Гуси

   

            








                В пустоте городского парка сквозь снегопад брел высокий, дюжий гражданин; перед ним со стрекочущей кинокамерой в руках пританцовывал другой – маленький и щуплый. Снимался кинобоевик «Житие блудного дяди».
       - …Славный малый изнурен соблазнами, - комментировал низкорослый. – А что делать! Все в землю ляжем, все прахом будет! Ввиду этого хлопец кричит медведем и зовет встречных девушек в номера. Фу-у! Вот она, кот, режиссура! Сплошная стрессовая ситуация, духовный максимализм.
    
       Студенты-заочники Игорь Шмелев и Вадим Кошкин возвращались с занятий на временно снятую квартиру. Громадный, рыжебородый Кошкин, виляя и пошатываясь, стряхнул с плеч снежные эполеты:
       - Всяк греховен аз есмь! И ты тоже. Будь к тебе Юлька поласковей, вы бы давно уже грызли райские яблоки, а Змея употребили бы на шашлык… Кстати, что ты в ней нашел? Так себе, слащава. То ли дело, Верочка! О! – о!
       Вадим страстно воздел к небу руки, схватился за голову, Шмелев обидчиво отвернулся.
       - Влюблен, как юный щенок. Прыгает, скулит, а она и ухом не ведет.
       - Мерзкий кот! Как ты можешь! – с укоризной, но беззлобно отозвался Игорь.
       - Брось переживать, дружище! Природа у всех одна… О! Ламара, О! Ламара, - запел свое любимое Вадим.
    
       Он исполнял это от наплыва радикальных желаний. Возник припев в результате одного приключеньица. Два года назад, весной, сдавали сессию за третий курс. После дождей, сбивавших яблоневый цвет, пригрело солнце, сделалось душно, а по вечерам раздражал интимный запах сирени. Учеба разладилась. «Живем, как монахи в забытой богом лавре, когда кругом столько всяких Дульциней! И заметь, измученных точно таким же томлением. Пойдем, обратим кого-нибудь в свою веру, а?» - жаловался, искал поддержки Кошкин. – «Нам «Логику» сдавать надо. Пойди лучше отруби себе палец, как отец Сергий у Толстого», - ухмылялся  Шмелев.

       Наутро, в выходной, все же не выдержали, поехали канатной дорогой в горы. Желто-красный вагончик медленно плыл  над пологим предгорьем; внизу цвели сады, неспеша шла по своим делам корова. Кошкин пугался высоты, лично попадал в «воздушные ямы» и просил пива. На пестрых полянах там и сям встречались отдыхающие; кто-то закусывал, кто-то бродил в блаженной задумчивости, всюду слышалось птичье разноголосье. Вадим вдруг замер, присевши, будто хищник перед прыжком. На лужайке возле кустов облепихи загорали две девушки в ярких купальниках. Обе лежали, раскинув безвольно ноги, зажмурив ненужные глаза.
       - Не могу, везде давит, хоть снимай и выбрасывай. Разлопалась за зиму.
       - У меня тоже ни один прошлогодний лифчик не сходится…
       Вадим сочувственно улыбнулся. От шороха девушки вскинулись, распахнули глаза. Стоя над ними, Кошкин с предельной любезностью объявил что снимает фильм «Житие Афродиты», пробормотал «Мотор!» и через кинокамеру плутовато разглядывал изнеженные бедра девушек, увещевал:
       - Не мне же в самом деле играть Афродиту…
       Незнакомки решили демонстративно молчать, но та, которую Кошкин снимал, неожиданно обиделась:
       - Да идите вы к черту!
       А в это время кавказский голос из радиоприемника, что был у девушек, плакал и пел неподражаемо чувственно: «О-о-о, Ламара! О-о-о, Ламара!»
    
