый и домой я приду уже раздражительный и уставший, потому что остатки сил уйдут на это восторженное ничего неделание, только и надо что помешивать ложечкой и думать отрывчато или ни о чем, быть может даже мечтать, и представлять себя допустим в Париже, несмотря на пошлость таких мечтаний. Но одернуть себя, подумать о том, что со стороны это очень глупо, и совсем неинтересно. Не как в рассказе о чем-нибудь. О любви. Оставить всю сдачу (десять рублей) на чай и календарик, который всучили у метро.

пятница
Я вышел на Парке Победы и повернул в сам парк. Как обычно я не захотел дожидаться автобуса до «Радуги», а решил идти пешком, хотя знал, что сегодня дома замешкался и поэтому времени точно не хватит, чтобы прийти на работу вовремя. Моросило, подумал о том, что холодно, но тут же отдернул себя и поправил определение – прохладно, да и только. Зацепил взглядом на мокром асфальте сережку тополиного пуха – такую маленькую зеленую веточку с бусинками, из которых торчат, как вата из дырки в одеяле – тополиные белые нити.
Меня коснулось воспоминание. Я почувствовал в памяти движение в далекое детство. Туманные ассоциации. Мокрая трава, тоска. Летняя дача, на нее нас отвозили каждый понедельник, вторник и среда были невыносимы, особенно вторник, в среду иногда приезжали родители, ко мне никогда, но я всегда ждал, и помню, что однажды они приехали, мы ходили есть курицу-гриль. Крыльцо перед входом в детский сад всегда было усеяно такими тополиными сережками, все было в пухе, тополи росли вдоль дороги и забора, на эту сторону выходили окна спальни, там, где стояла моя кровать. Холодные одеяла, свет желтым прямоугольником на полу – его не гасили на ночь в туалете, так думали, что мы меньше будет ссаться, самостоятельно вставая ночью в туалет. Им же не объяснишь, горит там свет или нет, чудовище все равно выжидает. Тяжелые тени за окном, длинные неспокойные, ловящие ветер ветви, огни уличного фонаря, делающего непроницаемым темный лес, что подступает ночью к садику. Разгонял кошмар только свисток электрички, думая о маме, папе и коте Мурзике и кошке Чите, собаке Топке, бабушке, сестре и дворовых друзьях незаметно сползал в сон. Просыпался слишком поздно, и все так же темно –  под собой лужа.
Я вспомнил наши ячейки с приклеенными к ним картинками ягод, вещей и игрушек, у каждого свое изображение, по ним мы должны были быстро находить свои тапочки, мы их находили, но каждый раз в разных ячейках. Прятали там кораблики, которые вытачивали на асфальте из сосновой коры. Это было огромной удачей найти нужной формы и толщины кусок коры. Сокровища.
На втором этаже находились игровые комнаты и шкафы, в которых хранились конфеты и другие вкусности, которые отправляли на дачу наши родители вместе с нами, и нам их выдавали ежедневно после ужина.
Мне бабушка нажарила ржаных натертых чесноком сухарей, к концу недели они приобрели странный вкус и стали резиновыми. Но они были из дома, из милого родного дома, и я ел их с огромным удовольствием, делился с неохотой, это был мой дом, моя бабушка, мое все – а не просто жареный хлеб.
Мы играли наверху, когда на улице шел дождь. Глядя на покачивающиеся ветки сосен, считая срывающиеся вниз шишки, вычерчивая пальцем след на стекле бегущих дождевых струек, я часто плакал, иногда только для того, чтобы меня пыталась успокоить красивая воспитательница с длинной русской косой. Иногда у нее это получалось. Но я был неутешный малый, или ненасытный. В эту воспитательницу были влюблены все мальчики, и многие предлагали ей руку и сердце, но она досталась другому, какому-то неотесанному мужлану, с бородой черной и козьей.
Вокруг знания детского сада стояли большие бочки, наполненные дождевой водой, там водились головастики, за ростом которых мы все наблюдали, но они почему-то изо дня в день с понедельника по пятницу оставались все такими же маленькими. Их было не счесть числа. Запуская в этих бочках свои кораблики, мы представляли океан такой же глубокий и страшный и черный, как и вода в этих бочках. Стенки ржавые и покрытые слизкой тиной. Нас все время гоняли от этих бочек, но это было всего лишь одно из правил игры.
За забором находился пионерский лагерь. Однажды мы устроили целую битву с пионерами, закидывая их шишками, когда шишки стали подходить к концу, откуда-то замелькали в воздухе камни, тут же появились воспитки, они видимо были за пионеров. Получили по жопам многие.
В центральной части участка располагалось плоское и длинное здание столовой. На обе стороны от входа стояли гипсовые девочки с капустой. Они крошились, и  у одной уже не было ни руки, ни капусты.
На работу я так, кажется, и не дошел. Потерялся, как в трех соснах, в детстве.

понедельник
В метро мальчики и девочки съедают друг друга. Ртами, глазами, руками.

четверг
Летом жизнь как-то кажется легче. Я начал замечать минутами легкое настроение, под стать стрекозе, что лето красное пропела, но они кратковременны, но и за них благодарен. Толик уехал к Наташкиным родителям на дачу. Сразу стало очень невыносимо тихо в квартире, даже Саша не справляется с тишиной.

Газоны в пушистых одуванчиках. Начался сезон первых газонокосилок.

суббота
Наташка для того, чтобы Саша не кричала, обычно ночью дает ей сиську и кладет Сашку под бок. Но сегодня Наташка решила не идти на поводу. Было чувство, что у них противостояние. Сашка не умолкала, Наташка была как кремень, и берегла сиську. Саша все не сдавалась, тогда Наташка запеленала ее в пеленку и носила по комнате, все так же орущую, пока та, наконец, не успокоилась и не закрыла глаза. Но только стоило положить Сашу в ее кроватку, как она открывала глаза, сначала начинала крякать, пытаясь высвободиться из пеленок, а потом снова – крик.
На улице солнечно, и это меня одурачило. Надо было надевать свитер, а не легкую олимпийку.

Аллергия злобствует. Глаза слезятся и чешутся. Целыми днями хожу сонный и заторможенный. Болезненный.
Стал как-то болезненно воспринимать свою худобу, ее постоянно чувствовать. Даже появились мысли начать ходить в спортзал и есть наркотики, которые раздувают тело. Постоянно ощущаю свою слабость, слабость организма, рук спины, зацикливаюсь на этом. Вся одежда на мне висит, джинсы сваливаются. Не хватает внимание и сил на то, чтобы таскать с собой тяжеленную сумку с ноутбуком и книжку Лессинг, которую мне все никак не дочитать, но которая не перестает мне нравиться. В ней чувствуется настоящее свойство литературы, а не ее заменители. Рисуется образ человека и его высокого предназначения, а не пустого ожидание чего-то, название чему не можешь ни дать ни придумать.

Опаздываю домой почти на час. А на работу стал приходить вовремя. Каждый раз, когда время уже идет к тому, чтобы начинать собираться, что-то начинает сопротивляться во мне, при этом что-то странное происходит со временем, оно до этого столь медленное, начинает стремительно исчезать, и когда я выхожу из магазина на часах уже совсем не шесть часов, а семь, а то и восемь.
Хочу успеть в книжную лавку, купить что-нибудь из Лессинг. Эх, взяла меня чем-то старушка. На фотографии, которая на торце книги она очень похожа на мою бабушку, но только на этой фотографии, на других что-то страшное и деревянное, скандинавское, деревенское.

На лице пленка, словно надели маску, от чего трудно шевелить мускулами лица, а мир сквозь прозрачность размыт и приглушен. Глаза слезятся. От таблеток нет какого-нибудь внятного действия, не понятно, быть может, и от них такое состояние. Уже давно потерял свое нормальное состояние, забыл, затерялся в образе уставшей черепахи, которая быть может и ходила раньше даже на задних ногах и может даже летала. Но точно она об этом не подозревает, не помнит, и не может даже вспомнить что надо что-то вспомнить.

Город продувает холодный северный ветер. Он прозрачен и свиреп. Подставляя ему лицо, ждешь, что его сила наполнит тебя. Но только дыхание перехватывает.

Невыносимо далекое небо. Смотришь мельком и опускаешь глаза. Вдруг заметит и сожрет.

пятница
Я придумал игру, условно ее можно назвать: «Поймай цвет». Можно играть на улице или в метро, выбираешь цвет, например, зеленый и начинаешь перепрыгивать с одной зеленой вещи на другую, при этом зеленый цвет меняется, может становиться ярким или наоборот болотным и тусклым, начинаешь ловить, и зачастую начинают рифмоваться очень разные вещи, перетекать одна в другую. Когда я загадал рыжий цвет – девушка с рыжими волосами вдруг прыгнула этим цветом на обложку моей книжки.

среда
Поезда идет к клонящемуся к горизонту солнцу. Размыты и приглушены его очертания. Мир словно светится сам по себе. Привет Кастанеде и измененному сознанию, если и дальше я буду так и пить и так мучиться похмельем, совсем скоро и я стану магом.
Навалены кучи мусора на обочине песчаной дороги, которая бежит вдоль железки к Орехово. Следующая остановка – дача. Листья отмахиваются от ветра.

Четверг
Наташка с Сашкой теперь тоже на даче. На 67 км. Приеду на один день. А вечером уеду. Тоскливый и сразу одинокий.

