Круиз

               




                Евгению АСТАШКИНУ


               

         


         Круизный теплоход «Россия», белый, громадный, как айсберг, стоял у причала одесского порта, принимая на борт пассажиров. Было солнечно, море искрилось, и в небе над пирсом парили чайки.  Некто Мухин, человек с пожухлым, интеллигентным лицом, поднявшись на палубу, почувствовал праздность, поэтичность обстановки. Перед закатом солнца внутри корабельного чрева глухо зарокотали дизеля; теплоход незаметно подался прочь от причала и, выйдя на простор, забурлил винтом во всю мощь. Берег вскоре исчез, потерялся в сумерках, а на небе выступили крупные звезды.

         Пассажиры уже вовсю развлекались в барах и на танцплощадке, весело толпились всюду, иные липли друг к другу, предвкушая наслаждение. Звуки музыки, приятная прохлада морского ветра, шампанское – всё вызывало головокружительные эмоции. На верхней палубе было спокойно. У самого борта в шезлонгах оставались те, кому не хотелось шевелиться.
«Созерцательность, может быть, лучшее из блаженств, однако скучно», - подумал Мухин, намереваясь потревожить внезапным словом ближайшую свою соседку.
        - Как вам здесь нравится?
        - Замечательно!
        - А мне вспоминается эпизод из «Золотого телёнка», когда Козлевич возил на своём автомобиле членов какого-то кооператива. Скорость порождала у них желание кутить и танцевать голыми при луне. Они ещё плакали от жалости к самим себе… Вроде бы карикатура, а как это психологически верно. Наш теплоход, в сущности, та же «Антилопа», и вот результат: большинство сейчас пьют коктейли и танцуют почти что голыми при луне.
        - Да, похоже, - согласилась незнакомка, слегка повернувшись к Мухину. – Только плача тут что-то не слышно.

        Мухин мысленно посочувствовал, разглядев в полумраке, что дамочка, определенно, отцвела: сухое, бледное лицо выражало усталость и грусть, но удивительным, романтическим украшением казалась задумчивость, присущая её облику вроде изящной вуали.
        - Рыданий мы, конечно, не услышим, но согласитесь, человека всегда что-нибудь томит… Жизнь непостижима и ущербна, как физиономия египетского сфинкса. Полагаться на дух мы еще не научились, а плоть постепенно сходит на нет. Поэтому и жизнь оборачивается прощанием с жизнью… - воркующе  сетовал Мухин.
        - Надо принимать и эту жизнь, какая есть, - мягко, дружелюбно возразила женщина.
        - Это мудро… - Мухин подвинулся вместе с креслом ближе; одновременно сверху в море полетели картонные коробки, обёрточный мусор и прочий хлам. На уровне капитанского мостика в темноте мелькали чьи-то ноги, сталкивая за борт ненужное. Ещё и ещё в мрачную темень волн ныряли вороха бумаги и стружки.
        - Да, это мудро, только вот она, изнанка жизни – свинство! Люди ограничены не только во времени, в пространстве, но и в животной своей сущности… Я никогда не смирюсь с таким уродством… И виноваты, между прочим, большевики. В семнадцатом году сплоховал Керенский, оказался слабым политиком. Ему бы выступить против войны с Германией, и солдаты, армия были бы на его стороне. Ему бы землю раздать, и тогда девяносто процентов населения поддержали бы Временное правительство. Не хватило ума, а Ленин и большевики воспользовались, устроили переворот.