       Припев понравился как лирическая чрезвычайность, но теперь уже злил Шмелева. Город тоже не радовал; жители ссорились в очередях за апельсинами, туалетной бумагой и водкой. К ночи снег прекратился, однако люто заявил о себе мороз. В автобусе Вадим беседовал с гордыми девушками, расточал улыбки и шуточки. А Игорь тыкал пальцем в заиндевелое стекло – рисовал человеческий след вроде кошачьего и тихо болел от невозможности счастья.

    
       Юлия появилась на журфаке прошлой весной. Знакомясь, Вадим витиевато, как будущего Сумарокова, представил Шмелева, а о себе сказал, что станет переписывать бумаги этого покамест мелкого гиганта. В игривых полупоклонах Шмелеву он уподоблял себя лакею-китайцу. Игоря поразила внешность Юлии. Ее брови, похожие на крыло чайки, трогательная улыбка и ямочки на щеках способны были контузить.
   
       …Жизнерадостный старичок читал лекцию о Франциско Гойя и ненароком растравил душу жаждой приключений, свойственной великому испанцу. Кошкин остро возжелал чтоб журналистика складывалась из опасных шалостей, дуэлей, нескончаемых любовных интриг. В перерыве он поднялся из-за стола, потягиваясь и зевая:
       - Пойдем, Сумароков, блудить.
       Игорь выдумывал стихи и посвящал их Юлии, хотя весь курс был влюблен в очаровательную Веру Коварскую. Поклонники теснились и утомляли, наивно сокрушались: ведь губит в себе кинозвезду! Многих одолевала тайная скорбь. Сознавая себя примой, Вера сидела на подоконнике в коридоре, и это ей удивительно шло. Под влиянием Коварской стройная, хорошенькая Таня Сенявина сердилась на свои полные, округлые щеки… А тут еще замок на юбке отказал. Вадим протянул к ее «молнии» на бедре обе руки, желая помочь. Таня жеманно отступила на шаг, все улыбнулись.
       - Кошкин! – весело крикнула Вера, - мне так борода твоя нравится. Можно потрогать?
       Вадим, разумеется, дал потрепать себя за бороду и кротко предложил сбежать в кино. За ним увязалась почти половина группы. Спускаясь в темный зал кинотеатра «Сатурн», Игорь нежно поддерживал за локоть Юлию. На широком экране бушевала морская стихия; темно-зеленые валы глухо бились о скалы, с шипением лезли на берег. В бурной мгле трещал и кренился от натиска волн корабль. Страшный ветер рвал остатки парусины на мачтах. Неприятной казалась участь попасть в такой ад, но еще противней – много лет здесь одиноко существовать.
       - Бедный Робинзон… - участливо промолвила Юлия, когда море выбросило на берег полуживого мужика.
       Эти два слова, обращенные только к Шмелеву, выражали уже как будто близость, нежную открытую душу. Вдруг Юлия резко повернула голову, до крови оцарапав щеку Игоря заколкой…
    
       - Сегодня опять туда? – потешался в конце занятий Кошкин.
       - Туда, - строго отвечал Игорь.
       Вадим безжизненно ронял голову на руки и выдавливал звук наподобие смеха и стона.
    
       Поджидая автобус, который увозил ее в пригородный поселок, Юлия стояла на остановке под кленом и вдохновенно смотрела на закат. Игорь незаметно любовался ею; по лицу в розовеющих лучах он угадывал тонкое, романтическое мироощущение и дивился – так радостно, хорошо было в мире! Рассказывал, как на днях они с Кошкиным слушали концерт джазовой музыки в Доме кино. Впечатление произвел один кларнетист, страшно похожий на генерала Пиночета. Юлия отвечала нежной рассеянной улыбкой.  Автобус приезжал в поселок когда начинало смеркаться. Воздух здесь был настоян запахом сирени, черемухи, яблонь, со стороны гор тянуло приятной прохладой. Собаки лаяли не от злости, а как бы приветствуя. Не разбирая дороги, страстно гудели в полете майские жуки.
    