пятница
Наконец вернулся в себя. Такое чувство. Хотя и не думал, что все так просто. Весь день твердил себе о том, что эмоционально опустошен, и что эта пустота уже давно ничем не заполняется. После работы должен был встречаться с другими директорами, чтобы по заданию Малышевой придумать какую-нибудь сценку для показа на корпоративной вечеринке. Но не поехал. Вместо этого отправился на Невский. Зашел в «Дом Книги», дальше к «Литературному Бистро», свернул на Малую Морскую, почувствовал, как начинает отпускать, как я становлюсь равен самому себе. Моросил дождь и в голове крутилась песня Земфиры, про небо Лондона. Я шел и думал о том, что как хорошо быть собой, вернуться в собственное тело и собственный мир, как порог переступить, все так просто. И нечего думать без конца и мучиться. Я есть я. И никуда я не деваюсь. Могу вот так переходить из состояния заебанности в состояние наполненности глубоким миром. Переходя через Дворцовый мост, сочинил историю про Мальца. Завернул на Менделеевскую линию, надеясь, что Дом Современной Литературы и Книги будет открыт. И он оказался открыт, но почти пуст, только кто-то в большом зале пел песни, хорошие песни, в  полумраке, нескольким людям, а в «Книгах и кофе» девушка собирала со столиков чашки, уходила куда-то с ними мыла и возвращалась, еще скучал какой-то парень, было тихо. Было очень похоже, что уже закрыто, но я все равно стал смотреть книги, заглянул в кошелек и с досадой понял, что деньги там есть и что теперь я их все потрачу неминуемо. Купил вначале Шукшина и Барикко. Расплачиваясь, все-таки спросил, закрыты ли они, парень с туннелями в ушах сказал, что через тридцать минут точно будут. Я попросился еще полистать по полкам и в итоге купил Симменона и Кен Кизи. Видел книжку  с рассказами Кирилла Рябова, « «Факультет», на обложке – «Прорыв 2010 года». Нашел новую книжку Владимира Шпакова. Увидел, что «Нева» теперь имеет голубую однотонную обложку. Не нашел цену на книге Татьяны Алферовой «Инвалиды любви». Послушал краем уха концерт и даже подумал, а не сходить ли. Но дверь туда была уже закрыта, хотя вначале – ничего подобного. Сказал парню спасибо, он сказал мне, пожалуйста, и, до свидания.
Шел к Тучкову мосту и думал о том, что стрижи, носящиеся в небе вовсе, не молчат, просто их криков не слышно из-за автомобильного шума.

Писать в маршрутке даже одним пальцем это жутко. Меня уже тошнит.

Пришел домой, настроение такое будто бы я немного бухой. Переполняет восторг и приплясываю. Действие кофе или просто так действует погода – полное совпадение со мной – сумрачность и наполненность.
Со злорадством думаю о том, что им всем до меня никогда не добраться. Что я настоящий. Настоящий. И еще покажу, на что я способен. И зачем я на этой планете и в этом мире.

Ушел писать рассказ про Мальца Питерского.

Написал. Пошел спать. Завтра себя прокляну, но дело сделано.

суббота
Постоянно думаю о том, что моя функция как элемента социального взаимодействия заключается в постоянной поддержке других людей, постоянно замечаю это, делаю это неосознанно, а когда подмечаю, меня это начинает выбешивать, моя предсказуемость, моя шаблонность, моя запрограмированность.

Из-за белых ночей просыпаюсь уже не первую ночь в панике, что проспал. На часах часа четыре ночи, а за окном светло, как днем.

Сижу в «Кофейной гамме». В понедельник поедем вместе с Толиком на Зайцева, а потом ночью Леша повезет нас в аэропорт. И все-таки Наташка очень переживает. Когда мы говорили по телефону по поводу отъезда Толика, она разревелась. Но по-другому и не может быть.
Я не относился серьезно к этим разговорам о том, что Ленка заберет Толика вместе с собой в Грецию, когда поедет отдыхать туда летом. При этом Ленка в Греции будет только две недели, потом приедет Марина Анатольевна, Наташкина мать, и еще несколько недель будет там жить вместе с Толиком и Ксюхой. В общей сложности получалось, что Толика не будет с нами полтора месяца. Уже это лишено и смысла и нереально. Разговоры были обычно под пьяную лавочку. Ленка с Лешей только купили квартиру в Греции и все мечтали, как там будут все обустраивать, как повезут туда надувной матрац и ноутбук для возможности связываться по «Skype», как будут там отдыхать, а потом в дальнейшем и жить. Они очень долго копили на эту квартиру, и много говорили о ней. Постоянно. Так что это становилось зачастую важнее даже самого воплощения.
Но потом стали делать визы. Покупать матрасы. Разговоры, на удивление мне, стали воплощаться. Я в ужасе начал понимать, что опять оказался в стороне. И промолчав в самом начале, и поулыбавшись потом, сейчас я опять уже ничего не могу остановить. Толика, и, правда, увозили на пол лета в Грецию. И хоть я и был против, но мне не было свое противоречие ничем наполнить и придать ему весомость и значимость, обосновать и убедить всех, что это не очень хорошая идея, увозить ребенка на такой длительный срок, разлучать с родителями. На все свои доводы я только и получил бы в ответ, ты что враг своему сыну, там солнце, там море, там климат, а тут дожди, вирусы и нехватка витамина D.
Даже и попытки не предпринял.
А если самолет разобьется?
Мне страшно. Я вздрагиваю от таких мыслей, которые вдруг охватывают меня и не отпускают. Хоть из окна прыгай.

понедельник
Очень тоскливо на душе. Он просыпался ночью и звал маму и папу. Он чувствует. Вечером мы вместе с ним поедем на Зайцева. Ночью я разбужу его, и Леша отвезет нас в аэропорт.
Приснилось, что на нашей кухне нашел дохлую крысу, но были сомнения крыса ли это, может быть все-таки кошка, она оказалась вовсе не дохлой, я ее убивал. Пилил, разрезал.

Заканчивается июнь. Лето уходит. Опять без меня. Время все быстрее. Уже даже не переживаешь по этому поводу. Это уже в порядке вещей. К тому же теперь есть и причина ждать августа, а с ним и осени.

пятница
Тоска накатывает время от времени, но я сам себе удивляюсь, насколько она редка и иногда я чуть ли не заставляю себя грустить по Толику. Больное воображение не дремлет, и теперь накинулось уже на Наташку и на Сашку. Мне кажется, если так будет продолжаться и дальше, я все же сойду с ума.

Погружение в себя. Постепенно и необратимо потеря связи и понимания всего того, что происходит вокруг и в себе. Уже не работают никакие теории и психологические тренинги, уже появляется уверенность, что разобраться, что есть к чему в этом мире мне не по силам, и раз нет никаких связей, значит нет и никакого собственного места в этом мире, нет особого предназначение, только случайное существование, ни для чего, ни зачем. Высокое предназначение. Развитие и самореализация. Уже не веришь себе. Только и знаешь, что нужно идти, прилагаешь усилие только, чтобы начать движение, но пытаешься не задумываться, что у любого движения, что бы ты не делал, смысла нет. Думаешь об этом и сам себе не веришь, что-то внутри говорит о том, что ты просто устал, и что обязательно все скоро будет по-другому.
 
В пять часов, даже раньше я оказался свободен. Чтобы убить как-то время побрел до «Техноложки», зашел в «Нямбург» посидел, попил чаю с булками, времени оставалось все равно много, я побрел к Вознесенскому собору, и решил зайти в «Лимбус-пресс», подумал что предлогом может сгодиться то, что я так и не получил свои реалти за единственную в своей жизни публикацию в настоящем издательстве. Но потом подумал, что лучше спрошу, не готовят ли они какой-нибудь сборник прозы. Но это было только предлогом. Я просто хотел зайти в издательство, словно у меня и правда там может быть вполне определенное дело, как у настоящего писателя. На входе я спросил девушку, прятавшуюся за углом в коридоре за своим столом, есть ли кто-нибудь из редакторов, она с сомнением уточнила, знаю ли я дорогу до комнаты, где обычно обитают редакторы, я ответил, что конечно знаю, и прошел вдоль коридора и заглянул в комнату, в которой раньше, в мои первые робкие посещения, восседал Топоров, Коровин и Крусанов, а сейчас сидел испуганный и недоумевающий Левенталь.
Левенталь очень удивился моему приходу, вид имел какой-то настороженный, словно он кого-то ждал, но точно не знал, кто должен прийти, но этот кто-то играл какую-то очень важную роль в его судьбе, а вместо этого кого-то явился я, и Левинталь не знал, тот ли я, кого он ждал, или вовсе не тот.
Я начал заготовленную на подступах речь, особо не слушая ответы, я озирался по сторонам и, хотя тоже ничего не видел, находился в каком-то возбужденно отрешенном состоянии, словно мне это все только представляется, и поэтому только в каких-то общих чертах, а не происходит на самом деле.
Левенталь сказал, что ни о каких сборниках и речи быть не может, в издательском деле сейчас абсолютная тишина, что дела более менее неплохо идут только у «АСТ» и «ЭКСМО». В остальном, все очень печально. Я смотрел на бакенбарды на его круглом маленьком лице. Я обращался к Левенталю на вы, он мне платил той же монетой, разговор по этой причине казался мне комичным, я отвечал что-то про последствия кризиса, а он поддакивал.
С Левенталем мы пересекались всего несколько раз, однажды на телевизионном «мосту», который проводил телеканал «СТО», и на который меня позвал Айрапетян, так как он работал там, и ему нужно было заполнить народом зрительный зал. Тогда мы так же перебросились с Левенталем несколькими фразами, но уже до этого мы знали друг о друге из-за переписки по поводу моей прозы, которую я заслал Крусанову, а он отдал ее на разорение Левенталю. Тогда ничего не получилось. Что-то понравилось, но восхитило, а в основном не понравилось совершенно, и было названо непонятно чем. Я не стал настаивать, а затаил свою обиду, которая давала о себе знать, когда я пролистывал посты Левенталя в своей френдленте в ЖЖ.
Но сейчас я был рад и Левенталю.  Я был в издательстве, разговаривал с редактором, и он и рад был бы помочь, но дела из рук вон плохо, и дело вовсе не в том, что я пишу дурацкую прозу, а в кризисе и книжном рынке.
Я вышел из издательства умиротворенный. С удовлетворением подумал о том, что у меня еще полно времени для того, чтобы писать свой большой и светлый роман, а как напишу, так издательства заработают опять в полную силу и оторвут рукопись с руками и ногами.

