Пусть помнят гл. 18 Мятежники

 

Из истории гражданской войны: «В настоящее время я пытаюсь предотвратить разоружение 40 тысяч чехословацких солдат, которым Советское правительство приказало сдать оружие». /Сообщение из Вологды посла США в России Френсиса./

Чёрные тучи со всех сторон окружали вспыхнувший ярким светом свободы рабочий центр России. Свинцовый дождь косил бойцов революции на фронтах больших и малых.
В это время остро встал вопрос о доставке на фронт пополнения, провианта. Железные дороги связывали огромные расстояния России, но что с ними стало…
Тонкие артерии - железнодорожные пути, заполняли длиннющие эшелоны, еле передвигаемые паровозами, задыхавшимися в топливном бессилии. Но и это движение было прервано.
Чужие солдаты, заброшенные в Россию войной, лишние на этой земле, страдали от  безделья и долгого, слишком долгого  пути к родному дому. Им вталкивали в головы чужие мысли, что виной всему новая власть, которая не хочет отпускать их домой. Эшелоны двигались медленно, заполняя станции и полустанки на всём пути от Волги до Владивостока. Умы солдат тяжелели, злые слова агитаторов проникали к самому сердцу, руки тянулись к оружию.

Руководители Чешского национального совета, забывая о том, что их сограждан давно ждут семьи, к  которым с таким трудом пытались возвратить органы Советской власти, дали  приказ поднять восстание.

На объединенном заседании ВЦИК, Московского Совета, фабрично – заводских комитетов и профессиональных союзов слушали В.И. Ленина.
Усталые лица, поношенные шинели, ватники, мозолистые руки сжимают оружие.
Владимир Ильич задумался, зал затих: «Можно задать вопрос, как это случилось? Газета центрального органа чехословацкого органа чехословацкой коммунистической партии «Прукопник свободы» пишет: … 7 марта отделение Национального Совета получило первый взнос от французского консула в сумме трёх миллионов рублей. Эти деньги были выданы некоему господину Шип, сотруднику отделения Национального Совета, 9 марта тому же Шип уплачены ещё два миллиона, 26 марта товарищ председатель Национального Совета господин Богумил Чермак, получил один миллион, и с апреля опять господин Шип получил один миллион.
… От английского консула Отделение приняло 80000 фунтов стерлингов.
Итак, от 7 марта до дня выступления вожди Национального чешского Совета, получили от французского и английского правительства около 15 миллионов, и за эти деньги была продана чехословацкая армия французским и английским капиталистам…»
Константин Трохин, командир отряда рабочих–пресненцев, вспомнил слова Ильича в тот момент, когда последние оставшиеся в живых красноармейцы, гибли один за другим под шрапнелью, не сумев прорваться к Волге.
Очередной снаряд басовито пропел свою песню совсем рядом с Константином и яркая вспышка ослепила его. Он почувствовал, что его приподняли и что-то капнуло на лицо. Выходит, жив он?
Костя облизнул губы, открыл глаза. Над ним склонилась сестра милосердия, боль его, мечта его.
Крепко сбитая, с резким гортанным голосом, высокая и ладная. И лицом не дурна, и фигура, есть на что посмотреть, всё на месте. Она видела его любовь, но ложное понимание девичьей чести, не позволяло открыться первой. Добрушка, звали её товарки за доброту души, отзывчивость, силу, присущи дюжим мужикам.
Теперь она плакала, склонившись над ним.
- Добрушка.. – прошептал Костя, - жива, родная?  Хорошо…  Он удовлетворенно откинулся на спину. Даже теперь не решился произнести слова, которые она так ждала. Но нужны ли они? Им всё было ясно!
- Где ребята? – спросил Трохин.
- Нет никого, мой родной, одни мы с тобой остались, - с дрожью в голосе ответила она и громко всхлипнула, прощаясь со всеми ребятами, знакомыми с детства. Была она для них сестрой милосердия, и строгим фельдфебелем, и последним провожатым в бездонную, преждевременную смерть.
- Одни мы с тобой остались, голубь мой. Она взяла его на руки, легко оторвав от земли, понесла подальше от взрывов в степь.

От нежности к ней, или от слабости охватившей его, Костя уснул. Пробуждение было безрадостным.
Стало больно ногам, затекли они прижатые тяжелым. Попытался пошевелить ими – не получилось. Открыл глаза.
Его Добрушка лежала в ногах, и после смерти закрывая его от врага. В спине её, торчала рукоятка ножа, принадлежавшего молодому парню в смешном кепи. Нашёл он смерть от руки русской женщины.
Три белочеха валялись рядом, с разможжёнными головами. Крепка была рука у Добрушки и велика ненависть к врагам.

Степной ветер высушил слезы, остудил лоб и унёс навстречу смерти последние слова любимой, которые она так и не услышала. Не мог он похоронить свою любимую, не было сил. Сдвинул отяжелевшее тело любимой в сторону, дотянулся до винтовки, упёрся на неё, вогнав приклад в недобрую, сухую землю, с трудом встал. Из последних сил стянул Добрушку в воронку, скинул комья земли и, шатаясь, побрёл к берегу Волги.
Оглянулся, едва не упав, извинился перед любимой – всё что смог.

Как он попал на маленький пароходик, не вспомнил потом. Только сквозь забытьё видел над собой старого человека и  слышал чьи-то причитания.
Очнулся Костя от холода. Лежал он в какой-то телеге, стоящей последи степной дороги без коней. Рядом холодное тело безвестного попутчика, а может спасителя.
«За мертвяка приняли», - решил Трохин. Попытался сползти с телеги, получилось. Тогда, цепляясь за телегу, осмотрелся. Вокруг него тёк нескончаемый  людской поток. А недалече стоял город. С опаской оторвался Костя от телеги, собрался с силами, шагнул раз, другой.

Степь бескрайняя. Много повидала ты смертей. Проложили здесь свои головы пришельцы дикого востока, покорились и воители изнеженного юга. Но не пришла пора принимать тех, кто холил тебя больше любимой, кто защищал от врагов.
Седая степь! Напоённая людской кровью, подурневшая, нехотя отпускала от себя очередную жертву, засыпая глаза, сбивая с пути.

Но, корчась от боли, шатаясь от слабости, они шли и шли. Шли вперед, к туманной победе.