       С ощущением счастья бродил Игорь под старыми тополями у калитки, где скрылась девушка. Думалось отчего-то, что это лучшая в мире калитка, а вечер – лучший в жизни. Из глубины неизвестного сада слышался голос Кобзона: «Ты не скажешь, что я невнимательный, что цветы не бросаю к ногам…» И до слез полюбилось Игорю присутствие в этом радостном мире. Захотелось обнять всех участников жизни – и людей, и зверье. Милые, нечаянные существа…
    
       Вскоре совсем стемнело; от деревьев, кустов, охваченных светом из окон, по земле легли широкие тени. Юлия вышла на улицу в легком, цветастом сарафане. Роскошные, обнаженные до плеч руки, белели в темноте, словно мраморные.
       - Отпустили меня на пять минут.
       - Юля! – сладостно произнес Игорь, касаясь щекой тополя, где только что была ее рука.
      - Что-о? – смешливо  и обаятельно отозвалась девушка.
      С легким вздохом Игорь посмотрел зачем-то на небо, усеянное далекими, безучастными звездами. Почему они не падали в тот миг?!
      
      Так было в прошлом году, а нынче, на сессии Юлию точно подменили. Теперь она появлялась стремительно, как обожаемая публикой актриса, осыпала всех приветствиями, и только Игоря обходила, будто стал он совсем неприметным, вроде гнома.
      - Что происходит, Юля? – удрученный до крайности, догнал ее на тротуаре Шмелев.
      - А ничего! – хлестко ответила девушка; выражение лица ее было мстительным. – Не хотела тебе говорить, да вынуждаешь. Я очень удивилась, когда мне сказали, что ты женат. Я так и закричала в лицо этой Нельке-старосте: «Да не может быть!» а она: «Че, не может быть!? Точно! Я же у всех личные дела смотрела».
      Игорь стоял совершенно уничтоженный. Жизнь казалась мелкой, подлой и напрасной.
      - Не провожай меня, Сумароков! – язвительно сказала Юлия, удаляясь.

      После теплого, уютного автобуса, словно осерчав друг на друга, приятели мрачно насупились. Худая, однобокая луна скупо озаряла  крыши спящих домов, озябшие деревья, терпеливые столбы вдоль дороги.
      - Смотри, лежит кто-то, -   промолвил Игорь, цепенея как при виде покойника.
      На пушистом, мерцающем снегу лежал человек.
      - Пьяный спит! – радостно сообщил Вадим, повернув неизвестного лицом вверх. – Надо что-нибудь придумать, а то замерзнет к утру.
      Мужик, будто еж, пытался свернуться в комок. Игорь знобко передернул плечами и огляделся. Неподалеку из-под бетонной плиты теплотрассы струился, шипел по-змеиному пар. Туда и перетащили пьяного – на прогретый, сухой бетон. Прошлой весной вот так же наткнулись на вывернутый канализационный люк. Вадим, демонстрируя гренадерскую мощь, бросил тяжелую крышку на место, Игорь же в основном вдохновлял: «Идя по жизни, твори добро!»
      