суббота
Кухня наполнена солнцем. Кошки, которых оставили Лена с Лешей мне на попечение, укатив в Грецию, мяучат и просят жрать. Я открыл балконную дверь и сидел и пил кофе. В воздухе в равных пропорциях мешалась утренняя свежесть и запах тухлой воды. Взрывали своими криками небо воробьи. Я удерживал это состояние – света, сонливости и спокойствия – сколько мог. Но собирать сумку. Бежать на маршрутку. Бежать. Бежать. Опаздывая на казнь. Собственную ежедневную каторгу.

Раньше я был худой, теперь я замечаю, что становлюсь даже не еще более худым, а каким-то высушенным. Жизнь сушит меня. Не то что я постоянно думаю об этом, но появляются мысли о том насколько уродливым я могу стать, как будут на меня смотреть мои дети, и как так я смогу стать для них примером, если буду как палка, или как жук сучок.
На днях Наташка пребывая, видимо в не очень хорошем настроении, глядя на то, как я разгуливаю по квартире в одних трусах обронила: «Дрищ». И ведь не поспоришь.

***
Люди перестали отражаться друг в друге.

воскресенье
Я думал о том, что же больше всего меня напрягает в действительности. Случайность. Слишком много в мире происходит по случайности. Того, на что человек никак не может повлиять, вернее может повлиять, но когда еще ничего не предвещает беды, а когда беда случается, тогда уже слишком поздно. Паранойя. Пусть.

Сашка лежала в кроватке и мне улыбалась. Я вешал ей над кроваткой игрушки, которые каруселью крутятся и пиликает мелодия, как из шкатулки. Карусель сорвалась с крепления и упала на Сашу. Она так плакала. За что? Почему на меня, такую маленькую и никому не сделавшую зла обрушилось это все и сделало так больно.
Я не знал, куда себя девать. Наташка ее успокаивала, с негодованием смотря на меня. Я даже не пытался оправдываться. Я вселенское зло.

На улице жара. Жара, которую так долго ждали. Небо даже серое от жары у горизонта.
Раскатывая коляску с Сашей, проезжал мимо старушки продававшей неказистые кактусы, мимо человека без рук рядом с некрасивой женщиной, у него из плеч были приделаны несколько пальцев, между двух из них торчала сигарета, подумал о том, что ему даже не подрочить нормально, наверное, трется обо что-нибудь, когда приспичивает. Старушку с кактусами было жалко. Никому не нужны эти кактусы. Мимо шагал туда-сюда, прихрамывая, китаец.

Город полон страшных лесбиянок. Они в метро, на улице, в лифте. Пыльные, блеклые, измученные. Некрасивые.

Куда деваются стрижи зимой?

понедельник
Преображения. Я мечтаю о преображении. О моменте, когда из кокона что-нибудь да вылезет. Я ищу примеры преображения. Но ничего не вижу. Быть может не там смотрю, а быть может это просто еще одна моя дурная иллюзия, от которой мне все не избавиться.
Но мне жалко людей, которые живут без заблуждений. И есть ли они? На мой взгляд – это невозможно. А если возможно – то эти люди либо полубоги, либо уроды. Индивидуальность человека определяют его заблуждения и его вера в них. Чем сильнее вера, тем человек более странный, тем он больше не похож на остальных, тем он более одинок, и тем более интересен. И еще вера определяет уровень сносности существования. Чем вера сильнее, тем меньше человек парится об отношении к нему окружающего мира, он уверен в собственной картинке происходящего, и хоть иногда и случаются минуты тоски и сомнения, но они не продолжительны и быстро проходят, и человек вновь чудит в свою полную силу.

Жара. Даже не жара, а зной. Сухой палящий. Смотрю на мир, словно из глубокой пещеры, глубокой и темной, взгляд идет из глубины, от чего кажется все вокруг словно не настоящим, как фильм. Но в этом нет ничего нового. Надо пересмотреть «Матрицу».

Стучат колеса, поезд мчит по визжащему тоннелю – внутренний голос метро.

Сегодня скайпимся с Грецией. Я и кошки. Засрали наверняка весь туалет. Раньше у меня было больше любви к этим созданиям.

Девушка сидит, крестив ноги и уперев локоть в коленку, смотрит на меня. Меня всегда поражал тот факт, что не я только кого-то вижу, но и меня кто-то видит и оценивает, что-то придумывает обо мне, или же только на мгновение привлекает его внимание во мне, например, прыщик, что вскочил у меня на лбу и алеет как знамя – обратите внимание – уродец.
И все же я по складу мыслей еще совсем зеленый юноша. С полной ерундой в голове вместо внятного мира. Веки слипаются. Надо меньше спать. Или же просто пришло время платить за все то кофе, что я выпил сегодня.

 среда
Когда иду по улицам, часто замечаю, что мой взгляд цепляется за какие-то бумажки и мусор. Я мечтаю найти тысячу рублей. Тем самым я желаю кому-нибудь эту тысячу рублей потерять.

Так хочется не хотеть хотеть спать.
Мне не нравится то, как я делаю свою работу, мне не нравится эти постоянные сомнения и терзания – правильно ли это, неправильно ли то. Мне хочется определенности.
-Знаете, там было все очень неопределенно. Я приходил на работу, и не знал к чему сегодня надо готовиться. Что еще на меня сегодня обрушится. И хотя не было за все это время ни одной ситуации, которую я бы не решил, или же она сама собой решилась, но постоянно не отпускало чувство, что ты на грани пропасти, на границе поражения. Ни одного дня не было, чтобы это все не обрушивалось на меня. А в выходные меня не отпускало чувство тревоги, что что-то происходит, или уже произошло, и что обязательно сейчас раздастся звонок и мне придется решать очередную проблему. ПРОБЛЕМУ. Но потом, знаете, я перестал удивляться всему тому, что происходит, все стало повторяться, все эти проблемы и болезни коллектива и компании, я уже знал, что последует за тем или этим, и что мне придется испытывать и делать, и с этим я не мог ничего поделать, разомкнуть круг, стать другим, вести и действовать по-другому. Я был словно в западне, которую сам себе создал и не мог из нее выбраться и не верил, что это даже возможно, потому что я осознавал, что это мой выбор, что это я создаю свой успех и так далее, короче, я ничего не менял, боялся.
-Что же в итоге произошло?
-Ничего.
-Ничего?
-Да, я по-прежнему там. Личный мой ад никто не отменял.
-И что же будет дальше?
-Я думаю, что будет все, как и прежде.
-Но это же полная безнадега.
-Ну почему же? Я все же мечтаю, время от времени, что это рано или поздно все закончится. Мечтаю. Мечтаю. Этого у меня не отнимешь.

Над железнодорожной станцией громыхала гроза, она набухала несколько дней и наконец, обрушилась на землю дождем грохотом и молниями. Я наблюдал за девушкой, которая ходила под навесом из стороны в сторону, беспокойно словно какой зверь в клетке, но, несмотря на это на лице ее была улыбка каким-то своим мыслям, а в глазах свет ярче, чем сияющие в небе молнии. В электричке она села на скамейку у окна прислонила голову к стеклу и заснула. Гроза закончилась.

Сашка улыбается и агукает. Она очень старается. С большим напряжением складывает губы и вытягивает из себя звук. Когда получается, она улыбается. От потуги она пукает.

Гуляя с Сашкой в коляске Наташка находит подосиновики. У меня же ничего не получается – лес совершенно пуст для меня, только иссушенные сыроежки у дороги, пыльные и кривые. Что же ты не берешь их, тоже ведь грибы. Смеется. Приносит еще один подосиновик, крохотный, на поджарой ножке.

пятница
Ответственность – стоит ли переживать, если данная компетенция (используя привычный рабочий сленг) у меня на низком уровне. Или же это исполнительность. Ощущаю себя собакой, которая провинилась перед хозяином и переживает по этому поводу. Пытаюсь об этом не думать. Пытаюсь гнать от себя эту преданность. Но все равно не по себе. Раб – во мне живет преданный раб, который не мыслит себя без того чтобы не принадлежать обязательно кому-нибудь. Даже не продавая себя, так только за одобрение и отеческую ласку. Смогу ли я побороть в себе эту черту. Можно ли вообще еще как-то изменить себя, поколебать свое постоянство, стать другим, стать лучше и сильнее? Мой прошлый опыт убеждает меня в том, что это почти невозможно. Уже поздно что-либо менять. Только и будут мои черты становиться более отчетливыми.