        Помолчав немного, Мухин горестно вздохнул:
        - Утрачена духовность, а без неё нет опоры. Люди живут потребительством. Я вот учитель, но что я могу сделать? Ничего. Я раб системы… Меня в свое время не пустили за границу на учебу. Можно было ехать в Париж, но партийный чиновник мне посочувствовал: «Вот выяснилось, что у вас пятно в биографии, вы, извините, внук кулака». А ведь я коммунистом был, хотя теперь вижу, что в самом этом звании заключается пижонство. Истинных коммунистов, кажется, всего двое было: Иисус Христос да ещё тот, что в кино дрова рубил, которого Урбанский играл… Вам скучно? У вас, очевидно, другая жизнь, другие проблемы… Как вас зовут? Не хотите отвечать?
        - Да нет, что вы!.. Марина, - поспешно, с некоторым смущением назвала себя женщина.
        - Мухин.
        - А что вы преподаете?
        - Я историк, но это не имеет никакого значения. Мы живем в мире условностей, поэтому считайте меня просто обывателем, то есть, был тут и все.
        - Не обидно так себя унижать?
        - Что поделаешь! Сейчас не помогут и не нужны герои вроде Павла Корчагина, которые не живут, а только борются. Не быть жуликом, чиновником или политиком уже само по себе немалое достоинство. А в героев народ уже не верит; жизнь показывает что это самые натуральные прохвосты… Может быть, в третьем тысячелетии придут какие-нибудь аскеты, рыцари духовности – опять перевернут Россию. Мы же для этой роли не годимся, мы – обыватели, существа безвредные, но и бесполезные.

        - … Прохладно. Надо идти по каютам, - зябко передёрнула плечами Марина. – Я думаю, ещё увидимся, наговоримся.
        - До завтра.

        Утром, просунув голову в иллюминатор, Мухин увидел, что теплоход стоит у причала в порту Сочи. Неторопливо умывшись, позавтракав, он нацепил тёмные очки и побрёл на пляж. Воздух над морем был чист и свеж; на песчаном побережье, словно морские котики, там и сям валялись, копошились в ласковых волнах отдыхающие. Марина загорала в компании двух молодых девушек.
       «Видимо, из одной каюты барышни», - подумал Мухин и прежде всего оценил их славные ножки, косвенно говорившие о многом. Поприветствовав Марину и остальных, он обнажил своё бледное, неспортивное тело, упал поблизости на песок.
       - Не зря йоги каждое утро молитвенно благодарят солнце, ибо оно – первое наслаждение, а уж потом всё остальное. Не так ли, девочки? – вкрадчиво поинтересовался Мухин.
       - Не знаем, мы же не йоги…

       Одна из девушек по имени Оля, глядела радостно и доверчиво, вторая, Лена, напротив, представлялась своенравной до такой степени, что строгое лицо её как бы противоречило полненькой, миловидной фигуре.
       Мухин сладко потянулся, вздохнул:
       - Даже к райской жизни надо приспосабливаться. Отдыхаешь, блаженствуешь, а какой-то бес шепчет: «Ну и что?» Похоже, не стоит  ждать от жизни многого, она не может удовлетворять в полной мере. Ведь не сдуру же Лермонтов написал: «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, - такая пустая и глупая шутка».
       - Вы нагоняете на нас тоску. Вы – пессимист! – кокетливо, разоблачающее заявила Оля, поднимаясь с коврика на песке; похожая на редкую, гордую птицу, она осмотрела бедра, плечи, грудь – все выглядело вдохновляющее. – Пойдемте в воду, а то у меня от жары крыша поехала.
       - Изумительно! – воскликнул Мухин, любуясь этой милой непосредственностью.
       Огромное море слепило солнечными искрами, притягивало и ласкало. Слабые волны нежно покачивали перед самым носом Мухина хрупкое, извивающееся тело Марины.
       - Между прочим, посудина, на которой мы путешествуем, до войны принадлежала Германии и была прогулочной яхтой Гитлера, - сообщил Мухин, отплёвываясь. – Вчера какой-то массовик-затейник уверял.
       - Вы шутите, - не верила Марина.

       Мухин чувствовал притягательность женской плоти, которая искажалась, сверкала под водой, определенно напоминая блесну. Ещё он думал о том, как опасно устроен женский пол, раз инстинкт берет верх над духовным началом.