      Пригородный поселок, где Шмелев и Кошкин снимали  квартиру, назывался цыганским. Цыгане жили тут оседло, сохраняя, впрочем, элемент неуправляемости. С одним молодым цыганом Кошкин сумел разговориться в пивной и внезапно приобрел эксцентричного, темпераментного друга, который хвастал, что нигде не работает, уверял, что устроит знакомство с цыганкой и очень желал продать Вадиму свою шапку. Квартирная хозяйка тетя Нина жила в большом, благоустроенном доме вдвоем с дочерью, восемнадцатилетней девушкой. Когда наивная, слаборазвитая дочь по-детски шалила или говорила какую-нибудь глупость, тетя Нина укоризненно качала головой: «Надька, Надька, кто ж тебя замуж возьмет!» В доме было сильно натоплено, пахло краской, и вода в батареях щелкала. Игорь прошел в свою комнату, открыл форточку и упал на кровать. Из зала слышался громкий смех хозяйской дочери. Кошкин, наверно, чудит или смешное по телевизору. Вадим вошел, весело гогоча:
      - Давай, я тебе Надьку сосватаю – мировая невеста. Бабка говорит: «Нашелся бы зять непьющий, я бы и дом подписала, и все, только живи». Погляди, какой дом! И зачем тебе какая-то Юлия?!
      - Издеваешься, мерзкий кот?
      - Ну что ты, что ты, брат Жан… Довольно скорби! (Вадим находил своему другу самые достойные, по его мнению, псевдонимы – Сумароков, Кандид Петрович и еще брат Жан, поскольку видел сходство с любвеобильным героем романа Рабле). Вот сдадим экзамены и кутнем. Откроем, как говорится, кингстоны – позовем в ресторан Веру, Таню, твою Юлию, а потом завернем к Генке Круглову на хату.
      
      Игорь не представлял  общение с Юлией теперь.
      - Ты спятил, кот… Это дохлый номер.
      - Все зависит от того, какой будет осадка или усадка, не помню, как это по-морскому, но я лично позабочусь, чтоб ватерлиния у них скрылась. Ты у меня тоже будешь пьян и нос в табаке.
      
      Такой день действительно настал. Шмелев и Кошкин топтались у стеклянного фасада, курили и поглядывали на проспект, где с заунывным металлическим воем катили троллейбусы. У большинства пешеходов были суровые, озабоченные лица, а те, что искали веселья и сытости, сворачивали в «Космос», центральный ресторан.
      - Отпустил бы ты меня, кот, - страдальчески канючил Игорь. – Мне с Юлией встречаться – только душу терзать.
      
      Вадим многосложно выругался, упомянув бога в замысловатой и некрасивой связи с действительностью.
      -…Ну никакой логики! Я тебя не узнаю, брат Жан. Мы что – нищие духом?! Мы  их всех нынче в свою веру обратим, изнахрапим, поскольку мужчина должен быть свиреп. Так, кажется, выражался Базаров.
      - Выражайся корректней, они уже близко.
      
      На дорожке сквера показались Юлия, Таня и Вера. Вадим для бодрости слегка ударил Игоря кулаком в грудь, бросил в снег недокуренную сигарету и пошел девушкам навстречу, улыбаясь и говоря комплименты. Игорь пугливо, растерянно страдал, по лицу блуждала виноватая улыбка. В гардеробе он обомлел оттого как мило и весело обернулась Юлия, передавая ему свою шубу. И решился шепнуть:
      - Ты, конечно, меня не простишь…
      - Терпеть не могу, когда каются! – весело проворчала Юлия.
      
      К столику подошла юная официантка. Кошкин слегка смутил ее своей обезоруживающей улыбкой. Не утруждая себя выбором блюд, девушки отправились к зеркалам. В эту минуту появился Круглов, однокурсник из местных жителей, работающий пивником. Накануне поступления в университет он купил пятую модель «Жигулей» и в дружеском разговоре с Кошкиным горевал: надо, мол, бросать уже пивную бочку, не то оденут наручники. В свои тридцать лет Круглов изрядно облысел, но вылепил из себя атлета; перехваченный шнуровкой вырез блузы обнажал мощную шею и как бронзовый монолит, грудь.
      - Ты как всегда, вовремя. Что будем пить? – деловито осведомился Кошкин.
      - Я – водку, - буркнул пивник, свободно потягиваясь на стуле и выкладывая около фужеров зажигалку, пачку сигарет. – А они?
      - Им вина. Возьмем три бутылки марочного, одно шампанское и пару водки для начала… Так, салат «Московский», лангет обязательно, цыплята-табака, так сказать, дичь, ну и кувшин компота. Мороженое потом.
      