Попытался повторить свой путь от канала Грибоедова до «Книг и кофе». Повторил. Только эффект получился обратный прошлому. Набрался печали до тошноты. Шагал, вышагивал и пришел к тому, что ни в семье, ни на работе, ни в литературе, ни в одной из областей - я не блистаю, нет ни обожателей, ни людей, которые бы любили меня, ждали меня, получали бы удовольствие от общения со мной. Ни одного человечка. Да, и верно все. Почему должно быть иначе. Я обычный, я слабый, я сухой. Что такого я умею, чтобы меня обожать и дорожить дружбой со мной. Я посредственность. Я даже ничего не добился в литературе, я исчерпал себя на работе, я надоел в семье, и Наташка быстро от меня устает. В «Доме Книги» я купил биографию Шукшина, пошел дальше до «Литературного бистро», и вместо кофе, зачем-то купил себе поесть – рис и курицу. Заплатил сто шестьдесят рублей и проклял себя. Дошел до клуба «Книги и кофе», клуб был закрыт, я даже нагло позвонил в дверь, но мне никто не открыл. Я пошел до «Штолле» на первую линию, но и оно было закрыто на ремонт, как гласило объявление на двери, до 15 августа. Я перешел через Тучков мост и в своем упрямстве решил дойти до «Чкаловской», до «Зеленой кофейни», она была открыта, слава Богу, и была совершенно пуста, молодой человек за барной стойкой громко и вежливо со мной поздоровался, и я сразу же решил оставить ему что-нибудь на чай. Играло радио «Эрмитаж» и бесшумно работал телевизор на стене, я заказал американо, и немного подумав еще апельсинового сока, сидел и смотрел по телевизору передачу про убийство Кеннеди... это было понятно только по заголовкам после бесшумных реклам. Было странно сидеть одному вечером в кофейне в пятницу. Странно и хорошо. И вместе с тем я с облегчением перевел дух, когда молодой человек снова поздоровался с кем-то громко и вежливо. Но это не был какой-нибудь очередной посетитель кофейни, а порог переступил старенький мужичок в растянувшихся на коленках поношенных спортивных брюках, в выцветшей застиранной футболке, посетитель пивных, это да, а не кофеен.
Я выпил довольно быстро свой сок, требовали жидкости мои опыты с «литературной едой» в «Литературном бистро», будь оно не ладно, и жажда немного поутихла, я сам стал успокаиваться, печаль стала менее болезненна, я рассеивался, все меньше и меньше думал о себе, а все больше разглядывал стены с оббитой штукатуркой и нарисованными на ней греческими пейзажами. А старичок и молодой человек о чем-то неторопливо и ненавязчиво  общались, было понятно, что старик частенько так захаживает сюда. К нему привыкли и, наверное, он, порядком, заебал этого молодого официанта.

суббота
Обилие в городе волнительных полуприкрытых красавиц и радует и огорчает меня. Меня тянет их красота, но я понимаю, что к этой красоте я не имею никакого отношения. Меня словно вообще нет, какой-то бестелесный призрак, присутствие которого сомнительно и необязательно, больше раздражает и, конечно же, и речи не может быть ни о каком интересе. Груди колышутся, бедра раскачиваются, я с тоской смотрю на них, как на картинке – отношение имеют к области воображения, чем реальности.

Я не поехал сразу же на Удельную, впрочем, до самого последнего момента я не был уверен, что мне хватит импульса, и я воплощу идею – выйти на Горьковской и зайти в «Идеальную чашку». Но вот Горьковская и я выхожу из вагона и поднимаюсь по эскалатору наверх. Меня немного пугает вестибюль, он шире и просторней, чем был раньше. Но летающая тарелка уже не особо будоражит воображение, хотя я и вижу, как люди останавливаются и фотографируют ее, но у каждого места есть свое имя и чаще всего имя и определяет место или предмет, определяет его свойство и качество, так если назвать банан картофелем, то он скоро начнет терять свой вкус и станет похрустывать, или же просто будет вызывать недоумение, и даже подозрение. Так и здесь – станция метро «Горьковская», давайте уж тогда приплетать каким-нибудь боком Циолковского или же Королева, но ведь и они к летающим тарелкам имеют крайне приблизительное отношение. «Лунная». «Лунный парк». «Звездная II». Все же уже ближе по смыслу. И место преображается, начинает наполняться содержанием и своим воздухом, организует пространство и притягивает. А так... Я хочу возвращения в то время, когда мы с Павловом и Рогальским, тогда мы вместе работали продавцами-консультантами на Большом проспекте у «Петроградки», «ходили до «Горьковской»», и это значило почти всегда то, что сегодня мы обязательно напьемся. Но все меняется и гораздо стремительнее, чем, кажется. Ловить призраков прошлого напрасным труд, можно только и делать, что идти вперед, даже не оглядываясь, такова специфика настоящего, и если чуть замешкаешься, то уже никогда не догонишь стремительно преображающуюся реальность. Будешь в недоумении хлопать глазами, что же произошло, пытаться отыскать что-то привычное, но любая попытка терпит поражение, и только и остается, что, быть может, что обманывать себя.
Я добрался до кофейни, напоил себя кофе, и теперь я снова в порядке, готов еще шевелиться несколько часов, даже внутри что-то схожее с азартом, только лихорадочное и болезненное, все закончится очередным упадком духа и пустым настроением. Как пить дать.
Я смотрел на людей в кофейне, и во мне опять поднималась зависть к этим красивым и беспечным людям, со светлыми лицами, одетыми со вкусом и ненавязчиво дорого, с уверенностью в движениях и во взглядах, пьющими из больших граненых стаканов фруктовые напитки со льдом. Ветер шевелит прямоугольные полотна на окнах с деревянными перекладинами внизу, солнце отражается от выставленных за прилавком бокалов и чашках. Девушки за стойкой усталые, чуть отстраненные, они не заставляют себя быть любезными, и пусть…

На днях я встретился с Артуром. Мне нужно было на «Академку», я позвонил ему, так как помнил, что он где-то в тех краях обитает, и мы встретились. Я его не видел, быть может, год или около того. Вначале его даже не признал, он был очень коротко подстрижен, а помнил я его с длинными волосами. В этот палящий жарой вечер он казался еще более худым. Глядя на него, я видел себя через десять лет. Мы зашли в кафе, взяли чаю, вышли на улицу и сели за столики под зонтиками. Перебирали воспоминания и темы, до момента, когда не заговорили о том, ради чего и встретились, он стал рассказывать о своих чувствах к одной девушке, и странных отношениях между ним и ею. Он не хотел, чтобы слышали за соседними столиками и приглушал голос еще больше, я иногда ничего не мог разобрать совершенно, но кивал и делал вид, что все слышу, но так и было на самом деле, пусть я не улавливал все слова, но я понимал, о чем он говорит, примеривал к себе, и понимал, что мы живем словно разных мирах, что я по сравнению с ним эмоциональный инвалид, без рук, без ног, и без того на что можно вешать шляпу в определенные моменты. Я об этом и стал ему говорить и даже попытался опять начать жаловаться на свою работу, но почувствовал, что это уже было, что точно такой же разговор с моей стороны уже заводился в прошлую нашу встречу. Затем начали говорить про Марата, об его опустошенности в настоящее время, я предположил, что может быть дело в работе, что мне это понятно, Артур тут же сказал, что вовсе нет, что Марат  просто влюбился в некую особу, которая из того же города, как оказалось, что и девушка Артура, и что они с Маратом долго смеялись, когда это выяснилось, почти одновременно, с разницей в несколько дней, они влюбились в землячек, которые выпотрошили и того и другого, но каждого по-своему.

четверг
Весь день на даче в раздражении и апатии. В напряжении, в опустошении.
Сонливость в голове. Бодрости нет. В этом основная претензия ко мне со стороны Наташки. Я и сам понимаю, что это совершенный бред, вести себя таким образом – ходить измученным, апатичным, слабым, ничего не хотеть, ни к чему не стремиться. Мне даже не нужна никакая литература. Меньше всего в жизни я хочу, чтобы она превратилась в способ добывания денег, когда будет звонить какой-нибудь ответственный за выпуск очередной книги и требовать выработку определенного количества страниц, а у меня будет такое вот же чувство как сегодня, и мне уже нельзя никуда будет спрятаться ни в какие грезы о своем предназначении и собственном пути. Будет все со мною понятно.

Полустанок за полустанком. Спокойный вечер четверга. Электричка почти что пустая. Я даже снял свою обувь. Вытянул ноги на противоположную скамейку. Но на станции «Солнечная» зашло достаточно много загорелых людей, и напротив меня сели две немного пьяных девушки, красные и расслабленные. Я поджал свои белые носки под себя и, изображая равнодушие, наблюдал за ними краем глаза. Они были красивы и казались доступными, они были умиротворенными. Я пробовал читать, пытался смотреть в окно на проплывающие мимо дома и домики, но мои мысли все равно возвращались к ним. Я наблюдал за ними, за тем как они вжимаются друг в друга, от беспокойства, когда в вагоне появились контролеры, как немного с вызовом говорят им, что едут до «Удельной», на что контролеры с улыбкой и немного недоумевая  от их наглости, пробивают два билета на своих терминалах.
Девушки вышли на «Озерках». Когда одна из них поймала мой взгляд, я испугался, я подумал, что она сразу поняла о том, что все это время я наблюдал за ними. Она рассмеялась уже после того, как электричка помчалась прочь, стала говорить что-то своей подруге и они вместе ржали…

И мне все кажется, что должно что-то произойти, то, что изменит мою жизнь в одночасье, что упадет груз, что я преображусь, усталость, наконец, уйдет. Я начну править жизнью миром вселенной. Нечто, быть может, сам Бог заговорит через меня с миром.
Я жду. Но ничего не происходит. Это просто очередной мой мираж.

четверг
Вчера не мог долго заснуть. Был беспокоен. В голове теснились какие-то смутные и чужие мысли. Решил даже что-нибудь выпить. Вначале подумал, что можно водки, но потом представил себя пьяного часа в три ночи, пьющего одну за другой, рюмку за рюмкой, пошел на кухню, выпил пустырника, в голове сразу же опустело, остановилось. Включил телевизор, смотрел на какого-то дядьку, который складно рассказывал о том, что оплата труда в России – полная шляпа, кому это выгодно. Одумался только часа в два ночи. Проснулся около шести, уговаривал себя поспать еще час, когда, наконец, уговорил, надо было уже вставать.
Ехал в маршрутке убеждал себя наконец начать искать работу, приводил доводы, доказал себе в необходимость этого. В очередной раз. Говорил себе, что от этого я останусь только в выигрыше, придет бодрость, интерес  к происходящему вокруг, я стану вновь хозяином себе.
Размечтался, придумал себе большую зарплату, новый автомобиль, благодаря которому я, наконец, освою навык вождения, вернется уважение к себе и уважение семьи, я изменю себя и жизнь, я перестану думать об отпусках и усталости.