       Вечером на теплоходе устроили шоу-представление с участием Нептуна, пиратов и русалок. Корабль давно покинул сочинский порт и проворно шел дальше на юг. Мухин неотступно следовал за Мариной, танцевал с нею в баре, купался в бассейне. На закате они, как и вчера, сидели у борта в креслах, скрасив беседу шампанским и плиткой шоколада. Мухин бережно обнимал Марину, но будучи идеалистом, он даже в этой чарующей обстановке ненавязчиво горевал:
       - … Миллионы людей не заботятся о развитии ума и духа, благородства и человечности, и вот – откат в сторону дикости, потеря уже завоёванной высоты.
Марина легко соглашалась с тем, что в прошлые времена в поступках и чувствах было больше достоинства, грации, теперь же народ действительно измельчал и огрубел, особенно мужики. Это или жлобы, или ноют, как душевнобольные, или пьют по-скотски.
       - Взять хоть моего мужа. Это аморальный тип и пьяница. Я и познакомилась с ним… вспоминать стыдно. Пригласил однажды в рощу на пикник и стал похабничать. Я ушла, а он ехал рядом и ругался, как сволочь. Живу теперь с ним  только из-за детей; нет ни понимания, ни душевности. Короче, вдова… Вообще, дуры мы дуры! – с горечью признавалась Марина. – Ищем приключений, а потом сами не рады. Вот и девчонки из моей каюты, такие овцы, прямо жалко их! То грузины прицепятся, то между собой враждуют: приглянется кто-нибудь смазливый – поделить не могут.

       Мухин трепетно переживал; все казалось, начни он ласкаться, она, чего доброго, скажет:  и ты, мол, обыкновенный пёс, как и все! Но Марина, похоже, так вовсе не думала, она лишь притихла, затаив дыхание, когда Мухин в сумерках расстегнул её полувоздушную с тонким ароматом блузу и принялся гладить дивное, незнакомое тело. Неожиданным, изящным движением руки Марина освободила небольшие, избежавшие загара груди. Мухин, точно младенец, припал губами к этим нежным выпуклостям. В этот час на площадке у борта было почти безлюдно, и каждый миг представлялся волнующим и торжественным. С ультрамариновых небес срывались звёзды.

       - А темпераментный!.. – заметила Марина с легкой усмешкой.
       - Не ваше дело, - кротко шептал Мухин и вновь целовал её.
       - Я сейчас растаю… Идем в каюту!

       …Лежа за какой-то ширмой в кровати, похожей на ящик, Мухин вскоре опомнился и загрустил; волшебное состояние прошло, как лёгкий дым.
       -Надо идти, а то девочки нагрянут, - беспокоилась Марина.
       - Да, да, - зашевелился Мухин, сердясь на жизнь за то что она так противоречива; он казался себе несносным из-за пошлой привычки к самокопанию: «Когда ты наконец усвоишь, что в царстве миражей по-другому не бывает!..»

       На рассвете теплоход стоял в батумском порту. Жаркая духота вызывала у морских туристов вялость и пот; южный берег почти не отличался от северного – та же галька, песок и пальмы, но влажность здесь, будто в бане, и неспроста город Поти именуют столь экзотично: мочевой пузырь. Сойдя на  берег, Мухин побрел осматривать окрестности порта. Душа жаждала суровости, аскетизма и работы для тела, но сейчас этого быть не могло, и Мухин маялся, презирал себя за расслабленность, остро чувствовал порочность наслаждений. Должно быть, от прогулки берегом моря настроение понемногу исправилось, и он уже пожалел, что не пригласил Марину. Колоритная природа побережья все же не спасала от скуки.