      …Вечер казался Шмелеву приятным наваждением, золотой полоской неожиданного вхождения в радость. Загадочно улыбалась Юлия, музыка и шампанское довершили колдовство. А разговор получался несуразным. Круглов пил водку медленными глотками, показывая, что он так может и рассказывал «интересное».
      - Сегодня смотрю, зашел один с галстуком. На груди звезда – Герой Советского Союза. Набрал в термос пива, берет со стойки кружку, а какой-то ханыга крик поднял, это моя, мол, я повторять буду. Взял я его за шиворот, отвел в сторону и в челюсть. Он – с копыт. А чего? Не видит, мужик заслуженный! Зря Героя не дадут…
Игорь удивлялся, что чужой им по духу человек, все-таки вот  приятель.
      - Зачем тебе диплом журналиста, Круглов? Ты же не собираешься писать, ведь правда? – любопытствовала Коварская. У нее была привычка изучать мужчин пытливым взглядом; нравилось, что многие при этом трепетали душевно.
      - Посмотрим, - уклончиво отозвался пивник.
      - А давайте потолкуем, что мы из себя представляем в перспективе, - настаивала Вера. – Только откровенно. Кто за откровенность?
      - Откровенность, распахнутые души – это все равно что расстегнутые брюки… Так, кажется, у Есенина я где-то читал, - усмехнулся Круглов.
Возникла неловкая пауза, а Таню даже бросило в краску.
      - Давайте-ка лучше выпьем, - распорядился Вадим, - и не будем истязать себя самокопанием. Зачем осложнять жизнь?
      - Боже, какая приземленность! Ты рассуждаешь не как будущий журналист, а как сельский сторож, - напустилась на Кошкина Вера. – Что ты можешь написать, если ты сторож! Вы все сторожа! Надо безумствовать, сгорать, а у вас нет даже интереса к жизни.
      - Интерес есть, но все равно охота выйти на дорогу и зареветь: «Скучно мне, господи!» Нельзя, сан не позволяет, - улыбнулся Вадим. – Зря ты, Вера, изображаешь порох. Ну что ты можешь себе позволить? И что такое жизнь в наш бюрократический век? Так… полет пылинки в сером рое точно таких же.
      - Вот жизнь, люля-кебаб! – вставил насмешливо Круглов.
      Кошкин отодвинул салат и забывшись под действием ума, достал из пачки сигарету, хотя на пепельнице дымила недокуренная им предыдущая.
      - Самое типичное, что с человеком к тридцати годам происходит – это расставание с идеалами, и дальше он живет уже из чистого любопытства.
      - В чем же ты разочаровался?
      Вадим щелкнул кругловской зажигалкой, сощурился от дыма.
      - Да просто понял, что нет ни в чем завершенности, абсолюта. Ни в смысле жизни, ни в любви… Везде фальшь, ущербность, иллюзии. Должно быть вселенская насмешка дьявола.
      - Каково же у тебя кредо, в чем оно? – не унималась Вера.
      - Все мы живем, грубо говоря, для тела.
      
      …Танцуя с Юлией, Игорь мягко, проникновенно улыбался, ненавязчиво шептал ей стихи:
               
                Живешь, словно ищещь спасения смыслу и чувству,
                Так, сердце твердит про какую-то высшую долю…
      
       - Какой же ты все-таки изменщик, Сумароков!
      
       От этих тихих, ласково прозвучавших слов глаза у Игоря нечаянно взмокли, в горле обнаружилась неловкость. И захотелось поцеловать Юлину руку, встать на колени. Жаль, что теперь не танцуют мазурку. Робко, всего лишь намеком чувствовалось великодушие, зато ясной и четкой оставалась полоса отчуждения. С улыбкой Юлия сказала непонятное:
      - Баста!
      