пятница
Начинается мое любимое время года. Предвестие. Когда впереди маячит осень. Когда в тело ветра вплетаются холод и чувство дождя. Лето темнеет, становится плотнее, сжимается. В сознании проясняется.

Похолодало. Жары больше нет. Своими стенаниями накликали осень. Больше всего в жизни надо бояться воплощения в реальности своих желаний и мечт.

Погода сумрачная. Небо низкое и серое. В воздухе пока скрыт холод, то и дело по телу проходит озноб. Я, стоя у станции метро «Парк Победы» подумал о том, что неплохо бы съездить в Москву. Как-нибудь. По какому-нибудь делу. Не просто обычным туристом, а именно непременно по делу. Мечтать не вредно.

воскресенье
Леша Матвеев заехал за мною на Туристскую. Позвонил сразу на городской. Я сказал, что сейчас спускаюсь, полил цветы, схватил два огромных пакета с вещами, которые я должен был отвезти Наташке и ринулся вниз. Соседка распахнула дверь в свою квартиру и на лестничную площадку, не закрывайте дверь, попросила она, я проветриваю. Я, уже вызвав лифт, вернулся и проверил, заперта ли дверь. Это как с утюгом, иногда одолевает одержимая мысль о том, что забыл запереть дверь перед выходом, постоянно думаешь об этом, накручиваешь себя.
Леша был на своем джипе, я утонул на переднем кресле и мы выехали. Быстро выехали из района и устремились по шоссе к даче. Леша стал рассказывать про Грецию, а я только улыбался и замирал от картин, которые он рисовал мне. Не жизнь, а сказка.
Уже подъезжая к даче, по проселочным дорогам в сосновом лесу, Леша вдруг остановил машину и стал открывать двери. И я, наконец, заметил Наташку, которая вышла нас встречать, она кричала что-то Топе и показывала на машину. Топа размахивая ушами, побежала к нам. Радовалась Леше, радовалась мне, словно это мы вместе вернулись из Греции. Леша поехал к участку, Топа побежала следом, забегая за машиной то с одной стороны то с другой, вид у нее был растерянный, как же так Леша, куда-то опять уезжает. Я остался с Наташкой и Сашей. Наташка пытала меня, что мне Леша рассказал про Толика, я стал пересказывать ей вчерашнюю переписку с Ксюшей, которая написала о том, что когда приехала Марина Анатольевна и сказала Толику, что Арина говорит гораздо лучше него, он стал что-то быстро говорить, совершенную какую-то непонятную ерунду, но так убедительно.
Наташка уложила мелкую спать мы сели у костра. Смотрели фотки, которые привез Леша, он продолжал рассказывать какая это лафа – жизнь в Греции. При этом Леша привез с собой греческого вина, купил в «Метро» рыбу, которую они готовили в Греции, раздобыл где-то сочные помидоры по вкусу похожие на помидоры в Греции, сказал, что сегодня будет греческий вечер. Так и получилось. Только водка была русская. Но когда она закончилась, мы вернулись к греческому вину, за что и поплатились утром.
Я когда пошел в туалет ближе к утру, когда уже не в силах был терпеть, чуть не шлепнулся, так мутило. Даже сел и попытался писать сидя, но ничего не получилось, не хватило навыка. Пошел досыпать только с частично облегченным мочевым пузырем. Лег в кровать  и меня прошиб пот. Вскоре застонал Леша и спросил меня, есть ли таблетки от головной боли. У меня был «алкозельцер», он нас и спас.
Наташка была терпима к пьяницам. Леше предложила лечь на раскладушке на свежем воздухе, мне налила воды. Была заботлива и спокойна. Предложила нам пойти искупаться в реке. Что мы и сделали. Только после этого окончательно просветлело в голове. Не осталось и следа от похмелья. Леша поехал в город. Я пошел в лес за грибами. Ничего не нашел существенного, но выстрогал из коры кораблик для Толика. Подносил кору к носу, втягивал запах, вспоминал, как в детстве мы вытачивали кораблики на асфальте.
Потом у Наташки была истерика. Она говорила, что очень устала выступать с инициативами. Имея в виду то, что я ничего не делаю, чтобы стройка нового дома на даче, наконец, сдвинулась. Я постарался разыграть рациональность, умерил ее эмоции различными вариантами.
А все дело в том, что нам никак не найти бригаду, которая за те деньги, которые у нас есть, станет превращать сруб, что мы поставили в прошлом году, в нечто похожее на мечту.

среда
У него была всего лишь одна нога.  Передвигался он на инвалидной коляске, подгребая под себя ногой. Несмотря на жару, на нем была шапка, варежки, он был укутан с ног до головы, только было полуоткрыто лицо, нижняя его часть – заросшая бородой, на глазах что-то вроде бинтовой повязки из под которой он, задирая голову, смотрел на людей, подбираясь к ним, трогая своими варежками-повязками, поднимая розовое ведерко из под мороженного «баскин робинс». Ведерко было подобрано в тон его одежды. Именно розовый цвет преобладал во всем, бледно болезненно розовое было в куртке, брюках, гламурно нездоровое, все это и то, как он настойчиво подкатывает к людям стоящим на остановке, как он прикасается к ним, и приподнимает молчаливо и словно его оправдывающее ведерко добавляло ему еще большего безумия, безумия, которое казалось, может передаваться через его прикосновение, зараза, от которой отваливается нога и появляется страсть ко всему розовому. Его образ дополняли еще два живых кролика, один белый, другой бежевый, с розовыми бантами. Кролики сидели неподвижно и равнодушно на его коленях. Они были определенно с ним заодно. Даже, казалось, что именно от них всего этого он и набрался.
Люди просто шарахались от него, убегали, уходили в сторону. Но он как кузнечик сгибал, разгибал ногу, и от него было не спрятаться, не убежать.
Он подобрался к девушке, которая сидела на скамейке и читала. Когда он коснулся ее, она ему сказала, чтобы он этого больше не делал, словно уже не в первый раз. Он, с недоумевающим видом, застыл перед ней, и даже  удивленным, как же так? Больше что же, никогда, никогда? А она ему что-то спокойно, но убежденно доказывала, а он, застыв, ее слушал. Кролики были все так же неподвижны.

четверг
Мальчик лет десяти ходил по вагону и, вытянув лодочкой руку, без особого рвения и веры в успех, просил милостыню, в нем не было отчаяния или уже профессиональной сноровки и хватки, он словно доказывал себе или кому-то, что он в принципе может, но ничего из этой затеи не получится. Я хотел его остановить и спросить, зачем и почему он здесь, но этого не сделал, подумал только что лучше, чтобы у него ничего не получилось, пожелал ему неудачи, а то он обязательно скоро наберется необходимых навыков, как только почувствует, что люди готовы отдавать ему свои деньги и это очень просто, только и ходи с причитаниями из вагона в вагон, мол мама умерла, или еще чего... ему никто не подал и рубля, на станции он вышел из вагона, и сорвался вприпрыжку с нескрываемым облегчением. Только я так и не узнал его истории, и что же все же заставило его спуститься в метро. Кто?

Разговор маленькой девочки со своей мамой;
-я маленькая девочка, помощница мамина, а ты мне ничего не разрешаешь…
-…
- и я даже без разрешения посуду не могу помыть.
-ты вообще без разрешения ничего не можешь делать.
-тогда я глупая.
-почему ты глупая, кто тебе об этом сказал.
-я глупая.
-почему же? Подойди сюда!
-я глупая, потому что ты вообще!

Я сел сегодня на веранде нового дома. Сидел, облокотившись на бревна спиной, пил кофе, в которое я добавил слишком много воды, и смотрел по сторонам. Так я увидел, что на участке всего лишь четыре сосны, а мне казалось что их должно быть больше, что есть у дома полянка, на которой растут желтые цветы, что, несмотря на совершенно небольшие размеры нашей дачи, по растительности каждый угол совершенно не похож на другие. В одном растут ландыши, в другом елки и высокое разнотравье, в третьем только одна лишь старая береза, которой я, выкапывая яму для слива из умывальника, сегодня подрубил несколько толстых корней. А в четвертом еще в прошлом году Наташка все вырубила и теперь там участок, покрытый налетом бледного мха. Я увидел что напротив нашего дома растет ель, которая выше всех сосен в округе, что другая елка подпирает линию электропередач, и что по-хорошему ее нужно бы и подрезать, но можно и срубить. И хотя я против любого вмешательства в то, что происходит вокруг, и моя роль лишь отражение и слияние, и вовсе не изменение и преобразование, я понимаю, что так жить невозможно, ты не фантом и не призрак. Своим существование, тем, что я просто есть, я уже вношу изменение в происходящее вокруг, и возможно я все же опять заблуждаюсь и моя роль совершенно иная чем та, что я определил для себя.
Я смотрел по сторонам, и было чувство, что все остальное время я слепой. Я ничего не вижу, я ничего не подмечаю, я всегда слишком погружен в себя, зациклен в себе, и я вовсе даже не наблюдатель, основную часть времени я словно сплю, свернувшись в себе, и даже не представляя, что происходит вокруг, и что есть жизнь, и куда она идет, и кто населяет этом мир.
Только кофе, сейчас в основном растворимый, на несколько минут открывает мне веки, но вскоре они смыкаются вновь.