       Как и днем раньше Мухин встретил своих спутниц на пляже; в компании девушек фигурировал коренастый, темнокожий малый лет тридцати, слегка похожий на Марадону. Мухина забавляла легкость, с какою этот хлопец вращался в обществе Лены и Оли. Чтобы развлекать, нужен талант, а тут мелькала глуповатая улыбка и взгляд, носящий отпечаток животной силы. На призыв поиграть в волейбол Мухин вежливо отказался.
       - Да ладно тебе, ломаешься… Раз в штанах родился – будь мужиком! –внушительно упрекнул Толик. Так его звали.
       - Это мой земляк… Он, оказывается, из нашего района, а я и не знала, - пояснила Марина, когда Толик убежал за мячом, который он часто «гасил» мощными ударами. Прямо с пляжа новый знакомый увлек девушек прогулкой по городу, пригласил в ресторан, позвав заодно и Мухина. Тот недовольно морщился, выглядел унылым, обиженным, и начал уже раздражать Лену.
       - Не понимаю, о чем можно так скорбеть?
       - Хорошие вы ребята, только знайте: жизнь тысячу раз вас обманет и разочарует, - благодушным, отеческим тоном уверял Мухин. – И причиной тому – ложные понятия, ощущения, искажённое видение жизни…
       - Будто бы!.. – иронично усмехнулась Лена. – Кто же мы такие, по-вашему?
       - Откуда мне знать? Я только вижу, что человечество пока неспособно вырваться из плена животности, всюду беспринципность, нежелание различать, что от Бога, что от дьявола…

       Чтоб скрасить ожидание официантки, Толик предложил девушкам сигареты.
       - Вы рассуждаете, как какой-нибудь гуманоид, - сказала Лена, - покачиваясь на задних ножках стула; сигарета в её руке выглядела словно необходимое украшение.
       - А что ты, мужик, конкретно предлагаешь? – спросил Толик, солидно наливая в рюмки коньяк.

       Мухин разволновался, в душе шевельнулась жалость к этим бедным овечкам, а вместе с тем и симпатия, огромная, внезапная, затмила собой все другие эмоции.
       - Поймите, ребята, мы только тогда живём, когда находим дорогу ввысь, все другие пути ведут в бездну. Давайте карабкаться вверх, то есть закалять дух и раздвигать горизонты духовности! – закончил Мухин жалким, просительным тоном.
       - Что ж, мы иногда раздвигаем… - наивненько сказала Оля, и девушки чутко переглянулись.
       - За это надо выпить! Чувак правильно говорит, - авторитетно поддержал Толик.

       На исходе дня теплоход направился обратным курсом в Ялту. С правого борта в бинокли был виден субтропический берег, где когда-то снимали фильм «Дети капитана Гранта». Мухин долго ожидал Марину на палубе – лежал в кресле, читал газеты, разглядывал молодых людей, загорающих, пьющих, тусующихся до самозабвенья. Оставаться одному в таком водовороте развлечений было тягостно, и Мухин решил отыскать Марину. Дверь её каюты оказалась запертой, на стук никто не откликнулся. Мухин ещё больше затосковал, но вдруг замок щёлкнул. Из каюты вышел Толик в расстёгнутой на груди рубахе, с усталым, нетрезвым лицом.
       - А, это ты, святой Дух!.. Может выпьешь с нами?
       Из-за двери на секунду выглянула Марина, но и этого было достаточно, чтобы заметить, как она смущена и подавлена.

       Весь вечер Мухин оставался на палубе, задумчиво глядел на заходящее солнце, дремал под изумительные, вдохновляющие мелодии танцплощадки на корме судна. В поздний час сюда, к опустевшему борту, пришла Марина, кроткая, виноватая. Она робко обняла Мухина за плечи, села на подлокотник кресла и тут же с презрением заговорила о Толике:
       - Ты не представляешь, какой он наглый, невозможно отвязаться… А ты обиделся? Ой-ой! Ревнует! – и веселясь, уронила голову на мухинскую грудь.
       Несколько минут Мухин сурово молчал, а затем переместил Марину с подлокотника к себе на колени.