      За столом продолжалась жаркая полемика Веры и Кошкина. Вадим доказывал, что он обыватель поневоле. Что действительность – это рожи с картин Босха, которым ничего не нужно. И нет в природе такого пороха, чтоб расшевелил эту ленивую массу дураков. Круглов сосредоточенно курил, Таня заметно грустила.
      - И чего вы не поймете друг друга! – критически вмешался Шмелев, - ведь оба правы. Жизнь – это,  в общем – трагикомедия… Я сам, например, сегодня порох, а завтра  в тоске, потому что мы все сотканы из противоречий. Я непредсказуемый человек.
      - К тому же изменщик, - шаловливо шепнула в самое ухо Юлия.
      Игорь скорбно, затравленно сжал челюсти.
      - В общем твое кредо – плыть по течению, - вновь оборачиваясь  к Кошкину, строила гримасы Вера.
      - Хватит, сколько можно спорить… Нам уже вон гусей несут. Самое время выпить.
      Официантка принесла цыплят-табака.
      
      Часам к одиннадцати томная, смазливая певица исполнила песню про старинные часы, которые все идут, и вечер на этом кончился. Разгоряченные выпитым, студенты вышли на морозную улицу.
      - Девочки, идея! – остановился, загородил дорогу Кошкин. – Зайдем к Генке, послушаем музыку, кофе выпьем.
Юлия запротестовала, но все дружно ее уговорили, и минут через пятнадцать компания ввалилась в прихожую кругловской квартиры.
      - О, какая красивая жизнь у Круглова! – иронично обрадовалась Вера, приветствуя картины и книги, зеленых рыбок в аквариуме, а также крупного сиамского кота, отдыхавшего на роскошном диване. Кот уступил девушкам место, но при этом хищно сморщился. А Вадим и Игорь повалились в кресла с гладкими, ореховыми подлокотниками. Прежде чем взяться за кофеварку, Круглов включил вкрадчивую музыку, распахнул бар. Вадим извлек оттуда коньяк, коробку дорогих конфет. Девушки пить отказались, Игорь – тоже. С нехорошим выражением лица Кошкин выпил один и несколько раз конвульсивно дернулся; коньяк уже не усваивался. Напрягаясь лицом и удерживая отрыжки, Вадим пересел к Вере и посоветовал ей пользоваться чарами, чтоб не пропадали зря. Манерно, как толковый официант, подал кофе Круглов. Тусклым блеском отливала в полумраке лысина, металлический голос сделался бархатным:
      - Ну что, девочки, остаетесь?
      
      - Конечно, остаются! – воодушевляясь, вскричал Вадим и затеял с Верой борьбу. Та поспешно отталкивала его руки, весело, в шутку, кусалась.
Юлия быстро поднялась.
      - Спасибо за кофе, я ухожу.
      Игорь, не раздумывая, пошел за нею, но Круглов его опередил  и сам подал шубу, шапку. А в зале изнемогала в борьбе Вера. Кошкин беззастенчиво мял её груди, терпеливо сносил удары, укусы. Таня пересела в кресло, но и там печалилась, выглядела потерянной.
      
      - А ну  прекрати! Дурак… - неистово пряча обнаженные Кошкиным трусики, внезапно обиделась Вера и стала стремительно собираться.
      - Куда?! – завопил Вадим, после чего пошел к двери и заслонил собой выход.
      - Ну хватит, пусти!
      - Никогда! Пойдемте в номера!
      - До свидания, мальчики, - с грустной любезностью прощебетала Таня.
      - Я провожу, - глухо произнес Игорь, идя прямо на Вадима.
      
      Тот встретил его недобрым, пьяным взором, но все же опустил руку. И тут же закричав медведем, пошел шарахаться по комнатам. Где-то в спальне он набрел на штангу  Круглова, яростно взял её на грудь и упал, поскольку колобродили члены. Это еще больше его озлило:
      - Генка, ты видал, а? Ты понял? Упустили… Что ж мы, зря гусей заказывали?!