Я считаю дни до того момента, когда приедет, наконец, Толик. Осталось восемь дней. Его сегодня, как доносит разведка (смска пришла) укусила оса.

Пятница
Быть может просто поехать домой и лечь спать, позвонив Наташке, которая безвылазно живет с Сашкой на даче, а я только их и вижу, что по воскресеньям и четвергам, в свои выходные  и сказать, что выключаю телефон и иду спать, потому что не осталось никакого заряда. Но это действие кофе, я слишком много его сегодня выпил, все мои силы, те которые должны были держать меня весь день, потрачены от одной кружки до второй, а после до третьей. И теперь меня не спасет даже сон, я не засну, я буду только в тяжелом омуте ворочаться, пытаться уцепиться за дрему, но только пытаться – ничего не получится, быть может, до самого утра. Прокляну себя. И все это зачем? Для того только, чтобы скорее бежало время на протяжении рабочего дня, чтобы как можно скорее оказаться в безопасных стенах своего дома, в котором можно маяться, то и дело, заставляя себя помыть, посуду, или протереть полы, или полить цветы, погладить свои постиранные вещи, но все напрасно,  заставляй не заставляй, дело не двигается, воз и ныне там, и в стиральной машине уже воняют гнилью постиранные два дня назад вещи, но сил достать их оттуда нет, и, казалось бы – элементарные движения, одно за другим, просто здесь протянуть руку, тут поднять голову, дальше закинуть на веревку, только и всего, что тут сверх тяжелого? но можно веками размышлять об этом, и как не странно ничем другим больше и не занимаешься, да к тому же, еще и мечтаешь, чтобы так было бы всю жизнь. Не удивительно что реальность не оставляет в покое, иначе бы превратился бы в непонятное животное, которое вроде как разумное, но для чего? И зачем? Смотришь со стороны и не понимаешь, где тебе знать, что внутри у него прекрасные миры сменяют друг друга бессвязно и виляют, как река Сестра, что течет у нас под участком и размывает наш будущий мир в тишине в старости и покое.

суббота
Вчера, когда пришел домой, и после того как посмотрел «Матрицу», после того как погладил свои футболки и джинсы, уже, после того, как началась ночь, наткнулся в Интернете на словосочетание - «эмоциональное выгорание». Начал гуглить, нашел несколько статей, стал читать и стало понятно, то чему я пытаюсь дать название, уже давно названо и описано и даже есть несколько теорий, и теории называются в честь своих авторов, и что у меня просто, это самое, «эмоциональное выгорание», все симптомы на лицо, и хотя я вам никакой не врач, не психолог и не тюремщик (у этих профессий встречается чаще всего).
 Только вот теперь не знаю, куда деваться с этим знанием, от него особо не легче, только теперь бы это не переросло в какую-нибудь злую стадию, из которой и не выбраться мне будет. А  о причинах тут и думать излишне, все и так понятно. Пребываю в задумчивости. Еще к тому же вместо зарплаты выплатили какие-то слезы.

Напротив меня сидит агент Смит в шортах. Несмотря на то, что он в очках, а может быть именно поэтому, я уверен, что он наблюдает за мной. Я еду в метро до «Удельной», чтобы там сесть на электричку до Репино. Меня клонит в сон, я постоянно проваливаюсь в полудрему, но это только для того, чтобы он думал, что я ничего не замечаю, что я беспечен, что я не знаю о том, что он следит за мной.
Мне кто-то наступает на ногу, я просыпаюсь. Никакого агента Смита нет. Сидит худой пожилой человек и что-то говорит на ухо своему такому же пожилому но вовсе не худому собеседнику. Они очень разные эти два человека, кто они, приятели или сослуживцы, начальник-подчиненный или дальние родственники, у них один интерес, это видно, худой оживлен и эмоционален, другой же задумчив, но внимателен. Я смотрю на худого, на его беззубый рот, я вижу, как кожа облегает сухожилия и мускулы лица, на коричневом от загара виске вьется вена. В нем больше энергии, чем во мне - в таком же худом, но молодом и выпотрошенном. Что будет если ему вставить зубы. Станет ли он толстым, как и его собеседник? А если мне выбить зубы, стану ли я быстрее и оживленнее.

Погода портится. Сегодня холодно. Этот холод я почувствовал только на «Удельной». Не знаю, возможно, по причине того, что это другая часть города, но на Парке Победы, мне даже пришлось покупать себе мороженое, чтобы немного охладиться после душного рабочего дня. В воздухе август. Скоро-скоро. Хочу в отпуск. Хочу именно в августе, пусть будут дожди, я не буду вылезать из своего какого-нибудь свитера. Маяться целыми днями и прятаться от Наташки, которая только и будет занята тем, что мне придумывать всякие задания, а я не буду особенно рьяно их выполнять, что будет вселять в нее негодование. Она будет на меня дуться и говорить об инициативности, а я ей буду вслух зачитывать выдержки из статей об эмоциональном выгорании. Я стремительно буду приходить в себя, и совсем скоро во мне не останется и капли ипохондрии, я буду до ужаса не похож на себя, Наташка увидит, что ее муж совершенно другой человек, чем тот, за которого она выходила замуж. А меня будет уже не удержать. Я возрожусь в новом качестве, я стану волшебным, я ворвусь в реальность на других правах, я стану светел, силен, и прекрасен.

воскресенье
Куда мне идти в поисках себя прежнего.

понедельник
Наташка с мелкой вернулась домой. Когда они рядом меня охватывает сонливость и покой. Мне не хочется ничего, только быть рядом. Тихое семейное счастье. Часто мне мерещится злое будущее, где моя семья рушится по моей вине, по моей никчемности. Я не смог удержать, я сломался, от меня устали. Дети боятся и избегают меня, они стыдятся меня, они мечтают и говорят о том, что хотят другого папу. А я ничего не могу с этим сделать. Только продолжаю скатываться вниз.

Я сидел на остановке и смотрел на дом напротив. Он был озарен ранним, но уже жарким солнечным светом. В небе перекрикивая гул машин, мчащихся по проспекту, летали неугомонные стрижи. Лето закончится в тот миг, когда в небе взгляд не найдет ни одной черточки от их стремительного движения. Я сидел, и мне виделось совершенно другое утро, другой я, много лет назад, в другой стране с другими мечтами, но над головой было все тоже небо, все те же стрижи. Наваждение развеялось, как только подошел автобус до работы. Я сел спиной к салону, потому что прятался от своего продавца-консультанта, делая вид, что его не заметил, оберегая еще несколько минут своего утреннего дорожного одиночества. А потом удивление на лице, чуть ли не восторг от встречи, какие-то слова и показная бодрость. Насколько только хватит сил.

И поэтому я удивлен своей настойчивости, кому моя настойчивость вообще нужна? Если только мне самому, чтобы доказать что я способен добиваться тех целей, которые мне ставит ни какой-нибудь дядя, а которые я ставлю сам себе.


среда
Но когда-нибудь я стану сильным, мне все будет нипочем. Я буду весь лучиться красотой и силой. 

Четверг
В Сосново ураган. На 67 км. Паника. Звонила Алена. На дом свалилась огромная елка, завалило соснами баню, на машину тестя упало дерево и фонарный столб.

пятница
Я отработал в четверг, чтобы в пятницу взять выходной и поехать его встретить в аэропорт. Вначале я думал, что мы поедим все вместе, Наташка, Саша, и я. Но Наташка сказала, что это невозможно, через весь город, через пробки в такую жару в машине без кондиционера. Ленка очень удивилась, когда узнала, что я хочу ехать с нею, ей почему-то показалось странным, что я считаю нужным встретить сына, которого не видел больше месяца. Она стала говорить о том, что я просто не помещусь в машину, но потом когда узнала, что и Леша поедет в аэропорт, чтобы потом отвезти домой Марину Анатольевну, то успокоилась. Она заехала за мною на Туристскую, хотя я ей и предложил забрать меня уже где-нибудь на Московской, мы доехали быстро до «Пулково 2», осталось время, чтобы попить кофе, что я и предложил, на что она опять посмотрела на меня как на дурака, мол, пить кофе в дорогущем кафе в аэропорту, такое в голову может прийти только дауну. Но отравилась вместе со мной к кофейному автомату с растворимым кофе. Автомат отказался принимать мои десятки. Кофепитие в кругу семьи не состоялось.
Мы сидели в зале ожидания и перекидывались фразами о работе, Греции и строительстве дома на даче. Ленка горела Грецией, не переставая, убеждала меня в том, что мне непременно нужно туда поехать, словно я продолжал упираться и не соглашался ни в какую.
Когда объявили посадку мы стояли, молча, и ждали. Я поймал себя на том, что улыбаюсь. Наконец, они появились. Как только Марина Анатольевна увидела нас, она заплакала, со словами:
-Какое несчастье…
На что Ленка только отмахнулась, и проговорила что-то ободряющее, мол, какое же это несчастье, подумаешь. Она относилась к ситуации очень спокойно. Марина Анатольевна же запричитала про елку и про то, что она уже пятнадцать лет на нее жалуется...
А я обнял Толика, взял его на руки и не выпускал.

Толик приехал еще простывшим, у него в Греции несколько дней держалась температура, и он был квелым и каким-то отстраненным. Он улыбался, прижимался ко мне, но с приглушенными эмоциями, был не похож на себя. Он больше был занят машинкой, которую подарила ему сразу же Лена.
 
Два дня я чувствовал это в нем. Он был очень капризным, чуть, что начинал плакать, когда я вчера уходил на работу, он проснулся, но вместо того чтобы выйти меня в прихожую провожать. Отвернулся к стене и уткнулся лицом в одеяло. Было ощущение, что он словно обижен на нас с Наташкой, словно совсем не об этих родителях скучал все это время. 

Наташка уехала с детьми на дачу. Она, зная о том, что Толика очень баловали Лена и Ксюша в Греции, выбрала сразу же политику строгости и непреклонности. Но я видел, что это не правильно, что он должен немного попривыкнуть, как бы это странно не звучало, вновь к своим родителям. И потом он был по-прежнему простуженным, и все его истерики, скорее всего, были связаны не с тем что он совсем от рук отбился, а с тем, что плохо себя чувствует.
Но сегодня все стало становиться на свои места. Толик пусть и капризничает, но мне кажется, что не на много больше, чем он капризничал, прежде. Он научился очень многим словам, и это уже не толико-русский словарь, он называет многие предметы, и постоянно повторяет новые слова, пусть неотчетливо, но уже похоже, и нам с Наташкой зачастую очень сложно его понять, но уже все больше учимся.
Мы с Толиком ходили в лес за грибами, и хотя из грибов мы только и нашли, что одну старую сыроежку, но побродили вместе по тропинкам и прособирали ягодки, «большие и маленькие», которые так и называли в самом начале, а потом стали называть черникой. В обед мы с Толиком вместе заснули, я быстрее, чем он, но и он заснул почти сразу, после того как Наташка ему сказала: «Ай-я-яй!». И погрозила пальцем. Как потом мне Толик рассказывал. Затем мы вместе ходили в магазин и ели мороженое. Наташка купила мороженное одно себе и мне, но все съела сама. Это было первое мороженное с рождения Сашки. Сашку мы так и не укатали. И она, то орала, то агукала.
Потом мы с Толиком вместе купались в надувном бассейне, в который Наташка накануне накачала  с помощью насоса речной воды. И еще мы вместе начали выкапывать из земли пень, Толик помогал мне своей игрушечной лопатой, раскидывая землю во все стороны. А потом Наташа учила Толика, как надо блевать в ведерко, если становится плохо в машине.

понедельник
Излишняя погруженность в себя. Я почти не замечаю всего того что происходит вокруг, о том что происходит в мире я узнаю только понаслышке. Налет экзистенциализма. Здесь не налет. Здесь чуть ли не клиника. Слишком трепетное отношение к своей фигуре. Словно этот внутренний монолог и правда имеет какую-то ценность.
Я пригвожден собою к самому себе.

Люди едут в метро. Клюют носами в сонную реальность. Еду на Невский, цель которую наметил – купить книгу Евгения Попова. Пусть четыреста рублей. Других вариантов нет. И не надо. Как только заканчиваются деньги, их перестает быть жалко. День ВДВ. В город спустился десант.

Одно из тез состояний, когда ничего не идет в голову. Ищешь слова и тему. Перебираешь что-то внутри, посматриваешь по сторонам. Ждешь. Прислушиваешься. Молчание и неповоротливость пальцев должны пройти. Вязко.
Иногда утром я выпиваю много кофе, зная прекрасно, что вечером за это придется расплачиваться неповоротливостью сознания. Так и сегодня, я уже потратил себя.
И мир не отзывается словами.
Выйду на Невский надо кого-нибудь случайно встретить.

Бесконечный текст. Никого я не встретил. Но зато перевыполнил вторую часть плана – вместо одной книги Е. Попова купил трехтомник на все что у меня было на карточке. Бежал с Невского. Прочь. Прочь.

среда
Вот и думай. Вместо того, чтобы наступил ренессанс, распахнулось все внутри, пришло чувство правильности направления. И как следствие уверенность в себе. И бурная деятельность в реализации всего того, что так долго копилось и ждало внутри, вместо этого, как выбелило все – ничего особо не хочется. Все и так хорошо. Чего же тебе еще надо. А надо мне страсти в воплощении своей судьбы. Я хочу как у Достоевского, чтобы вдруг все раскрылось, озарилось и изменило безвозвратно меня.

Я проснулся от женских визгов, в ночной тишине было отчетливо слышно не только эти визги, но и бормотание и движения нескольких людей.
-Ребята, это не они. Это не они. Отпустите их.
-Руки убери... Ты кого козлом назвал... я сказал руки...
-Это не они... Это другие.
-Он? Это он?...
Затем начали кого-то бить... я поднялся, прошлепал на балкон. Десант в честь своего праздника кого-то беспощадно убивал. Людей прибывало. Кто-то попытался урезонить это голубое пьяное мясо, но с опаской, не рассчитывая на успех. А девушка все визжала:
-Не они это...
Потом как-то все перекатилось к ларьку. Девушка уже визжала что-то восторженное, что-то радостное. Я стоял на балконе, пытаясь разглядеть хоть что-то и запомнить спросонья, но было видно только пьяную ненависть, и страх, который стал охватывать меня, я уже лег обратно в постель, но страх, только усиливался, перемешанный с прерванными снами, с накатывающими новыми, отголосками вчерашних мыслей, тревогами о будущем. Я уже хотел спасаться пустырником или даже взять и броситься с балкона, настолько все было абсурдное, эта ночь, это людская сила и ненависть, этот животный страх.
Я проклинал этот визг, который держал меня до самого утра.

Небо заволакивает серым варевом. Воздух раскален. Мечется над деревьями и столбами сухой рассыпающийся ветер. Ему не хватает ни силы, ни направления. Будет буря. Или я вообще ничего не понимаю.

-С тобой хочет поговорить Толик.
-Папа, купи машину. Ниву.

пятница
Мне уже мерещится осенние дожди. Сентябрьское похолодевшее солнце. И потемневшие дни. Никто уже не клянет жару, а кутаются в теплые свитера и тонут в бесформенных плащах. Но с благодарностью, еще не помня своих ноябрьских депрессий и свинцового неба, тусклого мира, с днями, выныривающими и опять погружающимися в темноту. Только сентябрь, с кленовыми листьями и школьниками стайками, шагающими из школы, которая в одно удовольствие -  друзья новые учебники, румяные и ласковые учительницы. Но что мне все это? Опять пройдет мимо, ничего не почувствую, только какую-то тень, далекий отголосок, и опять тоска – мимо, мимо, прочь, не замечая, не завлекая и утаскивая вслед за собой, время прозрачно, бестелесно, не ухватить, не зацепиться, только подозревать, что чего-то опять лишен, в чем-то опять обошли. Где мое преображение? Где мои раскрывшиеся кармы? Только безумное бормотание пробормотывание, не молитва, а бессвязное испуганное тоскливое бормотание.

Оглядываясь назад, на весь свой жизненным путь, я с удивлением понимаю, как ладно и красиво все складывается, если посмотреть главные события моей жизни, мое детство, мою семью, которой не стало в один год, мой  переезд в Питер, учебу, людей рядом и вокруг, работу, которую все-таки выбирал я сам, Наташку, мою девственность, нашу жизнь и постепенное проникновение друг в друга, моих малых детей, даже то, что вначале мальчик, потом девочка. Все развивается как должно. Об этом я думал, когда лежал ночью без сна. Прислушивался к силе, что сильнее меня.

суббота
В Репино началось! Строительство!
Наташка на одну ночь приехала на Туристскую, чтобы уже на следующий день поехать на 67 км. Накануне вечером она укатила в «Метрику» за гвоздями и другой строительной дребеденью, а я остался с Сашей и Толиком. Саша все не засыпала, переворачивалась на бок, ложилась поперек кровати, хотела, но не могла уснуть, ловила с пеленки соску, слюнявила кулаки, орала, засыпала, но вновь просыпалась, и начиналось все по новой. Толик вел себя мирно до тех пор, пока шла очередная серия про паровозика Томаса, но как только она заканчивалась, состояние спокойствия  в одно мгновение переходило в стадию дикого крика, Толик властно требовал новую серию. Но потом все успокоилось. Сашка заснула. Толику паровозик Томас надоел, мы стали читать с ним сказки, потом он без особых разговоров отправился в свою кровать. Приехала Наташка. Мы стали считать, хватит ли нам денег. Получилось, что не хватит. Нужно будет у кого-то одалживать. Знамо у кого. У Ленки. Одолжить то она одолжит, только позволит ли эти деньги вернуть?

Утро было светлым. От моего будильника зашевелилась Саша, за что я тут же получил выговор от Наташки, проклиная свою жизнь, стал выбираться из сна. Добрался до кухни, вскипятил чайник, заварил кофе. Забросил свое тело в ванну, принял душ, стал по чуть-чуть приходить в себя. На кухню вышла Наташка с Сашкой. Сашка видела меня и улыбалась. Вместе с ней улыбалась Наташка. С балкона тянуло прохладным утром и добрым днем. А внутри меня свет и покой. Я удерживал это состояние сколько мог, но минута сменяла минуту, увеличивая беспокойство. Надо было возвращаться в необратимый устоявшийся распорядок дня, к привычным автопилотным действиям.
-Когда же я буду просыпаться с радостным чувством?
-После трехлетнего моего декретного отпуска.

В автобусе еще пьяные приятели куда-то уже ехали. Один был полон куража, природу которого было не сложно угадать. Он приставал к другим людям, кричал водителю про дрова, задирал затылки разговорами о матче «Зенит-Спартак», мне было неловко, я был в напряжении. Невольно вспомнил, как бесился Алехин, когда я вел себя похожим образом однажды в одну из редких наших совместных пьянок. Этот похмельно-выпивший человек сильно напрягал, вызывая интерес и раздражение. Я так ни разу и не повернул к нему голову, и не посмотрел на него, боясь, что он заметит мое внимание, и прицепится ко мне, как он прицепился к одному из стариков, подсел к нему и стал с ним о чем-то доверительно общаться, то и дело вновь вскрикивая, в стремлении обратить на себя внимание окружающих.

Молодой кот на руках у старика, сидящего на скамейке в Парке Победы. Ребенок, сидящий в коляске и радостно улыбающийся кому-то, но я не могу увидеть кому. Лодки и люди в лодках. Жара. Женщина, продающая мороженое, обсчитывающая без зазрения совести, не досчитываешься то шести рублей, то восьми и каждый раз мороженное только дороже. И уже нет таблички с ценами. Никто не ропщет. Жара. Скорее бы почувствовать прохладу. Разноцветные шнурки в кроссовках у девушки. Технологический институт. Не заехать ли мне куда-нибудь в центр, чтобы выпить кофе, прийти немного в себя после потрошащего в очередной раз дня. Сколько еще во мне осталось терпения? Люди. Они перестают существовать, как только я оказываюсь в собственном теле. Не холодно ни жарко от этих разных и одинаковых людей. Их как бы и нет. Есть что-то ко мне не имеющее никакого отношения. Но это только поза.
В «Идеальной чашке» почти было пусто. На входе меня обдало прохладой, я даже удивился, в этом мире еще есть место, где такое возможно? Заказав американо, я опять увидел на стойке кувшин с водой, в котором плавали какие-то листья и дольки лимона, каждый раз когда я видел этот кувшин, мне начинало хотеться из него выпить этой воды, и у меня было ощущение что ничего не мешает мне сделать это, что я могу запросто подойти к этому кувшину, взять его за ручку и налить в один из стаканов, которые стоят рядом на подносе, и выпить, утолить свой интерес и жажду. Но каждый раз мне казалось, что, быть может, я чего-то не знаю, и этот кувшин совершенно для каких-нибудь других целей, я буду выглядеть смешно, даже если только заикнусь о своем намеренье. Но в этот раз я не раздумывал, я просто спросил:
-Мне можно выпить этой воды.
-Да, конечно.
Я стал наполнять стакан водой, увлекшей за собой один из листьев. Я сидел, ждал кофе, пил воду, присмиревший от прохлады и своей смелости. И я был сам себе смешон. Веду себя как чудак. Этого от меня не отнимешь.

Футболка облегает тело, подлезает под мышки, что же я не послушал свой внутренний голос, который говорил мне, что не стоит ее надевать. Мало того, что она уже намокла, я чувствую себя в ней не по себе, выгляжу наверняка костлявым пидорком, спасает лишь то, что мои косточки вряд ли у кого-нибудь вызывают трепет и огонь в половых органах.

воскресенье
Я на 67.
Небо заволокло дымкой, можно смотреть на солнце не щурясь, огненный шар, спокойно смотрящий на застывший день. Мне уютно в этом дне. В этой жаре и неподвижном воздухе. В неторопливом и незаметном течении времени. Несмотря на постоянный шум бензопил и работающих генераторов. Ландшафт изменился. Многое стало выглядеть по-другому. Небо очистилось от крон берез, сосен и елей. Земля в поваленных поломанных стволах и столбах, оборванных проводах электропередач. Словно кто-то очень большой валялся, как ребенок в траве. Или же этот кто-то прошел ни по привычной тропинке, а напрямки. Прошла неделя после бури. Но есть дома, в которые до сих пор не вернулись хозяева, деревья так и лежат на крышах, участки завалены ветками. Вздыблены, выворочены из земли корни. Но больше участков, где без устали трудятся, пилят, таскают, наводят новый порядок, другой. Уже не вернуть то что было, место изменилось, все теперь по-другому. Другое небо. И внутри понимание, что еще повезло. Все живы. Но шевелится беспокойство, что это только предвестие тех изменений, которые только начнутся. И которые уже неотвратимы.

Мне мерещится пустыня, перевернувшийся мир, после всех потрясений, наконец, нашедший новую точку равновесия. И, кажется, что все уже позади, что только и нужно, что расчистить участок, убрать поваленные деревья, и все будет как и прежде.
Но потом начинаются бури, которым та первая буря и в подметки не годится, деревья повалены, дома разрушены, и делать что-то бесполезно, потому что грядут новые потрясения. Начинаются пожары, высыхают озера и реки. Все высушено выжжено. Люди в недоумении, что же это творится и куда катится мир. Но ничего особенного не происходит, всего лишь мир меняется, не спрашивая и не объясняя.

Питер загорелся. Что и подразумевалось. Чем ближе к городу, тем четче запах гари. И сильнее смог. Горят торфяники. Проезжаю мимо Кавголовских озер, не видно другого берега. Апокалипсис.

-Что тебе приснилось, толик.
-Что я очень большой.
-Как Даша, как папа или как дом и дерево?
-Да.

В озере у самого берега завелись раки, они ползают в мутной зацветшей воде и щипают купающихся за пятки. Леша, высматривая их с берега, поймал двух, одного без одной клешни. Стерлась от частого использования.

вторник
Похолодало. Я предусмотрительно утром запихнул в сумку хлопковый джемпер, и теперь об этом совсем не жалею. Першит что-то в горле, возможно, придется несколько дней потемпературить, кайфуя от особого состояния и восприятия болезненной действительности, мечтая о горячем чае и постельном режиме, покачиваясь от слабости на работе. А выходной в лежку.

пятница
Небо в серых упругих облаках, в тени холодно, на солнце жарко. Постоянно отдергиваю себя и напоминаю, что все еще август, что еще лето, не надо звать осень, наоборот удерживать каждый день, ловить тепло. Но уже утром напялил свитер и, стоя на остановке, чувствовал, что как карамель как застывает воздух.
И…
Я застываю как муравей в сосновой смоле.
В этом холодном дне.
Растапливает кофе.
Щека дергается.
Когда внутри ничего не останется
одна пустота
 – будет дергаться в нервном тике мое лицо и всем будет казаться, что я строю забавные рожицы. И дети будут смеяться над моим лицом.
От их смеха
Оживает муравей.
 Тащи палочку, строй дачу.

вторник
Не доехать до дома. Спустился в метро, зашел в вагон, объявили, что по техническим причинам поезда следуют с увеличенным интервалом. И поезд просто стоял, открыв двери. Постоял немного и я. Но потом решил выбраться на поверхность и поехать до центра на автобусе или троллейбусе. Позвонила Наташка, сказала, что весь север города обесточен.
Меня ждала долгая дорога домой.
Сел на троллейбус и доехал до «Пушкинской», в страхе голода в пустой темной квартире, зашел в «МакДональдс» и съел БигМак. Спустился опять в метро. Сел в поезд. Доехал до садовой. Сижу здесь, чего-то жду. Поезда не ходят.

Поезд остановился в туннеле. Почти одновременно раздался бодрый и полный хорошего настроения, голос:
-немного постоим.
Сразу же ему ответил другой:
-Это пупец какой-то. Мы что теперь... (неразборчиво)
Ответ:
-Да.

Над «старой деревней» светит луна желтым электрическим светом.
 
суббота
Я сидел на полу на кухне, смотрел в уголок неба с волнистыми высокими облаками, ни о чем не думал, отхлебывал свое кофе, которого осталось в банке совсем не много. Впереди у меня обычный день. Не плохой ни хороший. И он пройдет. Я стану чуть, совсем не заметно, старше. Спокойнее. Буду приучать себя к новым интерпретациям, потому что старые мне уже надоели. Жить. Просто жить. Будут расти дети, будет строиться дом. И будет происходить многое, но я совсем буду справляться, потому что я прекрасен, силен, во мне есть стержень. И пусть иногда меня будет охватывать меланхолия, но это всего лишь одно из состояний, и оно не будет определять течение моей жизни.
Жизнь постепенно перестанет восприниматься как чужая жизнь. Я сольюсь с нею. И пусть будет так.

Опускаю ложку в чашку с кофе, пена раздвигается, как ослик Иа шарик в свой горшок, стоит поднять ложку, как пена смыкается вновь.

Ничего особо не поменяется. Моя жизнь не изменится как-то кардинально. Все будет идти своим чередом. Я не знаю, потому что это мой выбор. Или все же существует судьба и то, что мы можем сами определять свою жизнь, это только заблуждение. Не это важно. Смогу ли я стать лучше? Где предел моих возможностей? И куда мне направлять свои стремления. В тридцать лет я чувствую всю ту же неуверенность, что и в двадцать. Хотя мне кажется, неуверенность только с годами увеличивается. Как морщинка на лбу, становится только глубже. И ничего с этим уже не сделать – это свойство времени. Ждать чего-то бесполезно. Все что должно произойти уже происходит. Да, все не так как тебе мечталось или просто ты раньше об этом не думал. Это и есть твоя жизнь. Она не будет другой. Принять это. Перестать тосковать о чем-то, что и самому не ясно и не понятно, чего и не хочешь на самом деле, просто все еще думаешь о своем каком-то особом месте в мире. Оно уже здесь это место. Там где ты есть. Оно особое. Но здесь не работает эта категория. Оно просто твое. Здесь твоя сила и твоя свобода. Оглянись вокруг. Разуй себя. И пусть это просто действует кофе. Но разве не потому что этого хочешь ты?

Иногда в Репино будут приезжать мои друзья, и мы будем сидеть на широком балконе и смотреть на кроны старых сосен, которые так и никуда не упали, несмотря на все ураганы и ненастья. На висках у меня появится седина, и я иногда буду удивляться своему отражению в зеркале, чему-то улыбаться и покачивать головой. Все это будет. Все это уже есть.

воскресенье
По квартире разбросаны Толика игрушки, мои носки и футболки.

Улицы пусты. Все спят. Моросит дождь. Теплый грибной дождь. С листьев капают большие холодные капли, и почему-то все за шиворот.
Маршрутки все нет.